Глава 9.

Искусство атташе

Рассказывают об истории, происшедшей в одном из посольств на Балканах. В подвалах этого посольства вместе с запасами вина хранились взрывчатые вещества, но послу об этом не было известно.

Идея затеи заключалась в том, чтобы в случае наступления немцев на этом направлении им можно было бы оказать серьезное противодействие диверсионными акциями в узких проходах на реке Дунай.

В 1940 году наступил такой момент, когда военно-морской атташе счел необходимым сообщить обо всем этом послу.

— Почему же вы не сообщили мне об этом тогда, когда размещали взрывчатку в подвале? — гневно спросил посол.

— Потому, сэр, что вы не разрешили бы сделать этого, — ответил военно-морской атташе.

— Тогда за каким чертом вы сообщаете мне об этом теперь? — последовал второй вопрос.

При назначении на должность военно-морского атташе напоминается, что он служит двум хозяевам: во-первых, послу в стране пребывания и, во-вторых, начальнику разведывательного управления ВМС в Лондоне. Такой порядок подчинения атташе устанавливается потому, что его первой обязанностью в иностранной столице, несомненно, является выполнение задач миссии, членом которой он является. Он должен консультировать главу миссии по военно-морским вопросам, держать его в курсе всех важных событий, о которых узнает благодаря профессиональным и светским контактам, взаимодействовать с секретариатом посольства и другими атташе и выполнять представительские обязанности члена дипломатической миссии.

Если посол и начальник разведывательного управления ВМС в Лондоне возьмут на себя труд познакомиться друг с другом, то это сотрудничество может стать плодотворным, однако слишком часто в прошлом они не делали этого.

Через начальника разведывательного управления ВМС военно-морской атташе несет ответственность и перед адмиралтейством. Его дальнейшая карьера в ВМС зависит в значительной мере от того, что о нем думают в адмиралтействе; его деловые качества в мирное время определяются не только по информации, которую он добывает, но и по заказам на корабли и оружие, которые адмиралтейство сделает по его рекомендациям; по тому мнению, которое сложилось о нем в [198] лондонской военной миссии страны, в которой он аккредитован. Так, обыденная на первый взгляд представительская должность может стать центром сложных и искусных сплетений дипломатических, разведывательных и торговых отношений.

Вообще говоря, в мирное время самыми ответственными постами военно-морских атташе считаются посты в странах, являющихся потенциальными противниками. С 1936 года Вашингтон в этом смысле был очевидным исключением. В конце тридцатых годов Берлин, Рим, Токио и Вашингтон считались важными столицами, и адмиралтейство, казалось, не думало о том, что в случае войны их значение должно быстро измениться. Стокгольм как наблюдательный пункт для всей Северной Европы и как столица, поддерживающая многочисленные контакты с Германией, неожиданно стал чрезвычайно важным пунктом, в то время как Париж совершенно потерял свое значение.

Независимо от того, в какой стране находился военно-морской атташе во время объявления войны — в столице противника или нейтрального государства, — он, как, впрочем, и многие его коллеги-дипломаты, переживал процесс быстрой трансформации. В нейтральных столицах значение военно-морского атташе сразу возросло в пять раз. Вашингтон оказался потенциальным союзником; Стокгольм стал окном в Германию, Россию и на Балтику; Мадрид и Лиссабон находились по соседству с ключевыми воротами в Средиземное море, в котором английский флот надеялся сохранить созданное еще в мирное время превосходство; в Анкаре, служащей дверью в Россию, на Балканы и на Средний Восток, служба военно-морского атташе стала центром справок, влияния, информации и даже интриг.

Служебный персонал, деньги, линии связи, которые до того строго лимитировались, предоставлялись теперь почти безотказно. Их оказалось достаточно для военно-морского атташе, чтобы доложить в Лондон об обширной свите и дорогих увлечениях своего немецкого коллеги, с которым он теперь соревновался за завоевание внимания сотрудников местного военно-морского штаба, местных начальников разведки, влиятельных политиков, редакторов и бизнесменов.

