III. Послание Гувера

Новое обстоятельство еще более усугубило наши и без того серьезные трудности.

22 июня в Женеве на открытии заседаний Генеральной комиссии Гибсон зачитал послание Гувера, который предлагал сократить мировые вооружения примерно на одну треть. Что касается вооружения сухопутных войск, то он предлагал запретить танки, тяжелую артиллерию на механической тяге, а также средства химической войны. В отношении численного состава он возобновил прежнее предложение американской делегации, разграничивающее полицейские и оборонительные силы и предусматривающее сокращение последних на одну треть. В области авиации он предлагал полный отказ от бомбардировочной авиации и запрещение воздушных бомбардировок. По линии военно-морского флота предложения президента предусматривали сокращение числа и общего тоннажа броненосцев на одну треть, числа всех других надводных кораблей — на одну четверть и числа подводных лодок — на одну треть, причем максимальный общий тоннаж этой последней категории кораблей для любого государства не должен был превышать 35 тысяч тонн. В послании уточнялось, что коэффициент сокращения для флотов Франции и Италии по классу крейсеров и контрминоносцев должен исчисляться, исходя из предположения, что соглашение, выработанное 1 марта 1931 года, вошло в силу.

В своих комментариях Гибсон особо подчеркнул, что эти предложения в свою очередь обязывают США провести сокращение своих вооружений. Выступивший первым сэр Джон Саймон не стал скрывать, что предложения президента Гувера, сделанные в момент, когда ведутся переговоры, кажутся ему несвоевременными; он подверг критике [413] метод внезапного представления конференции импровизированного проекта вместо продолжения совместной работы по достижению соглашения. Заявив, что его делегация готова тем не менее рассмотреть послание Гувера, сэр Джон Саймон подверг резкой критике предложения, касающиеся военно-морских сил. Он напомнил, что по ряду пунктов, особенно в отношении подводных лодок, американская и британская делегации предлагали провести более существенное сокращение, и отметил, что в послании ничего не говорится о сокращении общего водоизмещения линейных кораблей.

Поль Бонкур указал на недостатки такого сокращения вооружений, которое распространяется на все государства по принципу математических формул, не учитывая ни специфики их положения, ни одностороннего сокращения, уже проведенного некоторыми из них; он напомнил и о том, что Франция сократила срок военной службы до одного года. Американские предложения, добавил Поль Бонкур, предусматривают массовое сокращение, однако это должно сопровождаться улучшением организации международной безопасности, о чем президент Гувер совершенно не упоминает. Мы остаемся верными французскому предложению, которое увязывает оба эти тезиса: разоружение и безопасность.

Выступление представителя Японии отличалось большой осторожностью, особенно по вопросу о морских вооружениях. Литвинов, Надольный и Гранди приветствовали американскую инициативу. В частности, Гранди от имени своего правительства, с которым он смог проконсультироваться, полностью ее поддержал. Мадариага сделал ряд оговорок относительно малых наций. С согласия американской делегации Гендерсон объявил, что послание будет включено в план работы конференции.

То обстоятельство, что Италия с энтузиазмом встретила предложение исходить при сокращении военного флота из соглашения, выработанного 1 марта 1931 года, вполне понятно. В действительности принципы этого соглашения были отвергнуты французским правительством. Соглашение предусматривало, что Франция и Италия могут выстроить каждая по два судна водоизмещением в 23 тысячи тонн; предложения Гувера устанавливали максимальное водоизмещение в 35 тысяч тонн. Для достижения предусмотренного уровня в 116 тысяч тонн [414] (две трети от 175 тысяч) Франция должна была бы уничтожить 69 тысяч тонн, оставив только старые корабли, в то время как Италия получила бы возможность построить новые корабли общим водоизмещением в 43 тысячи тонн. Поскольку основы соглашения предусматривали равный объем строительства авианосцев, предложения Гувера давали Италии возможность построить новые корабли водоизмещением в 45 тысяч тонн; Франция же, имевшая на вооружении переоборудованный в авианосец старый линкор «Беарн», имела бы право только на 18 тысяч нового тоннажа. В отношении легких надводных кораблей превосходство Франции, исчислявшееся в 54 тысячи тонн, было бы снижено до 40 тысяч тонн. Сокращение до 35 тысяч тонн общего тоннажа нашего подводного флота (построенный или разрешенный тоннаж был равен 98 тысячам тонн) привело бы к тому, что без существенного увеличения числа легких надводных кораблей наши военно-морские силы не смогли бы обеспечить выполнение возложенной на них охранной миссии. В целом разница в тоннаже французского и итальянского военного флота составляла 231 тысячу тонн в пользу Франции. Основы соглашения устанавливали эту разницу в 229 тысяч тонн, что было признано делегациями Великобритании и США на Лондонской конференции, предложения же Гувера сокращали разрыв до 40 тысяч тонн. Согласиться с ними я не мог уже потому, что, входя в состав различных правительств, я всегда стремился защищать интересы французского флота.

* * *

Четверг, 23 июня. Мы возобновили дискуссию с Макдональдом и Ренсименом; они заявили о невозможности дальнейшего ожидания, так как их вызывают в Лондон. Они обсудили наш меморандум и наше требование об определении твердой суммы в счет репарационной задолженности Германии. Жермен Мартен разъяснил техническую сторону вопроса. Ренсимен не согласен с принципом ежегодных платежей. Кризис в полном разгаре; кажется, что порваны решительно все связи. Макдональд заявил, что, по мнению английских банкиров и финансистов, появление в обращении бон вызовет крах на основных рынках. Мы настаивали на возможностях, заложенных в германских [415] железных дорогах. Я почувствовал, что наши английские коллеги колеблются. Макдональд вопросительно посмотрел на Ренсимена, но тот остался непримиримым. Он предложил отложить обсуждение и попросил нас письменно изложить наше предложение об установлении твердой суммы. Он не скрывал своего намерения переговорить с германским канцлером. Мы резервировали за собой право запросить мнение Парижа, так же как наши партнеры резервировали право запросить мнение Лондона.

Мы вновь сформулировали ноту, которую вручили в тот же день, в четверг 23-го, в 16 часов. С нашей точки зрения, определение твердой суммы означает прекращение спора путем установления определенного платежа, не подлежащего дальнейшему обсуждению. Платеж может быть осуществлен в трех формах, Во-первых, в форме капитала. Так, если бы Германия передала облигации железных дорог на сумму 10 миллиардов рейхсмарок с уплатой процентов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок, взамен чего она была бы в дальнейшем освобождена от всех других платежей, за исключением выплаты по процентам и в счет погашения этих облигаций, то это означало бы выплату по принципу твердой суммы в форме капитала.

Если же было бы решено, что Германия должна освободиться от своих обязательств, выплачивая один раз в году в течение определенного периода раз и навсегда установленную сумму, то это означало бы применение принципа выплаты твердой суммы в форме ежегодных платежей. Наконец, можно предусмотреть такой порядок, при котором выплачивается наличными (in cash) окончательно обусловленная твердая сумма, после чего прекращаются все дальнейшие платежи. Однако в данном случае это означало бы либо банкротство германского кредита, чего опасалась британская делегация, либо установление настолько незначительной суммы, что это было бы равноценно полному аннулированию задолженности.

