Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава восьмая.

Сражающаяся Франция

В течение года, с лета 1941 по лето 1942, одновременно с развертыванием своей дипломатической деятельности сама Сражающаяся Франция не переставала расширяться. Если я здесь излагаю эти два направления нашей работы раздельно, то на деле оба они шли одновременно и совместно. Но с тех пор, как наше поле деятельности стало расширяться, передо мной возникла необходимость поставить во главе движения орган, соответствующий новым задачам. Один де Голль уже не мог управиться. Умножались и усложнялись стоявшие перед нами проблемы, разрешение которых требовало сопоставления различных мнений знающих и опытных людей. Потребовалась некоторая децентрализация при осуществлении решений. Наконец, поскольку в органах государственного управления всех государств обычно применяются коллегиальные методы, нам легче было бы добиться признания, если бы мы сами приняли эти методы. Декретом от 24 сентября 1941 я учредил Национальный комитет.

По правде говоря, я с самого начала не переставал думать об учреждении подобного органа. Однако я вынужден был отложить осуществление этого плана отчасти из-за того, что за последний год мне пришлось провести восемь месяцев в Африке и на Востоке, но прежде всего из-за нехватки так называемых «представительных» лиц. По возвращении в Лондон после событий в Сирии я смог уже приступить к длительной организационной работе.

К тому же если большинство из присоединившихся ко мне деятелей вначале были мало кому известны, за истекшее время некоторые из них приобрели популярность. Таким образом, у меня появилась возможность создать комитет из авторитетных лиц. Я считал, что по отношению к движению Сражающейся Франции Национальный комитет должен осуществлять руководящую роль и объединяться вокруг меня. На его заседаниях «комиссары» смогут совместно обсуждать все наши дела. Каждому из них будет поручен [265] один из «департаментов», ведающий определенной областью нашей деятельности. Принятые решения обязательны для всех. В целом Комитет должен выполнять функции правительства. У него будут такие же права и такая же структура, как у правительства. Но он не должен называться правительством, ибо это наименование я сохранял до того времени, сколь бы отдаленным оно ни было, когда станет возможным создать правительственный орган, представляющий всю Францию. Именно в расчете на это я в своем декрете предусматривал образование в дальнейшем Консультативной ассамблеи, «которая должна максимально широко представлять общественное мнение Франции при Национальном комитете». Однако прошло много времени, прежде чем этой ассамблее суждено было увидеть свет.

Как и следовало ожидать, мое решение вызнало волнение среди небольших группировок французов, которые, претендуя на политическую роль, проявляли некоторую активность в Англии и Соединенных Штатах. Эти люди готовы были смириться с тем, чтобы де Голль действовал как солдат и обеспечивал союзникам помощь французских вооруженных сил. Но они не могли допустить, чтобы глава свободных французов взял на себя ответственность государственного порядка; отказавшись присоединиться ко мне, они оспаривали мои полномочия, а в отношении будущего Франции предпочитали положиться на иностранцев — Рузвельта, Черчилля или Сталина.

Признаюсь, что между взглядами этих людей и моими существовало непримиримое противоречие. С моей точки зрения в основе политических действий в этой национальной трагедии должна лежать простая и убедительная идея. Они же, отдаваясь во власть своим обычным пустым мечтаниям, полагали, что наша деятельность должна быть не чем иным, как кордебалетом партийных мнений и комбинаций, который разыгрывают профессиональные актеры, и что все дело сходится лишь к статьям, речам, выступлениям ораторов и распределению мест. И хотя этот режим был сметен событиями и привел Францию к катастрофе, от которой, как это могло казаться, она никогда уже не оправится, и хотя эти отъявленные политиканы были лишены своих обычных средств деятельности — парламента, съездов, кабинетов министров, редакций, — они продолжали свою игру в Нью-Йорке и Лондоне, стремясь вовлечь в нее, за неимением французов, англосаксонские правительства, депутатов и журналистов. И причиной некоторых неприятностей, которые чинили «Свободной Франции [266] « ее собственные союзники, а также кампаний, которые вели против нее их пресса и радио, часто являлось влияние некоторых французских эмигрантов. Эти последние не могли смириться с таким политическим успехом, каким являлось для Сражающейся Франции создание Национального комитета, и всячески пытались создавать препятствия.

Орудием в их руках явился адмирал Мюзелье. В адмирале уживались как бы два разных человека. Как морской военачальник он обладал достоинствами, которые заслуживали глубокого уважения и которым мы в значительной степени были обязаны организацией наших скромных военно-морских сил. Но периодически у него вдруг возникало какое-то беспокойство, и тогда он пускался в интриги. Как только он узнал о моем намерении образовать Комитет, он написал мне письмо. Выставляя себя поборником дружбы с союзниками и демократами, он утверждал, что моя политика угрожает этой дружбе. И чтобы в будущем спасти от опасности обе эти твердыни, он предлагал, чтобы я оставил за собою лишь почетный пост, а всю действительную власть передал ему. Что касается средств, которые он пустил в ход, чтобы заставить меня согласиться, то это было не что иное, как угроза отделения военно-морского флота, который, как он заявил по телефону, «станет самостоятельным и будет продолжать войну».

Мое решение было определенным, а дискуссия — короткой. Адмирал смирился, объясняя все недоразумением. Побуждаемый добрыми чувствами и учитывая обстановку, я сделал вид, что его объяснения меня убедили, выслушал его обещания и назначил его комиссаром Национального комитета по делам военного и торгового флота.

Функции в Национальном комитете были распределены следующим образом: экономика, финансы, вопросы колоний -Плевен, юстиция и народное просвещение — Кассен, иностранные дела — Дежан, сухопутные силы — Лежантийом, военно-воздушные силы — Вален, связь с метрополией, вопросы труда, информация — Дьетельм, незадолго до того прибывший из Франции. Катру и д'Аржанлье, находившиеся в то время в командировке, были назначены комиссарами без портфеля. Я поручил Плевену обеспечить координацию деятельности гражданских департаментов: «Положение о служащих наших органов, вопросы их расстановки и материального обеспечения, размещение наших организаций и т. п....» Вначале я имел намерение расширить состав Комитета путем привлечения некоторых французских деятелей, [267] проживавших в Америке. Я даже неоднократно предпринимал шаги в этом направлении. Так, я обратился с приглашением принять участие в нашей работе к Маритэну и Алексису Леже. Я получил весьма вежливые ответы, но они были отрицательными по существу.

Работа Национального комитета уже наладилась, когда Мюзелье спровоцировал новый кризис. Вернувшись в Лондон после успешной экспедиции на Сен-Пьер, с которой мы его все единодушно поздравляли, он заявил 3 марта на заседании Комитета, что дела в «Свободной Франции» идут не так, как ему хотелось бы, и объявил о своем уходе с поста национального комиссара, о чем он мне официально сообщил в письме. Я принял отставку, отчислил его в резерв командования и назначил на его место Обуано, вызнанного с Тихого океана. Видя это, Мюзелье заявил, что он хотя и выходит из состава Национального комитета, но сохраняет за собою верховное командование военно-морскими силами. Словно наш флот был его вотчиной и он мог им распоряжаться по своему усмотрению! Этого, конечно, мы допустить не могли, и по существу вопрос уже был решен, как вдруг в дело вмешалось английское правительство.

Это вмешательство подготовлялось давно. Его вдохновителями были некоторые беспокойные элементы французской эмиграции, а также отдельные представители палаты общин и английского флота. Заговорщики заручились содействием Александера, морского министра. Как министру они представили ему дело таким образом, что в случае ухода Мюзелье свободный французский флот будет полностью дезорганизован и английский Королевский флот лишится немаловажной поддержки. Как лейбористу, они старались внушить ему, что де Голль и его Комитет тяготеют к фашизму и что нужно освободить от их влияния французские военно-морские силы. Английский кабинет, стремясь поддержать внутреннее равновесие сил, а также, по-видимому, стараясь сделать де Голля более сговорчивым путем ослабления его позиций, поддержал точку зрения Александера. Он решил потребовать, чтобы я оставил Мюзелье главнокомандующим военно-морскими силами «Свободной Франции».

5 и 6 марта Иден и Александер нотой сообщили мне об этом требовании. С этого момента для меня дело было уже окончательно решено. Необходимо было во что бы то ни стало выполнить решение Национального комитета, и надо было сделать так, чтобы Англия отказалась от вмешательства во французские дела. [268]

8 марта я написал Идену, что как я сам, так и Национальный комитет приняли решение об отстранении Мюзелье от должности главнокомандующего французским флотом и что мы отклоняем всякое вмешательство английского правительства по этому поводу. Я писал: «Свободные французы считают, что их борьба за общее дело в союзе с англичанами предполагает, что к ним должны относиться как к союзникам, и что помощь Англии не должна сопровождаться вечными проверками и ограничениями или предоставляться на условиях, несовместимых с их существованием...

Если бы это тем не менее случилось, генерал де Голль и Французский Национальный комитет перестали бы бороться не щадя сил за выполнение задачи, поскольку она стала бы невозможной. Действительно, они считают самым существенным как для будущего Франции, так и для ее настоящего оставаться верными поставленной ими перед собой цели. Эта цель состоит в возрождении Франции и в восстановлении национального единства в войне на стороне союзников, но без принесения в жертву французской независимости, суверенитета и национальных институтов».

Ответ я получил не сразу. Несомненно, прежде чем предпринимать дальнейшие действия, англичане хотели выждать и посмотреть, как развернутся события на нашем флоте. Но ни на одном судне, ни в одном экипаже, ни в одном флотском учреждении не было никаких проявлений несогласия с нашим решением. Наоборот, из этого испытания военно-морские силы Франции вышли еще более сплоченными вокруг де Голля. Они еще больше прониклись решимостью продолжать борьбу. Лишь несколько офицеров, сгруппировавшихся вокруг адмирала Мюзелье, организовали постыдное выступление в здании военно-морского штаба, куда я явился, чтобы переговорить с ними лично. После этого я приказал адмиралу находиться в течение месяца в таком месте, откуда он не смог бы поддерживать связь с флотом. В соответствии с соглашением о юрисдикции от 15 января я обратился к английскому правительству с просьбой обеспечить выполнение моего решения, поскольку оно принято на британской территории. Затем ввиду того, что соответствующие заверения все еще не поступали, я отправился на дачу, будучи готовым ко всему и ожидая самого худшего. Плевену, Дьетельму и Куле я оставил своего рода секретное политическое завещание, поручив им сообщить французскому народу все необходимое, если я буду вынужден прекратить начатую деятельность и не смогу сам дать нужных объяснений. Одновременно я довел до сведения союзников, что, к величайшему своему [269] сожалению, я не смогу поддерживать отношений с ними, пока они сами не выполнят обязательства, взятые ими на себя в силу соглашения между нами.

Это было 23 марта. Ко мне явился с визитом Пик. Он вручил мне ноту, заявив, что его правительство не настаивает на оставлении Мюзелье в должности главнокомандующего и что оно будет следить, чтобы в течение месяца адмирал не смог общаться с представителями французских военно-морских сил. При этом английское правительство рекомендовало мне проявить по отношению к нему благожелательность, учитывая его заслуги. Тем временем прибывший с Тихого океана Обуано принял командование военно-морским флотом. В мае я пригласил к себе адмирала Мюзелье, желая предоставить ему возможность продолжать службу и чтобы обсудить с ним условия инспекционной поездки, которую я рассчитывал доверить ему. Он не явился. Несколькими днями позже этот высший офицер, много сделавший для нашего флота, официально уведомил меня о том, что его сотрудничество со «Свободной Францией» окончено. Мне было очень грустно за него.

После этого досадного инцидента ничто уже не мешало нормальной деятельности «Лондонского комитета», который враждебная пропаганда (исходившая не только от наших военных противников и от Виши) тщилась представить то как группку алчных политиканов, то как кучку фашистских авантюристов, то как сброд исступленных пропагандистов в коммунистическом духе, но для которого, я это торжественно и решительно заявляю, самым важным было благо страны и государства. Национальный комитет собирался не реже одного раза в неделю, в торжественной обстановке, в большой комнате Карлтон-гарденса, которую называли «залом с часами». Согласно порядку дня, мы заслушивали сообщения каждого комиссара о делах в его департаменте или по какому-нибудь иному вопросу, который тот счел нужным поднять. Комитет знакомился с документами и сообщениями, подробно обсуждал вопросы и принимал решения, которые оформлялись протоколом. Эти решения доводились затем до сведения наших учреждений и воинских частей. Ни одно важное решение не было никогда принято без предварительного обсуждения в Комитете.

