Стратегия союзников к северу от Сены
К середине августа 1944 года положение немцев во Франции было отчаянным.
25 августа пал Париж, и в вышедшей на следующий день сводке штаба Верховного главнокомандования говорилось:
«После двух с половиной месяцев ожесточенных боев, завершившихся для немцев кровавой баней, превосходившей даже их экстравагантные вкусы, окончание войны в Европе стало близким, почти осязаемым. Немецкие силы на западе разгромлены, Париж вновь принадлежит Франции, а армии союзников идут к границам рейха».
Изданные вскоре после этого оперативные инструкции штаба Верховного главнокомандования начинались следующими словами:
«В сопротивлении противника по всему фронту отмечаются признаки краха. Оставшиеся у него силы, составляющие, по оценкам, эквивалент двух слабых танковых и девяти пехотных дивизий, сосредоточились к северо-западу от Арденн, но они дезорганизованы, отступают и вряд ли способны оказать сколько-нибудь значимое сопротивление, если не получат передышки. К югу от Арденн силы противника равны, по оценкам, двум мотопехотным и четырем слабым пехотным дивизиям. В составе разнородных войск, отступающих с юго-запада Франции, могут насчитываться примерно сто тысяч человек, но их боеспособность оценивается как эквивалент примерно одной дивизии. Силы, равные половине танковой и двум пехотным дивизиям, отступают к северу по долине Роны. Единственный способ, с помощью [278] которого противник может помешать нашему вступлению в Германию, состоит в усилении его отступающих сил за счет дивизий из Германии и с других фронтов и в укреплении этими силами наиболее важных секторов линии Зигфрида. Вряд ли он сможет сделать это вовремя и в достаточных масштабах».
Так обстояло дело. С моей точки зрения, окончание войны в Европе было, безусловно, «почти осязаемым». Но теперь требовались быстрые решения и, прежде всего, план. А у нас, насколько я мог знать, плана не было. Мы втянули в Нормандскую битву почти все дивизии, имевшиеся у немцев во Франции; мы вынудили противника к сражению к югу от Сены и там нанесли ему решительное поражение. Сражение решает все, но оно должно быть доведено до конца.
У меня был готовый план и, еще до завершения боев в Нормандии, я решил повидаться с Бредли и попытаться заручиться его согласием. 17 августа мой тактический штаб находился в Ле-Бени-Бокаж, и именно в этот день я вылетел в штаб Бредли, находившийся к северу от Фужера. Я предложил ему следующий общий план:
«1. После форсирования Сены 12-я и 21-я группы армий должны действовать вместе, как единый кулак из примерно сорока дивизий, настолько сильный, что ему нечего будет опасаться. Эти силы должны двигаться на северо-восток. 2. На западном фланге 21-я группа армий должна очистить побережье Ла-Манша и Па-де-Кале, Западную Фландрию, занять Антверпен и юг Голландии. 3. 12-я группа армий образует восточный фланг наступления, и ее правый фланг идет на Арденны, в направлении Аахена и Кельна. 4. Основная цель наступления — Париж. Крупные силы американцев располагаются в районе Орлеан — Труа — Шалон — Реймс — Лаон, их правый фланг идет назад по Луаре в направлении Нанта. 5. Силы «Драгуна» подходят с юга Франции и направляются на Нанси и Саар. Мы сами не должны выдвигаться правым флангом на воссоединение с ними, чтобы не нарушить собственную стратегию. [279] 6. Главная задача наступления — сосредоточить крупную группировку ВВС в Бельгии, создать плацдармы за Рейном до наступления зимы и быстро занять Рур».
Можно сказать, что это был немецкий «план Шлиффена» 1914 года наоборот, с той лишь разницей, что теперь он должен был быть обращен против разбитого и дезорганизованного противника. Его успех зависел от сосредоточения сил союзников и, следовательно, от сохранения ресурсов на левом фланге. Бредли полностью принял этот основной план.
20 августа Эйзенхауэр провел совещание своего штаба в Нормандии для обсуждения предложений по дальнейшему ведению войны. На совещании присутствовал мой начальник штаба. Был принят ряд решений. Вкратце они состояли в следующем:
а) изменить к 1 сентября систему командования, чтобы Эйзенхауэр лично возглавил командование группами армий;
б) направить 12-ю группу армий на Мец и Саар, где они соединятся с силами «Драгуна».
Затем штаб начал разрабатывать директиву, которую собирался послать мне. Де Гинган предложил посоветоваться со мной до того, как будут предприняты какие-либо действия, с ним согласились, и в тот же вечер он прибыл в мой тактический штаб.
Поскольку я не одобрил принятых решений, я отправил де Гингана снова к Эйзенхауэру с моими замечаниями. 22 августа он в течение двух часов пытался убедить Эйзенхауэра по некоторым принципиальным вопросам. Он передал Эйзенхауэру мои записки и сказал ему, что 17 августа Бредли выразил полное согласие с предложенным мною планом. Вот что я писал:
«1. Самый быстрый путь к победе в этой войне состоит в том, чтобы крупная группировка союзнических войск наступала в северном направлении, очистила побережье до Антверпена, разместила мощные ВВС в Бельгии и далее наступала на Рур. 2. Группировка должна действовать как единое целое, в тесном взаимодействии, и располагать достаточными силами для скорейшего завершения операции. [280] 3. Для успеха наземных операций жизненно важное значение имеет единство командования и контроля. Эту работу должен полностью осуществлять один человек. 4. Великая победа на северо-западе Франции была завоевана под единоличным командованием. Только таким образом могут быть завоеваны и все дальнейшие победы. Если допустить, чтобы контроль за проведением операций осуществляли штабисты, вероятность быстрого успеха будет поставлена под угрозу. 5. Изменение системы командования сейчас, после одержанной крупной победы, будет означать затягивание войны».
Де Гинган передал мне результаты своих переговоров с Эйзенхауэром (они были отрицательными), и я решил, что должен повидаться с ним лично. Поэтому я спросил, не сможет ли он приехать и пообедать со мной в моем тактическом штабе на следующий день, 23 августа, в Конде-сюр-Нуаро. Эйзенхауэр с радостью согласился.
