Мои первые шаги в Швейцарии
После первых недель, заполненных больше прогулками и досугом, когда я двигался на ощупь, не зная, с какой стороны приступить к выполнению своих новых обязанностей, наступила эпоха интенсивной работы, и именно практический отбор среди моих агентов помог мне находить необходимые решения.
Я специально остановил свой выбор на больших немецкоязычных городах. Гроссман знал в Базеле бывшего старшего мастера по фамилии Шмидт, уроженца Мюлуза, возненавидевшего немцев, после того, как несколько раз не поладил с ними. Этот человек часто посещал отель «Серебряное Экю», где регулярно играл в карты после ужина. Я зашел в эту гостиницу, довольно скромную, но опрятную и легко нашел среди игроков за карточным столом того, кого искал — Гроссман вполне правильно описал мне его как человека с бородкой как у Наполеона III.
Я немедленно понял, что нужно ускорить ход событий. И не ошибся — Шмидт оказывал мне полезные услуги вплоть до самого конца войны.
— Мы все тут в «Серебряном Экю» заодно, — сказал он мне, — только и делаем, что ломаем себе головы, как бы свести наши счеты с немцами; но мы никого не знали. А теперь дело пойдет!
Он представил меня хозяину, эльзасцу, который сразу же загорелся, как только услышал о нашем деле. Среда эта была чисто франкофильская, там звучали речи настолько неистовые, что я осторожно подумывал о том, не обосноваться ли мне здесь и попытаться воспользоваться этими добрыми настроениями.
Вначале я попросил Шмидта сказать владельцу отеля, чтобы он смягчил тон своих выступлений, и что некоторый душок германофилии даже пошел бы на пользу делу. Так отель мог бы стать более привлекательным для немецких путешественников и сделало бы возможным, принимая немцев, находиться среди них, вращаться в их среде, получая, таким образом, может быть, полезные сведения.
— Но как это сделать, — сказал хозяин, — ведь репутация отеля уже давно сложилась, что поделать!
— Я это хорошо знаю, черт побери, — ответил я, подумав. — А если вы скажетесь больным? Если смените управляющего? Наймите управляющего немца!
— Его можно найти и он будет надежным, потому что я люблю Францию, но не хочу разориться, вы понимаете, ну, в общем, ладно, не мешайте.
Через несколько недель меня принял в «Серебряном Экю» светловолосый господин, прямой, словно аршин проглотил, чисто выбритый, с рыжими взлохмаченными усами. На шее безупречный пристегивающийся воротничок, в общем — типичный унтер-офицер в отставке. Персонал был сменен, за исключением одной хитрой штучки-горничной и одного гарсона в ресторане.
— Ноги моей больше там не будет, — сказал мне Шмидт. — Я хорошо знаю, что управляющий — кузен хозяина, «швоб» (так все эльзасцы называют немцев, «швабов»). А те, кого он нанял на работу, вызывают у меня рвоту.
— А отель хорошо работает?
— Лучше, чем прежде, я думаю, — ответил он сквозь зубы, — «они» начали туда приезжать, и вы знаете, они если там собираются, то крепко выпивают.
Не прошло и трех месяцев, как этот дом превратился в настоящий бастион германизма. Нам пришлось уволить еще одну часть персонала, заменив эльзасцами из нашей среды, которые, зная, ради чего все это делается, старательно поддерживали «германский фасад». Среди них самих, правда, лопались глупые головы, которых пришлось тоже убрать, чтобы они нас не предали, а из оставшихся никто не попытался ни разу шантажировать нас, например, ради получения большего жалования, а, это, если подумать, уже сам по себе примечательный факт!
С каждым днем заведение совершенствовалось; было искусно создано два фальшивых номера, из которых можно было наблюдать за всеми закоулками соседних комнат; были установлены скрытые микрофоны в других номерах и даже в ресторане. Хозяин, который удалился от дел и уехал в Вале, сказал мне однажды: — Дела идут на редкость хорошо, я собираюсь усовершенствовать все здание; мы уже принимали знаменитых гостей, например, господина фон Вэхтера, имперского прокурора в Х. Но я начинаю крепко тосковать.
