Первый маки Франции

С октября 1941 года мы начали объединять группы франтиреров в каждом интеррегионе, затем в департаментах и во всех девяти секторах Парижского района. Где было возможно, везде создавались штабы.

Руководство коммунистической партии отдало распоряжение о более широком наборе кадров в вооруженную организацию, которая создавалась на добровольных принципах, путем широкой разъяснительной работы. Одновременно шла работа по созданию Национального фронта. Во всех наших партийных документах указывается, что в боевых действиях франтиреров участвовало 10, а затем 20 процентов всего состава ФКП.

Здесь я считаю необходимым воздать должное Феликсу Кадра и Артуру Далиде, а также их преемникам Жану Лафиту и Роберу Дюбуа за ту большую помощь, которую они оказали нам.

В Парижском районе Артур и Феликс предоставили в наше распоряжение в октябре 1941 года таких выдающихся людей, как Ив Кермен и Луи Маршандиз.

Уроженец Витри, Луи Маршандиз вступил в ФКП в 1936 году, с 1940 года находился на нелегальном положении и до января 1941 года занимался выпуском газеты «Юманите». В январе 1941 года он стал ответственным за массовую работу во всем южном пригороде столицы. В мае 1941 года на него было возложено руководство комитетами создаваемого Национального фронта.

Большие надежды на успех нашего дела в профсоюзах были связаны с выдающимся представителем рабочего движения Ивом Керменом. Выходец из Бретани, он, как и многие другие, должен был в юном возрасте оставить свою родную коммуну Каллак в департаменте Кот-дю-Нор и искать работу в Париже. Здесь он поступил на завод [274] «Рено». В то время на этом заводе профсоюзное движение находилось в плену системы доносов и репрессий. Вести работу в этих условиях было крайне тяжело, недаром в демократических газетах часто упоминалось о «каторге Рено». В такой обстановке профсоюзная борьба явилась хорошей школой подполья.

В те годы наша партия обратилась с призывом к лучшим активистам рабочего движения уходить с небольших заводов, где к профсоюзам относились уважительно, где заработная плата была подходящей, и устраиваться на заводы «Рено». Приходилось мириться с потерей части заработка, а иногда даже менять фамилию. Прибывший из Бретани Ив включился в борьбу и прошел хорошую школу классовых боев. В 1935 году он вступил в ряды ФКП. Энергия и организаторские способности Ива Кермена позволили ему вскоре стать любимцем трудящихся. Он всегда оказывался там, где надо было защитить своих братьев по труду, не соглашался ни с какими одолжениями, с отвращением отвергал классовое примирение в любом виде, создал многочисленный коллектив рабочих делегатов, не давал покоя дирекции. Ива Кермена единодушно избрали в руководство профсоюза. Для него, как и для многих других, 1936 год стал годом накопления опыта работы, принес первые успехи и вселил надежду в сердца трудового народа.

Тогда в Булони депутатом избрали рабочего-металлиста Альфреда Коста. Это только сейчас молодые металлисты заводов «Рено» голосуют за коммунистов по открытым спискам кандидатов в депутаты, а в те годы такой возможности не существовало. В происшедших переменах немалая заслуга принадлежит Иву Кермену. Как и Луи Маршандиз, он с 1940 года находился на ответственных постах в пропагандистских органах ФКП{113}.

Мне приходилось встречаться с Ивом Керменом регулярно, часто по нескольку раз в неделю. Мы изучали [275] каждую ячейку, из которых состояли секторы Парижского района.

Объединение было уже завершено, однако именно ветераны «батальонов молодежи» в семь часов утра 21 ноября 1941 года организовали взрыв в нацистском книготорговом предприятии, отметив таким образом объединение патриотических сил.

Решение о проведении этой операции было принято нами вместе с Фабьеном. В течение полутора месяцев это нацистское предприятие вело разнузданную пропаганду. Оно входило в состав германского института, созданного нацистами с перспективой германизации Парижского университета и всей нашей системы образования. В помещении предприятия висел портрет Гитлера, были выставлены книги, восхваляющие расизм, фашизм, антикоммунизм, а также творения Розенберга и других «теоретиков» нацизма. Были также развешены карты, в искаженном виде представлявшие обстановку на восточном фронте и историю нашей страны.

Диверсию предполагалось приурочить к началу учебного года, но этого сделать не удалось. Альбер Гескен, который должен был принести бомбы, в назначенный час не явился; его подвел будильник. А 21 ноября 1941 года операция была проведена образцово. Луи Кокийе мастерски руководил всем ее ходом.

Две группы бойцов «батальонов молодежи» заняли позицию у книготоргового предприятия. Сначала булыжниками разбили витрину, а затем внутрь помещения были брошены две бомбы. Охранявшие предприятие полицейские пустились наутек. На другой день объект нападения выглядел так, будто он подвергся бомбардировке. Альбер Гескен не пожалел взрывчатки. Полицейским кордонам не удалось сдержать тысячи людей, пришедших посмотреть на дело рук наших франтиреров.

Операции как в самом Париже, так и в его пригородах проводились все чаще. 22 ноября 1941 года франтиреры забросали гранатами помещение немецкой военной гостиницы. Этой операцией руководили Тардиф и Гарро, было много убитых и раненых.

Около восьми часов вечера 26 ноября Ги Голтье, Друо и Гарро совершили нападение на немецкий сторожевой пост в районе Орлеанских ворот. В тот же вечер патриоты [276] забросали гранатами немецкую гостиницу в XVIII округе Парижа, были убиты два нацистских солдата.

2 декабря Луи Кокийе и Марсель Бурдариа под руководством Фабьена организовали взрыв в помещении Национал-народного объединения на бульваре Бланки. В этот же день неразлучные Морис Фельд и Морис Феферман сразили нацистского офицера на бульваре Мажента. Под нашими ударами репрессии нацистов пошли на убыль.

3 декабря Пьер Туретт и его брат Поль вместе с Жераром Гильсомом напали на нацистского майора Фрица Фризе на Рю-де-ла-Сен. Нацист был серьезно ранен. Жерару удалось укрыться у одного владельца букинистической лавки и переждать несколько часов, пока нацисты наиболее рьяно искали нападавших.

5 и 6 декабря Советская Армия перешла в наступление на фронте шириной 800 километров и в этот тяжелый для Германии момент нами и было предпринято массовое уничтожение нацистских офицеров. На бульваре Перейра Луи Кокийе сразил лейтенанта Раля. В унтер-офицерском клубе немецкой армии гранатами было уничтожено и ранено много оккупантов.

Именно 7 декабря 1941 года, когда под Москвой гитлеровские войска начали отступление, а мы усилили наши операции, «высокопоставленные парижские деятели», члены бюро муниципального и генерального советов, кардиналы, академики обратились к парижанам с призывом обратить себя в «доносчиков», публично осудить действия патриотов.

Этот документ можно увидеть в архивах Парижского Совета и в Национальной библиотеке. Некоторые из подписавших его деятелей уверяют, что с ними по этому вопросу никогда и никто не советовался и что о существовании этого документа они узнали только после его публикации. Но в их распоряжении было немало способов и средств, чтобы сразу разоблачить мошенничество. Борьба за свою честь была сопряжена с опасностью потери личного благополучия, а возможно, и с необходимостью уйти в подполье. Но нет, из этих людей никто так не поступил. «Времена были трудными, — как утверждал полтора века назад великий Сен-Жюст, — для тех, кто страшился могилы». [277]

В половине восьмого вечера 15 декабря Луи Кокийе и Марсель Бурдариа бросили бомбу в помещение управления полевой жандармерии, располагавшегося в гостинице «Универсель».

18 декабря на улице Мэйран Марсель Бертон и Луи Кокийе подожгли немецкие автомашины. В докладе немецкому командованию, представленном французской полицейской службой, говорилось:

«Солдаты заметили поджигателей и открыли по ним огонь. Поблизости несли службу полицейские Барбо, Плаа и Гуго. Они увидели, как солдаты гнались за каким-то человеком, но тот, отстреливаясь, сумел скрыться.

Полицейские тут же пустились на его поиски и у дома номер 39 на улице Фобур-Монмартр остановили прохожего, который по внешнему виду был похож на того, кого преследовали солдаты. Задержанный, воспользовавшись каким-то замешательством полицейских, бросился наутек. Полицейские открыли по нему огонь: Гуго произвел два выстрела из пистолета, Плаа — один выстрел. На улице к преследующим беглеца полицейским присоединились полицейские Лелу и Корбен. О своих действиях Гуго доложил по телефону на центральный пост.

Полицейские подошли к дому номер 26 на улице Каде и от привратника узнали, что неизвестный только что вошел в дом. Барбо начал обследовать один из флигелей дома, а в это время квартирантка с пятого этажа позвала полицейских Плаа и Корбена и сообщила, что около ее квартиры какой-то неизвестный человек вступил в спор с ее мужем. Неизвестный был задержан. Им оказался некто Марсель Бертон, 1920 года рождения, бывший политический комиссар интернациональных бригад, член ЦК Союза коммунистической молодежи, с октября 1939 года находившийся в Шибронском лагере для интернированных и бежавший оттуда в октябре 1940 года.

Получив телефонное сообщение от Гуго, главный инспектор Блондо и его коллега Дануа прибыли на место происшествия, приказали блокировать улицу Каде и обыскать весь дом.

При аресте присутствовали главный комиссар Шарль Дюбелон, дивизионный комиссар Сильвестр, главный комиссар Вебер, шеф специальной бригады и немецкий майор Вайгерт. В 0 час. 35 мин. Марсель Бертон был доставлен в полевую жандармерию». [278]

15 апреля 1942 года германский военный трибунал приговорил Марселя Бертона и еще двадцать четыре товарища из Специальной организации и «батальонов молодежи» к смертной казни. 17 апреля Бертон был расстрелян.

В письме дочери он писал:

«Надо обладать духом самопожертвования за благородное, справедливое дело. Пусть тебя не сдерживают мотивы, которые могут показаться убедительными, что твоя жертва напрасна, бесполезна... Не стыдись того, что твой отец расстрелян».

Такие слова патриота являются приметой того ужасного времени, которое мы переживали.

В последующие годы ни один участник Сопротивления не написал подобного: каждый знал, что народ считает его самого и его товарищей лучшими сынами Франции, героями, павшими в великой битве народов. А в 1941-м и начале 1942 года нашим борцам приходилось считаться и с тем, что многие французы, подобные квартирантам с улицы Каде, придерживались тогда другого мнения...

