В Англии до дня высадки
Прилетев в Марракеш вечером 31 декабря, я нашел премьер-министра изучающим план операции «Оверлорд» — это было кодовое наименование вторжения в Нормандию. Он дал мне его прочесть и сказал, что хочет знать мое мнение. Я ответил, что его военным советником не являюсь; «Оверлорд», вполне очевидно, представлял собой морскую десантную операцию первостепенной важности, а я не видел плана и даже не говорил о нем с ответственными военно-морскими и авиационными командирами. Премьер-министр согласился, но сказал, что тем не менее просит меня изучить план и поделиться «первыми впечатлениями». Я ответил, что возьму план в постель и выскажу кое-какие впечатления утром; он знал, что я люблю ложиться рано.
Во второй половине дня в Марракеш прибыл Эйзенхауэр. Он собирался в США для разговора с президентом перед тем, как принять назначение Верховным главнокомандующим операцией «Оверлорд». Я виделся с ним в Алжире несколькими днями раньше; тогда он сказал мне, что имеет общее представление об этом плане и он ему не особенно нравится. Поручил мне быть его представителем в Лондоне, пока он сам не сможет прибыть туда; мне требовалось проанализировать и исправить план, чтобы он был готов к его прибытию в Англию примерно в середине января. Я ответил, что его начальнику штаба, Беделлу Смиту, нужно бы находиться со мной в Лондоне, потому что он гораздо лучше меня знает общую картину. И попросил его выдать Беделлу письменное уведомление, что я буду представителем Эйзенхауэра, пока он не прибудет сам. Все это мы в Алжире согласовали. У меня в Марракеше было время [225] лишь для краткого разговора с Эйзенхауэром, и он вылетел в США днем 1 января.
В канун Нового года у нас прошел веселый ужин с премьер-министром, его сотрудниками и миссис Черчилль. Там присутствовал лорд Бивербрук; ранее я с ним не встречался и слышал о нем не особенно похвальные отзывы. После первой встречи я не согласился с ними, потому что нашел его в высшей степени приятным человеком. Бивербрук принимал близко к сердцу основные интересы союзников вообще и британского народа в частности; прилагал все силы к тому, чтобы мы как можно скорее одержали победу в этой войне.
Я понимал, что ужин затянется допоздна и что премьер-министр не станет ложиться до салюта в честь Нового года. Поэтому попросил разрешения пойти спать, едва ужин закончился, под предлогом, что мне нужно просмотреть план операции «Оверлорд». Над ним я провел немало времени и записал первые впечатления; их отпечатали перед завтраком, и я тут же понес их премьер-министру. Он еще лежал в постели и немедля прочел мои бумаги. Самыми важными в них, на мой взгляд, были первые четыре пункта:
«1. Необходимо четко уяснить нижеследующее: (а) Сегодня, 1 января 1944 года, я впервые увидел анализ обстановки и предложенный план, то есть соприкоснулся с проблемой. (б) Я еще не встречался с адмиралом Рамсеем и не имел возможности проконсультоваться с кем-то из командования ВМФ. (в) Я не мог посоветоваться с командующим ВВС или с кем-то из опытных офицеров. (г) Поэтому мои первоначальные замечания не могут представлять большой ценности. Это просто первые впечатления после краткого ознакомления с планом. 2. Первая высадка происходит на слишком узком фронте и ограничена слишком тесным районом действий. На двенадцатый день на изначальном плацдарме вслед за первыми частями высаживаются в общей сложности шестнадцать дивизий. Это приведет к ужасной неразберихе на берегу, [226] и развитие боевых действий на суше окажется весьма затруднено, а то и невозможно. Последующие дивизии вливаются на то же побережье. На двадцать четвертый день на этом побережье высаживаются в общей сложности двадцать четыре дивизии; контроль над побережьем будет очень затруднен; неразбериха усилится. Мое первое впечатление — представленный план непрактичен. 3. С чисто армейской точки зрения чрезвычайно важны следующие пункты: (а) Первоначальная высадка должна производиться на как можно более широком фронте. (б) Каждый корпус должен иметь возможность развивать операции со своих участков побережья, и другие корпуса не должны там высаживаться. (в) Британские и американские районы высадки должны быть раздельными. Условия пункта (а) должны соблюдаться в каждом случае. (г) После первой высадки операция должна проводиться так, чтобы захватить хорошие порты для британских и американских войск. У каждой стороны должен быть свой порт или группа портов. 4. Требуется план, содержащий следующие условия: (а) Одна британская армия высаживается на фронте двух, возможно, трех корпусов. Точно так же одна американская. (б) Последующие дивизии присоединяются к уже высадившимся корпусам. (в) В операции используются все десантно-высадочные средства. После успешной высадки тут же используются все небронированные суда любых типов. (г) Воздушное сражение должно быть выиграно прежде, чем операция начнется. Затем нужно сосредоточиться на успехе сражения на суше, делая ставку на стремительность и мощь наших операций».
Мои замечания очень заинтересовали премьер-министра. Он сказал, что понимал изначально: в предложенном плане есть погрешности, однако начальники штабов соглашались с планом, и он был бессилен. Теперь план проанализировал [227] боевой командир, дал ему нужные сведения, и он за это признателен. Я попросил его вернуть мои записи, сказал, что они написаны без обсуждения плана с представителями других видов вооруженных сил и я не хочу начинать исполнение новой должности с осложнений с планировщиками в Лондоне. Но премьер-министр оставил их у себя, пообещав использовать лишь как дополнительные сведения. Впоследствии у меня создалось впечатление, что они могли из дополнительных перейти в основные.
Потом мы по предложению миссис Черчилль отправились за город на пикник. Я ехал в одной машине с премьер-министром и продолжал обсуждение операции «Оверлорд» и своих замечаний. Сказал, что одним из уроков, усвоенных мною на этой войне, является необходимость пораньше привлекать опытных боевых командиров к составлению планов на будущее; если это сделать с опозданием, изменить основные положения плана может оказаться невозможным. Во всех операциях, где я принимал участие, перемены в планах были необходимы, и времени для этого было мало, как, например, в операции «Эскимос» в мае 1943 года. Теперь и «Оверлорд» выглядит не особенно удачным.
Мы провели спокойный, приятный день под теплым зимним солнцем на марокканской природе, за оживленным разговором. Я хорошо узнал премьер-министра и миссис Черчилль за время их краткого визита в Марракеш, послужившего началом близкой дружбы с ними обоими.
В тот вечер после ужина я вылетел из Марракеша в Англию. Эйзенхауэр не позволил мне совершить это путешествие в моей двухмоторной «дакоте», хотя там были установлены дополнительные топливные баки. Поэтому я летел на четырехмоторном американском «С-54». Свой самолет я загрузил апельсинами и приказал летчику лететь в Англию. Он вылетел на следующий вечер. Я прилетел в Лондон 2 января.
Фредди де Гинган и другие члены штаба, которых я забрал из 8-й армии, прилетели в Лондон на сутки раньше меня. Штаб 21-й группы армий располагался в школе Святого Павла в Западном Кенсингтоне, где я учился. Директорский кабинет стал моим. Хотя в школе я был старостой, капитаном первой команды регбистов, крикетистов и членом команды пловцов, в этот кабинет [228] тогда я не входил ни разу. Для этого мне потребовалось стать главнокомандующим. Многие жившие в этой части города люди писали мне письма с просьбой сменить адрес. Противник продолжал бомбежки, и мы понесли в штабе кое-какие потери. Жители считали, что причиной бомбежек является наше присутствие, но подтверждений этому выводу не было.
Наша столовая высшего командного состава располагалась в Латимер-Корт, многоквартирном доме напротив школы; в одной из квартир жил я. Я пригласил поселиться там адмирала Рамсея, морского главнокомандующего «Оверлорда», и взять с собой адмирала Кризи, его начальника штаба. Мы были веселой компанией и за ужином разговаривали на всевозможные темы. Дискуссии часто оканчивались заключением пари. Я предложил завести тетрадь, где будут записываться ставки, и обе стороны ставить подписи. Сейчас эта тетрадь у меня под рукой, она представляет немалый исторический интерес. Некоторые пари касаются политиков, других известных лиц и не подлежат опубликованию — во всяком случае, пока. Туда внесены и те пари, которые заключались во время нашего пребывания в 8-й армии. Сам я пари не предлагал, но готов был принять те, которые представлялись выигрышными; таким образом я приобрел немало денег, и благотворительные организации, к которым я проявлял интерес, от этого выгадали. Большая часть тех пари, которые я принимал, касались окончания войны. Я считал, что после того, как мы окончательно вывели Италию из войны, прочно обосновались в этой стране, с открытием второго фронта в Северо-Западной Европе мы сможем успешно завершить войну с Германией к концу 1944 года. Это мнение держалось у меня довольно долго. Но к осени 1943 года я насмотрелся на действия высшего руководства в ходе сицилийской и итальянской кампаний, и этот опыт не внушал мне уверенности. Считая, что союзники могли бы выиграть войну к концу 1944 года, я был почти уверен, что мы «напортачим» и не сделаем этого.