Мне очень хотелось еще раз переговорить с Бредли до встречи с Эйзенхауэром. Он перевел свой штаб в Лаваль, и я полетел туда рано утром 23 августа. К моему удивлению, Бредли изменил свою точку зрения, 17 августа он соглашался со мной, а 23-го он горячо отстаивал идею направления главного удара групп армий на восток, на Мец и Саар. Я вернулся в свой штаб вовремя, чтобы встретить Эйзенхауэра, который привез с собой Беделла Смита: я увидел Беделла в первый раз после отъезда из Англии в ночь на 6 июня.
Я спросил Эйзенхауэра, не можем ли мы с ним переговорить с глазу на глаз, поскольку я хочу узнать его мнение по некоторым принципиальным и жизненно важным вопросам; после этого обсуждения к нам сможет присоединиться его начальник штаба. Он согласился, и мы в течение часа говорили наедине. Я изложил ему свою точку зрения относительно острой необходимости выработки твердого и четкого плана. Я сказал, что мы должны решить, где именно будет нанесен главный удар, а затем собрать в этом районе достаточные силы, чтобы быть уверенными в быстром достижении решающих результатов. Я уделил особое внимание ситуации со снабжением и сказал, что скоро наши коммуникации растянутся, нам следует сосредоточить запасы горючего [281] и боеприпасов за линией наступления, а если мы распределим их по всему фронту, то нам не удастся добиться решающих результатов. Затем я описал ему предложенный мною план, с которым ранее согласился Бредли. Я показал все детали плана на карте и подчеркнул, что он дает нам большие шансы на успех.
Я сказал, что, если он примет стратегию ведения боев по всему фронту, с наступлением по всей линии и непрерывными сражениями, наступление неизбежно замедлится, у немцев появится время для восстановления сил, и война будет продолжаться всю зиму и большую часть 1945 года.
Я также сказал, что ему как главнокомандующему не следует заниматься наземными операциями и брать на себя командование сухопутными силами. Верховный главнокомандующий должен занимать позицию надо всеми, чтобы иметь возможность объективно оценивать ситуацию в целом — то есть все, имеющее отношение к наземным, морским, воздушным операциям, гражданскому контролю, политическим проблемам и так далее. Кто-то должен руководить наземным сражением от его имени. Мы одержали великую победу в Нормандии благодаря единому командованию сухопутными войсками, а не вопреки ему. Я сказал, что этот вопрос настолько важен, что, если его заботит американское общественное мнение, он должен передать общее командование Бредли, и я буду счастлив служить под его руководством. Это предложение привело к тому, что Эйзенхауэр сразу отказался от своего намерения делать что-либо подобное.
После дальнейших переговоров Эйзенхауэр согласился, что 21-я группа армий недостаточно сильна, чтобы самостоятельно осуществить наступление на северном направлении. Он согласился с тем, что американцы должны оказать любую необходимую помощь. Он согласился и с тем, что задача по координации и общему руководству операциями на северном направлении должна осуществляться одним командующим: мной.
Я сказал, что хочу, чтобы американская армия, состоящая как минимум из двенадцати дивизий, наступала на правом фланге 21-й группы армий. Он ответил, что если это будет сделано, тогда в составе 12-й группы армий останется только одна американская армия, и это вызовет недовольство общественного мнения в США. [282]
Я спросил его, почему общественное мнение должно заставить нас принимать совершенно неразумные военные решения. Может быть, я зашел слишком далеко, навязывая ему свой план, и не придал достаточного значения тяжелому политическому бремени, лежавшему на его плечах. Чтобы принять мой план, ему надо было остановить «человека с мячом» — Паттона и его 3-ю американскую армию. Оглядываясь назад, я часто задавался вопросом, достаточно ли внимательно я отнесся к замечаниям Эйзенхауэра, прежде чем отвергнуть их. Думаю, что да. В любом случае он слушал меня спокойно. Сейчас Айк стал одним из самых близких моих друзей, и я никогда не устану восхищаться терпением и выдержкой, проявленными им в тот день.
Однако мои возражения не принесли результата. Была принята стратегия «широкого фронта», и 12-й группе армий, продвигавшейся вперед на левом фланге, чтобы оказать поддержку 21-й группе армий, пришлось направить свои основные усилия на восток, к Мецу и Саару. Мне оставили полномочия для осуществления «координации операций» между 21-й группой армий и левым крылом 12-й группы; термин «командование операцией» из директивы убрали. Но более поздняя директива, изданная Эйзенхауэром после принятия им прямого командования наземными войсками, определила, что 12-я группа армий должна обеспечить своим соединениям, действующим в Руре на моем правом фланге, «адекватное снабжение».
Вот так мы все приготовились форсировать Сену и пойти дальше — каждый своим путем.
Оптимизм витал в воздухе, все рвались вперед, а Верховный главнокомандующий подгонял всех по всему фронту. Все должны были постоянно сражаться. Но дело осложнялось тем, что нам не хватало фундаментального плана, который рассматривал бы театр военных действий как одно целое. Теперь наша стратегия состояла в том, чтобы стать «разрозненной». Я твердо настроился на то, чтобы до конца сыграть свою роль в этом деле: британские силы покажут, как уже показывали, что, когда дело доходит до маневренных боев, они воюют не хуже других. Но я испытывал большие опасения. Мой опыт боевых действий говорил о том, что мы не сможем и дальше вести себя таким образом и что нам придется столкнуться с долгой зимней кампанией [283] со всеми вытекающими из нее последствиями для британского народа.
В разгар всех этих волнений и разочарований, вечером 31 августа, я получил от премьер-министра послание следующего содержания:
«Мне доставляет огромное удовольствие сообщить Вам, что, по моему представлению, Его Величество милостиво согласился на присвоение Вам с 1 сентября звания фельдмаршала, признав тем самым Ваши выдающиеся заслуги в незабываемой и, может быть, решающей битве во Франции, которой Вы лично руководили».
Позже сэр Ален Лассельс, тогдашний личный секретарь короля, рассказал мне следующую историю о том, в каких обстоятельствах был подписан указ о присвоении мне звания фельдмаршала. В конце августа премьер-министр вернулся из Италии, и доктора уложили его в постель, поскольку у него повысилась температура до 39,4 градуса. Утром 31 августа король в сопровождении сэра Алена Лассельса приехал во флигель в Сториз-Гейт, где лежал премьер-министр, и нашел его в отличном настроении, одетым в роскошный бледно-голубой халат восточного покроя. Премьер-министр подал королю уже приготовленное представление и попросил тут же подписать его — что король и сделал, использовав в качестве стола подушку. Интересно было бы узнать, случалось ли ранее, чтобы британский генерал был произведен в фельдмаршалы в разгар боев, а постановление об этом монарх подписывал бы на подушке премьер-министра?
