Приложение

Оставшийся до настоящего времени загадкой

«Телеграфируйте, пожалуйста, сможете ли приехать в Москву во второй половине января. Филби» — этой телеграммой из Советского Союза завершилась двадцатилетняя переписка между Кимом Филби и журналистом Филипом Найтли, который получил наконец возможность задать несколько вопросов самому, знаменитому разведчику послевоенного периода, ныне генералу КГБ. Публикуя интервью, данное Филби, Найтли дополняет его своими наблюдениями, стараясь представить выдающегося разведчика как противоречивую, но многогранную, чрезвычайно интересную личность.

Когда в 1964 году вышла в свет написанная на базе серии статей, опубликованных в газете «Санди таймс», моя книга под названием «Филби — шпион, который предал поколение», я направил моему герою экземпляр, подписанный мною и моими соавторами — Брюсом Пейджем и Дэвидом Лейчем. Филби прислал в ответ благодарственное письмо.

Это положило начало переписке, которая велась в течение двадцати лет. Она прерывалась лишь однажды, когда я привел в «Санди таймс» выдержку из его письма, свидетельствующую о критическом отношении Филби к книге «Атмосфера измены», разоблачавшей Энтони Бланта. Сам Филби не возражал против ссылок на него, хотя при встрече заметил: «...Если бы я знал, что вы собираетесь печатать мои высказывания, я бы уделил немного больше внимания стилю». Но руководители Филби из КГБ возражали против использования его личных писем, и наша переписка прервалась более чем на год.

Письма Филби написаны в непринужденном стиле, и чтение их нередко доставляло удовольствие. В 1979 году он пожаловался мне, что перебои с доставкой «Таймс» лишили его контактов с Англией: «Признаюсь, я ощущаю пустоту. Мне не хватает некрологов «Таймс», забавных писем, судебной хроники и кроссвордов (15-20-минутная гимнастика для ума за утренним чаем), а также информации и обзоров «Санди таймс» и менее претенциозных разделов литературного приложения «Таймс».

Прежде всего, мне не хватает новостей от лорда Чэлфонта о бегстве его закадычного друга (шаха Ирана) и о бедных генералах, оставленных им на верную гибель. Насколько я помню, последние сообщения о нем (лорде) поступили из Мексики. Неудивительно, что Лопес Портильо (в то время мексиканский президент) огрызнулся на Джимми Картера».

Он продолжал интересоваться лордом Чэлфонтом, который писал для «Таймс» на военную тематику, когда газета стала поступать регулярно: «Что происходит с отделом внутренней жизни газеты? Если бы не кроссворды и не безумный Чэлфонт, который способен превратить наших «ястребов» в голубей мира, я бы уже отказался от газеты».

Казалось, его очень интересовала английская политическая хроника, особенно новости о Тэтчер; «...Как Вы себя чувствуете под властью этой шумной барышни из Грэнтхема? Да будет известно Би-би-си и другим средствам массовой информации, русские не называют ее «железной леди». Это давно забытая оплошность малоизвестного корреспондента из «Красной звезды».

Время от времени в его письмах встречались подробности о том, что он делает в Советском Союзе. «Возвратившись после нескольких недель пребывания за границей, я обнаружил устрашающую кипу входящих документов в моей папке». Выражение «за границей» интриговало. Имел ли в виду Филби страны социалистического блока? Или бывал в других местах? Если да, то где и в связи с чем? Когда в следующем письме он упомянул о «неделях, проведенных в солнечных краях» и о том, как потягивал виски с содовой и размельченным льдом, о месте его пребывания я, кажется, догадался.

Вскоре после этого я обедал вместе с бывшим генеральным директором СИС Морисом Олдфилдом и задал ему эти вопросы. «Нигде он не был, — ответил Олдфилд. — Знает, что мы будем читать его письма к вам, и хочет сыграть с нами злую шутку, хочет, чтобы мы бросились искать его повсюду, растрачивая впустую наши силы и средства. Ким всегда был мастером интриги». Два года назад, узнав, что Филби болен, я направил ему предложение, если, конечно, это возможно, рассказать о своей жизни перед телевизионной камерой. Филби ответил отказом, заявив, что не выносит телевидения: «У меня снобистское отношение к тележурналистике и фотографиям. Жужжание камер и вид проводов, согнувшиеся в три погибели, снующие взад-вперед человечки — все это нарушает торжественность происходящего».

Я настаивал. Написал ему из Индии, что буду в Москве в начале ноября, и предложил встретиться. Ни ответа, ни встречи не последовало. Однако 25 ноября, уже будучи в Лондоне, я получил от Филби письмо: «Дорогой Найтли, Ваше письмо из Индии шло шесть недель, так что о возможности поговорить с Вами за бокалом вина я узнал слишком поздно.

Однако если Вы еще не передумали, я полагаю, мы сможем встретиться для настоящего разговора в не столь отдаленном будущем. Приглашение для Вас и Вашей жены приехать на несколько дней в Москву будет, вероятно, направлено в виде телеграммы. Напоминаю, что Вы должны приехать без телевизионной техники и магнитофонов. Только Ваша жена, Вы и Ваш блокнот — в таком порядке.

Осталось обговорить кое-какие детали. Я очень дорожу своим уединением и не хочу, чтобы, открыв на Ваш звонок дверь, обнаружил вместе с Вами весь журналистский корпус Москвы.

Кроме того, утечка информации о действительной цели Вашей поездки в Москву поставила бы под вопрос все предприятие.

Наконец, могу я поблагодарить Вас за терпение и любезность, с которыми Вы вели эту переписку?

Большой привет и мои наилучшие пожелания Вашей жене. Филби».

Когда пришла телеграмма с приглашением, я представил ее в советское посольство в Лондоне и быстро получил визу для себя и для жены.

Мы прибыли в Москву вечером 18 января и проследовали в гостиницу «Белград». Не прошло и 20 минут, как зазвонил телефон. Это был Филби. Он сказал, что если мы выйдем в холл гостиницы минут через 25, то там нас встретит его сосед.

Сосед оказался крупным, веселым человеком, одетым в черное кожаное пальто. Он-то и должен был сопровождать нас к Филби.

Последовала долгая и путаная езда по морозным улицам Москвы, закончившаяся в узкой, обледеневшей улочке, из которой, казалось, существовал лишь один выход. В солидном, довоенной постройки, жилом доме лифт оказался архаичным. «Как-то вечером два генерала, которых я принимал у себя, застряв, просидели в нем несколько часов», — шутил позднее Филби.

Остановились на шестом этаже перед обитой дверью. Владимир позвонил. Недолгая заминка, пока нас изучали в глазок, и вот уже Филби собственной персоной протягивает нам руку, улыбается, представляет свою жену, принимает у нас пальто, каждой клеточкой излучая очаровательное английское гостеприимство.

— Проходите, дорогой, — говорит он, провожая меня в гостиную. — Устраивайтесь поудобнее. Что будете пить?

Ким Филби живет в роскоши. Говорят, квартира у него одна из лучших в Москве. Некогда она принадлежала высокому должностному лицу из министерства иностранных дел. Вскоре после приезда Филби в Москву это должностное лицо переехало в новый дом, и КГБ предложил ее своему выдающемуся разведчику.

— Я сразу ухватился за нее, — рассказывал Филби. — Хоть она и расположена в центре Москвы, но здесь так тихо, будто ты за городом. Окна смотрят на восток, на запад и юго-запад, так что я целый день ловлю солнце. Он не сказал, что квартира идеально расположена и с точки зрения безопасности: подъезд к дому затруднен, вход легко контролируется. В списках абонентов номер его телефона не значится, почта поступает через абонементный ящик на Главпочтамте. Обычно он забирал ее сам, но с тех пор как западный репортер, в течение двух дней следивший за его ящиком, подошел к Филби на улице, почту для него забирает жена.

Из большой прихожей коридор ведет в супружескую спальню, спальню для гостей, туалетную комнату, ванную, кухню и большую гостиную шириной почти во всю квартиру. Из гостиной виден просторный кабинет.

В кабинете стоит письменный стол, секретер, пара стульев и огромный холодильник. Турецкий ковер и шерстяной палас покрывают пол. На книжных полках, занимающих три стены, размещена библиотека Филби, насчитывающая 12 тысяч томов.

Специальная секция отведена для книг о шпионаже — как документальных, так и художественных. Среди документальных — «Охотник за шпионами» (по словам Филби, ее подарил ему Грэм Грин), «Человек, который хранил секреты: Ричард Хелмс и ЦРУ», «История британской секретной службы», «Совершенно секретно. Для ограниченного пользования», «Хранители лжи», «Атмосфера измены» и «Антология шпионских историй».

Из художественной литературы на эту тему Филби читает Алана Уилъямса (героем одной из его книг является сам Филби), Лена Лаптопа, Джона Ле Карре и Грэма Грина (у него собраны все книги Грина). Есть, несколько детективных романов Дика Фрэнсиса.

Над письменным столом висит большая фотография отца Кима Гарри Джона Бриджера Филби, известного арабиста, а под ней в аккуратненъкой рамке две страницы рукописи Филби-старшего, демонстрирующие его невероятно мелкий почерк. Здесь же висят две большие, фотографии Че Гевары.

Стол освещается старинной лампой. На столе привычные орудия труда писателя — портативная пишущая машинка, стаканчик, с карандашами и ручками, точилка для карандашей, календарь и несколько стопок бумаги, а рядом старые номера «Таймс» и свежий номер «Индепендент».

Кабинет — это то место, где Филби работает.

— Знаете, — говорит он, — со времени своего приезда я только дважды был на Лубянке: однажды читал там лекцию, а второй раз уж и не помню, по какому поводу.

В гостиной стоит прекрасный обеденный стол испанской работы, подаренный Филби его другом Томми Хэррисом, торговцем произведениями искусства и антиквариатом, который был следователем в МИ-5. В комнате стоит также небольшой диван, несколько кресел и горка для посуды, в которой выставлен прекрасный сервиз английского фарфора. Стены украшают несколько гравюр, шкуры животных и пара старинных пистолетов.

Филби платит за свою квартиру 80 рублей в месяц, включая отопление и электричество. Кроме того, у него есть дача за городом, на которой он живет летом.