Теперь Макдональд держится гораздо приветливее. Сегодня утром Лейт-Росс уверял, что ничего не имеет против нас. Англичане изучили ситуацию. По их мнению, следует выделить два факта:

1) Каким бы ни было решение, окончательное его принятие необходимо отложить до выяснения позиции США; с этим мы согласны. Я усматриваю в этом заявлении влияние послания Гувера. [416]

2) Что будет делать Германия? Она ждет за дверью. Если бы наши французские друзья, заявляет Макдональд, могли заключить с ней временное частное соглашение в любой форме, мы приняли бы его; мы изучили бы возможность согласовать предложения, которые были бы нам сделаны, с планом финансового и торгового оздоровления Европы; мы не можем предлагать такое соглашение, но мы были бы готовы пойти на него.

Было выработано следующее коммюнике: «Сегодня, 23 июня, были продолжены дружественные переговоры между британской и французской делегациями, проходившие успешно. Они были прерваны с тем, чтобы дать возможность французской делегации войти в контакт с немецкой делегацией».

18 часов. Визит графа Аппоньи, потребовавшего применения к его стране статьи 8 Устава Лиги наций, равноправия, а также свободы выбора военного режима. Как много слов!

Пятница, 24 июня, 10 часов. Встреча с германским канцлером. Он хотел бы увязать вопрос о репарациях с широкой программой европейского восстановления, особенно Южной Европы. Я положительно думаю, что обычная тактика Германии заключается в том, чтобы отклонять то, что от нее требуют, предлагая то, чего у нее не просят. «Англия, — сказал мне г-н фон Папен, — продолжает свою политику обесценивания золота, к которой Европа не может присоединиться». Он предложил помочь нам в деле разоружения, заключив франко-германское соглашение. Он требовал равноправия, хотя бы формально, на бумаге, что позволило бы ему заключить соглашение в рамках, приемлемых для генеральных штабов обеих стран. Он затронул также вопрос о восточных границах и вручил мне подробную памятную записку, сущность которой сводилась к следующему:

«Было бы ошибкой считать, что неэквивалентные платежи менее тяжелы, когда их источником является не все народное хозяйство в целом, а одна из его отраслей. Как бы ни происходило изъятие капиталов и иностранной валюты из германской экономики, путем ли взыскания контрибуции с отдельных предприятий или же за счет государственного бюджета, последствия будут одни и те же. Любое увеличение обязательств Германии принуждает ее к усилению экспорта и сокращению импорта. Иностранный долг [417] Германии достигает в настоящее время 20 миллиардов рейхсмарок. Выплаты по этому долгу в 1932 году составят примерно 1,8 миллиарда рейхсмарок. Рейх сможет выплатить свой долг лишь в том случае, если он увеличит в несколько раз нынешний объем своей внешней торговли. К тому же в стране насчитывается 6 миллионов безработных. Требование возвращения вкладов (run) вызвало необходимость срочной выплаты иностранных капиталов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок. Резервы золота и иностранной валюты Рейхсбанка практически исчерпаны.

Доверие — это основа капиталистической системы хозяйства; необходимо восстановить его с помощью международного разделения труда, которое является основой духовной и общественной жизни всех народов».

К документу было приложено письмо, адресованное делегации Англии. Что касается Востока, то канцлер не может пойти на заключение договора типа Локарнского, так как это вызвало бы возмущение националистов, однако он мог бы обещать не ставить этой проблемы, как и проблемы Аншлюса без предварительного обсуждения с нами. Он называет это франко-германским консультативным пактом. Вопрос о репарациях не будет решен до выборов в Америке. По мнению г-на фон Папена, провал Лозаннской конференции может привести в Германии к развитию радикализма. В этот исторический момент мы не должны оставаться на негативных позициях; необходимо «похоронить» трудности, которые так долго отравляли атмосферу в Европе.

В 11 часов собрались делегаты. Было решено, что первая дискуссия не будет связана с какими бы то ни было обязательствами и гласностью.

Германский министр финансов, граф Шверин фон Крозиг, рассказал об изменениях, происшедших в Германии со времени Базельского решения. Импорт. В 1930 году он составил 10,4 миллиарда рейхсмарок; в 1931 году — 6,7 миллиарда; с января по май 1932 года — 2 миллиарда рейхсмарок. Экспорт. В 1930 году — 12 миллиардов рейхсмарок; в 1931 году — 9,6 миллиарда; в 1932 году, за первые пять месяцев, — 2,5 миллиарда рейхсмарок. Активное сальдо торгового баланса выглядит следующим образом: в 1930 году — 1,6 миллиарда рейхсмарок; в 1931 году — 3 миллиарда; за первые пять месяцев 1932 года — 500 миллионов рейхсмарок. Нельзя рассчитывать на увеличение [418] активного сальдо, пока не устранены препятствия, мешающие развитию торговли. Еще в базельском докладе указывалось, что нельзя будет удержать активное сальдо на уровне 1931 года, но невозможно было предположить, что спад окажется таким резким. Между тем в 1932 году Германия должна уплатить 1700 миллионов рейхсмарок в счет своего частного и государственного долгов. Кроме того, ей предстоят платежи по покрытию краткосрочных кредитов на сумму 900 миллионов, лишь 10 процентов которой она собирается уплатить. Итого, Германии необходимо изыскать валюту для уплаты 1800 миллионов рейхсмарок. В 1930–1931 годы для покрытия краткосрочных кредитов на сумму 5 миллиардов рейхсмарок должны были быть реализованы наличный резерв капиталов, золотой запас Рейхсбанка и авуары за границей. Для покрытия необходимых 1800 миллионов рейхсмарок рейх может использовать: 1) активное сальдо баланса услуг (100 миллионов в 1932 году и 150 миллионов в 1931 году); 2) поступления по процентам с германских активов за границей (в 1931 году это даст, возможно, 250 миллионов рейхсмарок). С другой стороны, потребуется 100 миллионов на уплату процентов по германским процентным бумагам, принадлежащим иностранцам, в связи с чем чистое сальдо по активам составит лишь 150 миллионов рейхсмарок.

«Чтобы осуществить в 1932 году платежи в счет нашего внешнего долга, — заявил граф Шверин, — нам следовало бы иметь активное сальдо в 1500–1600 миллионов рейхсмарок, что невозможно при нынешних обстоятельствах. Если позволят обстоятельства, Германия хотела бы обеспечить выплату своего частного долга, однако эти обстоятельства зависят не только от нас. Возможно, что в отношении долгосрочных кредитов Германии придется поступить так же, как она поступила в отношении краткосрочных кредитов в соглашениях об отсрочке: она будет вынуждена договориться со своими кредиторами. Положение Рейхсбанка представляет особый интерес: к концу 1930 года его золотое и валютное покрытие составляло 2,7 миллиарда рейхсмарок; к концу 1931 года — 1160 миллионов; в настоящее время оно составляет 990 миллионов, что на 15 процентов ниже цифр базельского доклада; по последним сведениям, это уменьшение еще более существенно. В золотое и валютное покрытие входят также краткосрочные кредиты, предоставленные Рейхсбанку иностранными банками. За [419] вычетом этих сумм золотое и валютное покрытие составляет всего лишь 390 миллионов; этого резерва недостаточно для платежей, назначенных на 1 и 15 июля».