Осенью 1918 года он уже задумал приобрести в кантоне Люцерн гостиницу, битком набитую интернированными немцами, но тут внезапно было заключено перемирие.
Шмидт завербовал для меня трех агентов, которые занимались снабжением и проживали в районах Сен-Луи и Лёрраха. Впоследствии ему удалось найти еще одного торгового представителя, который часто ездил по коммерческим делам в Германию. У нас он получил псевдоним Юбер. Он стал групповодом агентурной ячейки, созданной им, и я сам познакомил его с Жюлем, нарушив все мои правила.
Для Цюриха Сен-Гобэн в самом начале предоставил мне одного славного человека по имени Реккер, державшего маленькую табачную лавку в Вёллисхофене. Его дела шли не особо хорошо, и он не пренебрегал дополнительным приработком, который приносила ему его преданность нашему делу. Он, хотя и немецкоговорящий швейцарец, был нам полностью предан, что показало будущее.
— Все в моей семье всегда любили вашу страну, — сказал он мне однажды вечером. — Некоторые из моих предков погибли на «службе Франции». Нужно было слышать, с каким значением он произнес эти два слова. — Последний из них погиб у дворца Тюильри, когда король Людовик XVI приказал прекратить огонь. Я, знаете, не носил ни белый парик, ни красный мундир, но у меня под пиджаком бьется точно такое же сердце! — добавил он, ударив себя в грудь.
В лавочке Реккера работала продавщица, которой он очень гордился — она была его племянницей. В квартале ее прозвали веселой Кэти. Она была красивой девушкой, с темным цветом лица, как у итальянки, черными волосами, длинными и шелковистыми, с крепким и гибким телом. Мужчины, выбиравшие в лавочке сигары, чувствовали, как в их глазах появляется свет, который зажигается в предвкушении возможного покорения. Я думаю, что к этой ситуации хорошо подошли бы слова Лафонтена: «...она несколько легкомысленна, и ее сердце, скажем так, было завоевано не одним победителем, но ее лицо извиняет ее сердце».
И вот, эта милая Кэти была во всем самой настоящей немкой. Ее отец был баварец, который бросил жену и дочь и уехал в далекий Парагвай. Реккер принял их обоих: он обожал свою племянницу, но одним прекрасным вечером, когда мирно и безмятежно сидя в «Урании», мы слушали, попивая пиво, пленительные венские вальсы, он вдруг предложил мне: — У нее есть паспорт, и есть ухажер в консульстве, который сделает ей визу.
Я принялся за красавицу, я приглашал ее пройтись со мной, и не скажу, чтобы это оказалось для меня неприятным занятием. Кэти была милой, веселой, а от ее черных глаз и сладострастных красных губ было так трудно отвести взгляд.
— Нет ли у вас возлюбленного по другую сторону границы?
Она покраснела: — А зачем вам это знать, сударь?
— Мне это интересно, вы можете спокойно рассказать мне все.
Она вынула из своей сумочки фотографию красивого мужчины двадцати пяти — двадцати восьми лет, и его глаза гордо и надменно смотрели прямо вперед из-под каски.
— Только не рассказывайте ни матери, ни дяде, они мне этого не простят. Вы, это совсем другое дело, вам я могу довериться. Разве он не красив? Сегодня, — продолжила она, — он уже больше не такой, потому что левая сторона его тела немного изувечена взрывом снаряда.
— То есть, теперь он уже не солдат?
— Да нет, ему сделали трепанацию, он больше не поедет на фронт, сейчас он живет в Фридрихсхафене... вы знаете?.. Я думаю, что он работает на заводах Цеппелина.
