Работа в тени
Как только баронесса уехала, я отправил несколько открыток в Берн, Базель и Цюрих, чтобы предупредить некоторых агентов о моем приезде. А потом, несмотря на ордер на мой арест, я отправился на прогулку по солнечной Лозанне. Все это дело казалось мне в тот момент ничем иным, как просто ложной тревогой. Не зная ничего, кроме одного из моих псевдонимов и получив, благодаря лояльности Реккера, вымышленное описание моих примет, полиция кантона Во сможет сколько угодно искать меня, и все безрезультатно. Потому я не особо беспокоился. В шесть часов вечера я вошел в кафе «Бель Эр» у Большого моста. Там я встретил, как и ожидал, моего друга Мюллера. Он мне очень обрадовался, потому что был из тех людей, кто смертельно скучает в одиночестве.
— Ах, вот он и вернулся! — закричал он во весь голос. — Мне что-то подсказывало, что я тебя увижу именно сегодня. Дело улажено, ты знаешь, тебе больше нечего бояться, вы должны были получить мое сообщение.
Я уселся слева от него и толкнул его в бок локтем:
— Не так громко! Взгляни!
— Ой, верно, о, а я, ты знаешь! — произнес он.
— Да, да, я знаю, все эти южане не из Марселя, и я не знаю более опасных людей, чем те, кто приехал с берегов Рейна.
Он улыбнулся мне и сказал уже намного тише: — Я видел Филибера позавчера вечером, полиция полностью запуталась и не уверена даже в том, что ты действительно существуешь.
— У тебя есть другие новости? — спросил я.
— Да, я напал на потрясающий след. Оказалось, что некий французский капитан по имени Бернар разъезжает по Швейцарии и как будто поддерживает какие-то отношения с фрицами. Это может наделать много шуму, как ты понимаешь. У него есть любовница, некая госпожа фон Штайгерхоф, которую с другой стороны частенько посещает немецкий военный атташе. Тут все ясно.
— Да, — сказал я, — но не возникли ли бы у немцев в таком случае основания предполагать, что предателем на самом деле является их военный атташе. Почему если так может поступать один, не может поступать другой, а капитан Бернар всегда ведь сможет оправдаться тем, что он просто ухаживает за этой дамой, это вполне приемлемое объяснение.
Мое возражение заставило Мюллера задуматься, и через некоторое время он ответил:
— Если бы немецкий атташе позволил себе то, что ты предполагаешь, это вряд ли было бы в его интересах. Нет, поверь мне, дело серьезное, и я передам его тебе, оно мне и так уже обошлось в пятьсот франков.
— Хорошо, оставь это дело. Майор уже сто раз повторял мне, что мы не занимаемся «контрразведкой». А, кроме того, этот капитан, который так открыто изо всех сил предает на глазах у всей Швейцарии, возможно ли вообще такое?
Мюллер подпрыгнул: — О Боже! Вы как всегда снова о своем! Разве когда вы занимаетесь разведкой, вы пренебрегаете «контрразведкой», и позволяете стрелять вам в спину всем, кто захочет.
— Конечно, нет, я совсем не об этом. Но только существуют службы, которые специализируются на таких вопросах. Я пойду к З.
Но если я не хочу его видеть, твоего З.! Если он мне не внушает доверия, твой З.! Если я знаю, что он расскажет о своих делах куче людей и работать с ним, значит обжечься! В то время как с тобой я спокоен....
И он зажег сигарету с видом Мефистофеля, очень довольного самим собой.
— Сейчас пойдем поужинаем, — продолжил он, — я тут в конце улицы Рюшонне нашел маленький ресторанчик с хорошей кухней и симпатичной кельнершей из Тичино, я тебе только о ней и говорю.
Ресторан был маленьким, уютным, элегантным, и высокая брюнетка в черном платье и белом кружевном переднике, на самом деле очень красивая, стояла в шаге от двери, с полотенцем, перекинутым через руку.
Мюллер, как всегда, экспансивный и не скрывающий своих чувств, подошел прямо к ней:
— Где твои столики, Мари? Дай взглянуть на меню, так, ты нам заменишь антрекот индейкой... с доплатой? Ну, конечно, моя милая, мы заплатим. И потом, вместо крем-брюле из формочек принеси нам персиковое мороженое с взбитыми сливками. За него мы тоже доплатим. Ах! И вино! Посмотрим-ка!
Мюллер и другие посетители, которые специально выбирали этот скромный ресторан, чтобы не платить по чрезмерно завышенным счетам, всегда в результате получали на руки счет с суммой, не уступавшей самым фешенебельным заведениям.