Национальный комитет в целом, как коллегиальный орган, и каждый из его членов в отдельности всегда оказывали мне ценную помощь и лояльное содействие. Конечно, со всеми важными делами мне приходилось знакомиться лично. Но все же бремя, [270] лежавшее на мне, стало меньше ввиду того, что теперь меня окружали и оказывали мне помощь компетентные сотрудники. Конечно, этим министрам, из которых ни один прежде не занимал видного общественного поста, недоставало подчас необходимого авторитета и известности. Но они сумели приобрести и то и другое. У каждого из них, кроме того, были ценные качества и личный опыт. В целом работая в Комитете, они способствовали усилению влияния Сражающейся Франции. Мне часто приходилось встречать со стороны моих сотрудников, конечно, не оппозицию, но возражения или критику по поводу моих намерений и действий. В трудные минуты, когда я обычно склонялся к принятию решительных мер, многие члены Комитета высказывались за компромисс. Но это было даже хорошо. В конечном счете, изложив свои доводы, ни одни из национальных комиссаров никогда не оспаривал моего окончательного решения.

И хотя иной раз мнения могли разделиться, ответственность целиком лежала на мне. В борьбе за освобождение мне, бедняге, приходилось всегда в конечном счете отвечать за все. Во Франции ко мне все чаще обращали свои взоры те, кто все больше стремился к активному сопротивлению. В этом чувствовался все более ясный ответ на мои призывы. В этом проявлялось также и сходство настроений, которое мне казалось столь же необходимым, как и волнующим. Видя, что склонность французов к разъединению и разобщенности, которую им навязывал режим угнетения, способна вызвать разрозненные вспышки возмущения, я жил одной мыслью: слить их воедино в интересах Сопротивления. Действительно, именно единство определяло боевые успехи Сопротивления, его национальный характер, его международное значение.

Начиная с лета 1941 мы разными путями постепенно узнавали обо всем, что происходило в метрополии. Помимо того что можно было прочесть между строк в газетах или узнать из радиопередач обеих зон, мы постоянно получали весьма полную информацию в виде данных нашей разведки, донесении некоторых наших агентов, которые уже начали действовать на местах, показаний добровольцев, прибывавших ежедневно из Франции, сообщений, которые поступали по дипломатическим каналам, заявлений эмигрантов, проезжавших через Мадрид, Лиссабон, Танжер или Нью-Йорк, и, наконец, в виде писем, которые с помощью многочисленных уловок переправляли к ним семьи и друзья участников «Свободной Франции». В результате у меня складывалось день за днем точное представление об обстановке. Сколько раз, беседуя с [271] соотечественниками, только что покинувшими родину, где они, однако, были заняты в той или иной мере повседневной работой и знакомы лишь с жизнью своего города, я убеждался в том, что благодаря многочисленным источникам информации, которая доставлялась нам целой армией преданных людей, мне лучше, чем кому-либо другому, известно положение дел во Франции.

А это в свою очередь позволяло мне сделать вывод о разложении вишистского режима. Иллюзии в отношении этого режима рассеялись. Прежде всего победа Германии, о которой заявляли как о само собой разумеющемся деле, чтобы оправдать капитуляцию, становилась невозможной, после того как в войну вступили Россия и затем Соединенные Штаты, а Англия и «Свободная Франция» доказали свою способность к сопротивлению. Утверждение, что ради спасения «материальных благ» необходимо было согласиться на порабощение страны, выглядело смехотворно, ибо 1500 тысяч наших людей, взятых в плен, не возвращались домой; немцы практически аннексировали Эльзас и Лотарингию и отрезали в административном отношении север страны от остальной территории; производившиеся оккупантами изъятия денежных средств, сырья, сельскохозяйственных и промышленных товаров истощали нашу экономику, все большее число французов вынуждено было работать на Германию. Разговоры об обороне Французской империи от «любого врага» не могли уже никого обмануть, с тех пор как французскую армию и флот заставили воевать против союзников и «деголлевцев» в Дакаре, Габоне, Сирии и на Мадагаскаре; в то время как немцы и итальянцы из комиссий по перемирию свободно распоряжались в Алжире, Тунисе, Касабланке и Бейруте, немецкие самолеты приземлялись в Алеппо и Дамаске, а японцы оккупировали Тонкин и Кохинхину. Отныне Сражающаяся Франция стала воплощением всех надежд на возврат заморских территорий. Она постепенно утверждалась в Экваториальной Африке, на островах Океании, в Пондишери, в Леванте, на острове Сен-Пьер, на Мадагаскаре и во Французском Сомали. Вместе с тем она уже заранее непреклонно заявляла о своих неоспоримых правах на Северную Африку, Западную Африку, Антильские острова и Индокитай.

Что касается «национальной революции», с помощью которой режим Виши пытался прикрыть собственную капитуляцию, то создавалось впечатление, что вишисты увлекаются реформами, из которых некоторые были сами по себе полезны, но в целом они были дискредитированы тем, что их проведение связывали с разгромом [272] и порабощением Франции. Разговоры вишистов о моральном оздоровлении и укреплении власти, даже их бесспорные попытки навести порядок в общественно-экономической жизни на деле выражались лишь в парадах легионеров, возвеличивании маршала Петена, создании многочисленных комиссий и комитетов, а по существу означали подлые репрессии, засилие полиции и цензуры, привилегии и существование черного рынка. Это кончилось тем, что в самом вишистском руководстве появились признаки замешательства и разброда. Вот как развивались события с конца 1940 и вплоть до лета 1942: увольнение Лаваля; создание в Париже Марселем Деа, Делонклем, Люшером, Марке, Сюарезом и другими «Национального народного объединения», которое при прямой поддержке оккупантов резко нападало на правительство и вело крикливую пропаганду в пользу сотрудничества с немцами; бесконечные изменения полномочий Дарлана; отставки членов кабинета: Ибарнегарэ, Бодуэна, Альбера, Фландена, Пейрутона, Шевалье, Ашара и других, которые один за другим заявляли, что возложенная на них задача невыполнима; загадочное и неожиданное прекращение процесса в Риоме{174}; отставка Вейгана; покушение Колетта на Лаваля; назначение последнего главой правительства. Сам маршал Петен открыто признавал свое отчаянное положение. «Я ощущаю скверный ветер, который дует из многих районов Франции, — говорил он, выступая по радио в августе 1941. — Беспокойство овладевает умами. В души вкрадывается сомнение. Авторитет правительства оспаривается. Приказы выполняются плохо. Настоящий недуг охватывает французский народ». В июне следующего года, отмечая вторую годовщину своей просьбы о перемирии, он заявил в речи, транслировавшейся по радио: «Я отнюдь не скрываю, что мои призывы встретили слабый отклик».

По мере того как дутое величие вишистского режима исчезало повсюду, в метрополии возникали очаги Сопротивления. Естественно, [273] речь шла о действиях, очень различных по характеру, часто не очень четко определенных, но преследовавших единую цель. В одном месте составляли, печатали и распространяли разного рода листовки. В другом собирали сведения разведывательного характера о противнике. Мужественные люди создавали группы действия, которые выполняли самые разнообразные задачи: налеты на врага, порчу имущества, получение и распределение грузов, которые сбрасывались на парашютах или доставлялись другими путями, переход из одной зоны в другую, прием или отправку агентов, переход границы и т. п. В ряде мест создавались зародыши организаций Сопротивления, члены которых объединялись между собой либо по указаниям высших инстанций, либо в силу общности взглядов. Одним словом, за внешней пассивностью и бездействием, которые, казалось, царили в метрополии, Сопротивление начинало жить своей активной подпольной жизнью. Бойцы Сопротивления во Франции готовились теперь наносить удары по врагу, несмотря на густую сеть полицейских и доносчиков.

В сентябре 1941 началась серия изолированных нападений на немецких военнослужащих. Первыми были убиты комендант гарнизона в Нанте, офицер в Бордо и два солдата в Париже на улице Шампионне. Затем число убитых стало расти. Мстя французам, враг сотнями расстреливал заложников, бросал в тюрьмы тысячи патриотов, которые потом высылались из Франции, душил штрафами и репрессировал города, где совершались покушения. С чувством мрачной гордости узнавали мы об этой войне одиночек, которые подвергали себя огромному риску, борясь с оккупантами. С другой стороны, гибель французов — жертв ответных репрессий немцев вызывала в наших сердцах скорбь, но отнюдь не отчаяние, потому что мы это расценивали как смерть солдат на поле битвы. Однако исходя из элементарных требований военной науки, мы считали, что борьбой нужно руководить и что к тому же еще не наступил момент начинать открытые боевые действия в метрополии. Борьба, рассчитанная на то, чтобы не давать противнику покоя, затем активные операции внутренних сил Сопротивления в намеченных пунктах, наконец, национальное восстание, которое мы намеревались начать в надлежащий момент, могли бы быть весьма эффективными при условии, что все это удалось бы осуществить как одно целое в сочетании с действиями армий освобождения. Между тем в 1941 Сопротивление едва начинало зарождаться, и, с другой стороны, мы знали, что оно может потерпеть полное поражение буквально [274] еще за годы до того, как наши союзники будут готовы высадиться на побережье.

Вот почему 23 октября я заявил по радио: «Тот факт, что французы убивают немцев, является абсолютно нормальным и абсолютно оправданным. Если немцы не хотят, чтобы мы их убивали, им следует оставаться дома... После того как им не удалось покорить мир, каждый немец знает, что станет либо трупом, либо пленным. Но существует тактика ведения войны. Войной должны руководить те, кому это поручено... В настоящее время мой приказ для оккупированной территории: немцев открыто не убивать! Он вызван единственным соображением: сейчас враг может совершенно беспрепятственно осуществлять массовые убийства наших пока еще безоружных борцов. Напротив, как только мы сможем перейти в наступление, будут отданы соответствующие приказы».

Стремясь сократить свои потери, которые при сложившейся обстановке были слишком велики по сравнению с достигнутыми весьма незначительными результатами, мы вместе с тем должны были использовать реакцию масс на немецкие репрессии в интересах укрепления национальной солидарности и сплочения сил французского народа. 25 октября, на следующий день после казни 50 заложников в Нанте и Шатобриане и 50 патриотов в Бордо я заявил по радио следующее: «Расстреливая наших людей, враг рассчитывал запугать Францию. Франция докажет, что ее запугать нельзя... Я призываю всех французов и всех француженок прекратить всякую работу и всякое движение там, где они будут находиться, в пятницу 31 октября, с 4 часов до 4 часов 05 минут, с тем чтобы это серьезное предостережение, эта мощная национальная забастовка продемонстрировала силу братской солидарности французов и показала врагу, какая опасность подстерегает его повсюду». Накануне намеченного дня я повторил свой призыв. Состоявшаяся забастовка приобрела во многих местах, особенно на заводах, внушительный характер. В результате во мне укрепилась решимость не допускать, чтобы движение Сопротивления вылилось в анархию; напротив, я хотел добиться организованности, не пресекая вместе с тем инициативы, которая была его движущей силой, и не отвергая взаимной изолированности местных организаций, без которой Сопротивление могло бы быть полностью ликвидировано одним ударом.

Во всяком случае участники движения Сопротивления и его организации во многих отношениях действовали теперь с большой решимостью, но они испытывали острую нехватку в военных [275] специалистах. Там, где они могли и должны были их найти, то есть в том, что оставалось от армии, путь преграждали вишисты. И тем не менее первые удары по врагу были нанесены военными. Офицеры армейских и окружных штабов прятали оружие от комиссий по перемирию. Разведывательная служба продолжала тайком вести контрразведку и время от времени отправляла англичанам информацию. При содействии генералов Фрэра, Делестрэна, Верно{175}, Блок-Дассо, Дюрмейера, с помощью, в частности, офицерских клубов подготавливались мобилизационные мероприятия. Генерал Кошэ стал вести активную пропаганду против капитулянтских настроений. Среди руководителей молодежных организаций, в состав которых входило значительное количество бывших военных, многие тренировались сами и учили других владеть оружием. В оставшихся воинских частях почти все офицеры, унтер-офицеры и солдаты не скрывали своих надежд вновь принять участие в боях.

Население относилось к этому весьма положительно. Привезенная из Франции кинохроника, которую я просмотрел в Лондоне, служила наглядным тому доказательством. В фильме был заснят момент, когда Петен во время одной из своих поездок в Марсель появился на балконе ратуши перед войсками и народом, которые выражали свои горячие патриотические чувства. Можно было слышать, как, повинуясь единодушному настроению этой массы людей, он крикнул: «Не забудьте, что все вы мобилизованы!» Эти слова вызвали бурный энтузиазм всех собравшихся, военных и невоенных, которые смеялись и плакали от волнения.