Уже второй раз за время войны я получал повышение во время боевых действий. Би-би-си сообщила об этом в выпуске новостей на следующее утро. Очень характерно, что сразу же после этого Эйзенхауэр направил мне телеграмму с искренними и горячими поздравлениями.
Чем больше я размышлял над тем, что мы готовились предпринять, тем больше убеждался в том, что это неправильно. Британская экономика и ситуация с людскими ресурсами требовали победы в 1944 году — никак не позже. Война ложилась тяжелым бременем и на население Великобритании; мы должны были завершить [284] ее как можно скорее. Наше «должны» отличалось от «должны» американского: разница заключалась как в степени срочности, так и в самой доктрине. Американские генералы не понимали этого — на территории их страны никогда не велись войны. Почему мы должны были отказываться от всего в угоду американскому общественному мнению и американским предвыборным интересам (1944 год был в США годом президентских выборов)? Стратегия, которую нам предлагалось принять, означала бы большие потери убитыми и ранеными. Развертывание армий по широкому фронту производилось вовсе не в интересах безопасности; наш южный фланг был вполне надежен, и его можно было удерживать практически силами одной авиации, с небольшой наземной поддержкой. Если «Драгун» чего и добился, то хотя бы этого. В моих предложениях не было ничего рискованного. И мой план давал единственную возможность быстро довести войну до конца.
Мой офицер связи в штабе Бредли сообщал мне, что американские силы на моем правом фланге не получили приоритета в снабжении. План Эйзенхауэра по осуществлению двух прорывов (одного на Рур, другого на Саар) предполагал разделение всего — войск, авиации, снабжения, транспорта, подвижного состава и т. д. Мы отказывались от принципа сосредоточения усилий.
Штаб Эйзенхауэра размещался в Гранвилле, на западной стороне Шербурского полуострова. Может быть, это место подходило для Верховного главнокомандующего, но оно было совершенно бесполезным для командующего наземными силами, которому надлежало держать руку на пульсе своих войск и принимать быстрые решения в постоянно меняющейся обстановке. Он находился более чем в четырехстах милях за линией фронта. Более того, у него разболелось колено, и он лежал. Между его штабом, штабом Бредли и мной не было ни телефонного сообщения, ни связи по радио. По сути дела, в первые дни сентября он, насколько я мог видеть, не имел никакой связи с войсками, ведущими наземные операции.
Я решил еще раз обратиться к Эйзенхауэру и попытаться добиться принятия разумного плана. 4 сентября, в тот день, когда мы заняли Антверпен и Лувен, я направил ему следующее послание: [285]
«Хотелось бы представить Вам некоторые аспекты будущей операции и изложить свою точку зрения. 1. Считаю, что в настоящее время мы достигли стадии, когда одно по-настоящему мощное и решительное наступление на Берлин вполне может увенчаться успехом и, таким образом, положить конец войне с Германией. 2. У нас недостаточно ресурсов для осуществления двух мощных прорывов. 3. Выбранное направление наступления необходимо подкрепить всеми имеющимися ресурсами без ограничений, а любая другая операция должна проводиться максимально эффективно в опоре на оставшиеся ресурсы. 4. Существует только два возможных направления для наступления: один через Рур, другой — через Саар. 5. Я считаю, что наилучшие и скорейшие результаты принесет наступление на северном направлении, через Рур. 6. Фактор времени играет жизненно важную роль, и решение о направлении прорыва должно быть принято незамедлительно, после чего следует приступить к осуществлению п. 3. 7. Если мы попытаемся принять компромиссное решение при выборе направления, ни одно из наступлений не будет достаточно мощным, и тем самым мы затянем войну. 8. Я считаю проблему в вышеизложенном виде очень простой и ясной. 9. Ввиду жизненной важности этого дела я уверен, что Вы согласитесь с необходимостью скорейшего принятия решения по вышеприведенным вопросам. Если Вы собираетесь в наши края, может быть, Вы заедете, чтобы обсудить их. Если это так, то с радостью пообедаю с Вами завтра. Не думаю, что сам я могу сейчас оставить район боевых действий».
Фактически на тот момент мы уже почти упустили время. Уже началось наступление на Саар, а Паттону выделили необходимые ресурсы для наступления на Мец. На моем правом фланге 1-я американская армия оказалась вынужденной прикрывать продвижение Паттона, и в результате не могла поддерживать мои операции, как ей было приказано. Но, если бы нам удалось быстро принять какое-то решение, что-то еще можно было бы спасти. [286]
Эйзенхауэр получил мое послание 5 сентября. В тот же день в 7.45 утра он направил мне ответ. Связь с его передовым штабом в Гранвилле работала так плохо, что этот ответ пришел двумя частями. Сначала, в 9 часов утра 7 сентября, пришли пп. 3 и 4, а пп. 1 и 2 дошли до меня в 10.15 утра 9 сентября. Я привожу текст послания полностью, после того как все части собрали воедино:
«1-я часть (получена в 10.15 9 сентября 1944 г.) 1. Полностью принимая Вашу концепцию мощного и решительного наступления на Берлин, я не согласен с тем, что мы должны начать его немедленно, отказавшись от всех прочих маневров. 2. Основные силы немецкой армии, находившиеся на Западном фронте, разгромлены. Следует немедленно воспользоваться достигнутыми успехами и быстро прорвать линию Зигфрида, широким фронтом форсировать Рейн и занять Саар и Рур. Я собираюсь сделать это как можно скорее. Это позволит нам прочно закрепиться в двух главных промышленных районах Германии и в значительной мере разрушит ее возможности вести войну, какой бы дальнейший ход ни приняли события. Это также поможет отрезать силы, отступающие сейчас из юго-восточной части Франции. Более того, это обеспечит нам свободу действий на любом направлении и заставит противника рассредоточить по широкому фронту все силы, которые он сможет собрать для защиты на западном направлении. 2-я часть (получена в 9.00 7 сентября 1944 г.) 3. Продвигаясь вперед, мы откроем порты Гавра и Антверпена, необходимые для поддержки мощного наступления в глубь Германии. Никакая перегруппировка ресурсов, имеющихся у нас в настоящее время, не обеспечит адекватную поддержку наступлению на Берлин. 4. Я намерен занять прежде всего Саар и Рур, и к тому времени, когда мы осуществим это, Гавр и Антверпен окажутся в состоянии поддерживать одно или оба наступления, о которых Вы пишете. В этой связи я всегда отдавал и по-прежнему отдаю приоритет Руру (повторяю — Руру) и северному направлению наступления, о чем говорится в моей вчерашней директиве, разминувшейся [287] с вашей телеграммой. Локомотивы и подвижной состав перемещаются в соответствии с этим приоритетным направлением, чтобы поддержать темп наступления ваших войск, а также войск Бредли к северо-востоку от Арденн. Пожалуйста, сообщите мне немедленно, что еще нужно Вам для этого наступления».
