Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

I. Алжир, ноябрь — декабрь 1943 года.

За пределами Франции

Снова я выбрался из Франции, в четвертый раз с той ночи 17 апреля 1942 года, когда меня тайком приняла на борт британская подводная лодка. На этой лодке я попал в переделку на широте Генуи и у Балеарских островов, а затем меня высадили в Гибралтаре... Я совершил семь удачных поездок туда и обратно на фелюгах и самолетах, напоминавших не то комаров, не то шершней. Неудачных поездок я не считал. Неудачи надо забывать: они выворачивают нас наизнанку, оставляют чувство неудовлетворенности, вселяют боязнь начать все сначала.

В Лондон я прибыл в конце октября. На этот раз, если память мне не изменяет, там находилась целая партия беженцев. Среди них был и Венсан Ориоль. Он отрастил бороду, исполнившись твердой решимости не претендовать на вторую молодость даже на посту Президента Республики.

Однако Лондон уже не был конечным пунктом моего путешествия: несколько месяцев тому назад не всеми признаваемое и лишенное единства правительство во главе с де Голлем и Жиро обосновалось в Алжире. [14]

Из Лондона я вылетел в Престуик, оттуда в Марракеш, из Марракеша в Алжир. В пути, благодаря случайным встречам, я узнал кое-что о готовящихся больших переменах. Говорили, что в ближайшее время будет образована Консультативная ассамблея, которая должна придать алжирскому временному правительству более демократическую окраску. '

Не буду говорить здесь о моих первых шагах в Алжире. Я уже упоминал об этом в «Семь раз по семь дней». 3 ноября, после тяжелой ночи, проведенной в спорах с де Голлем, я согласился взять на себя руководство Комиссариатом внутренних дол. Под внутренними делами подразумевалось, конечно, подполье во Франции, ибо не могла же идти речь о трех алжирских департаментах, находившихся в ведении генерала Катру и Комиссариата по делам мусульман, не могла идти речь и о Корсике — единственном освобожденном департаменте.

Я поставил де Голлю ряд предварительных условий. Некоторые из них были соблюдены, другие в силу обстоятельств забыты или беззастенчиво нарушены генералом. Де Голль гораздо больше был занят тем, как под носом у американцев избавиться от Жиро, нежели определением политической линии правительства. В числе поставленных мной условий были следующие: стараться поручить управление освобожденной Францией людям, сражавшимся в рядах Сопротивления, а не алжирской клике, которая с плохо скрываемой алчностью ожидала теплых местечек; устраните из нового Комитета некоторых лиц с вишистским душком; привлечь коммунистов к участию в управлении, дабы Комитет стал наконец представлять движение Сопротивления.

Категорическим жестом де Голль отмел все возражения: «Только взяв в свои руки внутренние дела, вы сможете дать все это Сопротивлению». [15]

Итак, мне оставалось лишь согласиться. В первые дни мне довелось наблюдать недолгое, но весьма беспорядочное волнение. Образование Консультативной ассамблеи, прибытие новых людей из Франции, небольшой государственный переворот 9 ноября, позволивший де Голлю устранить Жиро, реорганизация правительства, завершение сотни мелких столкновений из-за того или иного места, министерского портфеля или представительства в комиссиях заполнили первые недели моего пребывания в опереточной столице. Затем политическая жизнь и деятельность правительства замерли. Здесь, в Алжире, не ощущались ни Франция, ни мировая драма.

