Подготовка
Как трудно бывает определить, с чего началось то или иное событие, особенно если оно повлияло на всю твою последующую жизнь. Погружаясь в глубины памяти, можно попытаться проследить истоки, но чем дальше вы будете двигаться, тем тоньше станет нить воспоминаний, пока не оборвется совсем. Когда я пытаюсь заняться этим сам, воспоминания теряются в самом раннем возрасте, когда я, восьмилетний малец, всерьез решил топить вражеские подводные лодки. Это было во время Первой мировой войны. Я старательно рисовал машину, которая должна была уничтожить врага, за что нередко бывал бит родителями, поскольку для своего художественного творчества использовал учебник геометрии. Нельзя сказать, что я очень уже не любил геометрию, просто в этом учебнике были страницы большого формата, не перегруженные текстом — там еще оставалось так много свободного места! Грех не использовать. Адская машина, из-за которой я столько страдал в детстве, представляла собой всего лишь бутылку с бензином, [17] которую таинственный незнакомец, закутанный в плащ и сжимающий в руке кинжал, опускал в карман командира вражеской подводной лодки. Когда не ведающий об опасности враг подносил к карману зажженную трубку, лодка взрывалась. Тщательно изобразив все детали процесса, я, конечно, испортил книгу, теперь я это отлично понимаю. Но тогда меня постигло горькое разочарование. Я искренне верил, что являюсь автором открытия, за которое надо награждать, а не наказывать.
Помню, моя тетя вышла замуж за самого настоящего старшего помощника, служившего на самом настоящем эсминце. Знакомство с новым родственником послужило причиной появления на страницах моих школьных учебников бесконечной череды эсминцев. Став немного старше, я увлекся моделированием. Первые модели были настолько маленькими, что флотилия из восьми кораблей легко умещалась в спичечном коробке. Правда, они имели существенный недостаток — не плавали. Более поздние и крупные модели уже могли плавать и даже были снабжены моторчиками.
Переход в среднюю школу не уменьшил моей тяги к кораблям. А потом меня постиг тяжелый удар — я был признан негодным к службе на флоте из-за плоскостопия. Однако суровая фортуна все-таки оставила мне лазейку. Как-то я пришел на выставку Уэмбли посмотреть экспозицию, посвященную сражению в Зеебрюгге. После того как посетители ее осмотрели, на сцену поднялся морской офицер и прочитал интереснейшую лекцию о деятельности Королевского военно-морского добровольческого резерва — КВДР. Внимательно прослушав ее, я сразу же [18] решил: окончив школу, поступаю туда, какими бы ни были мои ноги — плоскими, кривыми или вообще круглыми. Вернувшись в школу, я отказался сдавать экзамен на сертификат. А в офицерском учебном корпусе твердо заявил командиру, что по окончании школы собираюсь поступить в КВДР. Чего бы мне это ни стоило, я буду служить на флоте.
Через месяц после окончания школы я уже стоял у дверей капитанской каюты корабля «Иглет» — учебного судна «дивизиона Мерси» КВДР. Штат офицеров был укомплектован полностью — ни одной вакансии. Я вернулся в следующем месяце, после чего повторял свои визиты регулярно на первой неделе каждого месяца с марта по июнь 1925 года. К концу этого периода капитан Мейплз уже успел неплохо меня узнать.
В те дни поступить в военно-морской добровольческий резерв было очень сложно. Желающих было намного больше, чем вакансий. Новые офицеры в «дивизионе Мерси» обычно появлялись следующим образом: когда открывалась очередная вакансия, капитан просил младших офицеров назвать двух-трех своих друзей, из числа которых он выбирал самого достойного. К сожалению, моя семья только недавно переехала в этот район и у меня не было друзей среди младших офицеров. И тем не менее, мое упорство в конце концов было вознаграждено. В июле, когда я явился в очередной раз, мне сказали, что вакансия есть и если я пройду медицинскую комиссию, то могу считать себя корабельным гардемарином, принятым на испытательный срок.
