Архипелаг Мергуи
Наш следующий маршрут мог вызвать зависть любого капитана субмарины: девственная территория, где уже больше года не появлялась ни одна подводная лодка. Мы должны были патрулировать и вести наблюдение вдоль 300-мильной береговой линии, вдоль которой были рассыпаны сотни мелких островков. На этот раз мы отправлялись в район архипелага Мергуи и западного побережья узкого перешейка, соединяющего полуостров Малакка с материком. Существовала вероятность, что японцы, проводя свою политику использования небольших мелкосидящих судов вместо глубоководного флота, приспособили для их движения некоторые из великого множества проливов, спрятанных между островами; а порт Мергуи является точкой отправления этих судов, перевозящих военные грузы в Рангун.
Ожидалось, что в создавшихся условиях палубное орудие окажется нам более полезным, чем торпедные трубы, поэтому было решено увеличить наш боезапас. Приспособив для хранения боеприпасов один из мало используемых дифферентных танков, а также потеснив остальные запасы, мы сумели загрузить на «Шторм» вдвое больше трехдюймовых снарядов, чем обычно. Кроме того, мы организовали досмотровую партию, в обязанности которой входил осмотр и, если необходимо, взрыв джонок и мелких грузовых судов. Недавно появилось распоряжение, что все субмарины, действующие в дальневосточном регионе, должны иметь дополнительного вахтенного офицера. Нам повезло — на «Шторм» был [330] назначен молодой младший лейтенант Дикки Фишер, который был не только очень приятным в общении парнем и быстро стал душой кают-компании, но и прекрасно проявил себя в боевых условиях. Я немедленно назначил его досмотровым офицером, велел подумать и решить самостоятельно, сколько человек следует включить в досмотровую партию и какое необходимо оружие. Он взялся за дело с умом, отобрал пять матросов, вооружил их револьверами, абордажными крюками, подрывными зарядами, а также раздобыл устрашающий набор ножей и кинжалов, которые могли оказаться полезными для самообороны. Полностью экипировавшись для тренировки, они больше напоминали шайку пиратов-головорезов, чем добропорядочных матросов.
Мы вышли из Тринкомали вечером 15 июля и после лишенного каких бы то ни было событий перехода рано утром 20-го вошли в район патрулирования. Я решил пройти в пределах видимости берега в районе острова Тавой; все острова архипелага были обрывистыми. Мы проложили курс таким образом, чтобы прибыть к северному берегу острова Кабоса, где провели тщательный радарный поиск.
Первые же дни похода посеяли глубокое уныние среди матросов и офицеров. Условия плавания были далеки от идеальных. Волны монотонно накатывали с северо-запада, проявляя при этом упорство, достойное лучшего применения. Они мешали удерживать лодку на глубине. А на поверхности нас постоянно сопровождали тропические ливни. В этом не было ничего необычного: шел самый влажный месяц сезона муссонов, а мы находились у самого дождливого побережья Бенгальского залива. [332] Но понимание этого факта не добавляло хорошего настроения. Днем заросшие лесом острова были скрыты от нас густой завесой падающей с неба воды, а ночью на мостике мы обреченно подставляли головы под тропический водопад. Спрятаться от воды было невозможно, она проникала всюду и за несколько минут могла вывести из строя все имеющиеся в наличии бинокли. Если дождь неожиданно прекращался, тропическое пекло превращало влагу в густую дымку. Видимость постоянно оставляла желать лучшего, луны не было видно, и ночью мы могли полагаться только на радар — единственный способ определить наше местоположение.
Плохая видимость помешала моей первой попытке осмотреть защищенную якорную стоянку у острова Тавой, называемую порт Оуэн, но 23-го я решил ее повторить. Незадолго до рассвета мы нырнули в нескольких милях от острова, обошли его с севера и повернули на юг, к цели. Видимость ограничивалась 3 милями, но я надеялся, что днем она улучшится.
В 8.15. вахтенный офицер заметил слева по борту тень, выплывающую из пелены дождя. Направив на нее линзы перископа, я сначала не понял, что перед нами; но вскоре стало ясно, что мы повстречали маленькую каботажную посудинку на 200 тонн, обильно украшенную ветками для маскировки. Мне еще не приходилось сталкиваться с таким способом маскировки, делающим маленькое судно незаметным на фоне берега.
