Глава четвертая.

Победа

После крупных весенне-летних баталий фронт на Западе стабилизировался у границ Германии. Обе стороны готовились к нанесению решающих ударов. Рассчитывая на то, что русские в ближайшее время начнут широкие наступательные действия, западные союзники приступили в середине осени к перегруппировке своих войск, планируя завершить войну в течение зимы. Со своей стороны, Гитлер все еще надеялся путем нечеловеческих усилий остановить продвижение армий противника и даже перехватить инициативу. Что касается Франции, то предстоящие сражения открывали перед ней перспективу добыть свою долю победы и вернуть славу своему оружию. В связи с этим я твердо определился в своих намерениях: наши войска должны участвовать в военных действиях наравне с войсками союзников. Я надеялся, что возрождение славы французского оружия вернет моим соотечественникам гордость за свою страну. Мне представлялось, что непосредственное участие наших соединений в военных действиях приведет к конкретным результатам, отвечающим интересам Франции.

Как известно, наши фронтовые части оперативно были включены в общую систему стратегии Западного фронта. Генерал Эйзенхауэр, по праву занимавший пост Верховного главнокомандующего, добросовестно и методично выполнял свои функции. Он умело руководил строптивыми помощниками и проявлял необходимую гибкость в отношениях с союзническими правительствами, которые доверили ему командование объединенными вооруженными силами. Я, со своей стороны, не собирался усложнять задачу Эйзенхауэра и передал в его полное подчинение крупные французские соединения, выделенные нами для участия в операциях вооруженных сил западных союзников. Кроме общей задачи, заключавшейся в уничтожении врага во имя будущего всего [149] человечества, нельзя было забывать о французских национальных интересах. Именно в этом я видел свою миссию. Для проведения в жизнь своей политической линии мне неоднократно приходилось вмешиваться в сферу стратегических задач даже в ходе разворачивающихся боевых действий.

Этого можно было бы избежать, если бы Франция занимала подобающее ей место в руководстве общей борьбой, если бы французское правительство имело наравне с главными союзниками возможность отстаивать в рамках коалиции свои военные интересы и если бы французский Генеральный штаб мог на регулярной основе участвовать в принятии стратегических решений. Но правительства Вашингтона и Лондона предпочитали безраздельно владеть правом на ведение войны, и «комбинированное» англо-американское командование ревностно хранило монополию на принятие оперативных планов. Учитывая, что речь шла о судьбе Франции, что в конечном итоге французские вооруженные силы составляли около четверти всего контингента войск Эйзенхауэра, а боевые действия велись на территории Франции с использованием ее шоссейных и железнодорожных коммуникаций, ее портов и средств связи, упрямство англосаксов, желавших во что бы то ни стало удержать в своих руках командные рычаги, представлялось мне чрезмерным. Чтобы смягчить последствия сложившейся ситуации, мне надо было, при случае, оказывать давление на верховное командование, а порой и использовать французские части вне рамок союзнических планов.

В военной сфере я опирался на штаб Национальной обороны, созданный еще во времена Алжирской кампании. Во главе штаба стоял генерал Жюэн, умный, расторопный военачальник, обладавший способностью сглаживать шероховатости в моих отношениях с союзниками и смягчать удары, которым порой подвергались мои подчиненные в силу свойственной мне манеры общения. Жюэн разрабатывал со своим штабом операции, но окончательное решение оставалось за мной. Что касалось административно-хозяйственной деятельности, вопросов вооружения и снабжения нашей армии, а также кадровой политики, этим занимались военный министр Дьетельм, министр военно-морского флота Жакино и министр военно-воздушных сил Тийон со своими начальниками штабов: Лейером, Лемонье и Валеном. Наиболее важными делами я занимался лично, принимая соответствующие [150] решения на заседаниях штаба Национальной обороны с участием трех министров и их помощников. После заседаний их участники расходились по своим кабинетам и усаживались за телефоны для урегулирования многочисленных трудностей, неизбежно возникавших перед нами, поскольку Франция была лишена собственных средств для ведения войны, ее необходимо было вооружить, создав боеспособную армию.

На мой взгляд, общий план нового наступления, разработанный Эйзенхауэром в октябре месяце, был хорошо продуман и не вызывал нареканий. Главнокомандующий намеревался нанести удар в направлении Рура с выходом на Рейн. Американской группе армий генерала Брэдли было приказано занять позиции между Дуйсбургом и Кобленцем, группа армий под командованием Монтгомери должна была войти в Голландию для прикрытия левого фланга американцев. Для прикрытия их правого фланга были выделены две армии группы Деверса, которым предстояло войти в Эльзас: армия под командованием Пэтча через Саверн, армия Делаттра — через Бельфор. Кроме того, на Делаттра возлагалась задача обеспечить прикрытие всей союзнической группировки вдоль альпийских предгорий.

Было предусмотрено также проведение вспомогательных операций. Битва на главном направлении требовала доставки морскими путями значительных материальных ресурсов. Однако, поскольку освобожденные французские и бельгийские порты практически были разрушены, главнокомандующий принял решение деблокировать Антверпен, для чего британским войскам было предписано захватить острова в устье Шельды. С другой стороны, учитывая тот факт, что портовые сооружения Бордо не подверглись особым разрушениям и их использование могло в значительной мере облегчить доставку во Францию необходимых грузов, я обратился к Эйзенхауэру с настоятельной просьбой выделить французам военно-технические средства для ликвидации немецких укреплений по обоим берегам Жиронды. В принципе, согласие на это было получено. Также на долю французских частей выпала задача заблокировать до их взятия другие укрепленные районы на Атлантическом побережье Франции — Ла-Рошель, Сен-Назер и Лориан.

В октябре мною была проведена реорганизация наших войск в соответствии с предполагаемым развитием событий. 1-я армия, состоявшая из семи дивизий — 1-й дивизии «Свободная Франция», 2-й и 4-й марокканских, 9-й колониальной, [151] 1-й и 5-й танковых, а также двух армейских корпусов и резервных частей, приданных армии еще в ходе Африканской и Итальянской кампаний, получила значительные подкрепления за счет Французских внутренних сил. Все ее подразделения были полностью укомплектованы. Были также сформированы новые полки, и в ближайшее время должна была вступить в строй новая, 14-я дивизия. Таким образом, для выхода на Рейн и его форсирования под командованием генерала Делаттра сосредоточивалось восемь дивизий со всеми необходимыми силами поддержки, резервами и службами.

В битве за Эльзас предполагалось использовать 2-ю танковую дивизию. Согласно моим указаниям, первоначально она была придана VII-й американской армии для освобождения Страсбура. В то же время 27-я альпийская дивизия и две горных бригады оставались в Альпах для прикрытия долины Роны, где проходили коммуникации армий Делаттра и Пэтча. Что касается Атлантического побережья, то 14 октября я поручил генералу Лармина командование группой войск «Силы Запада», снабжение которых горючим и боеприпасами обеспечивалось, по моему распоряжению, группой армий генерала Деверса. Генералу Лармина противостояло около 90 тыс. солдат вермахта в хорошо укрепленном районе. Из партизанских отрядов, поддерживаемых полками колониальных войск, североафриканскими отрядами и несколькими артиллерийскими батареями, принадлежащими различным частям, Лармина должен был сформировать три дивизии: 19-ю, 23-ю и 25-ю. Предполагалось, что «Силы Запада» приступят к активным действиям по ликвидации немецких плацдармов, как только с рейнского фронта будут переброшены необходимые подкрепления. Наконец, две формирующиеся дивизии — 10-ю и 1-ю — предполагалось оставить в распоряжении правительства: одну около Парижа, другую в окрестностях Буржа, и привлечь обе к боевым действиям в случае первой же необходимости. Таким образом, на заключительном этапе войны Франция могла выставить более пятнадцати дивизий. Это все, что удалось сделать в тяжелых условиях того времени. По сравнению с прошлым, это было очень мало. Как говорится, «Аллах, кто вернет мне мою могущественную армию?».

Что касается авиации, то в бой было брошено все, чем мы располагали. 30 сентября был создан 1-й французский авиационный корпус генерала Жерардо в составе двадцати авиагрупп [152] истребительной, бомбардировочной и разведывательной авиации, дислоцированных в районе Дижона. Этот корпус предназначался прежде всего для поддержки частей 1-й армии и был включен в военно-воздушные силы, которыми командовал маршал авиации Теддер{64}. Кроме того, в Англии продолжали базироваться семь авиационных групп, пять из которых поддерживали союзнические операции в Бельгии и Голландии, в то время как две группы тяжелых бомбардировщиков участвовали совместно со всей бомбардировочной авиацией союзников в уничтожении жизненно важных и промышленных центров Германии. Завершалось формирование шести авиационных групп под командованием генерала Корнильон-Молинье{65} для поддержки наших западных войск. Несколько эскадрилий оказывали поддержку нашим войскам, сражающимся в Альпах. Другие, базирующиеся в Северной Африке, обеспечивали безопасность морских баз и конвоев в Средиземном море. Две группы французских пилотов сражались на Восточном фронте вместе с русскими летчиками-истребителями. В целом, французская авиация насчитывала до тысячи боевых самолетов.

Французские военно-морские силы, состоявшие из сторожевых кораблей, морских охотников и подводных лодок, занимались сопровождением конвоев, уничтожением вражеских подлодок, торпедных катеров, каперских и транспортных судов противника, а также минированием прибрежных вод, оккупированных врагом. Адмирал Аржанлье руководил из Шербура операциями французских военно-морских сил в Атлантике, [153] проливе Ла-Манш и Северном море. В это же время эскадра в составе тяжелых крейсеров «Монкальм», «Жорж Лейг», «Глуар», «Эмиль Бертен», «Жанна д'Арк», «Дюге-Труен», семи легких крейсеров и более мелких судов, которой командовали сначала адмирал Обуано, а позднее адмирал Жожар, вела огонь из корабельных орудий по береговым укреплениям в Генуэзском заливе, все еще контролируемом войсками Кессельринга, и охраняла южное побережье Франции. Другая эскадра, ведомая адмиралом Рю, в которую, в частности, входили линкор «Лотарингия» и крейсер «Дюкен», осуществляла блокаду немецких гарнизонов на островах Атлантического побережья в ожидании приказа начать уничтожение противника. В этих же краях действовало несколько подразделений морской авиации. Кроме того, флот выставил три мотострелковых полка, усиленных бронетехникой, артиллерийский полк, несколько батальонов морской пехоты и десантно-диверсионных групп — все они принимали участие в операциях наземных войск. Французские тральщики занимались разминированием акваторий портов и рейдов. Наконец, на Тихом океане в войне против японцев участвовал вместе с военными кораблями союзников французский линкор «Ришелье». Хотя военно-морской флот противника был значительно ослаблен, от его окончательного уничтожения во многом зависел исход войны. Это обязывало наш флот, а вернее то, что он него осталось, сделать все возможное и невозможное во славу французского оружия.

В ноябре началось общее наступление союзников на Западном фронте. Одна за другой, с севера на юг, армии вступали в сражение. 14 ноября настала очередь 1-й французской армии. Перед ней была поставлена задача прорвать оборону немцев под Бельфором и выйти в район Верхний Эльзас.

Проведение основной операции генерал Делаттр возложил на 1-й армейский корпус, тогда как 2-му корпусу предстояло овладеть перевалами в Вогезах. В итоге двухнедельных боев, несмотря на непролазную грязь и снежные заносы, сопротивление восьми дивизий XIX-й немецкой армии было сломлено. Для этого генерал Бетуар стремительно выдвинул в направлении Бельфора 2-ю марокканскую дивизию, 5-ю танковую и несколько отрядов Французских внутренних сил левого фланга своей группировки, форсировал Лизену, уничтожив при этом немало немецких солдат и офицеров. В этой операции был убит немецкий генерал Охсманн, возглавлявший [154] оборону на данном участке. Затем Бетуар устремил свой правый фланг — 9-ю колониальную и 1-ю танковую дивизии — к Рейну. Надо сказать, что уже 19 ноября к Рейну, в районе Розно и Сен-Луи, вышли танки генерала Вижье, то есть из союзников французы первыми достигли великой европейской реки. 24 ноября наши войска освободили Мюлуз и Альткирк. Враг, однако, оказывал упорное сопротивление, продолжая удерживать хорошо укрепленные позиции вокруг Бельфора, и небезуспешно контратаковал наши части, продвигающиеся вдоль швейцарской границы.

В конечном итоге, наступление 2-го корпуса в Вогезах позволило 1-му корпусу добиться на равнине решающего успеха. 1-я дивизия «Свободная Франция», действовавшая на правом фланге Монсабера, смогла преодолеть южные отроги горного массива, захватив города Жироманьи и Мазво. В этой операции погиб вошедший в легенду командир дивизии генерал Броссе. Заменивший его Гарбе{66} соединился с войсками Бетуара на подступах к Бюрно, завершив окружение остатков сопротивляющихся немецких частей между Мелузом и Бельфором. Наступавшая севернее 3-я североафриканская дивизия Гийома овладела Жерарме и Корнимоном, а затем и перевалами Шлюк и Бюссан. За две недели боев 1-я армия уничтожила 10 тыс. немецких солдат и офицеров, 18 тыс. взяла в плен и захватила 120 орудий. К концу ноября Делаттр получил возможность нанести всеми силами армии удар по Кольмару.

В это же время его сосед генерал Пэтч вторгся в Нижний Эльзас, а VII-я американская армия, преодолев первый заслон немецкой обороны на линии Люневиль — Бламон, устремилась к Рейну на участке от Страсбура до Лотербура. Для [155] 2-й французской танковой дивизии открылся путь к освобождению столицы Эльзаса.

18 ноября дивизия получила приказ развить на савернском направлении успех американцев, прорвавших линию немецкой обороны, и Леклерк тут же бросил в бой свои танковые части. Действуя в рамках приказа, он развил американский успех, но при этом приложил все силы к тому, чтобы его танки первыми ворвались в Страсбур. Для этого он постарался обойти эшелонированные порядки немецкой обороны и не стал ввязываться в затяжные кровопролитные бои. Одно из его подразделений обошло с севера Страсбур, а затем и Фальсбур, где немцы возвели прочные укрепления. Однако на юге его ожидала нелегкая задача — пересечь Вогезы. Леклерк выбрал для своих танковых, артиллерийских и автотранспортных частей наименее удобные и наиболее рискованные пути следования, но которые позволяли ему не вступать в ненужные схватки с противником. Его продвижение было настолько стремительным, выбранные маршруты — через Сире, Вуайе, Реталь, Дабо — настолько неожиданными для врага, что встречавшиеся немецкие части, застигнутые врасплох, сдавались без боя или спасались бегством. Нередко колонны наступающих обгоняли бегущего противника. 22 ноября были освобождены Саверн и Фальсбур, захвачено много пленных, среди которых генерал Брюн, командовавший немецкими войсками на этом участке фронта.