«Не стыдись того, что твой отец расстрелян». Сколько героизма, с одной стороны, и сколько горести — с другой, в этих простых словах!

А каким усердием отличались французские полицейские, которые наверняка знали, что если немцы преследуют француза, то это непременно патриот! К сожалению, большинство полицейских в 1941, 1942, 1943-м и начале 1944 года стояли на таких позициях, и тем более надо приветствовать мужество и гордость небольшой среди них горстки, служившей Сопротивлению и тем самым Франции, несмотря на угрозу оказаться в тюрьме, лагере смерти, в лапах карателей.

Арест и расстрел Марселя Бертона были для меня тяжелейшим ударом. Я любил его как брата, но он не знал, что я был руководителем его командира Ива Кермена и что мы не могли видеться. И чего бы мне это ни стоило, я не стремился встретить его, зато всегда интересовался им.

Я помню, как в конце 1938 года он пришел в помещение Союза коммунистической молодежи района Рона-Эн. Ему было тогда восемнадцать лет. Он только что вернулся из Испании, покрытый еще не зарубцевавшимися [279] ранами, но буквально на следующий день после приезда обратился к нам. Я побеседовал с ним накоротке, а на следующий день мы ввели его в состав регионального секретариата. Когда в марте 1939 года меня мобилизовали в армию, на него были возложены мои обязанности в региональном руководстве. Я поговорил о нем с председателем Союза коммунистической молодежи Раймоном Гюйо и другими товарищами. Мы решили выдвинуть его в состав Центрального Комитета, куда он и был избран на съезде в Исси-ле-Мулино вместе с Фабьеном и Марселем Пэмно.

Зима 1941/42 года была трудной во всех отношениях. Гестапо и оккупационные власти принимали все более суровые меры против действий франтиреров, которые охватили теперь всю оккупированную Францию. На советском фронте наступали поистине трудные времена для «непобедимой» германской армии, возрастало беспокойство «расы господ» за свои дела во всех оккупированных странах, в частности во Франции.

5 и 6 декабря 1941 года советские войска перешли в наступление под Москвой. На восьмисоткилометровом фронте они углубились местами до трехсот километров.

В своем дневнике генерал Гальдер писал, что на 31 июля потери немцев составили 213 тысяч, на 13 ноября — 700 тысяч, на 26 ноября — 743 тысячи человек, то есть 24 процента введенных в бой войск.

Нацистское командование во Франции отдало приказ уничтожить франтиреров, которые за шесть месяцев превратили всю страну в боевой фронт. Началась новая волна террора, 15 декабря было расстреляно 100 патриотов, и в их числе Габриель Пери. Особенно участились аресты в январе и феврале 1942 года. Они явились следствием несоблюдения правил конспирации в условиях усилившейся слежки. Мы уже знаем, как были арестованы Фернан Залкинов и члены группы из XI округа.

4 марта 1942 года немецкий военный трибунал начал свои заседания в зале заседаний палаты депутатов. Это делалось для того, чтобы оказать психологическое воздействие на находящихся под судом наших семерых друзей. В сверкающий золотом роскошный зал, заполненный офицерами в парадной форме, ввели закованных в цепи подсудимых. [280]

В течение целого дня продолжалось это судилище, ход которого был запечатлен на кинопленку. Показать на экранах этот кинофильм нацисты так и не осмелились. Процесс над семью «закованными в кандалы» превратился в суд не над ними, а над теми, кто надел эти кандалы на подсудимых и на всю Францию. Коллаборационистская печать опубликовала материалы процесса, но из них лишь становилось очевидным мужественное поведение на суде наших славных соратников по борьбе.

Один из подсудимых — Робер Пельтье заявил, что он действовал как патриот, как убежденный коммунист. Председатель военного трибунала — нацистский офицер констатировал, что угроза расстрела ни на секунду не поколебала подсудимого, а газета «Паризер-цейтунг» свой отчет закончила такими словами: «Германский военный суд с удовлетворением отмечает неоценимую помощь французской полиции... Присутствие германских войск создало полиции благоприятные условия для обнаружения и ареста коммунистов».

Председатель суда четко усвоил директивы фельдмаршала Кейтеля.

9 марта 1942 года в потрясающем письме своим родителям Фернан Залкинов писал:

«Пройдет несколько часов, и меня уже не будет на этом свете... Я совершенно спокоен, жду этого момента без душевного волнения. Я убежден, что отдаю свою жизнь не напрасно. Уверен, что настанет такое время, когда люди будут жить в радости и любви».

Написавшему эти строки было всего восемнадцать лет.

11 февраля 1942 года Ив Кермен должен был встретиться на платформе станции метро «Кэ-де-ла-Рапе» с Франсом Блохом. Прибыв на место встречи, он увидел, что Франс отбивается от полицейских, пытавшихся его арестовать. Ив без малейшего колебания выстрелил в полицейских и дал возможность Франсу вскочить в отходивший поезд и таким образом избежать ареста. Сам Ив был арестован.

Перед его арестом мы с Фабьеном побывали на месте намеченных операций. Планировался взрыв в помещении ночного клуба «Лидо», где бражничали нацистские офицеры, а также на антибольшевистской выставке, открывавшейся 1 марта в зале «Ваграм». [281]

Наша цель состояла в том, чтобы решить, как лучше действовать, так как Ив Кермен и Фабьен, отвечавшие за операцию в зале «Ваграм», разошлись во мнениях. Фабьен предлагал, чтобы один из франтиреров незаметно оставил в зале чемодан со взрывным устройством, а Ив Кермен считал, что лучше бросить в зал две-три гранаты. Предварительная разведка показала, что зал охраняется полицией, и внести туда чемодан со взрывным устройством будет трудно. Возникло бы немало хлопот и с обеспечением безопасности наших славных бойцов. Поэтому я лично отдавал предпочтение предложениям Ива Кермена.

После ареста Ива Кермена Фабьен начал проводить в жизнь свой план. Время торопило, с 1 марта выставка уже работала, и нужно было действовать. Операция была назначена на 8 марта.

Самый младший из нас по возрасту Андре Киршен взял большой чемодан с грязным бельем, пришел с ним на выставку, а через некоторое время вышел на улицу без каких-либо осложнений. Вероятно, наши друзья желали убедиться, будет ли проверено содержимое чемодана.

Жорж Тонделье и молодой немецкий антифашист Карл Шенхар пришли к выводу, что путь свободен, но они не учли одного — Андре вошел и вышел с чемоданом. В то же утро Тонделье и Шенхар, уложив в чемодан бомбу замедленного действия, без труда прошли с ним в зал «Ваграм» и оставили чемодан в туалете. Полицейские, видимо, запомнили, что они входили в помещение с чемоданом, а возвращаются без него. (Может быть, следовало бы иметь два чемодана, один в другом?) Друзей окликнул полицейский:

— Постойте, молодые люди! Вы забыли свой чемодан!

Тонделье и Шенхар смутились и пытались бежать. Их задержали. Спрятанный чемодан обнаружили за несколько минут до взрыва.

Андре Киршен, уверенный, что операция прошла успешно, во второй половине дня пошел в сад Тюильри на встречу с Тонделье, а там его уже ждали полицейские.

Заседания военного трибунала, проводившиеся в палате депутатов, с 15 апреля 1942 года проходили в доме Химии. Здесь состоялся процесс по делу десяти старших по возрасту наших товарищей, среди которых были Симона Шлосс и Мари-Тереза Лефевр. [282]

К смертной казни приговорили девять человек, в том числе и Ива Кермена. Он держался во время суда так же стойко, как стойко вел себя и в той вооруженной борьбе, участником которой был.

Вместе с десятью патриотами старшего возраста судили шестнадцать человек из «батальонов молодежи», а также друга Карла Шенхара привратника Пьера Леблуа, прятавшего оружие группы. Только Андре Киршен, едва достигший шестнадцатилетнего возраста, не был осужден на смерть.

Каким же образом арестовали наших товарищей?

Нам уже известны обстоятельства ареста Ива Кермена, но мы ничего не знаем о том, почему пытались задержать Франса Блоха. Относительно Марселя Бертона мы располагаем немецкими и французскими документальными данными.

Кроме указанных товарищей в это же время были задержаны Феликс Кадра, Артур Далиде, Жорж и Мари Политцер, Мари Клод Вайян-Кутюрье, Жак Соломон, Андре Пикан и столь дорогая мне Даниель Казанова. От рук нацистских палачей пала целая сотня активнейших патриотов. Слежка за ними, видимо, велась уже длительное время.

Робер Дюбуа заменил Артура Далиде. Бывший секретарь Жака Дюкло Жан Лафит взял на себя обязанности Феликса Кадра. Если весьма затруднительно было подобрать замену ценным кадрам, имеющим большой опыт практической работы, то ни в какое другое время, как во времена Сопротивления, не смогло бы выдержать такой проверки известное изречение Карла Маркса о том, что условия в такой же степени влияют на людей, в какой люди влияют на эти условия.

Борьба продолжалась.

Утром в день ареста Марселя Бертона Тонделье бросил бомбу в немецкий гараж на Рю-де-Л'юниверсите. В результате взрыва почти полностью сгорели все автомашины и само здание.

23 декабря Ле Бер и Туретт перерезали три немецкие линии связи в районе радиостанции Гриньи. Конец 1941 года ознаменовался нападением на помещение правления фашистской организации и нарушением линий связи в аэропорту Ле-Бурже.

20 января 1942 года Гарро, Обуэ и Тардиф уничтожили [283] нацистского офицера на перекрестке у бульваров Пастер и Вожирар.

28 января Жан Карре и Роже Дебре бросили бомбу в столовую для немецких офицеров на перекрестке улиц Монмартр и Шатоден.

1 февраля Роже Дебре и Карл Шенхар пятью гранатами взорвали и сожгли пять немецких грузовиков на улице Руаяль.

5 февраля Тонделье, Тардиф и Ги Голтье совершили нападение на «специальный» дом вермахта. Бомбу замедленного действия они подложили под навесом. Взрывной волной другую бомбу забросило внутрь здания, и там она сработала.

В два часа тридцать минут дня 22 февраля Роже Дебре вместе с Тонделье подорвали крупную бомбу на стоянке немецких автомашин на улице у кинотеатра «Гомон». Было уничтожено несколько десятков грузовиков.