Мой начальник штаба де Гинган был первым оптимистом — безо всяких для того оснований. 4 марта 1943 года, когда мы еще сражались в Африке, он заключил со мной пари, что немецкая армия не будет вести согласованных действий к нижеуказанным срокам: [229]
1 января 1944 года — 5 фунтов 1 апреля 1944 года — 5 фунтов 1 апреля 1944 года — 5 против 15 1 февраля 1945 года — 15 против 5 20 марта 1945 года — 5 против 10.
Следующим был генерал Эйзенхауэр. Я уже упоминал о пари, заключенном 11 октября 1943 года в Италии, что «война с Германией закончится до Рождества 1944 года» на пять фунтов.
Ободренный уверенностью Эйзенхауэра, генерал Фрейберг предложил пари на десять фунтов 31 октября 1943 года в Италии, что «война окончится к 24 часам 31 октября 1944 года — Япония не в счет».
Все эти пари заключались в моей столовой в 8-й армии. Теперь сцена переместилась в Англию, в столовую 21-й группы армий. Когда я показал адмиралу Рамсею кое-какие из заключенных ранее пари, он сказал, что непременно поучаствует. 26 января 1944 года он заключил со мной пари на пять фунтов, что «война с Германией окончится к 1 января 1945 года».
Чтобы не отстать от своего главнокомандующего, адмирал Кризи заключил со мной пари в апреле 1944 года, за два месяца до высадки, что «организованное сопротивление немцев прекратится в 12 часам 1 декабря 1944 года».
Очередной жертвой стал генерал Крерар из Канадской армии. Поставить 1-ю канадскую армию во главе левого фланга британского фронта в Нормандии я смог только 23 июля, спустя шесть недель после высадки, накануне начала прорыва с этого плацдарма. Крерар опасался, что война окончится до того, как он сможет командовать канадской армией в сражении, и настойчиво добивался, чтобы я позволил ему принять командование. 24 июля он предложил мне пари, что «война с Германией окончится к 1 сентября 1944 года, то есть Германия к этой дате запросит перемирия».
Несколько любопытных пари я заключил с генералом Джорджем Паттоном, командующим 3-й американской армией. 1 июня 1944 года он предложил мне два пари, тексты которых я привожу полностью: [230]
«Генерал Паттон держит пари с генералом Монтгомери на сумму в сто фунтов, что вооруженные силы Британии будут вовлечены в новую войну в Европе не позже чем через десять лет после окончания ведущихся в настоящее время боевых действий». «Генерал Паттон держит пари с генералом Монтгомери на сумму в десять фунтов, что первые большие национальные бега после этой войны выиграет лошадь, принадлежащая американцу».
В одном из пари принял участие спикер палаты общин. Сэр Алан Герберт был моим другом и часто наведывался ко мне; всегда приезжал в военно-морской форме с погонами старшины. В феврале 1945 года он остался на ночь в моем тактическом штабе, и между А. П. Г. и подполковником Дони из моего личного штаба зашел спор о пчелах. Дони утверждал, что трутень бесполый, А. П. Г. возражал. Они заключили пари, и я сказал, что его нужно представить на рассмотрение спикеру.
Ниже привожу его ответ:
«Палата общин Канцелярия спикера 28.02.45. Разумеется, я польщен Вашей верой в беспристрастность спикера. Но при этом думаю, что впервые со времен Кромвеля спикер получает задание от главнокомандующего! Однако сделаю, что смогу. ДОНИ ПРОТИВ А. П. Г. 1. Трутень определенно не бесполый — он самец. При роении множество самцов стремятся оплодотворить матку, и счастливчик, который это сделает, сразу же погибает. 2. «Лишенный сексуальности» не значит «бесполый». Сексуальность может быть латентной, и тогда несексуальным является это состояние; короче говоря, прилагательное «бесполый» определяет психическое состояние, а не природное. [231] 3. Я не помню точных условий пари, но мне представляется, что на основании сказанного выше (1 и 2) А. П. Г. выигрывает».
Я ничего не знаю о пчелах. Но решение спикера поддержал, и Дони пришлось расплачиваться.
Не все наше время уходило на заключение пари. Вскоре после возвращения в Англию мне стало ясно, что перед нами стоит задача огромной сложности. Я был назначен главнокомандующим сухопутными войсками в морской десантной операции такого масштаба, каких не предпринималось за всю историю войн. Большая часть войск и подчиненных штабов, хоть и была хорошо обучена, не имела боевого опыта. До начала операции оставалось всего пять месяцев.
Штаб 21-й группы армий был сформирован из членов Генштаба войск метрополии и существовал в таком составе почти четыре года. Он никогда не покидал Англии и не имел никакого боевого опыта. Многие старшие офицеры служили в нем давно и заскорузли в своих взглядах. В эту закоснелую «штабную атмосферу» было необходимо влить новую кровь, ввести старших штабных офицеров с боевым опытом, знающих мои методы, которые будут продолжать работу без всяких жалоб. Это было сделано, старшие офицеры, прибывшие со мной из Италии, сразу же заняли высшие должности и начали работу под началом де Гингана. Все эти меры оказались непопулярными, и в лондонских клубах раздавались грубые замечания, что «джентльмены ушли, а их места занимают музыканты и начинают кутеж».
Генерал Пейджет командовал 21-й группой армий до моего прибытия из Италии. Мы вместе учились в Сандхерсте и были близкими друзьями. Ему не могло понравиться, что его отстраняют от командования войсками, которые он превосходно подготовил к началу боевых действий, и что быстро вносится очень много изменений. Хотя я не обсуждал с ним этих вопросов, мне всегда представлялось, что Пейджет рассматривает свою замену таким человеком, как я, с недавним боевым опытом, как неизбежную в данных обстоятельствах. Однако ему не понравилось, как это было сделано, потому что сперва он получил предложение перейти на сравнительно незначительную должность командующего [232] Гибралтаром. В конце концов его назначили командующим войсками на Ближнем Востоке вместо Уилсона.
Находящаяся тогда в Англии армия не имела боевого опыта и была подготовлена скорее теоретически, чем практически. Офицеры не знали боевых маневров, которые очень важны для младших командиров и сберегают много жизней. В конечном счете победа в сражении одерживается благодаря инициативе и мастерству полковых офицеров и солдат, без этих ценных качеств вы терпите поражение — каким бы хорошим ни было высшее командование. После завершения сицилийской кампании в Англию вернулись со средиземноморского театра военных действий весьма опытные подразделения. Меняя местами офицеров из этих подразделений с теми, которые не покидали Англии, я старался распространить имеющийся боевой опыт как можно шире. Это тоже не понравилось, но было принято с большей готовностью, когда я объяснил причину.
Другой серьезной проблемой, доставившей мне поначалу много неприятностей, был жесткий контроль военного министерства над делами армии в Соединенном Королевстве — гораздо более жесткий, чем над армией во время боевых действий. Я считал, что армии, входящие в 21-ю группу, уже, в сущности, являются боевыми и их требуется подготовить к тому, чтобы в ближайшем будущем бросить вызов опытным немецким войскам. Этим армиям, не имеющим боевого опыта, требовалось твердое руководство и быстрые решения, чтобы они могли успешно и победоносно воевать на европейском континенте; времени для сомнений, колебаний или ожиданий разрешения на небольшие, но весьма важные изменения в организации и принципиальных установках не было. Мы вышли за рамки учебника. Я сразу же энергично принялся за эту проблему. 13 января собрал всех генералов тех армий в Англии, которые подчинялись мне, на совещание в школе святого Павла. Там выступил перед ними, изложил свои взгляды на ведение боевых действий, разъяснил свои методы; словом, создал «атмосферу», в которой с тех пор мы будет работать, а потом сражаться. В последующей дискуссии выяснилось, что, если дивизии будут вести боевые действия таким образом, как я описал, потребуются некоторые незначительные изменения в организации. Необходимость этих изменений признали все присутствующие [233] генералы; некоторые изменения уже предлагались военному министерству, но безрезультатно. Я сразу же одобрил необходимые изменения в организации и приказал проводить их немедленно.