Впереди был Страсбур. Танкам Леклерка предстояло пройти еще 35 км по равнинной местности, затем сломить сопротивление врага на подступах к городу и в самом городе, который был превращен в крепость и гарнизон которого численно превосходил силы французской дивизии. Но ветер победы дул уже в наши паруса, Леклерк запросил у командования разрешение идти на Страсбур. Генерал Пэтч, отдавая себе отчет, с какой целью ему была придана 2-я танковая дивизия, но понимая, что железо надо ковать, пока оно горячо, отдал Леклерку приказ о взятии Страсбура — почетная операция, руководство которой генерал Леклерк своими отважными действиями вполне заслужил.

23 ноября по праву считается днем завершения одного из самых блестящих эпизодов нашей военной истории. Пятью колоннами — по числу ведущих к городу дорог — 2-я танковая дивизия бросилась на штурм Страсбура. Немцы, на которых [156] неожиданные удары обрушивались со всех сторон, не успели организовать оборону. Отчаянное сопротивление оказали лишь опорные пункты перед мостами у Келя, к которым вперемежку с нашими боевыми машинами устремлялись спасающиеся бегством немецкие солдаты. Над казармами и административными зданиями, где укрылось 12 тыс. военнослужащих и 20 тыс. гражданских лиц, почти сразу же были вывешены белые флаги. Во второй половине дня Страсбур вновь стал французским городом. Ликующие жители толпами высыпали на улицы, приветствуя освободителей. Для взятия внешних оборонительных укреплений потребовалось еще двое суток. Генерал Фатерродт, укрывшийся в форте Ней, сложил оружие 25 ноября. Блестящему успеху способствовали тщательная подготовка стратегического плана, великолепное выполнение оперативных задач, а также огромное воздействие на французскую душу слов «Страсбур» и «Эльзас», которые звучали как призыв к победе.

Тотчас же после вступления в Страсбур генерал Леклерк отправил мне сообщение о его взятии. В тот же день я огласил эту новость на заседании Консультативной ассамблеи. Присутствующих в зале охватило радостное волнение, возвысившее их над будничными распрями. Нередко единство французской нации достигалось благодаря доблести ее армии.

Однако успехи французов и американцев в департаменте Верхний Рейн и Страсбуре не остудили пыл немцев и не вынудили их оставить Эльзас. Более того, они оказали яростное сопротивление к югу, западу и северу от Кольмара, готовясь последующими наступательными действиями вернуть утраченное. Гитлер лично вмешался в ход событий, приказав Гиммлеру взять на себя руководство военными и полицейскими операциями и возглавить политическую работу. Фюрер усилил семь дивизий XIX-й армии горной дивизией, переброшенной из Норвегии, танковой дивизией, укомплектованной только что сошедшими с конвейера «пантерами», которые превосходили наши «Шерманы», и несколькими другими воинскими частями, спешно направленными из внутренних районов Германии. Кольмарский плацдарм обеспечивал немцам прекрасные условия для ведения оборонительных действий. Они развернули на нем — непосредственно к югу от Страсбура — свой правый фланг, защищенный труднопреодолимыми естественными водными преградами Иль и Рейн и каналом Рона-Рейн. Их левый фланг был прикрыт лесистыми склонами Хардта, неприступные [157] хребет и склоны Вогез также по-прежнему находились в руках немцев. Если французам для переброски войск с одного конца линии фронта на другой требовалось огибать горный массив по труднопроходимым дорогам большой протяженности, то немцам для этого достаточно было проделать кратчайший прямой путь между двумя точками дуги. Расположенный у них в тылу, на баденской стороне Рейна, лесистый горный массив Шварцвальд обеспечивал их артиллерии прекрасные позиции и удобные места для наблюдательных пунктов, все это позволяло вести прицельный огонь по расположенным на равнине французским войскам. Было очевидным, что 1-ю армию Делаттра, готовившуюся начать битву за Кольмар в первых числах декабря, ждали серьезные испытания.

Следует отметить, что на такое же яростное сопротивление западные союзники наталкивались по всему фронту. В группе армий Монтгомери канадско-польской армии под командованием Крерара{67} с трудом удалось деблокировать Антверпен, а английская армия генерала Демпси{68} медленно продвигалась в обход Нимега. В группе Брэдли армии Симпсона и Ходжеса{69} преодолевали сопротивление немцев севернее и южнее Ахена, отвоевывая в тяжелых боях метр за метром. Армия Паттона, овладев Мецом, не без труда вышла к реке Саар. Что [158] касается генерала Деверса, то ему удалось усилиями армии Пэтча достичь Лотербурга. Но, вынужденный прийти левым флангом на помощь своему северному соседу, он растянул линию фронта на участке Делаттра, не имея при этом возможности хоть как-то компенсировать снижение боеспособности французских войск, что еще более затруднило продвижение 1-й французской армии. В довершение всего, зима 1944 выдалась на редкость суровой. Солдаты мерзли, дороги покрывались льдом или уходили под снег, движение транспорта замедлялось. Все это сказывалось на материальном снабжении войск, их передислокации и на темпах наступления в целом. На морских коммуникациях немецкие подводные лодки, прилагая отчаянные усилия, продолжали топить транспортные суда союзников, а то, что приходило в разрушенные порты, разгружалось медленно и с большими трудностями.

Однако, несмотря на все невзгоды, 1-я французская армия не забывала о своей главной миссии — завершении освобождения Эльзаса. Теперь ее линия фронта протянулась дугой от швейцарской границы до предместий Страсбура. Сама столица Эльзаса была включена в зону действия VII-й американской армии, хотя гарнизоном в ней расположилась французская бригада «Эльзас-Лотарингия». Армия генерала Делаттра получила подкрепление в виде переброшенной к югу от Страсбура дивизии Леклерка и 36-й американской дивизии. С другой стороны, генерал Деверс вывел из ее состава 1-ю дивизию «Свободная Франция», передислоцированную в район Руайана.

В начале декабря 1-я армия перешла в наступление на кольмарском направлении. В ходе упорных двухнедельных боев ей удалось добиться определенного успеха на южном участке фронта у Танна, который был освобожден, и на северном — в районе городов Селеста и Рибовилле. Одновременно тяжелые бои с переменным успехом велись на вогезском хребте за город Онек и перевал Боном. Но для победного завершения этого лобового наступления по всему фронту у Делаттра не хватало ни материальных, ни людских ресурсов.

Неожиданно немцы перешли в мощное контрнаступление в Арденнах. Немедленно и без того скудное снабжение боеприпасами, как и воздушная поддержка наших войск, прекратились и были переориентированы на участки фронта, атакованные противником. В итоге 1-я французская армия приостановила свои наступательные операции. Совсем, казалось, [159] близкий час победы отодвинулся, и войска охватило разочарование. Возникшее состояние неуверенности сразу же породило — после долгих и изнурительных боев — чувство усталости.

В середине декабря я вернулся из поездки в СССР и не мог не заметить упадка духа в нашей эльзасской армии. Сложившаяся ситуация обеспокоила меня, но не удивила. Зная высокие боевые качества немецкой армии, я не сомневался, что она сможет еще в течение многих месяцев наносить ощутимые удары по войскам союзников. Должен также сказать, что с точки зрения национальных интересов я особо не сожалел о затяжке боевых действий — при каждой затяжке росли вес и значимость вклада Франции в общее дело коалиции. Главное заключалось в том, чтобы не утратить боевого настроя наших войск.

Сохранить боевой дух в войсках не составляло бы трудности, если бы армия ощущала поддержку французского общественного мнения. Но тут-то как раз и возникали проблемы. Нельзя сказать, что французский народ не признавал заслуг тех, кто сражался за его судьбу. Однако сражавшиеся находились где-то далеко и представлялись ему чуть ли не людьми посторонними. Для многих освобождение страны отождествлялось с окончанием войны, и то, что последовало за освобождением, вроде бы не имело к ним никакого отношения. К тому же военными действиями руководили союзники, и на их же долю приходилась главная тяжесть ведения войны. Многие французы, болезненно воспринявшие поражение 1940, не проявляли большого интереса к сражениям, в которых французская армия не играла, к сожалению, ведущей роли. К этому надо добавить, что крах 1940, прогитлеровская направленность капитулянтского режима в военной области, конформизм правительства Виши и введенные им жестокие порядки породили в обществе отчужденность по отношению к профессиональным военным. В результате политических деятелей и прессу интересовали совершенно любые другие темы, но только не военная кампания, успех которой, по их мнению, был предопределен и за которой немедленно последует разоружение. Видя, сколь скудно и поверхностно освещается в печати участие французских войск в действиях союзников, я пригласил на беседу руководителей газетных изданий и призвал их уделять больше внимания событиям на фронте. В ответ я услышал: «Мы приложим все усилия, чтобы [160] исправить положение. Но нам приходится считаться со вкусами читателей, которых мало волнует военная тема».

Как раз в этот период, 18 декабря, генерал Делаттр сообщил мне о трудностях, испытываемых его армией. Он писал, что обратился с просьбой к генералу Деверсу откомандировать в его распоряжение две новые дивизии, обеспечить поддержку с воздуха, выделить дополнительные технические средства и боеприпасы, без чего ему не удастся овладеть Кольмаром. Одновременно командующий 1-й армией обратил мое внимание на подавленное состояние его подчиненных. По его мнению, этот упадок духа был вызван не столько понесенными потерями, усталостью или зимними холодами, сколько ощущением оторванности от нации. «На всех ступенях иерархической командной лестницы, — писал мне генерал Делаттр, — особенно среди офицеров, господствует мнение, что страна забыла и покинула армию». Далее в своем донесении он отмечал: «Некоторым даже кажется, что их, как переброшенную извне регулярную армию, сознательно приносят в жертву». И ниже добавил: «Глубинная причина этого морального кризиса кроется в том, что в войне не участвует нация».

Я не мог не отреагировать на беспокойство и разочарование генерала Делаттра, вызванных безразличием нации к его прославленной армии, которая провела целый ряд блистательных операций, захватив многочисленные трофеи и массу пленных. Я заверил его, что его войска пользуются всенародной поддержкой, и просил довести мои слова до каждого солдата и офицера. Выразив ему полное доверие, я поддержал его ободряющей фразой: «Вы, как и все союзнические армии, переживаете нелегкий период, но вы выйдете из него с честью и покроете себя славой». Со своей стороны, я распорядился усилить 1-ю армию Делаттра в предчувствии приближения часа решающего стратегического наступления.

18 декабря мною был отдан приказ об отправке на фронт 10 тыс. новобранцев, проходивших подготовку на сборных пунктах. На следующий день я сообщил союзному командованию, что в связи с наступлением немцев в Бельгии согласен с приостановкой наступления на Руайан и срочным возвращением 1-й дивизии «Свободная Франция» в Эльзас, что и было незамедлительно сделано. Несколькими днями позже я отправился с инспекционной поездкой в 10-ю дивизию, расквартированную в районе Фонтенбло. Эта дивизия была сформирована [161] по приказу генерала Бийотта в основном из жителей Парижа, принимавших участие в уличных боях по освобождению столицы. Знакомство с новым формированием еще раз убедило меня, что при наличии опытных садовников дерево воинской доблести вырастет с крепкой и пышной кроной. В 10-й дивизии еще ощущались как недостатки в военной подготовке, так и нехватка снаряжения, но я, тем не менее, решил отправить ее на фронт, о чем тут же сообщил ее командованию. Проходя по заснеженному плацу, пятнадцать тысяч молодых солдат — будущих участников решающих сражений — смотрели на меня глазами, переполненными гордостью.

Канун Рождества и следующий день я вместе с Дьетельмом и Жуэном провел в 1-й армии. Объезжая воинские части, я знакомился с Эльзасом. В Страсбуре, первом пункте нашей поездки, меня приветствовала ликующая толпа празднично одетых горожан, несмотря на то что положение в городе походило на осадное, Кель все еще находился в руках немцев, повсюду слышались разрывы снарядов, а гарнизон, которым командовал генерал Шварц, был малочислен и плохо вооружен. Комиссар Республики Блондель, префект Элен и мэр Фрей рассказали мне о трудностях восстановления французской администрации в городе. Естественно, что решение задач национального возрождения требовало гарантий стабильного развития. Таких гарантий пока не существовало.

Затем я посетил 2-й армейский корпус. Из беседы с Монсабером, командиром корпуса, я понял, что его энтузиазм не может компенсировать того, чего ему недоставало для прорыва позиций противника между Рино на Рейне и Лапутруа в Вогезах. У 2-й танковой дивизии были свои проблемы. Уже несколько недель кряду она безуспешно атаковала оборонительные позиции немцев у Виттенема. Танкисты устали, местные жители были встревожены и озабочены. В Эрстене вместе с генералом Леклерком и солдатами я отстоял ночную мессу. Повсюду господствовал дух надежды, но не победной радости. На следующий день я посетил прославленную 3-ю американскую дивизию, которая сменила 36-ю. Живой и приятный в общении генерал О'Дэниел доложил об ограниченных успехах дивизии, ведущей бои вокруг Кайзерсберга. В 3-й североафриканской дивизии Гийом рассказал мне о трудностях ее продвижения в районе Орбе.

Через Жерадме и Бельфор я перебрался в район действия [162] 1-го армейского корпуса. Командующий корпусом генерал Бетуар объяснил обстановку, отметив, что с имеющимися в его распоряжении силами он вынужден был остановить наступление на своем участке фронта на линии Серне. Под Танном и Алькирком генералы Карпантье{70} и Сюдр{71} представили мне подразделения своих дивизий: соответственно 2-й марокканской и 1-й танковой. Оба считали, что их сил недостаточно для продолжения наступательных действий. В Мюлузе парадным маршем передо мной прошла дивизия Маньяка, но северная окраина города по-прежнему оставалась в руках немцев и выбить их оттуда у нас не хватало сил.

В Мюлузе, как и повсюду, население демонстрировало свои патриотические чувства. Но ликование и энтузиазм не давали забывать о том, что пришлось пережить за годы войны каждой эльзасской семье. Из бесед с представителями городских властей и делегациями, возглавляемыми префектом Фонлю-Эсперабе, я узнал, сколько горя и бед принесла эльзасцам немецкая оккупация с ее жестоким режимом и мобилизацией в ряды вермахта эльзасских мужчин, многие из которых погибли на Восточном фронте или оказались у русских в плену. Кроме того, явно ощущалось беспокойство относительно ближайшего будущего: что будет, если враг, который совсем рядом, перейдет в наступление и вернется в Эльзас? По возвращении в Париж я подвел итог всему увиденному и услышанному: французская армия сильна, но устала; население Эльзаса относится к Франции лояльно, но обеспокоено будущим. Я пришел к выводу, что во избежание серьезных неблагоприятных [163] последствий от меня потребуется решительное и незамедлительное вмешательство.

