Вишистская гильотина
Спустя несколько дней после операции на станции метро «Барбе» мне нужно было встретиться у вокзала Сен-Лазар с Андре Леруа и Даниель Казановой.
Андре и я пришли первыми. Затем подошла Даниель, Она вся светилась какой-то особой радостью.
— У меня для вас записка! От Жака, — проговорила она вполголоса и достала из сумочки небольшую записку, которая в тот период не могла не взволновать нас: «Браво, молодежь! Продолжайте в том же духе! Фредерик».
Фредерик — это псевдоним Жака Дюкло. Пламенная и смелая демонстрация 13 августа 1941 года в районе Страсбург-Сен-Дени, уничтожение средь бела дня нацистского офицера, развертывание боевой деятельности Союза коммунистической молодежи — все это Жак Дюкло приветствовал в нескольких словах. Мы почувствовали, как в это полное драматизма время наши сердца сливались воедино. По-другому никак нельзя было вдохновить наших франтиреров на бой, который Союз коммунистической молодежи считал одной из своих первейших задач.
Руководство Французской коммунистической партии приняло решение уничтожать нацистских офицеров, унтер-офицеров и солдат, оккупировавших нашу страну. Это было важнейшее партийное решение. Развертывание деятельности групп франтиреров в боях служило основой создания новой армии, которая была нужна Франции...
Но принять такое решение было не просто. Оно готовилось в упорной борьбе с сильными встречными течениями. Против такого решения высказывались даже преданные коммунистическим идеалам люди, в том числе многие из коммунистов, остававшихся на легальном положении. Не все коммунисты могли жить и работать в подполье, некоторые из них испытывали страх перед возможными репрессиями. [136]
В то время мне как-то попалась нелегально изготовленная листовка. Случилось это после событий на станции метро «Барбе». Одна из партийных ячеек Парижа писала, что речь идет о «сведении счетов между немцами или с кем-либо из повес с площади Пигаль».
Налицо был отход от объяснения событий по существу. Военное наступление не подкреплялось наступлением политическим.
В подавляющем большинстве враждебно относившееся к немцам население еще не понимало сущности нашей борьбы, оно испытывало страх перед наказанием и осуждало действия формирующейся «армии теней». При помощи мощных средств массовой информации, апеллируя к самым низменным чувствам, какие только могут возникнуть у человека, было искусно сформировано общественное мнение в духе Мюнхенского соглашения, а наши операции еще не позволили изменить эти умонастроения. Нечего было удивляться, что страх овладел многими. Нередко можно было услышать, как добрые люди, читая угрожающие объявления нацистского военного командования, говорили в наш адрес: «Пусть они убивают немцев, если им это нравится, но пусть прямо говорят, что сделали это они».
Надо было дождаться серьезного ухудшения жизненного уровня французов, распространения активной вооруженной борьбы по всей территории оккупированной Франции, первых успехов Советской Армии, чтобы созрели условия для политической победы. В то же время произошло нечто такое, чего не ожидали ни немцы, ни вишисты: инстинктивное противодействие французов и француженок уничтожению патриотов.
«Однажды побывав в происшествии, — сказал Сент-Экзюпери, — люди больше не испытывают страха перед ним. Только неизвестность страшит людей. Но если человек сталкивается с ней, она перестает быть неизвестностью».
Эта оценка оказалась справедливой как для участника Сопротивления до того, как он впервые сразил врага, так и для большинства населения после того, как оно познало жестокость репрессий.
Подвиг Фабьена, сразившего средь бела дня в Париже нацистского офицера, не имеет ничего общего с террористическим актом. Напротив, он является первой ласточкой [137] в смертельной схватке с оккупантом. Несмотря на самые зверские репрессии, организация франтиреров численно росла, а наши первые действия подготовили возможность нанесения ударов по немецким гарнизонам в Париже.
На этом фоне первый выстрел на станции метро «Барбе», о котором говорилось в предупреждении германского военного командования, приобрел исключительное значение. Он пробудил сознание людей, так как отвечал их духовному состоянию, особенно настроениям молодежи Франции.
27 августа 1941 года в Версале, в казарме Борни-Деборд, в присутствии Пьера Лаваля, Дебринона, Деа, Делонкля, префекта Шевалье и полковника Дюрви проходил смотр нескольких сот фашистов. В большинстве своем это были уголовные элементы, которых французской реакции удалось собрать по полицейским участкам и тюрьмам. Все они были одеты в форму солдат вермахта. Кардинал Бодрийяр назвал их «крестоносцами нового времени». Петэн обратился к ним с помпезным (впрочем, его скорее можно назвать бесстыдным) воззванием. Эту армию висельников назвали «Легионом французских волонтеров — борцов против большевизма».
27 августа 1941 года у ворот казармы в Версале можно было увидеть молодого человека с рыжей шевелюрой. Из толпы волонтеров он внимательно следил за движением важных особ, пожаловавших на смотр. Это двадцатилетний Поль Колет, уроженец Кана. Он когда-то состоял в организации «Огненные кресты», руководимой полковником де ла Роком{55}. Он вышел из этой организации, как только его шеф вошел в состав Национального совета, который возглавил Петэн.