Я спросил Филби, нет ли в его кабинете, где мы в основном вели беседы, подслушивающей аппаратуры. Он ответил: — Не имею ни малейшего представления, да меня это и не интересует. Однако мне это кажется маловероятным. Нет смысла подслушивать, если вы только не собираетесь прослушивать магнитофонные записи или читать их отпечатанными на машинке. Для этого потребовалось бы огромное количество людей.

Мне стоило немалого труда убедить его показать свои награды. У него есть орден Ленина, Красного Знамени, Дружбы народов, Отечественной войны I степени, а также венгерские, болгарские и кубинские награды.

Орден Золотого меча (венгерский) наиболее эффектный (о том, как он выглядит, говорит само название), но Филби больше всего гордится орденом Ленина.

— Он соответствует одной из степеней Рыцарского ордена,- сказал мне он.

Во время нашей первой беседы за бокалом вина я отметил, что Филби хорошо выглядит для своих 76 лет. Я видел фотографии, сделанные членами его семьи два или три года назад, на которых он кажется очень больным — излишне полный, с одутловатым лицом, старше своих лет. Но сейчас передо мной сидел другой человек — подтянутый, энергичный, искрящийся юмором.

— Я прекрасно себя чувствую, — сказал он, — и это одна из причин, по которой я согласился с вами встретиться. Ходят слухи, зародившиеся почему-то в Канаде, о том, что КГБ меня покинул, что я нахожусь в стесненных обстоятельствах и стремлюсь вернуться в Великобританию. Я хочу, чтобы вы сами убедились, насколько это не соответствует действительности. А теперь не начать ли нам работать?

Я сказал, что предпочел бы отдохнуть вечером и начать работу завтра. Я был, видимо, прав.

— Хорошо, — согласился Филби и добавил: — Мне нравятся люди, которые умеют хорошо проводить время.

К серьезной работе мы приступили на следующий день. И, разумеется, сразу возникли проблемы. В какой степени то, что он сообщал мне, было просто человеческой исповедью, а в какой степени рассказом сотрудника, состоящего на службе у КГБ? Что из этих сведений было информацией, а что дезинформацией? Правда, Филби всячески старался убедить меня в том, что наша встреча не санкционирована КГБ.

— Им пришлось согласиться, — сказал Филби. — Они говорили, что если я хочу побеседовать, то почему бы не организовать встречу с Грэмом Грином. Однако я заметил, что Грин — мой бывший коллега по британской секретной службе и друг, а мне хотелось бы побеседовать с человеком нейтральным.

Многое из того, что рассказал мне Филби, нельзя проверить, не имея доступа к архивам СИС, МИ-5, ЦРУ, ФБР и КГБ, что представляется в высшей степени маловероятным, поэтому при чтении необходимо помнить о данном предупреждении. Но стоит ли вообще привлекать внимание к Филби? Зачем рекламировать человека, признавшего себя шпионом? А затем, что, не поняв мотивов и причин, побудивших Филби и ему подобных встать на этот путь, мы не извлечем никаких уроков.

И поскольку даже для такого специалиста по мистификациям, как Филби, оказалось невозможно в течение шести дней ничего не рассказать о себе, эти беседы позволяют составить наиболее полный портрет представителя английского истэблишмента, изменившего своей стране и своему классу и оставшегося до настоящего времени загадкой.

О днях, предшествовавших исчезновению

Москва, 19 января 1988 года. Половина восьмого вечера. Ким Филби, одетый в старые серые брюки, клетчатую рубашку, светло-голубой свитер и комнатные туфли, приносит два хрустальных бокала для шампанского. Мы находимся в гостиной его просторной квартиры, где накрыт стол. На столе красная и черная икра, севрюга, семга, ветчина и шпроты, сельдь и огурцы, черный и белый хлеб, холодный ростбиф, жареный картофель и египетские апельсины. Тарелки поставлены на салфетки, на которых изображены виды Лондона, включая по иронии судьбы башни лондонского Тауэра — традиционного места казни государственных преступников.

Из спиртных напитков имелись виски «Джонни Уокер», грузинское вино — красное и белое — и русское шампанское. Для тоста Филби выбрал шампанское.

— Сегодня двойной повод для торжества, — сказал он, наполняя бокалы. — Во- первых, вы единственный западный журналист, которого я пригласил к себе домой. Во- вторых, через несколько дней исполнится 25 лет, как я приехал в Советский Союз.

Бейрут, 23 января 1963 года. 19 часов 30 минут. Ким Филби, корреспондент газеты «Обсервер» и журнала «Экономист» по Ближнему Востоку, должен заехать за женой Элеонорой, чтобы отвезти ее на прием, который устраивает первый секретарь посольства Великобритании Глен Балфур Пол. Но раздается телефонный звонок, и ей сообщают, что вначале Филби зайдет на почту и отправит телеграмму, а с ней встретится на приеме.

Элеонора, которая привыкла к специфике журналистской работы мужа и знала о принадлежности Филби к разведывательной службе Великобритании, но не подозревала о его связях с КГБ, идет на прием одна. Филби на приеме так и не появился. На следующий день она получает письмо, в котором Филби сообщает, что ему необходимо отправиться в длительную поездку по репортерским делам. Жене он оставил 2000 фунтов стерлингов наличными.

Об исчезновении Филби сообщалось удивительно мало. Только 29 марта Эдвард Хит от имени министерства иностранных дел сделал заявление об этом. В начале июня британской разведке становится известно, что Филби в Москве, но английская общественность узнала о его местопребывании лишь 30 июня, когда газета «Известия» сообщила, что он попросил политического убежища в Советском Союзе.

Найтли: Расскажите о последних днях, предшествовавших вашему исчезновению. Почему вы скрылись? Вас предупредили?

Филби: Для того чтобы вы поняли, чем я занимался в Бейруте, придется вернуться в прошлое. После дела Берджесса-Маклина я был уволен из СИС. Для меня наступили довольно трудные времена — об этом поговорим позднее. Но у меня остались друзья, которые верили в мою невиновность. В конце концов Николас Эллиотт и Джордж Янг (мои коллеги по СИС) подыскали для меня работу в Бейруте. Там я должен был работать на СИС под прикрытием корреспондента по Ближнему Востоку изданий «Обсервер» и «Экономист».

С газетой «Обсервер» возникло недоразумение. Эллиотт заверил меня, что обговорил с Дэвидом Астором (в то время редактор «Обсервер») мое прикрытие, но Астор позднее заявил, что ничего об этом не знал. Так что судите сами.

Однако настоящая проблема состояла вот в чем. В ноябре 1962 года я написал Астору, что хотел бы побывать дома. Мне необходимо было заняться решением ряда семейных проблем. Я спросил его, можно ли будет это сделать в июле. Он ответил, что это его вполне устроит и что я могу действовать в соответствии со своими планами.

Другими словами, в июле 1963 года я планировал быть в Лондоне, в пределах досягаемости для британского суда и секретных служб, если бы они вдруг захотели со мной разделаться. Однако руководство СИС решило направить Эллиотта в январе в Бейрут для личной встречи со мной.

Найтли: Возможно, Астор не сообщил СИС, что вы собираетесь приехать в июле? Он ведь отрицал, что был осведомлен о вашем прикрытии.

Филби: Конечно, все возможно. Но Астор никому не должен был этого говорить. К этому времени уже многие меня подозревали, поэтому сотрудники МИ-5 наверняка контролировали мою корреспонденцию. Должны были прочитать они и мое письмо Астору. Нет, тут что-то не так. СИС было известно, что я через несколько месяцев приеду в Лондон, и все-таки ее руководители приняли решение заняться мною в Бейруте. Вопрос — почему?

Эллиотт, близкий друг Филби, привез с собой веские доказательства его измены. Сотрудник КГБ Анатолий Голицын, перебежавший на Запад, в Хельсинки, в декабре 1961 года, предоставил информацию, наводившую на Филби. Но самые веские доказательства поступили от Флоры Соломон, старой приятельницы Филби, служившей в фирме «Маркс энд Спенсер». Во время своей поездки в Израиль в 1962 году она случайно встретилась с лордом Ротшильдом. Она была очень сердита на Филби за то, что он, по ее словам, посылал из Бейрута антиизраильские сообщения, поэтому рассказала Ротшильду о том, что Филби коммунист, что он пытался завербовать ее для «важной работы в защиту мира». Ротшильд, хорошо знавший Филби и служивший во время войны в МИ-5, организовал встречу Соломон с ее представителями. (Позднее с ней побеседовала израильская разведывательная служба Моссад.) В Бейруте Эллиотт ознакомил Филби с новыми доказательствами его вины и предложил освободить его от судебного преследования в обмен на признание. Филби попросил предоставить ему время поразмыслить.

Найтли: Вы согласны с тем, что в конечном счете причиной вашего разоблачения послужили именно разоблачения Флоры Соломон, сделанные Виктору Ротшильду?

Филби: Да, и это оказалось до некоторой степени неожиданно. Я с детства знал Флору. Она была другом нашей семьи. Вновь я встретился с ней, когда вернулся из Вены. К этому времени я уже работал с русскими и в соответствии с инструкциями моего руководства создавал видимость, что симпатизирую фашистским идеалам. Иногда я замечал, как Флора искоса смотрит на меня, словно говоря, что прекрасно понимает, о чем я думаю. Видите ли, она твердо придерживалась левых убеждений, но позднее, став произраильски настроенной, она, очевидно, очень изменилась.

Найтли: Почему вы не согласились принять предложение Эллиотта, которое освободило бы вас от судебной ответственности?

Филби: Припять его не представлялось возможным. Мне было предложено рассказать все, что я знаю о КГБ, назвать лиц, все еще работавших в Великобритании. Эллиотт упомянул несколько имен, и некоторые очень встревожили меня. Стало очевидно, что соглашение может быть аннулировано в любой момент, если я откажусь назвать кого-либо. Пойти на такую сделку я не мог.

По моему мнению (а оно совпадает с мнением моего руководства в Москве), то обстоятельство, что встреча состоялась в Бейруте, а не в Лондоне и что мне было сделано заведомо неприемлемое предложение, свидетельствует о намерениях английских спецслужб подтолкнуть меня к побегу, ибо в это время британское правительство меньше всего хотело, чтобы я оказался в Лондоне, чтобы разразился скандал и состоялся сенсационный судебный процесс.

