Между войнами
До этого момента моей карьеры я не изучал теории своей профессии; за моими плечами было четыре года войны, но никаких теоретических знаний. Я читал где-то о высказывании Фридриха Великого по поводу офицеров, полагающихся только на свой практический опыт и пренебрегающих наукой; говорят, будто он сказал, что у него в армии есть два мула, которые прошли сорок кампаний, но все равно остались мулами.
Я также слышал об одном немецком генерале, который разработал для себя следующую всеобъемлющую классификацию офицеров, по всей вероятности, германской армии. Он говорил так: «Я подразделяю своих офицеров на четыре группы: умные, недалекие, энергичные и ленивые. Каждый офицер имеет по меньшей мере два из этих качеств. Умные и энергичные годятся на высокие штабные должности, пользу могут принести недалекие и ленивые. Умный и ленивый человек подходит для высшего командования: с его хладнокровием он найдет выход из любой ситуации. А вот недалекие и энергичные представляют собой опасность — от них следует немедленно избавляться».
Я отправился в штабной колледж в Кэмберли в январе 1920 года, не считая себя умным. Я полагал, что обладаю здравым смыслом, который, однако, еще нуждается в развитии; мне казалось, что требуется именно развитый здравый смысл.
Должен признать, что я был критичен и нетерпим. Мне еще предстояло понять, что критика невежды ничего не стоит.
Считалось, что все мои сокурсники в Кэмберли — лучшие представители нашей армии, люди, чье предназначение — самые высокие командные должности; однако лишь немногие из них в конце концов оказались наверху. Обучали нас тоже избранные; но только один впоследствии занял видное положение — Дилл, [34] очень достойный человек. Из моих сокурсников особое впечатление на меня произвел исключительно одаренный Джордж Линдсей из стрелковой бригады, ныне покойный; он вышел в отставку в чине генерал-майора, и я никогда не мог понять, почему столь способному офицеру позволили уйти из армии.
Все высшие командные посты занимали «хорошие боевые генералы» прошедшей войны. Они слишком долго оставались на своих местах, лишь делая вид, что кто-то может претендовать на их кресла, а на самом деле никого не подпускали и близко. Милн служил начальником Имперского генерального штаба семь лет, с 1926 по 1933 год. После его ухода армии не везло с профессиональными руководителями. За Милном последовал Монтгомери-Массингберд, занимавший этот пост в самое важное для армейского строительства время, с 1933 по 1936 год. Его назначение, с моей точки зрения, было серьезной ошибкой, при нем армия напоминала корабль без руля и ветрил. По праву на этом месте должен был бы находиться Джон Барнет-Стюарт, самый блистательный генерал нашей армии того времени. Для меня так и осталось загадкой, почему этого выдающегося полководца с быстрым и ясным умом в 1933 году не назначили начальником Имперского генерального штаба вместо Монтгомери-Массингберда. Если бы штаб возглавлял он, армия была бы лучше подготовлена к войне в 1939 году.
В 1936 году Монтгомери-Массингберда сменил Деверелл, однако у него не сложились отношения с военным министром Хор-Белишем, и через полтора года его сместили; он бы, несомненно, добился каких-то результатов, если бы оставался на этом посту. Но Хор-Белиш предпочел Горта, который абсолютно не соответствовал этому посту, но оставался начальником Имперского генерального штаба до начала войны в сентябре 1939 года.
В итоге наша армия в 1939 году вступила во Вторую мировую войну великолепно организованной и оснащенной для боев 1914 года и имея во главе не отвечающих требованиям современности офицеров.
Воистину, действия британских политиков в период между войнами поразительны. Мне всегда казалось, что политический [35] лидер должен хорошо разбираться в людях и выдвигать на высшие государственные посты достойных людей. В мирное время политик имеет возможность судить о людях по их характеру, способностям, настойчивости в достижении поставленной цели, и так далее. Тогда, между войнами, они выбирали скверно по всем критериям, если вообще понимали, на какие критерии следует ориентироваться.
