Высота 203 м
День 26 ноября оказался несчастным для японцев. 10 000 храбрых солдат лежали убитыми или тяжело раненными на темных склонах высоты, на фортах и в траншеях, где бушевала битва; госпитали были переполнены истерзанными, искалеченными и изуродованными людьми с ужасными ранами, причиненными штыками, ручными гранатами и ружейными пулями при стрельбе с близкого расстояния. Но все эти жертвы ни на шаг не приблизили их к намеченной цели.
В атаке принимал участие весь центр и большая часть войск правого и левого флангов; люди совершенно выбились из сил после пятнадцатичасового беспрерывного, ужасного боя. Глубокое отчаяние и мрачная печаль охватили всю армию. Погода была пасмурная и душная, как бы гармонируя с настроением духа осаждающих, а необыкновенная тишина и угрюмое молчание, царившие среди японских войск, казались вдвое угнетающими после суматохи и оглушительного шума предыдущего дня.
В главной квартире это чувство отчаяния и уныния было еще более заметно, чем в войсках. Расчеты и оценка снова оказались ошибочными, способы недействительными и планы неудачными. Я совершенно был убежден, что японцы поступят также, как и после других безуспешных атак и употребят три-четыре недели на самую тщательную подготовку к новому штурму, дав отдых и попытавшись восстановить уверенность в себе. Но на этот раз они были вынуждены продолжать дело. Приказания из Токио были решительные, а генералы Фокусима и Кодама оставались здесь для наблюдения за неуклонным их выполнением. Было вполне очевидно, что вести упорную борьбу за те позиции, куда они пытались проникнуть 26 ноября, — дело безнадежное; необходимо было попытаться в других направлениях. Они поняли, что должны оставить в настоящее время всякую надежду на быстрое падение крепости и удовольствоваться взятием позиций, с которых мог быть уничтожен русский флот. Раз они это признали необходимым, сомнений о том, где должны быть сосредоточены их усилия, не было никаких. Единственной главенствующей позицией, в пределах возможного прицела и соответственного расстояния выстрела по гавани, была высота 203 м, которую они уже безуспешно атаковали в сентябре. [174]
Эта гора представляется самой высокой на большой плоской возвышенности, которая тянется к северу от гавани почти до бухты Луизы. Расположенная в центре западного края плоской возвышенности, она находится на расстоянии около 3 миль от высоты Паличжуан, под прикрытием которой стояли на якоре русские броненосцы; с ее вершины открывается превосходный вид с птичьего полета на гавань, Новый город и части Старого города.
Обладание высотой 203 м могло доставить японцам также и другие выгоды. Она вполне господствовала над фортами восточного сектора плоской возвышенности и японцы, поместив орудия на ее вершине, могли прямо обстреливать открытый узкий проход Анцзешана и разрушить находившиеся на нем батареи. Нижние укрепленные высоты и передовые позиции против восточных и южных фортов на плоской возвышенности было бы невозможно удержать и защитники их могли быть без затруднения оттеснены за валы фортов, благодаря чему, в сильной степени, сокращались осадные работы. Другими словами, высота 203 м была ключом всего западного сектора укреплений и поэтому представлялась естественным пунктом для атаки, на который японцы должны были сосредоточить все свои силы и энергию.
По природе своей эта высота была очень сильной позицией. Отделяясь от ближайших, более низких высот глубокими, узкими проходами, она поднимает свои высокие пики над всей окружающей местностью. Нижние части высоты имеют очень легкий наклон, но выше склоны во многих местах отвесные и крутые; подъем на них чрезвычайно труден. На северо-восток небольшой перешеек соединяет высоту 203 м со значительно более низкой Аказака-яма{70}, которая также была сильно укреплена и, с ее продольным положением к главной высоте, имела огромное значение для защитников. С сильными укреплениями долговременного типа высоты эти могли бы стать действительно неприступными. Русские или упустили из вида их огромную важность или не имели времени и средств построить здесь настоящие форты, но даже с укреплениями временного типа, естественная их сила была такова, что вынудила японцев вести девятидневную, почти беспрерывную борьбу и овладение ими стоило им свыше 8000 человек. Только лишь потратив более 4000 снарядов для полного разрушения траншей, они смогли овладеть этим укреплением. На достаточно сильных, чтобы выдержать такой огонь фортах, — как, например, на Эрлунге и других фортах долговременного типа на восточном горном кряже, — японцы, возможно, потерпели бы полную неудачу при взятии позиций штурмом и проведении к ней подземного хода через твердую скалу; даже, если бы все шло хорошо на овладение ими потребовалось бы много месяцев.