Я круто повернул влево, чтобы вывести субмарину на параллельный курс, и приказал готовиться к атаке. Сразу же раздался металлический лязг — орудийный расчет открывал крышки нижних люков в боевой рубке и орудийной башне (она расположена над кают-компанией). Рядом с кают-компанией, [333] в проходе, ведущем к камбузу, матросы доставали 3-дюймовые снаряды и складывали их на стол в кают-компании. Через минуту Блейк доложил:
— Артиллерийский расчет готов.
Я немного выждал, пропуская судно.
— Цель — маленький каботажник, — сказал я, — пеленг зеленый 40 градусов. Расстояние — 800 ярдов. После всплытия открываем огонь. Цельтесь в рулевую рубку.
А когда суденышко прошло у нас на траверзе, я громко скомандовал:
— Всплываем! К атаке!
Номер один тут же приказал продуть цистерны главного балласта. В соответствии с установленным порядком в первый момент операторы горизонтальных рулей пытаются удержать субмарину на глубине, но, когда заполняющий танки воздух начинает тянуть ее вверх, они поворачивают рули и позволяют ей устремиться к поверхности, как пробке. На глубине 15 футов, когда верхушка орудийной башни еще находилась под водой, номер один дал свисток, люки открылись, и, стряхнув попавшую на головы воду, люди шустро вскарабкались наверх. Я еще немного выждал, наблюдая в перископ за ничего не подозревающей целью, после чего отправился на мостик.
Я вышел на мостик, когда палубное орудие уже выстрелило первый снаряд. Прямое попадание разнесло рулевую рубку в щепки. Противник не пытался оказывать сопротивление, но, хотя наши снаряды проделали немало пробоин вдоль ватерлинии, судно еще несколько минут двигалось с прежней скоростью и не изменило курс. Один из снарядов угодил в уложенные палубе бочки, очевидно с нефтепродуктами, и в небо взметнулся язык пламени. Только после двадцать восьмого выстрела [334] судно остановилось. На палубе не было видно никаких признаков жизни, и я подумал, что весь экипаж погиб. Однако при нашем приближении на корме появилось несколько фигур. Люди не мудрствовали лукаво и сразу прыгали в воду. Судно слегка осело на корму, однако на первый взгляд тонуть не собиралось. Я решил, что туда следует отправить нашу абордажную партию, чтобы заложить несколько зарядов. Но, пока «Шторм» маневрировал, судно вдруг начало резко оседать на корму и, высоко задрав в воздух нос, ушло под воду. На поверхности остались многочисленные обломки и пустые бочки.
Я принял решение взять двух пленных. Поход только начинался, и было еще рано обременять себя многочисленными пассажирами. Остальные уцелевшие имели все шансы спастись, тем более что до берега было меньше полумили. Мы медленно двигались между торчащих из воды голов, выбирая пленников. Мне хотелось взять, если представится возможным, одного японца. Но первые три пловца, к которым мы приблизились, проявили недюжинную прыть и резво уплыли к берегу. И только один маленький японец согласился быть спасенным нами. Его выловили из воды и отправили вниз. Еще мы подобрали одного малайца, у которого обнаружилась рана на бедре. Ему помогли спуститься по трапу и сдали на руки главстаршине.
А я решил воспользоваться моментом и претворить в жизнь план, который вынашивал накануне: зайти в порт Оуэн, оставаясь на поверхности. Крупномасштабных адмиралтейских карт этого района не существовало, но перед выходом в море Джордж Перрин, штабной офицер с «Мейдстоуна», вручил мне план, составленный индийской топографической службой, где якорная стоянка была изображена достаточно подробно. Из плана [335] явствовало, что глубины на стоянке слишком маленькие, чтобы в случае осложнений позволить нам нырнуть. Мне казалось, что фактор неожиданности должен обеспечить успех мероприятия.
Обстоятельства представлялись исключительно благоприятными. Тропический ливень сделает наше приближение незаметным. Кроме того, мы почувствовали вкус крови, а орудийный расчет воодушевился достигнутым успехом. Короче говоря, мы находились на поверхности и хотели здесь остаться. Казалось маловероятным, что произведенный нами шум был слышен очень далеко. В общем, можно было действовать.
В десять часов мы покинули поле брани и пошли на юг. Спустя полчаса «Шторм» уже находился у северного входа в порт Оуэн.