Церемония подходила к концу. Поль Колет вышел из толпы собравшихся, вытащил из свертка пистолет и разрядил его полностью в стоявших неподалеку руководителей. Лаваль и Деа были тяжело ранены. Командир легиона Дюрви и еще один из волонтеров получили легкие ранения.
Этот акт возмездия и выстрел коммуниста Фабьена разделяла всего неделя. Бывший член «Огненных крестов» [138] стрелял в предателей, французский франтирер — в оккупантов. И в том и в другом случае — это был ответ на репрессии.
На своем долгом пути бесчестья именно после событий на станции метро «Барбе» Петэн и его сообщники достигли самого дна.
14 августа 1941 года правительство Виши в виде дара оккупантам начало рубить головы французов за то, что они — коммунисты. К немецким карательным командам добавилась вишистская гильотина.
Петэн (маршал Франции), Дарлан (адмирал французского флота), Хунтцигер (генерал, военный министр), Пюше{56} (министр внутренних дел), Бержере (генерал авиации), Бартелеми (министр юстиции) 14 августа 1941 года подписали закон, по которому при апелляционных судах в оккупированной зоне и при военных трибуналах в южной зоне были созданы специальные секции.
Инициатором этой зловещей акции явился министр внутренних дел Пюше, который был тесно связан с промышленными и финансовыми кругами. Подготовленный им закон как в зеркале отразил самые мрачные времена средневековья.
Газета нацистов «Л'эйвр» 24 и 25 августа 1941 года писала, что «Пюше подтвердил свою твердую решимость сломить коммунистическую агитацию. Он изобличил провокации коммунистов в оккупированной зоне и изобрел для них быструю и наглядную кару».
После подписания закон был представлен 14 августа на утверждение германскому военному командованию в Париже. Донесение нацистского майора Боймельбурга от 22 августа 1941 года не нуждается в комментариях.
«Запись беседы с советниками Инграном и Вильгельмом при участии лейтенанта Роэша.Советник Ингран заявил, что указанные в памятной записке меры будут иметь обратную силу. Наше военное [139] командование должно решить, можно ли согласиться с этим или следует строго определить дату вступления положений закона в силу и применять закон только в отношении рассматриваемых в настоящее время дел. По словам Ингрена, французское правительство хотело бы получить заверение германского командования, что оно не будет возражать против принципа обратной силы в этом законе.
В представленной памятной записке подчеркивается, что право вынесения смертных приговоров коммунистическим руководителям принадлежит не только чрезвычайным судам. Это право будет предоставлено следственным тройкам, чтобы приговоры выносились на месте.
Советник Ингран заявил, что «смертная казнь будет осуществляться гильотинированием на площадях города как мера устрашения».
Этот документ коренным образом меняет все действующие во Франции юридические принципы. Введение принципа обратной силы закона аннулирует святейший принцип либерализма: никакого наказания не может быть, если не было закона».
Такое беззаконие внушило отвращение самим нацистам. Майор Боймельбург сказал своему помощнику:
«Знаете ли вы историю о горожанах из Кале? В 1347 году король Англии Эдуард III объявил, что помилует жителей осажденного Кале, если шестеро горожан выйдут к нему с непокрытыми головами, босиком, с веревками на шее и передадут ключи от города и предоставят себя в его полное распоряжение.Мэр города Юсташ де Сен-Пьер никого не послал, а пошел сам.
А знаете ли вы, что сказал мне советник, когда был зачитан документ, согласно которому шестеро его соотечественников осуждались на смерть? Он спросил меня, будут ли довольны немцы».
Нацисты внесли изменения в представленный им текст закона. Они определили, что специальные секции должны рассматривать все дела в закрытом судебном заседании. Публичные казни были запрещены из опасений, что это вызовет волнения.
Во время заседания совета министров в Виши Петэн ознакомился с текстом закона и изменениями, внесенными в него германской стороной. Он спросил: [140]
— А разве нельзя сделать все это лучшим образом?
— Я к вашим услугам, господин маршал, — ответил на это министр юстиции Бартелеми, — но как нам выйти из создавшегося положения, если все тюрьмы уже переполнены?! А мы только что вновь открыли семнадцать закрытых с начала войны военных каторжных тюрем: Луден, Аржантан, Берне, Фалез, Лувье, Вир, Бон, Васси, Шоле, Сегре, Вандом, Сен-Пол, Ивето, Динан, Генгам, Редон, Витре.
Петэн язвительно ответил на это:
— Карательные команды освободят вам места.
В августе — сентябре 1941 года и в последующие месяцы немецкие взводы палачей и петэновская гильотина действительно работали с полной нагрузкой.
После убийства Андре Массерона и Жозе Руа в Париже, пяти коммунистов-активистов, среди которых был Жан Байе, 29 августа 1941 года за шпионаж был вынесен приговор трем голлистам: сорокалетнему капитан-лейтенанту Этьену д'Орву, тридцатишестилетнему Морису Барлье и Жан-Луи Дорнику. Всех их расстреляли нацисты.