Так началась моя 24-летняя служба в КВДР. В 1939 году благодаря выслуге лет и успешно сданным [19] экзаменам я получил звание лейтенант-коммандер. Все предвоенные годы я был вынужден посещать подготовительные курсы один-два вечера в неделю. Мне пришлось жертвовать службе на флоте сначала месяц, а потом две недели ежегодного отпуска. Но в то время это не казалось слишком большой платой. По правде говоря, пока мы оставались неженатыми, все это вовсе не было обременительным. После женитьбы такая жизнь для многих оказалась непосильной ношей. Те из нас, кто не изменил образ жизни, даже обзаведясь семьей, заручились согласием жен. Именно молодым женщинам, безропотно сносившим участь соломенных вдов одну-две ночи каждую неделю и никогда не проводившим с любимыми мужьями весь отпуск, КВДР обязан своей высокой боеспособностью в начале войны.
У каждого поколения есть корабли, которые благодаря удачному названию, некой особой красоте и элегантности или же примечательным делам становятся популярнее других. В дальнейшем слава «прилипала» к таким кораблям без особого труда. Они становились любимцами флота. Из офиса второго морского лорда, ведающего назначениями, на эти корабли направляли лучших офицеров, а в учебных лагерях Портсмута, Плимута и Чатема для них специально подбирали рядовых и старшин. Они становились стартовыми площадками для карьерного взлета и офицеров, и рядовых. Молодой офицер, получивший назначение на один из таких кораблей, вполне мог считать, что вокруг его головы уже начал формироваться некий венец, пока еще незаметный, но имеющий все шансы со временем превратиться в «медную шапку» и принести ее обладателю чин коммандера. [20]
Я могу вспомнить пять таких кораблей: «Куин Элизабет», «Уорспайт», «Тайгер», «Арк Ройял», а также самый мощный из всех, самый совершенный корабль, когда-либо построенный человеком, — несравненный «Худ».
Мне посчастливилось служить на двух кораблях из счастливой пятерки. В 1926 году в течение месяца я был гардемарином на «Тайгере», а в 1932 году мне довелось три месяца пробыть на «Худе». Здесь я познакомился с лучшим, что есть в Королевском военно-морском флоте. Я имею в виду высокий профессионализм моряков, веселый, даже, пожалуй, бесшабашный их нрав, облаченный в доспехи строгой приверженности старым традициям, их доброжелательность и сознательную дисциплину. Как-то раз уже в 1945 году мне в руки попал список кораблей и командного состава военно-морских сил. Почти все уцелевшие гардемарины из кают-компании младших офицеров «Тайгера» и все без исключения лейтенанты 1932 года с «Худа» к тому времени стали коммандерами. Даже со скидкой на военное время это был впечатляющий результат.
Среди офицеров резерва бытовало мнение, что специализироваться стоит прежде всего в артиллерийском деле. Так сложилось не только в силу того, что артиллерийские орудия были самым очевидным и действенным оружием флота, но еще и потому, что на учебном судне получить качественную подготовку в этой области проще, чем в любой другой. У нас на «Иглете» была прекрасная артиллерийская батарея, где были представлены все управляемые вручную орудия от больших шестидюймовок до скорострельных четырехдюймовок. Наводка велась из башни, связанной с хитроумным прибором, предназначенным [21] специально для обучения офицеров принципам управления огнем. В артиллерийском деле и офицеры, и матросы могли достичь высокой степени профессионализма, даже несмотря на неизбежные ограничения, всегда присутствующие на учебном судне.
Для получения чина лейтенанта необходимо было не только сдать экзамен, но и пройти квалификационную подготовку в одной из областей — артиллерийском деле, навигации, сигналах или обращении с торпедами. Беру на себя смелость утверждать, что в начале войны 97 процентов офицеров из списка действующих офицеров резерва были артиллеристами. Я был одним из оставшихся 3 процентов.
В начале 1932 года я обратился к капитану «дивизиона Мерси» (тогда эту должность занимал капитан Э. Элгуд, поскольку капитан Мейплз незадолго до этого оставил действительную службу) с просьбой разрешить мне изучать навигацию. Он ответил сначала вполне доброжелательно, затем, видя мое упрямство, раздраженно, указывая при этом, что для меня было бы лучше посвятить себя артиллерии. Он утверждал, что на флоте никто и никогда не доверит корабль офицеру резерва и мне предстоит навсегда остаться мальчиком на побегушках, то бишь помощником штурмана. Если это меня устраивает, то я круглый дурак и он не желает тратить на меня время. В заключение он в сердцах заявил, что если я желаю всю будущую войну горбиться над картами, то я на правильном пути.