Таким образом, несмотря на то что армия потеряла убитыми или пленными большинство своих часто лучших солдат и офицеров, она стихийно стремилась к тому, чтобы возглавить национальное Сопротивление. Однако именно этого и не хотело «правительство», которому армия подчинялась. Вишистский режим, сохранявший вначале видимость нейтралитета, затем вставший на путь сотрудничества с врагом, помешал армии осуществить свое призвание, и в результате она морально оказалась в тупике, выход из которого можно было найти, лишь отказавшись от формальной дисциплины. Хотя многие военные все же пошли на это, особенно кто состоял в организациях Сопротивления, или кто [276] вступил в тайную армию, или, наконец, те, кто позже основал «Армейскую организацию Сопротивления», фактически движение Сопротивления вынуждено было первое время само готовить свои кадры.

В «свободной» зоне такие организации, как «Комба» во главе с капитаном Френэ{176}, «Либерасьон», в которой основную роль играл Эмманюэль д'Астье де ла Вижери{177}, «Фран-тирер», руководство которой возглавлял Жан-Пьер Леви{178}, занимались активной пропагандистской деятельностью и создавали военизированные формирования. Одновременно остатки бывших профсоюзных организаций — «Всеобщей конфедерации труда» и «Французской конфедерации христианских трудящихся» — вели пропаганду в пользу Сопротивления. Аналогичную работу проводили различные группировки, состоявшие из членов бывших партий, в частности таких, как Социалистическая, Народные демократы и Республиканская федерация. Поскольку зона не была оккупирована немцами, борьба велась, естественно, против вишистского режима, против его полиции и трибуналов. При этом руководители, готовя силы, которые в случае необходимости могли быть использованы против врага, думали о захвате власти и видели в Сопротивлении не только орудие войны, но и средство для смены режима.

Политический характер организаций Сопротивления южной зоны делал, естественно, их деятельность весьма эффективной, способствовал привлечению в их ряды влиятельных элементов, придавал их пропаганде злободневность и зажигательность, которые [277] будили умы. Но с другой стороны, полное согласие и вытекающая отсюда совместная деятельность руководящих комитетов страдали от всего этого. Следует сказать, что рядовые члены этих организаций и сочувствующие почти не интересовались ни дальнейшей программой Сопротивления, ни условиями захвата власти, ни подбором будущих правителей. По общему мнению, главное состояло в том, чтобы сражаться или по крайней мере готовиться к этому. Добывать оружие, устраивать тайники, подготавливать и время от времени осуществлять налеты — вот о чем шла речь! С этой целью надо было организовывать группы на местах из знающих друг друга людей, искать средства для борьбы и держать язык за зубами. Короче говоря, если внутри организаций и существовало относительное единство взглядов, то практическая борьба велась, наоборот, разрозненными группами, которые имели собственных руководителей, действовали самостоятельно и оспаривали друг у друга право на имевшиеся в мизерном количестве оружие и деньги.

В оккупированной зоне, в условиях непосредственной опасности, такой конкуренции не существовало, однако разобщенность людей и усилий проявлялась там гораздо сильнее. Там было прямое и опасное соседство с противником. Приходилось иметь дело с гестапо. Не было никакой возможности передвигаться, переписываться, выбирать квартиру, не подвергаясь строгому контролю. Все подозрительные попадали в тюрьму и высылались. Что касается активного Сопротивления, то его бойцов неумолимо подстерегали пытки и смерть. В этих условиях силы были крайне распылены. Вместе с тем, присутствие немцев создавало обстановку, толкавшую на сопротивление, на создание подпольных организаций. Вот почему движение Сопротивления в этой зоне приобретало напряженный военно-заговорщический характер. «Гражданская и военная организация», основанная полковником Туни, организация «Сторонники освобождения» во главе с Рипошем, организация «Сторонники Сопротивления», созданная Леконтом-Буанэ{179}, организация «Освобождение Севера», которую сформировал Кавайес, наконец, организация «Голос севера», основанная в Эно, во Фландрии, в краю шахтеров, под [278] руководством Укка, категорически отказывались придерживаться какого-либо политического направления, вели только вооруженную борьбу и действовали небольшими, изолированными друг от друга подпольными группами.

В конце 1941 коммунисты в свою очередь вступили в борьбу. До этого их руководители занимали примиренческую позицию по отношению к оккупантам, зато резко нападали на англосаксонский капитализм и его прислужников-«деголлевцев». Однако их поведение моментально изменилось, когда Гитлер напал на Россию, а они сами с трудом сумели уйти в подполье и установить связи, необходимые для борьбы. Впрочем, они были к ней подготовлены своей системой партийных ячеек, секретностью своей иерархии, преданностью своих кадров. В национальную войну они включились отважно и умело, откликаясь бесспорно (особенно рядовые члены) на зов родины, но никогда не теряя из виду, как армия революции, конечную цель, заключавшуюся в том, чтобы установить свою диктатуру, воспользовавшись драмой, которую переживала Франция. Они все время стремились сохранить за собой свободу действий. Но вместе с тем, пользуясь настроениями борцов Сопротивления — в том числе и в своих собственных рядах, — которые хотели только воевать, они упорно стремились объединить все Сопротивление, чтобы превратить его, если окажется возможным, в орудие своих честолюбивых устремлений.

Так, в оккупированной зоне они создали «Национальный фронт» — группировку чисто патриотического характера, и организацию «Франтиреры и партизаны», которая как будто бы предназначалась исключительно для борьбы с немцами. В эти организации они привлекали многочисленные некоммунистические элементы, чтобы тем самым маскировать свои замыслы. Они засылали своих людей под разным видом в руководящие органы всех других организаций. Они предложили мне вскоре свое содействие, при этом ни на минуту не переставая злословить по адресу «деголлевского мифа».

Что же касается меня, то я хотел только, чтобы они приносили пользу. В борьбе с врагом нельзя пренебрегать никакими силами, и я считал, что их участие явится существенным вкладом в ту своеобразную войну, которая велась в условиях оккупации. Но следовало добиться, чтобы они действовали как часть единой организации и, скажу без обиняков, под моим руководством. Полагаясь во многом на могучую силу национального чувства и недоверие, [279] которое мне оказывали массы, я сразу решил предоставить им должное место во французском Сопротивлении и даже, когда придет время, в его руководстве. Однако столь же твердо я решил не допускать, чтобы они смогли занять доминирующее положение, оттеснить меня и очутиться у руководства. Трагедия, решавшая судьбу Франции, давала этим французам, которых возмущавшая их несправедливость поставила вне нации, а ошибки повели по ложному пути, историческую возможность вновь стать частью единой нации, хотя бы только на период борьбы. Я хотел сделать так, чтобы эта возможность не была навсегда потеряна. И тогда, как и в прошлом, со словами «Да здравствует Франция!» могли бы умирать все, кто так или иначе отдавал за нее свою жизнь. В непрерывном движении жизни все доктрины, все школы, все революции преходящи. Коммунизм не вечен. Но Франция вечна. Я уверен, что в ее судьбе большую роль сыграет в конечном счете тот факт, что при всех обстоятельствах во время освобождения -в этот недолгий, но решающий период своей истории — она будет единой, сплоченной нацией.

В октябре 1941 я узнал, что в Лиссабон прибыл из Франции Жан Мулэн{180}, который хотел попасть в Лондон. Я знал, кто был этот человек. Я знал, в частности, что как префект департамента Эр и Луар он проявил высокое мужество и достоинство во время вступления немцев в Шартр. Немцы всячески оскорбляли его, ранили и бросили в тюрьму. В конце концов он был освобожден, ему принесли извинения. Вишисты сместили его с поста, и он находился в опале. Я знал, что он хотел служить. Поэтому я попросил у британских властей направить этого достойного человека в Англию. Однако пришлось ждать два месяца, чтобы получить их согласие. «Интеллидженс сервис» стремилась взять Мулэна к себе, а он, наоборот, требовал, чтобы его отправили в мое распоряжение. Благодаря настоятельной просьбе, с которой я в письменной форме обратился к Идену, этот честный француз смог прибыть к месту назначения. Впоследствии мне стоило таких же усилий обеспечить его возвращение во Францию. В течение декабря я вел с ним продолжительные беседы. Жан Мулэн до отъезда в Лондон имел многочисленные встречи с представителями всех [280] организации Сопротивления и, кроме того, зондировал почву в различных политических, экономических и административных сферах. Он хорошо знал обстановку там, где л с самого начала предполагал его использовать. Он делал ясные предложения и четко излагал свои просьбы.

Этот человек, еще молодой, но уже накопивший служебный опыт, был той же закалки, что и все мои лучшие сподвижники. Всей душой любящий Францию, убежденный в том, что «деголлизм» должен быть не только инструментом борьбы, но и движущей силой всякого обновления, уверенный в том, что воплощением государства является «Свободная Франция», он стремился к большим делам. К тому же, будучи человеком здравомыслящим, трезво оценивая вещи и людей, он очень обдуманно шел по пути, усеянном ловушками противника и препятствиями, которые создали друзья. Веривший в свое дело, расчетливый, не сомневающийся ни в чем и ничему не доверяющий, апостол и одновременно исполнитель, Мулэн за 18 месяцев выполнил важнейшую задачу: единство в движении Сопротивления, существовавшее, по сути дела, символически, он превратил в реальное единство. Затем, став жертвой предательства, перенеся тюрьму и жестокие пытки подлого врага, Жан Мулэн отдал жизнь за Францию, как и многие другие храбрые солдаты, которые на виду у всех или в подполье посвящали долгие ночи борьбе, чтобы скорее наступил рассвет.

Мы условились, что он постарается сначала провести работу в организациях Сопротивления южной зоны, чтобы убедить их создать под его руководством общий орган, который был бы непосредственно связан с Национальным комитетом, давал общие указания и занимался решением внутренних споров. По окончании этой работы Мулэн должен был заняться северной зоной, чтобы попытаться организовать для всей территории единый Совет Сопротивления, связанный со Сражающейся Францией. Но как только зашла речь о создании единого органа, который возглавил бы в метрополии все организации, участвовавшие в движении Сопротивления, возникло два вопроса: о политических партиях и о внутренних вооруженных силах в стране.

Принимая во внимание только представительный, но отнюдь не руководящий характер, который мне хотелось придать этому Совету (что впоследствии и удалось осуществить), я не думал исключать из него партии. Вхождение их в Совет было неизбежно. Впрочем, по моему мнению, наши несчастья объяснялись не сушествованием партий, а тем, что, пользуясь нашими пришедшими [281] в ветхость государственными учреждениями, они незаконно присваивали себе власть. Вот почему, признавая за партиями их роль, я не желал, чтобы теперь они оказались во главе Сопротивления. Ни в коей мере ни их идеи, ни их деятельность не являлись источником Сопротивления, потому что все эти партии без исключения оказались несостоятельными в решающий момент. Но еще вчера переживавшие кризис в результате катастрофы, они начинали теперь укрепляться. Их отдельные элементы, вступая в движение Сопротивления, группировались между собой, придерживаясь рамок прежних отношений.

Правда, лишившись клиентуры — предмета своих забот, — а также возможности заниматься комбинациями и торговаться из-за портфелей, они думали и давали повод думать, что возвращаются к чистым истокам своего существования, то есть к идеалам социальной справедливости, культу национальных традиций, проповеди светского характера государства и горячим христианским чувствам. Их соответствующие организации, основательно очищенные, хотели, казалось, только одного: немедленно внести свой вклад в борьбу, используя те или иные тенденции общественного мнения. Между тем последнее начинало оценивать по достоинству умелые действия этих хорошо знакомых ему организаций, тем более что они отрекались от своих прежних ошибок. Наконец, за поведением партийных деятелей внимательно следили союзники. Добиваясь единства нации, приходилось считаться с фактами. В связи с этим я дал Мулэну инструкцию в надлежащий момент ввести в Совет, который предполагалось создать, делегатов от партий наряду с представителями различных организаций Сопротивления.

Если я рассчитывал таким путем добиться некоторого единства в политической борьбе Франции, то того же я хотел достичь и в вооруженной борьбе. В этом отношении первая трудность порождалась самими организациями Сопротивления, которые, создавая боевые отряды, хотели сохранить над ними свою власть. К тому же, за исключением нескольких горных или труднодоступных районов, эти отряды могли существовать лишь в виде мелких групп. Так было, в частности, в «маки», где формировались группы партизан в основном из людей, уклонившихся от отправки в Германию и которым приходилось скрываться в сельской местности. От них поэтому можно было ожидать только партизанской войны, которая дала бы весьма эффективные результаты, если бы их разрозненные действия стали частью общей согласованной [282] борьбы. Таким образом, предоставляя различным группам возможность действовать автономно, нужно было разрешить проблему, состоящую в том, чтобы соединить их между собой с помощью гибкой, но действенной организации, подчиняющейся непосредственно мне. Это позволило бы наметить для них в форме плана, согласованного с союзным командованием, общие задачи, которые они выполняли бы в зависимости от обстановки и, в частности, тогда, когда осуществится наконец (!) высадка союзных войск в Европе. Я поручил Мулэну добиться от организаций Сопротивления этого элементарного взаимодействия их военных групп. Мне пришлось, однако, ждать несколько месяцев, прежде чем удалось создать в лице генерала Делестрэна командование тайной армии.

