Председательство в палате (22 апреля 1925 года)

22 апреля 1925 года меня избрали председателем палаты 266 голосами из 267 поданных голосов; 35 депутатов, отсутствовавших в момент голосования или находившихся в отпуске, заявили, что, если бы они присутствовали, они голосовали бы за меня. Г-н Клемантель сделал перед демократической левой сената доклад о положении казначейства и о текущем долге с 1 июля 1924 года по 1 апреля 1925 года. Он сожалел, что я не уполномочил его выступить перед высоким собранием, и напомнил о том, что в декабре 1923 года тайное авансирование достигло 1 миллиарда 200 миллионов и что через пять дней после моего прихода к власти эти тайные авансы достигли цифры в 2 миллиарда 425 миллионов (1 миллиард 185 миллионов у Французского банка и 1 миллиард 240 миллионов у других банков). Он указал, что при нашем правительстве казначейство было вынуждено выплатить сверх нормальных расходов бюджета 2 миллиарда 435 миллионов. К моменту отставки моего кабинета государственный долг Франции уменьшился на 5 миллиардов 496 миллионов. По мнению г-на Клемантеля, дефицит объяснялся бесплодностью реестра купонов, превышением кредитов и бешеной кампанией, вызвавшей кризис доверия, утечку капиталов за границу и тезаврацию денежных знаков («Le Temps», 24 avril, 1925).

На следующий день после столь страстных дебатов, 23 апреля, я был удивлен, увидев, что палата очень благожелательно отнеслась к моему выступлению, в котором я заявил о своем намерении гарантировать права всех и в то же время сохранить верность своим убеждениям, своим друзьям, нашим общим принципам и республике, «благодаря которой была спасена Франция». Даже центр частично присоединился к дружественным изъявлениям [301] левой и крайней левой. Впрочем, в тот же день г-н Бедус выразил мне свою благодарность за то, что было сделано моим правительством для амортизации долга.

* * *

26 апреля 1925 года в Каркассонне г-н Морис Сарро, всегда сохранявший мне верность, защищал мое правительство перед федерацией радикал-социалистов Ода. «Нельзя отрицать того, — заявил он, — что в последние месяцы этого кабинета утечка капиталов и выплата по облигациям создали в известных кругах почти невыносимую атмосферу враждебности по отношению к правительству. Маскируя свои темные замыслы, пропагандисты во главе с кюре, кардиналами и епископами периодически собирали под предлогом защиты религиозных убеждений тысячные толпы, внушая им идею, которая под лицемерной видимостью критики политического порядка должна была вызвать финансовые осложнения. «Мы не верим, чтобы кабинет Эррио мог руководить делами Франции». Когда те, кто обладает состоянием, те, кто может вызвать кризис казначейства в зависимости от того, предоставят они государству кредит или нет, когда они ежедневно слышат, как повторяют: «не следует доверять главе правительства», то наступает час, когда они начинают опасаться за свои деньги и вырастают перед окошечком государственной кассы, требуя, чтобы им вернули их вклады. Именно это и произошло с кабинетом Эррио».

16 октября 1925 года в Локарно были подписаны или парафированы знаменитые соглашения.

* * *

1. Соглашение между Германией, Бельгией, Францией, Великобританией и Италией, в силу которого Высокие Договаривающиеся Стороны гарантировали сохранение территориального статус-кво, то есть неприкосновенность границ между Германией и Бельгией и между Германией и Францией, как они были установлены в Версале, и соблюдение статей 42 и 43, касающихся демилитаризованной зоны. Германия и Бельгия, Германия и Франция взаимно обязывались не прибегать ни к каким нападениям или вторжениям и ни при каких обстоятельствах не прибегать к войне. Эти державы соглашались разрешать мирным путем все спорные вопросы. Каждая из договаривающихся держав [302] должна была немедленно предоставить свою помощь той стороне, которая стала бы жертвой нарушения этих обязательств. 2. Арбитражная конвенция между Германией и Бельгией. 3. Арбитражная конвенция между Германией и Францией. 4. Договор об арбитраже между Германией и Польшей. 5. Договор об арбитраже между Германией и Чехословакией. 6. Договор между Францией и Польшей. 7. Договор между Францией и Чехословакией.