7 сентября я получил только 2-ю часть ответа, но этого мне хватило, чтобы понять, что необходимое решение вряд ли будет принято. Поэтому я написал ему следующее:
«Только что получил пп. 3 и 4 Вашего послания от 5 сентября. Первая часть еще не дошла, так что я не знаю, что в ней содержится. Мое снабжение ограничено до предела. Первая партия из 18 локомотивов только что поступила, в отношении остальных все неопределенно. Мне требуется перебрасывать по воздуху до 1000 тонн ежедневно в Дуэ или в Брюссель, а за последние два дня в общей сложности было переброшено только 705 тонн. Мои транспортные средства рассчитаны на работу в радиусе 150 миль от портов, а я нахожусь сейчас более чем в 300 милях от Байё. Для того чтобы сохранить транспорт, я ограничил поставки во Францию до 6000 тонн в день, что составляет половину от потребляемого, и так я долго не протяну. Таким образом, ясно, что, находясь в настоящее время в Байё, я не могу занять Рур. Как только в моем распоряжении окажется работающий порт в Па-де-Кале, мне потребуется дополнительно примерно 2500 трехтонных грузовиков плюс гарантированный воздушный мост со средней мощностью минимум 1000 тонн в день, чтобы я мог идти на Рур и далее на Берлин. При всем уважении к п. 3 Вашего письма, сообщаю, что перегруппировка имеющихся у нас ресурсов любого вида может обеспечить адекватную поддержку одного наступления на Берлин. В письме такого рода очень трудно объяснить все. Вы не могли бы приехать поговорить со мной?»
Тем временем я обсуждал с Бредли сложную ситуацию с нашим снабжением, и мы пришли к общему выводу, что для поддержки наступления нам необходимо отменить все планы воздушных десантов и бросить все имеющиеся самолеты на транспортную [288] работу. Эта жертва была не так уж велика, потому что скорость нашего наступления после форсирования Сены настолько возросла, что нам уже не требовалась помощь парашютно-десантных войск. Мое внимание было приковано к Рейну и Руру с момента победоносного завершения битвы за Нормандию; я знал, что нам потребуются все наши военно-воздушные резервы, чтобы обеспечить форсирование Мааса и Рейна. В мое распоряжение передали 1-й объединенный воздушно-десантный корпус, и 3 сентября, в день освобождения Брюсселя, я пригласил его командующего (генерала Браунинга), чтобы обсудить с ним главное направление продвижения к Рейну и самые подходящие места для выброски воздушно-десантных дивизий.
9 сентября мне поступила из Лондона информация, что накануне по Англии нанесли первые удары ракетами «Фау-2»; имелись подозрения, что они были запущены из районов вблизи Роттердама и Амстердама, и меня спрашивали, когда я смогу окружить эти районы. Насколько я понимал, это определяло направление моих действий по обеспечению форсирования Мааса и Рейна; мне следовало идти на Арнем. Утром 10 сентября ко мне снова приехали Демпси и Браунинг, чтобы обсудить Арнемскую операцию; однако я понимал, что при принятии решения о предстоящих действиях нас будет ограничивать ситуация со снабжением.
В ответ на мою просьбу, высказанную тремя днями ранее, к вечеру 10 сентября Эйзенхауэр прилетел в Брюссель. С ним был Теддер, и мы хорошо поговорили в самолете Эйзенхауэра; выйти из него он не мог, так как все еще сильно хромал.
Я полностью обрисовал свою ситуацию. Я рассказал ему о том, что по Англии стали наносить удары ракетами «Фау-2», и о том, откуда их запускали. Он сказал, что всегда стремился отдавать приоритет наступлению на Рур и северному направлению удара и что именно это сейчас и претворяется в жизнь. Я ответил, что это не претворяется в жизнь. Тогда он сказал, что, говоря о приоритете, он не имеет в виду «абсолютный приоритет» и ни в коем случае не стремится к ослаблению наступления на Саар. Я рассказал ему об усилении сопротивления противника на линии Альберт-канала, о том, что нам постоянно требуется горючее и снаряжение, и о том, что мы расходуем их больше, чем [289] получаем. Становилось ясно, что я не смогу начать широкомасштабную операцию в направлении Арнема так быстро, как предполагалось, и в результате противник получит время для восстановления сил. С момента форсирования Сены мой штаб переместился в северном направлении, а штаб Бредли — к востоку. Наземные боевые действия велись несогласованно и беспорядочно. Я сказал, что до тех пор, пока он будет вести наступление на двух направлениях, деля между ними снабжение, успеха нам не добиться. Я указал, что Антверпен, а также подступы к порту, еще не занятые нами, требуют действий на левом фланге, о чем я говорил еще 23 августа — почти три недели назад. Имелось два возможных плана действий — Бредли и мой. Необходимо было «поддержать» один из них. Если он попытается поддержать оба плана, мы, скорее всего, не сможем быстро добиться решающих результатов. Самый быстрый путь занять Антверпен требовал поддержки моего плана концентрации сил на левом фланге — и осуществление этого плана не только облегчило бы нашу ситуацию со снабжением и ресурсами, но и способствовало бы продолжению давления на теряющих силы немцев в важнейшем районе, т. е. помогло бы скорее закончить войну. Ему было важно узнать мою точку зрения; решение о предстоящих действиях оставалось за ним. Стало ясно, что он не согласен с моими доводами. Он повторил, что вначале нам надо подойти поближе к Рейну и форсировать его широким фронтом; потом, и только потом мы сможем сосредоточиться на наступлении. Мы расстались, не выработав никакого ясного решения, за исключением, как я понял, того, что операция по-прежнему будет идти в соответствии со стратегией «широкого фронта». Однако Эйзенхауэр согласился, что 21-я группа армий должна как можно раньше нанести удар в северном направлении на Арнем, и признал, что успех операций в этом направлении открыл бы перед нами широкие возможности для дальнейших действий.