Имеются данные, которые дают основания полагать, что такое толкование событий правильно. С тех пор как Филби после бегства Берджесса и Маклина в 1951 году впервые попал под подозрение, СИС боролась за то, чтобы сохранить свои особые отношения с ЦРУ. Если бы Филби было разрешено вернуться в Великобританию, его бы арестовали и судили и СИС вынуждена была бы признать, что, уволив Филби по серьезному подозрению, впоследствии вновь приняла его на работу и послала в Бейрут. И, что еще хуже, сделала это, не проинформировав ЦРУ.

Более того, в этот период консервативное правительство Гарольда Макмиллана подверглось острой критике в связи с целой серией скандалов, связанных с безопасностью. В памяти общественности было свежо дело Джорджа Блейка, сотрудника СИС, приговоренного к 42 годам тюремного заключения за шпионаж в пользу русских. 13 ноября 1962 года было объявлено о создании специального трибунала для расследования дела Джона Вэссела, занимавшегося шпионажем в стенах военно-морского министерства. В декабре была приговорена к двум годам тюремного заключения за передачу сведений своему любовнику — югославу старший сотрудник Центрального информационного управления. Дело Филби могло стать той последней каплей, которая решила бы судьбу подвергавшегося нападкам правительства.

Однако следует обратить внимание еще на одно обстоятельство в рассказе Филби о сделанном ему предложении. Он подчеркнул, что ряд имен подозреваемых, перечисленных Эллиоттом, встревожил его. Другими словами, британские службы в своих подозрениях в отношении этих людей не ошибались. Если это были агенты, позднее разоблаченные, как, например, Блант и Блейк, Филби, вероятно, не стал бы упоминать об этом факте. Но, упомянув о нем, он тем самым посеял подозрения, что из встревоживших его лиц не все были раскрыты и некоторые действуют до сих пор.

Найтли: Сообщалось, что Эллиотту не удалось заставить вас говорить, потому что вы были предупреждены о его прибытии и у вас было достаточно времени подготовиться к встрече. Некоторые утверждают, что предупреждение поступило от Холлиса (Роджер Холлис, бывший генеральный директор МИ-5, подозреваемый Питером Райтом и другими в том, что он хорошо законспирировавшийся советский агент).

Филби: Никакого предупреждения я не получал. Дело в том, что в течение 12 лет я готовился к подобной ситуации, так как знал: провал может произойти в любой момент. И когда этот день пришел, что мне оставалось делать? Говорили, что я колебался, но это неправда. Просто я задержался и немного выпил, чтобы показать окружающим, что ничего непредвиденного не произошло, и потратил немного времени, чтобы удостовериться, что пути для отступления по-прежнему надежны. А там — ищи ветра в поле. Как могли меня остановить? В Бейруте у меня были не только враги, но и друзья.

Найтли: Я встречал людей, которые говорили, что они могут простить вам политическую измену, но не личную. Что вы можете сказать о тех, кого оставили там, — о семье и друзьях, которые доверяли вам? Какие чувства вы испытывали по отношению к этим людям? Правда ли, что один человек написал вам из Бейрута: «Все это время вы, должно быть, исподтишка смеялись над нами»?

Филби: Да, это написал американец Майлс Коупленд. Но это неверно. Я не смеялся над ними. Для меня всегда существовало как бы два плана — личный и политический. Когда они сталкивались, приходилось выбирать политику. Такое столкновение бывает очень болезненным. Мне не нравилось обманывать людей, особенно друзей, и вопреки бытующему у некоторых мнению я всегда очень переживал, когда вынужден был это делать. Но переживают и солдаты, если они порядочные люди, когда на войне им приходится убивать.

Найтли: Итак, вы уехали из Бейрута в Россию. Как вы это сделали? По морю или по суше?

Филби: Это вопросы оперативной деятельности КГБ, которые я не имею права обсуждать.

Тот факт, что британскому правительству потребовалось целых два месяца для того, чтобы сообщить об исчезновении Филби, и что о нем было объявлено не раньше начала июня, когда стало известно, что он находится в Москве, способствовал появлению многочисленных гипотез о маршруте его побега. Но его утверждение, что в январе этого года (почти наверняка 27 января) исполняется 25 лет с момента его прибытия, в Советский Союз, означает, что прибыл он туда через несколько дней после бегства из Бейрута, а не через несколько недель или месяцев. Вероятно, самая правильная версия лежит на поверхности. В ночь на 23 января в бейрутской гавани находилось советское грузовое судно, которому понадобилось не менее пяти дней, чтобы добраться до ближайшего советского порта на Черном море.

Найтли: Вас вывезли на советском грузовом судне?

Филби: Не имеет значения, как я добрался до Советского Союза. Это несущественно. Но я хочу, чтобы вы записали поточнее, что произошло по прибытии сюда. Представьте себе разгар зимы, пять часов утра, небольшой пограничный пост. Стол, несколько стульев, печка, которая топится углем. На печке кипит чайник, в воздухе плавает табачный дым. Меня ждут три или четыре милиционера и сотрудник госбезопасности, знающий английский. Его специально прислали из Москвы, чтобы встретить меня.

По завершении формальностей я извинился за свое прибытие. Сказал, что хотел остаться на Западе и продолжать работу, но попал в слишком затруднительное положение. Мой коллега из Москвы, должно быть, заметил, что я чересчур нервничаю. Он положил мне руку на плечо и произнес слова, которые я до сих пор помню: «Ким, ваша миссия закончена. В нашей службе существует правило: как только тобой начинает интересоваться контрразведка — это начало конца. Нам известно, что британская контрразведка заинтересовалась вами в 1951 году. А сейчас год 1963-й — прошло 12 лет. Дорогой Ким, за что же вы извиняетесь?» Найтли: Итак, вы, полковник КГБ, приехали домой, в Москву?

Филби: Да, и какое-то время все шло чудесно. Напряжение, которое я испытывал все эти годы, исчезло, я должен был проделать массу интересной работы — записать все, что мне было известно, все, что я пережил. Свои воспоминания и эмоции я излил на бумаге. На это у меня ушло что-то около трех лет. Теперь история моей жизни и деятельности в качестве сотрудника разведки хранится где-то в архивах КГБ. Это было действительно хорошее время, я прекрасно себя чувствовал, работа доставляла мне удовольствие.

Потом, примерно году в 1967-м, положение изменилось. Зарплату я получал регулярно, как и прежде, но работы становилось все меньше. Создавалось впечатление, что в КГБ не представляют, каковы мои потенциальные возможности. Я почувствовал разочарование, впал в депрессию, ужасно пил и, что еще хуже, начал сомневаться, правильно ли я поступил. Видите ли, я никогда ничего не принимал на веру.

По иронии судьбы (возможно, это типично для запутанного мира секретных служб) в то самое время, когда западные разведывательные агентства были обеспокоены тем, какую серьезную угрозу представляет собой находящийся в Москве Филби (ходили слухи, будто он руководит британским отделом КГБ), он пребывал в бездействии.

Найтли: Возможно, в КГБ считали, что к этому времени ваши знания устарели?

Филби: Бессмысленно вообще говорить, что знания в области разведки устаревают. Даже сегодня мое мнение по некоторым вопросам ценится весьма высоко у меня сохранился инстинкт, ощущение ситуации.

Найтли: А сомнения?

Филби: Сомнения — вещь ужасная. Благотворно повлияла на меня встреча с Грэмом Грином, произошедшая несколько лет назад. Впервые за долгие годы нашей дружбы мы смогли откровенно говорить друг с другом. Обсудили вопрос о сомнениях, имевший такое большое значение для нас обоих. О тех сомнениях, которые беспрестанно испытывали мы оба: он — как католик, я — как коммунист.

Пытаясь преодолеть это состояние, я начал путешествовать. Объехал весь Советский Союз, но мне не стало легче. Не знаю, как долго продолжались бы мои сомнения и депрессия, если бы в 1970 году все не начало меняться в лучшую сторону: я встретил женщину, которую ждал всю жизнь — я встретил Руфу.

Как все это начиналось

Найтли: Когда вас завербовали русские? Кто конкретно вас вербовал? Расскажите о кембриджской шпионской группе.

Филби: Кембриджской группы не существовало. Это чепуха, выдуманная журналистами и авторами книг о шпионах. Я начал работать с русскими не в Кембридже. То же самое следует сказать о Берджессе и Бланте. В отношении Маклина я точно не знаю, но сомневаюсь в этом.

Теперь о том, как все это начиналось. Когда я был девятнадцатилетним студентом, я старался сформировать свои взгляды на жизнь. Внимательно осмотревшись, я пришел к простому выводу: богатым слишком долго чертовски хорошо живется, а бедным — чертовски плохо и пора все это менять.

Английские бедняки в то время считались фактически людьми низшего сорта. Я помню, как бабушка говорила мне: «Не играй с этими детьми. Они грязные, и ты можешь что-нибудь от них подцепить». И дело было не только в недостатке денег. Дело в том, что им недоставало еды. Я да сих пор горжусь тем, что внес свой вклад, чтобы помочь накормить участников голодного похода, когда они проходили через Кембридж.

Как только я пришел к выводу, что мир устроен чертовски несправедливо, передо мной встал вопрос о том, каким образом можно изменить создавшееся положение. Я заинтересовался проблемами социализма. К этому времени я уже был казначеем общества социалистов Кембриджского университета и выступал в поддержку лейбористов во время предвыборной кампании 1931 года.

Свою речь на предвыборных митингах Филби начинал словами: «Друзья мои, сердце Англии бьется не в дворцах и замках. Оно бьется на фабриках и фермах». Лейбористы потерпели тогда сокрушительное поражение, а премьер-министр Рамсей Макдональд вышел из партии, чтобы остаться на посту главы правительства, опирающегося на поддержку консерваторов и либералов. Этот шаг расценивался многими сторонниками лейбористской партии как предательство дела социализма.

Филби: Эти события заставили меня расстаться с иллюзиями, однако я полагал, что это скорее поражение британских левых сил, нежели поражение левых сил вообще. Поэтому, когда в Кембридже наступили каникулы, я отправился в путешествие по Европе, чтобы посмотреть, как обстоят дела у левых в других странах.