Для ясности событий, которые произошли позднее, я хочу обратить внимание на два из этих текстов. В том что касается Польши, Франция приняла на себя в Локарно 16 октября 1925 года обязательство, в силу которого, если бы Польша стала жертвой неспровоцированного применения оружия, Франция должна была бы оказать ей «немедленную помощь и поддержку». Не менее четко был сформулирован договор между Францией и Чехословакией. Поскольку нашлись такие юристы, как г-н Жозеф Бартелеми и г-н Анатоль де Монзи, оспаривающие их смысл и значение, я хочу напомнить всем добросовестным и здравомыслящим французам следующий текст, подписанный гг. Аристидом Брианом и Эдуардом Бенешем:

«Ст. I — В том случае, если Чехословакия или Франция станут жертвой нарушения обязательств, принятых сего числа между ними и Германией в целях сохранения всеобщего мира, Франция и соответственно Чехословакия, действуя во исполнение статьи 16 Устава Лиги наций, обязуются оказать друг другу немедленную помощь и поддержку, если это нарушение будет сопровождаться неспровоцированным применением оружия.

В том случае, если Совет Лиги наций, вынося постановление по вопросу, переданному на его рассмотрение в соответствии с указанными обязательствами, не сможет добиться принятия своего доклада всеми своими членами, помимо представителей спорящих сторон, и если Чехословакия или Франция подвергнутся неспровоцированному нападению, Франция или соответственно Чехословакия, действуя во исполнение статьи 15, примечание 7-е, Устава Лиги наций, должны быть готовы тотчас оказать ей помощь и поддержку».

Все совершенно ясно. И Франция не выполнила своего обязательства. Франко-польский договор, составленный в тех же выражениях, что и франко-чехословацкий, был сформулирован не менее решительно. Поэтому трудно понять, [303] в силу каких соображений был поднят в сентябре 1939 года вопрос о том, обязано ли правительство консультироваться с палатами по поводу объявления войны. Здесь был казус федерис, поскольку текст от 16 октября 1925 года был одобрен парламентом наравне с остальными Локарнскими соглашениями.

* * *

Я по-прежнему поддерживал отношения с советскими руководителями. 26 октября 1925 года Чичерин прислал мне из Висбадена следующее письмо:

«Дорогой председатель и друг, через три дня будет годовщина знаменательного события, участником которого вы были, когда рухнула разрушенная вами стена, разделявшая наши страны. То, что вы сделали, войдет в историю отношений между нашими странами. Всякое начало трудно, особенно если препятствия так многочисленны. Первые шаги по открытому вами новому пути были омрачены многочисленными тучами, но иначе и не могло быть. Но уже ощущается сила вдохновлявшей вас идеи, которая скажется целиком в будущем. Незабываемая роль, которую вы сыграли, навечно создала между нами прочные и длительные связи; я твердо рассчитываю на ваше сотрудничество в будущем в деле объединения наших народов и в деле мира. Примите, мой дорогой председатель и друг, чистосердечные и искренние уверения в моей неизменной и глубокой дружбе и моем высоком уважении к вам.

Георгий Чичерин».

Со своей стороны Жан Эрбетт, наш посол в Москве, направил мне 24 октября 1925 года письмо, укрепившее меня в моих убеждениях. «Истекает год с того момента, как вы признали СССР. Я глубоко убежден, что никто и не подумает поблагодарить вас за то, что вы взяли на себя эту ответственность и оказали эту услугу. Великие дела, как и большие горы, видны в своих подлинных пропорциях лишь издалека. Но вы позволите мне, который, находясь здесь и видя весь вред, нанесенный нашим интересам за эти семь лет разрыва, и все возможности, возникшие после признания 1924 года, воздать должное тому добру, которое вы сделали. Вы вновь открыли дверь, через которую должна пройти Франция, чтобы избежать смертельной опасности для своей целостности и независимости. Наше спасение [304] лишь в том, чтобы установить и поддерживать с возрождающейся сейчас Россией такие отношения, которые исключили бы русско-германское сотрудничество против Франции и против друзей Франции. Мы являемся континентальной нацией и не можем жить свободными, если на континенте не существует равновесия. Однако равновесие станет невозможным в тот день, когда Германия и Россия, обе возродившиеся, окажутся на одной и той же чаше весов.