В феврале и начале марта было арестовано много активистов, и мы оказались в тяжелом положении. Нужно было наращивать удары, чтобы полиция не догадалась, что схвачены наши лучшие бойцы.

В организацию вступил Анри Танги, будущий полковник Роль. Он взял на себя ту работу, которую вели Ив Кермен и Луи Маршандиз. Некоторое время он руководил всеми нашими действиями.

Я помню, как в марте 1942 года, и в частности на встрече у военной академии, в одном кафе на перекрестке проспектов Тур-Мобур и Мотт-Пике, мы обсуждали наше положение. У нас тогда был лозунг: «Создавать организацию, ведя борьбу, и вести борьбу, создавая организацию». Требовалось восстановить руководство всеми девятью секторами, организовать действия всех имевшихся тогда сил, чтобы специальные бригады не считали, что наша организация обезглавлена.

Анри был человеком пунктуальным, любившим вести учет всему сделанному. Он завел небольшие бланки, в которых отражалось состояние наших организаций, подвергавшихся постоянным ударам специальных бригад и гестапо. Трудно приходилось нам работать в начале 1942 года.

В апреле партия направила для руководства Парижским районом таких достойных людей, как Раймон Лоссеран (политический комиссар) и Гастон Карре (военный [284] комиссар). Комиссаром по вооружению стал Бейссер Деванв. Кроме них в состав штаба вошел Анри Танги.

Раймон Лоссеран обладал всеми качествами вожака масс, он умел увлечь людей за собой, был оптимистом, способным передать людям свою веру в коммунизм и в победу над нацизмом. Майор Гастон Карре являл собой образец уравновешенности, которая пленяла меня при каждой нашей встрече. Это был несгибаемый человек, офицер новой закалки для новой борьбы. Когда требовалось, он лично участвовал в операциях, служил примером для других, и никогда не полагался на случайность. Бейссер оказался в числе лучших уполномоченных по вооружению во всех интеррегионах. После ареста этих троих патриотов подвергли зверским пыткам, но и в тюрьме они вели себя как в бою. Ими восхищались все заключенные.

В начале 1942 года их приход к руководству вызвал невиданный размах вооруженной борьбы. Рядом с ними сражались славные люди, которых они вовлекли в борьбу сами, или те, кто пришел к нам после введения партией принципа комплектования франтирерских организаций из числа добровольцев. Я вспоминаю руководителя наших ударных групп Поля Тьерре, арестованного 18 мая. Его подвергли страшным пыткам, но он не проронил ни слова. В письме своей жене он написал:

«Почти пять часов трое полицейских били меня. Во время последнего допроса ударом молотка мне выбили правый глаз. Несмотря ни на что, я не сказал ни слова. Месяц спустя у меня еще оставались следы побоев. Не могу сказать, сколько раз я терял сознание».

После ареста этих героев им на смену пришли Роже Лине (политкомиссар), Жорж Валле (военный комиссар) и Раймон Колен (комиссар по вооружению). Анри Танги, едва избежавший ареста, был назначен политическим комиссаром в интеррегион Вандея, Дё-Севр, Мен и Луара, поскольку дальнейшее его пребывание в Парижском районе было опасным.

В Парижском районе продолжали борьбу под руководством Роже Лине такие доблестные люди, как члены ЦК Союза коммунистической молодежи Жан Геммен, Анселла, Ги Голтье, Морис Ле Бер, Руссо, Фонгарно, Клода, Севи, Ван дер Хейден, Роже Леруа, Жан-Шарль Шмидт и мой шурин Раймон Ромагон, ставший заместителем Роже Лине. [285]

В апреле 1942 года руководство партии создало организацию «Французские франтиреры и партизаны», открыв доступ в нашу организацию всем желающим сражаться с оккупантами, не ожидая неопределенного дня «Ж».

Франтиреры и партизаны... Какое вдохновение вызывают эти слова! Мы решили создать первую группу партизан, наших первых маки в северной зоне, наш «брандер» всего Парижского района, который стал бы ежедневно наносить удары по врагу.

Но среди нас уже не было Фабьена. Когда он чудом избежал ареста и за его голову была назначена премия, Фабьен уехал в Ду и возглавил действовавшую там группу. Во время очередной облавы 30 ноября 1942 года на станции метро «Республика» его арестовали. Это произошло накануне того дня, когда я должен был устроить его в одну из наших подпольных клиник. Во главе нашего Кальверского лагеря в районе Море-сюр-Луэн был мой боевой соратник Морис Ле Бер. Бывший врач «батальонов молодых» Жан Розиньоер стал врачом этого лагеря. Кроме них там были Пьер Бенуа, который перешел на нелегальное положение и часто проводил операции вместе с четырьмя своими товарищами, старый друг Мориса Ле Бера, член Союза коммунистической молодежи Альфорвиля Альбер Мануэль, Андре Пеле, Андре Буассьер, Пуликен, Лелей, Боссье, Боклер, Гурмелон, а также трое связных: жена Даниеля Жоржа (брата Фабьена) Раймонда, жена Мориса Ле Бера Симона Дегере и Полетта Гурмелон.

Операции следовали одна за другой.

26 апреля 1942 года наши товарищи пустили под откос товарный состав возле Бретиньи. 2 мая они подорвали и сожгли немецкий склад у Орлеанских ворот. 10 мая Пьер Бенуа со своими друзьями уничтожили нацистского офицера на улице Арморик, недалеко от того места, где 20 января был сражен другой офицер. На этот раз стрелял Люсьен Легро. В тот же день 10 мая Руссо, Роже Дебре и Б. взорвали телефонную станцию министерства связи на улице Гренель. Руссо поддерживал постоянную связь между парижским штабом и партизанской группой, а Роже Лине и Жорж Валле изредка встречались с ними. [286]

20 мая Пьер Бенуа и молодые лицеисты совершили нападение на сторожевой корабль «Вега», перевозивший нацистских офицеров.

29 мая Морис Ле Бер провел сенсационную операцию.

От своих людей в полицейской префектуре нам удалось узнать, что агенты специальных бригад после допросов и пыток патриотов часто приходят в кафе на бульвар Ди Палэ. Роже Дебре быстро изготовил по всем правилам искусства чемодан, начиненный взрывчаткой и шрапнелью. Во всех деталях продумали систему взрывателя в виде электрической батареи и будильника, маленькая стрелка которого в определенное время должна была замкнуть расположенный внутри контакт и произвести взрыв.

В одиннадцать часов Морис Ле Бер и Б. пришли в кафе будто бы выпить аперитив, небрежно поставили чемодан под стол, постояли немного, расплатились и спокойно вышли на улицу. Роже Дебре и Руссо находились неподалеку, готовые оказать помощь и прикрыть выполнявших задание.

Хозяин кафе заметил, что наши друзья оставили чемодан, вышел на порог и окликнул уходивших, которые уже сворачивали за угол улицы Лютеции.

Позже Морис Ле Бер рассказывал мне, что они слышали, как их звал хозяин кафе, но не обернулись, а слегка ускорили шаг. Симона Дегере и Раймонда Жорж наблюдали за всем происходящим. Они заметили, что хозяин, посетовав о том, что его не услышали, взял чемодан и поставил его за стойку, видимо полагая, что владельцы вернутся.

Вскоре в кафе собралось много агентов специальных бригад, знатоков антропометрии и допросов «с пристрастием». Без сомнения, эти люди были довольны своими утренними «достижениями». Сильный взрыв раздался точно в определенное время, когда кафе было переполнено. Стойку разнесло на мелкие кусочки, а звук взрыва был слышен во всем квартале. Шрапнелью было убито и ранено много агентов специальных бригад. Крупный осколок пробил потолок и вылетел в находившийся наверху кабинет префекта полиции как раз в том месте, где стояло кресло. Самого префекта, к сожалению, на месте не было. О том, что в этом здании находился кабинет префекта, мы узнали только на следующий день, когда [287] коллаборационистская печать сообщила о неудавшемся покушении на жизнь префекта полиции.

Партизанская группа из Кальверского лагеря в районе Море-сюр-Луэн вела боевые операции в течение нескольких месяцев. Это был самый первый партизанский отряд, состоявший из самых лучших бойцов Парижского района. Во время его формирования не было недостатка в желающих вступить в него из числа людей, уклонявшихся от призыва на военную службу. Командовал отрядом Морис Ле Бер.

27 апреля партизаны под командованием Роже Дебре и Руссо забросали гранатами немецкий отряд в районе заставы Вилетт.

31 мая Союз французских женщин и коммунисты организовали крупную манифестацию на улице Бюси. Она проводилась в целях развертывания народного движения против уменьшения продовольственных пайков. На улице Бюси у одного большого магазина собрались сотни людей. С речью выступила Мадлен Марзен. Она призвала домашних хозяек вести борьбу против продовольственной политики немцев и вишистов, затем сказала:

— Забирайте все необходимое!

Домохозяйки начали забирать продукты. Вмешалась полиция. Но Ги Голтье, Латани, Бенуа, Грело и группы прикрытия под руководством военного комиссара Парижского района Жоржа Валле вступили в борьбу, открыли огонь по полиции, пытавшейся арестовать манифестанток.

После того как к полиции подошло подкрепление, партизаны отошли, но Мадлен Марзен, Дельма и еще несколько товарищей были арестованы. Их приговорили к смертной казни.

Мадлен Марзен удалось бежать, и она продолжила борьбу.

Если раньше некоторые проблемы мы решали с большим трудом из-за проводившейся против нас политической кампании, то теперь складывались более благоприятные условия. Мы нападали на мэрии, забирали карточки, чтобы обеспечить питанием бойцов и товарищей, находившихся на нелегальном положении.

26 июня Морис Ле Бер, Руссо, Б. и Марсель Дене из департамента Уаза захватили все продовольственные карточки в Ножане-на-Уазе; 3 июля Дебре, Руссо, Буассьер [288] и Б. сделали то же самое в Пантене, а 27 июля настал черед Бретинъи-сюр-Орж и Шампани-сюр-Сен.

В это же время группа из Море-сюр-Луэн совершила акт возмездия против генерального секретаря Французской народной партии предателя Гашлена, проживавшего в Олленвиле.