На этом совещании присутствовали несколько офицеров из военного министерства; они явно видели во мне новую метлу, которая чисто метет, причем неприятную. И немедленно доложили о моих действиях своему начальству. Поднялась настоящая буря, и Брук сообщил мне, что военный министр, сэр Джеймс Григг, сурово осудил мое явное неуважение к власти военного министерства. Это вызвало у меня беспокойство, так как без полной поддержки министерства я не смог бы своевременно подготовить армии. Брук предложил Григгу пригласить меня на обед, чтобы у нас была возможность как следует поговорить; Григга я тогда знал не особенно хорошо и одобрил это предложение. На той встрече за обедом я объяснил, как много нужно сделать и как мало на это времени. Извинился за свою поспешность и попросил Григга положиться на мое суждение об оперативной необходимости того, что я сделал; если вновь проявлю поспешность, то буду вполне готов получить от него «разнос».
Этот разговор разрядил обстановку. С него началась дружба между нами, теперь Григг и его супруга — мои ближайшие друзья. Я считаю его лучшим военным министром на моей памяти.
Что касается замещения не соответствующих требованиям старших командиров, я попросил военное министерство лишь об одной замене: вызвать из Италии генерала Демпси, где он командовал корпусом в 8-й армии, и предоставить ему командование 2-й армией. Демпси командовал ею до конца войны и вполне оправдал мою уверенность в его способностях и мужестве.
Одновременно с этими хлопотами и переменами я с самого прибытия в Англию участвовал в целом ряде совещаний по «Оверлорду». К счастью, со мной был Беделл Смит и оказывал мне сильную поддержку.
О плане вторжения в Нормандию написано много, история его постепенного создания рассказана многими авторами. Я не хочу ее повторять. Поведу речь только о тех вопросах, которые тогда заботили меня больше всего, и объясню некоторые пункты, которые были наиболее важны для меня. [234]
До 1944 года в течение долгого времени планирующий штаб в Лондоне, созданный на союзной основе и подчиненный Объединенному комитету начальников штабов в Вашингтоне, изучал проблему возвращения союзных войск в Северо-Западную Европу. Главой этого планирующего штаба был генерал Фредди Морган, которого я хорошо знал; он часто жаловался мне, как трудно планировать должным образом без командира. Тем не менее он проделал хорошую работу и представил план «Оверлорда» в общих чертах, послуживший основой для дальнейшего планирования. Ему приходилось работать на основании сведений, поставляемых Объединенным комитетом начальников штабов относительно войск, которые будут в распоряжении; выбора у него не существовало. И рядом не было опытного боевого командира, способного наставлять и оказывать помощь.
Чем больше я изучал предложенный 21-й группе армий тактический план, основанный на плане Моргана, тем больше он мне не нравился. Фронт штурма был слишком узким; для контроля всего фронта использовался только один штаб корпуса, и район высадки вскоре оказался бы чрезмерно заполненным войсками.
Не планировалось высадки на восточном побережье полуострова Шербур, хотя быстрый захват порта Шербур для нас был очень важен. Мой подход к данной проблеме основывался на уроках, усвоенных в суровой школе боевых действий, из которых на первом плане для меня всегда были следующие.
Первый — важно соотносить то, что стратегически желательно, с тактическими возможностями находящихся в твоем распоряжении войск.
Второй — для этой цели необходимо до нанесения первого удара решить, как будет развиваться операция. Между одним и другим должна существовать прямая связь.
Третий — если фланги и тыл в безопасности, положение для ведения боевых действий хорошее.
Четвертый — в планировании операций очень важна простота. Как только вкрадываются сложности, успех оказывается под угрозой. [235]
Не существовало ясного представления, как будут развиваться операции после высадки на нормандское побережье. Мы собирались открыть новый театр военных действий в Европе. Перед нами стояла громадная проблема ведения наступательных сухопутных операций в Западной Европе с конечной целью сокрушить вооруженные силы противника и оккупировать Германию.
Поэтому прежде всего требовалось решить, как будут разворачиваться операции на суше, а затем вернуться к тому, как обеспечить высадку наилучшим для этого способом. Мы, казалось, поступали наоборот. Насколько нам было известно, в то время (январь 1944 года) во Франции находилось более пятидесяти немецких дивизий, некоторые из них, видимо шесть, были бронетанковыми. Билл Уильямс рассчитывал, что к вечеру дня высадки нам придется вести тяжелый бой против шести немецких дивизий. Рисковать было нельзя: если мы потерпим неудачу в Нормандии, война может затянуться на годы.
Нам требовалось молниеносно высадиться и захватить хороший плацдарм до того, как противник успеет подтянуть достаточные резервы, чтобы выбить нас. Мы должны будем быстро занимать пространство и закрепляться подальше от побережья. В это время авиация должна царить в воздухе и затруднять противнику переброску резервов по железной дороге и шоссе к занятому нами плацдарму.
Для первого удара нам требовалось по меньшей мере пять дивизий с дополнительными воздушно-десантными дивизиями, высаженными на флангах, чтобы обезопасить нас от флангового противодействия во время быстрого продвижения в глубь материка. Нам потребуется наращивать силы и иметь на берегу примерно восемь дивизий к вечеру дня высадки и двенадцать к вечеру следующего дня (включая воздушно-десантные). Мы должны будем поставить себе целью иметь на побережье к концу первой недели восемнадцать дивизий.
Все это будет громадным предприятием, и потребуется доставить дополнительные десантно-высадочные средства со средиземноморского театра; к тому же понадобятся транспортные самолеты для трех воздушно-десантных дивизий.
Эйзенхауэр назначил меня своим представителем, и я провел много совещаний с командующими флотом, авиацией и их штабами. [236] Во всей своей работе мы были убеждены, что надо прилагать все силы, чтобы «Оверлорд» привел к перелому в ходе войны в Европе. Все препятствия требовалось преодолевать, все неудобства переносить, все первоочередные запросы удовлетворять, идти на любой риск, чтобы наш удар оказался решающим. Позволить себе оплошать мы не могли.
Мы составили переработанный план, и сразу же стало ясно, что успех будет зависеть от того, можно ли будет свести операцию «Наковальня» к отвлекающему маневру и высвободившиеся таким образом десантно-высадочные средства использовать в «Оверлорде». Операция «Наковальня» предполагала высадку на юге Франции восточнее Тулона. Союзные войска, американские и французские, должны были прибыть с итальянского театра. Это был замысел американцев, и, насколько мне известно, он не нравился никому из британских политических и военных властей. Американцы считали, что «Оверлорд» и «Наковальню» нужно рассматривать как единое целое, что «Наковальня» будет сдерживать силы противника на юге Франции и таким образом способстовать «Оверлорду». Французам он нравился, так как де Голль хотел, чтобы французскую землю освобождала французская армия под командованием француза. Сталину нравился тоже, думаю, потому, что это замедлило бы продвижение Александера на итальянском фронте и позволило бы русским достичь Вены раньше западных союзников.
Мне этот замысел не нравился, Черчиллю тоже.
Споры по поводу «Наковальни» тянулись до середины августа; продолжались они, даже когда мы завершали разгром немцев, оказавшихся в Фалезском котле.
По неизвестной мне причине эту операцию тогда переименовали в «Драгун».
Лично я с самого начала был против «Наковальни» и стоял за ее полную отмену по двум важным причинам. Во-первых, нам требовались десантно-высадочные средства для «Оверлорда»; во-вторых, она ослабляла итальянский фронт в то время, когда продвижение давало нам хорошую возможность достичь Вены раньше русских. (То, что это не удалось, имело далекоидущие последствия в «холодной войне», начавшейся в конце 1945 года.) [237]
В конце концов мы получили десантно-высадочные средства, необходимые для «Оверлорда», перенеся день высадки в Нормандии с 1 мая на начало июня и отложив «Наковальню» до августа. Но операция «Наковальня» (или «Драгун») началась 15 августа и, на мой взгляд, явилась одной из серьезных стратегических ошибок в той войне. Эйзенхауэр ожесточенно спорил о ней с премьер-министром в конце июля — начале августа. Он думал, что ему поможет в этом споре, если я скажу, что согласен с ним, и «Наковальню» нужно начинать, как планировалось, в августе.
К тому времени я готов был согласиться, так как было уже начало августа, все войска были собраны и подготовлены к отправке, остановить эту операцию и произвести полезную высадку где-то в другом месте было явно невозможно. Она чрезмерно расширяла фронт; замедляла продвижение на юг и таким образом привела к еще одной стратегической ошибке, когда мы приближались к границе Германии. Сейчас я жалею — как часто жалел и раньше, — что неохотно дал согласие в тот день в начале августа. Но я хотел пойти навстречу Айку; я перечил ему в других делах и предвидел, что «другие дела» еще будут.