— Она просто красавица, эта Мари! Посмотри на нее, — сказал он мне и взял ее за талию с видом нормандского барышника, показывающего покупателям свою призовую лошадь.
Потом, слегка притянув ее к себе, он довольно тихо спросил:
— Ничего нового? Ничего интересного?
А Мари ответила таким же тихим голосом:
— Вон там, в углу сидит высокий блондин. Он уже три дня приходит сюда в полдень и вечером. В первый день он обедал с женщиной, которая его ждала, и которой он передал письма и фотографии. Они говорили по-французски при мне, и по-немецки, когда я повернулась к ним спиной.
— А почему он вернулся? Из-за твоих красивых глаз?
Красивая брюнетка покраснела. А Мюллер громко воскликнул:
— Берегись, берегись! Я расскажу о нем твоему жениху. Ах, если бы ты только захотела, Мари! Ты заставляешь меня делать глупости, вот так! Потом, обращаясь ко мне: — Но она останется благоразумной, вернется в свой солнечный край, выйдет замуж и нарожает детей.
Мари, улыбнувшись, склонилась к нему, потому что он снова начал говорить тихо:
— Если этот тип там будет с тобой любезничать, не отшивай его. Если он пригласит тебя прогуляться с ним, соглашайся. И попробуй в разговоре с ним выяснить, кто он такой.
Мари ушла, а Мюллер сказал мне:
— Прекрасная девушка, очень честная, и до вступления в брак ни за что не согласится. Но она не дура и не любит немцев.
Ужин так и прошел — с взрывами хохота, чередующимися с профессиональными замечаниями, скажем так, подробно излагаемыми тихим шепотом.
— Ты знаешь, что фриц наблюдает за нами из своего угла?
— Да нет же! Он ничего не подозревает, — ответил Мюллер, — он просто ревнует. И когда я как бы сообщил ему, что Мари благоразумна, он еще больше увлекся ею. Ты не видишь, что он уже давно покончил с едой и после своего кофе заказал еще пива, а потом полбутылки «Макона», и что он все еще сидит там, закатив глаза. Я тем временем хотел бы поглядеть, куда он направлялся, когда выходил отсюда.
— Нет, не делай этого, он тебя наверняка запомнил...
Чертов Мюллер! В момент выхода, едва ли в трех шагах от обедающего влюбленного, он вытащил из кармана монокль и, надев его на правый глаз, открыл мне дверь, посторонился, пропуская меня, и вдруг перешел на тот гнусавый тон, которым разговаривают немецкие офицеры: — äh, äh, bitte sehr, Herr Leutnant! («Пожалуйста, прошу вас, проходите, господин лейтенант».)
— Ну, ты и дурак, — сказал я ему возмущенно. — Тебе захотелось поиграть в детектива, и ты не только «засветил» нас, ты же еще дал ему понять, что знаешь немецкий язык!
— Что бы ты хотел, чтобы я сделал? — ответил Мюллер. — Ты видел, как он задвигал головой! Ты увидел его круглые от удивления глаза. И он, ты думаешь, что он спрячется, он? Да он этого и хотел бы, но не может. Разве Бог позволил бы заниматься шпионажем в Лозанне с такой головой, как эта! Это прошло бы разве что в Цюрихе, да и то вряд ли! Итак, до завтра. Кафе «Водуа», в полдень.
Он прибыл туда в назначенный час, очень элегантный, чисто выбритый, припудренный, в белых гетрах, кремовых перчатках, в шляпе, с тросточкой в руке и насвистывал мелодию «Sambre et Meuse».
— Все в порядке, — сказал он, — я видел Филибера, ты можешь забрать свое белье, книги, в общем, все свои пожитки. Полиция понятия не имеет о твоем старом адресе.
После завтрака я пришел к госпоже Бешю и рассказал ей, что меня снова призывают в армию. Дорожные сумки и чемоданы были уложены и подготовлены к отъезду в мгновение ока.
— До свидания, госпожа Бешю! Если я когда-нибудь вернусь в Лозанну, я обязательно остановлюсь у вас.
Я рассказал Мюллеру о моей встрече с таинственной дамой в поезде между Валлорбом и Лозанной. — Что ты думаешь об этом?
— Она шпионка. У них было несколько, выезжавших на поездах из Франции.
— Я тоже так думаю, — сказал я, — но я никак не могу решить, стоит ли мне встретиться с ней.
— Конечно! Нельзя ее упускать. Если она тебе будет слишком сильно досаждать, представь ей меня, я ею займусь, особенно если она такая симпатичная, как ты рассказывал.