Результаты Локарно дают нам возможность сделать если не первый шаг к сближению с Россией, то по крайней мере первый шаг к разрядке напряжения. Русские нуждаются в этом, чем и объясняется замена г-на Красина г-ном Раковским. Тем не менее переговоры представляют очень тонкое и, может быть, трудное дело: когда узнаешь эту страну, для которой пространство и время не имеют значения и которая замкнулась в себе с тех пор, как была блокирована в результате мировой войны, постигаешь, что здесь ничего не делается с той быстротой, с которой мы придумываем наши решения. Но, живя здесь, в то же время узнаешь, что увертки и проволочки со стороны русских нельзя считать признаком злой воли. Если будешь терпеливым и справедливым и сможешь сохранить улыбку на устах и трепет в сердце, то преодолеешь все препятствия. Басня о «Путешественнике, солнце и ветре», вероятно, придумана кем-нибудь, кто побывал у скифов...»

25 ноября 1925 года мне снова поручили формирование кабинета. Я тотчас созвал руководящие комитеты левых групп сената и палаты. Без малейшего промедления, как подтверждают это протоколы канцелярии председателя палаты, я предложил группе социалистов участвовать в формировании кабинета. Я еще раз заявил, что готов обсудить условия, на которых она согласна сотрудничать, а равно и программу правительства. 26 ноября группа социалистов заявила о своей готовности сотрудничать «при условии, что в своих действиях правительство будет отдавать предпочтение тем решительным и энергичным постановлениям, которые потребовались бы для спасения страны»; однако они добавили, что «концепция правительственной деятельности не соответствует той ответственности, которую им предложили взять на себя». Между тем я предложил исполнительной комиссии распределение портфелей, соответствующее численному значению групп, представленных в кабинете. Это была вполне лояльная формула, и [305] даже единственно лояльная. Я также предложил выработать программу, которая могла бы быть осуществлена при поддержке левых групп. Таков был смысл моих заявлений на собрании 25 числа. Эти предложения показались недостаточными.

16 декабря 1925 года гг. Жак-Луи Дюмениль, Пальмад и Кей представили проект закона относительно «достижения сбалансированного бюджета 1926 года путем изменения основы подоходного налога» (Палата, № 2244.)

* * *

В начале 1926 года г-н посол Анри Беранже вел в Вашингтоне переговоры, завершившиеся соглашением о долгах от 29 апреля 1926 года. Это соглашение включало две категории положений: первые устанавливали размер долга и шкалу ежегодных взносов, вторые относились к порядку и форме взносов. Г-н Анри Беранже тщетно пытался включить в соглашение пункт, позволяющий Франции добиться пересмотра своих платежей в случае несостоятельности Германии. Американская комиссия по долгам категорически возражала против включения этой оговорки. «Что касается спасительного пункта, — писал г-н Беранже в своем докладе от 16 июля 1926 года, — то, несмотря на все мои доводы о справедливости, политической психологии и добросовестности, министр финансов отказался рассмотреть даже возможность его включения». В самом деле, г-н Меллон писал 17 апреля г-ну Беранже:

«Как я уже доводил до вашего сведения, нельзя внести пункт о пересмотре в соглашение о французском долге Америке. Американская комиссия по долгам всегда отказывалась принять такой пункт о пересмотре, хотя подобная просьба неизменно выдвигалась почти во время всех переговоров по урегулированию. Если ваше правительство будет настаивать на включении этого пункта, то такая позиция, по моему мнению, помешает достижению какого-либо соглашения».

До соглашения французский долг, установленный приблизительно в размере 4025 миллионов долларов, мог быть востребован по предъявлении в пределах примерно 3600 миллионов долларов и в 1929–1930 годах — в сумме остатка. Комиссия по долгам соглашалась продлить срок погашения на 62 года. Ежегодные взносы, предусмотренные соглашением, включали платежи номинальной суммы лишь в течение первых пяти лет; после первых пяти платежей, сокращенных [306] до сумм в 30; 30; 32,5 и 25 миллионов долларов, ежегодные взносы в течение 12 лет возрастали с 40 миллионов до 125 миллионов долларов начиная с 17 года. Действительная стоимость предусмотренных соглашением платежей выражалась в следующих цифрах (в тысячах долларов):

по 3-процентным облигациям	2 734 000
по 4,5-процентным облигациям	1 996 509
по 5-процентным облигациям	1 681 369