Эйзенхауэр одобрил исправленный план «Оверлорда» на совещании в Лондоне 21 января. Потом этот план постоянно совершенствовался, постепенно все детали уточнялись и занимали свое место в грандиозном общем замысле. Работа была очень трудной, и штабные офицеры выбивались из сил. Я тогда думал, что мой опытный штаб под руководством де Гингана играет главную роль в обеспечении того, чтобы возникающие проблемы решались практичным, реалистическим образом. Сомневаюсь, что в то время где-нибудь существовала лучшая, более опытная планирующая команда, чем де Гинган, Грехем, Белчем и Уильямс. На вошедшего в нее Герберта (ныне генерал-лейтенант сэр Отуэй Герберт) можно было всецело полагаться (он уже получил орден «За боевые заслуги» и был неутомимым тружеником). Циркулировало огромное количество бумаг, каждая с грифом «Секретно» или «Совершенно секретно». Хьюз, наш главный священник, спрашивал, помечать ли ему свои документы «Священно» и «Совершенно священно»! [238]
Дабы читатель мог полностью понять, что происходило потом в Нормандии, хочу именно сейчас привлечь его внимание к общей схеме проведения боевых операций после того, как мы высадимся на берег и твердо укрепимся, потому что нечеткость в этом отношении впоследствии привела к осложнениям.
Мы намеревались высаживаться одновременно чуть севернее устья Карантана и между этим районом и рекой Орн, чтобы создать там плацдарм для ведения дальнейших боевых действий, в который входили бы аэродромы и порт Шербур. В левую часть восточного фланга плацдарма должен был войти дорожный узел Кан.
Генерал Эйзенхауэр назначил меня командующим всеми сухопутными силами десанта. Первыми должны были высаживаться две армии — 2-я британская под командованием Демпси и 1-я американская под командованием Бредли. Затем еще две — 1-я канадская под командованием Крерара и 3-я американская под командованием Паттона. Важно понять, что после того, как мы надежно закрепимся в Нормандии, я собирался создать угрозу прорыва на восточном фланге, то есть в секторе Кана. Не ослабляя ее, я намеревался оттянуть туда основные резервы противника, прежде всего бронетанковые дивизии, и удерживать их там — используя для этой цели британские и канадские войска под командованием Демпси. Когда противник сосредоточит свои силы на восточном фланге, я собирался перейти в наступление на западном — используя для этого американские войска под командованием Бредли. Наступление должно было вестись в южном направлении и затем разворачиваться широкой дугой на восток к Сене возле Парижа. Я надеялся, что Фалез окажется в центре этого громадного кольца. Целью его создания было отсечь все силы противника к югу от Сены, мосты через эту реку южнее Парижа должны были быть уничтожены нашими ВВС.
Вся наша работа была связана с этим основным планом, который я объяснял на множестве совещаний начиная с февраля. 7 апреля я собрал всех генералов четырех готовящихся к высадке армий в моем штабе в Лондоне и изложил свой план сперва в общих чертах, затем подробно. Командующие ВМС и ВВС тоже изложили в общих чертах свои планы. [239]
Имея согласованный план (так мне тогда представлялось!), я предоставил разработку его деталей де Гингану с его штабом и направил свои основные усилия на то, чтобы все вооружение было безотказным. Я уже изложил всем генералам свои взгляды на тактическую доктрину, и подготовка войск проводилась в соответствии с ними. Следующим важным пунктом была уверенность в высшем командовании всех и каждого. Я хотел видеть солдат и, что еще более важно, чтобы они видели меня; хотел говорить с ними, постараться обрести их доверие и уверенность во мне.
Я воспользовался специальным поездом под названием «Рапира», ездил на нем по Англии, Уэльсу и Шотландии, побывал во всех соединениях, которым предстояло принять участие в «Оверлорде». Мой метод инспекции отличался неофициальностью и был, полагаю, необычным; он явно удивлял многих генералов, мало знавших меня. Я проводил ежедневно два, а то и три строевых смотра, в каждом участвовало десять тысяч человек или больше. Их строили в каре, и я первым делом разговаривал лично с командирами подразделений. Потом приказывал повернуть построившихся солдат лицом внутрь и медленно проходил мимо шеренг, чтобы меня мог увидеть каждый солдат; солдаты все время стояли по стойке «вольно», чтобы иметь возможность подаваться вперед и поворачивать голову, при желании все время видеть меня, — большинство так и делало. Это инспектирование солдат мною и солдатами меня занимало много времени, но было весьма ценно для обеих сторон. Мне было очень важно снискать их доверие. И сначала надо было удовлетворить их любопытство. Когда осмотр заканчивался, я поднимался на капот джипа и спокойно, очень искренне обращался к офицерам и солдатам — через громкоговоритель или нет, в зависимости от условий. Объяснял, что нам совершенно необходимо знать друг друга, какие задачи перед нами стоят и как мы совместно будем выполнять наше дело. Рассказывал им, каков немецкий солдат в бою и как его можно победить; говорил, что, если все мы будем уверены в плане и друг в друге, цели можно будет добиться. Я их командующий, и теперь мы как следует рассмотрели друг друга. В результате нашей встречи я проникся к ним полным доверием и, надеюсь, они ко мне тоже. [240]
К середине мая я посетил все соединения в Соединенном Королевстве. Меня видели почти все офицеры и солдаты, которым предстояло участвовать во вторжении в Нормандию, слышали мое обращение к ним. Я представал на смотр в общей сложности значительно более чем перед миллионом солдат. Таким образом я стремился обрести доверие тех, кто будет служить под моим началом, — британцев, канадцев, американцев, бельгийцев, поляков, французов, голландцев. Это было большое предприятие, но я не сомневаюсь, что оно принесло дивиденды. Реакцию британского солдата я превосходно понимал, потому что моя военная жизнь проходила рядом с ним. В американском солдате я не мог разобраться так досконально. Однако всякие опасения были бы излишни. Вскоре после высадки в Нормандии я получил от генерала Беделла Смита следующее письмо:
«Дорогой генерал. Я только что получил из весьма надежного и осведомленного источника донесение о настроении и моральном духе американских войск в Англии. Автор совершенно беспристрастен, в его донесении есть абзац, который, надеюсь, доставит Вам такое же громадное удовольствие, как и мне: «Доверие к высшему командованию совершенно небывалое. Буквально десятки готовящихся к высадке подразделений говорят о генерале Монтгомери с обожанием. И особенно нравится всем — даже больше его дружелюбия, искренности и простоты — слух (или, насколько я могу судить, миф) о том, что генерал «побывал во всех подразделениях, отправляющихся в Нормандию, и сказал, что больше любого из нас хочет побыстрее закончить войну и вернуться домой». Это оставило неизгладимое приятное впечатление». Это точная цитата. Проведя всю жизнь среди американских солдат, зная присущее им недоверие ко всему иностранному, я могу гораздо лучше Вас оценить, какого успеха добились Вы, вызвав у них такое отношение и доверие к себе. С совершенным почтением, Беделл».
Через несколько недель после моего приезда в Англию министерство снабжения попросило меня посетить предприятия [241] в разных частях страны, производящие снаряжение для армии. Во многих случаях оно срочно требовалось для «Оверлорда», мужчины и женщины работали сверхурочно.
Во время этих визитов я много общался с гражданскими людьми, и на каждом заводе меня просили выступить перед рабочими. Я говорил им, что все мы представляем собой одну огромную армию, будь то солдат на фронте сражений или рабочий на внутреннем фронте; их работа так же важна, как наша. Нашей общей задачей было сплотить рабочих и солдат в единую команду, исполненную решимости уничтожить немецкое господство в Европе и во всем мире.
22 февраля я выступал на Юстонском вокзале перед представительным собранием железнодорожников со всей Англии. Там присутствовали секретари профсоюза, рабочие лидеры и служащие. Я говорил полтора часа, вел речь о предстоящих проблемах и о том, как они могут помочь в их решении. Сказал, что теперь мы добились успеха в войне и худшие дни позади, что мы все должны сосредоточиться на своей задаче и закончить войну. Когда я закончил обращение, профсоюзные секретари заверили меня в своей полной поддержке.
3 марта меня пригласили в лондонские доки, там я обращался примерно к шестнадцати тысячам докеров, стивидоров и матросов. Тема была та же самая — предстоит выполнить работу, и мы вместе ее выполним.
Во время этих визитов я общался со многими людьми, и у меня создалось впечатление, что люди устали от войны, измучены ею. Шахтеры, заводские рабочие, докеры, железнодорожники, домохозяйки — все напряженно работали больше четырех лет. Получить выходной было сложно. Светомаскировка создавала зловещую атмосферу. Мне больше, чем прежде, казалось необходимым закончить войну в Европе в 1944 году. Людям это было нужно, и я поклялся сделать все, что в моих силах, чтобы закончить войну с Германией к Рождеству; я был уверен, что это возможно, если мы не будем совершать ошибок.