Одно из таких неблагоприятных событий возникло сразу же. Немецкие войска пошли на прорыв в Арденнах и вынудили наше верховное командование принять решение об эвакуации Эльзаса и отводе армий Пэтча и Делаттра к Вогезам.

Наступление маршала Рундштедта, бросившего в прорыв между Эхтернахом и Мальмеди 24 дивизии, в том числе 10 танковых, развивалось стремительно. К 25 декабря немецкие войска почти вплотную подошли к Маасу по обе стороны от Динана, что позволяло им в дальнейшем, захватив Намюр и Льеж, выйти в тыл голландской группировке союзников. Как следствие такого развития событий генерал Эйзенхауэр счел необходимым подчинить все силы одной задаче — остановить, а затем и отбросить войска противника, продвинувшиеся уже на 80 км. Он приказал Монтгомери возглавить оборону союзников на правом фланге, а генералу Брэдли — бросить войска Паттона в контрнаступление на левом фланге. Однако справа от Паттона, в районе Форбака, нерешительные действия армии Пэтча вынудили Деверса бросить ей на помощь 2-ю французскую танковую дивизию, выведя ее из подчинения Делаттра, чья армия оказалась ослабленной. В то же время активизировали свои действия окруженные в Кольмаре немецкие части. В Эльзасе складывалась непредсказуемая ситуация. Главнокомандующий решил, что если враг перейдет в наступление и на этом участке фронта, то придется отвести войска к Вогезам и прежде всего оставить Страсбур. Вслед за чем были отданы соответствующие распоряжения.

Со стратегической точки зрения, эвакуация союзных войск из Эльзаса, в частности из Страсбура, представлялась логичной. Но для Франции она была неприемлемой. Оставить без боя одну из ее провинций, тем более такую, как Эльзас, позволить немецким войскам с триумфом вернуться в отвоеванные у них города Страсбур, Мюлуз, Селеста, куда тут же явятся гиммлеровские гестаповцы, значило оскорбить честь нации и армии, посеять среди эльзасцев сомнение в действиях и истинных намерениях Франции — их исторической Родины, подорвать веру французского народа в генерала де Голля. С этим я согласиться не мог. Если бы я дал такое согласие, его нетрудно было бы объяснить обязанностью выполнять приказы союзного командования, несущего ответственность за исход кампании. Но в данном [164] случае никакие объяснения не имели смысла, поскольку французское правительство вверило свои войска иностранному командованию при непременном условии их использования в соответствии с интересами Франции. При несоблюдении этого условия руководство страны было обязано вернуть их под свое начало. Я решил действовать именно в этом духе. Я пошел на это с тем более спокойной совестью, что Ставка главнокомандования не сочла нужным известить меня о планах, непосредственно затрагивающих интересы Франции.

Надо сказать, что, несмотря на молчание союзного командования, некоторые из его действий меня настораживали. Например, 19 декабря мне донесли, что Делаттр, запросивший у Деверса подкреплений для возобновления наступления на Кольмар, получил отказ. Ему было сказано, что, поскольку под угрозой находится вся группа армий, думать следует скорее об обороне, чем о наступлении. На Рождество, во время моей инспекционной поездки на фронт, я узнал, что по указанию свыше Делаттр отдал приказ подготовить под Жироманьи оборонительные позиции для отхода на случай прорыва вражеских войск у Бельфора и отвел к Люксею 4-ю марокканскую дивизию. 27 декабря, как мне стало известно, генерал Деверс перевел свой командный пункт из Фальсбура в Виттель, то есть на 120 км дальше в тыл от линии фронта. На следующий день он отдал находящимся под его командованием войскам приказ отходить к Вогезам в случае перехода противника в наступление. Во исполнение этого распоряжения Делаттр приказал своей 1-й армии «организовать эшелонированную оборону с тем, чтобы максимально задержать продвижение противника, если тому удастся прорвать передовые позиции...».

Французская войсковая разведка действительно сообщала о подготовке противником наступления в направлении Саверна. Наши офицеры связи были свидетелями царящей в штабах тревоги, если не сказать паники, перед лицом ожидаемого немецкого наступления. На фронте, в тылу, в Париже множились слухи о быстром продвижении армии Рундштедта, о мифических парашютистах из милиции коллаборациониста Дарнана и немецких десантных отрядах, забрасываемых в различные районы Франции, об обещании, сделанном якобы Гитлером, лично прибыть в Брюссель и вновь присоединить к Рейху Страсбур не позднее Нового года.

Необходимо было приступать к решительным действиям [165] без всяких проволочек. 30 декабря я поручил генералу Вижье, получившему пост губернатора Страсбура и отправлявшемуся к месту назначения, срочно встретиться с Делаттром в Монбельяре и Деверсом в Виттеле и передать тому и другому от моего имени, что при любых обстоятельствах оборона Страсбура должна быть и будет организована. Он должен был сообщить им также о прибытии в ближайшее время 10-й дивизии, которую я подчинил 1-й французской армии. В то же время я дал указание генералу Доди, губернатору Меца и командующему северо-восточным сектором, удерживать переправы на Маасе, открывающие путь на Живе, Мезьер и Седан с тем, чтобы на случай, если действующие по соседству американские войска начнут неожиданный отход, французская территория в этом районе не оказалась беззащитной. В распоряжение генерала Доди я незамедлительно направил с этой целью 50 тыс. человек из Французских внутренних сил, правда довольно слабо вооруженных.

Пока генерал Вижье добирался до Страсбура, Жуэн в беседе, состоявшейся 1 января, изложил мне ситуацию, подчеркнув нависшую над Эльзасом опасность. Как начальник штаба Национальной обороны, он был предупрежден Ставкой в Версале о настоятельной необходимости незамедлительной переброски в Арденны всех резервов союзников, о возможных тяжелых последствиях начавшегося немецкого наступления на Саверн для группы армий Деверса и о полученном Деверсом приказе генерала Эйзенхауэра отвести свои армии к Вогезам в целях сокращения линии фронта. Это решение было принято под впечатлением необычного налета вражеской авиации. 1 января десятки реактивных самолетов со свастикой на крыльях впервые в мире появились в небе, легко расправились с американскими истребителями в воздушном бою и уничтожили значительное число самолетов союзников на аэродромах. Этот налет, хотя его и следует отнести к нетипичным, вселил в союзное командование дух глубокого пессимизма, который должен был отразиться на судьбе Эльзаса. Времени было в обрез, ситуация требовала моего вмешательства.

Страсбур не должен пасть. Это было моей первой задачей. Чтобы наверняка добиться этой цели, у меня не было иного пути, как лично отдавать приказы командованию 1-й армии, а это означало, что оно должно было поступать вопреки распоряжениям союзнического командования и, к тому же, расширить [166] зону своего действия, включив в нее Страсбур, который находился в секторе VII-й американской армии. Я исходил из того, что если генерал Эйзенхауэр захочет — а я желал этого — сохранить под своим командованием входящие в коалицию французские воинские соединения, он должен будет согласиться с внесенными мною изменениями в предписанные им действия. Во второй половине дня 1 января я направил свои распоряжения генералу Делаттру. Касаясь решения союзнического командования отвести линию фронта к Вогезам, я писал: «Само собой разумеется, что французская армия не может пойти на сдачу Страсбура... В случае, если союзные войска покинут занимаемые ими сегодня позиции к северу от расположения 1-й французской армии, приказываю вам возглавить и обеспечить оборону Страсбура».

Одновременно я обратился к генералу Эйзенхауэру с недвусмысленным посланием. Я указал, что стратегические причины, побудившие главнокомандующего принять решение об отводе войск, для меня вполне очевидны, но при этом утверждал, что «со своей стороны, французское правительство не может, естественно, оставить Страсбур врагу, не приняв всех необходимых мер для его защиты». Я высказал мнение, что в случае, если американцам не удастся удержать виссамбурский выступ, «Страсбур, по крайней мере, мог бы организовать оборону... хотя бы по линии канала Марна — Рейн», и что я готов «направить в этот район все формирующиеся французские части... и, в первую очередь, 10-ю дивизию генерала Бийотта». В заключение я написал: «Французы будут защищать Страсбур в любом случае». Одновременно я отослал телеграммы Рузвельту и Черчиллю, чтобы поставить их в известность о планах верховного командования оставить Эльзас, обратить их внимание на серьезные последствия этого шага для Франции и сообщить о своем несогласии с этими планами.

Утром 2 января я подтвердил телеграммой Делаттру свой приказ, отправленный ему письмом накануне вечером. В полдень генерал Вижье, прилетевший в Париж, сообщил мне о поставленных перед ним задачах. Тремя часами ранее он был принят в Ставке Южной группы армий в Виттеле, где Деверс разъяснил ему, что, поскольку враг наступает на Саверн, Делаттру и Пэтчу приказано приступить к отводу войск и что американские части уже начали отходить. В связи с этим я поручил Жуэну подтвердить Эйзенхауэру, что Франция сама будет [167] защищать Эльзас находящимися в ее распоряжении силами и средствами. Жуэн должен был также сообщить о моем прибытии назавтра в Ставку главнокомандующего.

Мне, как, впрочем, и всем, было хорошо известно, что возложенная мною на генерала Делаттра миссия таила огромный риск. К тому же выпадение 1-й армии в самый разгар битвы из союзнического ансамбля тяжелым камнем ложилось на душу ее командующего. Он не мог не видеть рискованности моих намерений и глубоко переживал разрыв стратегически важных связей солидарности и иерархической подчиненности, в системе которых занимал видное место. И тем не менее, Делаттр понимал, что в конфликте приоритетов долг первоочередного служения Франции, а значит, и необходимость выполнять мои приказы несомненно оставляют позади все другие соображения.

Кстати, он сам заранее мысленно подготовил себя к тому, что ему надлежало сейчас делать, исполняя мои приказы. Встреча с генералом Вижье в ночь на 31 декабря, послания, полученные им от комиссара Республики и мэра Страсбура, а главное, его собственное видение происходящего позволили ему оценить всю пагубность намечавшегося отвода войск. Утром 2 января он отправил Деверсу письмо с объяснением своей позиции: «В силу большой протяженности занимаемого участка фронта и слабости вооружения, — писал он, — 1-я французская армия не в состоянии организовать непосредственную оборону Страсбура. Но она полна решимости сделать все от нее зависящее, чтобы прикрыть город с юга». Далее в письме Делаттр настоятельно просил Деверса, чтобы VII-я американская армия «бросила в бой последние силы ради спасения Страсбура». В результате, получив от меня 2 января письмо с указанием ему его задач, он не усмотрел в нем ничего, что бы шло вразрез с его собственными взглядами. Однако на лицо имелся категорический приказ Деверса отходить к Вогезам и занять там позиции к утру 5 января.

Генерал Делаттр отправил мне 3 января ответное послание, с которым передавал текст полученного им от Деверса приказа об отходе. Он сообщал о своем намерении выдвинуть к Страсбуру 3-ю североафриканскую дивизию, позиции которой займет 10-я дивизия, но при этом, по его мнению, следовало бы приостановить действие моего приказа до получения согласия со стороны союзного верховного командования. В [168] обоснование своей точки зрения Делаттр ссылался на «необходимость прикрытия его левого фланга силами VII-й американской армии», а также на «стержневую роль, которую играла его 1-я армия в союзнической группировке».

Я, естественно, был крайне заинтересован в том, чтобы генерал Эйзенхауэр вошел в мое положение. Но независимо от того, какую позицию он займет, для себя я решил, что 1-я французская армия должна выполнить отданные мною приказы. В очередном письме, отправленном генералу Делаттру по телеграфу утром 3 января, я расставил все точки над «i». «Мне не очень понравилось, — писал я, — Ваше последнее послание... 1-я армия и Вы лично являетесь составной частью союзнической группировки войск в силу той единственной причины, что так решило французское правительство, и исключительно до того момента, пока им не будет принято иное решение... Если Вы уже приготовились или готовитесь оставить Эльзас, правительство не может пойти на это без крупного сражения, даже — и я повторяю это — даже если Ваш левый фланг оказался или окажется открытым в результате отвода войск Вашими соседями». Одновременно я отправил письмо Эйзенхауэру в подтверждение своего решения.

Итак, правительство взяло на себя всю полноту ответственности, и его воля была открыто провозглашена. Этого было достаточно, чтобы генерал Делаттр тут же приступил к действиям, которых я от него ждал. Он вложил в них всю свою душу и все умение. В тот же вечер, 3 января, он телеграфировал мне, что «один пехотный полк будет направлен ночью в Страсбур, а 5 января на место прибудет дивизия Гийома, готовая к обороне города».

Во второй половине дня 3 января я прибыл в Версаль. При мне находился Жуэн. Черчилль, получив мое послание, также собирался прибыть с желанием, судя по всему, выступить в роли посредника. Генерал Эйзенхауэр изложил ситуацию, которая действительно представлялась крайне серьезной. Он не стал скрывать ни масштабов и мощи немецкого наступления в Арденнах, ни появления у противника новых видов оружия, в том числе реактивной авиации и танков типа «пантера», которые поколебали моральный дух союзнических войск и поразили даже его самого. «В настоящее время, — говорил он, — главная угроза, похоже, предотвращена. Но необходимо вернуть утраченные позиции и вновь овладеть инициативой. [169]

Мне, следовательно, надлежит восполнить резервы. Говоря об Эльзасе, где в течение двух суток противник развивает свой успех, я должен сказать, что кольмарский плацдарм делает наши позиции непрочными. Именно поэтому я отдал приказ занять другие, менее протяженные».

«Если бы мы проводили военные игры, — заявил я Эйзенхауэру, — я мог бы с Вами согласиться. Но я смотрю на вещи под несколько иным углом зрения. Отступление в Эльзасе ведет к захвату врагом французской земли. С точки зрения стратегии, к этому факту можно отнестись лишь как к тактическому маневру, но для Франции это означало бы национальную катастрофу. Ибо для французов Эльзас — святая земля. С другой стороны, поскольку немцы считают эту провинцию своей территорией, они в, случае ее захвата, жестоко отомстят населению за героически проявленный патриотизм. Французское правительство не желает возвращения немцев в эту провинцию. В настоящее время речь идет о Страсбуре. Я отдал 1-й французской армии приказ защищать город. В любом случае она подчинится моему приказу. Но будет прискорбно, если это вызовет распыление союзнических сил и, возможно, даже нарушит систему единого командования, на практике осуществляемую коалицией. В связи с этим я обращаюсь к Вам с просьбой пересмотреть Ваш план действий и самому отдать приказ Деверсу твердо удерживать позиции в Эльзасе».

