IV. Поход немцев на Париж. Сражение при Сольдау
На бельгийском и французском фронтах наши действия принимают плохой оборот. Я получаю приказание выступить посредником перед императорским правительством, с целью ускорить, насколько возможно, наступление русских войск. Я тотчас же отправляюсь к военному министру и энергично излагаю ему просьбу французского правительства. Он призывает офицера и немедленно диктует ему, под мою собственную диктовку, телеграмму великому князю Николаю Николаевичу.
Затем, я спрашиваю генерала Сухомлинова по поводу военных операций, происходящих на русском фронте. Я записываю его сообщения в таких словах:
1-ое. Великий князь Николай Николаевич решил с возможной быстротой продвигаться вперед к Берлину и Вене, главным образом, на Берлин, проходя между крепостями Торном, Позеном и Бреславлем.
2-ое. Русские армии перешли в наступление по всей линии.
3-е, Войска, нападающие на Восточную Пруссию, продвинулись вперед на неприятельской территории от 20 до 45 километров; их линия определяется приблизительно: Сольдау, Нейденбургом, Лыком, Ангенбургом и Инстербургом.
4-ое. В Галиции русские войска, продвигающиеся на Львов, достигли Буга и Серета.
5-ое. Войска, действующие на левом берегу Вислы, пойдут прямо к Берлину, как только северо-западным армиям удастся зацепить германскую армию.
6-ое. 28 корпусов, выставленные теперь против Германии и Австрии, состоят приблизительно из 1.120.000 человек.
Вчера германцы вошли в Брюссель. Бельгийская армия отступает на Антверпен. Между Мецом и Вогезами [90] французская армия принуждена отступить, после того, как она понесла тяжелые потери.
Немцы у Намюра. В то время, как один из их корпусов бомбардирует город, большая часть войск продолжает свой путь к истокам Самбры и Уазы. План германского наступления через Бельгию вырисовывается теперь во всей своей полноте.
Наши союзники с того берега Ла-Манша начинают появляться на бельгийском фронте. Одна дивизия английской кавалерии рассеяла уже немецкую колонну... в Ватерлоо... Веллингтон и Блюхер должны были от этого проснуться в своих могилах... Большое сражение завязывается между Монсом и Шарлеруа.
Русские продвигаются в Восточной Пруссии; они заняли Инстербург.
«Мне телеграфируют из Парижа:
Сведения, полученные из самого верного источника, сообщают нам, что два действующие корпуса, находившиеся раньше против русской армии, переведены теперь на французскую границу и заменены на восточной границе Германии полками, составленными из ландвера. План войны германского генерального штаба слишком ясен, чтобы было нужно до крайности настаивать на необходимости наступления русских армий на Берлин. Предупредите неотложно правительство и настаивайте».
Я обращаюсь немедленно к великому князю Николаю Николаевичу и генералу Сухомлинову. В то же время я уведомляю государя.
В тот же вечер я имею возможность уверить французское правительство, что русская армия продолжает свое движение на Кенигсберг и Торн со всей возможной энергией и быстротой. Значительное сражение подготовляется между Наревом и Вкрои. [91]
Сегодня привезли во французский госпиталь в Петербурге адъютанта великого князя Николая Николаевича князя Кантакузена, раненого вблизи Гумбинена пулей в грудь. Доктор Крессон, главный врач, разговаривал с ним несколько минут: раненый еще весь полон наступательного пыла, который увлекает русские войска; он с горячностью утверждает, что великий князь Николай решил, какой угодно ценой, открыть себе дорогу на Берлин.
Немцы победили при Шарлеруа; кроме того, они нанесли нам сильный удар на юге Бельгийских Арденн, вблизи от Невшато. Все французские и английские войска отступают к Уазе и к Семуа.
Эти известия, хотя и просеянные цензурой, вызывают в Петербурге струю беспокойства, которому я противодействую, как могу...
На севере Восточной Пруссии русские заняли переправы через реки Алле и Ангерап; германцы отступают к Кенигсбергу.
Третьего дня Япония объявила войну Германии. Японская эскадра бомбардирует Киао-Чао.
Французская и английская армии продолжают отступать. Укрепленный лагерь Мобежа окружен. Авангард германской кавалерии производит разведку окрестностей Рубэ.