против номинальной стоимости в 4025 миллионов долларов. Таким образом, достигнутое снижение составляло 33 процента по трехпроцентным облигациям, 50 процентов по 4,5-процентным облигациям и 58,3 процента по пятипроцентным облигациям на сумму первоначального номинала. Для тех, кто хочет как следует разобраться в проблеме долгов, необходимо сделать еще несколько уточнений. На 15 июня 1925 года американское казначейство располагало по французскому политическому долгу облигациями на сумму 2 933 171 516, 25 доллара. По этим облигациям французское казначейство в соответствии с конвенциями 1918 года должно было выплачивать 5 процентов, уплату которых перестали с него требовать начиная с 15 мая 1919 года.

Несмотря на конвенции от 1 августа 1919 года, от 5 января 1920 года и от 9 марта 1920 года, в силу которых Франция должна была погасить свой коммерческий долг, так называемый товарный долг, путем трех массовых платежей 1 августа 1929 года, 9 мая 1930 года и 5 июля 1930 года, несмотря на это, комиссия по долгам согласилась применить к товарному долгу, как в прошлом, так и в будущем, те же условия погашения, что и для политического долга. Сумма коммерческих бон 1919 года была прибавлена к сумме облигаций политического долга. Я прошу обратить внимание на это обстоятельство. Купить товары, не заплатить за них и перепродать их — это то, что на особом жаргоне называется «карамбуль». Легко понять, почему позднее я отказался стать «карамбулером».

Другой важный факт. Было решено, согласно 2 статье соглашения, что, предупредив за 90 дней, Франция сможет перенести, до 15 июня 1932 года, частично или целиком платежи, превышающие 20 миллионов долларов, а после 1932 года всякий платеж основной суммы — в течение [307] трех лет. Этот пункт, о котором я напомнил в 1932 году, позволял нам в трудный момент отсрочить уплату части ежегодных взносов.

По прибытии в Вашингтон посол Анри Беранже, вручая президенту Кулиджу свои верительные грамоты, 21 января 1926 года, сказал:

«Что касается финансового урегулирования обязательств, взятых на себя Францией в связи с последней войной 1914–1918 годов, то она вновь подтверждает свою верность принципу святости международных соглашений. Невзирая на трудности восстановления, связанные с разрушениями, причиненными последним вторжением, Франция полна решимости погасить долги, на которые она пошла во имя своей защиты и защиты цивилизации, в наиболее короткий срок и настолько полно, насколько ей это позволяют ее теперешние и будущие возможности. Франция понимает, что нельзя добиться восстановления равновесия международной экономики, если все в мире не будут выполнять своих внутренних и внешних обязательств путем строгого восстановления кредита и доверия».

Чудесные слова! Впоследствии мы увидим, к каким последствиям они привели. Соглашение, названное соглашением Меллон — Беранже, было подписано 29 апреля 1926 года. Г-н Бриан, председатель совета министров, и г-н Пере, министр финансов, предложили палате его одобрить в виде проекта закона от 27 мая 1926 года.

18 июня 1926 года мне снова предложили сформировать кабинет. Понимая, что необходимо расширить правительственную платформу, я обратился не только к левым партиям, но и к г-дам Люсьену Ромье, Пьетри, Шампетье де Риб. Во второй половине дня в субботу, 19 июня, я вновь повторил свое предложение делегатам социалистов, но напрасно. Я потерпел неудачу.

Сразу же после соглашения Меллон — Беранже г-н Кайо возобновил в Лондоне в июле 1926 года переговоры, прерванные по случаю отставки г-на Рауля Пере. Как и соглашение Меллон — Беранже, соглашение от 12 июля 1926 года содержало две серии статей — одни, касающиеся окончательного расчета и ежегодных взносов в счет погашения французского долга, другие, касающиеся порядка платежей Франции Англии. Французский долг должен был быть погашен в 62 года: путем ежегодных взносов, возрастающих от 4 миллионов до 10 миллионов фунтов стерлингов в течение первых четырех лет, путем 27 взносов по 12,5 миллиона [308] фунтов стерлингов и 31 взноса по 14 миллионов фунтов стерлингов.