«Внутреннее положение Германии, — продолжал граф Шверин, — также ухудшилось со времени Базельского доклада экспертов. Индекс производства, если принять уровень 1928 года за 100, упал в 1931 году до 71, а в первые пять месяцев 1932 года до 60. Число безработных (Arbeitslosen)достигает приблизительно 6 миллионов. Объем торговых операций внутри страны сокращается, если судить по поступлениям в счет налога с оборота. Состояние государственного бюджета ухудшилось. С 1929 по 1932 год поступления по налогам сократились примерно на 4 миллиарда рейхсмарок, несмотря на то, что государством были введены новые налоги. Помощь безработным все более тяжелым бременем ложится на бюджет; правительству пришлось понизить на 10–23 процента размеры пособий; постоянный безработный получает в месяц 45 марок (270 франков), что не обеспечивает прожиточного минимума; следствием этого является серьезное социальное напряжение. Общая сумма средств, необходимых для выплаты пособий по безработице, составляет 3 миллиарда марок; для ее покрытия пришлось провести новое снижение заработной платы; за два года оклады государственных чиновников были понижены на 20–25 процентов; по ряду категорий служащих коммунальных учреждений снижение достигало иногда 50 процентов. Я хотел, — заявил в заключение граф Шверин, — дать вам точное представление о положении в Германии». Канцлер фон Папен указывает на трудности, которые представляет сохранение неприкосновенным государственного аппарата.

Дискуссия возобновляется в 17 часов 30 минут. Слово предоставляется Жермен Мартену. «Мы признаем, что положение рейха ухудшилось, однако то же самое произошло во всем мире. Мы не хотим быть бессердечными кредиторами; мы стремимся быть благоразумными. Граф Шверин описал, например, положение безработных. Но ведь во Франции безработный получает меньше, чем в Германии, — 210 франков в месяц. Что касается государственных чиновников, то подвергшиеся снижению первоначальные оклады превышают соответствующие оклады во Франции. Почтальон получает в Германии 12 тысяч франков, а у нас — 9–10 тысяч франков. Пенсии в Германии выше, чем во Франции. [420]

Объем нашей внешней торговли сократился на 60 процентов. Ваш же коэффициент сокращения, — заявил Жермен Мартен, — равен мировому; мы переживаем сейчас не циклический, а особый кризис; вы же скользите в той же плоскости, что и другие государства. По налоговым поступлениям наш дефицит достигает 6–7 миллиардов франков. Мы поражены слепотой и параличом. Ваши долгосрочные кредиты действительно заставили вас обратиться к резервам; однако такого рода изъятие является исключительным событием; ни один эмиссионный банк не мог бы с этим справиться. Но если мы договоримся в Лозанне, подобные инциденты с вами не повторятся. В Лозанне заложена основа восстановления германского кредита. Если Германия поправит свои дела, если она избавится от трехмиллиардного бремени пособий по безработице, если приостановление платежей даст ей возможность восстановить свое хозяйство, то что она будет делать? Аннулирование долгов невозможно; мы не можем пожертвовать своими правами; но давайте ваши предложения, и мы рассмотрим их в духе самого широкого понимания».

Я изложил свои пять аргументов против аннулирования.

Затем опять выступил граф Шверин: «Проводить сравнения между странами весьма трудно. Так, итальянский безработный испытывает меньше страданий, чем немецкий. Кризис, переживаемый рейхом, имеет специфические черты: нехватка капиталов, закрытие кредита, инфляция. Мы согласны с тем, что основа восстановления германского кредита заложена в Лозанне. Каким образом? Мы согласны если не со средствами, то, во всяком случае, с целью. Речь должна идти не только о репарациях, но и о европейском восстановлении. Мы готовы сотрудничать в этом деле с самыми лучшими намерениями».

Германский канцлер отбыл в Берлин 23 июня в 16 часов. Он передал представителям прессы довольно оптимистическое заявление: «Я первый готов признать, что в вопросе, который принято называть ликвидацией репараций, Франция имеет право на компенсацию. Если бы я имел материальную возможность предложить эту компенсацию в денежной форме, я бы сделал это с большой охотой. Но, поскольку это для меня невозможно, я хотел бы, чтобы мы совместно искали эту возможность в другой области, в области экономической — в рамках экономической реорганизации [421] Центральной Европы... Добавлю, что в настоящее время я представляю все национальные силы Германии, чего не могли сказать мои предшественники. Таким образом, при заключении франко-германского соглашения Франция имела бы ту гарантию, что в моем лице этот документ подписала бы вся Германия. До сих пор в наших взаимных попытках к сближению Франция могла рассчитывать только на «левых»; разве она не заинтересована в привлечении на свою сторону «правых», иными словами, всей Германии?» Не преувеличивает ли канцлер своего авторитета?

Я выехал в Париж.

Суббота, 25 июня. Заседание совета министров. Поль Бонкур представил отчет о ходе работ в Женеве и о результатах начатых переговоров о химической и бактериологической войне. Я подвел итог переговоров в Лозанне. Оживленные дебаты развернулись вокруг австрийского вопроса. Было принято следующее решение: «Правительство согласно внести на рассмотрение палат проект об участии Франции в международном займе, который будет предоставлен Австрии Лигой наций; условия и объем этого участия будут установлены позднее. Французское правительство должно резервировать за парламентом право ратификации». 24 июня федеральный канцлер Австрии прислал мне новую, весьма настойчивую ноту.

В телеграмме из Вашингтона нам сообщили, что президент США готов согласиться с тем, что в случае напряженного положения в Европе Соединенные Штаты не будут признавать прав воюющей стороны за той державой, которая, по их мнению, нарушит статью 2 пакта Келлога. США могли бы участвовать в консультативной конференции. Они возражают против аннулирования репараций (телеграмма № 404).

Пальмад изложил свои финансовые проекты. Рост расходов за последние годы представляет следующую картину: 1927 год — 39,5 миллиарда; 1928 год — 42,5 миллиарда; 1929 год — 45 366 миллионов; 1930 год — 50 398 миллионов; 1931 год — 50 145 миллионов по проекту правительства и 50 340 миллионов по проекту комиссии. Следует отметить, что 1800 миллионов франков были перечислены из бюджета в Автономную кассу; без этой операции мы имели бы в 1931 году дополнительное увеличение бюджетной массы примерно на 2 миллиарда. [422]

Итальянская пресса ведет себя крайне вызывающе. 25 июня в «Пополо ди Рома» была опубликована чудовищная заметка против Франции и лично против меня. «Послевоенная Франция, — писалось в ней, — представляет гораздо большую опасность, чем довоенная Германия. Германия 1914 года стремилась развязать конфликт, Франция 1932 года идет гораздо дальше: она хочет не только посягнуть на мир, но и обречь народы на голод». Что касается меня, то меня отсылали на суд моих избирателей. Разве «Пополо ди Рома» действительно известно, что такое избиратель?