Жан Мулэн был сброшен на парашюте на юге Франции в ночь на первое января. У него было мое предписание, согласно которому он назначался моим делегатом в неоккупированной зоне метрополии с задачей обеспечить единство действий различных групп Сопротивления. Его полномочия поэтому не могли в принципе оспариваться. Но ему предстояло осуществить их при моей поддержке. В связи с этим было решено, что именно он явится во Франции центральным звеном наших связей -прежде всего с южной зоной, а по мере возможности и с северной; что в его распоряжении будут находиться средства связи; что к нему будут прикреплены наши связные; что он будет осведомлен о переброске нашего личного состава, грузов, корреспонденции из Англии во Францию и обратно; наконец, что он будет получать и распределять денежные средства, направляемые нами для различных организаций, действующих в метрополии. С этими полномочиями Мулэн приступил к делу.

По его инициативе, поддержанной снизу, руководители организации Сопротивления южной зоны вскоре общими усилиями создали своего рода совет, председателем которого был представитель Национального комитета. В марте они опубликовали совместную декларацию под названием «Единая борьба, единый руководитель», обязуясь осуществлять единство действий и заявляя, что они борются под руководством генерала де Голля. В деятельности различных организаций стал воцаряться порядок. Готовилось объединение мероприятий в отношении военизации партизанских групп. В то же время с нашей помощью Мулэн создал при своей делегации централизованные органы. [283]

Так, например, «служба воздушных и морских операций» получала непосредственно от полковника Деваврена инструкции относительно прибытия и отправки самолетов и судов. Каждый месяц в лунные ночи самолеты «лисандр» или бомбардировщики, ведомые такими пилотами, как Лоран и Ливри-Левель, которые мастерски справлялись с этими смелыми операциями, совершали посадки в намеченных пунктах. Люди, которые постоянно рисковали своей жизнью, обеспечивали сигнализацию, прием или отправление пассажиров и грузов и охрану. Часто приходилось принимать контейнеры, которые сбрасывались на парашютах в установленных местах, прятать и распределять содержавшиеся в них грузы. «Служба радио», которую Жюлитт организовал на месте, действовала также под руководством Мулэна, передавая в Лондон и получая оттуда ежемесячно сотни, а затем тысячи телеграмм, непрерывно меняя местоположение своих радиостанций, обнаруженных противником, и восполняя по мере возможности свои большие потери. Мулэн создал также «Бюро печати и информации» во главе с Жоржем Бидо{181}, который держал нас в курсе различных настроений, в частности интеллигенции, а также общественных и политических кругов. Учрежденный при нем «Главный научно-исследовательский комитет», в котором работали Бастид, Лакост, де Мантон, Пароди, Тетжен, Куртен, Дебре, составлял проекты на будущее. Блок-Лене руководил по поручению делегации финансовыми операциями и хранил денежные средства, полученные из Лондона. Таким образом, через посредство Мулэна, державшего в своих руках основные нити руководства, деятельность нашего правительства стала давать практические результаты. Это подтверждали в первые же месяцы 1942 очевидцы, прибывавшие из Франции.

В их числе был Реми. В одну из февральских ночей он привез из Парижа связки документов для наших служб, а моей жене — азалию в цветочном горшке, купленную на улице Руайаль. Деятельность его сети «Конфрери Нотр-Дам» была в полном разгаре. [284]

Например, ни один из немецких надводных кораблей не мог пойти в Брест, Лориан, Нант, Рошфор, Ла-Рошель, Бордо или выйти оттуда без того, чтобы Лондон не был об этом осведомлен телеграммой. Ни одно вражеское сооружение не могло быть построено на берегу Ла-Манша или на Атлантическом побережье — в частности, на базах подводных лодок — без того, чтобы его расположение и план не стали сразу же известны нам. Кроме того, Реми методически устанавливал связи либо с другими сетями, либо с организациями Сопротивления оккупированной зоны, либо с коммунистами. Последние, встретившись с ним незадолго до отъезда, поручили передать мне, что они готовы признать мое руководство и послать полномочного представителя в Лондон в мое распоряжение.

В марте в Лондон прибыл натри месяца и провел с нами очень полезную работу один из руководителей организации «Освобождение Севера» и доверенное лицо профсоюзов Пино. В апреле нас посетил Эмманюэль д'Астье, вооруженный разными проектами и расчетами, и я счел нужным направить его до возвращения во Францию в Соединенные Штаты, чтобы он внес там ясность в некоторые вопросы, связанные с Сопротивлением. Затем приехал Броссолет{182}. Он был полон всяких самых высоких политических идей, глубоко скорбел о судьбе Франции, ввергнутой в катастрофу, ждал освобождения только от «деголлизма», который он возвел в доктрину. Впоследствии он явился одним из вдохновителей нашего Сопротивления в стране. Но однажды, выполняя порученное задание, Броссолет был схвачен врагом и покончил жизнь самоубийством, не надеясь на свои силы. С посланиями от некоторых парламентских деятелей прибыл также Рок, который впоследствии был арестован и убит. Из оккупированной зоны приехал Поль Симон, посланный «Гражданской и военной организацией» для установления связи. Симон с его горячим умом и холодной решимостью оказал Сопротивлению большие услуги. Он был убит врагом накануне освобождения. Наконец, в Лондон изъявили желание приехать Филип, Шарль Вален, Вьено, Даниэль Мейер и другие.

Мои беседы с этими людьми, в большинстве своем молодыми, пылкими, настойчивыми в борьбе и в своих стремлениях, показали [285] мне, до какой степени был дискредитирован в глазах французов режим, существовавший в стране в момент катастрофы. Движение Сопротивления было не только вспышкой нашей до крайности ослабленной обороны. Оно порождало также надежду на обновление. Если только Сопротивление не распылится после победы, можно было надеяться, что оно станет рычагом глубоких преобразований всей системы и широких усилий нации. Встречаясь с руководителями Сопротивления, откликнувшимися на мой призыв, я думал, что, может быть, те из них, кто останется в живых, образуют вокруг меня руководящее ядро для великих свершений во имя общечеловеческих и французских принципов. Но это было бы реально лишь при условии, что, когда минует опасность, они подчинятся той дисциплине ума и чувств, без которой ничего не сделаешь и которая сплотила их на этот раз.

Во всяком случае, наступил момент, когда я должен был с согласия всего Сопротивления и от своего имени провозгласить цель, к которой мы стремились. Этой целью было освобождение в полном смысле слова, то есть освобождение как человека, так и родины. Я провозгласил ее в форме манифеста, принятого Национальным комитетом после того, как организации Сопротивления и мои представители во Франции высказали о нем свое мнение. В манифесте я заявлял, что, решив отстоять свободу, честь и безопасность Франции в мире путем уничтожения врага, мы намереваемся гарантировать их каждому французу и каждой француженке, сменив недостойный режим, при котором многие граждане были их лишены. Таким образом, я осуждал как «тот моральный, социальный, политический и экономический режим, который пал во время поражения», так и «режим, возникший в результате преступной капитуляции». И я утверждал: «Объединяясь для победы, французский народ соединяется для революции». Манифест был опубликован 23 июня 1942 во всех подпольных газетах обеих зон и передан по радио из Браззавиля, Бейрута и Лондона.

В этот период времени главным образом условия борьбы в метрополии вынуждали меня оставлять Национальный комитет в Лондоне. Однако я часто думал о перенесении его деятельности на французскую территорию, например в Браззавиль. Этот вопрос вставал особенно остро тогда, когда в наших отношениях с Англией возникал кризис. Но в таких случаях я отвечал себе: «Как из глубины Африки сноситься с родиной, говорить с ней, руководить Сопротивлением? А в Великобритании, напротив, имеются [286] все необходимые средства связи и информации. К тому же наши усилия по линии дипломатических отношений с союзными правительствами требовали соответствующих контактов, обстановки, которые имелись в английской столице и которых мы, конечно, были бы лишены на берегах Конго. Наконец, я должен быть постоянно связан с теми нашими частями, которые могут дислоцироваться только на Британских островах».

Поэтому по возвращении с Востока я установил свою резиденцию в Лондоне. Там я пробыл десять месяцев.

Я припоминаю сейчас свою жизнь того периода. Нетрудно поверить, что она была заполненной. Короче говоря, я поселился в гостинице «Коннот». Кроме того, я снимал сначала в Элсмире (в Шропшире), затем в Беркхэмстеде близ столицы дачу, в которой проводил каждую субботу и воскресенье с женой и дочерью Анной. Позже мы переехали в квартал Хэмпстед в Лондоне. Филипп после поступления в морскую школу плавает и воюет в Атлантическом океане на борту корвета «Розелис», а затем на Ла-Манше помощником командира торпедного катера «96». Элизабет, живущая в пансионате «Дам де Сион», готовится к занятиям в Оксфорде. Повсюду население тактично выражает нам свои симпатии. Каждое мое официальное появление встречается с воодушевлением; англичане проявляют вежливую предупредительность, когда видят меня с семьей на улице, в кино или на прогулке в парке. Так на собственном опыте я убеждаюсь в том, что каждый представитель этого великого народа уважает свободу других.

Чаще всего мой день проходит в Карлтон-гарденс. Там я выслушиваю отчеты, получаю письма и телеграммы от Франсуа Куле, ставшего начальником кабинета после того, как Курсель уехал в Ливию командовать отрядом бронемашин, и от Бийотта, начальника моего штаба, сменившего на этом посту двух лиц: Пети, который командирован в Москву, и Ортоли, который командует контрминоносцем «Триомфан». Там Сустель докладывает мне о поступившей за день информации; Пасси-Деваврен приносит отчеты, полученные из Франции; Шуман получает от меня указания относительно своих выступлений по радио. Там я решаю деловые вопросы с национальными комиссарами и начальниками служб, принимаю посетителей или приглашенных лиц, отдаю приказы и инструкции, подписываю декреты. Часто я завтракаю, а иногда и обедаю в обществе союзных представителей или французов, с которыми мне нужно переговорить. Что касается большой [287] для меня работы по редактированию своих выступлений, то я ее делаю дома по вечерам или в воскресенье. Во всяком случае, я стараюсь не мешать работе служб нерасчетливым распределением времени. Как правило, в Карлтон-гарденс никто, за исключением шифровального бюро, ночью не работает.

Однако я должен был еще делать многочисленные визиты. Независимо от бесед с английскими министрами, заседаний штаба, церемоний, на которые меня приглашает английское или другое союзное правительство, я отправляюсь при случае в один из центров французской жизни в Лондоне. «Французский институт», сразу же присоединившийся к нашему делу в лице своего директора профессора Сора, предоставляет нашим соотечественникам ценные возможности для учебы и активной духовной жизни. «Французское объединение» продолжает свое дело под руководством Темуэна и мадмуазель Сальмон. «Дом Института Франции» вплоть до того вечера, когда он был разрушен бомбами, похоронив под обломками своего администратора Робера Крю, доставляет из своей библиотеки нужную нашим службам документацию. «Друзья французских добровольцев» -общество, руководимое лордом Тирреллом, лордом де ла Уорр, лордом Айвором Черчиллем и состоящее главным образом из англичан, а также «Координационный комитет Сражающейся Франции» в Шотландии под председательством нашего друга лорда Инверклайда оказывают французским борцам умелую и великодушную помощь. «Французская торговая палата» посредничает в товарообмене между Великобританией и территориями, присоединившимися к «Свободной Франции». «Приемный центр «Свободной Франции» берет на свое попечение всех прибывающих с родины. «Французский госпиталь» лечит многих наших раненых. Участвуя в деятельности всех этих организаций, я стремлюсь укрепить в Англии, как и повсюду, нашу национальную солидарность.

«Ассоциация французов в Великобритании» оказывает мне активную помощь. Именно она организует несколько массовых митингов с участием гражданского населения и военнослужащих. Эти митинги дают возможность: мне — встретиться с французами, присутствующим — высказать свои убеждения, а метрополии -услышать по радио наши речи и почувствовать настроение в зале. Уже 1 марта 1941 в Кингсуэй-холле перед многотысячной аудиторией я определил нашу задачу и твердо выразил наши надежды. 15 ноября в обширном зале Альберт-холла, до отказа заполненном [288] собравшимися, я торжественно провозгласил три основных положения нашей политики.