В тот же день печать сообщила о вынесении в Париже смертного приговора бывшему секретарю секции ФКП XVII округа сорокалетнему электрику Андре Бреше, Эмилю Бастару и Абрахаму Тржебруцкому. 28 августа на рассвете в тюрьме Санте сами французы гильотинировали этих трех коммунистов. Все они уже были осуждены за коммунистическую пропаганду к длительным срокам заключения и находились в тюрьме.
Вишистское правительство организовало над ними повторное судилище и на основании зловещего юридического фарса приговорило их к смертной казни. За два дня до заседания суда, которому предстояло судить их вторично, палач был уже предупрежден и готовился к казни...
В среду 27 августа Андре Бреше написал прощальное письмо жене:
«Моя дорогая женушка!Ты, вероятно, уже знаешь, что меня недавно вызывали в суд. Нас было тринадцать коммунистов (особая группа), с нами находился и Сампекс. Мы не знали, зачем нас вызывают, да не все ли равно? И вот нас судили вторично. Без защитника, если не считать назначенного [141] здесь же на месте судом и не знавшего существа дела. Чрезвычайный трибунал, все в красном, страшные, жестокие приговоры, полные ненависти...
Сама знаешь, что уже двадцать лет ты, моя дорогая Мари, вместе с нашим дорогим малышкой Жоржем, были для меня всем в жизни. Сейчас я прошу тебя быть мужественной, проявить предельную самоотверженность, так как, увы, ее тебе потребуется больше, чем мне. Эти господа присудили меня к самой суровой мере наказания, какую только можно придумать, за которой больше ничего не существует. Да, моя дорогая, меня... мужайся... приговорили к смертной казни.
Завтра утром, послезавтра, быть может, сегодня вечером обо мне останется только воспоминание...
Рассказывай иногда обо мне нашему дорогому сынишке. Скажи ему, что его отец умер, защищая свою жизнь, жизнь всех страдающих, униженных, трудящихся, рабочих, а также жизнь нашей прекрасной страны — Франции.
Кажется, Жорес сказал, что путь к победе вымощен могилами; так пусть же и моя могила станет в один ряд с другими, и, если это даст возможность нашей колонне продвинуться, пусть даже на несколько метров, в этом случае мой земной путь будет не напрасным.
Скажи сыну, что я встретил смерть гордо, как коммунист, не сожалея ни о чем в моей честной трудовой жизни.
А для тебя, моя дорогая, пусть это будет последним горем, которое я тебе причиню. Прости меня и знай, что в этот последний час жизни в моем сердце все мои близкие, а особенно вы двое.
Вам обоим — мои последние мысли и мои последние объятия.
Французы! Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует Франция!
Андре Бреше».
Свидетель казни рассказал: «Андре Бреше буквально бросился под нож гильотины с возгласом «Да здравствует Французская коммунистическая партия!». Эмиль Бастар и Абрахам Тржебруцкий так же мужественно встретили смерть».
Нацисты могли быть довольны: они получили от вишистов жертвоприношение в виде крови французов... [142]
Вопреки террору
Невзирая на репрессии оккупантов и вишистских властей, гильотинирование и расстрелы, грозившие любому франтиреру, борьба продолжалась. Мы крепче сжимали кулаки и стискивали зубы.
Вечером я оставался один в своей комнате на улице Вариз. Револьвер обычно клал под матрац. Размышлял о нашей борьбе, о расстрелянных и гильотинированных товарищах. «Надо быть тверже», — думал я в гнетущей тишине.
Между нами и оккупантами, которых поддерживали предатели из Парижа и Виши, завязалось политическое и военное сражение. Все наши сторонники переживали за судьбу своих близких, так как нацисты и вишисты стали расстреливать и гильотинировать наших родителей, родных, друзей, братьев по борьбе. Я думал о своем тесте Морисе Ромагоне, арестованном 10 октября 1940 года за коммунистическую деятельность и содержавшемся в тюрьме Клерво, о своем шурине Пьере, арестованном по такому же обвинению.
Сколько вариантов я не переворошил, все равно приходил к выводу: у нас только один путь — усиливать наши удары по врагу. Возможен только такой ответ на жестокие репрессии.
После того как Фабьен показал пример, боевые операции в Париже участились. Ушло навсегда то время, когда нацисты могли безнаказанно убивать, как они это делали больше года. Теперь они вынуждены были привлечь значительные военные силы для борьбы против армии народных мстителей, против создававшейся на оккупированной территории новой французской армии.
3 сентября Ашер Семайя с группой бойцов из «батальонов молодежи» XI округа под руководством Жильбера [143] Брюстлейна и Фернана Залкинова уничтожили нацистского офицера у входа в отель «Терминюс» напротив Восточного вокзала.
На следующий день 4 сентября группа Специальной организации уничтожила в Лила предателя Житона{57}. Позднее эта группа стала именоваться группой Вальми.
5 сентября группа Специальной организации в составе полковника Дюмона (Поль), Конрадо Мире-Мюста (Люсьен), Крохличека (Тео) — немецкого антифашиста из Интернациональной бригады и его жены француженки Люсьены подожгла немецкий гараж в Венсенне.