Я самым гадким образом не оправдал доверия красавицы Кэти, и в тот же вечер ее дядя узнал об этой интриге. После долгого обсуждения мы решили, что малышка поедет в Германию, чтобы навестить родственников, а я возьму на себя ее расходы, но в обмен на эту помощь она должна была ухитриться достать для нас некоторые сведения.
Она уехала и, вернувшись через десяток дней, привезла мне несколько маловажных мелочей, которые я принял с самым серьезным видом и оплатил ей все названные ею расходы, что стоило мне потом порицаний со стороны начальства. Но у меня уже был свой план, и Кэти, войдя во вкус, уже сама просила о новом приключении.
В третий раз она была в полном порядке и готова к встрече со своим женихом. Она, впрочем, выяснила, что у него уже вполне пораженческие настроения, что он не верит в победу, и тяжелое ранение с последующими долгими месяцами в госпитале значительно умерили его воинственный пыл, и что он уже не пренебрегает деньгами, которые она, надо заметить, умело приучала его тратить на ее саму.
Она вернулась с интересной информацией о «Цеппелине» и я компенсировал ее расходы, пожертвовав ей последние двадцатимарочные купюры, оставшиеся у меня от суммы, которую я взял с собой перед побегом в сентябре 1914 года. Я не мог для этого случая снять деньги с моего официального счета.
Потом я открыл прекрасной продавщице сигар мое сердце:
— Выслушайте меня внимательно, малышка Кэти, — сказал я ей. — Теперь пришло время привлечь на нашу сторону вашего жениха. Я уверен, что англичане хорошо заплатили бы за все документы такого рода. Но не говорите пока ему об этом ни под каким предлогом. Возможно, что он вас скомпрометирует или даже донесет на вас.
— Он?! Донесет на меня?! — горячо воскликнула Кэти. — Он очень меня любит и ничего от меня не требует: немного денег, чтобы жениться на мне и устроить нашу жизнь, все равно где — лучше в Швейцарии, чем в Германии.
— Но будьте очень осторожны, Кэти, — повторил я. — Никому ничего не говорите об этом, но постарайтесь узнать поточнее о его работе на заводе.
Как только я об этом узнал, я выехал в К...ньи и оттуда написал майору. Жених юной девицы был штабс-унтер-офицером, исполнявшим обязанности младшего лейтенанта. На заводе Цеппелина он руководил одним из патрулей охраны.
На следующее утро я ожидал ответа от шефа в бюро Сен-Гобэна, обсуждая и с ним этот вопрос. Сен-Гобэн предсказывал мне, что капитан (или сам майор должен был мне ответить?) не посчитает этот вопрос важным для нас, но что такие вещи ужасно заинтересуют англичан.
— Лейтенант Дэвис уже должен быть здесь, я видел, как он вчера въехал в Швейцарию. Вы поедете к нему на встречу?
— Подождем все же ответа от майора, — сказал я.
Ответ был точно таким, как предсказал мой товарищ.
Несмотря на все свое самообладание, лейтенант Дэвис не скрывал радости и тут же предложил нам отобедать в «Гостинице у Почты». Я долго и в полном объеме старался разъяснить ему наш вопрос, в то время как Сен-Гобэн все пытался заставить меня замолчать, исподтишка ударяя меня под столом ногой.
— Будьте осторожны, — сказал он мне потом, — как бы он сам не провернул бы это дельце.
Приняв это к сведению, я был начеку весь обед, несмотря на крепкие вина, украшавшие стол. Результатом беседы стало то, что за все интересные документы англичане пообещали платить своими золотыми фунтами. Но главное: если окажется возможным полностью взорвать или сжечь завод — а простой бикфордов шнур или недавно созданный специальный карандаш, помещенный в нужном месте на заводе, могут вызвать катастрофу — то правительство Его Величества, не колеблясь, выплатит очень большое вознаграждение. Дэвис не мог, конечно, назвать точную сумму, но он постарался бы добиться для исполнителей диверсии выплаты миллиона франков и права на проживание в Египте до конца войны.