В понедельник, 27 июня, я встретился с Гранди. Он вручил мне меморандум, в котором итальянское правительство высказывалось за аннулирование репараций. Я пожаловался ему на «Пополо ди Рома». Он согласился со мной и заявил, что ему опротивели такого рода приемы и он даже намерен выйти из правительства. Держится он, во всяком случае внешне, весьма примирительно; последними его словами было: «Помогите мне».

* * *

Понедельник, 27 июня 1932 года. Новое заседание в 16 часов 30 минут. Какова будет позиция Германии после поездки фон Папена в Берлин, где ему, по-видимому, основательно досталось за предложение о сближении и особенно за ряд примирительных деклараций, сделанных им Стефану Лозанну{136}. Председательствовал фон Папен; он предоставил слово германскому министру финансов. «Германская делегация тщательно изучила французские аргументы о невозможности аннулирования репараций. Мы признаем трудности французской делегации и проявленный ею дух понимания; мы тронуты участием, проявленным г-ном Эррио к судьбе 6 миллионов безработных. Мы далеки от того, чтобы требовать разрешения только наших трудностей, хотя и считаем выплату репараций нереальной. Тяжесть политических долгов стала невыносимой для всего мира. Прошлогодняя инициатива Гувера не привела к желаемым результатам, потому что не было уверенности в будущем, [423] и пока этой уверенности нет, приостановление платежей может дать должный эффект только в том случае, если оно будет оформлено де-юре после того, как осуществится де-факто. Хотя Германии и удалось вследствие инфляции ликвидировать значительную часть своего внутреннего военного долга, однако ее экономика не преодолела своих затруднений. Германия лишь перераспределила бремя этих трудностей, причем это было сделано грубым и опасным путем, путем налога на состояние. Вследствие полной анемии своей экономики, вызванной инфляцией и версальскими обязательствами, Германия вынуждена была привлечь иностранные капиталы для восстановления своего оборотного фонда и технического оборудования. В результате этой операции образовался огромный внешний долг; то, что кажется облегчением трудностей, является на самом деле разрушением ценностей; и если Германии в течение нескольких десятилетий все еще приходится расплачиваться по своим частным иностранным долгам, то это является следствием общего ослабления ее экономики и выплаты репараций».

«Часто говорят, — добавил граф Шверин, — что Германия обладает высококачественным промышленным оборудованием. Однако образование капиталов происходило в совершенно недостаточном объеме. Нам не удалось модернизировать все пострадавшие от войны отрасли производства; основная масса мелких и средних предприятий работает на устарелом оборудовании. Немецкий народ, которому даже не известно, когда наступит улучшение его безысходного положения, единодушно осудил бы результаты Лозаннской конференции, если бы ее итогом были новые цепи, сковывающие его жизненные возможности. Часто думают, что Германия располагает значительными иностранными активами: до войны они действительно превышали 25 миллиардов рейхсмарок, теперь же они не достигают и 8 миллиардов». Министр снова подчеркнул необходимость аннулирования репараций. При этом он высказался в поддержку конструктивного плана развития европейской экономики, а также за повышение цен на хлеб путем предоставления таможенных преференций дунайским государствам, за оздоровление национальных валют, за учреждение общего фонда для предоставления кредита отдельным странам, за введение твердого соотношения между национальными валютами и золотом. [424]

Пространное выступление графа Шверина было весьма интересным. Затем с рядом заявлений довольно общего характера выступил канцлер фон Папен. Я в нескольких словах констатировал, что данное заседание не сблизило нас. В общем мы вплотную подошли к разрыву с Германией. После поездки в Берлин позиция германской делегации полностью изменилась. Вечером, в 22 часа 30 минут, я встретился с Макдональдом, чтобы информировать его об этом обстоятельстве. По его мнению, здесь кроется германо-итальянская интрига. Он был возмущен, узнав от меня, что фон Папен предложил мне заключить военный союз. Вслед за мной он принял канцлера.

Вторник, 28 июня. Перечитал отчет о беседе, состоявшейся 4 июня между нашим атташе г-ном Моником и министром финансов США г-ном Огденом Миллсом, который заявил, что Германия «может выплатить определенную часть репараций» и что «ее нынешнее положение не может служить предлогом для освобождения ее от всех дальнейших платежей». Макдональд высказал свою озабоченность в связи с создавшимся положением; он должен быть в Лондоне 6 июля и опасается, что здесь за это время произойдет разрыв. Он попросил меня прийти к нему в 12 часов дня с Жермен Мартеном для встречи с фон Папеном и графом Шверином. В официозной заметке, опубликованной в германской прессе 28 июня, рейхсканцлер «категорически заявил, что ни на одной из своих встреч с французскими политическими деятелями и журналистами он никогда не признавал права Франции на репарации или на компенсацию».

В полдень я и Жермен Мартен встретились с фон Папеном и фон Нейратом у английских министров. Макдональд обратился к канцлеру в весьма суровом тоне. У него сложилось впечатление, что поездка в Берлин во многом изменила их позиции и что теперь мы просто теряем время. С присущими ему спокойствием и умеренной твердостью Чемберлен высказался в том же смысле. Фон Папен атаковал меня: необходимо пожертвовать репарациями, так как они в любом случае не будут выплачены; необходимо спасти Европу, разоружиться; он предложил нам заключить консультативный пакт. Он обвинил меня в желании оказать на Германию экономическое давление, а также в том, что я не доверяю ему, так как он является «правым». Я ответил, что если нас собрали в Лозанне для того, чтобы заявить нам только о том, что нам не будут платить, то [425] это просто уведомление о решении, а не урегулирование вопроса. Нельзя решить проблему, сняв ее. Нам предлагают создать для Европы общий фонд, быть может необходимый, но, конечно, более выгодный для Германии; проблема разоружения должна быть рассмотрена отдельно; я охотно рассмотрел бы вопрос о заключении пакта, если б он только не был еще одной бумажкой. Я не оказываю экономического давления на Германию, так как требую платежей лишь в том случае, если Германия может платить; в соответствии со своими республиканскими убеждениями я предоставляю самим странам, и только им, судить о своих правительствах. Я резюмировал нашу точку зрения — или полная выплата всей оставшейся суммы, или экономическая компенсация, или политическая компенсация, или сочетание того и другого.

Чемберлен, видимо, склоняется на нашу сторону. Макдональд предложил свои услуги в качестве председателя на совещании, которое можно было бы посвятить основательному изучению возможностей урегулировать вопрос либо путем установления твердой суммы, либо предоставлением экономических льгот, либо, наконец, путем укрепления безопасности. Решено провести совещание по этой программе во второй половине дня.