Во время моих поездок по стране гражданские повсюду встречали меня восторженно. Люди, казалось, думали, что у меня есть некий волшебный рецепт победы и что я послан вести их к лучшему. Я чувствовал в этом опасность и понимал, что в политических кругах мою деятельность не одобрят. Так и вышло. [242]
Я получил намек, что эти визиты следует «отложить», — на что ответил, что меня попросили их предпринять некоторые министерства на Уайтхолле.
Надо сказать, требовалось поднять дух у рабочего населения, воодушевить его. Дать ему новую тему для разговоров. Все полагали, что вторжение обернется кровавой баней с ужасающими потерями; я заверял людей, что этого не будет. Все это можно было сделать только при личных встречах, и мои визиты принесли в этом отношении пользу.
Национальный сберегательный комитет в это время обратился с воззванием ко всей стране собирать средства в рамках своих кампаний «Крылья для победы» и «Военно-морская неделя». Последнее обращение называлось «Салют солдату».
После невнимания общества к армии в мирные годы, окончившегося поражениями в начале войны, возрождения престижа армии пришлось ждать долго. Аламейн, победы в Африке, на Сицилии, в Италии восстановили веру общества в способность армии добиваться результатов. Британский народ теперь видел, что армия готовится отправиться на битву с английской земли. Это был момент огромной психологической важности. Кампания «Салют солдату» проводилась во всех городах и селах, комитеты создавались не только для сбора денег, но для демонстрации единства страны и армии в предстоящей битве. Кульминационным пунктом этой кампании стал званый обед в Мэншн-Хаус в Лондоне, на котором предстояло выступать военному министру (сэру Джеймсу Григгу) и мне. Я решил, что моя речь будет призывом к нации, чтобы вдохновить идущую сражаться армию величием ее дела. Это было мое первое публичное выступление не перед солдатами. Оно уже опубликовано, но я сознательно включаю его сюда, поскольку из него ясно, как я мыслил в марте 1944 года — готовясь к великому предприятию в Нормандии.
«Сегодня я хочу сказать вам о солдате — о бойцах, собравшихся со всех концов империи на зов долга. Для меня было великой честью командовать большой имперской армией в африканской и итальянской кампаниях. Люди Британской империи — прекрасные солдаты. В военном деле «человек» играет [243] решающую роль; думаю, в гражданской жизни должно быть то же самое. Предприниматель должен снискать доверие своих работников; вместе они составляют единую команду, а именно «командные действия» приводят к победам в сражениях и в итоге к победе в войне. НЕОБХОДИМОСТЬ ХОРОШЕГО ВООРУЖЕНИЯ Когда для сражения собираются крупные силы, совершенно ясно, что они должны быть как следует экипированы, снабжены наилучшим возможным оружием и снаряжением. Не нужно обращаться далеко в историю, дабы увидеть, что происходит, когда этого НЕ ДЕЛАЕТСЯ. И в этом отношении нужно постоянно помнить, что мы, к нашему стыду, послали наших солдат на эту современную войну с совершенно не отвечающими требованиям снаряжением и оружием; нам нужно винить только себя за поражения в начале войны. Разумеется, мы не должны впредь допускать ничего подобного и не допустим. Мы можем показать нашу серьезность в этом отношении в ходе кампании «Салют солдату». ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ФАКТОР Но главное для успеха в сражении не просто предоставить армии танки, орудия и другое снаряжение. Конечно, нам нужны хорошие танки и хорошие пушки; но главное — это человек в танке и у орудия. Главное «человек», а не только машина. Танк и люди в нем представляют собой команду; лучший в мире танк бесполезен, если его экипаж плохо обучен и не обладает мужеством. Одним из главных факторов успеха в сражении является человеческий фактор. В распоряжении командира находится определенный человеческий материал; что он сможет сделать с этим материалом, целиком зависит от него. Если ваши люди обладают живым умом, если они стойки и смелы, хорошо обучены сражаться и убивать, если они рвутся в бой, обладают заразительным оптимизмом и наступательным пылом, который является результатом физического здоровья, и вы даете этим людям надлежащее оружие и снаряжение — для вас не существует ничего невозможного. [244] Вот два необходимых условия. Первое — такие люди должны верить в Бога и правильно понимать стоящие перед ними моральные проблемы. Второе — между командиром и войсками должно существовать взаимное доверие; каждый шаг, который вы предпримете для установления доверия, принесет очень хорошие результаты; снискав доверие своих людей, вы получаете бесценную жемчужину. Верный способ снискать доверие солдат — успех. Думаю, способам добиваться успеха нужно учиться всю жизнь. Полагаю, что изучение военных поражений, случавшихся в нашей истории, откроет нам, что к ним приводили, главным образом, следующие причины: неумелое командование, или плохая работа штаба, или пренебрежение человеческим фактором, иногда, возможно, и все три. Если вы скажете солдату, что вам нужно, и должным образом отправите его в бой, он всегда выполнит свою задачу — он никогда не подводил. Британским солдатом руководить легко; он ценит правильное руководство и немедленно на него откликается. Если вы снискали его доверие, он ни за что не подведет вас. Британцы — великолепные воины. И когда воины империи собираются на битву, окончательный результат не может вызывать сомнений. АРМИЯ В АНГЛИИ После Дюнкерка армия в нашей стране переживала трудные времена. Она не участвовала в сражениях за морем, не испытала их возбуждения, не знает, как они ведутся. Тем не менее она сохранила свой дух и боеспособность. Хочу отдать должное моему предшественнику на должности командующего, генералу Пейджету, отдавшему все силы тому, чтобы армия в Англии была постоянно готова ответить на зов долга. Армию в Англии я нашел в превосходном состоянии боевой готовности. Верю, что когда она пойдет в сражение, то докажет, что у нас не бывало лучшей. [245] ВООДУШЕВЛЕНИЕ ВОЙСК ПЕРЕД ВТОРЖЕНИЕМ Я хочу попросить весь народ помочь в задаче воодушевления солдат нашей страны в это важное время. Влиять на армию, находящуюся среди чужого народа, легко; образ жизни и мыслей тех людей в основном значения не имеет; наши священники оказывают главное влияние на религиозные взгляды. Но когда армия находится среди своего народа — дело совсем другое. Она уважает и понимает людей, в окружении которых находится, эти люди постоянно вливают свои взгляды и мысли в восприимчивый ум солдат — в каждом доме, клубе, церкви, часовне, ресторане и так далее. Некоторые из этих мыслей враждебны сражениям и боевому духу. Священники уже не оказывают главного влияния на религиозные взгляды; они становятся лишь одним из элементов влияния — и не самым сильным. За морем я призывал священников помочь мне в моей задаче; и они превосходно отвечали на мой призыв. В 8-й армии воодушевление имело свои корни в моих обращениях к солдатам перед Аламейном: «Господь могучий в битве ниспошлет нам победу». Но сейчас мое преданное братство священников сталкивается с другой проблемой; требуется нечто большее — и совершенно непосильное им одним. Воодушевление армии требует воодушевления нации — всего населения, в чьих домах живут солдаты, которое представляет собой их отцов, матерей, братьев, сестер, друзей и так далее. Мы должны призвать нам на помощь весь народ, как партнера в сражении; только воодушевленная нация может дать в этих условиях воодушевленную армию. Совершенно необходимо понять: «прилив в делах, с которым мы достигаем успеха», настанет не в день перемирия или победы. Он настанет, когда наши люди пойдут сражаться за это великое дело. Прилив начнется тогда или никогда. Сейчас такое время, когда в народе должны появляться все благородные мысли, все высокие идеалы, все великие цели, которые находились под спудом в течение этих безрадостных лет. И тогда с подъемом жизненных сил нации люди ощутят себя орудием возрожденной [246] народной мощи. Особым торжеством наших усилий будет рост лучших качеств всего народа, подобающих молитве: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его». Все это необходимо. От наших солдат требуется особая доблесть. Земля обетованная теперь не так уж далека; если понадобится, мы пойдем на любой риск, отдадим свою жизнь, чтобы ею могли наслаждаться другие. Из нации, посвятившей себя благородной цели, такие люди появятся в изобилии. И «Господь могучий в битве» будет с нашими армиями, и Его особое провидение будет помогать нам в битве. Суть прилива, который должен нахлынуть, совершенно ясна: это не личная причуда и не теория одного человека; это прилив, который нес нацию на протяжении всей ее истории. Он есть в обряде коронации наших короля и королевы. Национальная церковь вручила нашему королю Меч государства с алтаря Вестминстерского аббатства: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». Теперь перед нами стоит задача использовать этот священный меч Его Величества в пробужденном духе нынешнего дня. Нет опасений, что этот исполненный решимости дух ослабеет, дрогнет или исчезнет в день победы. Все должны оказывать помощь, и национальная церковь должна вести их за собой. ЗАДАЧА АРМИИ Я уже почти закончил. Армия готовится исполнить свой долг, полностью сыграть свою роль в предстоящих событиях этого года. Каждый солдат знает, что армии для выполнения своей задачи необходима полная поддержка ВМФ и ВВС; знает и то, что поддержка будет оказана в полной мере. Хочу добавить к этому, что войска на фронте не могут выполнить свою задачу без полной поддержки внутреннего фронта. Мы представляем собой единую большую команду и готовимся принять участие в самом впечатляющем перетягивании каната, какое только видел мир. В первых натяжениях мы уступили, но сейчас уступать начинает противник; если мы победим в этом натяжении, победим в состязании. [247] Если кто-то из нас ослабеет, выпустит канат или упадет, это состязание мы проиграем. Можете вы представить себе в будущем такой разговор? — Что ты делал во время этой мировой войны? — Поначалу тянул канат изо всех сил, но вскоре потерял к этому интерес и выпустил его. Решил, что мне нужен отдых; и хотел более высокой платы. — И вы победили? — Нет, проиграли. Я выпустил канат, и мы проиграли состязание. Господи, прости меня; мы проиграли. Возможно ли, чтобы такой разговор можно было приписать нам, британцам? Нет, это невозможно; слава богу, невозможно. Так давайте все возьмемся за канат и поднатужимся. Долго ли продлится это натяжение? Никто не знает наверняка; может быть, год; может быть, дольше. Но это будет славная борьба; и мы выиграем. Женщины несут тяжкое бремя этой войны; они хотят, чтобы мы победили в этом натяжении; они все нам уже помогают. Поэтому мы должны засучить рукава; это будет настоящая работа для настоящих мужчин. Теперь наша задача — пустить в ход священный меч Его Величества: «Этим мечом твори правосудие, пресекай рост зла». Единая команда всей империи доведет это дело до конца. Это настоящая работа для настоящих мужчин».