«Смысл первого положения, — сказал я, — состоит в том, чтобы воевать, то есть придать возможно больший размах и возможно больше мощи усилиям французов в конфликте... Но эти усилия мы предпринимаем только по зову Франции и в ее интересах». Затем, решительно осуждая как довоенный режим, так и режим Виши, я заявил: «Мы считаем необходимым, чтобы могучая и целительная волна поднялась из глубин нации и смыла причины катастрофы вместе со всей надстройкой, возникшей над капитуляцией. Поэтому второе положение нашей политики требует предоставить слово народу, как только события позволят ему свободно высказать, чего он хочет и чего он не хочет». Наконец, в третьем положении я намечал основы, на которых, по нашему мнению, должны строиться обновленные институты Франции. «Эти основы, — говорил я, — определяются тремя девизами свободных французов. Мы говорим: «Честь и Родина», имея в виду, что нация может возродиться только в результате победы, что она может существовать только как великая нация. Мы говорим: «Свобода, Равенство и Братство», потому что мы хотим остаться верными демократическим принципам. Мы говорим «Освобождение», ибо если наши усилия не ослабнут до победы над врагом, их завершением должно явиться создание для каждого француза таких условий, чтобы он мог спокойно жить и трудиться, сохраняя чувство собственного достоинства».

Тогда присутствующие, охваченные глубоким волнением, бурно выражают свои чувства энтузиазма, и взрыв энтузиазма разносится далеко за пределы Альберт-холла.

Такие собрания бывают редко. Производя инспекторские смотры, я часто посещаю наших добровольцев. Наши силы, наземные, морские и воздушные, хотя и очень небольшие и рассеянные, составленные нами из разрозненных частей и подразделений, представляют собой теперь единое целое и усиливаются с каждым днем. Организационный план, который я дал военному, военно-морскому и военно-воздушному комиссарам на 1942, точно выполняется. Я убеждаюсь в этом при посещении частей, дислоцированных в Англии, когда солдаты, видя вблизи того, кого они называют «Большой Шарль», своими взглядами, поведением, пылом, с которым они проходят учебу, выражают ему свою искреннюю привязанность. [289]

Из всей нашей небольшой армии, которая сражается в Африке и на Востоке, на английской земле находятся только учебные центры. Но в них обучается большая часть наших кадров. В лагере Кемберли полковник Ренуар представляет мне батальон егерей, артиллерийский дивизион, танковый эскадрон, отряд инженерных войск подразделение связи, которые выпускают каждые шесть месяцев сержантов и специалистов. Я прохожу в артиллерийский парк, где под командованием майора Бутэ приводится в порядок французская техника, привезенная ранее в Великобританию тыловыми службами норвежской экспедиции или военными кораблями, прибывшими из Франции во время вражеского нашествия. Оружие, боеприпасы, машины используются для оснащения новых формирований наряду с техникой, поставляемой англичанами в соответствии с соглашением от 7 августа 1940 и американцами по ленд-лизу. Переговорами и практическим выполнением этой важной задачи занимается служба вооружения под руководством полковника Морена. Во время авиационной катастрофы при исполнении служебных обязанностей этот прекрасный офицер гибнет, и его пост занимает майор Гирш. В самом Лондоне я иногда навещаю роту французских женщин-добровольцев, возглавляемую мадмуазель Терре, а затем госпожой Матье, где достойные, патриотически настроенные девушки получают специальности водителей, санитарок, секретарей. Время от времени я наезжаю в Молверн, а затем в Рибрсфорд к «кадетам Свободной Франции». В 1940 я создал эту школу, предназначенную для студентов и учащихся, переехавших в Англию. Вскоре мы превратили ее в офицерскую школу, которой командует майор Бодуэн. Пять ее выпусков дали 211 командиров взводов, из них 52 пали в борьбе с врагом. Ничто не ободряет так главу свободных французов, как контакт с этой молодежью, надеждой на возрождение померкшей славы Франции.

В то время как подразделения наземных войск, находящиеся в Великобритании, проходят обучение, чтобы затем сражаться на различных фронтах, наши военно-морские силы, в большинстве базирующиеся в английских партах, участвуют в битве на коммуникациях в Атлантике, Ла-Манше, на Северном море, в Арктике. Для этого мы должны пользоваться базами союзников. В самом деле, у нас нет необходимых материалов для ремонта, содержания и снабжения наших судов. Тем более мы не можем снабдить их новыми средствами: ПВО, гидролокаторами, радарами и др., применения которых требует развитие военной техники. Наконец, [290] на обширном театре военно-морских операций, центром которых является Англия, необходимо техническое и тактическое единство усилий.

Вот почему, хотя суда, которые мы вооружаем, находятся в полном нашем распоряжении, независимо от их происхождения, хотя они все плавают под трехцветным флагом, хотя офицеры и команды подчиняются только французским уставам, хотя они выполняют приказы только своих начальников, короче говоря, хотя наш флот остается чисто национальным, все же, за редким исключением, когда мы используем его непосредственно, он принимает участие главным образом в общих боевых действиях, проводимых англичанами. Впрочем, это идет ему на пользу, так как он включается в систему, исключительную по боеспособности, дисциплине, активности. Со своей стороны англичане, оценивая по достоинству нашу помощь, оказывают французским военно-морским силам широкую материальную поддержку, их арсеналы и службы делают все возможное, чтобы приводить в порядок и снабжать наши суда, несмотря на различие типов и вооружения. Новые материалы, которые применяет английский флот, немедленно поставляются и нашему флоту. Новые суда: корветы и катера, позже фрегаты, эсминцы, подводные лодки -передаются нам прямо с верфей. Если наш небольшой флот смог сыграть свою роль и поддержать честь французского оружия на морях, этим он обязан как помощи союзников, так и заслугам наших моряков.

Я убеждаюсь в этом каждый раз, когда навещаю подразделения флота в Гриноке, Портсмуте, Каусе, Дартмуте. Учитывая характер борьбы, а также небольшую численность наших моряков, мы вооружаем только малые суда. Но эти корабли «Свободной Франции» с честью делают все, что в их силах.

Прежде всего мы вооружили, конечно, суда, которые прибыли из Франции. К весне 1942 из наших пяти первых подводных лодок остаются «Рюби», «Минерв», «Жюнон», которые в норвежских, датских и французских водах атакуют вражеские корабли, ставят мины, высаживают десанты; «Нарвал» исчез у Мальты в декабре 1940; «Сюркуф» был потоплен в феврале 1942. Контрминоносцы «Триомфан», «Леонар», миноносцы «Мельпомен» и «Буклье» в течение нескольких месяцев эскортировали караваны в Атлантическом океане и в Ла-Манше. Затем «Триомфан» был отправлен на Тихий океан, «Леопар» прибыл в Южную Африку; позже он осуществлял связь с островом Реюньон и наконец потерпел [291] кораблекрушение близ Тобрука. «Мельпомен» перешел в Северное море. «Буклье» превратился в один из наших учебных кораблей. Из наших пяти посыльных судов три, «Саворньян де Бразза», «Коммандан Дюбок», «Коммандан Домине», курсируют у берегов Африки; «Мокез» помогает охранять коммуникации в Ирландском море; «Шеврей» патрулирует в Океании, в районе Нумеа, и присоединяет 27 мая 1942 к «Свободной Франции» острова Уоллис и Фютюна. Два тральщика, «Конгр» и «Люсьен-Жан», выполняют свои трудные обязанности на подступах к английским портам. Десять морских охотников приняли участие в прикрытии союзнических транспортов между Корнуэллом и Па-де-Кале. Теперь их только восемь, так как два из них были потоплены. Были введены в строй шесть патрульных судов: «Пульмик», затонувший у Плимута в ноябре 1940, «Викинг», погибший в открытом море у берегов Триполитании в ноябре 1942, «Вайан», «Президан Ондюс», «Рэн де Фло», продолжающий бороздить моря, «Леониль», использующийся в качестве плавучей базы торгового флота. Вспомогательный крейсер «Кап де пальм» курсирует между Сиднеем и Нумеа. Четыре плавучие базы, «Ураган», «Амьен», «Аррас» и «Дилижант», комплектуют «морскую часть» порта Гринок и базу экипажей «Бир-Хакейм» Портсмута, где обучаются наши моряки. Старый броненосец «Курбэ» выполняет роль учебного центра для рекрутов, мастерских, склада боеприпасов и продовольствия. Находясь на якоре на Портсмутском рейде, он поддерживает своей артиллерией оборону этого крупного порта.

В состав нашего небольшого флота входят также корабли, полученные у англичан. Это прежде всего корветы, построенные после начала войны для прикрытия караванов. Эти корветы беспрерывно охраняют коммуникации между Англией, Исландией, Ньюфаундлендом и Канадой. Нам были переданы девять корветов: «Алисе», погибший в бою в марте 1942, «Мимоза», затонувший спустя три месяца вместе с находившимся на его борту командиром легкой мотомеханизированной дивизии капитаном 2-го ранга Биро, «Аконит», «Лобелия», «Розелис», «Ренонкюль» «Коммандан д'Этьенн д'Орв», «Коммандан Дрогу», «Коммандан Детруайа». К числу полученных нами судов также относятся восемь торпедных катеров 28-й флотилии, бороздящие на большой скорости Ла-Манш и атакующие вражеские транспорты и корабли эскорта, которые пробираются ночью вдоль побережья Франции. Кроме того, нам были переданы восемь моторных катеров, образующих 20-ю флотилию, которая действует в Ла-Манше совместно с нашими [292] охотниками французской конструкции. Впрочем, мы готовимся к вооружению совершенно новых судов. Многие из фрегатов, которые начинают выходить из английских арсеналов, сразу же после спуска на воду предоставляются в наше распоряжение союзниками. Мы взяли четыре из них: «Декуверт», «Авантюр», «Сюрприз», «Круа де Лорэн». За нами оставлены также миноносец «Комбатан», подводные лодки «Кюри» и «Дорис», строительство которых заканчивается. Нам хотелось бы приобрести и другие корабли, которые увеличили бы число потопленных нами вражеских подводных лодок, транспортов, сторожевых судов и число сбитых нами самолетов. Но наша роль и размах действий ограничиваются не недостатком судов, а нехваткой личного состава.

Уже к июню 1942 700 моряков «Свободной Франции» погибли за родину. Наши военно-морские силы насчитывают 3600 человек плавсостава. К ним же нужно отнести батальон стрелков под командованием Амио д'Энвиля, который заменил Детруайа, погибшего на поле брани. Сюда же нужно добавить несколько военно-морских летчиков, которые, не имел возможности образовать отдельную часть, служат в авиации. Наконец, сюда же относятся десантно-дицеремонные подразделения, которые обучаются в Великобритании под командованием капитан-лейтенанта Киффера. В мае месяце я пришел к соглашению с английским адмиралом лордом Маунтбэттеном{183}, ответственным за проведение «комбинированных операций», об условиях использования этих рвущихся в бой войск. Вскоре они приняли участие в смелых налетах на французское побережье.

Наш личный состав комплектовался наполовину из моряков, находившихся в 1940 году в Англии. В Габоне, на Ближнем Востоке некоторые присоединились к нам после того, как сражались против нас. Так было с экипажами подводной лодки «Аякс», затонувшей у Дакара, подводной лодки «Понселе», затопленной своим командиром у Порт-Жантиля, посыльного судна «Бугэнвиль», которое мы вынуждены были вывести из строя на рейде Либревиля. Время от времени к нам присоединяются отдельные кадровые моряки, прибывающие из Франции, Северной Африки, Александрии, с Антильских [293] островов, с Дальнего Востока. В военно-морской флот набирается максимальное количество молодых французов из числа находящихся в Англии, Америке, Леванте, Египте, на острове Сен-Пьер. Наконец, торговые корабли предоставляют военно-морским силам большую часть своего персонала. Самой тяжелой задачей для военно-морского комиссариата является пополнение кораблей командным составом. Его приходится комплектовать из самых различных, зачастую неподготовленных людей, не считаясь с их специальностью. У нас мало кадровых офицеров. Мы восполняем их недостачу за счет обучения молодежи. Под руководством капитанов 2-го ранга Витзеля и Гейраля, последовательно командовавших «школьным отделом», морская школа «Свободной Франции» развертывает активную работу на борту «Президан Теодор Тисье» и шхун «Этуаль» и «Бель Пуль». За четыре выпуска она дала 80 кандидатов на офицерский чин. Все свои способности отдали французскому военно-морскому флоту эти люди, закаленные с самого начала горестью, битвами и надеждами. С другой стороны, мы широко используем в наших военно-морских силах кадры офицеров запаса, которых берем с торговых кораблей и из среды персонала Суэцкого канала. Двести кандидатов, набранных таким образом, простоят на вахте на борту фрегатов, корветов, катеров и тральщиков в общей сложности более миллиона часов.