Я окончил штабной колледж в декабре 1920 года. Должно быть, с хорошими результатами, хотя достоверно мне об этом не известно, поскольку никто мне их не объявлял, как бы странно это ни показалось. Так или иначе, меня направили начальником оперативно-разведывательного отдела штаба бригады в 17-ю пехотную бригаду в Корке, и я сразу снова попал на войну — против шинфейнеров{7} в Южной Ирландии. Во многих отношениях эта война была куда страшнее большой войны, закончившейся в 1918 году. Она превратилась в массовое убийство, в котором в итоге военные стали весьма искусны и более чем успешно держали свои позиции. Однако война такого рода развращает офицеров и солдат, потому что она ведет к снижению их представлений о порядочности и благородстве, и я был очень рад, когда она закончилась.
В этот период в армии начал действовать топор Геддеса{8}, и следовало доложить о профессиональном соответствии каждого офицера. Возможность избавиться от непригодных была эффективно использована на низшем уровне, однако на высшем многие «мертвые деревья» остались нетронутыми. Теперь, пройдя через две мировые войны, я полагаю, что по окончании любой кампании необходимо «использовать гербициды» именно на высшем уровне: это позволяет продвинуться проявившим себя в боевых условиях первоклассным молодым офицерам. После войны 1914–1918 годов этого не случилось. Я использовал свое положение и проследил, чтобы это было сделано, когда закончилась война 1939–1945 годов. [36]
С 1922 года, по завершении борьбы с шинфейнерами, до января 1926-го, когда меня послали инструктором в штабной колледж, я занимал разные штабные должности в Англии.
Это были годы напряженного труда и интенсивной учебы. Я служил под руководством опытных и доброжелательных генералов, поощрявших мою инициативу и предоставлявших мне свободу реализовывать свои идеи; среди них генерал сэр Чарльз Гарингтон и бригадный генерал Том Холлонд, оба умелые наставники. В этом отношении мне повезло, поскольку, несомненно, могло быть и совсем наоборот. Они сформировали во мне высокое чувство долга, научили тому, что дисциплина, требуемая от солдата, в офицере становится преданностью. Полагаю, что именно в это время я заслужил репутацию офицера, серьезно изучающего свою профессию, и меня перевели в штабной колледж. Я был доволен, поскольку назначение в Кэмберли казалось мне определенным признанием и некоторым шагом вверх по служебной лестнице. Теперь я в этом сомневаюсь, но тогда все представлялось мне именно так.
В жизни каждому из нас выпадает серьезный шанс, некоторые не осознают всего значения момента и упускают его. Другие, сосредоточенные и увлеченные, хватаются за возможность обеими руками и используют ее в полной мере; причем достойные люди всегда проявляют щепетильность в выборе средств достижения своей цели, они не наступают на головы тем, кто оказывается на их пути.
В моем случае мой шанс виделся мне в возможности три года посвятить напряженной учебе; к тому времени я уже понимал, что преподаватель учится много больше своих студентов. К тому же эти три года пройдут в совместной работе с уже преподающими там одними из лучших офицеров нашей армии Бруком (теперь лорд Алан Брук), Пейджетом, Франклином и другими. Обучая, я буду учиться сам; я чувствовал, что мне нужны знания как основа, которая в будущем позволит мне уверенно справляться с более значительными делами.
Мне придется быстро пробежать последующие несколько лет моей жизни в армии, поскольку они не представляют особого интереса для этой книги воспоминаний. Как искры устремляются только вверх, так и я всегда говорил, что думаю, причем самым [37] непререкаемым тоном. И часто расплачивался за эту привычку. Однако в 1930 году военное министерство выбрало меня для создания нового учебника по подготовке пехотинцев. Это было серьезным официальным признанием, и я решил сделать будущую книгу в виде полного курса по военным действиям для офицеров пехоты. Работу должна была одобрить комиссия военного министерства, на заседании которой разгорелся яростный спор; я не мог принять многие из их поправок к моей доктрине пехотной войны. Мы читали весь учебник, главу за главой. Тогда я предложил распустить комиссию и дать мне возможность закончить работу, как я ее понимаю; на том и согласились. Я сделал окончательный вариант, в котором оставил без внимания все внесенные комиссией замечания. После опубликования книгу сочли превосходной, особенно сам ее автор.
Здесь я должен отклониться в сторону, чтобы поговорить о куда более важных вещах, чем моя военная карьера, и рассказать о коротком десятилетии моей женатой жизни.