На якорной стоянке мы заметили три судна. Одно было большой джонкой, причем незагруженной. Два других было трудно идентифицировать, поскольку они были окрашены в светло-серый цвет и не выделялись на фоне берега. В какой-то момент мы с Блейком заподозрили, что перед нами пресловутые морские охотники, я даже в волнении крикнул: «Право руля!», стремясь, чтобы нос «Шторма» повернулся к участку с большей глубиной. Однако, подумав, мы решили, что видим речные канонерки или патрульные корабли и, если мы сюда забрались, надо идти до конца. Поэтому я приказал артиллерийскому расчету занять свои места, а «Шторм», описав полный круг, вернулся на прежний курс.
При нашем приближении на вражеских кораблях началась паника. Матросы поспешно пытались поднять якоря. На одном из кораблей эти попытки увенчались успехом, и он пошел прямо на нас. С расстояния 1200 ярдов мы открыли огонь. Третий выстрел угодил в цель. Судно остановилось. [336]
Все последующие выстрелы были прямыми попаданиями. Враг отвечал пулеметными очередями, причем стрельба велась японскими разрывными пулями, которые в свое время привели в замешательство наши войска в Сингапуре. Выстрелы раздавались со всех сторон, и вскоре было невозможно определить, откуда стреляют — с кораблей или с берега. Наши снаряды продолжали попадать в цель, и скоро члены экипажа обстреливаемого судна, там были одни японцы, начали прыгать за борт. Заметив это, мы перенесли огонь на другой корабль. Матросы немного побегали по палубе и тоже начали искать спасение в воде. Обе цели уже имели достаточное количество пробоин вдоль ватерлинии, однако, судя по виду, на плаву держались уверенно.
А у нас появился первый пострадавший — заряжающий артиллерийского расчета Гринвей. Ему помогли спуститься вниз, и главстаршина получил на свое попечение второго раненого за последний час. К счастью, паша акция была почти завершена.
Пока шел обстрел, все мои мысли были сосредоточены на навигационных проблемах. Слишком ограниченным был участок водной поверхности, на котором развернулось действо. У меня не было времени брать пеленги и наносить отметки на карту, приходилось принимать решения «на морской глаз». В качестве дополнительной меры предосторожности я приказал включить эхолот и докладывать мне значения глубин с интервалом в несколько минут. Об уменьшении глубины до 5 саженей следовало сообщать незамедлительно. Я не упускал из виду результаты действий нашего орудия; следил, не задело ли кого-то из моих людей; маневрировал лодкой так, чтобы дать орудийному расчету максимум преимуществ; слушал сообщения о глубинах, смотрел на промокшую карту, чтобы не оказаться на суше, и отдавал приказы рулевому. [337]
Из-за ограниченности пространства я решил, что неразумно разворачиваться и уходить тем же путем, которым мы пришли. Гораздо лучше пройти через стоянку (благо она невелика) и выйти через юго-восточный вход. При этом часть пути пролегала рядом с берегом. Там мы заметили большую деревянную хижину, рядом с которой толпились малайские женщины и дети, которые улыбались и приветливо махали нам. Когда мы подошли к выходу со стоянки, вторая цель затонула, а первая, получившая не меньше повреждений, сидела в воде очень низко и, судя по всему, готовилась отправиться на дно в ближайшее время. Нельзя не признать, что мы достигли впечатляющего успеха, цена которому двадцать девять снарядов. Неплохое начало! Это не могло не поднять нам настроение, поэтому ливень и изобилие навигационных проблем казались ничего не значащими мелочами. Правда, меня беспокоило состояние Гринвея, но и тут все было в порядке. Выяснилось, что пуля пробила мягкие ткани плеча и не задела ничего важного. Раненому оказали помощь, и он выразил готовность вернуться к исполнению своих обязанностей. Когда мы вернулись в Тринкомали, рана, благодаря неусыпным заботам главстаршины, почти затянулась.
Ни один человек не высказал мнение, что две перестрелки в течение одного дня — это перебор, и мы отправились на поиски новых неприятностей, довольно быстро их отыскав.
Из бортового журнала:
«11.18. Взяли курс на юг к Королевскому острову. Для этого придется пройти участок протяженностью шесть миль по поверхности воды: к сожалению, там слишком мелко, чтобы нырнуть. Риск сочли оправданным, так как намеревались [338] обследовать якорную стоянку в заливе в районе устья реки Мергуи до наступления темноты.13.34. Нырнули в 9 ½ мили от острова и пошли к берегу.