Были проведены многочисленные диверсии на железных дорогах: 5 июля — между Озуар-ла-Ферьер и Гретцом; 13 июля — в районе Мальзерба; 15 июля — между Буа-ле-Руа и Фонтен-ле-Пор; 20 июля — между Бурре и Ларди; 7 августа — между Буа-ле-Руа и Меленом (Альбер Мануэль и Пеле), в этот же день — в районе Монтеро (Морис Ле Бер, Шарпантье и Буассьер).

1 августа на улице Дагер была организована такая же манифестация, как и на улице Бюси. Прикрытие манифестантов обеспечивали Жорж Валле, Руссо, Пеле, Дюпик и Б. С речью к собравшимся обратилась Лиза Риколь.

Кроме группы Вальми, подчиненной непосредственно центральному аппарату партии, появилось еще несколько групп, которые за четыре-пять месяцев провели столько же операций, сколько и партизаны из Море-сюр-Луэн.

Только из-за неосторожности была раскрыта действовавшая во Франции первая партизанская группа.

11 августа 1942 года Раймонда Жорж и еще один партизан сошли с поезда на станции Море-ле-Саблон, но оставили сверток с револьвером на скамейке в вагоне.

Кондуктор, обнаруживший сверток, тут же передал его начальнику станции и обрисовал внешний вид вероятных его владельцев. У выхода из станционного помещения помощник начальника станции задержал спутника Раймонды. Поняв, в чем дело, Люсьен (так звали этого молодого человека) вырвался из рук железнодорожного служащего и скрылся. Жандармы обыскали весь район, но безуспешно.

К несчастью, полиция располагала приметами Раймонды, и вскоре она была арестована. По найденным у нее документам полиция установила ее роль в нашей организации, а также те связи, которые у нее были с интеррегиональными уполномоченными.

Утром 12 августа 1942 года жандармы прочесали весь район Кальверского лагеря. Люсьен был арестован на вокзале в Фонтенбло. Во второй половине дня семеро товарищей, вооруженных револьверами, вели бой с жандармами [289] и двумя десятками немецких солдат, пытавшихся их схватить. Товарищам удалось прорвать кольцо окружения. В ходе перестрелки один немецкий солдат был убит, но в бою пал Андре Буассьер. Остальные товарищи спаслись.

Позже мы создали несколько партизанских групп в департаментах Сена и Марна, Сена и Уаза, но самые многочисленные, мощные и боевые партизанские силы Франции находились в Париже и его пригородах. Дома столицы, квартиры, отдельные комнаты служили убежищами, откуда по утрам и вечерам выходили бойцы, собирались в группы и отряды и вели партизанскую войну, которая вскоре слилась воедино с партизанскими боями в сельской местности. [290]

Лицом к лицу с Лавалем, Петэном и Гитлером

В апреле 1942 года, после непродолжительного пребывания в отставке, вишистское правительство вновь возглавил Лаваль.

16 апреля 1942 года, накануне его возвращения к власти, франтиреры и партизаны осуществили одну из самых крупных диверсий на железной дороге за весь период оккупации страны. Она была организована в Му, в двадцати километрах от Кана на линии Париж — Шербур.

Бывший амьенский трамвайщик Жан Пети{114} уже несколько месяцев находился в подполье, руководил франтирерами и партизанами Кальвадоса. Именно он осуществил эту операцию, о результатах которой наши нелегальные газеты писали: «Выведено из строя два паровоза и тридцать вагонов, убито и ранено триста немецких офицеров, унтер-офицеров и солдат».

Коллаборационистская печать, субсидируемая оккупантами, тут же начала задыхаться от возмущения. Кретин (я ничего не выдумал, это имя корреспондента) писал: «В стране, сложившей оружие и давшей слово чести не вести боевых действий, проведение диверсий невоюющей нацией является одиозным преступлением. — Далее он назвал участников Сопротивления «агентами Лондона, Москвы и Сталина» и заключил: — Диверсия в Му никоим образом не является случайной накануне вступления на пост главы правительства Пьера Лаваля...»

Другая канская газета коллаборационистов также не осталась безразличной. Она писала: «Произошла ужасная [291] катастрофа... Но ведь здесь нет войны! Как же так? Германия и Франция не находятся в состоянии войны, но даже и в ходе войны взрыв поезда с войсками, не участвующими в боевых действиях, нельзя было бы считать действительно блестящим боевым подвигом».

Без сомнения, для этих коллаборационистов «блестящими» являлись только камеры, в которых французские и немецкие нацисты пытали патриотов. «Блестящими» для них являлись также карательные команды, концлагеря, ограбленная, униженная, растоптанная нацистской солдатней Франция.

Лучший ответ этим предателям был найден на этот раз амьенским трамвайщиком Жаном Пети.

В ночь на 30 апреля 1942 года, точно через две недели после первой операции, в тот же час и в том же месте был пущен под откос такой же поезд. В итоге было убито и ранено около сотни нацистских солдат, унтер-офицеров и офицеров. В числе многих патриотов, кого можно было бы отметить, надо отдать должное доблестным офицерам Специальной организации, в совершенстве разработавшим методику диверсий на железных дорогах. К ним относятся амьенские трамвайщики Жан Пети и Морис Лемер, а также железнодорожники из Амьена и Крейя Арман Дювивье и Марсель Дене.

Жан Пети, Морис Лемер, Марсель Дене, Арман Дювивье, Андре Дюромеа — все они были выходцами из одного интеррегиона (Пикардия, Уаза, Нормандия). Их направили для руководства другими интеррегионами. Применение их методов диверсионной работы на железных дорогах открыло возможность ведения настоящей битвы на рельсах в северной зоне в течение более двух лет{115}.

Подлинная битва на рельсах в северной зоне началась именно после того, как вошел в практику указанный выше метод. Операции проводились с таким расчетом, чтобы к месту крушения эшелона властям приходилось доставлять большой подъемный кран, что приводило к максимальной задержке начала ремонтно-восстановительных работ. После высадки войск союзников в Сицилии 10 июля 1943 года в северной зоне было организовано одиннадцать [292] крушений поездов. Задержка движения поездов составила в сумме 325 часов на всех линиях, было уничтожено 200 вагонов и 24 паровоза, на семь воинских эшелонов совершены вооруженные нападения, за один день было убито 200 и ранено 600 нацистских солдат.

Вспоминая операцию в Му, я представляю себе высокую статную фигуру добряка Жана Пети, проявлявшего заботу не только о боевых делах, которые он подготавливал и осуществлял самым лучшим образом, но и о всех жизненных проблемах бойцов, их семей, а также родственников тех, кто пал в борьбе{116}.

Я помню также Мориса Лемера, который вместе с Арманом Дювивье был первым руководителем интеррегиона Сомма, Уаза, Приморская Сена, Кальвадос, Эр и Луар, Манш. Ветеран войны 1914–1918 годов, несколько раз раненный, награжденный военным крестом и военной медалью, Морис Лемер был честным интеллигентным человеком, обладавшим тонким умом и большой храбростью.

4 июля 1942 года, после года борьбы, его вместе со старшим сыном арестовали в Кутансе. Им удалось бежать, но сын растянул связки во время прыжка. Отец нес его на себе почти целую ночь, затем спрятал в сарае. Наутро он поговорил с земледельцем, тот пообещал сохранить все в тайне, а ровно через час отправился в гестапо. 1 октября 1942 года Мориса Лемера и его старшего сына расстреляли в тюрьме Сен-Ло.

Жена Лемера осиротела: за родину и свободу отдали свою жизнь ее муж и трое сыновей, все четверо — коммунисты. После освобождения она написала Арману Дювивье: «Мне удалось поговорить с некоторыми людьми из тюрьмы Сен-Ло, знавшими Мориса. Они рассказали, что его все уважали, на смерть он шел мужественно, обратился с краткой речью к своим товарищам».

Шестнадцатилетний сын Лемера Шарль вступил в роту франтиреров и партизан, чтобы отомстить за отца и [293] брата{117}. Сражался он геройски. Участвовал в одной из самых сенсационных операций — в нападении на гостиницу «Руаяль» в рождественскую ночь 1942 года.

Вечером 24 декабря 1942 года огромной силы взрыв и мощная вспышка одновременно потрясли и осветили весь Амьен. Подразделение франтиреров и партизан подложило две огромные мины под гостиницу «Руаяль», которая была превращена немцами в солдатский клуб. Там в это время пировали две сотни немецких офицеров, унтер-офицеров, солдат и женский вспомогательный персонал (мы называли их «серыми мышами»).

Наши франтиреры и партизаны создали в Амьене настоящий минный склад. Для проведения операции был использован так называемый пакет, то есть связка из двух мин. Заряд получился мощный — более десяти килограммов взрывчатки. В группу под командованием Жана Пети входили Шарль Лемер, Эмиль Баге, Андре Лалу, Люсьен Жорон, Жизель Дюжарден и другие — всего десять бойцов.

Мины были установлены у большого окна, совсем близко к столам, за которыми горланящая шайка праздновала рождество. В девять часов пятнадцать минут вечера заряд взорвался, во все стороны полетели шрапнель, куски толстого стекла, обломки мебели.

Эмиль Баге и Андре Лалу были уже далеко, когда город содрогнулся от взрыва. Со слезами радости на глазах они обнялись, Баге произнес:

— Мы отомстили за наши жертвы, за Лемера, за Катела!

В официальных донесениях сообщалось, что убито 33 офицера, унтер-офицера и солдата, более 50 человек ранено.

В 1942 году борьба развернулась не только в Париже и департаментах Нор и Па-де-Кале. В ответ на репрессии во всей оккупированной Франции создавался настоящий Народный фронт. Во всех городах, а вскоре и в сельской местности поднялись на борьбу народные мстители. А нацисты продолжали расправы.

24 августа 1942 года в гостинице «Континенталь» вновь начал свои заседания немецкий военный суд. Были [294] осуждены 33 франтирера и партизана, в том числе 4 женщины.

В числе обвиняемых находились Пьер Ребьер и товарищи из департамента Мен и Луара — Жан Виала, франтиреры с юго-запада и прилегающих к Луаре районов, а также Констанция Ранено из Парижа и арестованные по ее делу.

Шефы специальных бригад и служб главной информации Давид и Ротте подвергли всех подсудимых страшным пыткам. Активное участие в этом принял представитель гестапо Томас. Эти дикие звери замучили до смерти Жоржа Фово. Антуан Эморин и Рошеро покончили с собой, чтобы прекратить мучения.