Эти слова произвели на главнокомандующего впечатление. Однако он счел необходимым выдвинуть возражение принципиального порядка: «Для того чтобы я изменил свои военные приказы, — ответил мне этот выдающийся солдат, — Вы приводите политические причины». — «Армии, — возразил я, — созданы для осуществления политики государств. Вы знаете лучше других, что стратегия охватывает не только чисто военные, но и моральные факторы. Для французского народа и французских солдат судьба Страсбура имеет огромное моральное значение». В таком же духе по этому вопросу высказался Черчилль. «Всю жизнь, — заметил он, — я являюсь свидетелем того, какое место занимает Эльзас в чувствах французов. Я, как и генерал де Голль, думаю, что этот фактор следует принять во внимание».

Прежде чем согласиться с моей точкой зрения, генерал Эйзенхауэр предложил мне подумать, какая судьба ждет 1-ю французскую армию, если она решит действовать независимо [170] от союзных армий. Он дал даже понять, что в этом случае американцы могут прекратить поставки горючего и боеприпасов. Со своей стороны, я также предложил ему хорошо подумать о том, что, позволив врагу разгромить оставшиеся в одиночестве французские войска, верховное командование рискует оказаться перед лицом непоправимого нарушения баланса сил, а лишив наши войска средств ведения боевых действий, вызовет по отношению к себе гнев французского народа, который может воспротивиться использованию на его территории железных дорог и средств связи, необходимых для союзнических операций. Я бы предпочел не думать о подобных перспективах, а уверовать в стратегическую мудрость главнокомандующего и его преданность делу коалиции, составной частью которой является Франция.

В итоге Эйзенхауэр согласился с моим видением сложившейся ситуации и сделал это со свойственным его характеру подкупающим чистосердечием. Он тут же связался по телефону с генералом Деверсом и приказал ему приостановить на данный момент отвод войск и ждать от него письменных распоряжений. Эти распоряжения были доставлены генералом Беделл-Смитом{72} на следующий день. Я договорился с Эйзенхауэром, что Беделл-Смита будет сопровождать Жуэн, что для меня служило дополнительной гарантией, а для исполнителей приказов — доказательством достигнутого соглашения.

Сидя по-домашнему за чаем после острой дискуссии, Эйзенхауэр доверительно рассказал мне, насколько усложняют ему его задачу, в самый разгар переживаемого армиями кризиса, различные требования участвующих в коалиции правительств, всевозможные претензии недоверчивых командующих родами войск — сухопутных, военно-морских, военно-воздушных, принадлежащих разным странам, личные амбиции его главных помощников. «В настоящее время, — сказал он, — большие хлопоты мне доставляет Монтгомери, выдающийся полководец, но злой на язык критик и страдающий подозрительностью подчиненный». — «За славу надо платить, — ответил [171] я. — Но Вы выйдете победителем». Покидая отель «Трианон», мы расстались добрыми друзьями.

Последующие две недели были заполнены событиями, связанными с битвой за Страсбур. 1-я армия вермахта развивала наступление со стороны расположенного у Агно леса, а XIX-я армия успешно форсировала Рейн к северу и югу от эльзасской столицы. Под Агно американцам пришлось отступить, но в конце концов им удалось остановить противника на Модере. У Гамбена дивизия Гийома, а на направлении Эрстена дивизия Гарбе и бригада Мальро также отступили, хотя в дальнейшем и восстановили положение. Но Страсбур неизменно оставался в наших руках. К 20 января появились первые признаки того, что враг выдохся и потерял боевой задор. Та же картина складывалась в Арденнах, где союзники вернули почти всю утраченную ранее территорию. На Восточном фронте русские перешли в яростное наступление. По всей Германии авиация союзников наносила сокрушительные бомбовые удары. На морских коммуникациях потери союзнических транспортных судов уменьшились. Гитлер, конечно, располагал еще силами продлить на несколько месяцев сопротивление великого народа и его великой армии. Но приговор истории был уже подписан, и сражением за Эльзас Франция поставила под ним свою подпись.

Еще вчера поражение под Кольмаром поколебало дух 1-й французской армии. Но уже сегодня сохранение Страсбура вызвало всеобщий подъем и вернуло веру в свои силы. Первым, кого охватил неуемный оптимизм, был генерал Делаттр, как на крыльях устремившийся в наступление. Еще в середине января он произвел перегруппировку войск для ликвидации немецкого плацдарма в Эльзасе.

Уже в этот период союзное командование приступило к разработке операций по ту сторону Рейна. Но прежде туда нужно было добраться. Этого еще не удалось сделать нигде, кроме французского участка фронта у Страсбура и Сен-Луи. В данной ситуации Эйзенхауэр отдал приказ Монтгомери и Брэдли продвинуться вперед и занять весь левый берег Рейна по линии Везель — Кобленц — Майнц. Естественно, что он не забыл о необходимости ликвидировать кольмарский плацдарм. Линия фронта 1-й французской армии растянулась к тому времени на 200 км, то есть занимала четвертую часть всего фронта союзников. Чтобы позволить Делаттру выполнить [172] свою задачу, а возможно, и желая сгладить негативный эффект, произведенный недавним кризисом в наших отношениях, главнокомандующий распорядился усилить 1-ю армию, вернув ей с берегов Саара дивизию Леклерка, а также придав несколько американских дивизий и значительное количество артиллерийских орудий.

Сопротивление немцев было настолько упорным, что 1-й армии потребовалось три недели непрестанных боев для решения поставленной задачи. 19 января 1-й французский корпус начал медленное наступление на левом фланге немецкого плацдарма и лишь 4 февраля, преодолев в ходе тяжелых боев сопротивление многих немецких опорных пунктов, вышел к Руффаку у Кольмара. На северном участке продвигался 2-й французский корпус, но к концу февраля он сжался в комок у Рейна, чтобы высвободить на своем правом фланге место для 21-го американского корпуса, так как именно на генерала Милбурна{73}, командовавшего этим американским соединением, генерал Делаттр возложил главную задачу. На этот раз в нужное время и в нужном месте было сосредоточено необходимое количество сил. 30 января Милбурн, имея в своем распоряжении 3-ю, 28-ю и 75-ю пехотные дивизии и три танковых дивизии — 12-ю американскую и 2-ю и 5-ю французские — и действуя на узком участке фронта, прорвал оборону противника к северо-востоку от Кольмара. 2 февраля он освободил город усилиями танковых частей генерала Вернжуля, а 4 февраля вышел к Бризаку. В это время 1-й и 2-й французские корпуса при мощной поддержке артиллерии, которая на сей раз не испытывала недостатка в снарядах и которой умело руководил генерал Шайе{74}, занимались ликвидацией очагов сопротивления в других местах равнины, а 10-я дивизия очищала от противника склоны Вогезов. 9 февраля наши войска овладели горно-лесным массивом Хардт и городом Шалампе. В итоге, за исключением [173] района Агно и Виссамбура, немцев в Эльзасе практически не осталось, если не считать 22 тыс. пленных, захваченных на его территории.

11 февраля я посетил Мюлуз, а затем отправился в Кольмар. Трудно описать чувства радости и эмоционального подъема, которые охватили всех нас — местных руководителей, военачальников, солдат, население. Но в тот день патриотизм французов смешался с новым чувством — французы и американцы ощутили себя братьями по оружию. Это великое братство основывалось на победе, одержанной совместными усилиями наших армий, и именно здесь, в Кольмаре, на эльзасской земле. В молчании неподвижно застывших полков мне слышался стук бьющихся в унисон сердец воинов двух народов, связанных боевой дружбой. Французские и американские войска стояли рядом в центре площади Рапп, украшенной трехцветными и звездно-полосатыми флагами двух стран. Перед фронтом солдат и в окружении ликующей толпы эльзасцев, самых, наверное, больших ценителей военных парадов и глубоко ощущающих суть происходящего, первую награду я вручил герою-освободителю Кольмара генералу Делаттру. Затем мною же были вручены награды генералам Милбурну, Леклерку и Далквисту. В тот же вечер Страсбур также отпраздновал освобождение Эльзаса. В моем присутствии в честь победы архиепископ Рюш отслужил благодарственный молебен в кафедральном соборе города. На следующий день в Саверне знаки отличия получили из моих рук генералы Деверс, Брэдли и Пэтч.

Все это помогло сгладить на какое-то время разногласия по стратегическим вопросам, которые омрачали наши отношения с американцами. Но впереди нас ждали другие расхождения во взглядах. В ближайшее же время должен был встать острый и принципиально важный для нас вопрос об участии французских войск в военных действиях на территории Германии. Я, естественно, желал, чтобы наша армия пересекла границы Рейха, располагала на его территории оперативным пространством, завоевывая немецкие города и села, захватывая трофеи, и приняла вместе с союзниками капитуляцию противника. Речь, конечно же, шла о нашем престиже. Но не только о нем. Для нас это был единственный способ заполучить гарантию участия в принятии капитуляции повергнутого противника, в оккупации его территории и в ее управлении. [174]

Если в наших руках окажется часть оккупированной Германии, без нас ее судьба решаться не будет. В противном случае, нашим правом победителей будут распоряжаться другие. Короче говоря, я считал, что мы должны перейти Рейн и продвинуться в Южной Германии как можно дальше.

В первых числах марта группы армий Монтгомери и Брэдли частично вышли к Рейну и планировали форсировать водную преграду. Понятно, что я внимательно следил за развитием событий. Зная, что главные усилия союзников будут направлены на взятие Рура, а, следовательно, форсировать Рейн они будут на отрезке ниже Кобленца, я почти не сомневался, что союзное командование не подумает бросить в одиночку нашу 1-ю армию через Рейн в Шварцвальд. Я полагал, что, скорее всего, оно как раз оставит ее на левом берегу реки. Для штабистов такое решение должно было представляться вполне оправданным. Но если бы мы согласились с этим, французская армия была бы обречена на пассивную роль в финальной битве. Преследуя определенные политические цели, я не мог поставить свою подпись под таким стратегическим планом и взял на себя ответственность за другое решение — наши войска также должны перейти Рейн. Желательно, чтобы они сделали это в рамках союзнической операции. Но если союзники на это не согласятся, французские войска будут вынуждены форсировать Рейн самостоятельно. При любых обстоятельствах наши войска должны владеть на правом берегу реки своей, французской, зоной оккупации.

Очень скоро стало известно, что наши опасения нашли подтверждение в стратегических наметках верховного командования. Разработанный Эйзенхауэром план по форсированию Рейна и дальнейшему продвижению союзных войск вглубь Германии — с весьма многозначительным для нас, французов, названием «Затмение» — ставил перед 1-й французской армией чисто оборонительные задачи. Самое большее, на что могли рассчитывать наши войска, перейти, в случае полного краха вермахта, на правый берег Рейна в обозе VII-й американской армии в качестве подсобной силы для оккупации немецкой земли Вюртемберг. Но форсирование Рейна 1-й армией на ее участке фронта не предусматривалось ни при каких обстоятельствах. Более того, из поступающих с фронта донесений нам стало известно, что понтонные части французских танковых дивизий были переброшены на другие [175] участки, что в значительной степени лишало нас главной составляющей переправочных средств.

4 марта я встретился в Париже с генералом Делаттром и указал ему на причины национального масштаба, которые обязывают его армию перейти Рейн. Он сам горячо желал этого, но тем не менее справедливо заметил, что на всем протяжении участка фронта, занимаемого его армией вдоль реки, правый берег покрыт густым лесом горного массива Шварцвальд и мало пригоден для стремительного броска. В тех условиях исход операции был тем более не предсказуем, что на равнинной части противник опирался на оборонительные сооружения линии «Зигфрид», за которой следовали позиции, расположенные на господствующих над местностью высотах. К тому же союзники несомненно выделят французским войскам лишь минимум боеприпасов. Но даже если наши части форсируют Рейн, они попадут в очень сложный с топографической точки зрения район, где следующие один за другим гребни горного массива и густые леса затруднят маневрирование и тактические действия.

«Однако, — объяснил мне Делаттр, — если продлить на французском участке линию фронта к северу по Рейну до Лотербурга и Шпейера, для нас откроются более благоприятные перспективы. В этом районе моя армия заняла бы более выгодные позиции, правый берег здесь значительно доступнее, а перед переправившимся через реку моим левым флангом откроется от Пфорцгейма прямой путь на Штутгарт в обход естественной преграды Шварцвальда с севера и востока». Делаттр обещал, что, используя дружеские отношения и приведя заранее подготовленные тактические аргументы, он сможет убедить союзное командование и в ближайшие дни продлит линию фронта своей армии до Шпейера.

Как нередко случается в спорах между союзниками, эти споры помогает решить сам противник. 7 марта войска генерала Брэдли захватили между Кобленцем и Бонном практически неповрежденный мост у города Ремаген, сразу же получив возможность организовать переброску американских частей на правый берег Рейна. Это не замедлило сказаться на оборонительных действиях немцев на левом берегу, которые вниз по течению от Кобленца стали беспорядочными, разрозненными, и к 12 марта к северу от реки Мозель весь левый берег Рейна оказался в руках союзников. Однако к югу от Мозеля дела складывались [176] иначе. Немцы по-прежнему занимали широкий саарский выступ. Прикрытые на правом фланге течением Мозеля, они твердо держались на линии Трир — Саарбрюккен — Лотербург — наиболее хорошо укрепленном и глубоко эшелонированном участке оборонительной полосы «Зигфрид». Прежде чем приступить к переброске групп армий на правый берег Рейна, генерал Эйзенхауэр должен был ликвидировать этот выступ, что предполагало тяжелые бои. Хотя 1-я французская армия не была привлечена к участию в этой операции, поскольку события разворачивались вне ее зоны действия, она должна была найти способ вмешаться в ход дел и включиться в операцию на правом фланге американцев, действуя вдоль течения Рейна. Это позволило бы ей, кроме того, подготовить себе на левом берегу Рейна, в немецкой провинции Пфальц, плацдарм для последующего вторжения в Баден и Вюртемберг.

Однако в соответствии с приказом союзнического командования к ликвидации саарского выступа были привлечены лишь армия Паттона, являвшаяся правым флангом группы армий Брэдли, и армия Пэтча, составлявшая левый фланг группы Деверса. Перед Пэтчем стояла особо трудная задача, так как ему надлежало атаковать в лоб укрепления линии «Зигфрид». Учитывая этот факт, Делаттр без труда убедил Деверса воспользоваться помощью французских войск. В результате наш 2-й армейский корпус принял участие в наступлении союзников. С 15 по 24 марта Монсабер значительно продвинулся вдоль Рейна, пересек немецкую границу, прорвал линию «Зигфрид» севернее Петербурга и вышел к Леймерсгейму. Одновременно наши союзники продвинулись до Вормса и ликвидировали последние очаги сопротивления немцев на левом берегу Рейна.