16.15. Убедились, что в заливе судов нет. На входе заметили маленькое рыболовное судно.
16.36. Заметили два десантных плавсредства, следующих по реке из Мергуи. На одном установлено два пулемета, на другом — один. Начали маневрирование для атаки.
17.00. Всплыли, когда цели находились рядом, и обстреляли ближайшую из них с расстояния 1800 ярдов. Первые два снаряда упали рядом с целью, не причинив ей повреждений, но с нее почему-то не открыли ответный огонь. Зато на втором плавсредстве довольно быстро заговорил пулемет. Мы уже выпустили десять снарядов по первой цели и собирались перенести огонь на вторую, с которой нас обстреливали, когда наша трехдюймовка прекратила огонь из-за неисправности выбрасывателя. Два «викерса» действовали, а эрликон молчал. Позже обнаружилось, что в неисправности трехдюймовки виноват заряжающий, сменивший раненого Гринвея. Он продолжал удерживать рукоятку затвора, когда ее следовало отпустить, не давая новому снаряду попасть на место. Что случилось с эрликоном, так и осталось невыясненным. На следующий день мы испробовали его с тем же магазином, и орудие ни разу не дало повода для нареканий.
17.04. Не желая больше подвергать опасности своих артиллеристов, которые действовали под огнем противника, я приказал нырять. В течение 30 секунд шли на высокой скорости в северном направлении. Погрузились на глубину 60 футов. К моему немалому удивлению, через полминуты после погружения на нас сбросили глубинную бомбу, а через пять минут — вторую, которая разорвалась [339] очень близко: ближе «Шторму» еще не приходилось испытывать. От удара у нас появились некоторые проблемы с освещением, а на стол в кают-компании сверху свалился оглушенный таракан. Более серьезного ущерба не было. Однако наш японский пленный очень забеспокоился и попросился в туалет.
17.11. Из-за наличия навигационных опасностей принял решение всплыть на перископную глубину сразу после второго взрыва. Обнаружил один вражеский корабль прямо по курсу, другой — со стороны кормы. Решил уходить через Железный проход, тем более что шел отлив. Изменил курс на западный. Похоже, вражеские гидролокаторы нас не засекли, и оба корабля отошли к восточному берегу острова Железный, очевидно надеясь спрятаться на фоне берега и вынудить меня всплыть.
17.30. Миновали Железный проход. Карта не зря предупреждала нас о наличии сильных водоворотов. Вода несла «Шторм», как невесомую скорлупку. В одном месте субмарина за несколько секунд «провалилась» с перископной глубины на 60 футов.
18.30. Всплыли в удалении от Муравьиного острова. Легли на курс в обход острова Кабоса с севера».
Теперь у меня появилось ощущение, что мы уже достаточно нашумели. Думаю, что теперь врагу придется отложить на несколько дней отправку малых судов с грузами и выслать на поиски зловредной субмарины (то есть нас) корабли-охотники. Поэтому наилучшим решением будет отойти на некоторое время в южную часть нашего обширного района патрулирования. Ночью мы взяли курс на юг, чтобы пройти архипелаг Мергуи до рассвета. Затем я намеревался походить между островами, [340] исследовать проливы между ними и, если получится, осмотреть устье реки Пакхан, причем по возможности оставаясь на поверхности.
Начался самый необычный период в моей подводной практике. Он длился двое суток. С момента, когда мы вошли в проход Нэрчус, и до выхода с южной стороны Лесного пролива, мы все время оставались на поверхности, свободно путешествовали между бесчисленными островами; все это в непосредственной близости от оккупированной врагом территории. Полное отсутствие судоходства во внутренних проливах архипелага, свобода, с которой мы перемещались по поверхности, приводила в недоумение и восхищение. За весь период мы не видели ни одного самолета. Позднее я указал в отчете, что сюда вполне могут войти значительно более крупные военно-морские силы и долгое время оставаться незамеченными. Острова казались необитаемыми и имели вблизи немало защищенных якорных стоянок.
Карты морского дна некоторых проливов между островами были составлены приблизительно, поэтому временами мы шли на риск наткнуться на неизвестные рифы, но ощущали себя настоящими первопроходцами древности. Днем на мостике всегда стояли впередсмотрящие, зато ночью мы ощущали себя в безопасности. Конечно, по возможности мы выбирали участки с известными глубинами.