В принципе это было то же самое, что спрашивать у капитана разрешение отпустить бороду. Получение разрешения является формальностью, введенной для того, чтобы лишить всех лентяев, [22] не желающих каждый день бриться, отговорки, что их трехдневная щетина является началом будущей бороды. Капитан мог только принять факт к сведению, но не воспрепятствовать его воплощению в жизнь. И я стал готовиться к экзамену по навигации.
Никогда ни до, ни после этого мне не приходилось работать так напряженно. К всеобщему удивлению (равно как и к моему собственному), мои результаты в двух экзаменационных работах оказались очень высокими — 94 и 98 процентов. Адмирал, командующий резервом, написал капитану Элгуду благодарственное письмо, и последний был вынужден замолчать. Ему пришлось смириться с фактом, что в его дивизионе появился эмбрион штурмана.
Позже, с приближением войны, адмиралтейство стало предлагать и другие интересные курсы. На «Иглете» установили новое спаренное 4-дюймовое зенитное орудие, и началось обучение, целью которого была подготовка офицеров-артиллеристов резерва. В случае войны они вместе со своими расчетами должны были отправиться на один и тот же корабль.
Из сотен резервистов было только несколько специалистов в области навигации, но и они не были забыты. В 1936 году для противолодочной школы в Портленде потребовались офицеры для подготовки на должность командиров противолодочных подразделений траулеров. Такие подразделения было намечено в случае войны создать из обширного флота исландских и беломорских траулеров. Для каждой группы из пяти траулеров следовало подготовить одного командира группы и двух командиров подразделений. Командирами групп должны были стать кадровые [23] офицеры флота в отставке, а командиров подразделений можно было набирать из числа резервистов.
Я решил, что такую прекрасную возможность никак нельзя упустить, и снова отправился к Элгуду. Он, как и раньше, сообщил, что я, по всей вероятности, спятил, что война вот-вот начнется и даже сейчас, хотя уже поздно, я еще могу, если постараюсь, успеть получить квалификацию артиллериста и наверняка стать артиллерийским офицером на эсминце, а быть может, даже и на крейсере. На эту гневную тираду я ответил, что хочу получить под командование противолодочный корабль, причем ходили слухи, что именно из числа будущих командиров групп и подразделений в военное время будут формироваться кадры для новых кораблей, построенных в соответствии с военной судостроительной программой.
— Вы никогда не станете командиром корабля, Райнер, — вздохнул Элгуд, — сколько бы ни продлилась война. На нашем флоте никогда не доверят военный корабль выходцу из добровольческого резерва.
Элгуд старался, как мог, но я остался тверд в своем решении. В 1937 году я приступил к занятиям и успешно завершил первую часть курса. Осенью 1938 года я намеревался его продолжить, но подоспел мюнхенский кризис.
Я получил телеграмму с приказом немедленно явиться к ответственному военно-морскому офицеру в Киркуолле. Все остальные офицеры Мерси тоже уходили на действующий или резервный флот. Единственная разница между их телеграммами и моей заключалась в том, что мне предписывалось явиться немедленно, а всем остальным [24] — срочно. Между этими терминами существует нешуточная разница. Срочно у моряков означает не теряя времени. Понятие «немедленно» намного строже. Оно означает, что вы должны явиться туда, куда вас вызывают, что бы ни случилось. Если, к примеру, вы находитесь на корабле и получаете приказ прибыть немедленно, это означает, что, если нет другого выхода, для исполнения приказа вы можете выйти за пределы, диктуемые благоразумием. Предполагается, что отдавший подобный приказ берет на себя ответственность за возможные последствия. Я объясняю это так подробно именно потому, что в моем случае последствия оказались довольно-таки неожиданными.
По пути на север я встретился со своим коллегой — офицером КВДР лейтенантом Дж. Блэком, тоже специалистом по навигации. Он направлялся в тот же пункт назначения, что и я, и имел точно такую же телеграмму. Мы вместе проехали из Глазго в Перт. Оттуда мы намеревались попасть в Инвернесс, затем поездом до Терсо, где, судя по имеющейся информации, нас ожидал минный тральщик для переправки в Скапа.