Таким образом, 1-й французской армии, стремившейся завладеть в Пфальце необходимым плацдармом для форсирования Рейна, оставалось лишь довести свой участок фронта до Шпейера. Я неоднократно предпринимал попытки объяснить генералу Эйзенхауэру, сколь важное значение французское правительство придает участию своих войск в боях по ту сторону Рейна. Генерал Деверс, верный друг и союзник, также разделял взгляды генерала Делаттра. Наконец, VII-я американская армия приступила в Вормсе к операции по форсированию реки. Город Шпейер не имел с точки зрения этой операции никакого значения, и не было, следовательно, никаких [177] оснований не пускать в него французские войска. 28 марта вопрос был решен — город и его окрестности вошли в зону действия нашей 1-й армии, которая теперь располагала исходными позициями необходимой протяженности для преодоления водной преграды. Оставалось сделать, по сути, главное — осуществить операцию по форсированию.

Я с нетерпением ждал этого момента, так как американские и английские войска уже стремительно высаживались на правом берегу. Это была грандиозная операция. С 21 марта союзная авиация беспрестанно бомбила коммуникации, склады, наземные сооружения на всей территории Западной Германии. Рейды бомбардировщиков облегчались тем, что их надежно прикрывали истребители, получившие теперь возможность взлетать с многочисленных аэродромов Северной и Восточной Франции. Вылеты осуществлялись даже днем, так как в воздухе противник не мог оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. 23 марта при мощной поддержке авиации войска Монтгомери пересекли Рейн севернее Везеля. В последующие дни настала очередь Брэдли, который использовал сохранившиеся у Ремагена мосты. К тому же южнее было возведено еще несколько мостов. 26 марта VII-я американская армия захватила плацдарм на подступах к Мангейму.

Я хотел, чтобы наши войска также как можно скорее оказались на той стороне реки, руководствуясь не столько духом межнационального соревнования, сколько интересами высшего порядка — войска Делаттра должны выйти к Штутгарту раньше, чем там окажется армия Пэтча. 29 марта я отправил на имя командующего 1-й армией телеграмму, настаивая на более быстрых действиях. «Мой дорогой генерал, — писал я, — Вам необходимо форсировать Рейн, даже если американцы не придут Вам на помощь, и Вы будете вынуждены переправляться на тот берег на лодках. Этот вопрос затрагивает высшие национальные интересы. Вас ждут Карлсруэ и Штутгарт, даже если они не желают вас видеть...».

Делаттр тотчас же отправил мне ободряющее послание. Действительно, вечером 30 марта части 2-го корпуса приступили к переправе: только что прибывшая на место 3-я североафриканская дивизия в районе Шпейера, прибывшая накануне 2-я марокканская — в Гермерсгейме. 1 апреля, на Пасху, должна была начать переправу в Леймерсгейме 9-я колониальная дивизия. Но у нас практически отсутствовало прикрытие [178] с воздуха, и ощущалась острая нехватка специальных переправочных средств. Для переправы авангарда пришлось проявить изобретательность и перевезти его на нескольких обычных лодках. Что касается мостов, то командующий саперными войсками армии генерал Дромар{75} задолго подготовился к их наведению. Предвидя, что наступит день, когда ему придется их строить, он заблаговременно запасся раздобытым на нашей территории необходимым материалом. Уже 2 апреля был наведен французский мост грузоподъемностью в 10 тонн. Чуть позднее в строй вошел пятидесятитонный мост. 4 апреля на правом берегу уже находилось 120 тыс. французских солдат и 20 тыс. единиц транспортной техники. В тот же день Дьетельмом был взят Карлсруэ. 7 апреля в окружении генералов Дьетельма, Делаттра, Жуэна и Дромара, переполненный гордостью за нашу армию, я также ступил на правый берег Рейна и, посетив столицу провинции Баден, был поражен причиненными городу разрушениями.

Вторжение в самое сердце Германии 80 американских, британских, французских, канадских и польских дивизий, поддержанных с воздуха 12 тыс. самолетов союзнической авиации и получивших 25 млн. тонн военных грузов, доставленных транспортными конвоями морями, воды которых бороздила тысяча боевых кораблей, не оставляли Гитлеру ни малейшей надежды избежать катастрофы. Тем более, что русские, начав в первых числах апреля мощное наступление, неумолимо продвигались вперед, перешли Одер на всем его протяжении, поставили под угрозу Берлин и приблизились к Вене. Продолжение фюрером военных действий вело лишь к новым потерям и разрушениям и умножало страдания немецкого народа — и все это ради продления на несколько недель власти спесивого владыки Рейха. Однако он по-прежнему требовал от своих подчиненных сопротивляться до конца. И, надо сказать, это им удавалось. На полях сражений на Рейне, Одере, По и Дунае остатки немецких армий, разрозненные, почти лишенные снабжения, наспех пополняющие ряды оставшихся в живых ветеранов плохо обученными новобранцами, подростками и [179] даже инвалидами, продолжали под черным от союзной авиации небом яростное сопротивление, исходом которого могли быть либо плен, либо смерть. Внутри страны, в разрушенных бомбами городах, в охваченных страхом деревнях, население не переставало дисциплинированно трудиться, что, впрочем, никак уже не могло повлиять на судьбу Рейха.

Гитлер, уж коли начатое им дело было обречено, несомненно желал, чтобы завершилось оно не иначе как апокалипсисом. Мне приходилось слушать в эти дни немецкое радио, и меня поражал неистовый, истерический пафос его передач. Героическая и похоронная музыка, бессмысленные выступления участников боев и представителей трудящихся, бредовые речи Геббельса, в исступлении твердившего о конечной победе Германии, — все это окутывало каким-то фантасмагорическим туманом переживаемую немецким народом трагедию. Для истории я счел своей обязанностью закрепить в памяти людей чувства, которые могли испытывать по этому поводу французы. Выступив 25 апреля по радио, я заявил: «Когда-нибудь философы и историки найдут причины этого неистовства, ведущего к полному уничтожению великого народа, безусловно несущего на себе вину и обязанного во имя справедливости понести наказание, но соображения высшего порядка не допустят его гибели. Нам же в данный момент не остается ничего иного, как с удвоенной энергией, вместе с союзниками, драться с этим народом до полной победы».

Не лишним было задать себе вопрос, не попытаются ли нацистские лидеры продолжить борьбу в естественном убежище, которым могли послужить для этой цели баварские и австрийские Альпы. Донесения разведки давали повод предполагать, что немцы укрыли там огромные запасы военного снаряжения, боеприпасов и продовольствия. Замеченное передвижение колонн плохо одетых людей указывало, судя по всему, на то, что они сгоняют в эту огромную крепость пленных, депортированных и лиц, отбывающих трудовую повинность, которые могли бы сыграть роль заложников. Нельзя было исключать, что Гитлер попытается воспользоваться этим последним политическим и стратегическим шансом.

Не получится ли так, что в этих горах оборонительные бои — под личным командованием фюрера — всех сохранившихся у него сил позволят ему надолго затянуть войну? В этом случае советским войскам и войскам западных союзников придется [180] действовать уже не на двух удаленных друг от друга фронтах, а бок о бок, на одном участке фронта, со всеми трениями и спорами, свойственными соседям. Не приведут ли к многочисленным разногласиям поведение русских в странах, расположенных на Висле, Эльбе и Дунае, претензии американцев — в Индии, Индокитае и Индонезии, а англичан — на Востоке? Задержка в результате затягивания войны поставок продовольствия во Францию, Голландию, Италию, голод и нищета, которые обрушатся на население Германии, Чехословакии и Балканских стран, — не вызовет ли все это социальных взрывов и не бросит ли всю Европу в пламя революции? Не станет ли всеобщий хаос последним шансом Гитлера на спасение или, по крайней мере, его местью будущему»?

В то время как наша 1-я армия вместе с союзниками с боями продвигалась в глубь Германии, другая часть французских войск проводила на Атлантическом побережье самостоятельные операции. Речь шла о ликвидации укрепившихся в этом районе вражеских плацдармов. Я думал над этой проблемой уже не первый месяц, но теперь надо было спешить — дни войны были сочтены.

Самым легким решением, несомненно, было не предпринимать на этом участке фронта активных действий, ибо с капитуляцией Германии проблема разрешится сама собой. Но на войне тактика меньших усилий всегда может обойтись очень дорого. Здесь, как и повсюду, требовалось наносить удары. Наши успехи на Атлантическом побережье положительно сказались бы на общей ситуации. Вместе с тем, если предположить, что Гитлер продолжит борьбу в Альпах в Баварии и Австрии, наша армия непременно должна участвовать в этой битве в полную силу. Следовательно, предварительно необходимо покончить с этими злосчастными вкраплениями врага в нашу территорию. Во всяком случае, я не был намерен терпеть на французской земле боеспособные немецкие части до самого окончания войны.

Мои чаяния разделяли бойцы «Армейской атлантической группы» — 70 тыс. бывших партизан, которые вместе с полками из Алжира, с Антильских островов, из Черной Африки и из Сомали, пришедшими в свое время к ним на помощь, не желали расстаться с оружием, не оставив последнего заметного следа на завершающем этапе войны. Более чем кто-либо этого не желал их командующий генерал Лармина. Начиная с 14 октября, [181] когда я поставил его во главе «Сил Запада», он горячо взялся за организацию, обучение и экипировку этой полной энтузиазма, но разношерстной и плохо вооруженной толпы, из которой ему предстояло сформировать армию. И ему это удалось в той мере, в какой вообще это было возможно в тех условиях. Зная, чего он хочет, генерал Лармина, профессиональный военный, всегда переполненный идеями и задумками, суровый, но человечный и великодушный командир, неудобный, но непоколебимо преданный подчиненным, создал из имеющегося у него под рукой сырого людского материала три полноценные дивизии, необходимые резервы, авиационные и артиллерийские подразделения, армейские службы, готовые к выполнению боевых задач и очень скоро доказавшие это.

Однако, при всей огромной проделанной Лармина работе, его группы было недостаточно для того, чтобы выбить немцев из их бетонных и железобетонных укрытий. Требовалось придать ему, по крайней мере, одну полностью оснащенную дивизию, заимствовать которую можно было только у нашей рейнской армии. Свой выбор я сделал еще в октябре, решив направить на Атлантическое побережье приказом межсоюзнического командования 1-ю дивизию «Свободная Франция», которая согласилась на передислокацию, но лишь после длительных и нелегких переговоров. В итоге переброска была осуществлена, но слишком поздно — или слишком рано — с точки зрения решения поставленной задачи. Действительно, едва дивизия генерала Гарбе прибыла на Жиронду, ее пришлось тут же отозвать ввиду начавшегося наступления немцев в Арденнах и Эльзасе. Позднее, после провала немецкого наступления, она была отправлена в Альпы, сражению за которые я также придавал большое значение. В конце концов, на побережье Атлантики для участия в готовящихся боевых операциях мною была переброшена 2-я танковая армия. Возражения от Ставки верховного командования не только не последовало, но оно пожелало даже придать нашей «Армейской атлантической группе» американскую артиллерийскую бригаду. В первых числах апреля силы, предназначенные для операций на побережье, находились в состоянии полной боевой готовности.

В качестве своей первой цели генерал Лармина выбрал немецкие позиции в устье Жиронды. На ее правом берегу город Руайан с окрестностями, на левом — мыс Грав, а также остров Олерон представляли собой твердо удерживаемую немцами [182] мощную оборонительную систему. Правда, тремя месяцами ранее американцы по своей собственной инициативе совершили на этот район налет бомбардировочной авиации, сбросив многотонный смертоносный груз. Но эта преждевременная бомбардировка, разрушив жилые дома Руайана, практически не повредила военных укреплений, которые обороняли 15 тыс. немецких солдат под командованием адмирала Михаэллеса при поддержке двухсот орудий. В случае успеха операции Лармина рассчитывал перенести удар на Ла-Рошель. Параллельно с этими действиями предполагалось деблокировать порт Бордо.

14 апреля наши войска пошли на штурм, поддержанные на суше тремястами орудиями Корнильона-Молинье, в воздухе сотней самолетов Жакобсона, на море военной флотилией адмирала Рю. Командовал атакой генерал Ансельм{76}. В его распоряжении находились его собственная 23 дивизия, значительная часть 2-й танковой дивизии и силы поддержки. Все участники сражения — от солдата до генерала — действовали умело и решительно. 18 апреля, после ожесточенных боев, полностью овладели главным узлом обороны противника между Седром и Жирондой, в том числе укреплениями на мысе Кубр. В то же время на левом берегу Жиронды части Мильере натолкнулись у мыса Грав на яростное сопротивление, но уже 20 апреля все его очаги были подавлены. Тут же началась подготовка к боям за остров Олерон, и 30 апреля группа войск генерала Маршана при поддержке эскадры боевых кораблей высадилась на острове. На следующий день все было кончено, хотя немцы отчаянно дрались до последнего. Тысячи немцев были убиты, 12 тыс. взято в плен. Среди пленных оказался и адмирал Михаэллес. Операцию в устье Жиронды следует отнести к числу наиболее блестящих успехов французского оружия. Я не преминул сказать об этом торжествующим победителям, посетив 21 апреля Руайан и мыс Грав.

Однако Лармина на этом не остановился и изготовился нанести удар по Ла-Рошели, которая вместе с островом Ре образовывала мощный оборонительный ансамбль немецких [183] войск. В последних числах апреля генерал Ансельм подготовил исходные позиции для атаки, а 30 апреля войска пошли на штурм. Три дня спустя они пересекли линию водораздела мыс Роше — Тэре — Эгрефей и вышли, наступая на пятки немецкому гарнизону, к окрестностям Ла-Рошели, вынудив немецкого адмирала Ширлица к переговорам о сдаче его 18-тысячной армии. Вскоре я прибыл в город, чтобы поздравить победителей, обратиться с приветствием к ликующему населению и осмотреть порт, который немцы не успели разрушить.

После освобождения Шаранты началась подготовка к ликвидации укрепленных районов Сен-Назера и Лориана. Но капитуляция Рейха опередила события — генерал Фаренбахер сложил оружие без всякого сопротивления. Перед стройными рядами дивизий Борньи-Деборда и Шомеля, которые несколько месяцев осаждали оба плацдарма, и 8-й американской дивизии, оставленной в Бретани после взятия Бреста, длинной вереницей прошли колонны пленных немцев. Из 90 тыс. немецких солдат, сражавшихся на Атлантическом побережье, пять тысяч были убиты, остальные взяты в плен. Еще одна страница великой войны была перевернута.