Двигаясь на юг, мы провели два дня, патрулируя под водой в районе устья реки Пакхан, надеясь заметить небольшие суда, вывозящие оловянную руду с местных рудников, но наши надежды не оправдались. 28 июля мы провели перископную разведку бухты Гастингса — обширной якорной стоянки, расположенной между тремя островами, обеспечивавшими защиту как от северо-западных, так и от юго-восточных муссонов. Мы осмотрели ее [341] со всех сторон, но судов там не обнаружили. Вечером я решил, что пора возвращаться в район Мергуи, и доложил о своем намерении в Тринкомали. Возможно, они предложат что-нибудь другое.
Мы шли в северном направлении уже четыре часа, когда поступил ответ из штаба. Нам предлагали район Пукет, расположенный южнее первоначального района патрулирования, в качестве альтернативы (по желанию). Я тут же повернул на юг и проинформировал штаб о своем согласии. Но спустя 14 часов поступил еще один сигнал, предписывающий нам вернуться обратно на север. Наверное, в штабе появились новые разведывательные данные о необычной цели, ожидаемой в бухте Хайнца, расположенной к северу от острова Тавой. Всю ночь и следующий день мы двигались на север, держась в удалении от островов, и на рассвете 31 июля заняли позицию напротив бухты Хайнца. Там я быстро пришел к выводу, что место для ожидания цели выбрано неудачно: видимость оставляла желать лучшего; береговая линия была видна только на отдельных участках, а малые глубины в устье реки не позволяли подойти ближе. Цель без особых трудов сможет войти в бухту и выйти из нее незамеченной. Поэтому вскоре после полудня мы направились на юг в поисках более выгодной позиции. До конца дня ничего не произошло, ночью мы продолжали патрулировать в том же районе, удалившись на две мили от берега, а утром следующего дня, это было 1 августа, получили заслуженную награду.
Сигнал тревоги прозвучал в 04.42. Я пулей вылетел с койки и через несколько секунд уже был на мостике, где застал старпома и впередсмотрящего старшину Блайта, которые пристально смотрели [342] вдаль. Еще не рассвело, но дождь перестал. Блайт заметил мерцающий в темноте тусклый огонек, номер один утверждал, что видит в этом направлении тень. Через минуту я тоже разглядел современное грузовое судно с надстройкой в корме, следующее в южном направлении.
Я склонился к голосовой трубе:
— Пост управления! Орудие к бою! Скажите людям, чтобы двигались как можно тише. Что показывает радар? Скажите оператору, у нас цель пеленг зеленый 40 градусов, расстояние около 1500 ярдов.
Почти бесшумно распахнулся расположенный прямо перед мостиком люк, расчет начал выбираться на орудийную платформу. Люди двигались по палубе на цыпочках (вот конспираторы!). Блейк стоял рядом и вполголоса отдавал приказы.
Оператор радарной установки по непонятной причине молчал. Оставалось только мысленно поносить непредсказуемость новомодного изобретения. Собственно говоря, до сих пор у нас не было повода на него жаловаться. Установка показывала хорошие результаты и существенно помогала в судовождении. Зато сейчас, когда нам необходимо точно определить расстояние до цели, которую мы отчетливо видели, зловредная машина не могла ее обнаружить! Оказалось, на глаз я недооценил размеры цели и расстояние до нее, поэтому много боеприпасов израсходовали впустую.
Голос нашего орудия осквернил вековую тишину. В темноте Блейк не видел, куда упал первый снаряд, но предположил, что он не долетел до цели, и приказал увеличить расстояние. Другая трудность заключалась в том, что наводчик не видел ни цели, ни линии горизонта. Второй снаряд тоже исчез где-то в ночи. Только после шестого или седьмого выстрела мы увидели оранжевую вспышку [343] и услышали приглушенный звук взрыва, означавшие наше первое попадание. После этого почти все снаряды летели точно в цель. Судно остановилось и не предпринимало попыток сопротивления. Стрельба по неподвижной мишени наводила на мысль об убийстве, но мы имели приказ топить вражеские снабженческие суда и выполняли его. К этому времени наступил рассвет, и мы сумели как следует разглядеть нашу цель. Это было судно со стальным корпусом, сравнительное новое и значительно больше, чем я решил вначале. Оно имело грузоподъемность около 350 тонн. Только после пятидесятого снаряда судно медленно затонуло.