В феврале я начал позировать для портрета, который хотел оставить сыну, если погибну на войне. Обратился к художнику Огастесу Джону и условился об оплате. Вскоре мне стало трудно выбирать время для сеансов позирования, и наконец я вынужден был сказать, что больше не смогу приезжать к нему в мастерскую.
Художник попросил меня приехать еще раз, чтобы он сделал карандашный набросок, с которого он допишет портрет, — и я приехал.
26 февраля в мастерскую заглянул Бернард Шоу, чтобы побеседовать с художником, и оставался там до конца моего сеанса. Раньше я не встречался с Шоу и нашел его весьма занимательным [248] человеком с проницательным умом. В тот же вечер Шоу написал Огастесу Джону следующее письмо:
«26 февраля 1944 года Дорогой Огастес Джон! Сегодня днем мне пришлось говорить на всевозможные темы, чтобы развлечь Вашего натурщика и отвлечь его от мыслей о войне. Я видел одновременно вас обоих, двух знаменитых людей, и заметил поразительное несходство между вами. Вы крупный, рослый, белокурый, выглядели чуть ли не громадным по сравнению с тем весьма компактным мотком стальной проволоки, который, казалось, мог уместиться у Вас в кармане. Хороший портретист непременно воплощает в своей работе не только позирующего, но и самого себя; а поскольку себя, когда пишет, он видеть не может (как видел вас я), существует некоторая опасность, что в законченном портрете подменит собой натурщика. И в самом деле, Ваш портрет Б. Л. М. сразу же напомнил мне Ваш автопортрет из Лейстерской галереи. Он заполняет холст, создавая представление о крупном, рослом человеке. Он не смотрит на тебя, а Монти всегда производит своим взглядом сильное впечатление. Монти фокусирует все пространство в одной точке, словно увеличительное стекло; но на холсте пространства почти нет: Вы не оставили для него места. Сделайте вот что. Возьмите ту старую, пропитанную бензином тряпку, которой Вы стирали столько моих портретов (бывших шедеврами), и сотрите этот портрет начисто. Потом напишите маленькую фигуру, смотрящую прямо на зрителя сверху, как он смотрел на меня с помоста. Пишите его сидящим (с небольшим передним планом), подавшись вперед, на небольшой табуретке, подобрав под нее ноги, испытующе смотрящего проницательным взглядом, глаза его незабываемы. Фон: простор африканской пустыни. Результат: картина, стоящая сто тысяч фунтов. Нынешний набросок стоит, по совести, не больше Вашего пропитания за то время, пока Вы работали над ним. Вы, собственно, не заинтересовались этим человеком. Отвечать не трудитесь. Просто воспользуйтесь этим советом или отвергните его, по своему усмотрению. [249] Какой нос! И какие глаза! Назовите картину «Бескрайние горизонты и один человек». Представьте себе солдата, настолько умного, что он пожелал позировать Вам и разговаривать со мной! Всегда Ваш, Дж. Б. Ш. «.
Очевидно, Шоу передумал и 27 февраля написал Огастесу Джону снова:
«Мой дорогой Джон! Наутро я понял, что часть моего вчерашнего письма следует отвергнуть как вспышку старческого волнения; с деловой точки зрения портрет в нынешнем виде будет таким, какого ожидают заказчики и который они вправе получить (много краски и позирующий во весь холст). Между нами, там тонкий, красивый, присущий Вам цветовой план, убирать который нельзя. Видимо, будет лучше всего завершить этот портрет для заказчиков, а затем написать картину для себя. Только, поскольку у него наверняка не будет больше времени Вам позировать, Вам нужно будет незаметно сделать набросок-другой из кресла, в котором я сидел. Хуже всего, что на восемьдесят восьмом году жизни я не могу быть уверен, говорю разумно или несу старческую чепуху. Решать это я должен предоставить Вам. Как всегда искренне Ваш, но старчески болтливый Дж. Бернард Шоу».
Когда портрет был дописан, мне он не понравился, так как я не нашел в нем сходства с собой. Я не знал, как положено поступать в подобных случаях, и обратился к Огастесу Джону с вопросом, принять ли мне доставленный холст. Вот его ответ:
«19 мая 1944 года Мой дорогой генерал. Хотя я не преуспел в том, чтобы угодить Вам, я вполне вознагражден тем, что имел честь писать Вас и познакомиться с Вами. Не думаю, что Вы правы, отвергая картину, которой восхищались [250] многие знатоки, но мне в голову не придет навязывать Вам ее против Вашей воли. Я наверняка упустил какие-то Ваши черты, которые хотели бы видеть на портрете многие. Еще один-два сеанса, видимо, позволили бы добиться большего сходства. Вложенное письмо говорит, что Вы с полковником Дони не одиноки в осуждении этой работы. Я глубоко благодарен Вам за то, что Вы уделили мне так много времени, будучи заняты гораздо более важными делами. Спасибо за письмо. Искренне ваш, Огастес Джон».
Письмо, вложенное Огастесом Джоном.
«Уважаемый сэр. Я с громадным негодованием увидела в газете «Лиснер» за 4 мая Ваш портрет генерала Монтгомери. Можно подумать, Вам позировал древний Ганди или столетний старец. Я считаю это оскорблением генералу, он выглядит мертвецом, а не живым. Конечно же, заказчики были вынуждены принять Вашу работу, иначе Вы подняли бы скандал, как Вы уже сделали однажды, когда Вашу картину не вывесили. К тому же Вам пора отойти на задний план и уступить место молодым. Миссис М. Э. Тозер».
Этот портрет и карандашный набросок выставили в начале лета в Королевской академии искусств. Оба были проданы, и портрет теперь висит в картинной галерее в Глазго. (Огастес Джон пишет: «Дж. Б. Ш. приехал не поболтать со мной. Я пригласил его приехать и познакомиться с Монти по просьбе последнего. Во время разговора, длившегося около часа, генерал не позировал, а я не писал. Портрет приобрел университет Глазго (за хорошую цену)»). [251]
Два месяца до «Оверлорда»: апрель и май 1944 года
К концу марта подготовка к «Оверлорду» завершилась, и армии отправились в районы сосредоточения. Передвижения эти должны были занять много времени и начались рано; они стали серьезным испытанием для транспортных средств и железных дорог.
День высадки был намечен на 5 июня.
В течение всего апреля проводились учения, закончившиеся «генеральной репетицией» всех сил вторжения с 3 по 5 мая.