— Но меня действительно очень волнует, — продолжал Дэвис, — получится ли у вас. Вам следовало бы доверить нам эту операцию. Я уверен, что мы бы сторговались с вами за хорошую цену.
Я вздрогнул; я был французским офицером, и для меня это предложение было неприемлемо.
— Вы ошибаетесь, — флегматично произнес англичанин. У нас никто не посчитал бы бесчестным заработок на оказании услуг такого рода.
Когда впоследствии, вернувшись в Цюрих, я рассказал об этом миллионе, мне и в голову еще не могло прийти, что деньги в очередной раз сыграют свойственную им злосчастную роль.
Эти шесть нулей, выровненные в сражении заставили Кэти потерять голову. Она уехала с твердым решением заработать их и обещала мне скоро вернуться с согласием своего любовника.
— Внимание! Внимание! — я повторил ей еще раз в последний момент. — Изучите хорошо вашего жениха, прежде чем говорить с ним об этом! Стоило бы попросить вначале что-то незначительное, но противоречащее его инструкциям. Просчитайте все, Кэти, эта встреча действительно очень опасна.
— Не для меня! — сказала она, потрясая своими темно-коричневыми прядями, — он меня чересчур любит.
Все женщины склонны считать себя объектами безумной любви, и эта склонность так воздействует на их сердце и на самолюбие, что порой их ослепляет.
Я ожидал ее возвращения, вербуя агентов при содействии Реккера.
Первой была уроженка Люксембурга, крупная рыжая дама с белой кожей, официантка в маленькой кафе-кондитерской, куда мы, Реккер и я, заходили иногда в «свободные часы», потому что чувствовали себя там совершенно спокойно. Она нам рассказала однажды вечером, что собирается провести одну-две недели у своей матери в самом Люксембурге, и что у нее была уже немецкая виза.
— Я скоро увижу эти каски с шишаками, — добавила она, — комендант этапного пункта живет в доме, где работает моя мать.
— Э, да вы будете очень довольны, мадмуазель, он в вас влюбится!
— Ах, эти, — воскликнула она, — без них я уж точно обойдусь. Они там все слишком много командуют, мы их не особенно любим.
Мы подхватили мяч на лету, и я назначил встречу с Бертой на первый день ее отпуска. Я отвез ее вначале в Люцерн, затем в «Бюргер Штёкле», где мы хорошо поели, за чем последовал послеобеденный отдых в лесу.
Хотя, она готовилась, вероятно, совсем не к тем предложениям, которые я сделал ей, она их приняла. Но лишь после того, как я убедил ее, что она ничем не рискует. Всю вторую половину дня я посвятил ее подготовке, стараясь, чтобы она запомнила, что именно нас интересовало.
Две недели спустя, я обнаружил Берту в Люцерне. Я взял маленькую лодку и там, на совершенно спокойном озере, в котором соседние горы отражались как в зеркале, далеко от любопытных ушей, я заставил ее рассказать о поездке, время от времени перебивая, чтобы делать записи. Комендант этапного пункта за нею ухаживал; она заходила к нему когда хотела, под предлогом уборки комнаты.
— Я могла бы украсть документы, но мне не хватило мужества, — сказала она. Наконец, я записала то, что мне показалось важным. И затем он рассказывал об очень многом; я все сделала наилучшим образом.
— Я вижу, но у заметки у вас есть?
— Вот они, — воскликнула она. — Посмотрите, как хитры бывают женщины. Я все записала на ленте, которую зашила в пояс моих панталон. Да, это был хороший тайник, не так ли?
Я ответил простым вопросом: — «Они» в вас не рылись?
— Нет, нет! Они ничего даже не спрашивали.
Но работала она неплохо: все номера полков и прочее, что она наблюдала в Люксембурге и во время своей поездки назад, были отмечены с датой, и, по мере того как она читала, она вспоминала детали, точные направления, число солдат, которые носили тот или иной номер, и даже помнила, были ли это отдельные военнослужащие или группы.