Их положение было столь же незавидным. В Германии подскочил уровень безработицы и с рабочим классом обращались так же плохо. Социал-демократы не производили сильного впечатления. Как и лейбористы в Великобритании, они, кажется, в критические моменты замыкались в себе. Однако существовала прочная база левых сил — Советский Союз, и я полагал, что должен внести свою лепту в то, чтобы эта база продолжала существовать во что бы то ни стало.

В последний день моего пребывания в Кембридже летом 1933 года я решил стать коммунистом. Но я не знал, как это осуществить, поэтому обратился к преподавателю марксистской экономики Морису Доббу, которым восхищался. Добб дал мне рекомендательное письмо к коммунистической группе в Париже, действовавшей совершенно открыто. Они в свою очередь связали меня с нелегальным коммунистическим движением в Вене. В Австрии складывалась критическая ситуация, и нелегальным организациям были необходимы добровольцы. Я помогал вывозить из страны разыскиваемых полицией социалистов и коммунистов.

Рассказ Филби о его пребывании в Вене отличается от общепринятой версии. До настоящего времени считалось, что он жил в доме польского еврея Исраэля Кольмана, состоял в любовной связи с его дочерью Литци, на которой впоследствии женился, и именно ею был втянут в кровавую схватку двух идеологий — фашизма и коммунизма. Согласно общепринятой версии или Литци или венгерский коммунист Габор Петер завербовали Филби для работы на русскую разведку.

Филби: Моя деятельность в Австрии, видимо, привлекла внимание моих теперешних коллег, потому что сразу же по возвращении в Великобританию, весной 1934 года, со мной установили контакт и поинтересовались, не хочу ли я поступить на службу в советскую разведку. Это предложение я принял не колеблясь.

Найтли: Кто это был?

Филби: По оперативным соображениям я не назову его имени, однако замечу, что он не был русским, хотя и работал на русских. Он сказал мне, что восхищен моим решением. Вопрос состоял теперь в том, как наилучший образом меня использовать. Мне не нужно было отправляться в путь, чтобы погибать где-то на чужих поля сражений или писать военные корреспонденции в «Дейли уоркер». Меня ждали более важные битвы, которые предстояло выдержать, однако для этого требовалось проявить терпение. В течение последующих двух лет мне не давали практически никаких заданий — проверяли мою решимость.

Найтли: Вы знали Берджесса, Маклина и Бланта по Кембриджу — двое из них были вашими друзьями. Очевидно, поэтому люди решили, что существовала некая кембриджская разведывательная группа?

Филби: Но я знаю, что Берджесс и Блант начали работать с русскими и не в Кембридже, а позже. Я не знал Маклина до войны, но сомневаюсь, чтобы он начал работать в Кембридже. Так что идея существования кембриджской группы не выдерживает критики, но она породила массу нелепостей.

Люди годами искали вербовщика. Если существовала разведывательная группа в Кембридже, то почему бы не быть ей в Оксфорде?

Неужели им никогда не приходило в голову, что кто-то, уже работавший с русскими, мог просто поговорить с другом, а затем порекомендовать его, как я в свое время рекомендовал Берджесса.

Если рассказ Филби правдив, то он дает ответ на один часто задававшийся вопрос; если советские чекисты столь активно действовали в Кембридже, то почему никто не заявлял: «Русские попытались завербовать меня, но я дал им отпор»? Теперь ответ будет таков: никто и не мог сказать, что его пытались завербовать русские спецслужбы, потому что тот, кто делал это, просто осторожно зондировал почву во время бесед. И если его предложение отвергали, то дружеские отношения не позволяли сообщить о случившемся. В заявлении Филби содержится намек на то, что он и был тем человеком, который рекомендовал не только Берджесса, но и остальных, однако это всего лишь догадка.

Найтли: Давайте внесем в этот вопрос ясность. Не существовало никакой кембриджской группы, никакой кембриджской ячейки Коминтерна? Потому что, если то, что вы говорите, верно, тогда вся охота за пятым человеком была напрасной тратой времени. Если не существовало ячейки Коминтерна, то откуда мог взяться пятый человек?

Ячейки Коминтерна обычно состояли из пяти членов. Филби, Блант, Берджесс и Маклин были выявлены, но возникал вопрос: кто пятый? Охота за ним продолжалась в течение тридцати лет.

Филби: Мы не были ячейкой Коминтерна. Мы начали работать по отдельности и действовали по отдельности. Связь с нами осуществлял Берджесс — единственный, кто знал всех.

Найтли: Значит, Берджесс был вашим руководителем?

Филби: Пусть будет так, если вам угодно.

Найтли: Но мне известно, что по крайней мере один бывший руководитель секретной службы считает, что вы достались КГБ по наследству от Коминтерна, где отвечали за работу ячейки «любителей, руководствовавшихся высокими идеями».

Филби: Никакой ячейки Коминтерна не существовало. А «любителями» мы были только в том смысле, что нам не платили за нашу работу.

Найтли: Когда вы узнали, что Блант, Берджесс и Маклин тоже работают на русских?

Филби: Берджесс написал мне, кажется в 1934 году, о своем решении, и я поздравил его. С Маклином я встречался только один раз в 30-е годы. Потом я встретился с ним в 1940 году, когда вернулся из Франции. (Филби находился там в качестве военного корреспондента газеты «Таймс»). После падения Парижа я потерял контакт с русскими, и в Англии мне пришлось снова его устанавливать.

К этому времени я уже знал о работе Маклина, поэтому попросил его о помощи. Я встречался с ним дважды. В первый раз он, как и подобало, проявил осторожность: выслушал меня и назначил вторую встречу. На этой встрече он согласился оказать мне помощь.

Мне не было известно, что Блант работает на русских, до 1941 года, и, когда он однажды подошел ко мне, я ужасно перепугался. А он напрямик сказал: «Я знаю, чем вы занимаетесь. Что ж, я делаю то же самое». По какой-то причине он потерял связь и нуждался в помощи для ее восстановления. Я проверил сказанное им и сумел помочь ему.

Найтли: У меня сложилось впечатление, что вам ближе всего был Блант. Вы получали какие-нибудь известия от него после приезда в Москву?

Филби: Я был потрясен тем, как г-жа Тэтчер изобличила Бланта в парламенте. (В 1979 году премьер-министр подтвердила домыслы прессы о том, что Блант, бывший смотритель королевских картин, являлся советским агентом, в чем он покаялся в 1964 году и был освобожден от судебной ответственности.) Мне трудно понять, почему она это сделала. Руководство МИ-5, вероятно, пришло в ужас. Этот шаг привел к обратным результатам. Одним махом он перечеркнул смысл освобождения от судебной ответственности. Блант имел договоренность об иммунитете, которая, конечно же, предусматривала сохранение тайны. Английское правительство нарушило эту договоренность. Какой же агент поверит теперь тому, кто предложит ему освобождение от ответственности в обмен на сотрудничество?

Во всяком случае, вскоре после заявления г-жи Тэтчер в советское консульство в Лондоне зашел человек со свертком и спросил, нельзя ли переслать его Киму Филби в Москву. Он мог бы отправить сверток по почте — почтовые отправления с адресом «Филби, Москва» без труда до меня доходят. Однако он, думается, хотел иметь твердую гарантию, что сверток дойдет до меня.

Открыв его, я обнаружил превосходную гравюру римской колонны, колонны того самого императора Марка Аврелия Антония, который воевал с германцами. Вон она висит на стене. Это похоже на Бланта. Я некоторое время раздумывал, стоит ли подтвердить получение, но множество причин не позволили мне это сделать. Я очень пожалел об этом, когда узнал о его кончине в 1983 году.

Найтли: А что известно о Джордже Блейке? (Еще один английский разведчик, который работал на русских. В 1961 году был приговорен к 42 годам тюремного заключения, но спустя пять лет совершил сенсационный побег из тюрьмы «Уормвуд скрабз» и был тайно вывезен в Москву.) Видитесь ли вы с ним?

Филби: Нечасто. У него другая работа. Правда, я получаю известия о нем. Его сыну уже семнадцать лет, у него светлая голова. В советских школах знания оцениваются по пятибалльной системе. Так вот сын Блейка учится только на «четыре» и «пять».

Найтли: Кто вызволил Блейка из тюрьмы?

Филби: Я не имею права рассказывать о побеге Блейка, потому что речь идет об оперативных вопросах.

Найтли: Нельзя сказать даже о том, кто организовал его побег? КГБ? ИРА? Активисты «Комитета ста»?

Филби (прерывая его): Вы забыли о СИС. Может, именно СИС причастна к его побегу.

Найтли: Почему? Чтобы сдержать свое первоначальное обещание, предусматривавшее легкий приговор в обмен на сотрудничество?

Филби: Все, что я могу сказать о побеге Блейка, так это то, что он сам приложил к этому немало усилий. Блейк сыграл в этом большую роль.

Найтли: Есть люди, которые утверждают, что однажды вы вернетесь на родину и окажется, что вы являлись двойным или тройным агентом и фактически все время работали на Англию.

Филби: Я никогда не был агентом-двойником. Я всегда оставался верен одной стороне — КГБ. В мою задачу входило проникнуть в разведывательную службу противника, то есть в СИС. Если бы моя задача предусматривала проникновение в министерство внутренних дел или в министерство иностранных дел, никто не назвал бы меня агентом- двойником.

Что же касается возвращения на родину, то нынешняя Англия для меня чужая страна. Здешняя жизнь — это моя жизнь, и переезжать я никуда не собираюсь. Это моя страна, которой я прослужил более 50 лет. Я хочу быть похороненным здесь. Я хочу, чтобы мои останки покоились там, где я работал.

Найтли: Итак, у вас никаких сомнений и никаких сожалений?

Филби: Никаких сомнений в том, какой вердикт будет вынесен историей. Никаких сожалений в том смысле, что никакая линия поведения не бывает абсолютно верной или абсолютно неверной. Поэтому, если вы попросите меня подвести итог собственной жизни, я скажу, что сделал больше хорошего, чем плохого. Возможно, многие не разделят моего мнения.

Если бы не бегство Берджесса...

Найтли: В 1949 году вы получили важное назначение в Вашингтон в качестве британского офицера связи при ЦРУ и ФБР. Вас готовили на должность шефа СИС?