6 сентября нацистский офицер Блазиус Гофман прогуливался с молодой парижанкой по улице Першан, наслаждаясь счастьем жизни в завоеванной стране... Группа из «батальонов молодежи» в составе Андре Киргдена, Пьера Туретта и Бернара Лорана прервала его сердечные излияния. Две пули выпущены из револьвера — и Блазиус завершил в XVI округе свою карьеру на службе фюреру.
10 сентября самый молодой франтирер Андре Киршен с помощью Бернара Лорана и Пьера Туретта сразил нацистского унтер-офицера. Андре Киршен в свои пятнадцать с половиной лет был самым молодым франтирером и в то же время первым из первых. Это обстоятельство не было принято во внимание министерством юстиции, но именно за это Киршен по праву снискал любовь оставшихся в живых товарищей, участников Сопротивления и их семей.
В тот же день, 10 сентября, и на другой день, 11 сентября, неразлучные Морис Феферман и Морис Фельд убили двух нацистских офицеров: одного — на улице Лафайет, другого — на бульваре Мажента.
15 сентября наступил черед закончить свою карьеру еще одному немецкому офицеру.
19 сентября была проведена первая крупная операция с участием двух групп в составе девяти человек, совершено нападение на немецкий военный гараж в XII округе. Руководили операцией Конрадо Мире-Мюст и Морис Ле Бер. Они удалили из гаража французских рабочих и [144] забросали его зажигательными бутылками. К сожалению, пожар удалось быстро потушить.
В августе и сентябре 1941 года усилились репрессии против бойцов Сопротивления.
Кейтель сразу утвердил «Кодекс о заложниках», представленный фон Штюльпнагелем. В секретном приказе, отданном всем «германским властям на оккупированных территориях», он писал:
«Следует иметь в виду, что человеческая жизнь на оккупированных территориях в большинстве случаев не имеет никакой ценности и положительные итоги устрашения могут быть достигнуты только с помощью исключительно жестоких мер».
16 сентября нацисты расстреляли десятерых патриотов. Вот их имена: Люсьен Матерон, 21 года; Люсьен Клеман, 29 лет; Андре Бонен, 24 лет; Альбер Гокелаер, 26 лет; Анри Белькеман, 21 года; Давид Либерман, 19 лет; Жиль Важе Опаль, 50 лет; Рене Жоли, 41 года; Люсьен Блюм, 62 лет; Исидор Бернгейм, 72 лет.
В тот же день, 16 сентября, были расстреляны трое адвокатов-коммунистов и девять других патриотов, в их числе:
Жорж Питар, Антуан Ажже и Мишель Ролникас (Париж) — по обвинению в коммунистической пропаганде.
Андриен Нэн — как составитель коммунистических листовок.
Роже Пейра (Париж) и Виктор Маршал — за нападение на германского солдата.
Рене Анжольви (Жантийи) — как распространитель коммунистических листовок.
Франсуа Герпен (Малакоф) — как руководитель коммунистической группы, арестован при совершении диверсии.
Пьер Гинуа (Иври-на-Сене) — за хранение оружия и коммунистических листовок.
Жорж Массе (Париж) — за хранение оружия.
Даниель Лубье (Париж) и Морис Пейрей (Монтрей) — за хранение оружия.
18 сентября были расстреляны Раймон Ганден и Эрик Луи Тексье из Аржантейя за участие в коммунистической демонстрации, направленной против германской армии.
Ежедневно во всех газетах сообщалось о расстрелах [145] за принадлежность к коммунистической партии и хранение оружия.
В южной зоне (неоккупированной) 11 сентября 1941 года Петэн отдал распоряжение провести заседание военного трибунала в Клермон-Ферране.
Бывший руководитель профсоюза в департаменте Пюи-де-Дом Робер Маршадье и Марсель Лемуан из Шатору, оба активные коммунисты, были приговорены к смертной казни военным трибуналом 13-й дивизии. Одновременно с ними Гюстав Дютур и Эмиль Бунлак были приговорены к пожизненным каторжным работам; Люсьен Шатлен — к пятнадцати годам каторжных работ; Жан Дюшерон и Ролан Дени — к десяти годам; Жан Бресса — к пятнадцати годам; Габи Гуду, Рауль Роллан, Луи Бету — к пяти годам тюремного заключения; Рауль Бюффето и Анри Дюкуре — к трем годам; Периклес Мулен — к двум годам; Дезире Пикар и Франс Рекийяр — к одному году тюремного заключения.
Фильм о Сопротивлении в Клермон-Ферране имеет многие положительные качества, но он обходит молчанием два смертных приговора, вынесенных военным трибуналом. И что особенно непростительно, нигде и ничего не сказано о движении протеста, вызванном двумя смертными приговорами в отношении Маршадье и Лемуана. По всей южной зоне, а особенно на предприятиях Мишлена и в департаменте Пюи-де-Дом, были проведены кратковременные забастовки. Вспыхнули такие волнения, что смертную казнь Роберу Маршадье и Марселю Лемуану власти вынуждены были заменить пожизненными каторжными работами.