Если обратиться даже к полной хронологии, то окажется, что жизнь в Алжире за последние два месяца была весьма бедна событиями. Пресс-конференции, назначения послов, сессия Ассамблеи, арест бывших министров вишистского правительства Фландена и Пейрутона, а также генерал-губернатора французской Экваториальной Африки Буассона; речь генерала де Голля в Константине, пробудившая у мусульман Алжира столько неоправдавшихся надежд; его рождественское послание... и, наконец, единственная маленькая буря за опущенными шторами — события в Ливане. В Алжире я присутствовал впервые при одной из схваток турнира, который длился уже три года и в котором принимали участие два «ревнителя империализма» — Черчилль и де Голль. Первый при посредстве генерала Спирса пытался наложить руку на Сирию и Ливан, «освободить» их, чтобы лучше закрепить британское господство над арабскими странами. Второй, завлеченный в западню, хотел силой подавить стремление к независимости этих двух государств.

В один ноябрьский день из сообщения агентства Рейтер алжирскому комитету стало известно, что действие ливанской конституции приостановлено, а глава ливанского [16] правительства арестован. Нам ничего не было известно об инструкциях, данных де Голлем Жану Элле, нашему тамошнему представителю, предпринявшему столь необычные акции. В Комитете разразилась буря. Большинство членов Комитета выражало несогласие с политикой умолчаний, которую проводил де Голль, и с его методами. Выполнение порученной генералу Катру миссии умиротворения было затруднено британским ультиматумом. Иллюстрацией к спору между Англией и Францией могло служить то, что портреты де Голля жители Бейрута срывали со стен, тогда как портреты Черчилля оставались нетронутыми. Позже в Египте и других странах судьба отплатила Черчиллю.

Когда буря утихла, Комитет снова впал в летаргию. За окнами с задернутыми шторами он продолжал влачить жалкое существование, словно посаженный под стеклянный колпак, на земле, которая была ему чужой и для которой происходившие битвы были чужими, ибо узы, связывавшие ее с Францией, не отличались прочностью. К тому же для де Голля и большинства членов Комитета важнее было представлять Францию, а не являться ее выражением и воплощением.

Кучка французов — человек пятнадцать, — съехавшихся сюда из Марокко, Лондона, Америки, из Франции вишистской и Франции подпольной, не являла собой единства и не была проникнута единодушным стремлением включить Францию в борьбу и помочь народу, восставшему против оккупантов. От заседаний Комитета, на которых мы издаем законы, подчас не имеющие силы, пахнет пылью.

Мы не герои девяносто третьего года, и лозунг «Отечество в опасности!» никто из нас не ставит на повестку дня. Наш коллективный труд сводится к простейшим операциям. Серьезные проблемы решаются на вилле [17] де Голля «Глицинии», где любезные и бесстрастные адъютанты и светский начальник канцелярии Палевски тщательно просеивают посетителей. Если только посетитель не отличается своенравием, как, например, Адриен Тиксье или Андре Филипп, генерал его исповедует. Таким образом, он избегает вмешательства Комитета, и лишь весьма приглушенное эхо генеральских бесед доносится до лицея Фромантэна, откуда улетели ласточки — дочери алжирских колонистов — и где заседает некое подобие правительства.

С конца декабря те из нас, кто пресытился административной рутиной и светскими обязанностями, живут лишь телеграммами из Франции, дающими представление о ходе подпольной борьбы. Всего два месяца назад я покинул Францию — кулисы разыгравшейся драмы, всего два месяца назад я послал из Франции последнюю телеграмму после многих отчаянных сигналов бедствия, которые так походили на получаемые мной теперь возмущенные послания плохо вооруженного, лишенного солидной поддержки Сопротивления.

«Генералу де Голлю от Бернара{1}:Французское общественное мнение совершенно сбито с толку молчанием де Голля и Би-би-си и отсутствием поддержки борьбы с угоном населения. Зарождающаяся волна возмущения против англосаксов может захлестнуть Сражающуюся Францию, если руководители откажутся дать сигнал к всеобщей борьбе. Любое промедление в создании убежищ для уклоняющихся от принудительных работ, а также в оказании им помощи дезорганизует Сопротивление, подорвет авторитет Сражающейся Франции, сделает невозможной внутреннюю борьбу. В этом случае опустошенная страна не примет участия в войне, заклеймит своих вождей и союзников и повернет к коммунизму». [18]