На следующий день я был в Базеле. Шмидт ожидал меня под деревьями в сквере, за статуей Страсбурга. Он как всегда напустил на себя таинственности, что мне никогда не нравилось, бросал взгляд то направо, то налево, перед тем как встретить меня. Поведение такого рода («я знаю, кто сейчас придет») легко привлекло бы внимание любого мало-мальски толкового сыщика. Но совершенства нет в этом мире, одни проявляют слишком много явной осторожности, другие, как Мюллер, напротив, совершенно неосмотрительны. Как всегда, вначале Шмидт сразу заявил, что у него нет ничего интересного. Он добавил, не придавая этому большого значения, что рота Ландвера, охранявшая границу, была заменена «молодыми».
— Какой корпус? Вы знаете номер? «Молодые», это все? Что мне делать с этой информацией, как вы думаете? Итак, не теряйте времени, садитесь на электропоезд до Флю, доедете до Ландскроны, а оттуда понаблюдайте за границей с опушки леса Таннвальд. Будьте тут в семь часов, но не позже, с точными сведениями. Мне нужен номер этих «молодых»!
— Еще я хотел бы, — продолжал Шмидт, — представить вам одного товарища, готового работать на нас.
— Он может поехать в Германию? У него есть паспорт? Он солдат? Нужно расспросить его обо всем этом. Назначьте ему встречу в половине восьмого вечера, не здесь, а на площади Кордильер, и внимательно проверьте, чтобы он за вами не следил, когда пойдете ко мне. Это все?
И как всегда, напоследок он приберег самое важное.
— Моя жена получила открытку от Юбера. Там сказано, что он будет тут через четыре или пять дней.
— Он сам так и написал на открытке? — спросил я недовольно. — Я ему всегда говорил...
— Нет, нет, но было условлено, что за пять дней до приезда он пошлет нам почтовую открытку с обычными приветствиями и такими словами: «Обнимите за меня маленькую Элен». Элен — это имя моей дочки. Открытку отправили 2-го числа из баденского Фрейбурга.
— Нужно, чтобы я сразу же с ним встретился. Встреча в Берне 8-го в десять часов в кабачке «Корнхаузкеллер».
— А я? — спросил Шмидт, обожавший такие маленькие путешествия. — Можно мне приехать с ним?
— Как вам будет угодно. Но когда он пойдет к своему поезду, следуйте в нескольких шагах за ним, а после встречи проверьте, есть за ним «хвост» или нет. Меня предупреждали, что немцы часто следят за людьми, совершившими поездку в Германию. Я не очень-то в это верю.
— Почему бы и нет? — поинтересовался Шмидт. — Они всегда об этом думают, и в этом не было бы ничего удивительного. Ну, а если за ним действительно следят? Мне предупредить его?
— Ни в коем случае к нему не подходите. Но сядьте на тот же поезд, конечно, постарайтесь, чтобы вас не заметили. А после прибытия в Берн предупредите меня. Я буду в буфете третьего класса.
После завтрака я решил доехать до Сен-Луи. Я, таким образом, проконтролировал бы работу Шмидта. На окраине этого маленького городка я не увидел никого, кроме старых таможенников и жандармов. Я продолжил путь на запад к границе и, наконец, в двух или трех километрах от нее, я заметил солдат с молодыми силуэтами, и, на мой взгляд, очень воинственных. Но я не стал приближаться к ним, а пошел к гостинице, где намеревался насладиться одним из тех швейцарских полдников, которыми можно наесться не хуже, чем на любом обеде. Молоко и кофе, хлеб, масло и мед без ограничения. И под большой липой, защищающей своей тенью от солнца старинные деревенские столы, где назначают воскресные свидания базельские влюбленные, мне подвернулся случай. Единственными клиентами были двое местных поденщиков, с большим графином вина на столе. Они громко разговаривали и смеялись, как крестьяне во всех странах, нагнувшись к столу, и опершись на него большими крепкими руками.
Девушка с косами, которая обслуживала посетителей, весело отвечала на их шутки. Но когда один из них, постарше, сильно шлепнул ее пониже спины и сделал вид, будто тянет ее к себе, она закричала тоном наполовину шутливым, наполовину обиженным: — Уберите руки! Как вам не стыдно? Вы же отец семейства!
— Конечно, — сказал тут другой, — после того, как тут появились молодые мордашки, серьезные мужчины больше не в счет. Они же приходят взглянуть на тебя, скажи-ка!