Петэн взял реванш за это поражение. По его приказу чрезвычайный суд Парижа 23 сентября приговорил к смертной казни четверых коммунистов: Жана Катела, члена ЦК ФКП, арестованного 13 мая 1941 года, Жака Вогга, Адольфа Гюйо и Фоскарди Фреско.
На следующий день они были гильотинированы в тюрьме Санте.
Жак Вогг не давал себя связать перед казнью, но палач ответил:
— Таково предписание.
— Это предписание подходит для палачей, а не для нас! — громко крикнул Вогг. [146]
Подручный палача Мартен рассказал после казни следующее:
«Я могу засвидетельствовать, что они шли к месту казни твердым быстрым шагом, без посторонней помощи, а затем сами бросились прямо под нож гильотины, воскликнув: «Да здравствует Франция!»Жан Катела был одним из основателей коммунистической организации в Амьене, насчитывавшей вначале только семь человек. За активную работу в профсоюзах подвергался преследованиям со стороны администрации. С июля 1940 года вместе с Жаком Дюкло и Бенуа Фрашоном он восстанавливал связи находившейся в подполье коммунистической партии и занимал руководящее положение в ее правлении вплоть до самого ареста.
Перед казнью он написал последнее письмо железнодорожникам и всем трудящимся Амьена:
«Рабочие, железнодорожники, все те, кто знал меня и всегда доверял мне. Я призываю вас продолжать свой благородный труд.
Я всех вас очень люблю, мои братья по труду, я желаю вам удачи, счастья в более гуманном обществе.
Объединяйтесь в борьбе — и вы будете сильнее!
Будьте братьями!
Я умру за справедливое и гуманное дело, самое прекрасное из всех, за Францию, и, что бы ни случилось, победа придет. Первые христиане тоже страдали. Но они победили. Рабы разбили свои оковы. Так же будет и с французским народом».
Несмотря на террор, активность выступлений в Париже нарастала. 18 сентября 1941 года генерал фон Штюльпнагель выступил с заявлением, в котором официально признал, что наша борьба дает эффект:
«За последние недели было совершено несколько покушений на жизнь военнослужащих германской армии. Во всех случаях покушавшимся удалось скрыться. Население не поддержало в должной мере проводимые розыски с целью опознания и задержания виновных...»
Нацистское военное командование приняло решение установить комендантский час в Париже и его пригородах с девяти часов вечера. Рестораны, театры и кинотеатры должны были прекращать работу в восемь часов.
Наша борьба не ослабевала. Несмотря на то что против нас были брошены все силы и средства нацистского [147] аппарата подавления, а особенно силы полицейской префектуры, оккупанты и вишисты ничего не добились.
В начале октября был ранен командир отряда XI округа Фернан Залкинов.
Ему было поручено вместе с Ашером Семайя организовать поджог двух немецких фуражных складов в Жюли-ле-Шатель, но работавший в Крейе Ашер не смог вовремя прибыть к нему. Фериан принял решение провести эту операцию самостоятельно. Ему удалось поджечь склады, но внезапно нагрянули французские жандармы, пустились за ним в погоню, открыли стрельбу и ранили его. И все же Фернан ушел от погони, а на следующий день наш врач Розиньоер оказал ему медицинскую помощь.
В ночь на 10 октября Андре Бивер, Камиль Друво и Жан Гаро перерезали военный телефонный кабель почти напротив моей квартиры на улице Вариз.
Позже я узнал, как проводилась эта операция. Андре сначала жил на улице Розье в Сент-Уэне вместе с Артуром Гринбергом. Так как жить вдвоем в одной квартире было опасно, он снял комнату на улице Рафаэля, то есть примерно в пятидесяти метрах от меня. Однажды вечером, возвращаясь на свою квартиру (мы могли встречаться тогда с ним, но не были знакомы друг с другом), он обнаружил немецкий телефонный кабель и решил, что место вполне подходящее для проведения диверсии.
Несмотря на возникшую опасность попасть в облаву, я счел возможным не менять своей квартиры в аристократическом квартале. В тот день, придя в небольшой рабочий ресторан на улице Пьер-Герен, где я периодически питался, я увидел, что все посетители в радостно-приподнятом настроении. А моя привратница сказала мне, широко улыбаясь:
— Вы в курсе дела?.. Сходите туда и посмотрите, там все обуглилось...
Она имела в виду последствия нападения, которое совершили Андре и его товарищ на крупную немецкую автобазу в XVI округе. Взрывом было разрушено здание гаража, а находившиеся в нем легковые и грузовые автомобили сгорели. [148]
Битва титанов
Французское Сопротивление набирало силы, а на советско-германском фронте война уже была в полном разгаре.