По прибытии в Инвернесс мы узнали, что Чемберлен вылетел в Мюнхен, а последний поезд на Терсо уже ушел и следующий будет только завтра. Вокзал в Инвернессе был переполнен офицерами и матросами, шансов раздобыть какой-нибудь еды было немного, а шансов найти ночлег не было вообще.
Тут Блэк продемонстрировал свое хорошее знакомство с организацией железнодорожного движения. Он разыскал некую странную личность, отзывавшуюся на обращение «господин инспектор», мы показали сему индивиду наши [25] телеграммы и объяснили, что, если существует хотя бы одна возможность отправиться на север, мы должны ею воспользоваться. Он заверил нас, что, если нам действительно необходимо на север, это вполне можно устроить. Для этого всего лишь нужно на местном поезде добраться до станции Хелмсдейл, откуда на север вот-вот отправится товарный состав. Прицепить к нему пассажирский вагон — задача вполне выполнимая. Правда, он не будет отапливаться. Посовещавшись, мы решили, что это все же лучше, чем провести ночь на вокзале, да и более соответствовало приказу. Прихватив с собой уоррент-офицера, с которым мы познакомились по дороге, мы погрузились в пригородный поезд. В положенное время он прибыл на крошечную станцию Хелмсдейл, где выяснилось, что товарняк на север уже ушел. Мы оказались в куда худшем положении, чем были раньше. Но делать нечего, и я пошел переговорить с машинистом. Он позвонил своему начальству и получил приказ везти нас дальше. Так мы и поехали — три офицера в поезде из трех вагонов. Блэк и я уже начали ощущать смутное беспокойство, но уоррент-офицера все устраивало — он казался вполне довольным жизнью. Делать все равно было нечего — мы обозревали окрестности, махали из окон детям, собравшимся поглазеть на неведомо откуда взявшийся поезд, в общем, убивали время, как могли. Стемнело. И наш медленно катившийся вперед поезд наконец остановился. Я снова отправился к машинисту. Уж не знаю, как называется место, куда он нас привез, но это было точно не Терсо. Над раскинувшимися со всех сторон от железной дороги болотами гулял холодный, пронизывающий ветер. Всюду, насколько хватало глаз, виднелись [26] буйные заросли вереска, среди которых одиноко скучало небольшое кирпичное строение — очевидно, местная железнодорожная станция.
— Простите, сэр, — как заведенный повторял машинист, — но дальше я везти вас не могу. Я имею право вести поезд только до Уика.
Споры и уговоры оказались бесполезными. В этом месте железнодорожная линия раздваивалась. Законопослушный машинист доставил нас в Уик. Ехать дальше он действительно не имел права.
Мы выгрузились из поезда и остановились, дрожа на ветру. В это время из мрака, сгустившегося вокруг здания станции, возникла человеческая фигура.
— Кто-то звонит по телефону, — сообщила она, — и хочет поговорить со старшим офицером спецпоезда.
Я взглянул поочередно на своих спутников, не проявивших при этих словах видимого энтузиазма, и тяжело вздохнул:
— Это я. — Посоветовав своим товарищам по несчастью, пока я буду разговаривать, присматривать место для ночлега на вересковой пустоши, я отправился к телефону: — Алло...
— Говорит ответственный за регулирование движения из Терсо. Вы старший офицер спецпоезда?
— Да, сэр.
— С вами 200 человек, не так ли?
— Никак нет, сэр.
— А сколько?
— Один лейтенант из КВДР и еще один уоррент-офицер. — Это явно было не слишком солидно для целого спецпоезда. [27]
— Боже мой, и это все?
— Да, сэр.
— Назовите ваше имя.
— Райнер, сэр.
— Что? Райнер из Мерси?
— Да, сэр. — Должен признаться, у меня отлегло от сердца. Обладатель строгого голоса знал меня! Да и голос сразу показался мне более дружелюбным.
— Какого черта вы делаете на спецпоезде с одним уоррент-офицером и одним лейтенантом?
— Это долгая история, сэр. Но кто вы, сэр?
— Крик с «Гусара».