Судебный процесс (точнее, видимость суда) проходил в большом зале, увешанном флагами со свастикой, а над всем этим возвышался огромный портрет Гитлера. Обвиняемым не дали возможности иметь адвокатов, нацистские офицеры и унтер-офицеры одновременно выступали в роли судей и защитников.

Напротив скамьи подсудимых на столе были выставлены оружие и взрывчатка, захваченные в нашей «лаборатории» на улице Дебидур, а поскольку нацистам до сих пор не удалось схватить Жюля Дюмона, они положили сюда его пилотку от формы бойца интернациональных бригад... в виде вещественного доказательства.

Восемнадцать франтиреров были приговорены к смертной казни, их расстреляли 5 октября 1942 года. Из тюрьмы Пьер Ребьер писал волнующие письма, в одном из них шла речь о будущем его родной деревни Дордонь. Он писал, что надо провести электричество и установить телефоны в домах некоторых бедняков, наладить торговлю промышленными товарами, сделать водопровод, превратить замок в дом отдыха для пожилых людей и беременных женщин, обсадить дороги фруктовыми деревьями, развить те отрасли промышленности, которые здесь необходимы, дать молодежи стадионы, бассейны, библиотеки.

За несколько часов до казни коммунист думал о счастливом завтрашнем дне.

20 августа 1942 года, всего за несколько дней до начала суда в гостинице «Континенталь», еще один боец интернациональных бригад был доставлен в гестапо. Это был немец, антифашист, ветеран рабочего движения в Германии Франц Далем. [295]

В 1937 году один из руководителей Коминтерна Георгий Димитров предложил Францу возглавить находившийся на территории Франции оперативный секретариат Коммунистической партии Германии.

Морис Ле Бер рассказал мне, что его поразило большое число немцев, часто приезжавших в Дравей. Оказалось, что именно в Дравейе перед войной проводился второй Конгресс КПГ за время ее пребывания в подполье. Его заседания проходили с участием Вильгельма Пика, будущего президента ГДР. Тогда же было создано несколько школ по подготовке кадров КПГ. После учебы в них немецкие коммунисты отправлялись прямо в Германию. Следует воздать почести этим замечательным борцам и всем тем, кто с 1933 по 1945 год вели борьбу в Германии против Гитлера и его шайки. Хотя движение Сопротивления в оккупированных странах еще только набирало силу, в концлагерях погибло уже 300 тысяч немецких антифашистов.

В 1942 году Франц Далем был брошен в концлагерь Маутхаузен.

Франц родился 14 января 1892 года в Рорбах-ле-Бич. Он работал торговым служащим в Кельне, обзавелся там семьей и активно работал до войны 1914–1918 годов в социал-демократической партии, был секретарем Союза молодых социалистов. В 1919 году его избрали муниципальным советником Кельна как «независимого немецкого социалиста». Как только была создана Коммунистическая партия Германии, он вступил в ее ряды. Далем был депутатом рейхстага. После этого его постоянно избирали депутатом вплоть до выборов 5 марта 1933 года, проходивших уже в условиях террора коричневорубашечников, так как Гитлер в феврале пришел к власти.

В 1939 году, несмотря на то что он вел борьбу против нацизма, Франца и всех его товарищей-антифашистов из интернациональных бригад арестовали французские власти. Их разместили на стадионе в Коломбе, затем перевели в Ролан-Гарро. В 1940 году Далем был интернирован в лагерь Верне, затем помещен в тюрьму Кастра. 4 августа 1942 года Петэн передал его Гитлеру вместе с Луиджи Лонго, Зигфридом Ределем и Рау. Два офицера вишистской полиции доставили их, закованных в кандалы, из Тулузы в Мулен, где они были переданы вишистами гестаповцам. [296] Затем их привезли в Париж, вначале бросили в тюрьму Френ, а затем — в Шерш-Миди.

20 августа 1942 года борец против нацизма Франц Далем был доставлен к шефу гестапо Бомельбургу.

Вначале Франца попросили рассказать о деятельности ФКП. На все вопросы он отвечал отрицательно. Тогда ему предложили осудить действия французских франтиреров, но он ответил отказом. Бомельбург сказал ему:

— Ну, хорошо! Поговорим откровенно. Мне хорошо известно, кто вы такой; я знаю, какие инструкции даются коммунистам на тот случай, если они окажутся в наших руках. Когда я служил еще в полиции министра-социалиста Северина, в мои обязанности входило наблюдение за депутатами рейхстага. Поговорим без утайки! Вам известно военное положение?

И Франц рассказывает далее:

«Я прикинулся, что не знаю, и ответил:

— Нет, я был изолирован в тюрьме Френ, и мне ничего не известно.

— Тогда, — сказал Бомельбург победоносным тоном, — я сообщу вам, что сегодня ночью мы пустили англичан на дно, словно крыс, во время их попытки высадить десант в Дьеппе. Мы захватили все их оружие. — Затем, указав на большую карту СССР, висевшую на стене за столом, Бомельбург воскликнул: — Посмотрите, где находятся наши армии! Через несколько дней мы будем в Сталинграде! Затем мы возьмем кавказскую нефть. Москва? Ленинград? Мы их обойдем, это не так важно. Русские сдохнут там от голода и холеры. Господин Далем, с мировой революцией покончено! Что вы на это скажете?

— Я не верю ни одному слову из всего того, что вы говорите, — ответил я на это, а затем объяснил, почему Гитлер, как в свое время Наполеон, проиграет войну. — Вы надеетесь, — продолжал я, — удержать основную часть Советского Союза, в том числе Украину и Белоруссию. В этом ваша главная ошибка. Длительное время СССР готовился к вашему нападению, его промышленная база находится на Урале и в Сибири. Огромные военные и людские ресурсы СССР еще не введены в сражение. Ваши самолеты не могут наносить бомбовых ударов по Уралу. Москва и Ленинград? Вы были вынуждены отступить под Москвой, а Наполеону удалось войти в нее. Ленинград обороняется уже год. [297]

Внутренне я радовался, чувствуя, что вера этого нациста в победу ослабевает».

Через несколько месяцев после того как Франца Далема отправили в концлагерь Маутхаузен, Бомельбург узнал о поражении под Сталинградом. Возможно, он еще раз осмыслил то, что говорилось на этой встрече, и понял слабость тех, кто все еще продолжал пытки и убийства как во Франции, так и в других странах Европы. Теперь нацисты все сильнее ощущали, как усиливается ветер, несущий им поражение. [298]

Жизнь и смерть коммуниста

3 марта 1942 года авиация союзников бомбила заводы фирм «Рено», нанеся им значительный ущерб. 623 жителя Булонь-Бийанкура было убито и 1500 ранено...

Я по-прежнему жил на улице Вариз, в доме номер 20. Из окна своей комнаты, как с наблюдательного пункта, я следил за бомбежкой. Было светло как днем, и я вдруг подумал, что заводы фирмы «Ситроен», неподалеку от которых жили Эдвиж и Сесиль, могут быть тоже подвергнуты удару. Быстро выйдя из дома через черный ход, направился к дому номер 5 по улице Лор-Сюрвиль. С трудом я уговорил Эдвиж и Сесиль спуститься в метро. Но заводы «Ситроен» не подвергались бомбежке, и я зря волновался за своих. Неделю спустя мы получили страшную весть: мой тесть Морис Ромагон расстрелян 7 марта как заложник. Вместе с ним от фашистских пуль пало четыре патриота из числа заключенных тюрьмы Клерво: Рене Ле Галль, советник-коммунист муниципалитета Парижа, Поль Шабасьер из Шалона-сюр-Сон, Фелисьен Паризе из Монсо-ле-Мин и Бернар Руа из Дижона.

Раньше расстреляли еще трех коммунистов: 24 сентября 1941 года — Алексиса Колена из Ивенаре-ле-Лома, а 13 января 1942 года — Леона Фро и Констана Птижана.

Для Эдвиж это был тяжелый удар. Ее сын Пьер был отправлен в Германию, а теперь настал черед отца.

В течение нескольких дней мы были выбиты из колеи, но выжившие были обязаны продолжать дело, начатое нашими погибшими товарищами.

Морис Ромагон родился 27 июля 1886 года в городе Рисей. Ему было 56 лет, когда его расстреляли фашисты. Он вырос в зажиточной семье. Его отец, умерший в 1899 году, владел лесным участком и лесопильней, где работало несколько десятков рабочих. [299]

Когда ему исполнилось тринадцать лет, Морис остался один с матерью, тремя сестрами и братом Раймоном. Он пошел работать на лесопильню совсем молодым. Движимый желанием лучше освоить избранное им ремесло, он в свои восемнадцать лет уехал с разъездной лесопилкой и исколесил всю Францию. Сесиль часто вспоминает, как она, будучи подростком, слушала его рассказы о прибрежных скалах Сент-Андре, об Арфлере, о Гавре — «самом цветущем городе Франции», как он говорил, и о других городах, где ему пришлось побывать.

Таким образом, Морис познакомился с новыми людьми, новыми местами, новыми идеями, вступил в социалистическую партию. Его призвали на военную службу в артиллерию. После службы он вернулся в Рисей к хорошо знакомому ему ремеслу деревщика. Из-за своих убеждений он был изгнан из семьи, мать лишила его наследства.

В 1910 году взбунтовались виноградари. Торговцы реймским шампанским изготовляли вино из винограда, выращенного в Эперне, но отказывались назвать это вино шампанским и платили за него меньше, чем положено. Бунт разрастался. Красный флаг был поднят на колокольне церкви Рисей-Ба. Били во все колокола. На всех дорогах образовывались шествия. Манифестанты из Рисей-Ба, Рисей-Отерив, Рисей-От и из прилегающих к ним населенных пунктов стеклись в одну мощную колонну. Морис и Эдвиж находились среди них.

С красными флагами манифестанты двигались к городу. Они подходили со всех сторон, и колонны росли по мере продвижения. Перед зданием местной префектуры в них насчитывались уже тысячи. И власти были вынуждены принять делегатов. Демонстрация, зародившаяся в самых отдаленных уголках Оба, приняла необычайный характер, вылившись в народное гулянье. В кафе Бара-сюр-Сен пили, ели, пели застольные песни. Морис и Эдвиж вернулись в Рисей только на следующий день. Их обручила борьба против социальной несправедливости.