В 3 часа 30 минут утра 22 июня гитлеровская армия начала вторжение в пределы СССР на западном и северном направлениях. Роже Серэ{58}, оценивая германские силы, называет 120 линейных пехотных и 70 танковых и воздушно-десантных дивизий. С начала 1940 года численность вермахта возросла на 3,5 миллиона человек. В июне 1941 года германская армия насчитывала 8,5 миллиона человек, в том числе 6 миллионов в составе сухопутных войск, 1,7 миллиона — в авиации. К этому следует добавить 900 тысяч солдат Румынии, Венгрии, Финляндии и Италии, которые также участвовали в военных действиях на советско-германском фронте.
В то же время нацисты были вынуждены держать 60 дивизий во Франции, Голландии, Бельгии, Дании и Норвегии, а также 7 дивизий на Балканах, в частности в Югославии. Кроме того, две немецкие дивизии совместно с итальянскими войсками вели боевые действия в Ливии.
В течение двух лет, предшествовавших войне, СССР предпринял огромные усилия и многого достиг. Стремясь выиграть возможно более длительную передышку, он готовился к обороне.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин в своей речи 7 ноября 1940 года, посвященной двадцать третьей годовщине Октябрьской революции, говорил: [149]
«В пожаре войны, охватившем весь мир, СССР не может довольствоваться ролью стороннего наблюдателя. Задача каждого советского гражданина заключается в усилении экономической и военной мощи своей страны».
В марте 1941 года секретарь Коминтерна, а в дальнейшем министр иностранных дел Украины Д. З. Мануильский заявил:
«Война с фашистской Германией является почти неизбежной».
За три месяца до нападения Германии был подписан пакт о ненападении между СССР и Японией. Ему суждено было сыграть важную роль во время контрнаступления советских войск под Москвой зимой 1941/42 года. Он дал возможность ввести в сражение большое количество дивизий, переброшенных с Дальнего Востока.
СССР всегда проявлял заботу об обороне своих границ.
С 1917 по 1940 год СССР в условиях лишений и трудностей, каких не знало ни одно государство, сумел преодолеть экономическую отсталость и превратился в мощную передовую державу мира. В ходе выполнения великих пятилетних планов он создал мощную тяжелую промышленность, обеспечив тем самым свою экономическую независимость, и заложил фундамент оборонной мощи государства. Гитлер в это время перевел всю германскую промышленность на военные рельсы. Вся нацистская экономика была подчинена военным целям и гитлеровской стратегии «молниеносной войны».
Пришли в столкновение две общественно-экономические системы. С одной стороны был народ, давший в прошлом миру великих людей во всех областях знаний, таких, как Гете, Шиллер, Гегель, Кант, Маркс, Энгельс, Бетховен, Гейне, Томас Манн, Лессинг, Эйнштейн, и превращенный нацистами в послушных исполнителей своей воли, в диких зверей в человеческом облике, со своей «теорией» расового превосходства. С другой, в отличие от этих механизмов убийства, стоял народ-созидатель, высокообразованный, в прошлом безграмотный, который менее чем за двадцать три года превратился в студентов-трудящихся и в трудящихся студентов, а они преобразили страну, овладели всеми необходимыми знаниями, развили эти знания дальше... [150]
Этот народ и его молодое поколение, рожденное Великим Октябрем 1917 года в России, воодушевленные непоколебимой верой в человека, освобожденного от оков эксплуатации и гнета царизма, считали себя проводниками великой миссии и носителями великого идеала.
Именно этот новый гуманизм имеет в виду Александр Верт{59}, приводя слова советского офицера, с которым он беседовал на фронте под Смоленском: «Это очень тяжелая война. И вы не представляете, какую ненависть немецкие фашисты пробудили в нашем народе... Никогда раньше я не испытывал такой ненависти. И для этого есть все основания. Подумайте обо всех этих городах и деревнях... Подумайте о муках и унижении, которые терпит наш народ»{60}.
Примечательные слова! В разгар сражения офицер с горечью говорит о том, что гуманизму советских солдат противопоставлены война и звериная сущность нацизма. Гитлер и его сообщники не могли понять, в чем духовная сила советского народа.
В дни 1941 года взоры всех народов Европы, униженных и растоптанных нацистским сапогом, были обращены на Восток. Они пристально следили за ходом битвы на советско-германском фронте. В это трагическое время мы являлись свидетелями бесчисленного множества примеров героизма и мужества бойцов армии, партизан и партизанок.
Окруженная со всех сторон и непрерывно бомбардируемая Брестская крепость оборонялась ровно месяц (22 июня — 22 июля). Она была захвачена только тогда, когда все ее защитники были убиты или тяжело ранены. Эти солдаты, погибшие и оставшиеся в живых, выполнили важную задачу — они приковали к себе большие силы врага, задержали его стремительное наступление. Героизм и мужество отличали тех, кто в условиях жестоких холодов эвакуировал на Урал и в другие районы заводы и пускал их в ход, работая добровольно до полного изнеможения круглые сутки и выпуская необходимое фронту современное оружие и боеприпасы.
Александр Верт пишет, что американская, английская и канадская помощь, по данным Госплана СССР, [151] в 1941–1943 годах составила лишь 4 процента от всего советского производства. Тяжелое вооружение, поставляемое союзниками (танки и самолеты), составило примерно 10–15 процентов общего его количества.