На следующий день, 11 сентября, я послал Эйзенхауэру такую радиограмму:
«После нашей вчерашней встречи я очень внимательно изучил свою ситуацию со снабжением. Ваше решение о том, что удар в северном направлении, на Рур, НЕ БУДЕТ, повторяю, [290] НЕ БУДЕТ иметь приоритета над другими операциями, приведет к некоторым последствиям, о которых Вам следует знать. Широкомасштабное наступление 2-й армии и военно-воздушного корпуса в северном направлении, на Маас и Рейн, не может быть начато раньше чем 23 сентября, а наиболее вероятно, что только 26 сентября. Эта отсрочка даст противнику время для лучшей организации обороны, и нам следует приготовиться к более упорному сопротивлению и к замедлению нашего продвижения. Поскольку дело идет к зиме, следует ожидать ухудшения погоды, и тогда, учитывая большой удельный вес наших военно-воздушных сил, результативность наших действий снизится. Встает вопрос о железнодорожном, автомобильном и воздушном транспорте, и, если он не будет сосредоточен таким образом, чтобы обеспечить поддержку выбранного направления, никто не сможет продвинуться, так как все мы находимся на огромном удалении от баз снабжения. Мы сделаем все возможное, чтобы добиться успеха, но приведенные факты должны показать Вам, что, если сопротивление противника будет усиливаться и дальше, нам не следует рассчитывать на серьезные результаты, пока мы не создадим достаточных запасов боеприпасов и всего необходимого».
Это послание принесло почти невероятные результаты. На следующий день ко мне приехал Беделл Смит и сообщил, что Эйзенхауэр решил действовать в соответствии с моими рекомендациями. Наступление на Саар приостанавливалось. Три американские дивизии предоставляли свой транспорт для осуществления дополнительного снабжения 21-й группы армий. Основная часть ресурсов 12-й группы армий передавалась 1-й американской армии на моем правом фланге, а я получал разрешение на прямое взаимодействие с генералом Ходжесом (командующим 1-й американской армией).
На основании этих обещаний я пересмотрел свои планы вместе с Демпси, а затем наметил день «Д» для Арнемской операции («Маркет-Гарден») — 17 сентября, воскресенье.
Только много позже я узнал (и, может быть, хорошо, что случилось именно так), что, когда о принятых решениях узнал генерал Паттон, он, с разрешения Бредли, решил так занять 3-ю американскую [291] армию в боях под Мозелем, чтобы штаб Верховного главнокомандования не мог ни сократить ее снабжение, ни остановить ее.
15 сентября Эйзенхауэр написал мне следующее письмо:
«Дорогой Монтгомери! Надеюсь, что мы скоро достигнем целей, установленных в моей последней директиве (FWD 13765), и завладеем Руром, Сааром и районом Франкфурта. Я обдумал наши дальнейшие действия. Как мне кажется, немцы будут изо всех сил оборонять Рур и Франкфурт и потерпят жестокое поражение. Их потрепанные войска, может быть, усиленные за счет ресурсов, которые они наскребут или притащат с других фронтов, вероятно, попытаются остановить наше наступление на оставшиеся важные объекты в Германии. Атакуя такие объекты, мы создадим возможности для эффективного подавления последних остатков немецких сил на западе. Более того, мы займем и другие ключевые центры и усилим нажим на немцев. Конечно, нашей главной целью остается Берлин, и для его защиты противник, скорее всего, сосредоточит основные силы. Поэтому, как мне кажется, не может быть сомнений в том, что мы должны сконцентрировать наши усилия и ресурсы для быстрого наступления на Берлин. Однако нам следует координировать нашу стратегию со стратегией русских, поэтому следует иметь в виду и альтернативные цели. Есть район северных портов: Киль — Любек — Гамбург — Бремен. Его занятие не только обеспечит нам контроль над немецким военно-морским флотом, базами в Северном море, Кильским каналом и большим промышленным регионом, но также позволит выстроить барьер на пути отступления немецких сил из Норвегии и Дании. Более того, может быть, занятие этого района или его части поможет защитить наш фланг при наступлении на Берлин. Есть районы Ганновер — Брауншвейг и Лейпциг — Дрезден. Это важные промышленные и административные центры и центры коммуникаций на прямом пути из Рура и Франкфурта в Берлин, поэтому немцы, вероятно, будут удерживать их как промежуточные позиции для прикрытия Берлина. [292] Есть также районы Нюрнберг — Регенсбург и Аугсбург — Мюнхен. Но нельзя забывать не только о промышленном и административном значении этих районов, но и об особом политическом значении Мюнхена. Более того, может создаться насущная необходимость занять эти районы и отрезать силы противника, отступающие из Италии и с Балкан. Таким образом, становится ясно, что наши цели можно будет точно определить позже, и нам следует приготовиться к одному или к нескольким из следующих вариантов: а) следует направить силы обеих групп армий на Берлин по оси Рур — Ганновер — Берлин, или Франкфурт — Лейпциг — Берлин, или по обеим осям сразу; б) если русские опередят нас на пути к Берлину, Северная группа армий должна будет занять район Ганновера и гамбургскую группу портов. Центральная группа армий должна будет занять район Лейпциг — Дрезден, частично или полностью, в зависимости от скорости наступления русских; в) при любом развитии событий Южная группа армий должна будет занять район Аугсбург — Мюнхен. Район Нюрнберг — Регенсбург будет занят Центральной или Южной группой армий, в зависимости от ситуации, которая сложится к тому времени. Проще говоря, я хочу двинуться на Берлин как можно более прямым и быстрым путем объединенными американскими и британскими силами, при поддержке других имеющихся в нашем распоряжении сил, через ключевые центры, занимая стратегические районы на флангах, действуя в рамках единой, скоординированной операции. На данном этапе невозможно определить точно время этих ударов или их силу, но я был бы рад узнать Вашу точку зрения по основным вопросам, поставленным в моем письме. Искренне Ваш, Дуайт Д. Эйзенхауэр».