Можно подумать, что эти обязанности ничего общего с флотом не имеют. Однако за сто лет военно-морского владычества выработалось особое положение представителей ВМС за границей, конечно, различавшееся в зависимости от отдельных личностей. Королевский флот был главным и почти единственным символом мощи и богатства Англии, потому что английская армия в период 1815–1914 годов за границей серьезного веса не имела (тогда немецкие военные атташе — а до них французские — играли главную роль, особенно в Стокгольме и Анкаре). Кроме того, все, что было связано с флотом, было связано и с торговлей, банковскими и страховыми делами и с такими ценными видами сырья, как, например, вольфрам и нефть.

По этим каналам особенно в Испании и в скандинавских странах информация шла так же бесперебойно, как и по дипломатическим [199] каналам. Подготовка морских офицеров, особенно на Средиземном море и на Тихом океане, приучила их быть трудолюбивыми пчелами, ведущими разведку инстинктивно.

Система военно-морских атташе взаимообязывающая. Начальник разведывательного управления ВМС руководит деятельностью английских представителей за границей и заботится об интересах иностранных представителей в Лондоне.

Ясно, что военно-морской атташе, представляющий какую-нибудь страну в Лондоне, будет обращаться с просьбами и получать ответы через офицера, возглавляющего в разведывательном управлении ВМС направление, к которому географически относится представляемая данным атташе страна. Ответственность же за поведение и взгляды иностранных военно-морских атташе, которые, как известно (дружественные или недружественные), должны добывать информацию любыми законными средствами, лежит на начальнике разведывательного управления ВМС. Характер такой ответственности, разумеется, сильно меняется в зависимости от представляемой страны и от характера деятельности самих военно-морских атташе.

Если начальник разведывательного управления найдет нужным, он может известить министерство иностранных дел о том, что деятельность того или иного военно-морского атташе не соответствует его статусу.

В разведывательной игре, которую ведет международная служба военных атташе, есть некоторые общепринятые правила и наказания. Действие тайных шпионских организаций запрещено, хотя, возможно, имеется лишь несколько посольств, которые не занимаются шпионажем. Неумеренное увлечение неприкрытой разведывательной деятельностью может привести к предупреждению или просьбе покинуть страну. Если это произойдет, правительство, идущее на этот шаг, должно ждать ответных мер, в результате которых персоной нон грата будет объявлен его военно-морской атташе. В то же время неосторожный поступок или неправильное поведение военно-морского атташе могут прямо или косвенно навести контрразведку страны, в которой он находится, на нужный след. В то время как для атташе в Англии обнаружить за собой слежку полиции или службы безопасности в мирное время было бы крайне необычным, в некоторых странах с тоталитарным режимом наблюдение такого рода могло бы быть воспринято как естественное. Например, в Японии и временами в Испании в предвоенный период слежка такого рода считалась обычным явлением, а вот в Португалии и Норвегии она почти не практиковалась. До 1941 года всем дипломатическим автомашинам в Японии присваивались номера, имеющие буквенные и цифровые индексы, обозначающие национальную принадлежность, должность и звание: GBI1 — для английского посла; GBI4 — для английского военно-морского атташе. Следует также полагать, что слуги и водители в таких странах были потенциальными осведомителями. Наблюдение за иностранными разведывательными сетями велось даже в демократической и терпеливой ко всему Швейцарии. [200]

В Дублине сложилось исключительное положение: ирландцы хотели бы иметь у себя советником старшего офицера английских ВМС, но по политическим соображениям это было бы неблагоразумно. Роль такого советника выполнил английский военно-морской атташе. Во время войны власти Дублина без нажима со стороны Лондона создавали определенные трудности для работы германской миссии.