Английский корреспондент указывает: «В 1942 г. помощь со стороны союзников, безусловно, не принималась особенно всерьез: в 1941–1942 гг. поставки из Америки грузов составили лишь 1,2 млн. т, а поставки из Англии — 532 тыс. т. Некоторые виды тяжелого вооружения, полученные в этом году (самолеты «Харрикейн», танки «матильда» и т. п.), оказались неудовлетворительными»{61}.
Только в 1943 году помощь стала более ощутимой, и все же она составляла в общем небольшую долю оружия и боеприпасов, поступавших в Красную Армию.
Советский Союз произвел за три последних года войны 100 тысяч танков, 120 тысяч самолетов, 360 тысяч орудий и т. п. (эти цифры назвал Сталин в 1946 году). Советские солдаты, получавшие американские консервы «свиная тушенка», шутливо говорили: «Вот вам и второй фронт!»
В первые дни войны советских людей ободрила речь Уинстона Черчилля, произнесенная им по Лондонскому радио вечером 22 июня. Советский Союз был не одинок.
Черчилль говорил в своей трогательной речи:
«Я вижу русских, солдат, стоящих на пороге своей родной земли... Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся — да, ибо бывают времена, когда молятся все, — о безопасности своих близких... Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина...»{62}
Через несколько часов после начала агрессии воскресным утром 22 июня с заявлением Советского правительства выступил В. М. Молотов. 3 июля 1941 года, через двенадцать дней после начала военных действий, с речью выступил Сталин. Александр Верт так описывает это обращение: [152]
«Сталин говорил глухо и медленно, с сильным грузинским акцентом. Один раз, посредине речи, было слышно, как он, звякнув стаканом, пьет воду. Голос у Сталина был низкий, негромкий и мог показаться совершенно спокойным, если б не тяжелое, усталое дыхание и не эта вода, которую он стал пить во время речи......Наиболее сильное впечатление произвели вступительные слова: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..
В силу навязанной нам войны наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом. Наши войска героически сражаются с врагом, вооруженным до зубов танками и авиацией... В бой вступают главные силы Красной Армии, вооруженные тысячами танков и самолетов... Вместе с Красной Армией на защиту Родины подымается весь советский народ...
Враг жесток и неумолим. Он ставит своей целью захват наших земель... захват нашего хлеба и нашей нефти... Он ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма, разрушение национальной культуры... народов Советского Союза... их превращение в рабов немецких князей и баронов...
Необходимо... чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу отечественную освободительную войну против фашистских поработителей...
При вынужденном отходе частей Красной Армии нужно угонять весь подвижной железнодорожный состав, не оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, не оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего. Колхозники должны угонять весь скот, хлеб сдавать под сохранность государственным органам для вывозки его в тыловые районы. Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться...
В запятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды... создавать диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи [153] телефонной или телеграфной связи, поджога лесов{63}, складов, обозов. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу...
Все силы народа — на разгром врага!
Вперед, за нашу победу!»{64}
Сталин показал без прикрас всю серьезность положения. Он ничего не скрывал и в конце выступления сформулировал боевые задачи. Его речь дала советскому народу заряд энергии.
Глубоко эшелонированная оборона принимала все более планомерный характер, продвижение немецких войск сдерживалось.
Английский военный теоретик Фуллер указывает:
«Боевые действия в России совершенно отличались от тех, которые велись в Польше и во Франции. Казалось, что план «молниеносной войны» осуществлялся успешно сверх всякого ожидания, но на русском фронте и в его тылу не было или почти не было паники».
Участник войны немецкий теоретик генерал Типпельскирх дополняет эту оценку:
«Противник сопротивляется с удивительным упорством: мы встретили врага, обладающего железной волей. Не могло быть и речи об уничтожении «карточного домика» молниеносными ударами»{65}.
По мере создания и усиления глубоко эшелонированной обороны Красной Армии фронт германских войск все более растягивался в необъятных просторах СССР, сила удара ослабевала, несмотря на ввод в бой все новых дивизий. Нацисты вынуждены были тратить много времени для снабжения своих войск продукцией Рурского бассейна. Чтобы добраться оттуда до фронта, грузовой колесный транспорт находился в пути около двух месяцев. Он поглощал значительную часть дефицитного топлива, которого так ждали танки и которого недоставало в Германии. В августе 1941 года в этом отношении дела у немцев [154] обстояли намного лучше. Наступление развивалось в направлении Ленинграда и на территории Украины. Развертывалось упорное сражение в районе Смоленска.
В это время северо-западнее Смоленска, в районе населенного пункта Рудня, впервые были применены знаменитые «катюши» — гвардейские минометы; за один залп каждая установка выпускала одновременно дюжину снарядов. Это оружие стали называть «сталинским органом». Маршал Еременко так описывает первое применение «катюш»:
«15 июля 1941 г. во второй половине дня непривычный рев реактивных мин потряс воздух. Как краснохвостые кометы, метнулись мины вверх. Частые и мощные разрывы поразили слух и зрение сильным грохотом и ослепительным блеском.Эффект одновременного разрыва 320 мин в течение 26 секунд превзошел все ожидания. Солдаты противника в панике бросились бежать в тыл. Попятились назад и наши солдаты, находившиеся на переднем крае вблизи разрывов (в целях сохранения тайны никто не был предупрежден об испытаниях)»{66}.