Я провел двухдневные учения в моем штабе в Лондоне 7 и 8 апреля, на них присутствовали все генералы общевойсковых армий. Моей целью было представить всем старшим командирам и их штабам полную картину «Оверлорда» — относительно генерального плана, проблем и плана ВМФ и действий авиации. Это было сделано в первый день. 8 апреля мы разбирали определенные ситуации, которые могли возникнуть в ходе операции — во время подхода по морю и после высадки на берег. В первый день присутствовал премьер-министр и обратился ко всем собравшимся.
28 апреля мой штаб перебрался в Саутуик-Хаус в районе Портсмута, он должен был стать нашим оперативным штабом в день высадки. Моя столовая разместилась рядом, в Брумфилд-Хаус.
В течение апреля я давал последние тактические наставления двум армиям, которым предстояло высаживаться в Нормандии. 14 апреля я написал следующее:
«1. Во время операции «Оверлорд» неопределенным фактором является скорость, с которой противник сможет сосредоточить напротив нас для контратаки свои моторизованные и бронетанковые дивизии. Мы должны внимательно наблюдать за ситуацией и не растягивать основные силы так, что они не смогут выстоять против решительной контратаки; с другой стороны, захватив инициативу с начала высадки, необходимо ее удерживать. 2. Лучшим способом противодействовать сосредоточению и сопротивлению противника будут достаточно мощные танковые удары во второй половине дня высадки. [252] Если две танковые бригадные группы будут выдвинуты вперед на фронтах обеих армий в тщательно выбранные районы, противнику окажется весьма затруднительно препятствовать наращиванию наших сил; из занятых таким образом районов дозоры и разведка будут продвигаться вперед, это замедлит продвижение противника к нашему оперативному плацдарму. В результате такой наступательной тактики мы сохраним инициативу и посеем тревогу в сознании врага. 3. Для достижения успеха такая тактика должна применяться в день высадки; ждать до следующего дня — значит потерять благоприятную возможность и инициативу. Бронетанковые части и бригады нужно сосредоточить настолько быстро, насколько будет позволять ситуация сразу же после высадки в первый день; может быть, это окажется нелегко, но планы для этого сосредоточения должны быть подготовлены, и приложены все усилия для того, чтобы их выполнить; тут потребуются быстрота и решительность, и танки должны пробиваться в глубь страны. 4. Результатом этой тактики явится создание надежных баз далеко впереди наших основных сил; если места их расположения будут тщательно выбраны, противник не сможет их обойти. Я готов пойти почти на любой риск, чтобы вести эту тактику. Рискну даже полностью потерять танковые бригадные группы — что в любом случае невозможно; времени, на которое они задержат противника, чтобы он смог их уничтожить, будет вполне достаточно, чтобы наши силы продвинулись вглубь и перегруппировались для мощного наступления. И когда основные силы будут продвигаться вперед, их задача значительно упростится тем, что бронетанковые подразделения будут твердо держаться впереди в важных районах. 5. Командующим армиями обдумать проблему в свете вышесказанного и сообщить мне о своих планах проведения этой тактики».
Копию написанного я отослал премьер-министру. Вот его ответ:
«Насколько могу судить, именно в этом духе нужно проводить операцию, и хочу, чтобы подобная тактика была испытана при высадке наших войск в Анцио». [253]
В мае я часто беседовал с Биллом Уильямсом, он стал бригадным генералом и возглавлял мой отдел разведки. В феврале Роммель принял командование над прибрежными секторами между Голландией и Луарой. С его появлением на побережьях стали появляться всевозможные заграждения, было ясно, что он намеревался не допустить никакого вторжения и разбить нас на побережье. Уильямс мастерски просеивал получаемые сведения, отбрасывал незначительные и в конце концов представлял мне продуманную картину намерений противника. Он считал, что Роммель будет стараться разбить нас на побережье и мы должны подготовиться к упорному сопротивлению в лесистой местности при продвижении во внутреннюю территорию Франции. Если Роммелю не удастся «распрощаться» с нами на берегу, он постарается «блокировать» нас в лесах. Я строил свои планы исходя из этого.
15 мая штаб Верховного главнокомандования устроил последнее представление наших совместных планов. Состоялось оно в школе Святого Павла, на нем присутствовали король, премьер-министр, генерал Смэтс и британские начальники штабов.
Эйзенхауэр на протяжении всего дня был превосходен; говорил очень мало, но то, что сказал, было весьма разумно. Перед уходом выступил король; он произнес импровизированную речь, краткую и блестящую. В конце дня выступили Смэтс и в заключение премьер-министр. В общем, то был замечательный день.
Вскоре после этого окончательного просмотра планов Смэтс пригласил меня пообедать с ним в Лондоне. У нас состоялся очень интересный разговор.
Писали, что незадолго до дня высадки я поссорился с премьер-министром и даже угрожал подать в отставку. Это неправда. Хочу изложить ту историю правдиво. Дело было так.
С приближением начала операции премьер-министр усомнился, что у нас нужное соотношение между численностью войск и количеством транспортных средств для высадки первого десанта на побережье Нормандии. Он полагал, что у нас недостаточно солдат и слишком много грузовиков, подвижных радиостанций и т. д. Объявил, что приедет в мой штаб возле Портсмута [254] и разберется в этом вопросе с моими старшими штабными офицерами. Получив это сообщение, я пригласил его встретиться с ними за ужином.
Премьер-министр приехал 19 мая. Снимок, помещенный среди иллюстраций в этой книге под номером 36, сделали по его прибытии. Перед встречей с остальными я пригласил мистера Черчилля для недолгого разговора в свой кабинет. И, усадив его удобно, заговорил:
— Насколько я понимаю, сэр, вы хотите обсудить с моим штабом соотношение количества солдат и транспортных средств в первом десанте. Дозволить этого я не могу. Мой штаб дает мне рекомендации, и я принимаю окончательное решение; потом его члены выполняют мои приказания.
Окончательное решение принято. В любом случае я не мог бы вам позволить беспокоить в такое время членов моего штаба и, возможно, поколебать их уверенность во мне. Они проделали огромную работу для подготовки вторжения; работа эта уже почти завершена, и по всей Англии войска начинают отправляться к районам сосредоточения перед погрузкой на суда. Можете спорить со мной, но не с членами моего штаба. В любом случае менять что-то уже поздно. Я считаю, что все сделано правильно; это будет доказано в день высадки. Если вы думаете иначе, это может означать только, что вы утратили доверие ко мне.
После этого наступило неловкое молчание. Премьер-министр ответил не сразу, и я подумал, что мне лучше всего сделать ход! Встав, я сказал, что, если он перейдет в соседнюю комнату, я с удовольствием представлю его членам моего штаба. Премьер-министр повел себя великолепно.
С насмешливым огоньком в глазах он ответил:
— Мне не дозволено обсуждать что бы то ни было с вашими джентльменами.
Ужин прошел очень весело, и когда премьер-министр уехал, я отправился спать с мыслью, какой это замечательный человек — благородство не позволяет ему подчеркивать свое превосходство или не признавать своей неправоты.
В конце этой главы приведена запись, которую он сделал в моей тетради для автографов после ужина. [255]
22 мая на обед ко мне в БрумфилД-Хаус приехал король Георг, чтобы попрощаться. На другой день я должен был отправиться в заключительную поездку по армиям, чтобы обратиться ко всем старшим офицерам, и дал королю копию своих заметок (приведенных ниже) для этих бесед.
23 мая я отправился в заключительную поездку. Как я уже писал, день высадки был намечен на 5 июня, и я должен был вернуться своевременно. Я решил обратиться ко всем офицерам, начиная с уровня подполковника, донести до них основные проблемы, связанные с масштабной операцией, которую мы готовились начать.
Я посетил районы сосредоточения всех корпусов и дивизий, обращался к аудиториям из пятисот-шестисот офицеров. Было необходимо делать это в каждом случае «от всей души»; когда это делаешь должным образом, отдаешь массу сил и в конце устаешь. Поездка заняла в общей сложности восемь дней и была весьма утомительной.
Но я уверен, что она принесла пользу, вселила в слушателей уверенность, что было необходимо, так как намеченный день приближался.
1 июня
Раздумывая над всем, что имело место с тех пор, как 2 января я вернулся в Англию, я понял, сколь многим обязан военному министерству. И написал сэру Джеймсу Григгу следующее письмо.