Филби: Планировалось, что Стюарт Мензис (бывший в то время шефом разведки) уйдет в отставку и передаст дела своему заместителю Джеку Истону лишь на короткое время. Тогда я попал бы в список ближайших кандидатов на должность шефа. Назначение на работу в Вашингтоне свидетельствовало о том, что я в этот список попал. Вряд ли я получил бы это назначение по той простой причине, что я не принадлежал к числу «хороших штабных работников» в отличие от Мензиса. Но у меня был верный шанс стать заместителем или помощником руководителя секретной службы.

Найтли: Итак, если бы не бегство Берджесса и Маклина в 1951 году, вы, советский агент, стали бы руководителем (или заместителем руководителя) британской разведки. Что не сработало?

Филби: Во всем виноват Берджесс, черт побери, и его решение бежать в Москву вместе с Маклином. Это навлекло на меня подозрения, поскольку он жил в Вашингтоне вместе со мной. Я считал, что будет лучше, если я смогу в определенной степени контролировать его.

Предполагалось, что он только поможет бежать Маклину из Лондона. Но у меня, должно быть, появилось предчувствие, поскольку перед его отъездом из Вашингтона в Лондон я сказал ему: «Смотри не убеги вместе с ним».

Найтли: Джон Эдгар Гувер, шеф ФБР, уже подозревал вас, не так ли? Он приказал прослушивать ваши разговоры с того момента, как вы прибыли в Вашингтон.

Филби: Удивительно, как много объявилось после моего прибытия в Москву в 1963 году людей, которые уверяют, что всегда подозревали меня. Некоторые рассказывают просто изумительные истории. Говорят, Мензис подозревал меня до того, как я отправился в Соединенные Штаты. Однако могу вас заверить, что если бы возникло хоть малейшее подозрение в моей политической благонадежности, то я бы никогда не получил назначения в Вашингтон.

Гувер подозревал меня не больше, чем любого англичанина. Да, ФБР установило подслушивающую аппаратуру в моем доме. Мой предшественник Питер Двайер предупредил меня, что ФБР будет прослушивать мои телефонные разговоры первые три месяца точно так же, как оно прослушивало его телефон. Но ФБР ничего не узнало. Все рухнуло из-за бегства Берджесса вместе с Маклином в Москву.

Три года ФБР пыталось найти ключ к шифру, использовавшемуся русскими в радиопередачах, которые велись из советского консульства в Нью-Йорке на Москву в 1944- 1945 годах. Весной 1949 года работа дала первые результаты: была получена информация о том, что в начале лета 1945 года в английском посольстве укрывался русский агент по кличке Гомер, занимавший достаточно высокое положение, чтобы иметь доступ к телеграфным посланиям, которыми обменивались Черчилль и Трумэн. Гомер передавал содержание этих посланий в Москву.

Работая в паре, ФБР и МИ-5 постепенно сужали круг подозреваемых, Филби как офицер связи о ФБР был осведомлен о начавшемся расследовании и понимал, что Маклин, он же Гомер, будет вскоре разоблачен. Он сообщил об этом в КГБ, и срочно был подготовлен план бегства Маклина.

Филби: Для КГБ это обернулось большими неприятностями. Мы могли сделать одно — разработать план, как выйти сухими из воды, если все рухнет. От заранее разработанного плана вывоза Маклина из Лондона пришлось отказаться, так как МИ-5 установила за ним наблюдение. В соответствии с новым планом Берджесс должен был согласовать все в Лондоне и побудить Маклина к уходу.

В четверг, 24 мая 1951 года, на встрече сотрудников СИС, МИ-5 и Форин оффис было решено обратиться к министру иностранных дел Герберту Моррисону за разрешением допросить Маклина в следующий понедельник. Моррисон подписал разрешение в пятницу. А поздно ночью Берджесс и Маклин пересекли пролив и начали свое долгое путешествие в Москву. Выбор времени бегства позволял властям полагать, что третий человек предупредил их о предстоящем допросе. Подозрения пали прежде всего на Филби, но Питер Райт и другие, считают, что это был Роджер Холлис.

Найтли: Итак, кто же их предупредил?

Филби: Не было никакого предупреждения, если не считать того, что я послал Берджессу записку, что охота на Гомера активизируется. Убегая, он в спешке оставил письмо в своей квартире, и Бланту пришлось здорово покрутиться, чтобы добыть его раньше, чем оно попадет в чужие руки.

Найтли: Но они бежали в тот самый день, когда Моррисон подписал разрешение на проведение допроса.

Филби: Простое совпадение. Берджесс работал над планом в течение некоторого времени, и дата бегства была определена задолго до того, как Моррисон подписал разрешение. Незапланированным явилось лишь бегство самого Берджесса. Блант и я решили стоять до конца.

Найтли: Почему Берджесс бежал?

Филби: Он дошел до предела, был близок к нервному срыву, ближе, чем кто-либо предполагал. Его карьера в Англии закончилась, что делало его малополезным для КГБ. Мы все так беспокоились о Маклине, что не обращали внимания на Берджесса. А он был в состоянии сильного стресса.

Перед отъездом из Вашингтона Берджесс случайно встретился со своим американским знакомым Майклом Стрейтом, который знал о том, что он работает на русских, и угрожал выдать его сотрудникам безопасности.

Найтли: Итак, Берджесс не чувствовал себя способным стоить до конца, как вы и Блант?

Филби: Вероятно. С позиций сегодняшнего дня очевидно, что не только бегство Берджесса, но и бегство Маклина было ошибкой. Я знал, какие улики имелись против Маклина, и был уверен, что на их основании его вину доказать будет невозможно. Он мог бы выкрутиться, пригрозив возбудить дело против Форин оффис. Они бы наверняка отступили. А затем, когда через пару лет все бы улеглось, он мог бы поехать в отпуск в Швейцарию и оттуда в Москву.

Найтли: Как жил Берджесс в Москве?

Филби: Он доставлял здесь руководителям определенные хлопоты. Они делали для него все, что могли, но он не успокаивался. В России он хотел заниматься одним — возглавлять английский отдел в КГБ. Но шансов получить эту работу из-за различных бюрократических препон и ряда других причин у него не было, и это его огорчало. Он и Маклин без дела слонялись по Москве, а журналисты преследовали их.

И вот было решено помочь им начать новую жизнь, отправить их в Куйбышев. Маклин получил преподавательскую работу и зажил нормально, а Берджесс по-прежнему катился вниз.

Через пару лет преподавательская работа Маклину наскучила и он направил Молотову письмо, в котором попросился в Москву. И Молотов подыскал ему работу в сфере внешней политики. На этом поприще Маклин преуспел, написал хорошую книгу «Внешняя политика Великобритании после Суэца». Британская пресса по-прежнему проявляла к нему интерес. Когда г-жа Тэтчер нарушила соглашение с Блантом и рассказала обо всем парламенту, некоторые британские журналисты, аккредитованные в Москве, пытались взломать дверь Маклина. Потребовалось время, прежде чем сотрудники КГБ их выдворили.

Найтли: Берджессу так и не удалось приспособиться?

Филби: Нет. Он продолжал катиться по наклонной плоскости.

Найтли: Вы встречались с ним в Москве?

Филби: Нет. При жизни мне так и не удалось повидать его. Сотрудники КГБ делали так, чтобы мы не встречались во избежание взаимных упреков в случившемся. Жаль, что мы не повидались с ним перед его смертью. Он был неплохим другом.

Через три недели после исчезновения Берджесса и Маклина Филби отозвали из Вашингтона в Лондон. Против него не было улик, но тот факт, что он проживал в одном доме с Берджессом, по мнению некоторых американцев, его компрометировал. Филби пользовался репутацией первоклассного контрразведчика. Как же он мог жить вместе с советским агентом и ничего не заподозрить? К числу подозревавших Филби относился директор ЦРУ генерал Уолтер Беделл Смит.

Филби: Из всех западных разведчиков, с которыми мне довелось встречаться, Беделл Смит, несомненно, обладал самым острым умом. В свою бытность в Вашингтоне я получил из Лондона объемную справку о сотрудничестве ЦРУ и СИС в годы войны — страниц десять текста, отпечатанного через один интервал. Я штудировал ее целый день, чтобы аргументированно вести разговор о ней. Затем договорился с Беделлом Смитом о встрече.

Я передал ему справку, и он минут за 10 пробежал ее глазами. Я подумал было, что это предварительное ознакомление, а потом он назначит встречу для более глубокого обсуждения справки. Вместо этого он закончил чтение последней страницы, сказал: «В принципе хорошо. Но мне бы хотелось внести поправку в формулировку параграфа 24 в таком плане...» — и тут же предложил свой вариант. Всю проблему он уловил за считанные минуты. Таким образом, можете мне поверить, что я не очень-то стремился объяснять ему свои взаимоотношения с Берджессом.

Найтли: А что вы можете сказать о знаменитом Джеймсе Джезусе Энглтоне, высшем офицере контрразведки ЦРУ? Не подозревал ли он вас в течение какого-то времени?

Филби: Впервые я встретился с Энглтоном в 1943 году. Потом мы иногда встречались в обществе. Но затем его направили в Италию, и я потерял с ним контакт. Но в Вашингтоне мы были довольно близки. Пожалуй, обедали раза три и разговаривали по телефону раза три- четыре в неделю.

Не думаю, чтобы у Энглтона возникли подозрения в отношении меня до бегства Берджесса и Маклина, но даже тогда он меня сразу не заподозрил. Он позвонил мне в тот день, когда я должен был возвращаться в Лондон, и назначил встречу. Мы немного поболтали, и он спросил, как долго я буду отсутствовать.

Когда я ответил, что приблизительно неделю, он попросил меня об одолжении — передать конверт главе представительства ЦРУ в Лондоне. Он сказал, что пропустил почту, а ему очень хотелось, чтобы конверт как можно скорее попал в Лондон. Невероятный поступок для человека, который тебя подозревает, не правда ли?.. Если, конечно, в конверте не лежал чистый лист бумаги. Вероятно, он начал подозревать меня после того, как мне не удалось вернуться в конце недели, как я пообещал.