На каждом пике высоты 203 м имелся небольшой форт, а вокруг фронта и флангов был построен двойной ряд траншей, усиленных крепкими проволочными заграждениями. Форты и траншеи были построены одинаковым способом: на сваях из тяжелого строевого леса [175] устраивалась крыша из брусьев 8 х 14 дюймов, покрытая большими полудюймовыми стальными листами; сверху этого толстого слоя наваливались мешки с песком.
Прочные брустверы из земляных мешков доводились прямо до крыши и амбразуры были защищены стальными листами в полдюйма, площадью в 12 дюймов, с крестообразным отверстием, проделанным для ружья. На двух фортах углы были укреплены рельсами. За гребнем высоты были построены крепкие блиндажи, где значительное количество резервов могло держаться наготове и от них были проведены широкие, непробиваемые снарядами проходы к каждому из фортов. Укрепления на Аказака-яме были сооружены по тому же способу.
Работа японских саперов у высоты 203 м была очень тяжелая. Внизу по склонам высоты, на другой стороне узкой долины надо было вырыть очень глубокие и широкие апроши и снабдить их чрезвычайно толстыми брустверами, чтобы противостоять тяжелому артиллерийскому огню, который мог быть направлен прямо на нас с Тайангку и Лаотешана. В конце долины японцы могли на коротком расстоянии воспользоваться глубокой лощиной, но вверху, по отвесным склонам высоты 203 м, где почва была очень твердая, работа, при опустошительном огне с траншей и Аказака-ямы, представлялась крайне трудной и опасной. Одна линия апрошей была сооружена по направлению к юго-западному пику и здесь тесно примкнула к нижним траншеям. Против северо-восточного пика были прорыты две апроши, но подвергаясь продольному огню с Аказака-ямы, саперы здесь работали медленнее, так что 27 ноября головные части сап были еще на расстоянии около 175 ярдов от расположенного на пике форта. Сапы, ведшиеся по направлению к Аказаке-яма, были также далеко еще не закончены. Японцы осознавали, что они еще не готовы к атаке, но по странному капризу судьбы они, наученные уже горьким опытом во время прежних безумных и преждевременных атак, вынуждены были [176] под давлением извне и против собственного убеждения приступить снова к штурму.
Атаки начались в 7 ч 27 ноября и продолжались днем и ночью с неослабной яростью до 30 ноября, с переменным счастьем, но в конечном результате русские удержали обладание пиками и тылом высоты, а японцы были оттеснены снова назад к их параллелям и апрошам. Двойные ряды траншей оставались незанятыми обеими сторонами и были совершенно сравнены с землей японскими 11-дюймовыми снарядами.
В течение первых четырех дней декабря здесь происходили продолжительные схватки, было много небольших атак и контратак, но надлежаще организованных штурмов в больших размерах не было; японцы, главным образом, были заняты окончанием устройства сап. Против юго-западного пика апроши были проведены за двумя рядами траншей к пункту, откуда открывался великолепный вид на город и гавань и, чтобы овладеть и удержать это небольшое пространство, японцы должны были сражаться с величайшим упорством и понесли потрясающий урон. Теперь они старательно работали над укреплением этого места, дабы русские не могли их снова выбить отсюда. Даже если бы им не удалось овладеть всей позицией, они намерены были отстаивать всеми силами эти несколько ярдов. Это было все, в чем они нуждались, — небольшое пространство для двух, даже одного человека с телефоном, чтобы наблюдать и корректировать стрельбу по городу и неприятельским военным кораблям.
В полдень 5 декабря работы по проведению сап были закончены и японцы приступили к окончательному штурму высоты 203 м. После самого бешеного двенадцатичасового боя высота была взята штурмом в 4 ч 6 декабря. Сильные демонстрации против восточных фортов помешали русским воспользоваться подкреплениями с этого сектора и все время под огнем на высоте 203 м действовали одни и те же части войск. Потери русских были очень серьезные — свыше 4000 убитых и раненых; долгий, жестокий бой наконец выбил защитников из сил и заставил их свалиться от страшного напряжения.