Ту же картину и в то же самое время можно было наблюдать в Альпах. И здесь я старался добиться, чтобы окончание военных действий принесло нам ощутимую выгоду. Еще до их завершения нам предстояло в этом районе смыть некогда нанесенные нам оскорбления, с боями вернуть еще удерживаемые врагом небольшие участки нашей территории, отвоевать у Италии плацдармы на перевалах Малый Сен-Бернар, Изеран, Монсеньи, Мон-Женевр, а также кантоны Тенда и Брига, искусственно отсеченные от Савойи в 1860. После этого наши подразделения альпийских стрелков могли бы оказать квалифицированную помощь 1-й французской армии, если Гитлер пожелает продолжить войну в своем «национальном убежище».

В марте месяце в Альпах действовала 27 дивизия, представлявшая собой крупное военное соединение, отличавшееся высоким боевым духом, но плохо вооруженное. Его ядро составляли партизаны, жители гор, остатки жестоко уничтоженных немецкими карателями отрядов макизар, сражавшихся на плато Глиер и горном массиве Веркор. Под командованием [184] генерала Молля{77} эта дивизия находилась в соприкосновении с противником на подступах к перевалам между озером Леман и горой Табор. Южнее закрывала вход в высокогорные долины рек Дюранс и Ибе одна французская бригада, также слабо оснащенная. В районе Ниццы действовала американская бригада, но, отозванная на рейнский фронт, она уже готовилась отбыть к месту назначения.

Для наступления наших войск требовалось создать командование и найти подкрепления. 1 марта мною была создана «Альпийская армейская группа», во главе которой я поставил генерала Дойена{78}, прирожденного альпийца, способного блестяще справиться с поставленными задачами. Помимо уже дислоцированных на месте частей, я подчинил его командованию 1-ю дивизию «Свободная Франция», которую вернул в свое распоряжение после кольмарской операции. Я также добавил ему два, к сожалению плохо оснащенных, африканских полка, артиллерийские, саперные и вспомогательные части. По договоренности с Эйзенхауэром армейская группа Дойена, подобно группе Лармина, теоретически входила в группу армий Деверса. Деверс, однако, будучи занятым совсем другим театром военных действий, мало уделял внимания новой группе, хотя и снабжал ее минимумом горючего и боеприпасов.

Наступление началось в конце марта. Генералу Дойену противостояли четыре вражеские дивизии: немецкая 5-я горная, удерживавшая перевалы Малый Сен-Бернар, Изеран и Монсеньи, 34-я немецкая, укрепившаяся на массиве Осьон и перерезавшая на Средиземноморском побережье дорогу на Ла-Корниш, и две итальянские фашистские дивизии «Монте Роза» и «Литторио», занимавшие промежуточные позиции. Дойен решил сначала обрушиться на оборонительные порядки [185] 5-й немецкой дивизии, наиболее боеспособной, а затем решительным броском овладеть массивом Осьон. В дальнейшем, используя продвижение армий Александера, которые должны были перейти в наступление в Ломбардии, он рассчитывал вторгнуться на итальянскую территорию.

На высоте двух тысяч метров над уровнем моря, в горах, где все еще лежал снег и столбик термометра не поднимался выше нуля, дивизия генерала Молля пошла на штурм вражеских укреплений у перевалов Малый Сен-Бернар и Монсеньи. Большинство вражеских позиций были прорваны, некоторые устояли. Но немецкие гарнизоны, разбитые или обескровленные, не могли прийти на помощь защитникам массива Осьон, которым должна была овладеть 1-я дивизия «Свободная Франция». Задача не только была сверхтрудной, но и носила принципиальный характер, ибо солдаты и офицеры этой прославленной дивизии отнюдь не желали оставлять другим лавры побед, одерживаемых на немецкой земле, и завершить в этом медвежьем углу военную эпопею, начатую ими в самые трудные времена и в самых тяжелых сражениях.

8 апреля я покинул рейнский фронт и прибыл в Альпы. Выслушав доклад генерала Дойена и приняв в Сен-Пьер-д'Альбиньи парад части войск генерала Молля, я отправился в Ментону, в войска генерала Гарбе. Здесь своим братьям по оружию, которые первыми откликнулись на мой призыв и доказали свою преданность делу, мне хотелось лично рассказать, сколь важно для Франции последнее требуемое от них усилие. Затем, желая придать предстоящей операции национальное звучание, я отбыл 9 апреля в Ниццу и с балкона городской ратуши под радостные крики собравшегося на площади народа провозгласил: «Французские войска идут на штурм Французских Альп». И действительно, 10 апреля наши войска приступили к штурму массива Осьон.

Всю неделю они вели тяжелые бои, взбираясь на неприступные скалы. Захватив господствующие над местностью опорные пункты Ла-Форклаз, Миль-Фурш, Сэт-Коммюн, План-Каваль, они очистили склоны за рекой Руайа. Перевалы Ларш и Ломбарда также были взяты в ожесточенной схватке. Население кантонов Тенда и Брига встретили французские войска с огромной радостью и в проведенном вскорости голосовании единодушно высказались за присоединение к Франции. «Альпийская армейская группа» наступала по всему [186] фронту: левым флангом она вышла к Кунео и быстро продвигалась по долине Аосты, разукрашенной на всем протяжении трехцветными французскими флагами; центр группы спустился вниз с перевалов Монсеньи и Мон-Женевр; левое крыло двигалось по реке Стура и вдоль Ла-Корниш. 2 мая немецкие и итальянские войска прекратили сопротивление, и французская армия остановилась на подступах к Турину, у Ивреа, Ланцо, Буссолено, вплотную подойдя к Кунео и овладев на побережье городом Империя. Таким образом, бои в Альпах, начатые в 1940 французскими войсками, продолженные отрядами Сопротивления, вновь возобновленные возрожденной армией, завершились нашей полной победой.

Война тем похожа на театральное представление, что к концу постановки на сцене появляются все ее участники. В то время как французские войска были поглощены сражениями в Альпах и на Атлантическом побережье, на Рейне и на Дунае, пожар войны вспыхнул в Индокитае. 9 марта японские войска захватили Тонкин, Аннам и Кохинхину, грозя уничтожением наших гарнизонов.

Этого следовало ожидать, ибо японцы, изгнанные с Филиппин и из Индонезии, едва сдерживавшие напор союзников в Бирме, не располагающие возможностями для вторжения в Китай, лишившиеся морских коммуникаций, не могли примириться с присутствием в центре оккупированных ими земель чужеродного тела, которое грозило превратиться во враждебную силу. Несмотря на заключенное между Токио и Виши соглашение о «совместной защите Индокитая», Япония не сомневалась, что, в случае если союзные войска подойдут к границам Французского Союза, вишисты неизбежно займут их сторону, тем более, что правительства Виши уже не существовало и главной фигурой в Париже был генерал де Голль. По мнению японцев, он наверняка при первой же возможности отдаст приказ о начале военных действий против оккупантов. Хотя официально Индокитай не подчинялся правительству Французской Республики и в Сайгоне внешне господствовал дух коллаборационизма, японцы уже не питали никаких иллюзий. Было очевидно, что со дня на день они займутся ликвидацией местной администрации и дислоцированных в Индокитае французских воинских частей, причем сделают это самым непредсказуемым и жестоким образом.

Как бы ни тяжелы были локальные последствия такого акта [187] со стороны японцев, я, должен признаться, не возражал против начала военных действий в Индокитае, учитывая французские национальные интересы. Помня об ударах, нанесенных престижу Франции в этом регионе в результате политики, проводимой правительством Виши, зная настроение населения стран, входящих во Французский Союз, предвидя разгул националистических страстей в Азии и районах к югу от нее, учитывая недоброжелательное отношения союзников, особенно американцев, к нашему присутствию на Дальнем Востоке, я придавал решающее значение нашему участию в качестве воюющей стороны в этом конфликте до его полного разрешения. Без этого политики, военные и общественное мнение всех стран сговорятся между собой и решительно потребуют нашего ухода из этого региона. Напротив, если мы примем участие в борьбе, пусть на ее заключительной стадии, пролитая на земле Индокитая французская кровь даст нам сильные козыри. Будучи абсолютно уверенным, что в конце концов японцы совершат акт агрессии, я стоял за участие наших войск в военных действиях, даже несмотря на их безнадежное положение.

Для организации сопротивления японцам правительство не могло, естественно, положиться на адмирала Деку. Да, генерал-губернатор тайно подчинялся Парижу после падения правительства Виши. Да, его приказы, его высказывания, тон его выступлений по радио ничем не напоминали того, что было раньше, но в течение четырех лет он столь яростно клеймил Сражающуюся Францию, что слишком сильно скомпрометировал себя, и ждать от него полного подчинения не приходилось. Не умея мыслить по-новому, адмирал отказывался верить в нападение японцев. По этим причинам я уже в 1943 поручил генералу Мордану{79}, в то время главнокомандующему французскими войсками, взять на себя руководство возможными военными действиями в Индокитае. Адмирал Деку был, между прочим, об этом уведомлен. В моих секретных телеграммах, как и в инструкциях, для передачи которых губернатор Ланглад дважды спускался на парашюте на землю Индокитая, адмиралу было указано все, что от него требовалось. [188]

Чтобы не спровоцировать преждевременное выступление японцев, адмирал Деку внешне сохранял свои полномочия, но генерал Мордан должен был заменить его сразу же с началом военных действий. Хотя весной 1944 правительство Виши заменило Мордана как главнокомандующего генералом Эме{80}, что усложняло нашу работу, я оставил его в роли будущего Генерального представителя Франции в Индокитае. Эме, кстати, был наделен аналогичными полномочиями. В то же время в Калькутте генерал Блэзо{81} и персонал наших специальных служб, которым англичане разрешили обосноваться на индийской территории, организовали подпольную диверсионно-разведывательную сеть из числа преданных людей, предложивших в Индокитае свои услуги. В течение многих месяцев именно наша разведка указывала американской бомбардировочной авиации, базирующейся на территории Китая, и английской, взлетающей с аэродромов в Бирме, местонахождение японских военных объектов, кораблей и самолетов.

Французские войска в Индокитае насчитывали порядка пятидесяти тысяч человек, из которых 12 тыс. были выходцами из Европы. Численно — сила весьма незначительная. Но фактически она была даже слабее, чем указывали цифры. Это объяснялось, во-первых, тем, что туземные части, способные в зависимости от степени их лояльности нести службу на тех или иных участках фронта, были непригодны к активным боевым действиям. Во-вторых, французские части, не сменявшиеся в течение шести лет, потеряли немало людей в условиях неблагоприятного климата. К тому же они располагали — и это главное — изношенным, устаревшим оружием и другим военным снаряжением, а также практически не имели ни танков, ни самолетов, ни автомашин. Наконец, они были разбросаны на огромной территории и лишены возможности произвести перегруппировку, поскольку находились под постоянным [189] наблюдением со стороны японцев, готовых в любой момент силой пресечь любые передвижения.

Мое указание Мордану сводилось к тому, чтобы, в случае японского нападения, он затянул, насколько это только возможно, сопротивление французских войск на индокитайской территории. Воинские части, дислоцированные в Аннаме, Камбодже и Кохинхине, были изолированы и не могли в полной мере нанести удар по врагу. Им, следовательно, надлежало оборонять свои укрепленные пункты, пока не иссякнут возможности, а затем постараться уйти мелкими группами в труднодоступные районы и начать партизанскую войну. Главным силам, расположенным в Тонкине, предписывалось, маневрируя, отходить к китайской границе по линии Ханой — Лай-Чау и, если удастся, продолжать бои. В зависимости от их активности они могут рассчитывать на поддержку или, по крайней мере, на снабжение со стороны американской авиации, базирующейся на китайской территории в расположении войск Чан Кайши. На основе этих указаний генерал Мордан разослал соответствующие инструкции своим подчиненным на случай боевой тревоги и начала военных действий. 21 февраля я вновь подтвердил телеграммой свои распоряжения, еще раз указав на принятие необходимых мер предосторожности.

Таковой была ситуация на 9 марта, когда в этот день, вечером, японцы потребовали от адмирала Деку в Сайгоне и генерала Эме в Ханое полностью им подчиниться и незамедлительно передать под их контроль французские войска, которых ожидало разоружение. Верховный комиссар и главнокомандующий ответили отказом и были тут же арестованы, после чего японцы повсеместно атаковали наши гарнизоны.

К несчастью, секретная миссия генерала Мордана была почти тут же раскрыта врагом и генерал был арестован, что обезглавило сопротивление и усложнило наши задачи. Однако практически повсюду наши офицеры и солдаты, отдавая отчет в безнадежности своего положения, мужественно исполняли свой долг, несмотря на то, что некоторые туземные подчиненные их покинули, а от других им пришлось освободиться самим. Яростно оборонялись хорошо укрепленные Ханой и Хайфон, гарнизон Гуэ, опорные пункты в Ланг-Соне, Ха-Гианге, Лоакае, Тат-Ке. Монкай, который японцы атаковали, не считаясь с потерями, держался две недели. Гарнизон Виня сражался до 24 марта. На рубеже реки Бассак бои [190] велись до 1 апреля. Отдельные отряды, действовавшие в Северном Тонкине, сумели добраться до китайской границы. Небольшому числу мелких военно-морских и таможенных судов также удалось спастись. Но особо отличилось крупное соединение, заранее сформированное в районе Сон-Тая под командованием генерала Алессандри{82}, ядро которого составляли солдаты Французского легиона: несколько тысяч плохо вооруженных людей, маневрируя и вступая в бои сначала между Красной и Черной реками, затем к западу от последней, противостояли японцам в течение пятидесяти семи дней, пока не соединились с союзными войсками в Китае.