Несмотря на эти сокращения в личном составе, часть французского торгового флота, находящаяся в лагере союзников, оказывает им значительную помощь. Из 660 пассажирских и торговых судов водоизмещением в 2700 тысяч тонн, которые принадлежали Франции в начале войны, 170 кораблей водоизмещением в 700 тысяч тонн будут по-прежнему участвовать в военных действиях после заключения «перемирия». Наша служба торгового флота под руководством Малглэва и Бенжана, а позднее Смейерса и Андюс-Фариза комплектует французскими экипажами большое число судов. Кроме того, эта служба участвует в управлении нашими судами, находящимися у англичан; в этом случае рядом с английским государственным флагом на корме или на мачте кораблей-изгнанников развевается трехцветный флаг. За этот период нами были оснащено 67 торговых судов водоизмещением в 200 тысяч тонн. Двадцать из них мы потеряли. К весне 1942 из общего числа 580 офицеров и 4300 матросов торгового флота более четверти погибло на море.

Пассажирские суда занимаются перевозкой войск. Так, «Иль де Франс», «Феликс Руссель», «Президан Поль Думер» доставляют [294] на Восток британские подкрепления из Австралии и Индии. Транспортные суда, перевозящие сырье, оружие, боеприпасы, плавают обычно в составе караванов. Иногда некоторым из них приходится пересекать океан в одиночку. Эти суда никогда не задерживаются долго в порту, где часто подвергаются бомбардировкам. В открытом море служба утомительна и опасна. Приходится быть начеку днем и ночью, строго соблюдать инструкции, постоянно занимать свои посты по боевой тревоге. Часто приходится участвовать в боях, стрелять из орудий, молниеносно маневрировать, чтобы избежать торпеды или бомбы. Случается, что судно погружается в воду и ты оказываешься в холодной, покрытой масляными пятнами воде, а рядом тонут товарищи. Случается также, что ты испытываешь огромную радость, присутствуя при падении вражеского бомбардировщика или наблюдая пятно мазута — признак тонущей подводной лодки врага. Иногда ты сам бываешь этому причиной, как это было с простым грузовым судном «Форт-Бенже», которое в мае 1942 в открытом море у Ньюфаундленда потопило немецкую подводную лодку.

Однажды в Ливерпуле адмирал сэр Перси Нобль, командующий передвижениями и боевыми действиями кораблей на всем атлантическом театре военных действий, пригласил меня на свой командный пункт, расположенный в бетонированном подземном убежище. На больших морских картах, развешенных по стенам, обозначалось постоянно меняющееся расположение всех караванов союзников, всех военных кораблей, всех самолетов, выполняющих боевые задачи, а также установленные или предполагаемые позиции германских подводных лодок, самолетов, рейдеров. Центральная телефонная станция, связанная с внешними линиями, с радиостанциями, шифровальными бюро и обслуживаемая невозмутимым женским персоналом — телефонистками, стенографистками, рассыльными, — почти бесшумно передает приказы, поручения, сообщения командования далеким морским адресатам и по мере получения — ответы последних. Все фиксируется на светящихся таблицах. Таким образом, величайшая битва на коммуникациях предстает во всех своих перипетиях.

Рассмотрев все в целом, я перевожу взгляд на карты, где обозначены наши силы. Я вижу их в подобающих местах, то есть там, где они наиболее всего достойны награды. Им по эфиру передается приветствие главы «Свободной Франции». Но затем, осознавая, как численно невелики они по сравнению с иностранными силами, в которые они входят, вспоминая, что там, в Тулоне, Касабланке, [295] Александрии, Фор-де-Франсе, Дакаре, бездействуют французские корабли, понимая, какую историческую возможность предоставляет эта война морскому призванию Франции, я чувствую, как меня охватывает грусть, и я покидаю подземное убежище с тяжелым сердцем.

Аналогичное чувство примешивается к моей гордости, когда я встречаюсь с нашими летчиками на той или иной английской базе. Видя все их достоинства и, с другой стороны, думая о всем том, что могла бы сделать французская авиация с баз в нашей Северной Африке, на Ближнем Востоке или в Англии, если бы ей дали возможность сражаться, я чувствую, что великое национальное богатство расходуется по-пустому. Но это заставляет меня еще больше трудиться над тем, чтобы усилия тех, кто смог присоединиться ко мне, были занесены на счет Франции. Если я по вполне понятным причинам отдал распоряжение, чтобы наши летчики, летающие с английских баз на английских самолетах, входили в систему английской авиации, то я все-таки стремился также к тому, чтобы наши летчики представляли собой единое национальное целое. Это было нелегко сделать. Сначала наши союзники совершенно не заботились об авиации «Свободной Франции». Исходя из практических соображений и недостатка времени, они принимали в свои части некоторых наших пилотов. Но единственно, что они могли нам предложить, — это включить наших добровольцев в Королевские воздушные силы. Я не мог с этим согласиться. Таким образом, положение наших летчиков оставалось почти в течение года неопределенным. Некоторые из них, объединенные во французские эскадрильи, могли участвовать в воздушных боях в Эритрее и Ливии. Другие, временно принятые в английские эскадрильи, участвовали в битве за Англию. Но большинство из-за недостатка материальной части, тренировки изнывали от бездействия за пределами авиационных баз в Англии и Египте.

Но и эта проблема была в свою очередь решена. Весной 1941 я смог решить принципиальные вопросы с английским министром авиации сэром Арчибальдом Синклером. Человек широкого ума и благородства, он понимал, что существование авиации «Свободной Франции» не лишено пользы. Он согласился с моим предложением о создании наших эскадрилий по образцу английских. Англичане предоставляли нам недостающий наземный персонал и обучали в своих школах наших летчиков. Излишек наших пилотов мог служить в английских частях. Но они должны были находиться на положении откомандированных французских [296] офицеров, подчиненных французским уставам и носящих французскую форму. 8 июня 1941 я написал из Каира сэру Арчибальду письмо, подтверждая соглашение, выработанное на этих основах полковником Валеном. С тех пор это соглашение неукоснительно соблюдалось маршалами авиации Порталом в Лондоне, Лонг-мором, затем Теддером на Востоке.

В конце 1941 мы создали в Англии эскадрилью истребителей «Иль де Франс» под командованием Ситиво. Когда он был сбит над Францией, откуда, впрочем, он вернулся, его заменил Дюперье. На другой день после начала кампании в Сирии в Египте была сформирована эскадрилья истребителей «Эльзас», которая сражалась сначала в Ливии под командованием Пулигена, а затем передислоцировалась в Англию, где во главе ее встал Мушотт{184}, погибший на следующий год в бою с врагом. В Леванте организуется эскадрилья бомбардировщиков «Лотарингия» под командованием Пижо. Этот последний, сбитый спустя несколько недель над вражеской территорией, сумел добраться до своих и здесь умер. Его заменяет Корнильон-Молинье. Для поддержки наших операций в Сахаре в районе озера Чад организована смешанная эскадрилья «Бретань» во главе с Сея-Перезом. Весной 1942 собраны частью в Лондоне, частью в Рейаке летчики, которые позже составят в России эскадрилью, а затем полк «Нормандия». Этой частью последовательно командовали Тюлан, Литтольф, а после их смерти Пуйад. Наконец, некоторые из наших пилотов переданы по моему приказу в распоряжение королевских воздушных сил. Морле, Гейоль, Гедж командуют там эскадрильями. Двое последних погибнут в бою. Слава стоит дорого в воздушных сражениях. Потери авиации «Свободной Франции» в два раза превысили численность действующего летного состава.

Однако если мировой характер войны вынуждал меня поступать так, чтобы французские силы принимали участие в боях на всех театрах военных действий, главное усилие я старался сконцентрировать в Северной Африке — в районе, в котором наиболее была заинтересована Франция. Уничтожив итальянскую армию в Эфиопии, преградив немцам дорогу в Сирию, задушив в зародыше попытку Виши выступить против Свободной Французской Африки, мы должны были начать действия в Ливии. [297]

В ноябре 1941 англичане предприняли здесь еще одно наступление. Если бы им удалось достичь границы Туниса, для нас важно было бы прийти туда вместе с ними, оказав им предварительно помощь в борьбе с врагом. Если же, наоборот, врагу удалось бы отбросить их, мы должны были бы сделать все возможное, чтобы помочь им остановить противника, прежде чем он ворвется в Египет. В любом случае мы должны были приложить максимум усилий, но сохранить свое собственное лицо, с тем чтобы одержать победу, полезную для Франции.

Мы могли действовать двояко: начать наступление от озера Чад на Феццан силами сахарской колонны, давно подготовленной Леклерком, либо включить в английское наступление в Ливии подвижные силы, стоящие наготове в Леванте под командованием Лармина. Я решил осуществить оба варианта, но так, чтобы действия наших солдат принесли прямую пользу Франции.

Захват Феццана и последующий марш на Триполи представлял собой операцию, сопряженную с большим риском. Если бы она не удалась, ее долго невозможно было бы возобновить из-за небывалых трудностей, связанных с формированием, снаряжением и снабжением колонны в районе озера Чад. Эта колонна должна была действовать всеми силами только тогда, когда англичане, вновь овладев Киренаикой, вошли бы в Триполитанию. В противном случае она должна была ограничиться тем, что беспокоила бы итальянцев, совершая глубокие и быстрые рейды.

С другой стороны, я хотел, чтобы «фронт Чад» — если можно так назвать ряд по необходимости разрозненных действий — оставался французским фронтом. Безусловно, начало нашей сахарской операции должно было быть согласовано с движением 8-й английской армии. Это зависело от связи с Каиром. Но в остальном Леклерк подчинялся бы только мне вплоть до того дня, когда, соединившись на подступах к Средиземному морю с нашими союзниками, он, естественно, должен был бы поступить в их распоряжение. Эта автономия была мне тем более дорога, что завоевание Феццана явилось бы в наших руках залогом при последующем решении судьбы Ливии.

В течение ноября-декабря англичане, ведя ожесточенные и тяжелые бои, проникли в Киренаику. Ожидая их вступления в Триполитанию, Леклерк, поддержанный генералом Серром, который был тогда главнокомандующим войсками в Свободной Французской Африке, готовился к наступлению на Феццан. Что касается меня, я в этом вопросе не был настроен оптимистично. [298]

Зная, что Роммель сумел вырваться из английских тисков и что после отзыва Вейгана из Северной Африки соглашение Гитлер -Дарлан давало возможность противнику получать снабжение из Туниса, я не рассчитывал на быстрое продвижение союзников к Триполи. Напротив, мне казалось более вероятным контрнаступление противника. Поэтому, разрешая подготовку к наступлению, я воздерживался назначить точный срок его начала. Так как, с другой стороны, миссия связи, которую Леклерк послал в Каир, была поставлена в такие условия, что она была вынуждена согласиться на подчинение британскому командованию, я указал генералу Исмею, что я на это не согласен, и разъяснил представителям миссии их роль.

Действительно, наши союзники не вступили в Триполитанию. Первые месяцы 1942 были для обеих сторон периодом стабилизации. С этого времени наши войска в районе озера Чад могли только совершать рейды и налеты, и Леклерку не терпелось заняться этим. 4 февраля я дал свое согласие. Он сделал это в течение марта, пройдя со своими боевыми частями, поддержанными самолетами, через Феццан, разрушая многие вражеские посты, захватывая многочисленных пленных и трофеи. Затем он вернулся на свою базу, понеся незначительные потери. Чтобы расширить масштабы и возможности действий этого исключительно способного военачальника, я назначил его в апреле командующим всеми вооруженными силами Свободной Французской Африки. И на этот раз мне пришлось преодолеть протесты, вызванные его чрезмерной скромностью. С этого времени он сам и его войска почувствовали себя достаточно сильными, чтобы захватить оазисы, как только события в Ливии будут развиваться в благоприятном направлении. Однако им пришлось ожидать еще долгих десять месяцев в ужасную жару среди скал и песков, прежде чем они одержали победу и смыли наконец с себя пыль в Средиземном море.

Но если в районе озера Чад нам пришлось оттягивать решающий удар, то в Киренаике представлялась долгожданная возможность показать, на что мы способны. Однако нам предстояло преодолеть много препятствий, прежде чем мы добились согласия союзников на участие крупных французских соединений в боевых действиях в этом районе.