Детальное описание всех различных приступов и натисков, а равно и всех русских контратак, представляет мало интереса. Почти все они были совершены по одному и тому же шаблону. Тяжесть боя вынесли на себе 1-й, 15-й и 38-й полки второго резерва. По истечение суток были посланы войска вновь прибывшей 7-й дивизии в постоянно увеличивавшемся количестве, пока вся дивизия не приняла участия в бое. Страшное испытание постигло этих молодых солдат, никогда ранее не видевших сражений: принять участие в штурме этих грозных позиций на крутых, защищенных проволочными заграждениями склонах высот, где сотнями и тысячами уже лежали их товарищи, безбожно искалеченные и изуродованные, где земля стала скользкой от крови и где на каждом шагу они наталкивались на страшные, душераздирающие картины. Бой у высоты 203 м и Аказака-ямы, ввиду широкого применения сильно разрывных снарядов и бомб, был еще ужаснее, чем в каком-либо другом месте перед Порт-Артуром, и люди сражались так отчаянно и свирепо не только потому, что обе стороны [177] вполне понимали важность овладения и удержания позиции, но также, ввиду ужасных, бесчеловечных средств истребления, которые применялись противниками и действовали на них так, что они превращались в диких зверей.
Несколько раз японцам удавалось овладевать частями высоты, но русские снова выбивали их контратакой, производившейся с самой неистовой энергией, причем главным оружием были ручные гранаты. Дважды японцы на короткое время овладевали всей высотой; но в первом случае сильный отряд моряков, наступая в штыки с криками «ура», заставил японцев обратиться в бегство, не ожидая приказания; в следующий раз, как только русские очистили позицию, начался такой [178] обстрел высоты из орудий крупных калибров, в особенности с Тайангку, а также с Анцзешана, Итцзешана, Лаотешана и других батарейных позиций, что японцы не могли удержаться и должны были отступить к своим сапам, а тем временем русские снова заняли высоту.
Японцы со своей стороны бомбардировали большими гаубицами с наивысшей энергией. Как я упомянул, было сделано свыше 4000 выстрелов, и действие этих огромных снарядов и сильных взрывов на временные укрепления было ужасным.
Трубки снарядов действовали лишь при ударе о твердый грунт; снаряды последовательно прибивали землю и мешки с песком на кровле блиндажей и разрывались уже при столкновении со стальными листами. Разрыв был так силен, что ломал и отбрасывал их в сторону, разбивал крепкие бревна и разбрасывал их по всем направлениям. Во время атак 28 ноября японцы приносили ведра керосина, обливали им бревна, мешки с песком в блиндажах и зажигали; но когда атаки отражались, русские снова занимали траншеи и оставались в развалинах, несмотря на жар и дым.
У Аказака-ямы, где атаки велись, главным образом, 7-й дивизией, японцы не могли продвинуться вперед более, чем у высоты 203 м и история сражения на обеих этих высотах, почти совершенно сходных, состояла из ряда атак и контратак, в которых ручные гранаты и сильно разрывающиеся{71} снаряды играли главную роль.
Расположение высоты, с которой можно вести обстрел продольным огнем, являлось весьма важным для русских, помогая им отражать атаки на высоту 203 м. Так, например, 28 ноября отряд, численностью около 400 японцев, был сосредоточен на параллели, где они были совершенно укрыты от огня с какой-либо части высоты и чувствовали себя в полной безопасности. Но русские матросы на Аказака-яме поставили два пулемета на позициях, с которых они могли обстреливать параллель прямым огнем и, прежде чем японцы обнаружили их, сразу открыли огонь. Японцы совершенно беспечно сидели битком набитые в узком пространстве, как вдруг на них полилась лавина свинца. В несколько секунд траншея превратилась в настоящий ад, в кипящую массу людей, где бились яростно, чтобы оттолкнуть друг друга, топтали раненых, карабкались по грудам трупов, которые загораживали вход или пытались вырваться по краю параллели вниз к лишенной прикрытия стороне высоты. Но пулеметы Максима делали свое дело, и в течение нескольких минут весь отряд был совершенно стерт с лица земли; несколько солдат было убито наповал, когда они бежали вниз к склону высоты, но почти все остальные погибли в узкой траншее. Японцам потребовалось несколько дней, чтобы разобрать и унести кучи трупов.
Хотя пулеметы играли важную роль в сражении, а ружья и даже штыки также деятельно применялись, но битва у высоты 203 м, ведшаяся, главным образом, посредством ручных гранат и сильно разрывающихся снарядов, представлялась каким-то триумфом, апофеозом [179] динамита, пироксилина и мелинита. В сомкнутом строю солдаты бросали свои ружья, полагаясь исключительно на ручные гранаты и небезосновательно, как мне кажется, так как действие этого новейшего адского оружия огромное и наводит ужас даже на самых храбрых.
Несколько дней спустя после взятия позиций я бродил по полю битвы и имел случай видеть и убедиться в этом.