К соглашению было приложено несколько писем. В первом из них г-н Кайо указывал, что, беря на себя ответственность за подписание соглашения от 12 июля 1926 года, он должен заявить, что, по мнению французского правительства, возможность обеспечения в будущем уплаты и перевода сумм, необходимых для погашения французского долга Соединенным Штатам и Великобритании, в значительной степени зависела от сумм, подлежащих получению, от Германии в силу плана Дауэса. Таким образом, если бы, помимо воли Франции, эти доходы перестали поступать полностью или частично, причем эта часть должна превышать половину, возникло бы новое положение. Исходя из этого, французское правительство оставило за собой право заново обсудить вопрос в свете этих обстоятельств.

Г-н Черчилль дал следующий ответ:

«12 июля 1926 года.

Дорогой господин Кайо.

Я получил ваше письмо от 12 июля текущего года. Как я вам уже указывал, правительство Его Величества должно придерживаться точки зрения, согласно которой урегулирование военного долга Франции, которого мы достигли, зависит, как и сам этот долг, только от ответственности Франции.

Угодно ли вам будет обратить внимание, что изложенная вами гипотеза предполагает также уменьшение доходов от плана Дауэса и для Великобритании, доходов, которые мы приняли в расчет при урегулировании различных вопросов военных долгов. Это и есть один из тех факторов, о которых следует помнить, если бы правительство пожелало рассмотреть вопрос заново.

Помимо изложенных мною здесь оговорок, у меня нет возражений против сделанного вами заявления.

В случае если бы было сделано какое-нибудь изменение, мне кажется, я был бы вправе ожидать, что для уравнения положения всех кредиторов и другие страны-кредиторы Франции приняли бы в соображение аналогичное изменение должных им сумм.

Уинстон Черчилль». [309]

13 июля 1926 года г-н Черчилль, выступая в палате общин, говорил о значении этого пункта.

Соглашения Меллон — Беранже и Кайо — Черчилль были представлены в 1926 году в бюро палаты в форме законопроектов, подлежащих ратификации (№№ 2915 и 3211).

Когда в субботу, 17 июля 1926 года, я выступил в прениях, за которыми последовало падение кабинета Бриана — Кайо, меня подозревали в том, что я хотел завладеть властью. Это обвинение не выдерживает никакой критики. Начиная с 10 апреля 1925 года мне уже два раза предлагали сформировать кабинет, и я оба раза отказался. С другой стороны, нужно было рассуждать уж слишком поверхностно, чтобы предположить, что человек, занимавший спокойно и неоспоримо пост председателя палаты, то есть являвшийся третьим высшим должностным лицом в государстве, пожелал бы броситься в жуткую свалку. Когда пишут политическую историю, слишком часто забывают принимать в расчет убеждения.

Утверждали также, что я действовал из личной неприязни к г-ну Кайо. Нет ничего более неверного. При предшествующем парламенте я защищал изо всех сил, нередко подвергаясь за это озлобленным нападкам, осужденного Верховным судом. Я всеми силами протестовал против чудовищных вещей, в которых его так недостойно и несправедливо обвиняли. Более того, я думал и продолжаю думать до сих пор, что г-н Жозеф Кайо оказал республике огромную услугу, сыграв большую роль в установлении подоходного налога. Я думал и продолжаю думать до сих пор, что в марокканском вопросе он сумел избежать войны и дал восторжествовать нашим интересам. Я восхищался его образованностью и мужеством. Он часто вел со мной откровенные беседы. Однажды, предлагая мне от имени Бриана портфель, он сказал: «Напрасно все считают меня злым. Я просто старый избалованный ребенок. В своей семье я слишком рано привык к полному благосостоянию»{108}. Но я отстаивал свое право не разделять его точку зрения на роль исполнительной власти в критические моменты. Наша переписка, вполне дружественная в остальном, свидетельствует о разногласиях в этом вопросе. [310]

Вечером 16 июля, после заседания, посвященного запросам, когда я не мог ни на минуту покинуть свое председательское кресло, я узнал, что правительство представило финансовой комиссии проект о так называемых чрезвычайных полномочиях и добилось утверждения его. Что же произошло в комиссии? Об этом свидетельствует официальный протокол. Председательствовал г-н Анри Симон. Г-н Кайо заявил, что со времени его последнего доклада в палате финансовое положение приняло такой характер, что меры, предложенные правительством, становятся все более неотложными. У него никогда и в мыслях не было, сказал он, посягать на права парламента; однако при нынешних чрезвычайных обстоятельствах необходимо временно отменить некоторые его прерогативы, чтобы справиться с самым неотложным. Правительственный проект имеет своей целью преградить путь падению франка с помощью мер, которые сможет провести только правительство, располагающее чрезвычайными полномочиями. Радикальным средством для улучшения положения является стабилизация франка; этой стабилизации должен предшествовать, подготовительный период: прекращение обесценения валюты. Правительство требует этих полномочий не для того, чтобы ввести новые налоги, но для того, чтобы упорядочить старые, подлежащие, впрочем, ратификации законодательным путем.