Мне понадобилось около двух часов чтобы классифицировать все это и составить первый доклад, который был оценен в две тысячи франков. Это была хорошая цена; я редко платил больше за поездку в Германию. Берта, таким образом, съездила три раза, доверяя каждый раз собранную информацию поясу своих панталон. Я каждый раз дрожал. Ведь в этом противостоянии с вражеской полицией ничего нельзя спрятать с абсолютной уверенностью, за исключением того, что хранит верная память, и как молодая девушка, совсем некомпетентная в военных вопросах, могла бы запомнить столько вещей.
Это была, я могу это сказать с уверенностью, единственная женщина, работа которой меня удовлетворила; все другие опыты оказались катастрофическими. Майор сам считал, что женщина может оказать большие услуги контрразведке, если внимательно за ней наблюдать, но в шпионаже ей, собственно говоря, практически нечего делать. Что касается меня, мне пришлось отказаться полностью от вербовки женщин.
Немцы, кажется, об этом не знали. Они использовали многочисленных женщин: я это узнал и даже сам сблизился с некоторыми, и я полагаю, что понял, чем они отличались от наших. Это были в большинстве своем девушки из хороших семей, хорошо образованные, очень патриотически настроенные. Некоторые поссорились с родителями из-за каких-то безумных поступков и остались без средств, других влекли в разведку тяга к героизму и желание удивительных приключений. Короче, это не были только наемники; они были достаточно обучены, чтобы понимать, что их руководители ожидали от них и достаточно образованы и воспитаны, чтобы вращаться в хорошем обществе.
Этого типа авантюристки не существует в среде нашей буржуазии. Мы почти не могли найти среди француженок и даже среди эльзасок ни одной с соответствующим образованием и воспитанием, вышедшей из среды, где бескорыстие воспринимают как пустое слово. Вербовать, как делали некоторые из наших внутренних служб, шпионок в малообразованной и плохо воспитанной среде может оказаться более опасным для того, кто их использует, чем для врага. Самое меньшее, что можно сказать об этом, что игра не стоит свеч.
Так прошли три или четыре недели, не принося новостей от Кэти; девушка еще никогда так долго не отсутствовала.
— Они ее арестовали, — рыдала мать, — вы увидите, что я права. Она не ошибалась. Мне больше не довелось увидеть красивую Кэти; и прошло совсем немного времени, как одна вюртембергская газета опубликовала заметку об ее аресте.
Случай был серьезным; ей угрожала смертная казнь; я боялся, впрочем, больших неприятных последствий для ее дяди, так как опасался, что ее смогут запугать всем полицейским аппаратом, и могла бы возникнуть опасность и для него.
Несколько недель спустя, Реккер был арестован после демарша немецкого посольства. Начиная с этого момента, я естественно, избегал его сестры, которая только то и делала, что жаловалась.
Я возвратился из Юра к часу ночи и спал крепким сном. Начинало светать, и с большим удивлением в бледной ясности туманного утра элегантный силуэт моего друга Мюллера.
— Одевайся немедленно, — шепнул он через щель ставень. — Нужно бежать!
— Как бежать?
— Да, да! Надо уезжать и чем быстрее, тем лучше. Это очень серьезно. Оденься быстро, оставь все твои дела за исключением компрометирующих документов; скоро нагрянет полиция. Я тебя ожидаю в Уши, вниз по дороге.
Я снова закрыл окно и молча оделся, стараясь не разбудить госпожу Бешю, мою хозяйку, с ее, как мне известно, очень чутким сном. Я прокрался на улицу. Справа, слева — никого! Я спустился к Уши. Мюллер прошел сто шагов причем, кажется, он был очень нервным. Умение ждать никогда не было его сильной стороной. Он увидел меня; нет ли за мной «хвоста»? Нет, и вот он двинулся навстречу мне.