* * *

Вторник, 28 июня, 16 часов 30 минут. Снова начинаем вертеть свои жернова. Фон Нейрат согласен рассмотреть вопрос о выплате ликвидационного платежа независимо от репараций при условии: 1) полного аннулирования репараций; 2) общей стабилизации национальных валют; 3) разоружения на равноправной основе. Отныне вся дискуссия проходит под влиянием послания Гувера. Макдональд уточняет, что мы не можем заключить соглашения, не зная намерений американцев. Несмотря на протест фон Папена, он возвращается к базельскому докладу. Я всячески его поддерживаю. Как я говорил Андре Моруа, репарации являются для немцев вопросом желания, а не возможностей, или, вернее, возможности являются вопросом желания; это субъективный фактор. Затем перешли к обсуждению вопроса об установлении твердой суммы. Я заявил, что позиция немцев, мне непонятна: если им уступят в вопросе [426] разоружения, то они будут платить, а если нет, то не будут. Следовательно, они могут платить. Фон Папен ссылается на психологические трудности. «Этот аргумент, — заявил я, — является для меня разоблачением и подтверждением, ибо он показывает, что немцы могут, но не хотят платить». Англичане оставались невозмутимыми. Фон Папен противопоставил нам силу инерции, в то время как славный сэр Морис добродушно покуривал свою трубку. Чемберлен отказался связывать вопрос о разоружении с вопросом о репарациях. Напряжение достигло предела. Канцлер продолжал настаивать на своем, и тогда я объяснил ему, что тревожит наш народ. «Сейчас, когда я выступаю, — добавил я, — я думаю не столько о деньгах, сколько о жизни нашего народа». Прийти к соглашению было невозможно. Я чувствовал, что фон Папен связан внутриполитическими соображениями. Тем временем мне сообщили об инциденте, происшедшем сегодня в палате депутатов: члены парламентской группы партии радикалов Бержери и Ногаро выступили с нападками на участников Лозаннской конференции.

Среда, 29 июня. Информационное собрание французской делегации. В 10 часов 30 минут я вновь встретился с фон Папеном. Еще раз отмечаю характерную черту немецкой тактики: отказываться от того, что им предлагают, предлагать то, чего у них не просят. Теперь канцлер предложил мне в обмен на равноправие создать таможенный союз, а также заключить если не союз, то хотя бы военное соглашение между генеральными штабами. По его словам, это не выдвижение условий, а выяснение предпосылок (Voraussetzungen). Осторожно, но достаточно определенно он затронул вопрос о России и предложил мне заключить тайное соглашение о закрытии кредитов Советам. Я заметил, что в разговоре он обронил следующую фразу: «Имеются договоры». Это заслуживает внимания.

Жермен Мартену также не удалось добиться от графа Шверина никакого определенного обязательства. Не более удачлив был и Жюльен Дюран, обсуждавший экономические проблемы с фон Вармбольдом. Макдональд предложил мне вновь встретиться у него с фон Папеном в 16 часов. Следует ли говорить, что для подобных переговоров нужно действительно иметь определенное терпение?

Матч возобновился. Макдональд: «Необходимо сегодня же вечером или завтра договориться о репарациях, иначе конференция окончится провалом. Я говорил со своими [427] британскими коллегами; их точка зрения такова: 1) в настоящее время Германия платить не может; 2) если мы пойдем на простое аннулирование репараций и этим ограничимся, то народы, и особенно американцы, скажут, что государства-кредиторы хотят взвалить на их плечи всю финансовую ответственность и что Соединенные Штаты не могут принять на себя наши трудности и компенсировать неуплаченный Германией долг». Британская делегация не хотела класть в основу урегулирования вопрос о финансовой платежеспособности Германии, так как это было бы слишком неопределенно. Однако она не видит, почему бы Германии после того, как она восстановит свой кредит, не согласиться на ликвидацию путем выплаты твердой суммы, размеры которой были бы установлены в Лозанне без возможности дальнейших поправок. Британская делегация не разделяет того мнения, что соглашение о платежах должно быть обусловлено соглашением о разоружении или о политических вопросах.

Чемберлен в дискуссии не участвовал. Он собирался в Лондон и готовил большую речь для выступления в палате общин. Канцлер фон Папен снова высказался за ликвидацию репараций независимо от позиции США. Макдональд не скрывал, что неожиданное вмешательство президента Гувера усложнило и запутало и без того тяжелое положение. На этом он закрыл заседание.

В среду, 29 июня, в 17 часов делегаты шести приглашающих держав собрались в «Отель-дю-Шато». Испытывая законное затруднение, Макдональд с понятным смущением попытался оптимистически резюмировать общие принципы достигнутого соглашения. Он предложил образовать бюро в составе представителей всех государств. Жалкий результат! Жюльен Дюран информировал меня о своих переговорах с Вармбольдом, который также держал себя весьма уклончиво. На совещании министров торговли г-н Гиманс преуспел не больше нашего. Если бы мир был возможен, его бы давно изобрели, — говорю я себе.

30 июня. Тем не менее мы продолжаем переговоры. Я снова встречаюсь с фон Папеном. Теперь он согласен на установление твердой суммы, однако отказывается резервировать позицию Америки и требует отсрочки мартовского платежа. Фон Папен впервые затронул вопрос о Сааре.

1 июля. Заседание совета министров. Единогласно решено, что, если Англия до конца останется на нашей стороне, [428] мы совместно пойдем на объявление неплатежеспособности Германии. Если же в какой-либо момент мы окажемся в одиночестве, мы потребуем, чтобы вопрос был передан на международный арбитраж. Объяснения, с которыми я выступил на заседании финансовой комиссии по поводу работы Лозаннской конференции, были восприняты, кажется, довольно хорошо.

Понедельник, 2 июля. Жермен Мартен и Жорж Бонне информировали меня о работе, проделанной ими накануне. В 9 часов 30 минут состоялась беседа с англичанами — Макдональдом, Ренсименом и Чемберленом. Обсуждение началось с вопроса о твердой сумме. Жермен Мартен предложил 4 миллиарда плюс облигации Гувера. Чемберлен предпочитает 5 миллиардов без ежегодных взносов, предлагаемых Гувером. Я поставил вопрос о французском долге Англии и США.

Чемберлен: «Оба вопроса связаны. Мы предпочли бы полное аннулирование репараций и долгов; мы были готовы подписать соответствующий документ. Это оказалось невозможным. Пришлось пойти на менее удовлетворительное соглашение, которое мы честно поддерживаем. Это соглашение предусматривает ряд платежей. Немцы спрашивают, что произойдет, если США потребуют с нас сумму, намного превосходящую ту, которую предстоит получить с Германии. Г-н Бонне сказал: «Франция не желает возобновлять дискуссию». Я бы предложил следующее. Считаясь с мнением английского народа, мы не можем отказаться от того, что нам причитается, пока не урегулирован вопрос о наших платежах. Между тем нам известно, что Соединенные Штаты против установления зависимости между репарациями и долгами. Если мы пригласим их участвовать в Лозаннском соглашении, они предложат нам договориться между собой, но присоединиться к нам в настоящее время откажутся.

По-моему, имеется одно простое решение. Мы парафируем или же подпишем здесь соглашение и временно введем его в силу, однако окончательным оно станет лишь после ратификации. Между собой мы решим, не предавая это гласности, что ратификация будет отложена до тех пор, пока мы не выясним позицию США. По имеющимся у меня сведениям, немцы не сочтут такое решение неразумным. Впрочем, можно было бы информировать парламенты. [429]

Примерно такой же позиции можно было бы придерживаться и в отношении французского долга Англии. В случае аннулирования мне было бы легко заявить: «Если США пойдут на аннулирование, мы сделаем то же самое, если же аннулирование не будет принято, нам придется вести переговоры о соглашении Кайо — Черчилль. До достижения договоренности платежи вноситься не будут».