В Лондоне руководители МИ-5 несколько раз беседовали с Филби, но поползновений уволить его до получения СИС письма от ЦРУ, подписанного генералом Беделлом Смитом, о том, что американцы не хотели бы видеть Филби в Вашингтоне, не предпринимали. Мензис, глава СИС, попросил Филби подать в отставку, предложив выплатить ему 4000 фунтов стерлингов.

Для Филби и КГБ это был, вероятно, момент величайшего разочарования. План сделать его главой британской разведки провалился. Уволенный из СИС, он больше не был нужен русским. Агент в изоляции! Но так ли это?

Филби никогда не был шпионом типа Джеймса Бонда. Хотя в начале войны он какое- то время преподавал методы саботажа и подрывной деятельности слушателям, подобранным СИС, его талант раскрылся по-настоящему в научном анализе информации. «Идеальным разведчиком, — говорил он, — является человек, который спокойно сидит дома и просто думает».

Так, во время войны его работа в интересах Британии заключалась в выяснении дальнейших планов немцев (помимо других источников он использовал сверхсекретные материалы, получаемые в результате дешифровки перехваченных немецких радиограмм) и обдумывании путей срыва этих планов, особенно на территории нейтральных Испании и Португалии.

Найтли: Как это происходило на практике? Филби: Ну, например, в 1943 году я получил однажды дешифрованную радиограмму, в которой говорилось о том, что адмирал Канарис, глава немецкой разведки, намеревается посетить Испанию. Он собирался совершить поездку от Мадрида до Севильи с остановкой в городке под названием Мансанарес. Я хорошо знал этот городок еще с времен гражданской войны в Испании и догадался, что единственным местом, где мог остановиться Канарис, была гостиница «Парадор».

Я направил Феликсу Каугиллу, своему непосредственному начальнику, меморандум, в котором предложил известить об этом Управление специальных операций на тот случай, если они захотят организовать операцию против Канариса. Насколько я знал «Парадор», подбросить пару гранат в спальню адмирала труда не составляло.

Каугилл одобрил мое предложение и направил мой меморандум начальнику СИС, которым в то время был Стюарт Мензис. Через пару дней Каугилл показал мне резолюцию: «Акции против адмирала не желательны».

Через некоторое время при встрече с Мензисом я напомнил о своем меморандуме. «Шеф, — сказал я, — меня озадачило ваше распоряжение по этому вопросу. Игра несомненно стоила свеч». Мензис улыбнулся в ответу «Мне всегда казалось, что мы сумеем использовать адмирала». Только позднее я узнал, что он поддерживал связь с Канарисом через посредников в Швеции.

Об этой истории можно рассказать больше, чем рассказал Филби. Немецкий народ не на все, 100 процентов поддерживал Гитлера. Существовал неформальный альянс политиков и военных, которые стремились предотвратить новый мировой конфликт и надеялись найти поддержку в Великобритании. Естественно, они должны были защищать себя и поэтому для контактов использовали секретные каналы.

Ни одно британское ведомство не стремилось к сделке с немцами с большим энтузиазмом, чем британская секретная служба. Она засыпала министерство иностранных дел сообщениями о разногласиях в Германии и высказывала мнение, что обстоятельства могут сложиться так, что появится шанс быстро положить конец войне. При поддержке СИС была выработана официальная линия — способствовать расколу в Германии, «а затем посмотреть, что произойдет».

По мнению СИС, британское правительство могло бы пойти на соглашение с немцами, даже не предусматривающее в качестве обязательного условия устранение Гитлера. Это объяснялось тем, что в СИС и в определенных кругах британского истэблишмента разделяли немецкую точку зрения, будто обе страны вели не «ту» войну, будто в «той» войне Германия и Великобритания должны были вместе воевать против Советского Союза. По мере продолжения войны эти группировки вынуждены были отойти на задний план, так как Великобритания, Соединенные Штаты и Советский Союз объединились для борьбы с немецкой угрозой.

Однако, когда события на фронте начали складываться в пользу союзников, люди, выступавшие в Германии за сепаратный мир с Великобританией, возобновили попытки сближения с англичанами. Канарис был одним из них.

Великобритания, должно быть, ожидала этого, так как аналитик Стюарт Хэмпшир, временно работавший в СИС и специализировавшийся по Германии, и отдел СИС во главе с историком Хью Тревором-Роупером представили документ с разъяснением обстановки, при которой такие попытки окажутся вполне рациональными, и о предложением на этот раз отнестись к ним со всей серьезностью.

Такие попытки сближения почти наверное должны были осуществляться через нейтральные страны, включая Испанию и Португалию, которыми и занимался в СИС Филби.

Поэтому документ о положении в Германии, прежде чем его можно было направлять адресатам, в том числе американцам, предстояло одобрить Филби.

Будучи русским агентом, он сразу оценил грозящую опасность. Новоявленные «антинацисты» в Германии не хотели прекращать войны с Россией, Они стремились ликвидировать Гитлера, помириться с западными союзниками, а затем завершить вторжение в Советский Союз. Именно на этот случай русская разведывательная служба внедрила Филби в СИС. Его функции были абсолютно ясны. Он должен был использовать свое положение для того, чтобы помешать любому сговору с Германией, за исключением безоговорочной капитуляции. К счастью для Москвы, Филби пользовался достаточным влиянием, чтобы выполнить эту задачу. Он проинформировал руководство КГБ об этих тревожных событиях и решительно блокировал распространение «мирного документа», заявив, что он носил гипотетический характер.

Найтли: Итак, это была главная задача, которую вы выполняли во время войны? И вы информировали русских о любых попытках заключить сепаратный мир? Филби: Действительно, Москва чаще всего задавала именно этот вопрос. Ее беспокоило, что война могла стать войной только против России. Но одна из причин моих действий в этом направлении заключалась в том, что полное поражение Германии было для меня делом принципа. Я ненавидел войну. Даже после того, как она закончилась, мне было трудно забыть, что наделали немцы. Долгое время я не мог заставить себя посетить Восточную Германию. Сейчас это позади. Я признал, что не все немцы виноваты в происшедшем.

Однако попытки заключить сепаратный мир продолжались. Отто Ион, адвокат «Люфтганзы», действовавший от имени адмирала Канариса, в марте 1943 года установил контакт с агентом СИС в Лиссабоне и сообщил, что Канарис согласен провести встречу на высоком уровне. (Некоторые до сих пор утверждают, что такая встреча с Мензисом, начальником СИС, состоялась, но доказательств этому нет.) И вновь о предложении встретиться стало известно Филби как начальнику иберийского отдела, и он взял на себя смелость ответить категоричным отказом, заявив, что исход войны будет определен силой оружия. Когда же Ион, продолжая упорствовать, сообщил о готовящемся с целью убийства Гитлера заговоре, это сообщение также попало к Филби, который не дал ему хода, квалифицировав как поступившее из «ненадежного» источника.

Найтли: Что вы можете сказать о Мензисе и Канарисе? Об Отто Ионе?

Филби: Ион был трудным человеком. Во время войны мы пытались использовать его как агента-двойника, но он постоянно менял хозяев. Что касается Мензиса, то я не уважал его как сотрудника разведки. У него было примитивное представление о разведке, но как человек он мне нравился. Конечно, мы принадлежали к совершенно разным кругам. Я был гуманитарий, он вращался среди военных.

Беда германских мирных предложений заключалась в том, что ставились такие условия, которые были бы уместны, если бы Германия выигрывала войну, а не проигрывала ее. Мы совершенно правильно отвергли предложения немцев, поэтому им пришлось и дальше действовать в одиночку...

Канарис принял участие в заговоре с целью убийства Гитлера и 9 апреля 1945 года был повешен. Отто Ион после войны стал начальником службы безопасности Западной Германии. В 50-е годы его имя замелькало в заголовках газет, когда он, оказавшись в Восточном Берлине, неожиданно выступил против Запада. Однако через год он бежал в Западный Берлин, где заявил, что коммунисты его похитили.

Роджер Холлис, генеральный директор МИ-5 в период с 1956 по 1965 год, умерший в 1973 году, был обвинен Питером Райтом и другими в том, что он является тайным агентом советской разведки.

Подозрения в отношении его возникли, когда Игорь Гузенко, шифровальщик посольства СССР в Оттаве, обратился к канадским властям с просьбой предоставить ему политическое убежище.

Информация, предоставленная Гузенко канадским властям, повлекла разоблачение нескольких советских агентов в Канаде и обвинение 20 канадцев в преступлениях, связанных со шпионской деятельностью. Гузенко упомянул также псевдонимы двух британских шпионов, о которых он слышал: Алек и Элли. Алеком оказался Аллен Нанн Мэй, ученый из Кембриджа, а Элли — Кэй Уилшер, секретарь верховного комиссариата Великобритании в Оттаве.

Однако позднее Гузенко сообщил, что существовал еще один Элли, который работал в Великобритании. Этот Элли в отличие от первого давал более важную информацию. Гузенко слышал о втором Элли от своего коллеги.

С британским Элли связь поддерживалась только посредством сообщений, оставляемых в тайниках, одним из которых являлась трещина в надгробии. Работал он в «пятом МИ» (это могло означать МИ-5, где работал Холлис, или пятый отдел МИ-6, возглавляемый Филби) и в его родословной было «что-то русское».

Когда поступали телеграммы от Элли, в шифровальной комнате всегда присутствовала женщина, которая читала расшифрованные сообщения и в случае необходимости относила их непосредственно Сталину.

С годами Гузенко менял что-то в своем рассказе, несколько раз с уверенностью заявляя, что Элли работал в МИ-5, в других случаях он был менее уверен и признавал вполне вероятным, что Элли работал в контрразведке СИС. В некоторых интервью он заявлял, что полагает, будто Роджер Холлис и есть Элли. Но в одном из своих последних интервью перед смертью, последовавшей в 1982 году, Гузенко сообщил, что Элли, скорее всего, Чарльз Эллио, офицер СИС австралийского происхождения, имевший русскую жену.

Питер Райт и его сторонники были уверены, что Элли — это Холлис. Однако большая часть признаков в равной степени указывали на Филби или на Энтони Бланта. Существовала также вероятность, что Гузенко, разочаровавшись, что первый Элли оказался столь мелкой фигурой, чтобы повысить собственное значение, выдумал второго Элли. В любом случае, несмотря на большое количество времени, затраченного на решение этой задачи, личность второго Элли так и не была установлена.