В военное время условия коренным образом изменились. Нейтральные страны привлекали шпионов, как крошки хлеба голубей, и нейтральные правительства поэтому стали намного внимательнее относиться к вопросам безопасности. Они находились под воздействием участвующих в войне сторон, которые требовали подавлять разведку и препятствовать деятельности другой стороны. (Вряд ли нужно говорить, что Германия в течение первых трех лет войны часто действовала более настойчиво по сравнению с нами, несмотря даже на то, что английская блокада являлась могучим оружием против индустриализированной страны.) В то же время в каждой из нейтральных стран имелись высокопоставленные лица, которые питали сильные симпатии к той или другой стороне. В Стокгольме чувство сострадания к норвежцам и датчанам, находившимся под гнетом фашистской оккупации, боролось с традиционным германским влиянием на военные, разведывательные и чиновничьи круги и с неослабевающим страхом по поводу того, что в конечном счете предпримет Россия. Как только появилась уверенность в том, что Англия и ее союзники в конечном счете победят, все симпатии, несмотря на строгий официальный нейтралитет, перешли на нашу сторону, к большой радости представителя начальника разведывательного управления ВМС в Стокгольме капитана 1 ранга Дэнхэма. Стокгольм стал наиболее важным источником информации для морской разведки.

В Мадриде дела обстояли по-другому. Перед войной и даже в период гражданской войны, несмотря на проведение морских операций и на эксперименты в области современных боевых действий, работой военно-морского атташе пренебрегали. Атташе руководил своим аппаратом из Парижа, и его визиты в Испанию были нерегулярны, вследствие чего аппарат работал плохо.

В августе 1939 года помощником военно-морского атташе в Испанию назначили капитана 3 ранга Алана Хиллгарта, и в течение короткого времени он подчинялся военно-морскому атташе в Лиссабоне, что раздражало испанское правительство даже больше, чем положение, при котором Мадрид считался аванпостом Парижа. Контакты необходимо было налаживать с самого начала, в то время как развитие отношений Испании к всепобеждающим нацистам было крайне важным для Англии. Ничто не смогло бы яснее иллюстрировать опасность пренебрежения контактами в мирное время. Хиллгарт охарактеризовал это так: «Там, где не было предшественника, не могло быть и позиции, опираясь на которую можно было бы начать работу». Он наверстал упущенное только тем, что сам устанавливал [201] контакты с представителем испанского флота во время гражданской войны в Палме.

В Анкаре военно-морское представительство было сложным, но работало хорошо. Многолетняя надежда Англии на то, что Турция вступит в войну против стран оси, способствовала посылке туда военно-морской миссии с задачей разработать, насколько это было возможно при правительстве, строго придерживающемся нейтральных позиций, план будущего взаимодействия ВМС обеих стран.

Поэтому глава миссии адмирал Говард Келли находился в Анкаре с 1940 по 1944 год в качестве личного представителя командующего Средиземноморским флотом. Он не имел дипломатического статуса, что очень беспокоило английское посольство, но турки относились к нему, как к почетному гостю. Будучи в очень дружественных отношениях с маршалом Чакмаком, он часто добывал секретную информацию, которую не мог получить военно-морской атташе. Ясно, что при положении, когда адмирал имел доступ к делам военно-морского атташе, а последний о деятельности адмирала знал мало, взаимодействия между ними ожидать было трудно. Поэтому всегда существовала опасность, что совет, данный военно-морским атташе послу или начальнику разведывательного управления, мог отличаться от совета, данного адмиралом Келли, и это, несомненно, затрудняло работу офицеров разведки в Лондоне. Однако первому морскому лорду и адмиралу Каннингхэму нравилось такое положение, потому что оно давало возможность поддерживать личные связи на высоком уровне, и поэтому все оставалось без изменений.

Можно представить, в какой мере английское министерство иностранных дел опасалось поставить под угрозу Швецию или Испанию или любую другую нейтральную страну такой деятельностью в этих странах, против которой могли бы возражать страны оси. Риск был тройным. В худшем случае немецкие фашисты могли бы использовать деятельность управления специальных операций в качестве предлога для вторжения в Испанию (план вторжения немцев в Испанию существовал с 1940 года по 1943 год). Менее опасным, но достаточно серьезным было бы прекращение действия коммерческих и разведывательных соглашений со страной в ответ на подрывную или незаконную операцию. Кроме того, атташе или другой работник посольства мог быть объявлен персоной нон грата и, следовательно, терял личные связи, специальные знания, накопленный опыт.