Я позаботился о том, чтобы эти события были представлены русской прессой в самом надлежащем (и, может быть, в самом истинном) свете, т. е. как временное и методическое отступление, предшествующее будущему повороту лицом к неприятелю, с целью более спокойного и более решительного наступления. Все газеты поддерживают этот тезис.
Великий князь Николай Николаевич передает мне через Сазонова:
— Отступление, предписанное генералом Жоффром, согласно со всеми правилами стратегии. Мы должны желать, чтобы отныне французская армия как можно меньше подвергалась опасности; чтобы она не поддавалась деморализации; чтобы она берегла всю свою способность к нападению и свободу маневра до того дня, когда русская [92] армия будет в состоянии нанести решительные удары. Я спрашиваю Сазонова:
— Скоро ли наступит этот день? Подумайте, что наши потери громадны и что немцы находятся в 250 километрах от Парижа.
— Я думаю, что великий князь Николай Николаевич намерен предпринять важную операцию, чтобы задержать возможно большее число немцев на нашем фронте.
— Без сомнения, в окрестностях Сольдау и Млавы? — Да!
В этом кратком ответе, мне кажется, я чувствую некоторое умолчание. Поэтому я умоляю Сазонова быть более откровенным.
— Подумайте, — говорю я, — какой это серьезный момент для Франции.
— Я знаю это... и я не забываю того, чем мы обязаны Франции; этого не забывают также ни государь, ни великий князь. Следовательно, вы можете быть уверены, что мы сделаем все, что в наших силах, с целью помочь французской армии... Но, с точки зрения практической, трудности очень велики. Генерал Жилинский, главнокомандующий северо-западным фронтом, считает, что всякое наступление в Восточной Пруссии обречено на верную неудачу, потому что наши войска еще слишком разбросаны и перевозки встречают много препятствий. Вы знаете, что местность пересечена лесами, реками и озерами... Начальник штаба генерал Янушкевич разделяет мнение Жилинского и сильно отговаривает от наступления. Но квартирмейстер, генерал Данилов, с не меньшей силой настаивает на том, что мы не имеем права оставлять нашу союзницу в опасности и что, несмотря на несомненный риск предприятия, мы должны немедленно атаковать. Великий князь Николай Николаевич издал об этом приказ... Я не удивлюсь, если операции уже начались.
Немцы вошли в Перонн и Лонгви. В Париже образовано министерство национальной обороны. Вивиани сохраняет председательство в совете, без портфеля; Бриан получил министерство юстиции, Делькассэ — министерство иностранных дел, Мильеран — военное, Рибо — финансов и т. д. Два объединенных социалиста, Жюль Гэд и Марсель Семба, входят в кабинет. [93]
Эта комбинация производит здесь наилучшее впечатление. Ее толкуют, в одно и то же время, как блестящее обнаружение нашей национальной солидарности и как залог непреклонной решимости, с которой Франция будет продолжать войну.
Великий князь Николай Николаевич сдержал слово. По его повелительному приказу пять корпусов генерала Самсонова атаковали третьего дня неприятеля в районе Млава — Сольдау. Место нападения хорошо выбрано, чтобы заставить немцев перевести туда многочисленные силы, потому что победа русских в направлении Алленштейна имела бы двойной результат: открыла бы им дорогу на Данциг и отрезала бы отступление германской армии, разбитой под Гумбиненом.
Сражение, завязавшееся в Сольдау, продолжается с ожесточением. Каков бы ни был окончательный результат, достаточно уже того, что борьба продолжается, чтобы английские и французские войска имели время переформироваться в тылу и продвинуться вперед.
Русские войска на юге находятся в 40 километрах от Львова.
Сегодня утром, войдя в кабинет Сазонова, я поражаюсь его мрачным и напряженным видом:
— Что нового? — говорю я ему.
— Ничего хорошего.
— Дела плохи во Франции?
— Немцы приближаются к Парижу.
— Да, но наши войска целы и их моральное состояние превосходно. Я с уверенностью жду, что они повернутся лицом к неприятелю... А сражение при Сольдау?
Он молчит, кусая губы, мрачно глядя. Я спрашиваю:
— Неудача?