Во время работы в штабном колледже в Кэмберли я влюбился. Мы поженились с Бетти Карвер 27 июля 1927 года. 18 августа 1928-го у нас родился сын Дэвид. 19 октября 1937 года моя жена умерла. Я хотел бы рассказать всю историю.
В январе 1926 года я отправился в Швейцарию провести отпуск перед тем, как приступить к работе в штабном колледже, что должно было произойти в конце месяца. Мне исполнилось тридцать восемь лет, и я был закоренелый холостяк. Женщины никогда меня не интересовали, да и знакомых я имел совсем немного. Меня не увлекали светская жизнь и званые обеды. Моя жизнь практически целиком была посвящена профессии, я работал с утра до ночи, иногда занимаясь спортом во второй половине дня. Говорят, один вульгарный офицер как-то сказал: армия мне жена, и я не испытываю потребности в другой! Каким бы странным ни казалось мое поведение, я хотел овладеть своей профессией и настойчиво стремился к поставленной цели. Я был уверен, что моей стране предстоит новая война, и, насмотревшись разного на предыдущей, я решил, что, когда труба призовет в следующий раз, по крайней мере, лично я буду готов и обучен. Иногда у меня возникало своего рода предчувствие, что труба прозвучит обязательно, именно для меня, и в своих утренних [38] и вечерних молитвах я обычно просил дать мне сил выдержать предстоящее испытание.
В Швейцарии, в Ленке в Бернских Альпах, я познакомился с миссис Карвер и двумя ее сыновьями, одиннадцати и двенадцати лет. Я всегда любил детей и с удовольствием помогал им, наверное, потому, что сам был несчастлив в детстве. Мы скоро подружились и с мальчиками, и с их матерью, и отпуск проходил весело. Той же зимой я приобрел еще одного знакомого — сэра Эдварда Кроу; наше знакомство продолжилось, и теперь он один из моих самых дорогих друзей, хотя по возрасту и значительно старше меня.
В январе 1927 года я решил снова поехать в Ленк с сэром Эдвардом Кроу, его семьей и их друзьями. Миссис Карвер со своими мальчиками тоже была там. Ее муж погиб на Галлиполи в 1915 году, и мальчики воспитывались в ненависти к войне и ко всему, что имеет отношение к военным. На этот раз мы много общались с Бетти Карвер, и к концу отпуска я влюбился — в первый и единственный раз в жизни. Мне ответили взаимностью, несмотря на то что я был военным, и мы обвенчались в Чисвикской приходской церкви 27 июля 1927 года. Началось время безмерного счастья, раньше мне казались невозможными такая любовь и такая нежность. Мы всегда были вместе, разлучались только дважды. В первый раз, когда меня с моим батальоном отправили в Палестину в январе 1931 года, а она последовала за мной позже; и во второй раз, когда я отослал ее и Дэвида домой из Кветты после землетрясения в мае 1935 года. В обоих случаях разлука была недолгой. Моя жена родила Дэвида в сорок лет, и здоровье ее потом уже оставалось некрепким; но она всегда излучала энергию и счастье и никогда не болела.
Она была прекрасной «офицершей», когда я командовал 1-м батальоном моего полка в Палестине и Египте. Я навсегда запомнил, как позабавил ее один случай. Чтобы солдатам было легче превозмогать египетскую жару, я всячески поощрял любые хобби, одним из которых были голуби; мы и сами держали несколько птиц. Однажды наш квартирмейстер обвинил одного капрала в том, что тот украл у него голубя; капрал отвергал обвинение и утверждал, что голубь принадлежит ему. Мне пришлось проводить разбирательство. Я спросил у обеих сторон, квартирмейстера [39] и капрала, всегда ли голубь, получив возможность, летит именно в свою голубятню; они подтвердили сей факт. Тогда я приказал в течение суток держать птицу в батальонном помещении для суточного наряда. В десять часов следующего дня я выпустил голубя; об инциденте слышал весь батальон, и примерно 800 человек вышли на удобные позиции посмотреть, что же произойдет. Голубь несколько минут кружил над казармами, а потом полетел прямо в мою голубятню и остался там! Результат признали обе стороны, и квартирмейстер снял свое обвинение.