Действительно, две легкие мотомеханизированные дивизии и танковый полк, сформированные в Сирии под командованием Лармина, не были учтены английским командованием при подготовке [299] наступления, начатого в конце октября. Однако оба соединения были сильными и хорошо вооруженными. Каждое из них было моторизовано и состояло из пяти пехотных батальонов, артиллерийского полка, роты ПТО, роты ПВО, подразделения разведки, роты и парка инженерных войск, роты связи, транспортной роты, штабной роты и служб. Эти соединения, включающие подразделения всех родов войск и поэтому способные выполнять отдельную тактическую задачу, были дивизиями в буквальном смысле слова. Хотя они на самом деле были «легкими», я настаивал именно на названии, которое соответствовало действительности. Лармина, используя оружие, оставленное Денцем или захваченное на складах, охраняемых итальянскими комиссиями по перемирию, снабдил все подразделения грозным вооружением, и наши добровольцы, энергичные и расторопные ребята, владели им в совершенстве. Таким образом, помимо дивизионной артиллерии каждый батальон имел шесть 75-миллиметровых орудий. Много было также минометов и автоматического оружия. В случае наступления следовало бы облегчить войска. Но зато в обороне они обладали исключительной огневой мощью.

Одобрив 20 сентября состав двух легких мотомеханизированных дивизий, я направил 7 октября Черчиллю письмо, сообщая ему о наших намерениях и возможностях. Одновременно я написал главнокомандующему войсками на Востоке генералу Окинлеку, напоминая ему о нашем желании сражаться в Ливии. Я указал Черчиллю и генералу Окинлеку, что при проведении этих операций я готов подчинить всю группировку Лармина английскому командованию и что, с другой стороны, Леклерк хотя и будет действовать автономно, но сможет предпринять наступление на Феццан, когда это будет необходимо. 9 октября я посетил английского военного министра Маргессона и попросил его вмешаться в это дело. Наконец, 30 октября я сообщил генералу Катру условия, на которых наши войска должны принять участие в военных действиях. Главным условием была возможность действовать целыми соединениями.

Только 27 ноября я получил английский ответ. Он был мне послан начальником штаба военного кабинета Черчилля генералом Исмеем. Его письмо означало отказ, вежливый, но категорический. Чтобы объяснить этот отказ, наши союзники ссылались на «разобщенность французских частей, расположенных в различных пунктах Сирии», на то, что «они не были натренированы для действий в составе дивизий и бригад», наконец, на их «недостаточное [300] снаряжение». Однако они выражали надежду, что будущее позволит пересмотреть этот вопрос.

Было ясно, что английское командование рассчитывало завершить завоевание Ливии и покончить с Роммелём без помощи французов. Правда, оно располагало значительными наземными и воздушными силами в этом районе и считало, что адмирал Эндрю Каннингэм, прекрасный военачальник и моряк, сможет совершить невозможное и полностью прервать коммуникации противника между Италией и Триполитанией.

Можно себе представить, как я был разочарован английским ответом. Я не мог допустить, чтобы наши войска оставались в бездействии неопределенное время, когда в битвах решалась судьба мира. Поэтому я предпочел взять на себя риск изменения ориентации. Я пригласил Богомолова и попросил его сообщить его правительству, что Национальный комитет желал бы, чтобы французские вооруженные силы приняли непосредственное участие в операциях союзников на Восточном фронте в случае, если театр военных действий в Северной Африке будет для них закрыт. Само собой разумеется, я не делал в Лондоне никакой тайны из своего предложения. Но еще до того, как я получил ответ из Москвы, намерения англичан изменились. 7 декабря Черчилль написал мне пылкое письмо, в котором указал, что он «только что узнал от генерала Окинлека, что этот последний очень бы хотел привлечь бригаду «Свободной Франции» к операциям в Киренаике». «Я знаю, — добавлял премьер-министр, -что это намерение соответствует вашему желанию. Я знаю также, как вашим солдатам не терпится помериться силами с немцами».

Я ответил Черчиллю, что одобряю проект и отдам необходимые распоряжения генералу Катру. На самом деле англичане, кроме того, что им было бы неприятно возможное перемещение французских сил в Россию, начинали понимать, какую военную выгоду могла принести наша помощь в битве за Киренаику. Они убедились воочию, что противник упорно отстаивает каждый клочок земли, что их собственные войска несут тяжелые потери, что им необходимо реорганизовать на месте командование, плохо приспособленное к операциям с участием механизированных войск. Отказавшись от продолжения наступления в Триполитании, они ожидали, что Роммель вскоре вновь возьмет инициативу в свои руки. Эта перспектива вынуждала их обращаться за нашей помощью.

В Каире Катру договорился с Окинлеком о переброске в Ливию 1-й легкой мотомеханизированной дивизии, а Кениг при обсуждении [301] деталей соглашения добился, что союзники предоставили нам помощь, снабдив противотанковыми и зенитными орудиями и транспортными средствами. В январе эта дивизия провела несколько удачных боев с частями Роммеля, окруженными в Соллуме и Бардии, которые вскоре капитулировали. Видя вереницы немецких пленных, которых они помогли захватить, наши войска были потрясены до глубины души. В бодром и приподнятом настроении они направились на запад. В феврале, в то время как англичане размещали свои главные силы в центре Киренаики, на так называемой позиции «Газала», состоящей из нескольких укрепленных районов, наши войска заняли район Бир-Хакейм, расположенный южнее. Укрепляя свои позиции, они в то же время вели активные разведывательные поиски в глубине ничейной полосы, отделявшей их от главных сил противника.

Но если 1-й легкой мотомеханизированной дивизии повезло, то совсем иначе обстояло со 2-й, которая продолжала бездействовать в Леванте. Я же хотел, чтобы она также приняла участие в военных действиях. Как раз Юдекабря Богомолов сообщил мне, что мой проект посылки французских войск в Россию встретил горячее одобрение его правительства, которое готово снабдить на месте наши силы всем необходимым. Тогда я решил послать на восток не только авиационную эскадрилью «Нормандия», но и 2-ю легкую мотомеханизированную дивизию. Эта последняя, отправясь из Сирии и пройдя через Багдад, должна была пересечь Иран на грузовиках, затем из Тавриза по железной дороге прибыть на Кавказ. Это был обычный путь, по которому из иранских портов доставлялись в Россию грузы, посылаемые союзниками. 29 декабря я написал генералу Исмею, предупредив его о своих намерениях, и дал генералу Катру необходимые инструкции. 15 марта 2-я мотомехдивизия должна была отправиться на Кавказ, если до этого она не потребовалась бы в Ливии.

Английское командование выдвинуло все возможные возражения против проекта посылки дивизии в Россию. В Москве же Советы ухватились за эту идею. Молотов в беседах с Гарро, генерал Панфилов — с Пети торопили нас осуществить ее; Иден, поставленный в известность, выступил со своей стороны и написал мне, поддерживая точку зрения английских военных. Я продолжал настаивать на своем, и в конце февраля союзническое командование приняло благоприятное решение. Мне сообщил об этом Исмей. Окинлек попросил Катру передать в его распоряжение 2-ю легкую мотомеханизированную дивизию. Покинув Сирию, она прибыла в Ливию в последних числах марта. [302]

Группировка Лармина была теперь на месте: Кениг с 1-й дивизией — на линии Бир-Хакейм, Казо со 2-й — в резерве. Танковый полк под командованием полковника Реми получал в тылу новую материальную часть. Рота парашютистов, которую я перевел из Англии, тренировалась в Исмаилии, готовая к выполнению боевой задачи. Это составляло 12 тысяч солдат и офицеров или примерно 1/5 сил союзников, действующих в этом районе. Эскадрилья истребителей «Эльзас» и эскадрилья бомбардировщиков «Лотарингия» сражались с октября месяца в небе Киренаики. Многие наши посыльные суда и тральщики участвовали в эскорте караванов вдоль побережья. Таким образом, значительные французские силы были сосредоточены вовремя на главном театре военных действий. Вскоре бог войны предоставил солдатам «Свободной Франции» возможность участвовать в большом сражении и покрыть себя неувядаемой славой. 27 мая Роммель переходит в наступление. Бир-Хакейм подвергается нападению.

В предприятиях, в которых рискуешь всем, обычно наступает такой момент, когда тот, кто ведет игру, чувствует, что судьба вот-вот решится. По удивительному стечению обстоятельств тысячи испытаний, которым он подвергается, как бы воплощаются неожиданно в одном решающем эпизоде. Если этот эпизод будет удачным, фортуна улыбнется. Но если он приведет в замешательство руководителя, все дело проиграно. В то время когда вокруг полигона площадью в 16 квадратных километров, удерживаемого солдатами Кенига, разыгрывается драма Бир-Хакейма, я сам, находясь в Лондоне, знакомясь с телеграммами, выслушивая комментарии, читая во взглядах то страх, то надежду, рассчитываю, каковы будут последствия того, что там происходит. Если эти 5500 бойцов, каждый со своим горем и надеждой добровольно прибывшие из Франции, Африки, Леванта, Тихого океана, собранные, несмотря на столько трудностей, там, где они сейчас находятся, потерпят поражение, наше дело будет серьезно подорвано. И наоборот, если в этот момент, на этой земле они совершат великий подвиг, будущее принадлежит нам!

Первые бои проведены как нельзя лучше. Мне доносят, что 27 мая, когда главные силы противника прошли южнее Бир-Хакейма, чтобы окружить позиции союзников, итальянская мотодивизия «Арьете» бросила против французов сотню танков и потеряла сорок из них, обломки которых усеяли поле боя. 28 и 29 мая наши отряды, высланные во всех направлениях, уничтожили еще штук пятнадцать танков и захватили 200 пленных. 30 мая генерал [303] Роммель, который не смог одним ударом справиться с английскими механизированными соединениями, решает отойти, чтобы осуществить новый маневр. Спустя два дня французская колонна под командованием полковника Броша овладевает позицией Ротонда Синьяли, расположенной в 50 километрах к западу. 1 июня Лармина инспектирует наши войска на месте. Его донесение полно оптимизма. В мире создается определенное мнение. Некоторые предсказывают, что это дело могло бы значительно превзойти границы тактической операции. Радио и газеты сдержанно, выбирая выражения, скупо начинают хвалить французские войска и их командиров.

На следующий день Роммель возобновляет наступление. На этот раз он атакует центр позиции генерала Ричи, назначенного Окинлеком командующим фронтом. Немцы овладевают в Гот-эль-Скарабе позицией одной английской бригады, преодолевают в этом пункте большое минное поле, прикрывающее подступы к Газала и Бир-Хакейму, и в целях расширения прорыва направляют против наших войск одну дивизию Африканского корпуса. Впервые с июня 1940 французы и немцы вновь встречаются в большом сражении. Сначала в мелких стычках мы захватываем 150 пленных. Но очень скоро фронт устанавливается в преддверии битвы. Двум вражеским парламентерам, которые предлагают капитулировать, Кениг отвечает, что он не за этим пришел сюда.

Между тем в последующие дин противник стягивает кольцо окружения. Батареи тяжелых орудий, в том числе 155- и 200-миллиметровых, ведут по нашим позициям огонь, который становится все более интенсивным. Три, четыре, пять раз на день штурмовики и «юнкерсы» совершают налеты по сотне самолетов одновременно. Продовольствие поступает в недостаточном количестве. В Бир-Хакейме все меньше остается боеприпасов, уменьшается продовольственный рацион, сокращается раздача воды. Под палящим солнцем, среди песчаных вихрей защитники находятся в постоянной тревоге, живут вместе с ранеными, хоронят мертвых рядом с собой. 3 июня генерал Роммель направляет письмо, написанное им собственноручно, с требованием сложить оружие — «в противном случае они будут уничтожены, как английские бригады в Гот-эль-Скарабе». 5 июня один из его офицеров повторяет это предложение. Ему отвечает огонь нашей артиллерии. Но в то же время во многих странах к нам пробуждается интерес публики. Французы Бир-Хакейма привлекают все большее внимание печати и радио. Общественное мнение готовится [304] вынести свою оценку. Вопрос ставится так: может ли еще слава осенить наших солдат?