Найтли: Вы можете пролить свет на дело Холлиса?

Филби: Честное слово, не могу. Такой вопрос не входит в мою компетенцию. Могу сказать одно: я знал его не очень хорошо, но действительно знал. И потому версия Гузенко кажется мне невероятной. Я думал, что он честный, хотя немного скучный англичанин. Найтли: Вы знали что-либо о Гузенко и истории с Элли?

Филби: Конечно. Первые сведения о Гузенко и Элли поступили от Стивенсона (сэр Уильям Стивенсон, «неустрашимый» канадец, глава британской координационной разведывательной службы в Нью-Йорке вовремя войны). Шеф СИС вызвал меня и спросил, каково мое мнение обо всей этой истории. Я заявил, что это очень важно.

Некоторым утешением послужили поступившие позднее сообщения, что Гузенко чуть не довел до банкротства полицию безопасности, когда он познакомился с прелестями капиталистической системы и ему понравилось заказывать товары по почте. Он имел обыкновение заказывать из каталогов различные товары длительного пользования независимо от того, нужны они ему были или нет, а счета посылал полиции безопасности. Его подвал был, наверное, заполнен нераспечатанными телевизорами и подобными вещами.

Элли же остался загадкой, и она, вероятно, никогда не будет разгадана. Элли появляется в телеграмме Гузенко, но ни до этого, ни после о нем не упоминается. Сотрудник или агент не всегда знает свой собственный псевдоним, но, насколько мне известно, я не Элли. Установить личность Элли пытались многие сотрудники британских спецслужб. Помню, однажды Блант и я находились в кабинете Холлиса. Холлис и я беседовали, а Блант лениво листал какой-то отчет. В разговоре возникла пауза, и вдруг Холлис повернулся к Бланту и воскликнул: «О, Элли!» Блант и глазом не моргнул. Он продолжал перелистывать страницы, как будто ничего не произошло. И Холлис в свою очередь возобновил беседу со мной, будто и не прерывался.

Виктор Ротшильд испробовал однажды на мне подобный прием. В 1946 году он сказал мне, что решил сохранить копию картотеки МИ-5 на некоторых лиц, которые впоследствии, по его мнению, могли бы представить угрозу с точки зрения обеспечения безопасности.

Найтли (перебивает): Он имел в виду коммунистов?

Филби: Не знаю. Затем Ротшильд спросил: «А как давно являетесь членом партии вы, Ким?» Я удивился: «Я, Виктор?» И Ротшильд сказал: «Это была маленькая шутка. Я ее пробую на каждом».

Я не испытываю сожаления

В ноябре 1952 года Кима Филби вызвали в штаб-квартиру МИ-5 для «дачи показаний в связи с бегством Берджесса и Маклина». Расследование велось неофициально. Это была своего рода инсценировка, затеянная с целью выяснить, какие улики имеются против Филби, и посмотреть, нельзя ли заманить его в ловушку и инкриминировать что-то. Обвинителем выступал королевский адвокат Милъмо, по прозвищу Забулдыга, кавалер Рыцарского ордена, приобретший во время второй мировой войны репутацию лучшего следователя МИ- 5.

Филби: Это расследование не было фарсом, как это представлялось некоторым. Возьмите, например, заявление Джона Ле Карре в предисловии к вашей книге. Он пишет: «Хороший следователь никогда не конкретизирует свои обвинения, никогда не раскрывает того, что ему известно, никогда не позволяет подозреваемому почувствовать себя в безопасности и считать, что он может рассчитывать на моральную поддержку коллег, никогда не ведет допроса в присутствии сочувствующей подследственному аудитории».

Все это верно. Но меня не сопровождали мои коллеги, меня не допрашивали в присутствии сочувствующей мне аудитории. Я имел дело со следователем Мильмо, хорошо зарекомендовавшим себя во время войны, и его помощником из МИ-5. Оба были враждебно настроены по отношению ко мне.

Необходимо понять необычность ситуации. В течение 11 лет я работал непосредственно в этой системе, занимаясь главным образом вопросами контрразведки. Я тщательно изучал архивы. Мне были известны все приемы следствия. Так как же мог Мильмо скрыть, в чем собирается обвинить меня, если я заранее предвидел возможные обвинения? Как он мог раскопать факты, которые не были мне известны?

Действительно, один или два раза он сумел озадачить меня, но это было не столь существенно.

Были и серьезные улики. Например, та, что связана с Кривицким (генерал Вальтер Кривицкий, оставшийся за границей в 1946 году, будто бы заявил, что во время гражданской войны русские направили в Испанию молодого английского журналиста). В действительности Кривицкий сказал, что Москва направила молодого английского журналиста в Испанию во время гражданской войны, чтобы убить Франко. Поэтому, обличая меня, Мильмо прокричал: «Вас послали в Испанию, чтобы убить Франко, не так ли?» И я возразил: «Неужели вы серьезно считаете, что русские выбрали бы меня для убийства Франко, а не тех, кого использовать было гораздо проще?» Абсурдность данного предположения была очевидна всем присутствовавшим.

Однако на некоторые вопросы я ответить не мог.

Мильмо, например, заявил, что, когда я отправился в Стамбул по делу Волкова, было отмечено увеличение радиообмена между советским посольством в Лондоне и Москвой, а также между Москвой и Стамбулом. Он спросил меня, какова причина. И я ответил просто: «Откуда мне знать?» Можно поспорить относительно того, правы ли были руководители службы, столкнув меня с Мильмо. Они должны были знать, что я хорошо подготовлен к такому испытанию. Неизвестно только было, выдержат ли мои нервы. Они, вероятно, надеялись: я сломаюсь от громоподобного голоса Мильмо, остальное же довершат беседы со Скардоном. (Уильям Скардон, знаменитый следователь МИ-5, разоблачил замешанного в атомном шпионаже Клауса Фукса.) К счастью, выдержка мне не изменила, как я и предполагал. Но если бы изменила, власти были бы вознаграждены.

Найтли: По окончании этих допросов вы оказались не у дел. Что вы предприняли?

Филби: Главная проблема заключалась в том, чтобы заработать на жизнь. Снова податься в журналистику? Когда-то я уже занимался ею в Испании, поэтому решил поехать туда. В течение пяти недель я пытался работать, но мало преуспел. Потом один мой друг из Сити предложил мне работу в своем экспортно-импортном агентстве. Мы импортировали из Испании фрукты и овощи, продавали Соединенным Штатам касторовое масло и так далее. Но через год он обанкротился... Потом была неудачная попытка написать книгу. Андре Дрейч предложил мне написать о своей работе в британской разведке. Но цензура тогда была более строгой, чем сейчас, поэтому книга наверняка получилась бы беззубой. После нескольких попыток я понял, что не смогу ничего написать, и вернул аванс в размере 500 фунтов стерлингов. Этих денег у меня не было. 250 центов одолжил мне старый друг Томми Хэррис, остальные я собрал по знакомым.

Помощь пришла с совершенно неожиданной стороны — от директора ФБР Эдгара Гувера. Гувер был поражен, что британское правительство в своей Белой книге 1955 года о побеге Берджесса и Маклина не сочло нужным упомянуть о подозрительной роли Филби, и организовал в британской и американской прессе публикации, в которых назвал Филби «третьим человеком».

Но Гувер не учел антимаккартистских настроений в Великобритании, в свете которых Филби выглядел жертвой гонений. Не мог он также знать о неприязни, которую испытывали ко всему миру секретных служб министр иностранных дел Гарольд Макмиллан и его советники. (Секретарь Макмиллана лорд Эгремонт считал разведку пустой тратой времени и денег и говорил, что, будь его воля, он показывал бы русским протоколы заседаний кабинета два раза в неделю, чтобы «предотвратить все это искусственное и опасное гадание на кофейной гуще».) Сам Макмиллан считал, что дело Филби — это результат столкновений между СИС и МИ-5, которые следовало уладить самим, поэтому он согласился в обмен на реорганизацию СИС и «общую чистку» выступить в палате общин с заявлением, фактически снимающим с Филби все подозрения.

Это заявление способствовало укреплению мнения, что Филби — оскорбленный герой, пострадавший от МИ-5. Его старые друзья в СИС, не теряя времени, подыскали ему место сотрудника резидентуры в Бейруте, продлив, таким образом, его карьеру в КГБ на восемь ценных лет. И только в 1963 году, после побега Филби, стало ясно, что подозрения американцев на его счет были обоснованны.

Найтли: Давайте еще раз взглянем на вашу жизнь. Поступили бы вы так же, если бы пришлось повторить все снова?

Филби: Непременно.

Найтли: И вы ни о чем не жалеете?

Филби: Об утрате дружеских связей. Томми Хэррис и кое-кто из близких друзей, должно быть, очень сердятся на меня, и совершенно справедливо. С профессиональной точки зрения я мог бы сработать лучше. Я совершал ошибки — дело Берджесса было одной и дорого платил за них.

Найтли: И вы не испытываете никаких угрызений совести по поводу гибели людей, которой вы способствовали? Например, албанская операция? (Филби координировал совместную операцию ЦРУ и СИС по внедрению в конце 40-х-начале 50-х годов агентов в Албании в целях поднятия там мятежа. Филби сообщил об этой операции КГБ, и агентов после приземления переловили и расстреляли.) Филби: Сожалений возникать не должно. Да, я сыграл определенную роль в срыве разработанного Западом плана по организации кровавой бойни на Балканах. Но те, кто задумал и спланировал эту операцию, также, как и я, допускали возможность кровопролития в политических целях.

Агенты, которых они направили в Албанию, были вооружены и преисполнены решимости осуществлять акты саботажа и убийства. Поэтому я не испытываю сожаления, что способствовал их уничтожению, — они знали, на что идут. Не забывайте, что ранее я также был замешан в ликвидации значительного числа гитлеровцев, внеся таким образом свой скромный вклад в победу над фашизмом.

Найтли: И вы не чувствуете никакой вины из-за отсутствия у вас патриотизма?