У нас не было времени выяснять, имеются ли уцелевшие: едва вода сомкнулась над затонувшим судном, на горизонте появилось другое, идущее прямо на нас. Мы нырнули и на полной скорости двинулись навстречу. Я хотел достичь новой цели до того, как она достигнет места гибели первого судна, увидит обломки на воде и насторожится.
Целью оказалась маленькая двухмачтовая моторная шхуна примерно на 100 тонн. Когда она проходила мимо, мы всплыли и произвели предупреждающий выстрел перед ее носом в надежде, что она остановится и люди покинут судно. Вместо этого она увеличила скорость и направилась к берегу. Я тоже приказал прибавить ходу, будущую жертву следовало обогнать, потом возобновил атаку. Вскоре мы увидели, как экипаж прыгает за борт, но шхуна продолжала двигаться вперед, не снижая скорости. Приблизившись, мы выпалили по ней из эрликона, после чего деревянный корпус моментально вспыхнул. Несмотря на то что корпус напоминал решето, шхуна не тонула. Я решил больше не тратить снаряды и подошел ближе, чтобы заложить на ней взрывчатку. Но уже стало видно, что судно от носа до кормы охвачено пламенем и очень [344] скоро сгорит без нашей помощи. В тот же день мы еще раз побывали на том месте и не обнаружили его, оно затонуло.
Из воды высовывались головы матросов. Я заранее решил, что мы возьмем пленного, но только одного: на подводной лодке не было условий для пассажиров. Выяснилось, что японцы вовсе не горят желанием быть спасенными нами, зато мы подобрали одного индуса, который (вот уж не повезло главстаршине!) был дважды ранен. Уходя с места действия, я обратил внимание на малайца, который плыл в стороне от остальных и что-то кричал, обращаясь к нам и размахивая руками. Я не собирался брать пассажиров, но парнишка очень старался, поэтому я, не обращая внимания на плохо скрытое неодобрение старшего помощника, приказал вытащить его из воды. Главстаршина тоже не одобрил мои действия, особенно когда выяснилось, что паренек тоже ранен: у нашего медика поневоле оказалось четыре пациента.
Я ни разу не пожалел, что мы подобрали мальчишку, которого звали Энди. Он был дружелюбным и компанейским человеком и сообщил, что проходил обучение в сингапурской школе, обучавшей малайских резервистов, когда пришли японцы. Несмотря на серьезную рану, он был бодр, весел и гордился тем, что является английским пленным. Слегка освоившись, он заявил, что непременно поступит на службу в британский флот. Энди был рулевым на одном из атакованных нами судов, носившим имя «Кикаку Мару», которое шло из Рангуна в Мергуи с грузом риса. Экипаж состоял из капитана, старшего помощника и главного механика (все японцы), а также пяти малайцев, двух китайцев и одного индуса. Когда начался обстрел, экипаж собрался в рулевой рубке, чтобы убедить капитана остановиться и покинуть [345] судно. Капитан на месте застрелил четырех малайцев и под угрозой оружия заставил Энди занять место у штурвала и выполнять его приказы. А через несколько минут наш снаряд угодил прямо в рубку и взорвался. Взрывной волной капитана и рулевого сбросило в воду, причем, что отрадно, в разные стороны. Энди отлично говорил по-английски и впоследствии сообщил нам немало ценной информации.
А между тем я решил отойти в северном направлении. Последний обстрел происходил в непосредственной близости от берега и мог привлечь внимание находившихся на острове японцев. Примерно час мы двигались по поверхности, потом нырнули.