Госпожа Ромагон по-прежнему была разгневана. Ох уж эти демонстрации! Этот красный флаг на церкви Рисей-Ба! Ее сын среди манифестантов! Более того, он хочет жениться на дочери садовника, он, Ромагон! От этого у нее закипала кровь. [300]

23 сентября 1911 года Эдвиж и Морис поженились. И ровно через год после их женитьбы родилась Сесиль, а еще через полтора года появился на свет Пьер{118}. В 1914 году Эдвиж осталась одна с двумя детьми на руках. Она работала с утра до ночи.

Во время службы в армии Морис пережил много неприятностей. Будучи сержантом артиллерии, он отказался открыть огонь из 75-миллиметрового орудия по позициям, занимаемым восставшими французскими пехотинцами. Его судил военно-полевой суд, но боязнь огласки спасла его от гибели. Его лишь разжаловали, и он снова стал рядовым наводчиком. Еще не раз Морис подвергался дисциплинарным взысканиям, и, может быть, плохо пришлось бы ему, если бы не кончилась война.

Вернувшись в Об, он устроился старшим мастером на лесопильне в Невиль-сюр-Сене, в нескольких километрах от Рисея. Трудно быть старшим мастером с его убеждениями, и семья переехала в Сен-Жюльен-ле-Вилла, где Мориса взяли на работу на лесопильню к братьям Гюо. Это была крупная лесопилка. Там работало много поляков и португальцев. Они жили в дощатых бараках, рядом с лесоразработками. Кроме маленьких Ромагонов, никто не посещал их детей и то место, где они жили, потому что они «были иностранцами и ели рыбный суп».

И здесь борьба в защиту прав рабочих не соизмерялась с требованиями хозяев. Морис жил по соседству с братьями Гюо и был с ними в хороших отношениях, но тем не менее ушел с их предприятия и устроился на другую лесопильню. Ему показалось, что при работе одной из ленточных пил не соблюдались меры безопасности, и он заявил, что до тех пор, пока не будет установлено предохранительное ограждение, он никого не допустит работать на ней. И он добился того, что были приняты необходимые меры по охране труда.

В 1930 году разразился экономический кризис. Когда Морису было 44 года, он овладел специальностью формовщика в текстильной промышленности. Эта трудная работа оплачивалась сдельно, работать надо было во все возрастающем темпе. [301]

Воспользовавшись законом Люшера, Морис Ромагон выстроил добротный дом и посадил большой сад на улице Филиппа{119}. После работы он много сил отдавал своему саду. Эдвиж занималась разведением кур, кроликов, ухаживала за голубями и козой. В тяжелые времена экономического кризиса домашнее хозяйство было особенно необходимой подмогой.

Моего тестя избрали окружным советником третьего кантона, включающего часть города Тур, Сен-Жюльен-ле-Вилла и другие населенные пункты в южных пригородах.

Разразившийся кризис вынудил Мориса Ромагона вновь переквалифицироваться. Теперь он стал разносчиком газет по домам того кантона, от которого был избран депутатом. Он вел пропаганду в защиту коммунистических идей и вскоре благодаря ему увеличилась подписка на газету «Ладейеш» — орган Французской коммунистической партии.

Вначале он хорошо зарабатывал на жизнь, но наступили трудные времена для людей труда, и Морису не всегда удавалось собрать деньги за распространенные издания.

Сесиль пошла работать на завод с тринадцати лет. Когда она уходила на работу, отец только возвращался со своего обхода: каждая семья должна была получать газету по утрам. Таким образом, благодаря этому расписанию, Морис имел время для того, чтобы выполнять свою работу депутата. В сентябре 1939 года, когда Жана Флавьена призвали на военную службу, моего тестя назначили руководителем партийной федерации департамента Об. В марте 1940 года правительство, готовившееся к сдаче страны германским оккупантам, арестовало его как «иностранного шпиона», хотя он боролся в рядах партии против фашизма. Так он впервые оказался в тюрьме в Труа, откуда его перевели в дижонскую тюрьму.

После окончания военных действий он оказался в плену, но ему удалось совершить побег. Морис вернулся в Сен-Жюльен-ле-Вилла, куда в конце июля 1940 года приехали Эдвиж и Сесиль. Жан Байе, тогда секретарь районной партийной организации, установил с ним связь. [302]

Сесиль, присутствовавшая на их беседе, вспоминает, что говорилось о трех задачах, стоявших в то время перед партией:

1. Распространение центральных газет и особенно листовок с воззваниями Мориса Тореза и Жака Дюкло, печатание газет и листовок.

2. Содействие побегу военнопленных, многие из которых находились в департаменте Об или переправлялись через него.

3. Сбор брошенного войсками оружия.

Под руководством Мориса Ромагона было создано много складов оружия и боеприпасов.

По фашистским документам видно, что уже тогда немцы испытывали страх перед рабочими Труа, Ромильи и департамента Об. В директиве, направленной немецкими властями мэру города Труа в самом начале оккупации, сказано:

«Гражданскому населению строжайше запрещается собираться группами и проводить уличные шествия в воскресенье 14 июля. Требую самым тщательным образом проследить за тем, чтобы в этот день соблюдалось спокойствие, в противном случае будет дан приказ открыть огонь».

Первый номер газеты «Ла депеш де л'Об» вышел в августе 1940 года. В нем шла речь о бедствиях населения. Там же подчеркивалось, что целые кварталы города Труа разрушены и многие семьи остались без крова, 80 процентов рабочих-строителей — без работы, как и многие текстильщики, тяжелые испытания выпали на долю ветеранов войны, получавших в качестве пособия лишь 50 франков в месяц. Статья заканчивалась призывом создавать повсюду народные комитеты по борьбе с нуждой.

В других статьях этого номера писалось о несправедливости действий хозяев на некоторых стройках и заводах: В одной из статей выдвигалось требование о восстановлении разрушенных домов, возмещении убытков пострадавшим от военных действий.

В газете шла речь о борьбе за удовлетворение насущных требований рабочих, крестьян и торговцев. Фактически опубликованные статьи явились подготовкой к развертыванию борьбы трудящихся в национальном масштабе. Оккупанты и вишисты понимали смысл выступлений газеты. В докладе главного комиссара от 26 сентября [303] 1940 года, адресованном в префектуру Оба, в прокуратуру Труа и в мэрию, сказано следующее:

«В связи с моими предыдущими донесениями, касающимися распространения листовок в Труа, имею честь Вам сообщить, что в последние дни появились еще две новые листовки (экземпляры прилагаются).

Вполне очевидно, что эти листовки изданы непосредственно в нашем городе или его окрестностях. До настоящего времени собрано лишь небольшое количество листовок, и невозможно определить, сколько всего их было отпечатано.

Листовки были найдены в почтовых ящиках или под дверями магазинов. Ясно, что их распространяют в ночное время или ранним утром. Патрулирование, организованное с целью застать злоумышленников на месте преступления, до сих пор не принесло никаких результатов. Следуя данному мне указанию, я намерен произвести обыски в некоторых домах.

Главный комиссар».

Следующий рапорт того же комиссара был послан префекту Оба, прокурору республики и мэру Труа 29 сентября:

«Довожу до Вашего сведения, что, по данным, исходящим из достоверного источника, коммунисты организовали сбор оружия, оставленного французской армией, по всей территории с целью создания подпольных складов, предназначенных для последующих действий.

Склады с оружием размещаются не в домах активистов, а в специально выбранных местах, чтобы избежать их обнаружения полицией».

28 ноября 1940 года во все префектуры вишистской службы безопасности был разослан циркуляр следующего содержания:

«В донесении префекта департамента Об на основании достоверных данных сообщается, что по указанию коммунистической партии организован сбор оружия, оставленного французской армией, с целью сформирования ударных групп, насчитывающих от шести до восьми человек».

5 сентября 1940 года в Сен-Жюльен-ле-Вилла состоялось первое собрание активистов департаменте Об. Их было десять: Морис Ромагон, Жан Неве, Шарль Массон, Пьер Ромагон, Эжен Кийан, Шарль Альфред, Огюст Льенар, Алиса Кювийер, Эмилия Афуфа и Альфонс Шененбергер. [304] Позднее в состав руководства вошла Мадлен Дюбуа.

Алиса Кювийер и Эжен Кийан часто вспоминают об этом собрании, единственном, где присутствовало столько руководителей и где были приняты новые решения о работе подпольной организации, пропаганде и других действиях коммунистов.

У истоков движения Сопротивления в департаменте Об также стояли Жермена Моро и ее дочь, семья Жерве, Луиза и Жюль Феруй, супруги Павуай и их сын Андре, Сюзанна Париз и ее сын Андре, Гастон и Роже Тюилье.

Гастон Тюилье из Монтиньи-Лемона собирал брошенное французскими войсками оружие. В 1940 году по указанию Мориса Ромагона он создал склад оружия. Невдалеке от своего сада, на пустыре, он спрятал винтовки, карабины, ручные пулеметы, тщательно смазав их и завернув в тряпки, В районах Мюсси, Лерисей, Ромий и в лесу От Роландой и Робером Дье во многих местах также были созданы склады, большая часть которых впоследствии послужила партизанам. Морис Ромагон предложил даже собирать снаряды. Впоследствии нам удалось взорвать ряд шлюзов и других сооружений, использовав эти снаряды с детонаторами.

Раймон Ромагон, младший брат Сесиль, член центрального комитета Союза коммунистической молодежи, находился на нелегальном положении с 1939 года. Он активно участвовал в перестройке организации Союза коммунистической молодежи в каждой зоне. В департаменте Об ему на смену пришли Леон Гран, Леон Жуве и его брат, Андре Шавуай, Андре Париз.

В сентябре 1940 года, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет, Аидре Париз отправился на велосипеде в Париж за прогрессивными изданиями, предназначенными для распространения в департаменте Об. Уложив их на багажнике, он отвез их из Парижа в Труа. Гастон Ганьер, один из героев движения Сопротивления в департаменте Об, возглавил в железнодорожном депо группу отважных активистов-рабочих. Он погиб в бою в августе 1944 года. Перевозкой нелегально издававшихся газет и листовок в Ромийи и Виленокс занимался Пинигрини.

Машинист Роже вместе с Манише, братья Кэн, Базен, Легра, Клавье и десятки других в 1940–1941 годах организовали [305] первые диверсии в депо и распространяли газеты и листовки.