Я тщательно обдумал это послание и 18 сентября направил ему следующий ответ: [293]
«Мой дорогой Айк! Я получил Ваше письмо от 15.09.1944 и, как Вы и просили, излагаю свою точку зрения по поднятым Вами вопросам. 1. Мне кажется, что все происходящее, возможное и невозможное, очень тесно связано с ситуацией в тылу. Время является жизненно важным фактором; все, что нам предстоит сделать, должно быть сделано быстро. 2. С учетом п. 1, по моему мнению, согласованная операция с продвижением всех имеющихся наземных армий в Германию невозможна; ситуация со снабжением и ресурсами и общая политическая ситуация не позволят нам провести ее БЫСТРО. 3. Однако мы можем обеспечить адекватное снабжение имеющихся сил для осуществления задачи, если будет выбрана правильная ось наступления и если эти силы получат полный приоритет по всем аспектам, связанным со снабжением. 4. По моему личному мнению, мы не добьемся желаемого, если пойдем на такие объекты, как Нюрнберг, Аугсбург, Мюнхен и т. д., и введем наши силы в Центральную Германию. 5. Я полагаю, что наилучшей целью для наступления является Рур, с дальнейшим продвижением с севера на Берлин. На этом пути располагаются порты, и на этом пути мы сможем самым выгодным образом использовать наши военно-морские силы. На других направлениях мы сможем просто сдерживать по мере сил немецкие войска. 6. Если вы согласны с п. 5, тогда я считаю, что достаточно будет 21-й группы армий плюс 1-й американской армии из девяти дивизий. Эти силы должны располагать всем необходимым по части снабжения; другие армии должны будут делать все, что смогут, используя то, что им останется. 7. Если Вы полагаете, что п. 5 неверен и что наиболее правильным будет направление наступления через Франкфурт и Центральную Германию, тогда я предлагаю использовать 12-ю группу армий, состоящую из трех армий, обеспечив ей полное снабжение. 21-я группа армий должна будет делать все, что в ее силах, используя то, что ей останется. Может быть, 2-я британская армия сможет сыграть вспомогательную роль на левом фланге наступления. [294] 8. Короче говоря, поскольку время имеет важнейшее значение, я считаю, что мы должны решить, что необходимо для наступления на Берлин и окончания войны; все остальное играет второстепенную роль. Мне представляется, что, если Вы выберете наступление по северному направлению, трех армий будет достаточно, и с точки зрения снабжения все осуществимо. Южное направление я не изучал. 9. Считаю, что решение относительно нашего плана и целей следует принять СЕЙЧАС, и организовать все в соответствии с ним. Я не согласен с тем, что, как Вы пишете в своем письме, мы можем выжидать до более позднего времени. 10. Итак, подводя итоги: Я рекомендую северное направление наступления, через Рур (см. п. 5) В этом случае вступает в силу п. 6. 11. Надеюсь, что все вышеизложенное достаточно ясно. Это — моя точка зрения по основным вопросам, поднятым в Вашем письме. 12. Все вышеизложенное вполне согласуется с общей точкой зрения, которую я изложил Вам в телеграмме М-160 от 3 сентября. Искренне Ваш, Б. Л. Монтгомери».
Эйзенхауэр ответил на это письмо 20 сентября следующим образом:
«Дорогой Монти, в целом я настолько согласен с Вашим письмом от 18 сентября (М-526), что не могу поверить в то, что между нашими взглядами существуют какие-то серьезные различия. Я никогда не имел в виду возможность одновременного продвижения в Германию силами всех армий. Особо согласен с Вами в следующем: для общего наступления на Германию я выбираю направление от Рура на Берлин. С точки зрения снабжения это требует выполнения одного условия — скорейшего занятия подступов к Антверпену, чтобы обеспечить адекватное снабжение этого фланга. [295] Кстати, у меня до сих пор нет Ваших расчетов по тоннажу, необходимому для поддержки этого продвижения 21-й группы армий. Однако, если я правильно понял Ваши идеи, существует один момент, по которому мы с Вами расходимся. Как я прочел в Вашем письме, Вы предлагаете, чтобы все имеющиеся у нас дивизии, за исключением входящих в состав 21-й группы армий и примерно девяти дивизий 12-й группы армий, остановились на том месте, где они сейчас находятся, и чтобы мы забрали у них весь транспорт и все прочее для обеспечения одного кинжального броска на Берлин. Может быть, Вы имели в виду не совсем это, но это, безусловно, невозможно. Лично я полагаю, что мы должны распределить свои силы вдоль западных границ Германии, по возможности по Рейну, обеспечить адекватное снабжение за счет скорейшего восстановления полноценной работы антверпенского порта, а затем предпринять предлагаемое вами наступление. Все силы группы армий Бредли, за исключением армии на левом фланге, осуществляющей основные усилия, продвинутся вперед на достаточное расстояние, чтобы, как обычно, иметь возможность поддержать главное наступление и предотвратить скопление немецких сил по фронту и флангам. Я уже приказал начальнику штаба подготовить встречу всех командующих группами армий и лиц, отвечающих за снабжение. Я совершенно уверен, что мы одинаково смотрим на ситуацию. Я просто хочу убедиться, что, когда Вы поведете Вашу группу армий на Берлин, а левый фланг Бредли начнет продвижение, чтобы поддержать Вас, Ваши остальные силы смогут обеспечить успех такого наступления. Иначе придется потратить столько сил на прикрытие тыла и флангов главного направления, что наступление очень быстро захлебнется. Как Вам известно, я на протяжении всей кампании отдавал предпочтение моему левому флангу, в том числе придал Вам 1-ю военно-десантную армию и пользовался любой возможностью, чтобы обеспечить Вам снабжение. Все остальные войска сражались, чувствуя петлю на шее (в смысле снабжения). Может быть, Вы не знаете, что Паттон в течение четырех дней подряд отражал тяжелые контратаки, а в последнюю неделю, не пытаясь реально продвинуться, он сумел взять в плен 9000 человек и подбил 270 танков. [296] Сегодня я виделся с Бредли, и, чтобы поддержать основной план и укрепить левый фланг, мы перебрасываем брестские дивизии на защиту района к востоку от Люксембурга, давая тем самым Ходжесу возможность сосредоточить все силы на своем левом фланге при наступлении на Рейн. Когда мы дойдем до Рейна, перед Бредли встанет задача выдвинуть на левом крыле сильную, полностью обеспеченную армию, которая будет сопровождать Вас на Берлин. Искренне Ваш, Дуайт Д. Эйзенхауэр».