Весной 1934 года мой батальон размещался в Пуне на юге Индии; оттуда, присвоив мне звание полковника, меня перевели в штабной колледж в Кветте на должность главного инструктора. Там мы счастливо прожили три года, исключая время землетрясения в мае 1935 года, а затем я принял командование 9-й пехотной бригадой в Портсмуте. По прибытии в Англию у нас было два месяца отпуска. Дэвид находился в подготовительной школе в Хиндхеде, и мы с женой отправились на автомобиле в Озерную область на севере Англии навестить друзей. Она казалась слабее, чем обычно, и быстро уставала, но всегда оставалась жизнерадостной и счастливой. После поездки, в конце августа, мне нужно было ехать с бригадой в лагеря в Солсбери, и я отправил Бетти и Дэвида отдохнуть у моря до окончания его школьных каникул.
Однажды на пляже какое-то насекомое укусило Бетти в ступню. Она не могла сказать, что это было за насекомое, и нам так и не удалось этого выяснить. Ночью нога начала опухать и болеть, позвали доктора, тот немедленно отправил ее в местную сельскую больницу и вызвал меня. Состояние ее ухудшалось, боль усиливалась; наконец наступил момент, когда боль стала слишком сильной, ей постоянно делали уколы, и она редко приходила в сознание. К этому времени я въехал в наш дом в Портсмуте; у Дэвида начались занятия в школе в Хиндхеде. Я использовал каждую возможность, чтобы быть с Бетти; временами ей становилось полегче, а иногда совсем плохо. Меня часто вызывали ночью, и я ехал на автомобиле в Бернхэм-он-Си, так что выучил на дороге каждый поворот. Яд медленно поднимался по ноге. Наступил день, когда доктора сочли, что единственным выходом из положения является ампутация; я согласился и получил надежду. Но операция не [40] принесла облегчения, ничто не могло остановить дальнейшего продвижения яда, нам оставалось только ждать. Доктора делали все возможное, уход был обеспечен наилучший, однако сепсис остановить не удалось. Бетти скончалась 19 октября 1937 года на моих руках. Во время болезни я часто читал ей, преимущественно из Библии. Последнее, что она услышала, за несколько минут до смерти, был 23-й псалом.
Я похоронил ее на кладбище в Бернхэм-он-Си. Дэвида на погребении не было, я также ни разу не позволил ему увидеть мать страдающей и медленно умирающей. Это было выше моих сил. Ему исполнилось только девять, и в школе он чувствовал себя хорошо; после похорон я поехал к нему и сам все сказал. Возможно, это неправильно, но я поступил так, как подсказывало мне сердце.
Побыв немного с Дэвидом, я вернулся в Портсмут, в дом, который должен был стать нашим общим домом; много дней я провел там один, не желая никого видеть. Я был полностью раздавлен: начал раздумывать, чем же я заслужил столь страшный удар, и не находил ответа; душа в тоске восставала против такой очевидной несправедливости. Мне казалось, я нахожусь в кромешной тьме, силы покинули меня. У меня оставался Дэвид, но он был не со мной.
Постепенно я начал осознавать, что пути Господни неисповедимы и человек не должен жаловаться, как бы тяжелы сначала ни казались ему испытания. У меня есть обязательства по отношению к другим, например к моей бригаде. Я понял, что должен продолжать делать свою работу. Следовало подумать также и о Дэвиде; теперь на свете нас только двое, и его нужно регулярно навещать в школе и хорошо заботиться о нем в каникулы.
И через несколько недель я снова начал жить. Меня очень поддержал мой начальник оперативно-разведывательного отдела штаба бригады майор Ф. В. Симпсон; он был надежной опорой и взял на себя все, что мог. «Симбо» служил у меня начальником штаба, когда я после Дюнкерка принял корпус, и стал моим заместителем в Имперском генеральном штабе. Со временем он превратился в одного из самых компетентных и умелых штабных офицеров нашей армии, сейчас генерал сэр Фрэнк Симпсон в отставке. С помощью Симпсона и других друзей я восстановился. [41]
В раннем детстве воспитанием Дэвида практически полностью занималась мать, ему даже как будто не нравилось, если я вмешивался в этот процесс. Он был с характером, и мать всегда уступала ему. Помня о моем детстве, мы планировали, что я возьму на себя ведущую роль в его воспитании, когда он пойдет в школу. Наш план уже вступил в действие, но теперь его мать неожиданно умерла. Нам нужно было научиться жить вдвоем по-новому, прежние проблемы скоро перестали существовать, и он перенес на меня всю свою любовь. Несколько раз мы вместе весело проводили каникулы и стали близкими друзьями. Когда Бетти умерла, ему было девять лет, мне — пятьдесят.