Г-н Бриан отметил полное согласие между членами кабинета и настаивал на преимуществах быстрой процедуры. Председатель совета министров потребовал также, чтобы комиссия в кратчайший срок занялась изучением соглашений, касающихся межсоюзнических долгов. 19 членов комиссии задали министру финансов разные вопросы как конституционного, так и технического порядка. После того как члены правительства удалились, комиссия рассмотрела следующий вопрос: намерены ли члены комиссии перейти к обсуждению двух статей законопроекта? Произошло поименное голосование. Переход к обсуждению статей был одобрен 15 голосами против 10 при 13 воздержавшихся.

Вслед за голосованием г-н де Шапделен предложил дополнить текст статьи 1 в качестве приложения мерами, перечисленными в изложении мотивов. Г-н Жакье предложил изменить статью 1, специально оговорив, что правительству будет разрешено принимать путем декретов меры для финансового оздоровления «в пределах принятых им [311] на себя обязательств в его изложении мотивов». Комиссия вновь заслушала г-на Кайо по поводу этих двух предложений. Относительно первого он заявил, что он против процедуры, «которая загромоздила бы проект и чрезмерно затянула бы прения». Когда же министра спросили, как он относится к поправке г-на Жакье, он заявил, что, не возражая против нее, он предпочитает придерживаться правительственного проекта и не упоминать в законодательном тексте обязательств, достаточных самих по себе. 14 голосами против 13 комиссия отвергла поправку г-на Жакье. Затем она одобрила 8 голосами (против никого) текст статьи 1, измененный г-ном де Шапделеном следующим образом: «Правительство имеет право до 30 ноября 1926 года проводить посредством декретов, обсужденных и одобренных советом министров, финансовые реформы, а также восстанавливать стабильность валюты в соответствии с указаниями, перечисленными в приложении». После этого комиссия приняла весь текст.

Когда я узнал о голосовании комиссии, моя политическая совесть восстала против этого. В пятницу вечером и в субботу утром я советовался с несколькими близкими друзьями, разделившими мои опасения. Я хорошо помню их имена, но предпочитаю не называть их, чтобы не создать впечатления, что я перекладываю на них хотя бы малейшую долю той ответственности, которая должна лежать на мне одном. План, на который мы рискнули пойти, имел, на мой взгляд, тот недостаток, что он связывал наше финансовое восстановление с целой системой внешних займов, то есть с новой задолженностью Франции. Он предполагал, что мы немедленно согласимся на ряд важнейших дипломатических актов, и ставил наше восстановление в зависимость от этого согласия. Не подлежит сомнению, что мы задолжали американцам и англичанам, и я хотел выплатить эти долги (что я превосходно доказал позднее), но надо было, чтобы это было проведено на основе свободных соглашений, свободно обсуждаемых и заключаемых.

Наконец, и именно это требовало от председателя палаты депутатов выполнения его долга, законопроект от 9 июля 1926 года со своими двумя статьями (Палата, № 3192) разрешал правительству до 30 ноября 1926 года принимать путем декретов, обсуждаемых советом министров, все меры, необходимые для финансового восстановления и стабилизации валюты. «Те из этих декретов, говорилось в статье 2, которые [312] содержат фискальные мероприятия, подлежат ратификации законодательным путем при открытии очередной сессии 1927 года, причем меры, которые они предпишут, будут считаться окончательно принятыми». Фактически это означало приостановление полномочий парламента до конца текущего года, особенно в вопросе налогов, как это указывалось в изложении мотивов законопроекта.