А первый:- Но ты сама заговаривала с ними. Молчишь, а я ведь хорошо видел, как ты вчера вечером обнималась с одним.
— Ну и почему бы и нет? Они не старые, как те, что были раньше. И они храбрые!
— Они этим вовсю пользуются. Тот, который тебя вчера обнимал, через неделю или две, уже, наверное, будет обнимать другую.
— Наверняка, — ответила девушка неожиданно задумчиво, — они знают, что там, куда они поедут, все будет намного серьезнее.
— А откуда они приехали?
— Откуда мне это знать? Я не могу запомнить эти названия. Это было где-то там, за горами, — ответила она, указав рукой куда-то на восток, — в горах, где еще живут медведи. Там еще были русские, которые, правда, не особо шевелились. Конечно, если они на хребтах Хартманнс-вайлеркопф встретятся с французами, то с ними придется больше повозиться!
— Ладно, спокойной ночи, — расхохотался один из них. — Нашли о чем говорить. Да ведь эти французские стрелки, они тоже некоторое время были здесь. Ты с ними не разговаривала?
— Они это хорошо знали, но один из них мне ответил, мы, мол, тоже альпийские стрелки и баварцы никого не пощадят.
Я едва сдерживал радость. Ах! Эти минуты компенсировали все ожидания и горести. Кофе, молоко с пенкой, хлеб с маслом — все это тут же утратило для меня всю свою привлекательность. Теперь я просто обязан был увидеть этих ужасных горцев. Я отправился на опасную охоту, рискуя быть арестованным швейцарскими таможенниками. Вот и дорога, которая сворачивает направо к границе. Я ясно увидел вдали проволочное заграждение, перекрывшее дорогу, и кабель, по которому в самом ближайшем времени, будет пущен электрический ток. И еще я заметил двух солдат. Бросившись в кусты, я попал на маленькую тропинку, которая вела к лесной дороге длиной в сотню метров. От меня до этих двух солдат было всего шагов пятьдесят и, спрятавшись за стволом бука, я прислушался. Полная тишина — ничего, кроме шелеста листьев, игравших в лучах солнца. Я вытащил из кармана маленький театральный бинокль, который купил в Безансоне у одного оптика, у которого больше таких биноклей не было. Его, конечно, никак нельзя было назвать мощным, но зато он очень мало занимал места вместе с плоским футлярчиком!
У заграждения стояли два парня от двадцати пяти до тридцати лет, крепкие и лихие. Один из них, закинув винтовку на плечо, как бы стоял в карауле, другой был в обмотках (похоже, он был из роты лыжников) и в каскетке, похожей на кепи. А с левой стороны кепи я увидел «эдельвейс», эмблему немецких горных стрелков, самых элитных войск. Без всяких сомнений!
В семь часов вечера я встретился со Шмидтом. Его туфли побелели от известковой пыли, и он шел походкой горожанина, вернувшегося после экскурсии в деревню. Не ожидая моих вопросов, он выпалил: — Какая удача, что вы приехали сегодня. Весь Баварский горный корпус разместился между Мюлузом и Базелем, после закончившейся позавчера переброски с русского фронта.
— Вы это сами видели?
— Да, сам видел! Это баварцы, я знаю их акцент. Дети предложили им сигареты, а моя жена даже поговорила с ними. Они сказали, что выбьют французов со всех их позиций в Вогезах, хотя это им дорого обойдется, но они посмотрят, как умеют стрелять французские стрелки.
— Вы полностью уверены во всем, что рассказали?
— Да, сударь! Я вам рассказываю то, что сам слышал и сам видел. Это многого стоит, не правда ли? Это хорошие сведения. И мы будем первыми, кто их сообщит.
Его глаза блестели, щеки, обычно бледные, покраснели от волнения. Он был телом и душой в этом деле, и его искренность была очевидной. Я не стал говорить ему, что он подтвердил то, что я, в общем, уже узнал сам.
В случаях этого рода нужно жить и переживать с агентом, выказывать ему некоторое уважение, ободрять и поощрять его, однако, не следует давать ему повода воображать о своей чересчур большой важности. Дозировка тут должна быть деликатной, особенно с эльзасцами, которые работают больше ради славы, чем ради каких-то преимуществ, которые могут из этой работы извлечь. Между тем, всякий труд достоин награды, и, к примеру, священник, работа которого носит характер преимущественно не материальный, а духовный, все же живет благодаря алтарю. Поэтому, не дожидаясь, пока Шмидт заговорит со мной об этом, я сам атаковал его денежным вопросом:
— Вот триста франков и пятьдесят франков в копилку вашим детям. Пойдет?