Мои друзья радовались, что я снова начал нормальную жизнь, а некоторые даже поговаривали о моей новой женитьбе. Они плохо понимали, о чем говорят. Я не верю, что человек может любить дважды, по крайней мере, так, как любил я.
Теперь я был одинок, исключая время школьных каникул, когда со мной был Дэвид, и я полностью погрузился в работу. Моя 9-я пехотная бригада стала лучшей в Англии, в учебных боях нам не мог противостоять никто. В 1937 и 1938 годах военное министерство выбирало нас для специальных учений и испытаний, в общем, мы часто находились на виду.
После окончания войны в 1918 году я работал совместно и под руководством очень квалифицированных офицеров в штабных колледжах Кэмберли и Кветты. Благодаря усердной работе и приобретенному опыту командования я в заметной степени овладел своей профессией; это придало мне уверенности в том, что я способен справиться с большинством задач, которые могут встать передо мной. По всей вероятности, я был слишком уверен в себе и не скрывал этого. Однако меня частенько ставили на место, что, без сомнения, было полезно; мне не давали слишком часто выходить из повиновения и стать излишне властным. Полагаю, что к моменту, когда я в 1937 году принял командование 3-й бригадой в Портсмуте, худшее было позади; я усвоил урок, и попутный ветер дул мне в паруса.
Я в основном жил один и научился концентрироваться. Эта способность сосредотачиваться и выделять главное из массы деталей теперь развилась во мне еще больше, вследствие страшного [42] одиночества, обрушившегося на меня после смерти жены. Я всего себя посвятил своей профессии.
В Портсмуте я нажил серьезные неприятности с военным министерством и в какой-то момент оказался в весьма затруднительном положении. Вот как это случилось. Средства моего гарнизона нуждались в существенном пополнении, чтобы обеспечить необходимые усовершенствования в области социального обеспечения семей военнослужащих. Поэтому я решил сдать футбольное поле организатору ярмарки на время августовских банковских каникул; он предложил мне 1000 фунтов, и в конце концов я договорился с ним на 1500. Муниципальный совет Портсмута, узнав о моем плане, отказал в проведении ярмарки в этом месте. Тогда я нанес неофициальный визит лорд-мэру Портсмута и, в случае если он обеспечит прохождение через совет моего замысла, предложил ему 500 фунтов из этих денег для какого-нибудь дорогого его сердцу проекта; лорд-мэр согласился. Я заключил сделку, получил 1500 фунтов, 500 передал лорд-мэру, а 1000 быстренько истратил на социальные нужды гарнизона. В это время слухи о моем предприятии дошли до военного министерства, и мне указали, что я нарушил правила сдачи в аренду принадлежащей министерству земли; там были готовы не придавать этому факту значения, если я немедленно сдам 1500 фунтов. Я ответил, что денег уже нет, и предоставил все квитанции. Разразился скандал. Из Солсбери ко мне приехал генерал-майор — начальник административно-хозяйственного управления Южного военного округа и объявил, что сей инцидент лишил меня всех шансов на продвижение по службе. Однако генерал Уэйвелл, командующий Южным военным округом, посмотрел на дело иначе; его даже позабавило, что я честно и открыто усовершенствовал гарнизонные удобства за счет военного министерства. Он поддержал меня и затеял по этому вопросу переписку между военным министерством и Солсбери. Папка с делом стала довольно пухлой. Потом меня неожиданно повысили, и я никогда больше ничего не слышал об этой папке. Но некоторое время я оставался притчей во языцех.