Правительственные департаменты в Лондоне опасались не только этого. Если военно-морской атташе подозревался в сборе информации в самом правительстве или в службе разведки и безопасности, за ним, а может быть, и за всем персоналом посольства могла быть установлена слежка. Справедливости ради следует сказать, что некоторые английские послы имели достаточно крепкие нервы, чтобы не волноваться из-за этого, другие же относились с подозрением (как многие относятся и сейчас) ко всякой тайной деятельности, которая могла наложить темное пятно на деятельность посольства. [202]

Военно-морские атташе иногда с ужасом обнаруживали, что некоторые английские дипломатические работники не имели подготовки по соблюдению мер конспирации или не понимали разницы между требованиями, предъявляемыми к ним в военное и в мирное время. Военно-морской атташе в Вашингтоне вынужден был пожаловаться на то, что сведения, переданные им одному секретарю посольства, без нужды были сообщены последним младшему сотруднику, который часто проводил время за пределами посольства.

Помощник военно-морского атташе в Стамбуле докладывал в Лондон:

Очень необычным в этом отношении (возможно, потому, что он не был профессиональным дипломатом) был Самюэль Хор в Мадриде. Он понимал всю важность разведывательной деятельности своей дипломатической миссии и очень разумно поступил, поручив военно-морскому атташе следить за соблюдением мер конспирации в посольстве. Он действовал по принципу: «Я не хочу быть в курсе всех этих дел, с тем, чтобы в случае каких-либо неприятностей заявить, что я ничего не знаю об этом. Но я полагаю, что мои сотрудники будут осмотрительными, делая все, что они могут, чтобы выиграть войну».

Капитан 1 ранга Хиллгарт в заметках, которые он написал после войны для разведывательного управления ВМС, рекомендовал военно-морским атташе обращать особое внимание на сбор коммерческой информации и на поддержание связи с коммерческими сотрудниками посольства:

Общим для всех трех ключевых нейтральных столиц Европы была готовность занимающих важное положение в разведывательном [203] отношении, симпатизирующих Англии гражданских людей поставить полезную, а иногда и важную информацию. Сотрудники различных фирм в Норвегии, занимавшиеся морскими перевозками, а позже владельцы судов и капитаны в Швеции, посещавшие оккупированные Данию и Норвегию, а также Германию, были примерами такого рода людей. Через этих же людей осуществляли передачу и получение информации из оккупированной Польши и Прибалтийских государств. Помощник военно-морского атташе в Стамбуле считал, например, что сведения, полученные от гражданских лиц, были ценнее сведений, добываемых платными агентами. В Соединенных Штатах неофициальным контактам в то время как, впрочем, и сейчас, придавалось большое значение.

Военно-морские атташе должны были проявлять особую осторожность при получении такой помощи, чтобы не скомпрометировать своих друзей в глазах правительства и секретной полиции и не повредить их деловым интересам, ибо в течение по крайней мере половины войны немцы держали эти страны в своем подчинении.

Фактором, тормозившим развитие коммерческой деятельности в этих странах, была только английская блокада или объем ее капиталовложений за границей. Всегда существовала опасность, что правительство нейтральной страны установит такой строгий контрразведывательный режим, что ни прямой, ни тайный сбор разведывательных сведений станет невозможным. К тому же всегда существовала возможность изоляции военно-морского атташе от его источников без нарушения дипломатической неприкосновенности первого. Например, он мог быть скомпрометирован несколькими различными путями.

Как бы ни опровергали это министерства иностранных дел и послы, военно-морские атташе их стран (по существу, весь дипломатический военный аппарат) могли подозреваться в руководстве тайными разведывательными и диверсионными организациями. Например, американцы считали, что деятельность немецкого военно-морского атташе, которую теперь можно изучить по архивам, выходила далеко за рамки его возможностей и прав. В Копенгагене предвоенная деятельность немецкого военно-морского атташе была настолько грубой, что датчане упорно просили и добились его отзыва.