Невозможно перечислить всех тех, кто со второй половины 1940 года участвовал в деятельности группы в Труа. Но я считаю необходимым назвать в их числе Марселя Блансона, Рене Ромагон (жену Пьера), Робера Ортелли, Марселя Ноеля, Жоржа Айо, Жоржа Дейи, Абеля Шансереля и Альфонса Генена.

Эльзасцу Эжену Кийану, одному из руководителей рабочей спортивно-гимнастической федерации, испытанному коммунисту, дали специальное поручение: проводить антифашистскую пропаганду среди солдат вермахта. В 1940–1941 годах он составлял листовки на немецком языке. В одной из листовок говорилось: «За одного убитого француза заплатят своей жизнью десять немцев». Эти листовки появились в местах дислокации немецких войск и в офицерских столовых. При содействии Жака Жани Эжену Кийану удалось устроиться на работу в мэрию города Труа. Он ведал бухгалтерией и рабочим персоналом, занятым сортировкой имущества (мебель, кухонная утварь, постельные принадлежности, ротаторы и пишущие машинки), награбленного фашистами в жилых домах, на складах и заводах Франции. До Германии дошли не все пишущие машинки, многие остались в Труа и послужили борцам движения Сопротивления против оккупантов. Пишущие машинки хранились у Сюзанны Париз в Труа и у Жана Неве в Руйи-Сен-Лу...

В июле 1940 года Жермена Моро начала печатать на одном из ротаторов газеты и листовки. Вскоре возникли трудности с бумагой. Андре Париз раздобыл белой бумаги в мясной лавке. Изменение качества бумаги не укрылось от проницательного ока главного комиссара. В донесении, адресованном префекту департамента Об, датированном 30 сентября 1940 года, он писал:

«Что касается изложенного в предыдущих донесениях дела о распространении коммунистических листовок в Труа, имею честь передать Вам две новые листовки. Одна называется «Безработным», другая — «Призыв к женщинам». За последние ночи несколько экземпляров были подсунуты под двери или брошены в почтовые ящики. Эти листовки, равно как и прежние, отпечатаны на ротаторе. Замечено, что применяются одни и те же множительные аппараты, но последние листовки были отпечатаны [306] не на специальной, а на обычной торговой бумаге. Наблюдения продолжаются. Я подключил к этой работе жандармерию».

Жандармы из Сен-Жюльен-ле-Вилла прибыли в дом на улице Филиппа. Моего тестя не было дома.

— У вас, конечно, ничего нет? Ни оружия, ни пишущих машинок, ни листовок? — спросили они у Эдвиж и Сесиль.

— Конечно, нет.

— А в погребе?

— Там только немного угля.

Жандармы ушли, не произведя обыск. А под углем было столько материала!

После прибытия в город агентов специальных бригад во главе с Жаке и главным комиссаром Брюне положение изменилось.

10 октября 1940 года Брюне, арестовавший отца Сесиль в марте 1940 года, с группой агентов появился в доме на улице Филиппа.

Сесиль была больна, прикована к постели. Брюне и его агенты перерыли весь дом, осмотрели даже дымоход, но ничего не сумели найти. И все же ранним утром мой тесть был арестован у издательства «Пти труайен», куда он пришел за газетами. Эдвиж забрали на допрос, но быстро отпустили. Жермену Моро, ее дочь и Шарля Альфреда также арестовали.

Партия сразу же приняла меры к освобождению арестованных и предупреждению новых арестов.

За одну ночь 12 октября 1940 года группы, сформированные Морисом Ромагоном в Труа, распространили тысячи листовок, озаглавленных: «Свободу арестованным».

«Один из наших лучших товарищей Морис Ромагон, а также рабочие Шарль Альфред и Жермена Моро, — говорилось в них, — были арестованы без оснований, по доносу. Реакционно настроенные элементы нашего города могут упрекнуть товарища Мориса Ромагона только за его прямой и честный жизненный путь...»

В конце листовки было сказано:

«Людей бросают в тюрьмы без суда и следствия, как в средневековье. Жестокие репрессии продолжают обрушиваться на трудящихся, борющихся за свободу и за право на жизнь. Рабочие Труа, не позволяйте, чтобы арестовывали лучших из вас». [307]

14 октября 1940 года главный комиссар написал в своем докладе следующее:

«Как и в предыдущих донесениях по вопросу о распространении коммунистических листовок в Труа, имею честь сообщить, что вчера днем житель улицы Шарль-Гро принес экземпляр прилагаемой при сем новой листовки, найденной им в почтовом ящике. В ней содержится протест против осуществленных недавно арестов партийных активистов. Поиски подпольной типографии продолжаются».

Вот текст второй листовки:

«Коммунистов обвиняют в том, что они якобы не имеют родины, но ведь не коммунисты предали и привели к поражению нашу страну, не они явились причиной того, что наш народ, вынужденный жить в условиях чужеземной оккупации, доведен до унижения...

Жители нашего города, трудящиеся Труа! Распространяйте петиции с требованием об освобождении Жермены Моро, Шарля Альфреда и Мориса Ромагона. Вступайте в районные комитеты по месту жительства и на заводах. Бездействие и молчание означают пособничество врагу. От ваших действий зависит свобода трудящихся».

Формой проявления мужества многих людей, коммунистов и некоммунистов, явилось то, что они с риском для жизни приходили на улицу Филиппа. Они приносили Эдвиж собранные продукты, а однажды привезли даже целый воз дров.

Первая страница ноябрьского номера «Ла депеш де л'Об» за 1940 год целиком посвящена борьбе против репрессий. Кроме того, в одной из статей выражен протест против контрибуции в размере 400 миллионов франков, взимаемой ежедневно на содержание оккупационных войск.

Наряду с пропагандистской работой организовывались выступления рабочих на заводах, проводились стачки. Стали появляться первые признаки вооруженной борьбы.

Рабочий Раймон Озат был расстрелян 21 декабря 1940 года за нападение на немецкого солдата.

2 января 1941 года молодые патриоты обстреляли немецких солдат на площади Юнион.

Правительство приняло ряд мер. В городе был введен комендантский час с восьми часов вечера. Мэр Шарль был отозван со своего поста, и вместо него назначили Рене [308] Бельмера, как писала 3 января 1941 года газета «Трибюн де л'Об», «по требованию оккупационных властей».

В Труа также нарастало движение протеста против германских войск, руководимое Союзом коммунистической молодежи. В «Трибюн де л'Об» 5 января 1941 года была напечатана статья, озаглавленная «Соблюдение правил поведения по отношению к немецким офицерам». Вот выдержка из этой статьи:

«Замечено, что молодые люди на главных улицах города отказываются уступить дорогу офицерам немецкой армии, прямо и открыто мешая им. До сих пор этому не уделялось должного внимания».

После привычных угроз в коллаборационистской газете в назидание молодым было сказано следующее:

«Настоятельно рекомендуется соблюдать элементарные правила поведения, предписывающие уступать дорогу старшим по возрасту и представителям военных властей».

Но каким военным? И в какую форму облекаются «патриотические» действия!

И префект Гилер не удержался от упреков патриотам.

«Несколько дней назад, — заявил он 3 февраля 1941 года, — прошел слух о том, что оккупационные власти решили провести перепись мужского населения от 18 до 45 лет. Несмотря на опровержения в прессе, эта беспочвенная молва продолжает распространяться в городе Труа... Более серьезную опасность представляет тот факт, — продолжал раболепный чиновник, — что в Труа обнаружены и задержаны полицией граждане, хранящие оружие и боевые снаряды и замышляющие выступления против немецких войск. Это в основном молодые люди, которые своими преступными действиями создают большую опасность для местного населения».

Префект закончил свое сообщение словами о «непреклонной воле», о «достоинстве» и «дисциплине»!

5 февраля 1941 года он объявил постановление о запрещении уличного движения с восьми часов вечера до семи часов утра{120}.

После заявления главного комиссара о деятельности коммунистов незамедлительно последовали аресты. По [309] распоряжению Брюне были арестованы две женщины, обвиняемые в расклеивании трехцветных флажков, и другие молодые коммунисты. И все же печатание и распространение листовок и нелегальных газет продолжалось.

27 февраля 1941 года в газете «Пти труайен» была опубликована статья под заголовком «Коммунистическая пропаганда». В ней говорилось:

«Морис Ромагон, 54 лет, и его жена, а также госпожа Моро, урожденная Жермена Жантийом, 43 лет, и ее дочь обвиняются в распространении лозунгов III Интернационала.

С июня 1940 года Ромагон является автором статей прокоммунистического толка. Эти статьи публиковались в листовках. Жена Ромагона печатала листовки на гектографе. Жена Мориса Ромагона и дочь госпожи Моро выполняли обязанности связных.

Обвиняемые признали свою вину, но Ромагон оправдывался, ссылаясь на то, что статьи, которые имеет в виду обвинение, были написаны им в то время, когда он находился под чужим влиянием, и носили полемический характер...»

И тем не менее моего тестя приговорили к двум годам тюрьмы; Эдвиж, Жермену Моро и ее дочь отпустили.

В начале 1941 года, когда Морис Ромагон находился в тюрьме Клерво, коммунистическая партия усилила свою деятельность по мобилизации трудящихся на борьбу за свободу и независимость.

В мае 1941 года к своему рапорту префекту главный комиссар приложил листовку, озаглавленную «Коммунистическая партия обращается ко всем французам, думающим по-французски и желающим бороться по-французски, с призывом создать Национальный фронт независимости».

Листовка начиналась так:

«Француженки и французы, боритесь против национального угнетения, за то, чтобы Франция оставалась Францией, а не колонией. Мы протягиваем братскую руку всем французам доброй волн».

В заключение говорилось:

«Коммунистическая партия ставит интересы страны превыше всего и торжественно заявляет, что в целях создания широкого фронта национального освобождения она готова поддерживать французское правительство, любую [310] организацию и любого деятеля, действия которых направлены на подлинную борьбу против национального угнетения, против предателей, прислуживающих захватчикам».

Война с Советским Союзом еще не была объявлена. После того как это произошло 22 июня 1941 года, префект Гилер разошелся вовсю. Вот полный текст его письма главному комиссару от 10 июля:

«На основании статьи 10-й уголовного кодекса прошу Вас произвести тщательные и одновременные обыски в домах активистов коммунистической партии, согласно прилагаемому списку.