Я убедился, что помощь, которую, находясь в Алжире, мы можем оказать Сопротивлению, ничтожна. К тому же разведка (знаменитое БСРА{2}) относилась с недоверием к организациям Сопротивления и, главное, хотела уменьшить размах движения Сопротивления и сделать его послушным орудием в своих руках. Разведка относилась весьма подозрительно к движению, охватившему весь народ и принявшему форму всеобщего саботажа, систематических подрывных действий маки, — к движению, которое вело к национальному восстанию. БСРА ставило перед собой лишь ограниченные цели, не идущие дальше мелких операций специально подготовленных лиц. В ожидании высадки союзников разведчики основали во Франции склады с боеприпасами, снабжая ими некоторые группы Сопротивления, причем в зависимости от своих политических симпатий. И все же главным препятствием для вооружения сил Сопротивления являлось не это. Препятствие заключалось в нехватке самолетов, оружия, боеприпасов, радиотехники, которыми располагали лишь Англия и Америка.

Обращаясь к своим заметкам, я нахожу запись, послужившую основой той истории, которую я собираюсь рассказать. Запись эта гласит: «... Я решил посвятить себя делу, которое мне никто не поручал, — выторговать оружие для Сопротивления... Теперь мне совершенно ясно: этим делом не займутся ни дипломаты, очень мало в нем заинтересованные, ни военные, которые относятся к нему с недоверием. Все зависит от доброй воли и воображения только одного человека — Черчилля. Я хотел бы с ним встретиться; думается, я сумею его убедить».

Без Черчилля ничего нельзя было сделать. Английская разведка не желала считаться с массовым сопротивлением [19] французов. Движение народных масс ее не интересовало. Уже давно все усилия английской разведки сводились к тому, чтобы сформировать специализированные, подчиняющиеся лишь ей одной подпольные группы, не подлежащие контролю сначала Лондонского, а затем и Алжирского комитетов, которые не вызывали у англичан доверия. Результатом бурных споров между де Голлем и Черчиллем большей частью являлось ограничение средств, предоставляемых английской разведкой в наше распоряжение. Таким образом, малая война между союзниками или их разведками боком выходила Сопротивлению.

Как и де Голль — но с империей за спиной, а не только с некоей символической печатью на челе — Черчилль, одинокий ревнитель британских военных усилий, подобен герою «Илиады». Встреча с обходительным и неприметным Эттли или с приветливым министром экономической войны лордом Селбурном, беседа с добросердечным послом Даффом Купером, мечтавшим, чтобы де Голль и Черчилль забыли на его груди о своих распрях, обращение к Клеманс Черчилль, которая каждое утро, проснувшись, просовывала записочки под дверь ванной, где мылся Уинстон, визит к Макмиллану, или секретарю Черчилля Мортону, или к генералу Гьюбинсу, распоряжавшемуся таинственным СОЭ{3}... Свидание со всеми этими людьми ничего не дало бы. Только авторитет Черчилля — его творческое воображение или гнев — мог опрокинуть препятствия, воздвигнутые полковниками, генералами, дипломатами и министрами или оставшиеся как результат их деятельности.

Но Черчилль был болен. Воспаление легких удерживало его в Каире. Ходили слухи, что он между жизнью [20] и смертью и вряд ли снова возглавит руководство операциями.

Наступил январь. Дипломатические демарши французского правительства. не отличались настойчивостью. Нота, врученная Уилсону и Макмиллану — представителям Америки и Англии при де Голле, — осталась без ответа. Безрезультатным оказалось и первое обсуждение вопроса в Консультативной ассамблее.