Выступил и я: «В общем мы бы оказались по отношению к нашим английским друзьям в таком же положении, в каком немцы находятся по отношению ко всем своим кредиторам».

Чемберлен: «Мы не можем в настоящее время брать на себя обязательств относительно тех сумм, которые должны Великобритании. Но мы совершенно не стремимся к выгоде. Мы должны только считаться с общественным мнением Англии; оно полагает, что мы принесли большие жертвы, знает, что у нас имеется долг в 200 миллионов фунтов, считает, что правительство слишком склонно к преподношению подарков, и не согласится с отказом от того, что нам причитается, прежде чем не будет твердо знать, как обстоит дело с уплатой наших собственных долгов. Мы охотно присоединились бы к общему обязательству о ликвидации всех претензий как в счет военных долгов, так и по репарациям, за исключением того, что необходимо для уплаты Соединенным Штатам.

Необходимо считаться с реальными фактами. Главное и основное — заставить Германию пойти на соглашение, обеспечивающее восстановление ее кредита. Сумма, которую мы устанавливаем сегодня, является для нее максимальной».

Я заявил, что если предложение Чемберлена будет принято, то положение Германии станет определенным, в то время как положение Франции по отношению к США и Великобритании окажется вдвойне неопределенным. Риск должен быть одинаков с обеих сторон.

Чемберлен: «Это логично. Я согласен с вами. Я всегда считал, что риск должен быть с обеих сторон; если ратификация невозможна, то соглашение будет аннулировано».

* * *

Я был поражен пространной статьей Гитлера в «Фёлькишер беобахтер» от 21 октября 1932 года, направленной [430] против политики правительства фон Папена. Особое внимание я обратил на раздел, посвященный внешней политике. Статья написана в крайне резких тонах. Она обвиняет фон Папена в том, что на Лозаннской конференции он «попался на удочку и дал себя завлечь на почву компромисса между репарациями и компенсацией». «В конечном счете, — говорил Гитлер фон Папену, — вы согласились с новым признанием репараций, в то время как никакой компенсации, разумеется, не получено. Г-н Эррио может вернуться в Париж и включиться в предвыборную борьбу, увенчанный легко добытыми лаврами». Гитлер требует возрождения германского народа силами новой партии, партии национал-социалистов, выступающей против буржуазного и марксистского государств и против политики «покорности, унижения и выполнения». Он не верит в действенность конференций, потому что «силы, преобразующие жизнь, не были представлены на этих конференциях. Франция не разоружится, если только ее к этому не принудят. Если германская делегация отправлялась в Женеву с мыслью склонить Францию к добровольному разоружению, то нужно как можно скорее отозвать эту делегацию назад, ибо она составлена из бездарных людей. Точно так же совершенно неправильно считать, что Франция когда-нибудь добровольно согласится на перевооружение Германии... В конечном счете перевооружение будет осуществлено не в Женеве и не в Лозанне, а в Германии... Нет никакого сомнения в том, что Германия тысячу раз права, требуя уравнения своих вооружений с вооружениями других наций. Однако, поскольку речь идет при этом об изменении соотношения сил в жизни народов, право это не получит международной ратификации до тех пор, пока перевооружение Германии не станет совершившимся фактом».

Таким образом, уже в октябре 1932 года Гитлер выступал за «совершившийся факт», против «женевской комедии разоружения». «Равноправие народов, — продолжал он, — определяется не столько их участием в голосовании на международных конференциях, сколько той силой, которую они могут бросить на чашу весов истории; сила же эта является внутренним фактором; она воплощена не в правительствах, а в сплоченности всего народа». Впрочем, Гитлер полагает, что наибольшая опасность угрожает Германии с Востока, и рекомендует установить «доверительные отношения с Англией», а также с Италией для совместной [431] борьбы против французской гегемонии, ибо Италия, говорит он, «является единственной страной, которая не только признает, что ее интересы противоречат интересам Франции, но и откровенно и мужественно защищает их... Сейчас наиболее подходящий случай для того, чтобы установить с этой страной отношения искренней дружбы». Предсказывая успех национал-социализма, Гитлер писал: «С его приходом к власти эпоха слабости будет преодолена раз и навсегда... Трезво мысля, он будет использовать любую возможность, способную обеспечить осуществление его заветных целей, учитывая при этом реальные факты внешнеполитической обстановки».

3, 4, 5 и 6 ноября 1932 года в Тулузе состоялся XXIX съезд партии радикалов и радикал-социалистов. Я прибыл на съезд, только что вернувшись из Испании, куда я ездил для вручения президенту Испанской республики большой ленты ордена Почетного легиона. Должен сказать, что по прибытии в Мадрид я был весьма удивлен многочисленностью полицейской охраны, выставленной на всем пути моего следования от вокзала до посольства. К полудню мне стало известно, что мои приезд дал повод к беспорядкам среди студентов. На одной из стен я прочитал надпись, угрожавшую мне смертью. По-видимому, мое присутствие вызвало ряд осложнений. Я убедился в этом, увидев, с какой тщательностью испанское правительство организовывало в мою честь интересные археологические экскурсии в Толедо, Алькала и в другие места. Мой друг посол Мадариага чувствовал себя весьма стесненно. Я понял, что определенная пропаганда иностранного происхождения представила мой приезд как маневр, рассчитанный на вовлечение Испании в военный союз с Францией. Вознагражден я был шумными проводами. В вечер моего отъезда на вокзале собралось много народу со знаменами, плакатами и музыкой. Наши вагоны буквально осаждали. Нас засыпали подарками и цветами, а когда тронулся поезд, раздалась могучая «Марсельеза», от звуков которой задрожали стекла.

Прибыв в Тулузу днем 3 ноября, я смог присутствовать при атаке на правительство по всем правилам военного искусства. Г-н Гастон Бержери не принадлежит к тем вульгарным существам, которые сгибаются под бременем оказанных им благодеяний. Он заставил меня жестоко искупить ошибку, допущенную в 1924 году, когда по поручительству [432] Луи Барту я взял его на борт своего корабля, не проверив как следует его документы. О его уме нельзя быть слишком высокого мнения, и в моральном отношении ожидать от него нечего. Своей талантливостью он мог бы увлечь любую аудиторию, однако этому мешал свойственный ему развязный цинизм. На Гренобльском съезде партии радикалов в 1930 году он заявил, что ему принадлежит честь свержения на Анжерском съезде правительства «национального единения» Пуанкаре. Он упрекал нас в том, что мы не поддержали на Лозаннской конференции британское предложение о полном аннулировании долгов и репараций, и высказал свое мнение относительно нашего долга Америке. «Ни в Англии, ни во Франции, — заявил он, — ни один депутат никогда не проголосует за уплату долга Америке, если эти платежи не будут соответствовать суммам, получаемым от Германии». Г-н Бержери обвинил меня также в том, что я не принял в Женеве американский план разоружения, так называемый план Гувера. «Вопрос о разоружении, — сказал он, — ставят в зависимость от вопроса о безопасности, то есть от образования международной армии». По мнению Бержери, необходимо было начать с принятия плана разоружения Гувера, потому что всеобщее разоружение предполагает установление арбитража, а установление арбитража и согласие на это Германии предполагают ревизию договоров. В этом тезисе арбитраж и безопасность ставились в зависимость от пересмотра всех дипломатических итогов прошлой войны. В заключение Бержери обрушился на наши финансовые проекты, охарактеризовав их как антидемократические, и попутно подверг меня критике за то, что я отстаивал решение о проведении учебных сборов резервистов и строительство крейсера «Дюнкерк». По его словам, я стремился умаслить оппозицию. «Ваш конструктивный план, — заявил он мне, — опять связывает проблему разоружения с вопросом о новой системе безопасности». Критика Бержери по вопросам финансов носила демагогический характер и не указывала никакого выхода. В общем и целом он защищал взгляды крайне левых и говорил их языком.