Примерно через три часа с севера появился еще один каботажник грузоподъемностью около 250 тонн. Мы всплыли для атаки. Эта жертва не желала сдаваться без боя. Когда я вышел на мостик, вокруг вовсю свистели пули, и вражеское судно надвигалось на нас с явным намерением идти на таран. Впрочем, после первого же попадания враг передумал, а когда после нескольких выстрелов эрликона судно загорелось, на нем началась нешуточная паника. Люди (в основном японцы) даже не прыгали, а падали за борт. Вскоре горящее и покинутое судно остановилось. Оно низко осело в воде, волны уже гуляли по палубе, но, несмотря на все наши усилия, не тонуло. Неожиданно, когда наше внимание было поглощено проявлявшей невиданное упорство жертвой, впередсмотрящий указал мне на другое судно, приближающееся к нам с юга. Я немедленно приказал прекратить огонь, нырять и на полной скорости двигаться к новой цели. Уж не знаю, почему это суденышко само полезло к черту в зубы: может быть, там не было впередсмотрящих, некому было предупредить, что впереди не все ладно. [346]
Между тем, оглянувшись на поле боя пять минут спустя, я с облегчением понял, что живучее судно все-таки затонуло, оставив на воде бесформенные обломки. Новая цель оказалась довольно новым грузовым судном тонн на 300. Оно спокойно шло вперед, не подозревая, что движется навстречу неприятностям. Мы всплыли для атаки. Первый снаряд пролетел выше, но второй вдребезги разнес рулевую рубку. По палубе заметались фигуры, кто-то бросился к установленному в носовой части пулемету. Но ни единого выстрела не было сделано. Наш третий снаряд разворотил палубу, и судно загорелось, вверх взметнулись высокие языки пламени и клубы густого черного дыма. Люди начали поспешно покидать горящее судно, которое после следующих девяти выстрелов представляло собой сущий ад. Мы израсходовали всего двенадцать снарядов и получили впечатляющий результат. Поскольку мы начали ощущать недостаток боеприпасов (осталось еще двенадцать снарядов), я приказал прекратить огонь, пожар должен был довершить начатое нами.
В этот момент старпом позвал меня к переговорному устройству. Оказывается, Энди сказал, что это судно везло боеприпасы, и советовал не подходить к нему близко. Я внял совету и отошел на безопасное расстояние. И как вовремя! Очень скоро на горящем судне начались взрывы, сопровождаемые гигантскими выбросами пламени, осколков и черного дыма. Фейерверк был впечатляющим, я разрешил всей команде «Шторма» по очереди подняться на мостик и полюбоваться плодами своей работы. Дождавшись, когда цель затонула, мы взяли курс на юг. Хотелось приступить к запоздавшему ленчу.
Ночью меня одолевали кошмары: со всех сторон надвигались полыхающие суда, я кашлял и задыхался в черном дыму, чувствовал жар подступающего огня. [347]
Но поход подошел к концу. Мы получили приказ возвращаться и 2 августа отправились в обратный путь.
У нас на борту находились четверо пленных, создававших определенные проблемы. Трое были ранены и требовали постоянного внимания. Эта забота легла на плечи рулевого, причем отнимала так много времени, что я был вынужден освободить его от несения вахт. Кроме пленных, ему приходилось заботиться о Гринвее. Бедолага Селби органически не мог выполнять эту работу: вид разорванной человеческой плоти приводил его в полуобморочное состояние. Однако он старался, как мог, и очень скоро двое его пациентов уже смогли вставать и ходить, а к возвращению в Тринкомали почти все раны затянулись. Врач на «Мейдстоуне» высоко оценил результаты.
Четвертым пленным был японец. Он не имел ранений, был здоров и весьма подвижен, но мы не могли позволить ему бесконтрольно перемещаться по субмарине. Он постоянно находился в носовом отсеке, и при нем круглосуточно находился вооруженный охранник. Из-за этого на вахте постоянно не хватало одного человека. Следует признать, что пленный японец не доставлял нам особого беспокойства. Судя по фотографии, найденной в его бумажнике, он был не матросом, а солдатом. Вероятно, на судне он был просто пассажиром, ему необходимо было попасть в Рангун. В бумажнике были японская оккупационная валюта и две китайские почтовые марки. Еще у него были найдены швейцарские часы, связка ключей, плетеная сумочка, в которой лежали деревянные таблички с надписями, и сложенный листок бумаги с непопятными символами — мы решили, что это какое-то заклинание или молитва. [348]
Каждое утро он мыл палубы в субмарине, выполнял эту работу молча, не жалуясь и, пожалуй, качественнее, чем мои матросы. Правда, он был склонен к проявлению любопытства и, работая шваброй, вечно стрелял глазами по сторонам, словно что-то высматривал. Однажды я заметил, как, проходя мимо стола для прокладки, он буквально впился глазами в лежащую там карту. Разумеется, я обругал его (только не знаю, понял ли он) и отослал прочь. Вначале я был удивлен тем, что, проходя мимо меня, он каждый раз издает странный шипяще-свистящий звук, но мне объяснили, что он подавляет вдох: весьма своеобразный принятый у японцев знак уважения. Он не говорил по-английски, но матросы каким-то образом сумели установить, что его родина — город Кобе и нас он считает пришедшими из Калькутты. Из-за языкового барьера я не стремился допросить пленного. В конце концов, в штабе для этой цели имеются переводчики.