— Что мы собираемся делать в этот час, великий Боже? Все закрыто за исключением вокзала, а это для тебя слишком горячее место. Ты спрашивал, что случилось. Случилось, что немцы подали жалобу против тебя; так как Лефевр это же ты, я полагаю.
— Да, для моих агентов в Цюрихе.
— Прекрасно! Есть ордер на арест некоего господина Лефевра, проживающего в Лозанне, по обвинению в шпионаже и нарушении швейцарского нейтралитета.
— Откуда ты знаешь?
— От товарища из полиции. Это псевдоним, он мне сказал, но раскрыть его не будет стоить много времени. Если он от нас, предупреди его и пусть он убирается незамедлительно! Вот! Теперь, что делать?
— Сменить город, — ответил я.
— Нет, похоже, что этого не достаточно. Надо оставить Швейцарию. И не по железной дороге железа, так как можно предположить, что они следят за вокзалами!
— Итак, остается озеро! Ты поедешь посмотреть.
Я позвонил в дверь одного рыбака из Уши, у которого на Лемане было два рыбацких баркаса, и объяснил ему цель моего визита. Может ли он меня перевезти в Эвиан? Да, это было возможно, но нужно было запустить двигатель, который не работал уже очень давно. Его жена предложила нам чашку кофе, затем он вышел. Был серый день; на озере моросил дождик, и пока рыбак пытался справиться со своим непокорным мотором, Мюллер и я прогуливались вдоль набережной Уши, сто шагов туда и сто назад. Через час Мюллер пошел посмотреть, что происходит.
— Двигатель, похоже, работает уже регулярно; теперь хорошо продумай маневр. Я собираюсь привлечь на себя все внимание таможенника, который там поджидает. Когда мы исчезнем за киоском, запрыгивай сходу в лодку — вперед, и будь что будет!
Все произошло, как он предусмотрел; он сел возле рыбака, притворившись важным сердитым господином, и когда таможенник приблизился, лодка быстро повернула налево, и таможенник последовал взглядом за ней. Я ожидал недалеко оттуда за тисом и когда увидел их обоих на другом конце набережной, прыгнул с ходу в лодку, которая двинулась дальше без помех.
Мюллер мне рассказал, что с тех пор как стал слышен приближающийся равномерный шум двигателя, его жертва остановилась, посмотрела, разинув рот на лодку, которая выходила в «открытое море», потом этот иностранец, который, казалось, был готов уехать, но так и не уехал, в то время как другой пассажир добрался до французских вод. Вскоре я высадился в Эвиане, откуда позвонил майору. Затем я сел в поезд на M...кур, где был встречен не очень любезно. Шеф не допускал осложнений такого рода; все, что нарушало бесперебойную работу службы, ему было отвратительно.
— Вы вернетесь в Швейцарию, как бы то ни было, — сказал он мне, к моей большой радости, так как я уже видел себя разбирающим списки немецких потерь. — Ваша организационная работа не закончена, ее надо успешно завершить. В любом случае вам нужен новый паспорт. На какое имя?
— Луи Тибо, — сказал я на всякий случай.
— И потом, — продолжил он, — вам ничего больше не должно помешать, не так ли? Так что, идите к портному, пусть он сошьет вам костюм и пальто, а я все устрою и вас уведомлю.
— Я не мог бы и просить лучшего, господин майор, и я уверен, что если я буду избегать моего прежнего адреса, мне ничего не грозит.
— Посмотрим, я собрал дополнительные сведения.
Он мне не сказал, каким образом, но несколько дней спустя снова вызвал меня.
— Вы можете отправляться туда снова, я полагаю, что ваш друг Мюллер, скажем так, несколько преувеличил опасность. Но будьте осторожны. Считайте средства, которые зарабатывает для вас страна. Нужно много работы и денег, много времени, особенно денег, чтобы создать и подготовить хорошего агента. Вы, таким образом, должны сделать так, чтобы этого агента можно было использовать максимально долго. И потом, будьте уверены, что я очень вами дорожу.