7 июня Бир-Хакейм полностью окружен. 90-я немецкая дивизия и итальянская дивизия «Триест», поддержанные двумя десятками батарей и сотнями танков, готовы к штурму. «Продержитесь еще шесть дней!» — приказало Кенигу союзническое командование вечером 1 июня. Эти шесть дней истекли. «Продержитесь еще сорок восемь часов», — просит генерал Ричи. Следует сказать, что сокрушительные удары противника, нанесшие такие потери 8-й армии и вызвавшие такое замешательство, таковы, что любая операция по замене или оказанию помощи теперь невозможна. Что касается Роммеля, то, стремясь быстрее достичь Египта, пользуясь смятением среди англичан, он очень раздражен этим сопротивлением французов, которое продолжается в его тылу и стесняет его коммуникации. Бир-Хакейм становится его основной заботой и его главной целью. Он уже неоднократно появлялся на позициях и сделает это еще не раз, чтобы ускорить действия штурмующих войск.

8 июня начинаются ожесточенные атаки. Пехота противника неоднократно, при поддержке крупных сил артиллерии и танков, настойчиво, но безуспешно пытается овладеть тем или иным участком наших позиций. Очень тяжелый день для наших войск и тяжелая ночь, в течение которой приводятся в порядок наши пострадавшие от обстрела позиции. 9 июня атаки возобновляются. Вражеская артиллерия усилилась орудиями крупного калибра, с которыми не могут вести борьбу 75-миллиметровые орудия полковника Лоран-Шампрозэ. Наши солдаты получают всего лишь около двух литров воды в сутки, что в здешнем местном климате является совершенно недостаточным. Однако необходимо еще держаться, потому что в связи со смятением, постепенно охватывающим различные подразделения английской армии, сопротивление Кенига приобретает теперь решающее значение. «Героическая оборона французов!» — «Блестящий подвиг»! — «Немцы разбиты под Бир-Хакеймом!» — во весь голос трубят информационные агентства Лондона, Нью-Йорка, Монреаля, Каира, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айреса. Мы приближаемся к цели, которую наметили, возложив на войска «Свободной Франции», столь незначительные по численности, большую роль в этих больших событиях. Пушки под Бир-Хакеймом возвестили всему миру о начале возрождения Франции.

Но отныне мне не дает покоя мысль о спасении защитников. Я понимаю, что они не смогут в течение продолжительного времени [305] отражать атаки, поддержанные мощными средствами. Конечно, я убежден в том, что в любом случае дивизия не сдастся, что противник будет лишен удовольствия увидеть, как перед Роммелём пройдет длинная колонна французских пленных, и что если наши войска будут непоколебимо стоять на месте, то противнику, чтобы одолеть их, понадобится уничтожить их по частям. Но речь идет о том, чтобы спасти войска, а не о том, чтобы примириться с их героической гибелью. Мне совершенно необходимы для дальнейших операций эти сотни превосходных офицеров и унтер-офицеров, эти тысячи отличных солдат. Совершив один подвиг, они должны теперь совершить другой: прорваться сквозь кольцо вражеских войск, пройдя через минные поля, и присоединиться к основным силам союзников.

Хотя я воздерживаюсь от непосредственного вмешательства в руководство сражением, тем не менее в течение 8 и 9 июня я продолжаю с большой настойчивостью обращаться в английский имперский штаб, указывая, что чрезвычайно важно, чтобы Кениг, пока еще не поздно, получил приказ попытаться выйти из окружения. Я повторяю об этом 10 июня Черчиллю, с которым я обсуждал тогда вопрос о Мадагаскаре. Тем временем развязка приближается, и я телеграфирую командиру 1-й легкой мотомеханизированной дивизии: «Генерал Кениг! Знайте и передайте вашим войскам, что вся Франция смотрит на вас и гордится вами!» А в конце дня генерал сэр Алан Брук, начальник имперского штаба, объявляет мне, что с самого утра противник ведет ожесточенные атаки на Бир-Хакейм, но что Ричи дал указание Кенигу занять новую позицию, если это ему удастся сделать. Операция должна произойти ночью.

На следующее утро, 11 июня, — восторженно-мрачные комментарии радио и газет. Поскольку никто не знает, что французы пытаются выйти из окружения, все, очевидно, ждут с минуты на минуту, что их сопротивление будет сломлено. Но вот вечером Брук посылает мне следующее известие: «Генерал Кениг и большая часть его войск достигли Эль-Гоби и находятся вне досягаемости противника». Я благодарю вестника, отпускаю его, закрываю дверь. Я остаюсь наедине с самим собой. Сердце бьется от волнения. Меня охватывает чувство огромной гордости, льются слезы радости!

1-я легкая мотомеханизированная дивизия насчитывала до сражения под Бир-Хакеймом приблизительно 5500 человек, а после двухнедельных боев Кениг вывел оттуда около 4 тысяч пригодных [306] к дальнейшей службе солдат. Некоторое количество раненых удалось вывезти в тыл вместе с частями. Наши войска оставили на поле боя 1109 офицеров и солдат, убитых, раненых или пропавших без вести. Среди убитых — три старших офицера: подполковник Брош, майоры Саве и Бриконь. Среди раненых, оставшихся на поле боя, — майоры Пюшуа и Бабонно. Пришлось оставить часть предварительно уничтоженной боевой техники. Но потери, которые мы нанесли противнику, в три раза превосходили наши потери.

12 июня немцы объявили, что накануне они «взяли штурмом» Бир-Хакейм. Затем берлинское радио опубликовало следующее коммюнике: «Так как французы, белые и цветные, захваченные в плен под Бир-Хакеймом, не принадлежат к регулярной армии, то будут расстреляны согласно военным законам». Час спустя я попросил передать по Би-Би-Си на всех языках следующее заявление: «Если германская армия обесчестит себя убийством французских солдат, взятых в плен, когда они сражались за свою родину, генерал де Голль должен сообщить, что, к своему глубокому сожалению, будет вынужден поступить также с немцами, захваченными в плен его войсками». К концу дня берлинское радио объявило: «Относительно французских военнослужащих, захваченных в плен во время боев за Бир-Хакейм, не может возникнуть никаких сомнений. С солдатами генерала де Голля будут обращаться как с солдатами». Так оно и было в действительности.

В то время как 1-я легкая мотомеханизированная дивизия перегруппировалась в Сиди-Баррани и Катру без промедления приступил к ее пополнению, наша авиагруппа «Эльзас» продолжала принимать участие в усилившихся действиях английской истребительной авиации, а наша авиагруппа «Лотарингия» учащала совместно с бомбардировщиками английских военно-воздушных сил свои налеты на коммуникации противника. В то же время наши парашютисты выполняли блестящие операции. Так, например, в ночь с 12 на 13 июня группы парашютистов уничтожили 12 самолетов на вражеских аэродромах в Ливии, а капитан Берже, сброшенный на парашюте с несколькими солдатами на остров Крит, сумел, до того как его схватили, поджечь 21 бомбардировщик, 15 грузовиков и склад горючего на аэродроме в Канди.

Однако 8-я армия, внезапно охваченная моральной усталостью, покинула Киренаику, оставив на месте значительное количество боевой техники. Генерал Окинлек надеялся сохранить по крайней мере Тобрук, сильно укрепленную крепость, снабжавшуюся [307] с моря. Но 24 июня гарнизон, насчитывавший 33 тысячи человек, сдался немцам. Лишь с большим трудом англичанам удалось закрепиться на высотах Эль-Аламейна. Один участок позиции удерживала 2-я легкая мотомеханизированная дивизия под командованием генерала Казо, наконец введенная в дело. Среди резервов находилась танковая группа полковника Реми, срочно снабженная материальной частью. Положение было тяжелое. Весь Восток, охваченный тревогой, ожидал вступления немцев и итальянцев в Каир и Александрию.

Но этот упадок духа наших союзников, как показали события, носил лишь временный характер. Должен был наступить день, когда благодаря господству на море, новым подкреплениям, явному превосходству авиации и, наконец, военным способностям генерала Монтгомери они окончательно преодолеют эту временную слабость. Впрочем, войска Роммеля, боевые припасы которых находились на исходе, приостановили свое продвижение вперед. Однако сложившаяся обстановка особенно подчеркивала большое значение наших действий. Генерал Окинлек благородно признал это. 12 июня он опубликовал в честь 1-й легкой мотомеханизированной дивизии замечательное коммюнике: «Объединенные Нации, — заявил он, — должны быть преисполнены чувством восхищения и благодарности в связи с действиями этих французских войск и их доблестного генерала».

Шесть дней спустя в Лондоне 10 тысяч французов, военных и штатских, собираются на торжественное собрание, чтобы отметить вторую годовщину призыва 18 июня. Все четыре этажа Альберт-холла заполнены до отказа, насколько это позволяют инструкции по безопасности. Огромное трехцветное полотнище, украшенное Лотарингским крестом, протянуто за трибуной и привлекает к себе взоры всех присутствующих. Находя взволнованный отклик в сердцах, звучат «Марсельеза» и «Лотарингский марш». Занимая место, окруженный членами Национального комитета и совсем недавно прибывшими из Франции добровольцами, я слышу, как эта охваченная энтузиазмом толпа кричит мне о своих чаяниях. В этот день наряду с надеждой я испытываю ликование. Я выступаю с речью. Это необходимо. Герои совершают подвиги в борьбе. Но для того, чтобы воодушевить их на подвиг, нужны пламенные слова.

Цитируя изречение Шамфора: «Рассудительные люди прозябали. Но по-настоящему жили только люди больших страстей», -- я напоминаю о пути, пройденном «Свободной Францией» за два [308] года. «Нам пришлось много пережить, потому что мы люди больших страстей. Но мы также и прозябали! Ах! Как мы рассудительны!.. Мы говорим с самого первого дня: Франция не вышла из войны; власть, установленная путем отказа от национальных интересов, не является законной властью; наши союзы не разорваны, мы доказываем это делом: вооруженной борьбой... Конечно, мы должны были верить в то, что Великобритания будет стойко держаться, что Россия и Америка будут втянуты в борьбу, что французский народ не примирится с поражением. И что же, мы не ошиблись!» Затем я приветствую наших борцов во всем мире и участников движения Сопротивления во Франции. Я приветствую также империю, верную империю, исходную базу для возрождения страны. Разумеется, понадобится, чтобы после войны была изменена ее структура. Но Франция единодушно намеревается сохранить ее единство и территориальную неприкосновенность. «Даже то прискорбное мужество, с которым войска, опутанные ложью Виши, защищают те или иные владения империи от Сражающейся Франции и ее союзников, является извращенным, но неоспоримым доказательством этой непреклонной воли французов...» Я констатирую, что, несмотря ни на что, Сражающаяся Франция всплывает на поверхность океана. «Когда луч возрождающейся славы озарил в Бир-Хакейме окровавленные головы ее солдат, мир признал Францию...»

Присутствующие отвечают бурным одобрением; с исключительным воодушевлением исполняется национальный гимн. Его звуки доносятся до французов, которые за запертыми дверьми, спущенными шторами и закрытыми ставнями сидят возле своих радиоприемников.

Приветственные возгласы умолкают. Собрание заканчивается. Каждый возвращается на свой пост. И вот я один, наедине с самим собой. Теперь, в этой обычной обстановке, можно здраво, без всяких иллюзий, рассмотреть факты. Я подвожу итог прошлого. Это положительный, но жестокий итог. Бойцы вливались в ряды Сражающейся Франции поодиночке, ее здание воздвигалось по одному кирпичу — и вот она превратилась в прочную и сплоченную организацию. Но чтобы достигнуть этого — сколько потерь, сколько горя и отчаяния! И вот мы вступаем в новую фазу борьбы, располагая значительными средствами: 70 тысяч вооруженных солдат, опытные военачальники, активная помощь заморских территорий, внутреннее Сопротивление, которое будет расширяться, правительство, которому повинуются, власть, если [309] не признанная, то во всяком случае известная всему миру. Нет сомнения в том, что события пробудят новые силы. Однако я ясно отдаю себе отчет в препятствиях, стоящих на моем пути. Эти препятствия: мощь врага, недоброжелательство союзных государств, а со стороны французов — враждебное отношение официальных и привилегированных лиц, интриги некоторых, пассивность большинства и, наконец, угроза общей катастрофы. И я, слабый человек, — хватит ли у меня проницательности, твердости, уменья, чтобы выйти победителем из всех испытаний? Но если мне даже и удастся привести объединившийся наконец народ к победе, какое будущее ждет его? И на этом пути сколько еще новых невзгод ожидает его и сколько новых распрей? А когда минует опасность и отшумит праздничное ликование, сколько потоков грязи хлынет на Францию?

Но довольно сомнений! Стоя над пропастью, на дно которой скатилась Родина, я, ее сын, взываю к ней и освещаю ей путь к спасению. Многие уже примкнули ко мне. За ними последуют другие — я в этом уверен! Франция уже отвечает мне. Вот она встает со дна бездны, идет, подымаясь все выше, вверх. О, Родина-мать, мы готовы отдать тебе все свои силы! [310]

Дальше