«1 июня 1944 года Мой дорогой министр! В январе я вернулся из Италии, чтобы принять командование над дислоцированными в Англии армиями и подготовиться к операциям в Западной Европе. Прошедшие пять месяцев были напряженным и трудным временем, но теперь планирование и подготовка завершены, и мы готовы к нашему громадному предприятию. 1. Перед началом его я хочу сказать, как глубоко благодарен Вам за всю помощь и наставления, которые получили от военного министерства я и мой штаб. Это был нелегкий для всех нас период, [256] я знаю, что временами бывал раздраженным, критичным и часто расстраивал Вас своими методами. Теперь, когда мы завершили эту работу и можем спокойно оглянуться на нее, хочу сказать, что в возникавших трениях и приступах раздраженности почти всегда был повинен я; военное министерство, начиная с руководства и кончая рядовыми сотрудниками, действовало блестяще, каждый отдел, и военный, и гражданский, прилагал все усилия, чтобы помочь нам подготовиться к сражению. 2. Я навсегда усвоил тот важный урок, что военное министерство и главнокомандующий боевыми армиями представляют собой единую команду; между ними должно существовать полное взаимное доверие. В напряженные периоды легко преувеличить расхождения во взглядах и таким образом вбить клин между двумя частями команды. Вы и военное министерство показали нам хороший пример того, как работать в такой команде; мы со своей стороны делали все, что было в наших силах, и надеюсь, не особенно огорчили Вас. 3. Поэтому теперь, когда приготовления завершены, я хочу перед отправлением в бой выразить через Вас благодарность от себя и своего штаба всем сотрудникам военного министерства — военным и гражданским — за проявленное к нам участие и неизменную помощь и наставление в наших трудностях. 4. Я считаю, что обязан сказать это Вам как главе военного министерства. Надеюсь, Вы передадите мою глубокую благодарность всем, кто трудится под вашим началом. Всегда Ваш, Б. Л. Монтгомери».
Сэр Джеймс ответил вот что:
«3 июня 1944 года Мой дорогой Монтгомери! Благодарю Вас за то, что Вы сказали в своем письме от 1 июня, и за то, как это сказано. Военное министерство редко получает столь отрадное выражение одобрения от командующего боевыми армиями. В военном министерстве у всех, от руководства до рядовых сотрудников, как военных, так и гражданских, одна главная [257] цель — удовлетворить потребности армии, чтобы она могла с помощью других родов войск и наших союзников привести войну к быстрому и успешному завершению. Мы рады узнать, что оказались в состоянии дать все, что Вам требуется; мы уверены, что, если Ваша армия получила необходимое, мы спокойно можем предоставить Вам и Вашим соратникам делать все остальное, и желаем вам — каждому из вас — успеха в этом. Искренне Ваш, П. Дж. Григг».
Тогда же, 1 июня, мы начали с беспокойством изучать прогнозы погоды. В начале этого месяца оказалось всего четыре дня, когда возможно было начинать операцию «Оверлорд» по следующим причинам:
(а) На побережье находилось множество заграждений, и нам для уничтожения их требовалось, чтобы они не были покрыты водой.
(б) Для выполнения этой задачи требовалось как минимум 30 минут.
(в) Чтобы получить наибольший эффект от обстрела с моря и бомбардировки с воздуха, нам нужен был по меньшей мере один час светлого времени. В определенных условиях можно было довольствоваться меньшим, но ненамного.
(г) Нам требовалось около трех часов прилива после того, как первые суда достигнут берега.
С учетом всех этих факторов было ясно, что для начала операции в июне наиболее благоприятными являются следующие даты и сроки с учетом того, что рассвет начинался в 5 часов 15 минут.
| День «В» | Час «Ч» | Период после рассвета |
| 4-е | 5.30 | 15 минут |
| 5-е | 6.10 | 55 минут |
| 6-е | 6.35 | 80 минут |
| 7-е | 7.15 | 120 минут [258] |
На мой взгляд, день 4 июня был неприемлем. У нас не было времени полностью использовать наше громадное преимущество в воздухе, поскольку бомбардировка могла начаться только через десять минут после рассвета.
Было ясно, что наиболее подходящий день — 5 июня, именно он и был намечен для дня высадки несколько месяцев назад.
День 6 июня был вполне приемлем.
7 июня не очень подходило, так как рассвет начинался за два часа до подхода к берегу; но это можно было уладить.
После этой даты следующий возможный период наступал только через две недели. Перспектива выгружать с судов все войска после того, как они получили все инструкции, и ждать две недели вызывала множество опасений; однако мы спланировали во всех деталях, что делать в том случае, если погода вынудит нас надолго отложить операцию.
2 июня
1 июня я выступал с обращением ко всем офицерам моих штабов — главного и тактического в Саутуик-Хаус утром, тылового в Лондоне во второй половине дня.
В тот вечер Эйзенхауэр спокойно поужинал со мной в Брумсфилд-Хаус, потом мы поехали в Саутуик-Хаус на совещание с метеорологами. Погода казалась подходящей, но метеорологов беспокоил циклон над Исландией. Было решено начать операцию 5 июня безо всяких изменений и еще раз встретиться с метеорологами 3 июня в 21.30.
3 июня
Прогноз погоды был неутешительным. Исландский циклон начал распространяться к югу и оттеснять антициклон, шедший к нам с Азорских островов. Это означало, что зона высокого давления над Ла-Маншем в ночь с 4 на 5 июня отступает.
Возникало затруднительное положение, и я записал в дневнике, что, возможно, потребуется принимать какое-то серьезное решение. И добавил: [259]
«Лично я читаю, что, если море будет достаточно спокойным, чтобы флот мог доставить нас туда, нужно отправляться; для авиации, чтобы завершить все подготовительные операции, погода была отличной, и нужно иметь в виду, что, возможно, в день высадки ей не удастся действовать столь успешно».
Совещание собралось в 21.30, и мы решили ничего не менять. Но понимали, что окончательное решение насчет откладывания операции нужно будет принимать ранним утром 4 июня и в любом случае некоторые конвои выйдут в море.
4 июня
Мы собрались в Саутуик-Хаус в четыре часа утра. Некоторые конвои уже вышли в море, готовясь ко дню высадки 5 июня. Прогнозы погоды были обескураживающими. В ВМФ считали, что высадка будет возможна, но предвидятся трудности. Адмирал Рамсей определенного мнения не имел. Я был за начало операции. Теддер, заместитель главнокомандующего, за отсрочку.
Взвесив все факторы, Эйзенхауэр решил отложить день высадки на двадцать четыре часа, то есть на 6 июня.
Мы снова собрались вечером в 21.30; прогнозы погоды были по-прежнему скверными, и мы решили собраться снова на другое утро в четыре часа.
5 июня
Мы собрались в назначенное время. В Ла-Манше бушевал сильный шторм, и было ясно, что, если не перенести день высадки, нас может постигнуть катастрофа.
Но метеосводки предсказывали ослабление шторма и приемлемую погоду на 6 июня и на последующие несколько дней до начала очередного периода неустойчивой погоды.
Эйзенхауэр решил начинать. Мы все обрадовались. Это совещание длилось от силы четверть часа. Эйзенхауэр находился в бодром состоянии и принял решение быстро.
В тот вечер я отправился в Хиндхед повидаться с майором и миссис Рейнолдс и прийти с ними к окончательному соглашению [260] относительно Дэвида. В последнее время я не видел его и не хотел оповещать всех ребят в Винчестере{13} о приближении дня высадки приездом туда, чтобы попрощаться с сыном. Миссис Рейнолдс потом говорила мне, что она догадалась о наступлении кануна этого дня — не по моим словам или поведению, а потому, что я привез туда штатскую одежду и повесил в шкаф.
6 июня
Я провел этот день в саду Брумсфилд-Хаус. После завтрака сделал для Би-би-си запись личного обращения к армиям, которое зачитали войскам при погрузке на суда. Еще до полудня стало ясно, что наши войска высадились на побережье и, насколько можно судить, все идет хорошо. Я решил, что мое место в Нормандии; находясь под Портсмутом, я не мог принести никакой пользы. Поэтому в половине десятого вечера того же дня отплыл на эсминце Королевского военно-морского флота «Фолкнор» (капитан С. Ф. Г. Черчилль), стоявшем в военном порту, чтобы переправить меня на континент. Снова я увидел Англию почти через шесть месяцев.
Мне не терпелось увидеться с командующими армиями Бредли и Демпси, которые шли через пролив на кораблях вместе с командующим ВМФ. Требовалось обсудить ситуацию с ними.
Вот что написал премьер-министр в моей книге для автографов, когда приходил ко мне на обед в Брумфилд 19 мая:
«Накануне величайшего предприятия я свидетельствую свою уверенность в том, что оно пройдет успешно и что снаряжение армии будет достойно храбрости ее солдат и гения ее командующего. Уинстон С. Черчилль». [261]