— Большое несчастье... Но я не имею права говорить вам об этом. Великий князь Николай не хочет, чтобы эта новость стала известной раньше, чем через несколько дней. Она и так распространилась слишком быстро и широко, потому что наши потери ужасны. [94]
Я спрашиваю у него некоторые подробности. Он утверждает, что у него нет никаких точных сведений.
— Армия Самсонова уничтожена. Это — все, что я знаю.
После некоторого молчания он продолжает простым тоном:
— Мы должны были принести эту жертву Франции, которая показала себя такой верной союзницей.
Я благодарю его за эту мысль. Затем, несмотря на большую тяжесть, которая лежит и у него, и у меня на сердце, мы переходим к обсуждению текущих дел.
В городе никто еще не подозревает о несчастья при Сольдау. Но непрерывное отступление французской армии и быстрое продвижение немцев на Париж возбуждают в публике самые пессимистические предположения. Вожаки распутинской клики заявляют даже, что Франция скоро будет принуждена заключить мир. Высокопоставленному лицу, которое повторяет мне эту клевету, я отвечаю, что характер государственных людей, которые только что приняли власть, не позволяет останавливаться хоть на одно мгновение на таком предположении, что, к тому же, дело еще далеко не проиграно и что день победы, может быть, близок.
При Сольдау русские потеряли 110.000 человек, из них 20.000 убитыми или ранеными, и 90.000 пленными. Два из пяти начавших сражение корпусов, 13-й и 16-й, были окружены. Вся артиллерия уничтожена.
Предположения высшего командования были, к сожалению, слишком правильны: наступление было преждевременно. Основная причина неудачи — недостаточное сосредоточение войск и чрезмерная трудность перевозок в области, изрезанной реками, усыпанной озерами и лесами. Кажется, несчастье было еще увеличено ошибкой в движении: генерал Артамонов, который командовал левым флангом, отошел на двадцать верст назад, не предупредив генерала Самсонова. Один из пунктов, где сражение было наиболее ожесточенным, — деревня Танненберг, в 35 километрах на север от Сольдау. Там в 1410 г. польский король Владислав V дал бой тевтонским рыцарям: первая победа славянства над германизмом. Отсроченный на пятьсот четырнадцать лет, реванш тевтонов тем более ужасен. [95]
Сазонов сообщает мне сегодня утром, на основании телеграммы Извольского, что правительство республики решило переехать в Бордо, если главнокомандующий найдет, что высшие интересы национальной обороны пробуждают не преграждать немцам дороги на Париж.
— Это — решение горестное, но прекрасное, — говорит он мне, — и оно заставляет меня удивляться французскому патриотизму. Затем он сообщает мне телеграммы, посланные 30 и 31 августа полковником Игнатьевым, военным атташе при французской главной квартире, каждая фраза которых проникает в меня, как удар кинжала:
«Немецкая армия, обойдя левый фланг французской армии, непреодолимо продвигается на Париж, переходами в 30 километров в среднем... По моему мнению, вступление немцев в Париж есть только вопрос дней, так как французы не располагают достаточными силами, чтобы произвести контратаку против обходящей группы, без риска быть отрезанными от остальных войск...»
К счастью, он признает, что дух войск остается превосходным.
Сазонов спрашивает меня:
— Разве нет способов защищать Париж? Я думал, что Париж, основательно укреплен... Я не могу скрыть от вас, что взятие Парижа произвело бы здесь прискорбное впечатление.., особенно после нашего несчастья у Сольдау; так как в конце концов, узнают, что мы потеряли 110.000 человек при Сольдау.
Взяв снова телеграммы полковника Игнатьева, я оспариваю, как только могу, его заключения; я уверяю, что укрепленный лагерь вокруг Парижа сильно вооружен, и утверждаю, что характер генерала Галлиени гарантирует нам упорство сопротивления.
Указом, подписанным вчера вечером, установлено, что город Санкт-Петербург будет отныне называться Петроградом. Как политическая манифестация, как протест славянского национализма против немецкого втирания, мера эта настолько же демонстративна, насколько своевременна. Но с точки зрения исторической, это — бессмыслица. [96]
Сообщение русского штаба объявляет о несчастии при Сольдау в следующих выражениях: «Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушились на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжелой артиллерией, от которой мы понесли большие потери... Генерал Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов погибли»...