Филби: Патриотизм — это сложное чувство. Русские очень любят свою страну, но в течение долгих лет многие эмигрировали и начали новую жизнь за границей, хотя им недостает России. Между прочим, я думаю, что следовало бы разрешить свободный выезд из Советского Союза. Мне кажется, власти были бы удивлены тем, как мало советских граждан захотело бы выехать из страны и как много захотели бы позднее вернуться. Но это только мое личное мнение. Миллионы людей сражаются и умирают за свою страну, однако миллионы эмигрируют в поисках новой родины. Я сам потомок эмигрантов. Мои предки приехали из Дании. Когда я думаю о патриотизме, то меня озадачивают слова г-жи Тэтчер: «Я страстно люблю свою страну». О какой стране она говорит? О Финчле и Далидже? Или о Ливерпуле и Глазго? Тревор-Роупер (лорд Дейкр, историк) написал, что, по его мнению, я не нанес Англии никакого вреда. С моей точки зрения, это безусловно верно, но я был удивлен и тронут, что это верно и с его точки зрения, точки зрения правоверного тори.

Найтли: А как насчет точки зрения Малькольма Маггериджа?

Филби: Он выдвинул сумасшедшую гипотезу, заключающуюся в том, что я всегда был настроен пронацистски и переметнулся, когда осознал, что немцы на пороге поражения. Маггеридж идет против течения. Первая статья, которую он написал обо мне после моего отъезда в Москву, была довольно дружелюбной. Но другие делали то же самое. Поэтому он решил, что самый подходящий момент перейти на противоположные позиции. Много лет назад я предвидел, что он придет к католической церкви. Но с ним было интересно общаться, и я все еще чувствую к нему симпатию. Если увидите его, передайте ему от меня привет.

Найтли: Итак, Англия для вас уже ничего не значит?

Филби: О, мне бы очень хотелось съездить туда, повидать своих внуков. Но если бы мне предоставили только один шанс, я предпочел бы побывать во Франции. Там я пережил очень счастливое время. Ну а нынешняя Англия для меня чужая страна...

Мой дом здесь, и хотя здешняя жизнь имеет свои трудности, я не променяю этого дома ни на какой другой. Мне доставляет удовольствие резкая смена времен года и даже поиск дефицитных товаров.

Одним из достоинств советской социальной системы является жизнь за наличные. Здесь нет кредита, но нет и постоянного залезания в долги. Одному богу известно, что произойдет с западной экономикой, если вдруг потребуется уплатить все личные долги.

Найтли: Но ведь здесь вы принадлежите к категории привилегированных граждан как генерал КГБ?

Филби: Строго говоря, в КГБ нет военных званий, но я действительно пользуюсь привилегиями генерала. Хотя по-настоящему ценю только одну из них — первоклассное и очень быстрое медицинское обслуживание. Я знаю, что этого не должно быть, что такая привилегия должна стать правом каждого, но, честно говоря, в случае болезни мне было бы очень трудно отказаться от нее.

Найтли: Как у вас со здоровьем?

Филби: У меня аритмия, и по этому поводу я лежал в госпитале. Мне сказали, что если я буду следить за собой, беречься от сквозняков и остерегаться поднимать тяжести, то буду в полном порядке еще несколько лет.

Вернемся к вопросу о моем положении. Как вам известно, пребывание мое в нынешнем качестве имеет некоторые минусы. Сразу же после приезда ко мне приставили офицера КГБ, который несет ответственность за мою безопасность. Вопрос о поездках и путешествиях нужно было согласовывать с ним. Я сказал, что в этом нет необходимости. И тогда меня спросили: «Каковы, по вашему мнению, шансы, что западная разведка не замышляет что-то против вас?» Я ответил: «О, один из тысячи». На это мне возразили: «С этим мы не можем согласиться». Поэтому офицер безопасности постоянно при мне, и с него спросят, если со мной что-нибудь случится.

Он, например, поднял шум в связи с моей поездкой на Кубу. Он исключил воздушное путешествие из-за того, что по какой-либо причине можно изменить маршрут или совершить незапланированную посадку. Поэтому мы отправились на Кубу на русском торговом судне и прекрасно провели время. Мы шли через Ла-Манш и, будь хорошая видимость, могли бы, разглядеть мою старую приготовительную школу в Истборне.

Найтли: На Кубе вы встречались с Кастро?

Филби: Нет. Были встречи только с кубинскими коллегами, которые задали мне очень много работы.

Найтли: Давайте вернемся на минуточку к Англии? Ведь должно же быть что-то, по чему вы скучаете.

Филби: По горчице Коулманз и соусу фирмы «Ли энд Перринз».

Найтли: И все же вы стремитесь быть в курсе всего, что происходит в Англии?

Филби: Я получаю «Таймс» через контору в Ноттинг-Хилле. Однако газета поступает нерегулярно и иногда приходит настолько помятой, что перед чтением мне приходится проглаживать ее утюгом.

Кроме того, что я читаю «Таймс» и «Санди таймс» и несколько журналов, я часто слушаю Би-би-си. Иногда я ловлю передачи «Внутреннего вещания», но прием не всегда хорош и часто выступает какой-то ужасный парень, который передает не менее ужасную музыку и все говорит, говорит, говорит...

У меня пунктик в отношении современной музыки. Я тоскую по тем дням, когда в машинах не было приемников. Я в ужасе от того, что эта варварская музыка докатилась до Советского Союза. Знаете, единственным местом, где можно укрыться от ужасающего грохота современной музыки, является Сибирь. Берете с собой палатку, еду, располагаетесь на лоне дикой природы и — слушаете тишину.

Вы, вероятно, слышали о случившихся здесь беспорядках. Они произошли главным образом по вине молодых хулиганов, обалдевших от рок-музыки.

Найтли: На вашей книжной полке я видел «Охотника за шпионами». Что вы думаете об этой книге?

Филби: Я не был знаком с Райтом, хотя он утверждает, что однажды встречался со мной. Я бы удивился, если бы его рассказ о заговоре МИ-5 с целью свергнуть правительство Вильсона соответствовал действительности. Если бы такое произошло, то генеральные директора обеих служб не могли бы не узнать о нем и немедленно бы его подавили.

Найтли: Что вы думаете о Ле Карре? Филби: Я прочитал все его книги. Первые была превосходны, но последующие оказались слишком сложны для меня. Сейчас его книги сложнее любой разведывательной операции, в которой я когда-либо принимал участие.

Найтли: А как насчет вашей собственной книги («Моя тайная война», опубликованная на русском языке в 1980 году)? Какова ее судьба?

Филби: Книга имела большой успех. Она была распродана за несколько дней и позже не переиздавалась. Книга имела также очень большой успех в Чехословакии и принесла мне доход в кронах. Мы ездили в Чехословакию, чтобы потратить эти деньги, и нам там оказали весьма радушный прием.

Затем книга была опубликована в Болгарии, и там произошло примерно то же. Выгода заключалась в том, что теперь мы можем ездить за границу два раза в год — скажем, летом совершить поездку в Болгарию, а зимой еще куда-нибудь.

Найтли: А как насчет новой книги? Филби: Мне больше нечего сказать. Может, остались кое-какие технические детали, но материалы о них хранятся в архивах. Я устал от всей этой истории, с меня довольно. Естественно, она по-прежнему вызывает острый интерес у британской прессы, которая постоянно требует от своих корреспондентов, чтобы они взяли у меня интервью.

Найтли: Как вы оцениваете отношения Советского Союза с Западом в настоящее время?

Филби: На Западе часто говорят, что Советский Союз стремится доминировать в мире. Я же не могу вспомнить ни одного случая, когда кто-нибудь из советских лидеров говорил об этом. Юджин Ростоу предостерегает не спешить с ратификацией договора о РСМД. По его мнению, Западу следует подождать полгода, чтобы убедиться в том, что слова Горбачева не расходятся с делом и что за ними он не скрывает свою истинную цель — установление контроля над Западной Европой, Китаем и Японией.

Смешно слышать подобное от такого умного человека, как Юджин Ростоу. Его высказывания — просто абсурд. У нас достаточно собственных проблем, чтобы обременять себя другими.

Найтли: А как же Афганистан?

Филби: Моего совета по Афганистану не спрашивали. Если бы спросили, я бы не посоветовал вмешиваться в его внутренние дела по чисто историческим соображениям. Я бы сказал: посмотрите, что произошло там с англичанами. Не вмешивайтесь в дела афганцев.

Но и вы должны попытаться понять нашу точку зрения. Мы ладили с королем и его преемником. Афганцы это знают. Потом произошла революция 1977 года. Ее называли коммунистической, однако в действительности во главе ее стояли две соперничающие группировки. Мы оказывали им экономическую помощь и помощь оружием.

В 1979 году в Москву приезжал президент страны Hyp Мухаммед Тараки, которому был оказан торжественный прием. Он вернулся на родину, и его убили. Это положило начало периоду неопределенности. Как нам следовало поступить, чтобы ликвидировать раскол между двумя группировками и нормализовать обстановку в стране?

Мы решили ввести в Афганистан войска и держать его под контролем в течение некоторого времени до восстановления там порядка. Я не знаю, действительно ли приглашали нас туда для этой цели, однако в Кабуле несомненно были элементы, которые этого хотели. Кроме того, существовали более чем серьезные подозрения в отношении Амина, заигрывавшего с американцами.

В любом случае мы не могли терпеть американцев на пороге нашего дома. Вы можете возразить, что американцы уже расположились у порога нашего дома — в Турции. Все правильно, но мы не хотели их видеть у порога нашего дома еще и в Афганистане. И конечно, неизвестно, что бы произошло, если бы мы не ввели в Афганистан свои войска.

Сейчас мы стремимся как можно скорее вывести их оттуда, не ставя под удар наших друзей. Нам нужна абсолютная честность в решении этого важного вопроса. Найтли: Есть вопросы, которые мы не затронули? Филби: Есть. Я хочу обратить ваше внимание на одно обстоятельство. В вашей книге написано: «У Филби нет дома, нет женщины, нет убеждений». Вы видели мою квартиру и можете составить мнение о ней. И если слово «дом» вы употребили не в буквальном смысле, то вокруг этой квартиры раскинулся самый большой дом в мире, дом, площадь которого составляет более 8 миллионов квадратных миль. Нет женщины? Вы познакомились с ней. Многие мужчины позавидовали бы моему браку с такой женщиной, как Руфа. Нет убеждений? Ну уж бросьте! Только глупец станет отрицать наличие у меня убеждений.