Правительство оставляло за собой право пересмотра тарифа общего подоходного налога, снизив примерно на 30 процентов ставки самого высокого разряда; изменения тарифов налога, взимаемого при переходе права собственности к новому лицу; снижения ставок налога на передачу и на денежные переводы за границу, увеличения ставок шедулярных подоходных налогов; допускать перенос просроченных платежей по налогу на промышленную и коммерческую прибыль; изменения росписи сельскохозяйственных прибылей; отмены реестра купонов; повышения пошлин, например на колониальные товары и сахар, равно как почтовых, телеграфных и телефонных тарифов; что касается налога на торговые обороты — введения единой двухпроцентной ставки для внутреннего рынка, а также для импорта, в отношении сделок, не относящихся к категории предметов роскоши; повышения железнодорожных тарифов; пересмотра окладов, пенсий и всевозможных вознаграждений; запрещения некоторых видов импорта.

Существуют процедуры, которые могут увлечь страну дальше тех пределов, которые были для них намечены, и могут создать опасный прецедент. Тот председатель палаты, который в этих обстоятельствах не заявил бы о правах и обязанностях парламента, был бы, на мой взгляд, бесчестным председателем. «Настанет, быть может, день, — говорил я перед федерацией радикалов Роны 17 августа 1926 года, — когда меня поблагодарят за то, что я защищал институты и методы, необходимые для жизни партий и развития страны на путях законности».

Я старался выполнить свой долг, сохраняя, насколько это было возможно, самый примирительный тон.

* * *

Кабинет Бриана — Кайо пал. Общественное мнение было введено в заблуждение ложной информацией, согласно которой я якобы предлагал свои услуги в качестве главы [313] правительства. Это сообщение было ложным. Г-н президент республики поручил мне сформирование кабинета, указав, что это является моим долгом. Я был убежден, что подвергну себя опасности скорого падения, и указал на это главе государства, на которого это не произвело большого впечатления и который не пожелал посчитаться с моими доводами.

* * *

18 июля 1926 года я вновь обратился к социалистам с предложением о сотрудничестве. Я писал им: «Серьезность положения требует от меня быстрых решений, поэтому я прошу вас быть столь любезными и ответить мне нынче же вечером». Мне передали следующую резолюцию: «Перед лицом политической проблемы, возникшей в связи с новым правительственным кризисом, Постоянная административная комиссия заявляет в соответствии с решениями съезда, что социалистическая партия не может участвовать в правительстве, созданном другой политической партией. Она считает, что политика эвентуальной поддержки возможна лишь в границах, установленных съездами в Гренобле и в Клермон-Ферране».

Впрочем, 18 июля Леон Блюм писал мне в следующих выражениях: «Социалистическая группа, ознакомившись с письмом, которое вы ей направили, выражает вам свою благодарность. Она с живейшим удовлетворением заслушала отчет своих представителей о беседе, которую они имели с вами, и была счастлива узнать, что, добиваясь разрешения финансового и валютного кризиса, нависшего над страной, вы стремитесь приблизиться к принципам, вдохновлявшим ее собственные решения. Вот почему, отвечая на предложение, содержащееся в вашем письме, она не ограничивается ссылкой на решения последнего съезда, которыми она руководствуется в своих действиях. Она хочет подчеркнуть, что участие в кабинете не является, по ее убеждению, той формой сотрудничества, которая позволила бы ей оказать наиболее действенную поддержку правительству, которое вы собираетесь создать. В самом деле, партия неизбежно будет более требовательной в вопросах программы и методов действия правительства, в котором она примет участие, чем в отношении программы и методов действия того правительства, которому она будет оказывать парламентскую поддержку. И, может быть, ей будет [314] легче прийти к единогласию по вопросу этой поддержки, в то время как относительно вхождения в правительство большинство высказалось против. Социалистическая группа вновь заверяет вас, что усилия, которые вы предпримете для оздоровления финансов и восстановления валюты ценой напряжения сил всей нации, получат с ее стороны в соответствии с буквой резолюций ее съездов поддержку, лояльность которой проверена опытом». Я достиг согласия с представителями социалистов относительно необходимости искать путей финансового оздоровления, прибегая лишь к внутренним средствам. И все же они вновь отказали мне в поддержке.