Через глубокие сапы, над которыми разрывались еще шальные русские шрапнели, я прошел первую часть дороги, но внизу в траншее ничего не было видно, так что я вылез из нее и стал карабкаться по склону высоты. На нижних откосах большая часть трупов была убрана и я поднялся почти наполовину к вершине, пока не получил предупреждения о том, что меня ожидало.
Первая вещь, которая привлекла мое внимание, была обыкновенная японская фуражка, лежавшая на земле. Я поднял ее, она показалась тяжелой, затем, взглянув ближе, я немедленно ее отбросил: в ней был скальп и часть мозгов солдата, которому она принадлежала.
Вскоре после этого я дошел до небольшого рва перед нижними проволочными заграждениями, которые были придавлены к земле снарядами, а проволока была скручена и спутана в бесформенную груду. 15 или 20 трупов лежали здесь в навалку: очевидно люди искали убежища на короткое время в неглубоком рву, желая перевести дух и докарабкаться до траншей, когда в середину этой группы попала динамитная граната, которая всех их убила и теперь они здесь лежали так перемешавшись, что трудно было догадаться, какая часть тела кому принадлежала. Силой взрыва было разорвано в клочки их обмундирование; одни лишь башмаки, сапоги и носки остались целыми, а в одном или двух случаях я заметил кожаный пояс вокруг талии солдата, вся остальная одежда была сорвана.
Я не видел ни одного трупа, у которого, по крайней мере, одна жизненная часть тела не была бы оторвана; у большинства не хватало руки или ноги; одни лежали с распоротым желудком или развороченной грудью, другие совсем без головы; одна голова откатилась на несколько шагов, отвратительно оскалив зубы. Все эти трупы или части трупов сбились в кучу высотой в 4 или 5 футов, в самом отчаянном беспорядке. Из этой пирамиды рук и ног выделялась рука с кистью и пальцами, простертыми к небу, как бы в безмолвной мольбе.
Далее к югу прямо под проволочными заграждениями тела лежали уже не десятками, а сотнями, все небольшими кучами в пятнадцать или двадцать человек; от разрыва каждой ручной гранаты или снаряда, брошенного в середину атакующего отряда, трупы разрывались на куски и получился вид какого-то рагу из изуродованных человеческих тел и оторванных частей в соусе из крови, мозгов и внутренностей. Лица трупов не были обезображены до неузнаваемости и почти все носили выражение ужаса, вообще вся эта картина представлялась донельзя страшной.
Много мертвых тел лежало по одиночке на склонах высоты, а оторванные части тела валялись почти повсюду. Казалось странным, что действие разрыва было так строго рассчитано. Я видел людей с оторванной головой, рукой или ногой, а между тем остальная часть тела [180] оказывалась неповрежденной. Голова одного солдата была разрезана пополам от темени до подбородка, точно пилой, причем правая половина была абсолютно нетронута, а левая совершенно исковеркана.
Таково было действие сильно разрывающихся снарядов, которые очень часто разлетались на тонкие, похожие на нож, осколки, свиставшие по воздуху с огромной силой и приносившие смерть этим беднягам. Я видел еще человека, разрезанного пополам у пояса, в него должно быть попал весь снаряд; верхняя часть тела лежала, не имея никаких повреждений, от нижней же не осталось и следа.
Траншеи, как я упоминал, были совершенно сровнены с землей; только кучи насыпанной мягкой земли, перемешанной с щепками от бревен и остатками сгоревших мешков давали некоторое указание на то, что здесь находились укрепления. Из этих обломков высовывались отовсюду части тел, доказывающие как упорно защитники отстаивали свои позиции и как неустрашимо атаковали их японцы. Сотни храбрых солдат были погребены в этих тесных могилах, вырытых русскими, а японские снаряды наполняли их снова доверху мертвыми телами.
Картины, которые я видел на поле сражения, были достаточно жестокие, но те, что я наблюдал в госпиталях были еще ужаснее и они до сих пор меня преследуют во сне. На самом деле люди, лежавшие мертвыми на склонах и в траншеях высоты 203 м, не испытывали уже страданий; они умирали, хотя и страшно, но сразу и потому легче. Но оставшиеся в живых, те, кого не убило на месте, эти остатки людей, которые страдали в предсмертной агонии по несколько недель или те, которые вынуждены жить, или, лучше сказать, влачить существование годами, подправленные и залеченные искусными хирургами, как будто похожие на живые существа, без рук и ног, часто слепые, с искалеченными телами и совершенно расстроенной нервной системой от ужасного потрясения — вот те люди, которых надо пожалеть. Я видел их — но что же, ничего не поделаешь... [181]