Я сразу (21 сентября) ответил на это письмо, послав Эйзенхауэру радиограмму следующего содержания:
«Дорогой Айк, большое спасибо за письмо от 20 сентября, посланное через Гейла. Не могу согласиться с тем, что наши мнения совпадают, и уверен, что Вы хотите от меня полной искренности и открытости по основным вопросам. Я всегда призывал остановиться на правом крыле и продвигаться вперед левым, но правому крылу постоянно позволяли уходить настолько далеко, что оно оторвалось от своего снабжения, и мы утратили гибкость. Судя по Вашему письму, Вы по-прежнему хотите продвигаться правым флангом, при этом в п. 6 Вы указываете, что вся группа армий Бредли продвинется вперед на достаточное расстояние, и т. д. Я хотел бы сказать, что правый фланг 21-й группы армий должен получить четкий приказ остановиться, а если этот приказ не будет выполнен, мы столкнемся с большими трудностями. Суть вопроса, по-моему, состоит в следующем: если Вы хотите занять Рур, Вам придется бросить все силы на левый фланг и остановиться на всех прочих направлениях. Я считаю, что если этого сделано не будет, Вы не возьмете Рур. Ваш большой друг Монти».
Затем Эйзенхауэр назначил на 22 сентября совещание в своем штабе в Версале, чтобы обсудить план дальнейшего [297] ведения войны. На тот момент ситуация в Арнеме была нелегкой, а южнее немцы перерезали коридор и закрепились на главной дороге между Вегелом и Граве, к югу от Неймегена. Я решил, что не могу оставить фронт, и попросил де Гингана представлять меня на совещании. Более того, я знал, что из-за того, что я часто вступаю в полемику относительно ведения войны, я не пользуюсь большой популярностью ни в штабе Верховного главнокомандования, ни среди американских генералов, и подумал, что будет лучше держаться в стороне от новых дебатов.
Вечером де Гинган прислал мне из Версаля сообщение о том, что Эйзенхауэр на 100 процентов поддержал мой план, что основной удар будет нанесен на северном направлении и ему будет обеспечено полное снабжение. Я получил это сообщение утром 23 сентября. К этому времени ситуация в Арнеме стала совсем скверной; коридор, ведущий к Неймегену, снова перерезали, и складывалось впечатление, что нам придется отвести остатки 1-й британской воздушно-десантной дивизии за Недер-Рейн. 25 сентября дивизию действительно отвели.
Я постоянно возвращался мыслями к нашей встрече с Эйзенхауэром в моем штабе в Конде 23 августа, когда я просил его принять решение в поддержку моего плана. Он отказался. И только теперь, 23 сентября, мне сообщили, что он согласился и поддержит мой план. Он принял решение с опозданием ровно на один месяц. Уже ничто не могло помешать событиям развиваться так, как я предсказывал месяц назад.
Ситуация со снабжением по всему фронту постепенно ухудшалась. К 6 октября находившаяся на моем правом фланге 1-я американская армия оказалась не в состоянии осуществлять операции в соответствии с планом, потому что ей не хватало боеприпасов. 7 октября я из Эйндховена подробно описал Эйзенхауэру ситуацию, сложившуюся на северном фланге, и сказал, что не могу продолжать планировавшиеся операции по выходу к Рейну, если мне не доставят все ресурсы, необходимые для проведения этих операций. Я сказал, что прошу Бредли приехать ко мне на следующий день, 8 октября, чтобы обсудить положение.
Зная, что 8 октября Бредли будет у меня в Эйндховене, Эйзенхауэр прислал нам обоим послание с изложением своей [298] точки зрения на проблему, касавшуюся нас всех. Его письмо начиналось следующими словами (курсив мой):
«Основная трудность на северном фланге, судя по всему, состоит в нехватке сил перед лицом укрепления сил противника. Следовательно, план согласованной атаки на Рейне следует отложить до тех пор, пока не удастся собрать достаточные силы за счет подтягивания американских дивизий с побережья. Тем не менее планы обеих групп армий должны включать в качестве первостепенной задачи выход на линию Рейна к северу от Бонна настолько быстро, насколько это позволят человеческие возможности».
Мы с Бредли не могли согласиться с указанием. Мы были твердо убеждены, что нам следует снизить темп операций в направлении Рейна, пока не улучшится положение со снабжением. Именно это я и сообщил Эйзенхауэру, сказав, что остановил продвижение 2-й армии к Рейну и собираюсь сосредоточиться на открытии подступов к Антверпену — чтобы обеспечить полноценную работу порта.
На следующий день, 9 октября, я получил от Эйзенхауэра письмо, в котором он указывал (курсив мой):
«Если мы не добьемся возобновления работы Антверпена к середине ноября, вся операция остановится. Должен подчеркнуть, что я считаю Антверпен самой важной из наших операций на всем фронте от Швейцарии до Ла-Манша».
Это послание коренным образом отличалось от полученного накануне, в котором первоочередная задача обеих групп армий определялась как «выход на линию Рейна к северу от Бонна настолько быстро, насколько это позволят человеческие возможности». Однако теперь все мы, казалось, соглашались по вопросу о том, что следовало делать.
8 октября в мой штаб вместе с Бредли прибыл генерал Маршалл, и я долго беседовал с ним наедине в своем фургоне-кабинете. Я сказал ему, что, поскольку Эйзенхауэр принял на себя командование наземными операциями, будучи также и Верховным [299] главнокомандующим всеми вооруженными силами (сухопутными, морскими и воздушными), армии разделились по национальному, а не по географическому признаку. Не хватало «твердой руки», операции проводились под недостаточным руководством и контролем. Наши действия стали, по сути дела, разрозненными и несогласованными, и мы сами создали себе большие трудности. Маршалл слушал, но говорил мало. Становилось ясно, что он совершенно не согласен со мной.
Позже в том же месяце, когда я наметил дальнейший план действий с Демпси, я переехал в Брюссель и присоединился к своему главному штабу. Находясь в Брюсселе, я мог лучше осуществлять личное руководство операциями по открытию подступов к Антверпену, проводившимися 1-й канадской армией под командованием Саймондса. Заболевшего Крерара пришлось эвакуировать в Англию.
3 ноября я сообщал Эйзенхауэру:
«Должен доложить Вам, что в настоящее время подступы к Антверпену и устье Шельды полностью освобождены от сил противника. Наши войска на Валхерене занимают побережье от Домбурга до Вест-Капелле и далее на восток от Флиссенгена, причем этот город полностью находится в наших руках. Мы захватили все береговые укрепления и орудия противника. Наши минные тральщики работают в устье, и некоторые из них уже достигли Тернёзена. Мы полностью овладели Норд-Бевеландом и Зейд-Бевеландом. Какие-то силы противника еще остаются в северной и северо-восточной частях острова Валхерен, но они не могут помешать судоходству в устье и скоро будут уничтожены. Все сопротивление противника на материке к югу от Валхерена и в районе Кнокке полностью прекратилось, после форсирования Леопольд-канала мы взяли в этом районе 14 000 пленных. Полное и свободное использование порта Антверпен является теперь исключительно делом флота».