Впрочем, атака велась довольно искусно, энергично и открыто. Партия радикалов ждала ответа своего председателя. Я напомнил, что пришел к власти в тот момент, когда бюджетный дефицит составлял 12 миллиардов франков, и что мне пришлось изыскивать средства для покрытия [433] этого дефицита за счет сокращения ряда бюджетных расходов. Я не ограничился легкими заверениями. Еще до утверждения бюджета 1933 года, несмотря на опасность конфликта с парламентом, я предпринял первые мероприятия по оздоровлению финансов, частично за счет подоходного налога. Благодаря этим мерам, а также конверсии мы сэкономили более 4 миллиардов франков. В своих планах на будущее я обязался уважать людей труда. «А вы? — обратился я к Бержери. — Что предлагаете вы? Не на будущее, не исходя из предположения о победе революции, о которой все говорят, но которой никто не хочет, а на сегодняшний день? Какие немедленные решения предлагаете вы?»

Перейдя к вопросу внешней политики, я остановился на Лозаннской конференции, на плане Гувера и на вопросе о разоружении. Лозанна. Я заявил, что ко мне перешли обязательства предшествующих правительств и что я считал необходимым сохранение обязательств, взятых на себя Германией, так как убежден, что соблюдение договоров является основой сохранения мира. При этом Соединенные Штаты предупредили нас, что, если Германия не выплатит нам свой долг, наш отказ не будет принят во внимание. План Гувера. Я не отклонял его. Я лишь оговорил право Франции изучить этот план. Я отказался высказываться на основании информации, полученной по телефону. К тому же план Гувера предусматривает запрещение всей тяжелой артиллерии и всех танков. В нем имеется следующая фраза: «Я предлагаю одобрить все представленные Женевской конференции проекты, предусматривающие полное изъятие танков и тяжелой артиллерии».

«Я не являюсь фанатиком войны, — сказал я, — но дело в том, что надо знать, в какой мере можно отказаться от так называемой политики техники, которая является политикой экономии живой силы... Нас волнует вопрос о том, можно ли вообще отказываться от политики техники, необходимость которой была доказана в прошлом. Вспомните, что произошло в Моранже и в Шарлеруа, когда наши несчастные солдаты были вынуждены буквально грудью встречать удар врага, потому что в свое время никто не позаботился об их защите... Тревога, которую я испытал в Лозанне, несравнима с тем, что было пережито мною в период, когда решалась судьба не денег, а человеческих жизней; в этом деле одна ошибка может привести к гибели множества [434] людей». По плану Гувера Франция с ее 40 миллионами жителей должна иметь армию в 62 тысячи человек. Было предложено сократить эту цифру еще на одну треть. Было бы легкомыслием немедленно взять на себя такое обязательство; я предложил американцам работать вместе с ними. От имени Франции я выдвинул свой план обеспечения мира. «Я заявляю вам со всей определенностью, — сказал я, — что не соглашусь отрывать вопрос о разоружении от вопроса о безопасности». Кстати, это совпадает с содержанием статьи 8 Устава Лиги наций. Я горячо защищал Францию от обвинения в нежелании разоружаться, и это в то время, как она заменила трехлетний срок воинской службы полуторагодичным, а затем годичным сроком.

В заключение я сказал; «Я стою за международную организацию безопасности, но хочу, чтобы были обеспечены справедливые интересы Французской республики, и я не мог покорно согласиться с рядом возражений и предвзятых мнений; я оставил за собой право обсудить их, исходя при этом не из каких-либо эгоистических соображений, а из требований разума... Я призываю вас идти за мной по тяжелому и мучительному пути долга». В этом месте своего выступления я напомнил слова английского поэта; «Мы долго жили в счастливых долинах. Пусть же и наши дети поживут в них хоть несколько дней. А сами мы должны взбираться вверх, пока не достигнем вздымающейся в небо вершины жертв».

В ходе работы съезда мне пришлось вновь подтвердить наше желание уважать внутренний строй всех иностранных государств и рассеять все недоразумения между Францией и Италией. Я выразил сожаление по поводу ряда неосторожных высказываний, сделанных в адрес этой соседней с нами страны. Позднее г-н Тамбурини, бывший тогда консулом Италии в Тулузе, а затем генеральным консулом в Лионе, сказал мне, что мое выступление не оказало тогда полезного воздействия по тому, что он полагал, что съезд не поддержал меня в этом вопросе, в то время как официальный отчет о съезде свидетельствовал об обратном. Позднее, 20 марта 1933 года, наш посол в Риме г-н Анри де Жувенель писал мне: «Итальянцы помнят ваше выступление в Тулузе, хотя они и не доказали вам этого. Они считают, что это выступление возродило перспективу дружбы. Не проходит и дня, чтобы мне об этом не повторяли. Они сознают ошибки, которые совершили по отношению [435] к вам, и будут счастливы случаю исправить эти ошибки». Я дал также объяснения относительно переговоров с Россией о заключении пакта о ненападении, говорил об Англии, похвалив ее за верность своей подписи, о составленном Поль Бонкуром и мною проекте, о политике Лиги наций и высказался против соглашений между группами держав. Моя внешняя политика была всегда неизменной: требовать обеспечения законных интересов Франции в системе всеобщей безопасности, в рамках которой я соглашался на равноправие Германии; причем я всегда выступал против ее скрытого перевооружения. Я продолжал придерживаться своей формулы: арбитраж, разоружение, безопасность. Эта же формула легла в основу плана, предложенного мною в Женеве, плана, который поддерживал Поль Бонкур.

* * *

29 ноября 1932 года я и посол СССР в Париже Довгалевский подписали Пакт о ненападении между Францией и СССР, основные положения которого сводились к следующему:

Статья 1

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется перед другою не прибегать ни в коем случае против нее, ни отдельно, ни совместно с одной или несколькими третьими державами, ни к войне, ни к какому-либо нападению на суше, на море или в воздухе и уважать неприкосновенность территорий, находящихся под ее суверенитетом, или тех, в отношении которых ею приняты на себя внешнее представительство и контроль администрации.

Статья 2

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон явится предметом нападения со стороны одной или нескольких третьих Держав, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона обязуется не оказывать в течение конфликта, ни прямо, ни косвенно, помощи и поддержки нападающему или нападающим.