— Да, прекрасно. И спасибо от детей.
Потом мы спустились на площадь Кордильер, где Шмидт пошел встречать своего каменщика на трамвайной остановке. Это был маленький человек лет тридцати пяти, по виду типичный итальянец, точно как те, которые сотнями бродят, в пиджаке, накинутом на плечи, по пыльным дорогам Ломбардии и Пьемонта. Оказалось, что он эльзасец, родившийся в Мюлузе от отца-итальянца, освобожден от службы после пятнадцати месяцев на войне, получил вид на жительство в Швейцарии. Я проверил его документы, и они полностью подтвердили его историю.
— Вы хотели бы поехать в Эльзас?
— Да, у меня есть постоянный пропуск! И когда я посмотрел на него с задумчивым видом, он понял, что я сужу о нем согласно хорошо мне известному правилу, что у немцев не оказывают милости просто так, ничего не требуя взамен. Тут он мне объяснил, что оказывал немцам услуги, связанные со снабжением. Швейцарцы запретили или ограничили экспорт определенных продуктов; объяснение вполне правдоподобное, потому что снабжение осуществлялось теперь мошенническим путем, в обход законов.
— Я собираюсь вас проверить. Шмидт, должно быть, уже сказал вам, что мы никогда не платим жалованье просто помесячно, но мы возмещаем расходы, если они разумны, и платим всякий раз за поставленные сведения, если, конечно, они того стоят.
— Это хорошо, делайте ваше испытание, — ответил он.
— Я хотел бы узнать, есть ли немецкие войска между Мюлузом и Базелем и на правом берегу между Фрейбургом и Лёррахом. Какие войска? Кадровые? Резервисты? Потом номера различных частей, количество солдат в каждой роте, месторасположение штаб-квартиры, имена генералов и полковников. Вы сами были солдатом, вы воевали, вы знаете, что может быть интересным. Вы передадите все собранные сведения Шмидту днем 7-го, у вас есть достаточно времени. Теперь, давайте, повторите мне вашу миссию.
Я произнес эту последнюю фразу уже не с эльзасским акцентом, а на литературном немецком языке. И мой человек тут же застыл, безупречно вытянувшись по стойке «смирно» и совершенно правильно повторил мне данный ему приказ; это действительно был хороший бывший солдат и он не мямлил и не запинался.
— Вот сто франков на ваши расходы. Я вижу, что у вас хорошая память; ничего не записывайте, запоминайте цифры наизусть. Если запомнить не удастся и необходимо будет записать, записывайте в форме коммерческих счетов или прейскурантов, только не подписывайте. Нужно, чтобы при проверке ваших счетов, они не вызывали подозрений, что в них скрыты какие-то разведывательные сведения. Если заметят что-то хоть чуть-чуть двусмысленное или неправдоподобное, вы пропали. Шмидт знает, как это делается, он вам покажет. А сейчас мы расстанемся.
Я пожал руку моему новому агенту и проследил за ним взглядом. Он вел себя намного естественней, чем Шмидт. Он был незаметен, как и желательно, и привлекал внимание разве что своим итальянским типом.
— Мы посмотрим, — сказал я Шмидту, — что он нам сообщит о том, что мы уже узнали, и так мы проверим, серьезный это человек или нет. Для нас он должен быть теперь не Джузеппе Маджотти, а Эмиль, так я ему и сказал. Встретьтесь с ним 7-го и передайте мне его отчет в Берне 8-го. Но, прежде всего, не путешествуйте в компании Юбера. И держите меня в курсе всего, что касается этого проклятого баварского корпуса — каждый день! И при первом же их передвижении предупреждайте меня!
Было восемь часов, я подбежал к другу, который уезжал в Делль в тот же вечер.
В десять часов специальный комиссар в Делле по телефону зачитал текст моей записки майору, который связался уже с Главным штабом главнокомандования. Теперь это все следовало проверить, постараться сопоставить с уже известным, воздавая должное древней латинской поговорке: «testis unus, testis nullus» («один свидетель — не свидетель»). И, возможно, через три или четыре дня на маленькие вокзалы этого региона в Монбельяре, Люре, Жерарме прибудут два или три наших элитных полка или батальоны альпийских стрелков. Следовательно, и в этом случае тоже будет применен тот несгибаемый закон, который я называю параллелизмом фронтов, и в силу которого, по причинам, неизвестным публике, но хорошо понятным нам, два противоборствующих лагеря предпринимают почти одновременно и в одних и тех же местах одни и те же действия.