Обсуждение это, на которое я отчасти рассчитывал, оказалось удивительно тягостным. Я очень волновался. Ведь я еще не свыкся с положением министра и парламентария. Выступая в Ассамблее, я думал о товарищах, которые во Франции ожидали результатов, о союзных правительствах, которые, как мне казалось, относились к вопросу безразлично. Все это не могло не отразиться на моем выступлении:

«Каково было положение во Франции в 1940 году? Всеобщее оцепенение, развалины и у власти гнусный старик, снедаемый честолюбием...

И все же во Франции, как и в Лондоне, шла своего рода битва за Францию. В этой битве мы не имели союзников. Она, естественно, велась в плане моральном, но кто тогда относился к нам благожелательно? Мы стучали то в одну дверь, то в другую, и все двери закрывались перед нами. Мы начали создавать подпольную печать, которая помогла Франции воспрянуть духом. Все вы принимали в этом участие и знаете, как это было трудно, вы знаете также, что в течение целого года никто не отзывался на наш призыв. Каков же итог?

Теперь, в 1943 году, во Франции существуют боевые соединения «франтиреров и партизан». Это ударные части, я выражаю им свое глубокое уважение. Есть местности, где сосредоточено более сорока тысяч готовых к действию людей. Все чаще саботируют рабочие, подготовляются [21] забастовки. Созданы полувоенные формирования, в которые входит немалое число дивизий. Имеются подпольные газеты, и их читают миллионы французов.

Вы скажете, эти итоги блестящи. Увы, должен признаться, что в настоящее время во Франции вооружен, быть может, один боец из двадцати.

Итак, мы подошли к основному вопросу...

Вопрос этот может быть решен только правительством, но зависит — к сожалению — не только от французского правительства.

Война ведется на многих участках, и командующий каждого участка не сомневается в том, что именно он решает исход войны, маршал авиации считает, что выиграет войну бомбардировками Берлина; сановник из адмиралтейства полагает, что победу принесут бои на просторах Атлантики, и т. д. В результате специализированные британские части в настоящее время не могут добиться транспортных средств, необходимых для доставки оружия во Францию.

Итак, данный вопрос может быть разрешен только правительствами, поэтому я обращаюсь с этой высокой трибуны к союзным правительствам с просьбой заново его изучить. Ибо политика невмешательства чревата серьезными последствиями как для войны, так и для мира.

Должен добавить: полагая таким образом, и маршал авиации, и адмирал ошибаются. В самом деле, прося у них оружие, мы тем самым обеспечиваем экономию боеприпасов. Приведу лишь некоторые данные. В течение многих месяцев английская авиация подвергала бомбардировке поезда на французской земле. При этом командованию пришлось убедиться в незначительной эффективности действий авиации и одновременно в том, что французские патриоты с меньшими человеческими потерями и с большей экономией средств могут гораздо успешнее [22] проделать эту работу. То же можно сказать и о промышленных объектах и о военных заводах Крезо. Подсчитайте, сколько потребовалось бы самолетов, чтобы добиться результата, которого достигнут несколько человек? Всего един — чтобы доставить этих людей и снаряжение к месту действия.

Я знаю, что, когда заходит речь о вооружении французского народа, некоторых политических деятелей — и не только за границей, но и во Франции — охватывает тревога. Они думают о революции.

Я хотел бы сказать этим политическим деятелям следующее. Речь идет не о том, чтобы устроить во Франции революцию. Речь идет о том, чтобы произвести во Франции обыкновенную чистку — и ни небо, ни Англия, ни Америка не помешают этой чистке. Оружием, отобранным у немцев, оружием, отобранным у итальянцев, или голыми руками, но чистка эта будет произведена еще до освобождения.

Ибо французы не станут жить с предателями.

И еще я хочу сказать союзникам: чем скорее произойдет эта чистка, тем скорее восстановится порядок».

Сойдя с трибуны, я встретил в кулуарах генерала де Голля. Он поздравил меня, а затем принялся распекать:

— Когда являешься членом правительства, нельзя обрушиваться с трибуны на союзные правительства. Вы говорили, как партизан. [23]

Дальше