В октябре 1938 года, прослужив в Портсмуте немногим больше года, я был переведен в Палестину и получил под командование несколько армейских частей в Северной Палестине, которые [43] участвовали в подавлении арабского восстания; моей задачей было организовать из них новую, 8-ю дивизию со штабом в Хайфе. Такая работа меня очень привлекала, я получил уже генерал-майора, несмотря на свои проступки в Портсмуте. Однако перемещение в Палестину означало, что я оставляю Дэвида, и мне пришлось поручить заботы о мальчике моим добрым друзьям в Портсмуте. С этих пор у него началась невеселая жизнь, поскольку уже вскоре после моего отъезда из Палестины, в 1939 году, началась война. До 1948 года мне не удавалось снова создать для него дом. На личность и характер решающее влияние оказывают два фактора: наследственность и окружающая обстановка. У Дэвида, без сомнения, была прекрасная наследственность: долгая череда его предков служила либо церкви, либо государству и честно исполняла свой долг. А вот условия жизни мальчика после смерти матери оставляли желать лучшего. В течение нескольких лет он часто проводил каникулы в детских лагерях. Только когда я отправился в Африку в августе 1942 года, он наконец поселился у майора Рейнольдса и его жены в Хиндхеде, и эти достойные люди воспитывали его и помогали формировать характер, пока я был на войне. Майор Рейнольдс руководил школой в Хиндхеде, где учился Дэвид; он уже давно был нам надежным другом, а с 1942 по 1948 год здание его школы стало для меня с Дэвидом домом. Майор Рейнольдс умер в 1953-м. Многие мальчики обрели себя благодаря ему и его жене, и с его смертью страна лишилась настоящего человека. Я многим обязан им, как и Дэвид; они воспитывали его в сложные годы становления характера и заботились о нем, как о собственном сыне.
Зимой 1938–1939 годов, сражаясь в Палестине, я получил сообщение, что меня назначили командовать 3-й дивизией в Англии. Это была регулярная дивизия со штабом в районе Солсбери, и в нее входила 9-я пехотная бригада, которой я командовал в Портсмуте до того, как попал в Палестину. Я был искренне рад. 3-я дивизия являлась частью британских экспедиционных сил для отправки в континентальную Европу в случае войны. Тучи войны уже сгущались, в воздухе пахло дождем; было необходимо гарантировать, что наш военный зонтик находится в надлежащем состоянии, и эта задача пришлась мне по душе. Я должен был принять командование 3-й дивизией в августе 1939 года. [44]
Однако в мае 1939 года я неожиданно серьезно заболел. Меня на носилках доставили в военный госпиталь в Хайфе, и, поскольку у меня в легком обнаружили затемнение, все сочли, что это туберкулез. Лучше мне не становилось, и в конце концов я потребовал, чтобы меня отправили домой в Англию. Я был уверен, что, уехав из жаркого и влажного климата Хайфы, я обязательно поправлюсь. Меня отправили в Англию в сопровождении двух медицинских сестер и двух санитаров, поскольку я считался тяжелобольным. Так и было.
Морское путешествие поставило меня на ноги, и в Тилбери я сошел на берег в добром здравии. Направившись прямо в лондонский Миллбэнк-госпиталь, я запросил полное медицинское обследование; оно заняло три дня, и заключение гласило, что у меня все в порядке. Я поинтересовался затемнением в легком — оно исчезло.
После отпуска я отправился в военное министерство и спросил, могу ли я теперь приступить к командованию 3-й дивизией. Тучи войны уже висели совсем низко, и армия ждала мобилизации. Мне объяснили, что при мобилизации предполагавшиеся ранее назначения автоматически отменяются и все остаются на своих местах. Теперешний командир 3-й дивизии был выбран на должность губернатора колонии и в ближайшее время собирался выехать к новому месту службы, теперь же ему придется остаться в дивизии.
Тогда я сказал, что хотел бы вернуться в Палестину к своей 8-й дивизии; однако ответ был отрицательным, поскольку мою дивизию уже принял новый командир. Мне объявили, что я перехожу в объединенный резерв генерал-майоров, ожидающих назначения. Это меня совсем не устраивало — Британия готовится к войне, а мне придется ждать места. Я допек военное министерство. В итоге того генерала все-таки отправили в колонию, он прекрасно соответствовал этой работе и стал великолепным губернатором. Я принял 3-ю дивизию за несколько дней до объявления войны. [45]