Я получил ответ:
«Дорогой Монти, занятие подступов к Антверпену будет иметь для нас колоссальное значение, и я выражаю Вам лично глубокую благодарность [300] за энергию, которую Вы вложили в это дело. Будьте так любезны передать мою благодарность и поздравления генералу, командующему канадцами. Айк».
Разработке стратегических штанов союзников к северу от Сены суждено было стать предметом серьезных противоречий в военной истории. В конце концов от наших споров в выигрыше оказались немцы. Я считал тогда и считаю сейчас, что в сентябре 1944 года мы не смогли полностью воспользоваться возможностями, возникшими благодаря дезорганизации немцев после их сокрушительного августовского поражения в битве за Нормандию. Самый быстрый путь к окончанию войны с Германией состоял не в том, чтобы просто обеспечить свободное пользование Антверпеном, как утверждали некоторые. В середине августа следовало действовать быстро, на волне успеха, используя завоеванный в Нормандии плацдарм для нанесения мощного удара, который мог покончить с немцами и в то же самое время дал бы нам порты, в которых мы так нуждались на северном фланге. Для осуществления этих задач нам требовался план и концентрация усилий; ни того ни другого у нас не было. Я до сих пор твердо убежден, что, если бы мы выработали должный план действий в середине августа и имели в наличии достаточную тыловую поддержку и снабжение, мы могли бы создать плацдармы за Рейном и занять Рур до начала зимы. При надлежащем ведении всей операции мы бы не только скорее закончили войну, но и закончили бы ее в Европе при политическом раскладе, гораздо более благоприятном для установления скорого и прочного мира, чем тот, что мы получили на самом деле.
Некоторые утверждали, будто я игнорировал распоряжения Эйзенхауэра о придании приоритетного значения открытию антверпенского порта и что мне не следовало начинать Арнемскую операцию, пока не будет выполнена эта задача. Это неправда. Подобных распоряжений относительно Антверпена не отдавалось, а по поводу Арнема Эйзенхауэр был со мной согласен. Действительно, до 8 октября 1944 года включительно я отдавал приказы о занятии линии по Рейну «настолько быстро, насколько это позволят человеческие возможности». 9 октября приоритет впервые был отдан Антверпену — что явствует из приводимых выше приказов. [301]
Проблема заключалась в том, что Эйзенхауэр хотел Саар, район Франкфурта, Рур, Антверпен и линию Рейна сразу. Я знал, как отчаянно сражались немцы в Нормандии. Овладеть всем этим одним ударом было немыслимо. Если бы Эйзенхауэр принял мой план, он мог бы по меньшей мере захватить Антверпен и Рур, получить плацдармы за Рейном на севере и занять отличные позиции. Или если бы он принял план Бредли, то мог получить Саар и район Франкфурта с плацдармами за Рейном в центре и на юге. Но он был настроен слишком оптимистично. Он шел на компромиссы. Он не сумел достичь ни одной из поставленных целей и оказался в сложной ситуации.
Конечно, я испытывал большое разочарование. Я надеялся, что мы сумеем быстро закончить войну с Германией, спасти десятки тысяч жизней и принести облегчение народу Британии. Но этому не суждено было осуществиться.
Вспоминая то время, я все больше и больше убеждаюсь в том, что в основе споров и сложностей взаимопонимания по вопросам стратегии после форсирования Сены лежала терминология. Все споры велись по вопросу «узкого или широкого фронта». Эйзенхауэр описывал мой план иногда как «карандашный», а иногда — как «кинжальный» прорыв. Но мощный прорыв силами сорока дивизий вряд ли можно назвать «узким фронтом»; он будет представлять собой сильный удар. Я развивал доктрину одного удара по уже ослабевшему врагу. Во время сражений в пустыне мы называли это «левым хуком», за которым следовал нокаут; в конце концов, в вещах такого рода я разбирался. Если бы нам удалось избавиться от слова «узкий», все остальные эпитеты, вроде «карандашного», «кинжального» и тому подобных, были бы забыты.
Тяжелая и трагическая история событий, последовавших за Нормандским сражением, может быть сведена к одному главному критическому замечанию. Оно состоит в следующем: независимо от того, какое решение принималось, оно не осуществлялось. Наша стратегия в отношении наземной операции в Нормандии и план по ее реализации были простыми и ясными. Все детали были прочно «сшиты» в единое целое. Мы никогда не допускали, чтобы эти швы разошлись, и это принесло плоды. После Нормандии наша стратегия распалась на отдельные [302] лоскуты. Плана не было, и мы продвигались несогласованными рывками.
Правота или неправота принятого решения, конечно, может быть предметом споров. Но нельзя отрицать, что, когда какая-то стратегия, будь она правильной или неправильной, принималась, она не претворялась в жизнь. Мы не продвигались к Рейну широким фронтом; мы продвигались к Рейну несколькими фронтами, причем не скоординированными между собой. И чем же ответили нам немцы? Одним сконцентрированным ударом в Арденнах, когда мы утратили равновесие сил и чрезмерно растянули фронт. Вот так нас и застали врасплох.
6 ноября я уехал из Брюсселя в Англию, в небольшой отпуск.
С момента нашей высадки в Нормандии 6 июня, ровно пять месяцев тому назад, нам всем приходилось нелегко. Я считал, что заслужил небольшую передышку.
По приезде в Англию я сразу же отправился к премьер-министру, чтобы ввести его в курс дел и сказать, что он должен быть готов к тому, что война затянется на всю зиму и на большую часть 1945 года.
Вот что можно прочесть в моем альбоме автографов:
«Великая битва в Нормандии принесла освобождение Франции. Остается завоевать Германию. Между этими двумя решающими сражениями важнейшую победу представляют собой освобождение Бельгии и открытие Шельды в качестве основного канала снабжения союзных войск, и одержали ее 21-я группа армий и ее командующий. Уинстон С. Черчилль 6.11.1944».
10 ноября я вернулся в свой штаб в Брюсселе. [303]