Публика не обманывается этим лаконизмом. Шопотом передают всевозможные версии относительно этого сражения; преувеличивают цифры потерь; обвиняют ген. Ренненкампфа в измене; доходят до того, что говорят, будто немцы имеют шпионов среди окружающих Сухомлинова лиц; наконец, уверяют, что ген. Самсонов не был убит, но что он покончил самоубийством, не желая пережить уничтожения своей армии.
Ген. Беляев, начальник главного управления генерального штаба, утверждает, что энергичное наступление русских в Восточной Пруссии и быстрота их продвижения на Львов — заставляют немцев возвращать на восток войска, которые направлялись во Францию:
— Я могу, — говорит он мне, — гарантировать вам, что немецкий штаб не ожидал, что мы так быстро вступим в строй; он думал, что наша мобилизация и наше сосредоточивание войск будут происходить значительнее медленнее; он рассчитывал, что мы не сможем начать наступление, ни в одном пункте, раньше 15 или 20 сентября, и он полагал, что до тех пор он будет иметь время вывести Францию из строя... Итак, я считаю, что немцам не удалось привести в исполнение их первоначальный план...
От Уазы до Вогезов семь немецких армий, грозный Левиафан из стали, продолжают свое охватывающее наступление, с быстротой переходов, с совершенством маневров и силой ударов, о которых еще ни одна война не давала представления. В настоящий момент линия французской и английской армий отмечается с востока на запад таким образом: Бельфор, Верден, Витри ле Франсуа, Сезанн, Мо, Понтуаз.
В Галиции, к счастью, успех у русских блестящий. [97]
Они вступили во Львов. Отступление австро-венгерцев приняло характер бегства.
С 17 августа русские, отправившись от линии Ковель — Ровно — Проскуров, продвинулись на 200 километров. Во время этой операции они захватили 70.000 человек и 300 орудий. На фронте Люблин — Холм австро-венгерцы еще сопротивляются.
Угроза, которая парит над Парижем, поддерживает в русском обществе пессимистическое настроение, почти заставляющее забывать победу у Львова. Здесь не сомневаются в том, что германцы овладеют приступом укрепленным лагерем Парижа. После этого, как говорят, Франция будет принуждена капитулировать. Затем Германия обратится всей своей массой на Россию.
Откуда исходят эти слухи? Кем они распространяются?
Разговор, который я только что имел с одним из моих тайных осведомителей, N, слишком просвещает меня в этом отношении. Личность эта подозрительная, как все люди его ремесла; но он хорошо осведомлен о том, что происходит и что говорится среди лиц, окружающих монархов. Кроме того, он теперь имеет особую вескую причину говорить со мною искренно. После восхваления великолепного патриотизма, воодушевляющего Францию, он продолжает:
— Я пришел заимствовать у вас немного бодрости, ваше превосходительство, так как, не скрою от вас, я отовсюду слышу самые мрачные предсказания.
— Пусть бы подождали, по крайней мере, результата сражения, которое начинается на Марне... И, даже если это сражение не будет удачным для нас, дело еще вовсе не станет безнадежным...
Я подтверждаю свое уверение рядом положительных фактов и обдуманных предположений, которые не оставляют мне никакого сомнения в нашей окончательной победе, если у нас хватит хладнокровия и упорства.
— Это правда, — отвечает N, — это правда! И мне очень приятно это слышать. Но есть один элемент, который вы не принимаете в соображение, и который играет большую роль в пессимизме, наблюдаемом повсюду... особенно в высших сферах.
— Ах, особенно в высших сферах? [98]
— Да, в высших слоях Двора и общества, среди людей, которые обычно близки к монархам, и которые больше всего беспокоятся.
— Почему же?
— Потому что... потому что в этих кругах уже давно обращают внимание на неудачи императора; знают, что ему не удается все, что он предпринимает, что судьба всегда против него, наконец, что он явно обречен на катастрофы. К тому же, кажется, что линии его руки ужасны.
— Как... такие пустяки могут производить впечатление?
— Чего же вы хотите, господин посол. Мы — русские и, следовательно, суеверны. Но разве не очевидно, что императору предопределены несчастья?