В ходе этих операций отчетливо проявилось предвзятое отношение американцев к французскому участию в боевых действиях. Несмотря на неоднократные обращения правительства Франции к Вашингтону, США постоянно под разными предлогами отказывали в переброске в Юго-Восточную Азию войск, которые мы держали наготове в Африке и на Мадагаскаре. Начавшиеся в Индокитае бои никак не повлияли на позицию американцев. Однако присутствие в Бирме Французского экспедиционного корпуса наверняка способствовало бы активизации сил Сопротивления в Индокитае, а переброска по воздуху подкреплений имела бы большое значение для наших войск в Тонкине и Лаосе. Но даже американская авиация, базирующаяся в Китае, на расстоянии вытянутой руки от войсковой группы Алессандри, не оказала ему ни малейшего содействия. Генерал Сабатье{83}, назначенный генеральным представителем после ареста японцами генерала Мордана, сумевший не только покинуть Ханой и добраться до Лай-Чау, но и войти в контакт с американским командованием, не получил от него никакой поддержки. Я давно разгадал игру, которую вели наши союзники, и нисколько не удивлялся, если их намерения вдруг становились явью. Это лишь укрепляло мою решимость вернуть Франции Индокитай, когда, после великой победы над общим врагом, наши руки по отношению к союзникам окажутся развязанными. [191]

Во всяком случае, на тот момент было неоспоримым, что свою лепту Франция внесла в эту победу боями в Индокитае. Ее войска уничтожили двести японских офицеров и 4 тыс. солдат. В мае месяце около шести тысяч французских солдат, в большинстве своем европейцев, сконцентрировалось в китайской провинции Юньнань. Сражения, пришедшие вдруг на смену долгому периоду сомнений, душевной боли, унижений, велись в психологически трудных условиях: на людей угнетающе действовали неприятные открытия, изоляция, нехватка вооружения, впечатление, что до Бога слишком высоко, а до Франции слишком далеко. Но одержанные победы и принесенные жертвы обретали лишь большую ценность. Моральный капитал нации складывался, в том числе, и из страданий ее солдат.

Какое бы внимание я ни уделял событиям на Атлантическом побережье, в Альпах или в Индокитае, наибольшую головную боль мне доставляли события в Германии. Именно здесь решались судьбы Европы. Именно на германской земле военные операции различных союзных армий, их цели, выбор направлений основных ударов, установление границ секторов оккупации приводили постепенно к тому, что называется свершившимся фактом, а именно это после перемирия будет иметь решающее значение. В мою задачу входило сделать так, чтобы доля, внесенная французской армией в победу, относительный вес ее успехов, размеры завоеванной ею территории были как можно более значительными. Это даст Франции право полновесного участия в дискуссиях и решениях, которые последуют за прекращением военных действий. Чтобы это было ясно всем, я публично объявил о своих намерениях 2 апреля в Париже на площади Согласия во время церемонии вручения знамен и штандартов командирам новых или возрожденных полков.

Однако в умах союзного командования, главную скрипку в котором играл Вашингтон, зрели иные планы. Согласно этим планам основную роль на заключительном этапе войны должны были взять на себя американцы. Приказами Ставки задача по овладению Руром — самым важным во всех отношениях районом Германии — возлагалась исключительно на американцев. Затем, тем же американцам предписывается двинуть одну часть своих войск к Эльбе, другую — в направлении Дуная, с тем чтобы захватить основную часть немецкой территории и соединиться с советскими войсками у Берлина, Праги и Вены. [192]

Англичанам отводились районы, прилегающие к Северному морю. Что касается французов, то сначала, как помнится, их хотели оставить на левом берегу Рейна, но поскольку они все-таки перебрались через него, им было рекомендовано далеко от него не удаляться. Само собой разумеется, что в момент, когда перед французскими войсками открывались широкие перспективы, мы не могли пойти на подобное сокращение нашего военного участия.

В то время как группа армий генерала Брэдли окружала в бассейне Рура немецкие войска генерала Моделя{84} и, вынудив его капитулировать, форсировала в самом сердце Рейха реку Везер, группа армий генерала Деверса вместо того, чтобы также двигаться на восток, все более отклонялась к югу. Если бы французы остались безучастными зрителями этого маневра, армия Пэтча сжала бы армию Делаттра и заблокировала ее у Рейна, соизволив, возможно, уступить нам несколько жалких кусков в немецкой провинции Баден. В данном случае военные операции имели непосредственное отношение к политике. Именно поэтому, еще до нашего перехода через Рейн, я указывал Делаттру на то значение, какое будут иметь действия его армии для национальных интересов Франции. Мы договорились с ним, что при любых обстоятельствах 1-я армия должна овладеть Штутгартом. Столица Вюртемберга действительно могла бы открыть нам путь к Дунаю, в Баварию и Австрию. Овладев ею, мы получили бы очень сильный козырь для реализации наших намерений относительно французской оккупационной зоны.

Но приходилось считаться и с противником. Его XIX-я армия крепко уцепилась за массив Шварцвальд. В силу этого, наши действия развернулись в первой половине апреля не на штутгартском направлении, а в этом неблагоприятном с точки зрения природных условий районе. Наш 2-й корпус, форсировавший Рейн с пфальцского плацдарма и захвативший Карлсруэ, 7 апреля овладел Пфорцгеймом. Но прежде чем форсировать [193] Неккар и двинуться к Дунаю, Делаттр решил сконцентрировать силы своей армии в Шварцвальде и очистить эту естественную крепость от немцев. Он направил Монсабера на юг, чтобы проникнуть в самое сердце горного массива и открыть путь Бетуару от Рейна до Штутгарта. В результате этой операции были взяты Раштатт, Баден-Баден, Кель, Фройденштадт. XIX-я немецкая армия была загнана на лесистые вершины Шварцвальда. Но главный город провинции Вюртемберг по-прежнему оставался у противника, и союзникам до него было рукой подать. Нам требовалось овладеть им немедленно и раньше союзников. Не вмешиваясь в оперативные планы командующего 1-й армией, я вновь напомнил ему 15 апреля, что правительство ждет от него взятия Штутгарта.

Я не ошибся: на следующий день генерал Деверс отдал распоряжение, идущее вразрез с моими намерениями. Согласно его указанию, действовавшая севернее VII-я американская армия должна была овладеть Штутгартом и, двигаясь к верховьям Неккара, выйти к швейцарской границе у Шафхаузена. Это означало, что французов оставляли заниматься очисткой Шварцвальда и перекрывали им все пути на восток. «Я должен, — писал Деверс Делаттру, — предупредить Вас против любого преждевременного движения вперед 1-й французской армии».

Генерал Делаттр сразу же уловил суть дела и незамедлительно отдал приказ 2-му корпусу действовать. Подчиняясь приказу, Монсабер бросил на Штутгарт и Ульм с пфорцгеймского и фройденштадтского плацдармов 3-ю североафриканскую дивизию Гийома, 2-ю марокканскую Линареса, а также 1-ю и 5-ю танковые дивизии Сюдра и Шлессера. 20 апреля французские танки вошли в столицу Вюртемберга, огромный шестисоттысячный город, жители которого встретили наши войска, молча наблюдая за ними из-за развалин домов. В то время как эта часть армии стремительно продвигалась на восток, другая ее часть, под командованием Бетуара, повернула на юг — 4-я марокканская дивизии Эдена, 9-я колониальная Валлюи, а также 1 -я, 10-я и 14-я дивизии Кайи, Бийотта и Салана взяли на себя окончательный разгром немцев в горном массиве Шварцвальд.

Генерал Делаттр, решая указанные мною задачи на Неккаре и на Дунае, не желал оставлять у себя в тылу все еще опасную немецкую группировку. К тому же главнокомандующий швейцарскими войсками генерал Кюизан, страшась увидеть на территории своей страны ищущих укрытия немцев, настоятельно [194] просил командующего 1-й французской армией занять позиции вдоль границы Швейцарии от Базеля до Боденского озера. При других обстоятельствах расчленение наших войск на два направления — восточное и южное — могло представлять большой риск. Но войска противника были настолько дезорганизованы, что все предпринимаемые против них действия были приемлемы и оправданы. Доклад Делаттра от 21 апреля звучал как победная реляция: «Полный успех двухнедельных операций в Вюртемберге, Шварцвальде и Бадене. Дунай форсирован на протяжении 60 км вниз по течению от Донауэшингена. Мы вошли в Штутгарт с юга, завершив окружение крупной вражеской группировки. В баденской долине мы овладели Старым Брейзахом и Фрейбургом. Шварцвальд обложен со всех сторон».

Однако окончательно 1-я армия смогла покончить с XIX-й немецкой армией лишь неделю спустя. Немецкая армия, хотя и окруженная, сумела перегруппировать свои части в лесном массиве к востоку от Фрейбурга и попыталась яростными атаками пробиться в восточном направлении. Ей это не удалось, и ее остатки сложили оружие. Пока решался исход данной операции, наши авангардные части вышли к Ульму и Констанцу. К концу апреля никакого организованного сопротивления французским войскам немцы оказать уже не могли. С момента перехода через Рейн в плен было захвачено ПО тыс. солдат и офицеров противника, и до конца военных действий каждый день сдавались тысячи других.

Но, как известно, роз без шипов не бывает, не нашлось их и в победном букете коалиции. Как мы и ожидали, межсоюзническое командование воспротивилось присутствию наших войск в Штутгарте. 28 апреля генерал Деверс напомнил командующему 1-й французской армией, что город не входит в сферу ее действия и что этот важный коммуникационный узел необходим VI-й американской армии. Приказ о его эвакуации он отослал Делаттру еще 24 апреля. Получив от Делаттра уведомление об этом приказе, я сообщил ему, что наши с ним договоренности остаются в силе. В отправленной ему телеграмме я писал: «Приказываю гарнизон в Штутгарте сохранить и тотчас создать военную администрацию... На возможные замечания американцев отвечать, что французским правительством вам приказано удерживать завоеванные вашими войсками территории и управлять ими до определения границ французской [195] зоны оккупации соглашением между заинтересованными правительствами». Делаттр ответил Деверсу, что данный вопрос выходит за рамки их полномочий, поскольку должен решаться на правительственном уровне. Что касается прохода через Штутгарт союзных частей и провоза грузов, он-де лично против этого не возражает, но оставляет в городе гарнизон во главе с военным губернатором генералом Шевийоном{85}.

Спор, таким образом, перешел на более высокий уровень и, соответственно, потерял остроту. 28 апреля генерал Эйзенхауэр направил мне примирительное письмо. Он заявлял, что, вмешиваясь по политическим мотивам в стратегические планы, мое правительство нарушает, по его мнению, соглашения, касающиеся реорганизации французской армии. Однако он понимает, что «ему, с его стороны, не остается ничего иного, как согласиться со сложившейся ситуацией, поскольку он не может пойти на прекращение осуществляемого его службами снабжения 1-й французской армии и лично противиться принятию мер, которые бы нарушили дух образцового боевого сотрудничества между французскими и американскими вооруженными силами».

Так-то оно лучше! Я любезно ответил главнокомандующему, что «трудности, с которыми мы с Вами сейчас столкнулись, проистекают из положения, нисколько от Вас не зависящего и являющегося результатом отсутствия соглашения по поводу военной политики вообще и оккупации немецких территорий, в частности, между американским и британским правительствами, с одной стороны, и французским правительством, с другой». В ответном письме от 2 мая Эйзенхауэр писал мне, что он вполне понимает меня и весьма рад констатировать, что и мне понятна его позиция. Тем не менее я получил послание от Трумэна, вступившего в президентскую должность всего три недели тому назад, довольно едкое послание, в ответе на которое я подчеркнул, что «вопросы, близко касающиеся интересов Франции, такие, например, как оккупация немецкой территории, должны обсуждаться с [196] Францией, чего, к сожалению, сделано не было». Короче говоря, Штутгарт остался за французами.

Подобно морским волнам, заливающим тонущий корабль, волны наступающих армий союзников заливали гибнущую Германию. Наступление развивалось настолько стремительно, что раздробленные немецкие части в панике метались в тылу рвущегося вперед противника. Отдельные очаги сопротивления сражались до последнего солдата. В некоторых местах, отрезанные от основных сил, остатки измотанных частей в беспорядке сбивались в аморфные группы. Кое-где крупные и мелкие части сдавались, не дожидаясь приказа командования. Если приход западных войск население встречало как своего рода освобождение, то при приближении русских армий в ужасе бежало на запад. Повсюду наступающие наталкивались на самостоятельно вырвавшиеся на свободу группы военнопленных разных союзных армий. Нередко перед глазами союзников открывались вызывающие ужас и негодование картины концентрационных лагерей с едва живыми людьми и горами трупов. За все это немецкий народ платил кровью своих соотечественников и разрушенными городами.

К концу апреля армии Брэдли вышли к Эльбе и встретились в районе Торгау с войсками Жукова, который завершал взятие Берлина. На севере Монтгомери овладел Гамбургом, а в начале мая — Килем и Любеком, в непосредственной близости от войск Рокоссовского, который заменил в Восточной Пруссии погибшего в феврале маршала Черняховского. В результате этих операций от Рейха оказались отрезанными немецкие оккупационные войска в Дании. То же самое произошло и с войсками Бласковича, закрепившегося в Голландии. На юге три союзные армии продвигались к баварским и австрийским Альпам, где враг мог найти убежище и организовать оборону: Паттон вступил на землю Чехословакии и захватил Пльзень, а войдя в Австрию, вышел к Линцу вблизи расположения русских войск Толбухина, который взял и оставил позади Вену; Пэтч овладел Мюнхеном и подошел к Инсбруку; Делаттр бросил свои танковые части и марокканские дивизии на Тироль, одну колонну направив вверх по течению Иллера, а другую — вдоль Боденского озера. Авангардные французские части столкнулись в Форарльберге с вновь сформированной XXIV-й немецкой армией, составленной из остатков разбитых дивизий и тут же сложившей оружие по приказу ее [197] командующего генерала Шмидта. 6 мая французский флаг был водружен на перевале Арльберг. К тому же времени дивизия Леклерка, срочно отозванная с запада и занявшая место в авангарде армии Пэтча, вошла в Берхтесгаден.

Наступал конец. Страны «оси» были повержены, ее лидеры ушли в небытие. 1 мая последние передачи немецкого радио оповестили мир о смерти Гитлера. Днями раньше стало известно о гибели Муссолини, который хоть и упорствовал до последнего, давно уже был заложником событий. Но сколько шума наделал в мире этот амбициозный, дерзкий, честолюбивый дуче, этот зажигательный и неугомонный оратор своими необузданными идеями, драматическими жестами! Он пришел к власти, когда Италия катилась в пропасть анархии, но спасти страну и навести в ней порядок для него было мало. Муссолини захотел превратить ее в империю. Ради этого он покончил со свободами и утвердил свою диктатуру, попытавшись придать стране вид единой и целеустремленной нации при помощи шествий, фасций и ликторов. Эти атрибуты итальянской действительности превратили его в звезду международной сцены.

Сначала взоры дуче обратились к Африке. Он захотел подчинить себе берега Средиземного и Красного морей или, по крайней мере, заполучить там львиную долю земель. Вскоре он решил расширить границы Италии за счет европейских стран. Его притязания распространялись на Савойю, Ниццу, Корсику, Хорватию, Словению, Далмацию, Албанию! Тут же амбициозный диктатор принялся разжигать в «фашистско-пролетарской Италии» ненависть к «вырождающимся» французам и «ни на что не способным» югославам. А когда по полям Франции поползли танковые дивизии, когда Великобритания затаилась на своем острове, когда Россия зачехлила оружие, а Соединенные Штаты прикрылись флагом нейтралитета, дуче тут же присоединился к фюреру и ринулся в пекло войны, боясь не суметь воспользоваться плодами победы Рейха.