Бои за Ельню восточнее Смоленска продолжались весь август и закончились лишь в начале сентября 1941 года. Впервые с 1939 года нацистская армия отступила, оставив район площадью шестьдесят тысяч квадратных километров. Это было не так много, но впервые удалось вынудить вермахт сдать территорию, на захват которой он потратил недели. В прах был развеян миф о непобедимости армии.
Почетный генеральный инспектор Государственного архива Франции Марсель Бодо в журнале «Ла ревю д'истуар де ла Секонд гер мондиаль» № 62 за октябрь 1966 года дал анализ общественного мнения Франции в обеих зонах накануне вторжения гитлеровцев в Россию на основании большого количества докладов, которые представлялись в то время префектами.
Коммунистическая пропаганда удостаивалась особого внимания в докладах всех префектов; Марсель Бодо следующим образом характеризует мнение этих чиновников:
«В связи с усилением репрессий в декабре 1940 года и январе 1941 года, предпринятым вишистский правительством, в феврале, марте и апреле 1941 года пропагандистская [155] работа против оккупантов и коллаборационистов резко пошла на убыль...»{67}.
По-другому звучат доклады в мае 1941 года. В это время происходит забастовка шахтеров в промышленном бассейне Нор и Па-де-Кале, имеют место крупные волнения в департаментах Нор, Тарн, Луара и в других местах.
В зависимости от того, поступали эти доклады из оккупированной зоны или из южной, неоккупированной, в них отражались два направления общественного мнения:
«В южной зоне делается ставка на то, что истощение Германии и России в войне создает благоприятные условия для Англии и Америки. В северной зоне озлобление поведением оккупантов берет верх над боязнью большевизма».
Наконец Марсель Бодо указывает, что 31 декабря 1941 года вишисты официально ввели контроль почтовой переписки. Вот что говорится в одном из писем:
«СССР превратился в единственную надежду всех рабочих и патриотов. Дело России и Франции слилось воедино. Франко-германская политика маршала Петэна почти единодушно осуждается... После 22 июня 1941 года примеры героизма и мужества русских патриотов вселяют веру в сердца французов, а это ведет к восстановлению единства народа Франции».
В письме одного из офицеров, находившихся в лагере для военнопленных в районе Берлина, говорилось:
«Несмотря на успехи нацистов, вступление в борьбу Советского Союза уже на первом этапе войны многим раскрыло глаза, укрепило надежду и поставило многих колеблющихся в ряды борцов Сопротивления».
Я считаю, что необходимо все же смягчить некоторые выводы из «почтового зондирования» общественного мнения, вернее, надо его дополнить. Например, когда говорят, что «франко-германская политика маршала Петэна почти единодушно осуждается», нельзя забывать, что Петэн пользовался в 1941 году и, к сожалению, еще долгое время спустя большим авторитетом, а все свое влияние он ставил на службу врагу. [156]
С уверенностью можно сказать, что все французы, за исключением кучки пронацистски настроенных отщепенцев, желали немцам поражения. Марсель Деа по этому поводу изливает свое негодование в газете «Л'эйвр» за 1 июля 1941 года:
«Самым страшным в это неспокойное время является то, что мелкий буржуа радостно потирает руки при вести о вступлении в войну Советского Союза, тогда как он немедленно баррикадируется в собственном доме и призывает на помощь полицию, если какая-нибудь кокотка из ближайшего предместья издает на улице крик».
В 1940 году Англия не капитулировала, она вела войну в воздухе, на земле Африки и на морях. Однако для разгрома оккупировавшей Европу огромной гитлеровской армии, опиравшейся на промышленность собственной страны, мобилизовавшей все ресурсы своих сателлитов, требовалось великое государство и мощная армия на континенте. Именно СССР был таким государством и имел такую армию. И не было ни одного француза, достойного этого имени, который, с думой о Франции и человеческой гордости, из глубины своего сердца не произносил бы: «Лишь бы русские выстояли!» И это происходило в те времена, когда нацисты вели наступление на Москву и Ленинград, глубоко вклинились в пределы Украины.
Но одних таких настроений было недостаточно. Для собственного освобождения мы должны были развернуть борьбу в надлежащем масштабе. Большое значение имели все наши действия, так как они удерживали германские войска во Франции, а это была неоценимая помощь советскому народу, который вел тяжелейший бой в наших общих интересах.
Движение Сопротивления народов оккупированной Европы в 1941 году составляло потенциальный второй фронт. Нацисты были вынуждены держать здесь шестьдесят семь дивизий. После советско-германского фронта этот фронт был основным. Моральное сопротивление, шедшее из недр нашей нации, требовалось преобразовать в действия. Но чтобы этот потенциальный фронт превратился в настоящий второй фронт народов, пришлось ждать высадки союзников, а на это, к сожалению, потребовалось целых три года. [157]