Понизив голос, как если бы он сообщал мне страшную тайну, и устремив на меня пронзительный взгляд своих желтых глаз, которые по временам вспыхивают мрачным огнем, он перечисляет невероятный ряд происшествий, разочарований, превратностей судьбы, несчастий, которые в продолжение девятнадцати лет отмечали царствование Николая II. Ряд этот начинается торжеством коронации, на Ходынском поле, в Москве, где 2000 мужиков были задавлены в суматохе. Через несколько недель император отправляется в Киев; на его глазах тонет в Днепре пароход, с тремя стами человек. Несколько недель спустя он присутствует в поезде при внезапной смерти своего любимого министра, князя Лобанова. Живя под постоянной угрозой анархистских бомб, он страстно желает сына, наследника; родятся четыре дочери подряд, и, когда Господь, наконец, дарует ему сына, ребенок носит в себе зародыш неизлечимой болезни. Не любя ни роскоши, ни света, он стремится отдохнуть от власти среди спокойных семейных радостей: его жена — несчастная, нервная больная, которая поддерживает вокруг себя волнение и беспокойство. Но это еще не все: после мечтаний об окончательном царстве мира на земле, он вовлечен несколькими интриганами своего Двора в войну на Дальнем Востоке; его армии, одна за другой, разбиты в Маньчжурии, его флот потоплен в морях Китая. Затем, великое революционное дуновение проносится над Россией: бунты и резня следуют друг за другом, без перерыва, в Варшаве, на Кавказе, в Одессе, Киеве, Вологде, Москве, Петербурге, Кронштадте; убийство великого князя Сергея Александровича открывает эру политических убийств. И когда волнение [99] едва успокаивается, председатель Совета Столыпин, который выказал себя спасителем России, падает однажды вечером, в киевском театре, перед императорской ложей, под револьверным выстрелом агента тайной полиции.
Дойдя до конца этой мрачной серии, N. заключает:
— Вы признаете, ваше превосходительство, что император обречен на катастрофы и что мы имеем право бояться, когда размышляем о перспективах, которые эта война открывает перед нами?
— Следует относиться к своей судьбе без трепета, ибо я из тех, которые верят, что судьба должна считаться с нами; но если вы так чувствительны к несчастным влияниям, разве вы не заметили, что царь имеет теперь среди своих противников человека, который, что касается неудач, не уступит первенства никому, а именно — императора Франца-Иосифа. В игре против него нет риска, потому, что выигрыш несомненен.
— Да, но есть еще Германия. И мы не в силах ее победить.
— Одни нет. Но рядом с вами стоят Франция и Англия... Затем, ради Бога, не говорите себе заранее, что вы не в силах победить Германию. Сражайтесь сначала со всей энергией, со всем героизмом, на который вы способны, и вы увидите, что с каждым днем победа будет вам казаться более верной.
На восток от Парижа, от Урка до Монмирайля, французские и английские войска медленно продвигаются вперед. По совершенно правильному инстинкту русское общественное мнение гораздо более интересуется сражением на Марне, чем победами в Галиции.
Вся судьба войны действительно решается на западном фронте. Если Франция не устоит, то Россия принуждена будет отказаться от борьбы. Бои в Восточной Пруссии дают мне каждый день новые доказательства этого. Ясно, что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения. Зато русские кажутся равными с австро-венгерцами; они имеют даже преимущество в рвении и в стойкости под огнем. [100]
На восток от Вислы, на границе Северной Галиции и Польши, русские прорвали неприятельскую линию между Красником и Томашевом.
Но в Восточной Пруссии армия генерала Ренненкампфа в расстройстве.
Из Франции известия удовлетворительны. Наши войска перешли Марну между Мо и Шато-Тьерри. У Сезанна прусская гвардия была отброшена на север от Сент-Гондских болот. Если наш правый фланг, который образует «петлю» и простирается от Бар-ле-Дюка до Вердена, будет стойко держаться, вся немецкая линия разорвется.
Победа! Мы выиграли сражение на Марне! На всем фронте германские войска отступают на север! Теперь Париж вне опасности! Франция спасена!
Русские также победили между Красником и Томашевым. Австро-венгерские силы, увеличенные немецкими подкреплениями, доходили более, чем до миллиона человек; артиллерии насчитывалось более 2500 пушек. Зато армия генерала Ренненкампфа должна была покинуть Восточную Пруссию; немцы заняли Сувалки. [101]