В случае обнаружения коммунистических или голлистских листовок или пропагандистского материала (книги, бумага, чернила, пишущие машинки, ротаторы, эмблемы и т. д.) необходимо немедленно арестовать виновников.

Протоколы всех арестов направляйте мне.

Обыски начать в понедельник 14 июля.

Префект Оба Г. Гилер».

В пронацистском еженедельнике «Ля Жерб» от 14 августа 1941 года опубликована статья о первой волне репрессий против коммунистов в департаменте Об:

«14 июля сего года были произведены обыски в домах 600 коммунистов, проживающих в Труа. Установлено, что 72 коммуниста заключены в тюрьму Клерво в самом начале войны. Понадобилось полгода для того, чтобы доказать, что «борцы нелегального фронта возобновили свою деятельность сразу же после выхода из тюрьмы».

Среди «трофеев» были: красный флаг, красные платочки с вышитыми серпом и молотом, две пишущие машинки, два ротатора, типографский инвентарь, бумага, копирка, довоенные пропагандистские материалы и 300 кг листовок.

К счастью, Эдвиж и Сесиль уже три недели скрывались на нелегальной квартире в Реймсе, где я их и разыскал после своего побега из плена.

В последующие месяцы коммунисты призывали к расширению Национального фронта. Газета «Ле фрон-о-буа», департаментский орган Национального фронта, агитировала католиков примкнуть к движению Сопротивления. Газета писала: [311]

«От вас скрывают правду. От вас скрывают арест патриота-священника из Сен-Жермен-де-Пре, бретонских священников, ста сорока священников Эльзаса, среди которых Эбер, бывший секретарь страсбургского епископа Руша, высланный вместе с епископом за проявленное им мужество и патриотизм. Католики департамента Об, слушайте подпольную радиопередачу для христиан по воскресеньям, вторникам и пятницам. Следуйте славному примеру вашего бывшего епископа. Переходите на нашу сторону».

Призыв был обращен также к бывшим членам социалистической партии:

«Вы покинуты и обмануты, бывший районный партийный деятель Госсо ныне является одним из активистов французской национально-народной партии департамента Об, маскирующей свою нацистскую сущность. Не с такими людьми Франция займет достойное место. Подлинные члены французской социалистической партии, не отвечайте на призывы этих проходимцев, ваше место среди нас».

Дальше шло обращение к радикалам:

«В вашей газете «Пти труайен» печатаются на плохом французском языке речи Геббельса, хотя руководство газетой и не изменилось. У вас нет ничего общего с этими людьми, переходите на нашу сторону».

В том же призыве протягивалась братская рука социалистам, в чьих рядах наблюдались в то время полный разброд и шатание. Действительно, если профессор Пьер Броссолет встал на путь борьбы, то другой профессор, Альбертини, один из руководителей федерации социалистов департамента Об, с 1940 года стал заместителем предателя Деа{121}. Другой видный деятель социалистической партии Дуэ согласился на назначение мэром Труа в те годы, когда другие падали под пулями карательных отрядов в Монтегее и Клерво.

Зимой 1941/42 года я ездил в Труа, где жил и боролся Морис Ромагон.

Два мужественных человека руководили Специальной организацией в департаментах Марна, Об, Кот-д'Ор, [312] Йонна и в оккупированной части департамента Сона и Луара. Политическим комиссаром был Шарль Гросперрен, а военным комиссаром интеррегиона — Люсьен Дюпон. Люсьеп с ранних лет вел политическую борьбу. В 1939 году его арестовали за распространение подпольных листовок. 15 октября 1939 года суд Брива приговорил его условно к году тюрьмы. В июне 1940 года, вернувшись в Дижон, он стал одним из руководителей нелегальной организации Союза коммунистической молодежи в педагогическом институте, потом вступил в «батальоны молодежи» и перешел в Специальную организацию. 28 декабря 1941 года в Дижоне Люсьен выстрелом из пистолета тяжело ранил немецкого лейтенанта Виникера. В ночь на 11 января 1942 года он со своей группой при участии Пьера Дюбо и Сержа Гиперма с завода «Липтон» подложил бомбу в немецком солдатском клубе в Дижоне, 27 января он уничтожил нацистского солдата в Монсо-ле-Мин, а 29-го — еще одного в Моншанене. Его стали разыскивать, поэтому в департаментах Кот-д'Ор и Сона и Луара он больше не появлялся. После того как его назначили комиссаром интеррегиона, он еще некоторое время оставался в департаментах Об, Марна, Йонна, прежде чем его перевели в район Бордо.

Мы собрались втроем зимней ночью 1941/42 года в Картье-Ба, на улице Селестен-Фильбуа. Всю ночь обсуждали вопросы, которые ставила перед нами наша борьба в пяти департаментах. Утром я уехал на поезде в Париж.

Шарль Гросперрен и Люсьен Дюпон неоднократно нападали на сторожевые посты, на немецких солдат, пускали поезда под откос на линиях Париж — Лион, Париж — Базель и других.

Шарля Гросперрена арестовали в доме наших друзей Луизы и Жюля Ферруй{122}. По словам моего друга Эжена Кийана, это произошло февральским вечером 1942 года. Ему надели наручники. Он отказался идти и сел на пол, [313] сделав вид, что он ранен. Когда полицейский пошел за тележкой, чтобы его перевезти, Шарль вытащил револьвер и выстрелил в того, кто остался его охранять. Он убежал в наручниках. В него стреляли. Пуля попала в бедро. Несмотря на боль, большую потерю крови и наручники, ему удалось переправиться через реку, покрытую льдом, добраться до заснеженных лесов района Лан-о-Буа и Буйи.

В конце концов он нашел укрытие на ферме Жоржа Бернара. Там кузнец снял с него наручники. На следующий день Шарль уехал в Дранси, где скрывался у супругов Шассен. После выздоровления он возглавил руководство франтирерами и партизанами в одном из секторов Северного пригорода.

В департаменте Об стали создаваться группы франтиреров. Морис Ромагон все еще находился в тюрьме Клерво.

28 июня 1941 года Леона Фро, Рене Ле Галль, муниципальных советников Парижа, метра Калдора, бывшего тогда студентом юридического факультета, и многих других коммунистов, арестованных в 1939–1940 годах, привезли в эту тюрьму в наручниках и кандалах, как каторжников, в тюремных машинах.

Рене Ле Галль, Леон Фро, Пьер Семар, Турнемэн, Мурр и десятки других были в июне 1940 года выданы немцам в тюрьме города Бурж{123}.

Морис Ромагон встретился со своими товарищами. Калдор впоследствии рассказал:

«Морис встретил и подбодрил нас. Он посоветовал нам попроситься на работу в слесарную мастерскую. Там можно было лучше подготовиться к побегу. Сам он был хозяином мастерской, изготовлявшей щетки, и не упускал случая, чтобы поддерживать связь с нами. Он начертил нам план тюрьмы, объяснил, как она охраняется, как можно оттуда убежать.

Тюрьма разделялась на две части. Одна подчинялась французским властям. Там вместе с уголовниками содержались и коммунисты. Нас было 250 человек. Другая часть тюрьмы находилась в ведении немецких властей, [314] и там содержалось 1500 человек, в основном члены Национального фронта или молодые преступники, осужденные за мелкие уголовные преступления на два-три года.

Организованные действия позволили вскоре добиться того, что коммунистов поместили отдельно от уголовников. Нам разрешили по вечерам включать свет для чтения, мы получили право заниматься французским, английским, испанским языками и математикой. Наш итальянский товарищ читал нам лекции по истории международного рабочего движения.

Тому, что у меня целы руки, я обязан твоему тестю. Нас с Рене Ле Галлем хотели заставить пилить деревья, но Морис сказал: «Не ходите туда, все, кто там работает, остаются без пальцев». Мы отказались работать. Надсмотрщик был в ярости. Рене Ле Галль сказал ему: «Не равняй нас с собой, нам руки пригодятся, когда мы выйдем отсюда». Нас посадили в карцер на сорок пять дней. Благодаря солидарности наших товарищей нас вернули в свои камеры через семнадцать дней».

И в тюрьме коммунисты действовали организованно. Их сплоченность стала еще сильнее, когда руководителями назначили Леона Фро, Рене Ле Галля и Мориса Ромагона.

В сентябре 1941 года вишисты отдали приказ о расстреле заложников. Леон Фро знал, что он стоял первым по списку, Морис Ромагон — вторым, Рене Ле Галль — третьим...

13 января 1942 года Леон Фро пал от нацистской пули{124}. Теперь первым на очереди был мой тесть.

Многие тюремные надзиратели симпатизировали коммунистам и участникам Сопротивления. Однажды ночью два надзирателя вошли в камеру моего тестя.

— Тебя скоро расстреляют, потому что в списке заложников ты значишься первым. Мы предлагаем тебе побег. В полночь во время смены тебе принесут форму надзирателя, и ты выйдешь с нами.

Морис Ромагон попросил десять минут на размышление. Когда надзиратели вернулись, он им сказал:

— Нет! Ведь вместо первого номера пойдет второй... [315]

Мне пятьдесят шесть лет. Пусть лучше это буду я, чем молодой!

Утром 7 марта 1942 года объявили, что пять заключенных будут расстреляны. Первым — Морис Ромагон, вторым — Рене Ле Галль, далее шли Поль Шабасьер из Шалона-сюр-Сон, Фелисьен Паризе из Монсо-ле-Мин и Бернар Руа из Дижона.

Рене Ле Галль, зная, что через несколько минут умрет, сыграл все же свою последнюю партию в шашки с Пьером Калдором. Морис Ромагон отказался от более вкусной еды, предложенной ему надзирателями.

— Я умру так же просто, как жил, — сказал он. — Чтобы встретить смерть, мне не нужны никакие привилегии.

Перед казнью он не дал завязать себе глаза. 7 марта 1942 года автоматные очереди карателей остановили биение большого сердца этого человека.

Один из пионеров движения Сопротивления в департаменте Об, рабочий-коммунист Морис Ромагон погиб первым от фашистских пуль. Вскоре смерть настигла социалиста Пьера Броссолета и владельца небольшой трикотажной фабрики Пьера Мюльсана.

Они были из разных слоев общества и символизировали собой союз патриотов, который постепенно сколачивался в борьбе за освобождение Франции{125}. [316]