Когда его настигла пуля партизана, у Муссолини уже не было смысла цепляться за жизнь. Желая объять необъятное, к концу жизни он остался ни с чем. Во времена расцвета фашистского режима его диктатура казалась прочной, но таковой, в сущности, она никогда не была и не могла быть в условиях, когда рядом сосуществовали монархия, церковь, противоречивые интересы различных социальных групп, а народ, имеющий за спиной многовековую историю, оставался тем же самым народом, [198] несмотря на всякие фетиши и обряды. Конечно, в претензиях возродить верховенство античного Рима было нечто величественное. Но достижима ли была эта цель в наше время, когда весь мир един и руководит им техника? Восстановить против Запада Италию, прародительницу его культуры, вовлечь метрополию латинской цивилизации в разнузданные планы германских поработителей, иными словами, заставить свой народ сражаться за чужие интересы означало совершить насилие над природой вещей. Пока Германия преуспевала на полях сражений, дуче удавалось поставлять на фронты в качестве пушечного мяса мало верящие в правоту его дела итальянские армии. Но как только могучий союзник попал в беду, ситуация оказалась немедленно проигранной, и волна отступничества и недовольства сокрушила Муссолини.

Гитлер погиб не от предательства окружающих, его авантюра завершилась самоубийством. Он лично воплощал созданный им миф, и сам лично покончил с ним. Не желая быть закованным в цепи, Прометей бросился в пропасть.

Этот человек, начавший с нуля, предложил себя Германии в тот момент, когда она искала нового любовника. Устав от потерявшего корону императора, от побежденных генералов, от неудачливых политиков, она отдалась первому же проходимцу и авантюристу, пообещавшему немцам мировое господство и щекотавшему горячими призывами их тайные инстинкты. К тому же, несмотря на зафиксированное в Версальском договоре поражение, перед предприимчивой четой диктаторов открывались широкие перспективы. Европа 1930-х годов, загипнотизированная внешним блеском «прекрасной эпохи», запуганная коммунизмом и фашизмом, раздраженная бессилием демократии, представляла для германской экспансии благодатную почву.

Адольф Гитлер решил воспользоваться сразу всеми оказавшимися в его распоряжении шансами. Объединив фашизм с расизмом, он обзавелся новой доктриной, а тоталитарная система развязала ему руки. Достижения техники дали ему возможность наносить мощные и неожиданные военные удары. Все это вело, естественно, к политике угнетения, а та, в свою очередь, — к преступлениям. Но Молох всегда прав. К тому же, Гитлер был не только силен, но и хитер. Он умел и запугивать, и улещивать, и щелкать кнутом, и гладить по шерсти. Завороженная Германия в едином порыве последовала за своим фюрером. [199]

До самого конца она была предана ему и пошла ради Гитлера на такие жертвы, каких ни один народ не приносил своим вождям.

Однако Гитлер не предусмотрел преграды, которую преодолеть нельзя, — человека с его душой. Фюрер строил свои грандиозные планы с расчетом на низменные чувства людей. Но среди людей бывают как слабые, так и сильные духом. Исходить из того, что, кроме тебя, все другие лишены мужества и отваги, значит заранее обречь себя на провал. Согласно планам Гитлера, Рейх должен был, прежде всего, разорвать Версальский договор, чему, испугавшись войны, слабые европейские демократии не воспротивятся. Затем будут аннексированы Австрия, Чехословакия и Польша в расчете на то, что Париж и Лондон, проявив трусость, с облегчением вздохнут, а Россия выступит в роли соучастника. После чего, в зависимости от обстоятельств, или при бездействии России будет покорена Франция, или на глазах перепуганных французов будет разгромлена Россия. Достигнув, в конце концов, и той и другой цели, Германия подчинит себе Великобританию, воспользовавшись политикой невмешательства благополучной Америки. Объединение европейских стран по собственной воле или под ударами вермахта в рамках «Нового порядка», а также союз с Японией, который обеспечит дальние тылы Германии, вынудят отрезанную от мира Америку, в свою очередь, сдаться на милость победителя.

Сначала все развивалось по плану. Вооруженная до зубов нацистская Германия, взявшая в качестве норм поведения беспрецедентную жестокость и беспощадность, шла от успеха к успеху. Женева, Мюнхен, германо-советский пакт 1939 оправдывали презрительное отношение Гитлера к своим соседям. Но вот неожиданно у соседей проявились признаки мужества и собственного достоинства. Париж и Лондон воспротивились уничтожению Польши. Судя по всему, уже в этот момент прозорливость фюрера подсказала ему, что время его гипнотического воздействия на зарубежных политиков окончилось. В ход были пущены бронетанковые дивизии, и Франция, фактически лишенная государственного руководства и военного командования, была в одночасье разгромлена. Но Британия, отделенная от Европы водной преградой, голову не склонила, а во Франции стало разгораться пламя Сопротивления. В результате война распространилась на океаны, на страны Африки и Востока, пришло в действие французское вооруженное подполье. Когда [200] вермахт вторгся в Россию, ему для победы не хватило именно тех дивизий, которые были заняты в других местах. Это же позволило Америке, втянутой в войну в результате японской агрессии, беспрепятственно пустить в ход свой военный потенциал. Несмотря на предпринятые фюрером и его страной колоссальные усилия, приговор Истории был подписан.

Дело, затеянное Гитлером, требовало нечеловеческих усилий и оборачивалось бесчеловечными деяниями. Он проводил его в жизнь неукоснительно. До последних минут агонии в берлинском бункере он оставался непререкаемым, непреклонным, беспощадным, каким был в дни триумфальных побед. Ради величия своего черного дела и зная, что оставит о себе столь же черную память, он раз и навсегда решил для себя не отступать, не ловчить, не колебаться. Титан, собирающийся поднять на своих плечах Землю, должен быть несгибаемым и уж конечно не мягкотелым. И неужели даже к побежденному и раздавленному, когда все уже было кончено, к нему не вернулись человеческие чувства, хотя бы на секунду, чтобы смахнуть тайную слезу раскаяния?

Наступил час, когда вопрос о капитуляции Германии требовал лишь выполнения необходимых формальностей. Еще до самоубийства Гитлера Геринг, назначенный его возможным преемником, считая, что фюрер глух к любым разумным предложениям, попытался лично завязать переговоры с союзниками, но тут же лишился обещанного наследства. Второй по очереди кандидат в преемники — Гиммлер — вступил, со своей стороны, в контакт с главой шведского Красного Креста графом Бернадоттом. Он, видимо, рассчитывал на то, что, если военные действия на Западном фронте прекратятся, а на Восточном будут продолжены, в отношениях между союзниками появятся трещины, которые сыграют на руку Рейху. Свой демарш главный гестаповец сопроводил рядом действий, призванных сгладить чудовищную репутацию, которую он заслужил своими преступлениями. In extremis{86} Гиммлер дал разрешение Международному Красному Кресту поставлять в концентрационные лагеря продукты питания. Предупрежденные этой международной организацией, мы сразу же выделили ей грузовики со швейцарскими водителями для доставки из Берна и Цюриха продовольствия в некоторые лагеря, расположенные [201] в Южной Германии, и для его раздачи среди длинных верениц бредущих по дорогам, умирающих от голода людей, которых немцы по приказу Гиммлера выдворили из лагерей.

Я также получил от Гиммлера неофициальное послание, в котором явно просматривалась уловка человека, попавшего в безвыходное положение. Послание гласило: «Согласен. Вы победили! Зная, с чего Вы, генерал де Голль, начинали, я должен снять перед вами шляпу... Но что Вы будете делать теперь? Положитесь на англосаксов? Но они отнесутся к Вам как к сателлиту, лишив Вас чести и достоинства. Присоединитесь к Советам? Они установят во Франции свои порядки и избавятся от Вас... По сути, единственным путем, который приведет Ваш народ к величию и независимости, является союз с побежденной Германией. Заявите об этом во всеуслышание сейчас же! Немедленно наладьте отношения с людьми, которые все еще располагают в Рейхе фактической властью и хотят повести свою страну по новому пути... Они к этому готовы. Они просят Вас об этом... Если Вы переборете в себе дух мщения, если Вы не упустите возможность, которую Вам сегодня предлагает История, Вы станете самым великим человеком всех времен».

Если отвлечься от льстивых кивков в мой адрес, в этом послании с края могилы есть и зерна истины. Но, зная истинное лицо загнанного в угол автора-искусителя, я не удостоил его ответом, как, впрочем, поступили и правительства Лондона и Вашингтона. К тому же предложить Гиммлер ничего конструктивного не мог. До Гитлера, видимо, дошли слухи о происках его подручного, и тот также лишился роли наследника. Фюрер приказал передать власть после его самоубийства в руки адмирала Деница{87}. Адмирал был уведомлен об этом последней телеграммой, отправленной из подземного укрытия имперской канцелярии. [202]

До самого конца оставшиеся у власти правители Рейха предпринимали попытки добиться хоть какого сепаратного сговора с западными державами. Все было тщетно. Запад требовал одного: сдаться без каких-либо условий всем союзным державам одновременно. Правда, 4 мая генерал Фридебург подписал с генералом Монтгомери акт о капитуляции немецких войск, действовавших на северо-западе Германии, в Дании и Голландии, но это было соглашение полевых военачальников, ни к чему не обязывающее правительство Рейха. В конце концов Дениц покорился судьбе. Посланный им в Реймс генерал Йодль{88} передал Эйзенхауэру решение адмирала о полной капитуляции Германии. Акт о капитуляции был подписан 7 мая в 2 часа ночи. Прекращение огня должно было произойти в следующую полночь. Поскольку акт о капитуляции был подписан в Ставке главнокомандующего войск западных союзников, было уговорено, что его симметричная ратификация состоится 9 мая в Ставке советского командования в Берлине.

Естественно, что я не упустил случая заранее оговорить с союзниками вопрос об участии французского представителя в подписании обоих документов. Сам текст, поражающий своей простотой и трагизмом, не вызывал у нас никаких возражений. Но было необходимо, чтобы Франция значилась в числе официальных участников великого события. Должен сказать, что союзники сами, без обиняков, предложили нам принять в нем участие. В Реймсе, как и было договорено, церемонию от имени главнокомандующего возглавлял начальник штаба Эйзенхауэра генерал Беделл-Смит, который первым, вместе с представителем Деница генералом Йодлем, поставил свою подпись под актом о капитуляции. Затем от России его подписал генерал Суслопаров, а от Франции — заместитель [203] начальника штаба Национальной обороны генерал Севез{89}, поскольку Жуэн в это время находился в Сан-Франциско. Церемония подписания в Берлине происходила в гораздо более торжественной обстановке. Ничего нового в текст акта о капитуляции добавлено не было, но советская сторона желала придать этому событию больше веса. В Берлине Францию представлял генерал Делаттр.

Принятый русскими со всеми полагающимися ему почестями, Делаттр столкнулся с протокольными трудностями. Представителем советского командования был маршал Жуков, представителем западного союзного командования — маршал авиации Великобритании Теддер. Русские заявили, что, в принципе, против присутствия генерала Делаттра они не возражают. Но поскольку американцы прислали для подписи еще и своего представителя — генерала Спаатса, недоверчивый Вышинский, приставленный к Жукову в качестве «советчика», заметил, что американский генерал поставит вторую подпись от имени западных союзников и, следовательно, не имеет права участвовать в церемонии подписания. В результате в таком же положении оказался и Делаттр. Французский генерал твердо и убедительно отстаивал свое право на подпись, и в итоге инцидент был быстро урегулирован. 9 мая он занял свое место рядом с представителями других великих держав, как и французский трехцветный флаг занял свое место среди других союзных флагов. В заключительном акте капитуляции представитель Франции поставил свою подпись наряду с подписями России, Соединенных Штатов и Великобритании. Генерал-фельдмаршал Кейтель даже воскликнул: «Ба! И французы здесь!», доказав тем самым, что Франция и ее армия не зря потратили столько сил и принесли столько жертв.

«Война выиграна! Победа одержана! Это победа Объединенных наций, и это победа Франции!» — объявил я по радио 8 мая в три часа пополудни. Одновременно со мной Уинстон Черчилль в Лондоне, Гарри Трумэн в Вашингтоне оповестили о победе [204] свои народы. Чуть позже я появился на площади Этуаль, куда стекалась праздничная толпа. После моего прибытия площадь за какие-то мгновения заполнилась до отказа. Я едва успел преклонить колени перед могилой Неизвестного солдата, как людской поток, сметая выставленные заграждения, бросился ко мне с приветственными криками. Мне с трудом удалось выбраться из объятий ликующих парижан. И тем не менее, в этом проявлении чувств, в организованном торжественном шествии, в звоне колоколов, в артиллерийском салюте, в официальных речах присутствовали сдержанность и озабоченность.

Да, уже давно никто не сомневался в исходе войны, а в последние недели перед ее завершением счет велся на дни и часы. Известие о победе не было той неожиданностью, которая могла бы вызвать бурю чувств, тем более, что они уже выплеснулись в дни празднования освобождения Франции. К тому же, для нас, французов, трудный путь к славе начинался со дна глубокой пропасти и был отмечен катастрофическими промахами. Помимо удовлетворения, которое принесла счастливая развязка, пройденные испытания оставили в национальном сознании — и оставили навсегда! — глухую боль. И во всем мире залпы победного салюта, естественно, были встречены с огромным облегчением, поскольку отступили смерть, муки и горе, но не в восторженном исступлении, так как борьба была запятнана преступлениями, покрывшими позором все человечество. Каждый, кем бы он ни был и где бы ни проживал, ощущал в себе вновь нарождающуюся надежду на вечный мир и одновременно опасался, что и на этот раз «война, способная породить все», не породит мира.

Миссия, на которую меня подвигло отчаянное положение Родины, отныне выполнена. Непредсказуемая судьба распорядилась так, что мне пришлось довести Францию до конца сражения, в котором она рисковала всем. И вот — она живая, уважаемая, обретшая свои исконные земли и свое место в мире, призванная наряду с другими великими державами вершить судьбы человечества. Сегодняшний день заканчивается для Франции золотистым заревом уходящего на отдых солнца! Но каким светом будет озарен ее завтрашний день? Уже можно различить признаки снижения накала и наступающего расслабления. Как сохранить негаснущим пламя устремленного ввысь национального величия, раздутое из пепла дыханием бури, когда буря стихнет? [205]