Раненый малаец, которого мы подобрали с того же судна, оправившись от ранения и шока, проявил максимум дружелюбия и частенько вызывался поработать в машинном отделении. Он жил в кормовом отсеке вместе с механиками, оказался большим любителем игры в шашки и часто побеждал всех своих соперников. Но его пугала жизнь на субмарине; когда через неделю после пленения он выяснил, что мы все еще находимся неподалеку от Мергуи, то испытал шок едва ли не больший, чем когда его судно подверглось нападению. Оказывается, он всей душой надеялся, что мы уже на подходе к базе и скоро он ступит на твердую землю.
Подобранный нами индус не говорил по-английски, очень страдал от ран, которые никак не заживали, выглядел подавленным и несчастным. Допрашивать его не было смысла. Позже выяснилось, что он каждую минуту ожидал расстрела. [349]
И только малайский паренек Энди болтал не переставая, даже если его ни о чем не спрашивали. Он рассказал, что каботажные суда, идущие из Мергуи в Рангун, обычно перевозят боеприпасы, а на обратном пути загружаются рисом. К северу от Пакхана располагается большой полевой склад, куда боеприпасы подвозят по железной дороге, по которой, кстати, идет весьма напряженное движение. Он пояснил, что вместо аэростатных заграждений японцы протянули проволочные линии между вершинами холмов в районе Мергуи и Пинанга, благодаря чему уже упали два американских бомбардировщика. Их экипажи теперь у японцев. Еще он сказал, что японцы часто устраивают ловушки на джонках, которых полно в Малаккском проливе. В случае нападения команда демонстративно покидает судно, но один человек остается. Когда субмарина подходит вплотную, его задачей является забросить ручную гранату на мостик субмарины (если повезет, она может попасть в люк), затем ввинтить взрыватель в имеющийся на джонке заряд и спрыгнуть за борт с противоположной стороны. Взрывом потопит джонку и причинит повреждения субмарине. Когда Энди пятью месяцами ранее был в Сингапуре, то видел там несколько японских военных кораблей: линкор, три эсминца, три субмарины и несколько сверхмалых субмарин. Он утверждал, что в Мергуи находятся японские торпедные катера. Я не знал, какой части этих сведений можно верить. Слишком ему хотелось угодить, произвести хорошее впечатление, поэтому он вполне мог преувеличить, а кое-что и придумать, может быть, бессознательно. Он стремился угадать и сообщить нам именно то, что мы хотели услышать. На мой взгляд, к этим рассказам следовало подходить с долей скептицизма. [350]
7 августа мы пришли в Тринкомали. Подходя к «Мейдстоуну», мы, по обычаю, подняли «Веселый Роджер» с семью новыми звездочками наших побед. Нас приветствовали очень тепло. К тому же выяснилось, что «Шторм» — первая субмарина, которой удалось взять в плен японца, а когда узнали, что пленный у нас не один, посмотреть на них собралась толпа.
Составляя отчет о походе, я с радостью добавил следующие строки:
«1. Значительной частью своих успешных действий мы обязаны артиллерийскому расчету, который пользуется уважением всего экипажа. Я бы хотел отметить хладнокровие и умение при ведении огня, проявленное артиллерийским офицером Р. Блейком, образцовое выполнение своих обязанностей заряжающим — старшим матросом В. Тейлором, а также мужество всего артиллерийского расчета, проявленное в тяжелых условиях под огнем противника.2. Я также считаю своим долгом отметить работу рулевого — главного старшины Ф. Селби. Он проявил удивительное умение и терпение в обращении с ранеными, один из которых находился в тяжелом состоянии.
3. За время похода мы преодолели около 4000 миль. Тот факт, что двигатели корабля работали безупречно и у нас не было ни одной серьезной поломки, является, на мой взгляд, несомненной заслугой корабельных механиков под руководством уоррент-инженера Б. Рея и Р. Брауна».
Единственным недовольным остался Дикки Фишер. Ему так и не удалось увидеть свою «абордажную партию» в действии. [351]