Таким образом, я сформировал правительство из представителей своей партии и нескольких членов близких нам группировок. Я пытался осуществить национальное единство, необходимость которого казалась мне отныне неоспоримой и во главе которого мне хотелось бы видеть партию радикалов. Но все было тщетно. Оказывается, только вожди правой обладают необходимыми качествами для осуществления национального единства! Г-н Кольра стал вице-председателем совета и хранителем печати. Г-н де Монзи мужественно возглавил снова министерство финансов. Отчет показал, что правительство находится перед лицом величайших трудностей, которые требуют немедленного разрешения.

Состав правительства был опубликован 20 июля в «Журналь оффисьель».

21 июля г-н Моро, управляющий Французского банка, направил министру финансов следующее письмо с копией на мое имя:

«Как я уже имел честь устно сообщить вам вчера вечером, положение счета казначейства в банке еще более ухудшилось за минувший день. Сегодня утром лимит сумм, которыми казначейство вправе законно распоряжаться уменьшился до 60 миллионов франков. Приходится опасаться, как бы его окончательно не исчерпали за сегодняшний день и как бы наша еженедельная сводка, которая будет составлена вечером и опубликована завтра, не обнаружила превышения законного лимита авансов государству, в связи с чем банк был бы вынужден приостановить по всей стране платежи по счету казначейства.

Дабы немедленно обеспечить казначейству необходимые средства в ожидании результатов тех мер, которые ваш предшественник хотел осуществить, последний собирался [315] уступить банку свободный остаток валюты, сохранившийся от займа Моргана.

Я дал ему знать в своем письме от 19 июля, что генеральный совет согласился бы на эту операцию на условиях, изложенных в этом письме, и после того как правительство получит разрешение парламента.

Дабы не повредить мерам, которые надлежит принять правительству, чтобы обеспечить в дальнейшем регулярный приток средств казначейства, если только ваше министерство не располагает ресурсами, могущими быть реализованными немедленно, вроде тех, которые мог бы ему дать, например, учет части его портфеля, я считаю уступку упомянутой валюты, сегодня же одобренную обеими палатами, единственным средством избежать опубликования завтра задолженности казначейства банку и приостановки платежей, которое неизбежно последует за этим».

Нам приставили нож к горлу. Мне было известно отношение г-на Моро к левым политическим деятелям. Я выслушал его во время беседы, на которую он позднее сослался в статье в «Ревю де дё монд». Я показался ему очень смешным со своими разговорами о беспокойстве патриота, как и любой француз, верящий в возможность вести в такое время подобные разговоры с другим французом. Я был, очевидно, приговорен заранее. Но, конечно, меня заботила не судьба моего правительства. Я лишний раз убедился в том, как в трагические минуты власть денег торжествует над республиканскими принципами. В государстве, являющемся должником, демократическое правительство — раб. После меня в этом могли убедиться и другие. Будем надеяться, что этой муки избегнут впоследствии остальные! Если бы поставленная таким образом проблема оставалась бы неразрешимой, это противоречие имело бы для капитализма тяжелые последствия.

Во всяком случае, у нас не было выбора. Мы решили ускорить созыв палат и, прежде чем излагать наши финансовые проекты, потребовать голосования доверия, необходимого для всякого правительства, и одобрения проекта Моргана. Против нас была развязана кампания. Она дошла до форменного призыва к убийству. Сформированное мною правительство было в свою очередь опрокинуто. По крайней мере мне удалось заявить о своем убеждении, что страна должна «сама себя спасти». «Мы являемся принципиальными сторонниками абсолютной независимости ее действий во [316] всех областях, — заявили мы. Амортизационная касса должна быть независимой, и мы склонны утвердить ее дотации в случае надобности путем конституционных законов... Чтобы вознаградить держателей французских рент за принесенные ими жертвы, необходимо ввести равномерный налог на все статьи актива, не используемые для государственного кредита... Чтобы осуществить эту чрезвычайно срочную меру, мы добились республиканского единства, вполне совместимого с разделениями, к которым привела избирательная система, которую невозможно долее сохранять». Пока палата обсуждала запросы, вокруг Бурбонского дворца происходила манифестация. На бирже разразилась буря. Во вторник, 20 июля, курс фунта стерлингов поднялся до 240 франков 25 сантимов. Но в пятницу, 16 июля, то есть до моего выступления, он котировался в 208 франков 75 сантимов. В среду, 21 июля, перед моим падением, курс фунта был равен 222 франкам 75 сантимам. [317]