Если одна из Высоких Договаривающихся Сторон прибегнет к нападению против третьей Державы, то другая Высокая Договаривающаяся Сторона будет иметь возможность денонсировать без предупреждения настоящий Договор. [436]

Статья 5

Каждая из Высоких Договаривающихся Сторон обязуется уважать во всех отношениях суверенитет или господство другой Стороны на совокупности ее территорий, определенных в статье I настоящего Договора, никаким образом не вмешиваться в ее внутренние дела, в частности, воздерживаться от всякого действия, клонящегося к возбуждению или поощрению какой-либо агитации, пропаганды или попытки интервенции, имеющей целью нарушение территориальной целостности другой Стороны или изменение силой политического или социального строя всех или части ее территорий»{137}.

К пакту была приложена конвенция о согласительной процедуре.

8 декабря 1932 года государственный секретарь Соединенных Штатов сообщил нашему послу в Вашингтоне, что правительство США тщательно изучило ноту французского правительства с предложением о новом рассмотрении всего вопроса межправительственных военных долгов и с просьбой об отсрочке платежа, назначенного на 15 декабря. «Президент Соединенных Штатов, — писал он, — готов через посредство любого органа, который окажется в данном случае целесообразным, рассмотреть совместно с французским правительством всю ситуацию в целом и обсудить возможные мероприятия, имеющие целью восстановление устойчивости валют и курсов, оживление торговли и подъем цен... При всем том, мое правительство не считает, что отсрочка платежа... предстоящего 15 декабря, является необходимой, по причине своего влияния на проблему экономического восстановления. Хотя мы признаем серьезные бюджетные трудности, переживаемые ныне французским правительством, как и всеми другими правительствами, сумма, о которой идет речь в данном случае, и ее трансферт не является, по мнению моего правительства, слишком тяжелой и трудной с точки зрения мировой экономики и восстановления процветания...»

13 декабря 1932 года совет министров принял следующее решение: «1. Правительство Французской республики принимает к сведению ответ г-на государственного секретаря от 8 декабря 1932 года, которым правительство США [437] признает возможность «всестороннего рассмотрения предложения Франции о пересмотре долгов и принятия во внимание ее просьбы конгрессом и американским народом». 2. В связи с этим оно предлагает немедленно начать переговоры с целью пересмотра режима платежей, который отныне является несовместимым с юридическим и фактическим положением, созданным мораторием президента Гувера, а также последовавшими за ним актами, приведшими к приостановлению выплат по репарациям. 3. 15 декабря 1932 года французское правительство внесет 19 261 432 доллара 50 центов. Оно просит, чтобы этот взнос был учтен в новом соглашении, которое предстоит заключить. 4. Правительство Франции имеет честь сообщить правительству США, что отныне, пока существует положение, созданное мораторием, и не достигнуто новое общее урегулирование вопроса о международных долгах, Франция фактически и юридически не сможет выносить тяготы режима платежей, который может быть признан справедливым лишь в случае уплаты репараций».

Анализируя наш план 1932 года, г-н Бенуа Мешен пишет в своей «Истории германской армии» (том II, стр. 511):

«Этот план, предусматривающий замену рейхсвера милицией с кратким сроком службы (которая менее пригодна для нападения, чем профессиональная армия), является превосходным со всех точек зрения. Он напоминает первоначальный проект маршала Фоша на Парижской конференции и, возможно, принес бы миру мир, если бы был включен в Версальский договор в 1919 году. Однако, предложенный в 1933 году, он имел только один недостаток: он запоздал на 14 лет. В то время, когда государства стремились прийти к соглашению, он откладывал конкретные шаги на неопределенное будущее и поднимал трудный вопрос о международном контроле».

16 июня 1933 года г-н Жозеф Кайо писал мне из Руайя: «Прошу вас верить, что я глубоко тронут теми чувствами, которые вы выразили мне в вашем письме от 4 июня и о которых свидетельствует статья, помещенная за вашей подписью в последнем номере «Марианны». Вы слишком снисходительны к этим сделанным наспех ежедневным записям, единственным достоинством которых является то, что они определенно свидетельствуют о несомненной честности ума. Дело в том, что нас объединяет именно безукоризненная честность ума. Эта черта является для нас общей, она всегда [438] нас увлекала, должна была увлекать и будет увлекать ввысь, ставя нас над болотом презираемых нами аппетитов.

Вы пишете, что «несчастье политики состоит в том, что искренность и лукавство пользуются в ней одним языком». Вы правы, вы совершенно правы, предостерегая таких людей, как я, слишком доверчивых, слишком непосредственных, как и слишком склонных к стихийному выражению впечатлений момента от, двуличия. Но разве вы, прочитавший все, что можно прочитать, вы, чьей неистощимой чудесной эрудицией я восхищаюсь в такой мере, что мне трудно это выразить, разве вы забыли слова Сент-Эвремона{138} о духе суетности и о страсти первенства, царящих в республиках и овладевающих «самыми порядочными людьми».

Пользуясь выражением друга Нинон Ланкло, «самые порядочные люди» должны всеми силами стремиться к обузданию этого зла, постоянно добиваться, презрев мелкие выгоды, единства, необходимого для здоровья их страны и прогресса человечества. Нам случалось, как вы справедливо указываете, расходиться во взглядах. Это может случиться и в дальнейшем. В нашем мышлении и натурах имеются различия, стереть которые не в нашей власти. Но разве разнообразие не является богатством свободных характеров? Разве оно не благотворно даже для людей, не похожих один на другого, но уважающих друг друга и одинаково стремящихся к общественному благу, к взаимному откровению сердец? Дорогой председатель, вы обладаете не только превосходным умом, но печетесь об общественном благе и имеете то сердце, о котором Вальдек-Руссо сказал мне, что оно должно быть отличительной чертой государственных деятелей. «Вести за собой людей может только человек с сердцем», — говорил мой учитель. В своем письме, написанном с предельной искренностью, я счел приятным долгом выразить вам не только свою глубокую благодарность, но и заверить вас в высоком уважении, которое внушают мне ваши великолепные качества, а также в своем желании сохранить с вами прочную дружбу, которую, я надеюсь, вы не отвергнете».

Выступив в палате депутатов, я изложил итоги Лозаннской конференции, о которой сенатор Бора заявил, что она является «предвестником мира, надеждой человечества [439] и важнейшим этапом на пути длительных усилий, предпринимаемых после окончания войны для восстановления доверия не только в политической жизни, но вообще». Я объяснил палате также мотивы, которые побудили меня принять решение об уплате нашего долга США. «Я не хочу быть человеком, отказывающимся уважать подпись Франции», — заявил я. Наш военный долг США не был простым займом казначейства казначейству. Речь шла об облигациях стоимостью в 100 долларов каждая, распространенных среди 61 миллиона американцев. По этому трудному вопросу, в котором моральные принципы были затронуты в такой же степени, как и политические, Леон Блюм выступил, к сожалению, против меня. 12 декабря 1932 года мое правительство было свергнуто весьма значительным большинством. Это нисколько не огорчило меня. Я считаю и по сей час, что падение моего правительства, вызванное моей верностью подписи Франции, было самым прекрасным моментом в моей жизни государственного деятеля. [440]