Конечно, я его знал. За несколько месяцев до описываемых событий в Ливерпуль заходила 1-я флотилия минных тральщиков. Лейтенант-коммандер Т. Г. П. Крик командовал кораблем «Гусар».
— Но что вы делаете в Терсо, сэр?
— Перевожу народ в Скапа. Может быть, вам лучше провести ночь на борту? У меня еще осталась пара свободных коек.
— С радостью, но как мы отсюда выберемся?
— Тут в моем распоряжении имеется теплушка, я, собственно говоря, уже отправил ее за вами, даже раньше, чем дозвонился. Только сразу же сюда, договорились? — В его голосе прозвучало беспокойство.
Вскоре наше личное железнодорожное транспортное средство прибыло, и мы отправились в Терсо.
— Что ж, — философски заметил я, удобно расположившись в теплом вагоне. — В военное время мы бы наверняка угодили под трибунал, ну и что же? По крайней мере мы едем с комфортом. [28]
Ночь мы провели в тепле, а утром решили лететь из Терсо в Киркуолл гражданским самолетом. Мы здраво рассудили, что Скапа-Флоу нам лучше миновать, и оказались правы — позже до нас дошли слухи, что кто-то из командования наводил справки о не вполне понятных железнодорожных перевозках. Но Крик нас не выдал, а до запроса в Киркуолл дело, слава богу, не дошло. Очень скоро Чемберлен вернулся из Мюнхена, и мы все разъехались по домам. Благодаря этому случаю Крик меня запомнил. Когда в 1941 году ему понадобилась группа корветов для выполнения специального задания, он выбрал мои.
Как выяснилось, в Киркуолле нам предстояло заниматься предотвращением контрабанды. Будучи штурманами, мы должны были ходить на досмотровых судах. Такая перспектива меня совершенно не радовала, и я дал себе слово при первой возможности завершить противолодочный курс.
Поскольку я оказался одним из двух офицеров, прибывших первыми, мне поручили заняться размещением людей на частных квартирах у хозяев, выразивших желание принять постояльцев. Правда, сумма в 3 шиллинга и 6 пенсов в день, которую платили за постой, ни у кого не вызывала энтузиазма. И я только зря растрачивал свое красноречие, объясняя, что эта сумма установлена правительством еще в 1870 году и наш казначей не может ничего изменить. Домовладельцы продолжали упорно молчать, даже когда я привходил свой последний, самый весомый аргумент: эта сумма была определена для платы за вооруженного человека и его лошадь. А мы же никому не предлагали принять еще и лошадь! [29]
Когда я вернулся на «Иглет», капитан Элгуд возобновил свои попытки убедить меня в ошибочности сделанного выбора. Я оказался единственным из офицеров, еще не получившим интересного назначения. Он настаивал, чтобы я, пока не поздно, изменил свое решение. Но я был тверд и отправился в Портленд завершать противолодочную подготовку.
Наступившая зима для КВДР была трудной. Адмиралтейство дало добро на увеличение численности дивизиона свыше установленной ранее (1100 человек). Вскоре у нас уже насчитывалось 1600 человек.
В период между мировыми войнами в составе КВДР, вопреки общепринятому мнению, было очень мало яхтсменов. Оба занятия требовали свободного времени, и совмещать их было почти невозможно. Лично мне такое совмещение удавалось, но с большим трудом. Спохватившись, адмиралтейство поспешило охватить своим вниманием и яхтсменов, создав дополнительный резерв. Многие яхтсмены теперь проводили на флоте две недели отпуска и обучались основам навигации и артиллерийского дела на учебных судах, когда последние не были заняты добровольческим резервом. По большей части никакого толку от этого обучения не было. Элгуд поручил мне обучать этих дополнительных резервистов основам навигации, так что я теперь проводил на учебном судне два-три вечера каждую неделю. В последние годы мне уже приходилось учить наших младших офицеров, поэтому новая работа показалась мне несложной. Конечно, если бы не очевидная неизбежность войны, я бы не стал уделять всем этим обязанностям так много времени. Теперь все, что мы делали, [30] стало срочным — раньше ничего подобного не было. Процесс обучения быстро набирал обороты, и, когда началась мобилизация, капитан Элгуд смог дать флоту 40 квалифицированных офицеров и 1600 матросов.