В 1942 году шведская пресса писала о гангстере, который был обвинен в проведении диверсий на немецких транспортных судах. На суде обвиняемый заявил, что он был связан с сотрудниками аппарата английского военно-морского атташе, занимавшимися организацией диверсий. Широкая огласка, данная этому заявлению, причинила много неприятностей капитану 1 ранга Дэнхэму и, конечно, послу.

Управление специальных операций пыталось убедить Дэнхэма принять в свой аппарат работника управления под видом дипломата. Дэнхэм неохотно согласился при условии, что данный работник не будет участвовать в рискованных операциях и вообще будет соблюдать крайнюю осторожность. Это соглашение было нарушено, и после суда Дэнхэм находился под неослабной слежкой секретной полиции. [204]

Чтобы не создалось впечатление, что нейтральные страны не делали все возможное с целью сохранить фактическую и видимую нейтральность, приведем слова Дэнхэма:

Все меры по обеспечению безопасности английских и союзных судов от диверсий (во время войны возможность диверсий — это совершенно реальная угроза, и, если учесть, что тоннаж потопляемых за квартал судов измеряется миллионами тонн, дорого обходящаяся угроза) должны были проводиться под наблюдением аппарата военно-морского атташе. В Испании, например, в каждом важном порту находился офицер службы безопасности, обычно английский вице-консул или сотрудник его аппарата. На каждом судне находилось подразделение охраны из резерва наблюдателей в Гибралтаре, которое регулярно пополнялось из Англии. Во время пребывания судна в порту на нем устанавливались специальные прожекторы, проводились осмотры, а водолазы периодически обследовали его подводную часть.

Испанская портовая администрация получила от своего правительства директиву следить за диверсантами, но эта директива не всегда строго выполнялась. Хиллгарт в Мадриде вынужден был заручиться поддержкой местной полиции, портовых грузчиков и сторожей доков в борьбе против многочисленных немецких агентов. Он был хорошо осведомлен о большинстве из них; с его помощью удалось разгадать многие планы проведения диверсий. Конечно, имели место и случаи успешного проведения диверсий, а иногда, несмотря на то, что такие попытки были сорваны, намеренно сообщалось, что они имели успех. Это делалось с целью замаскировать наши контрмеры.

Выполнение обязанностей военно-морского атташе в союзной стране может оказаться делом трудным и деликатным. Так было в США в начале войны; в Португалии, когда она считала, что Германия может захватить Азорские острова, а мы держали наготове экспедиционные войска, чтобы помешать этому; во Франции многие годы до начала войны. После нескольких лет, в течение которых мы считали, что война в ближайшие десять лет невозможна (этот срок сдвигался с каждым годом до тех пор, пока такое сдвижение не превратилось в привычку, от которой было трудно избавиться), Англия и Франция сблизились на Средиземном море во время абиссинского кризиса, когда казалось, что Италия, вероятно, становится общим [205] противником. Установившиеся тогда отношения между странами позволили обмениваться информацией о дислокации кораблей, о базах, запасах горючего, аэродромах и радиостанциях. Были разработаны планы использования общего шифра и обмена офицерами связи, но к апрелю 1936 года, когда кризис пошел на убыль, ничего еще не было сделано, если не считать обмена информацией о приблизительном местонахождении кораблей.

В ноябре 1936 года начальник штаба ВМС Франции адмирал Дюран-Вьель обратился через военно-морского атташе в Париже к первому морскому лорду Чэтфилду с предложением об установлении более тесных связей. Он совершенно правильно предположил, что в связи с гражданской войной в Испании на Средиземном море возможны инциденты, и предложил усилить сотрудничество военно-морских штабов. Чэтфилд ответил, что вопрос такого рода должен рассматриваться на более высоком уровне. Адмирал Дюран-Вьель, по-видимому, действовал без ведома морского министра или министерства иностранных дел. Чэтфилд имел совершенно четкие инструкции: Англия медленно перевооружалась, отказавшись от «десятилетнего» правила, и руководствовалась пожеланием начальников штабов «избегать войны до 1941 года».

Французам, конечно, очень хотелось втянуть нас в союз или, по крайней мере, усилить взаимопонимание, но, как это ни удивительно, никаких вопросов о будущих военных операциях ни разу не обсуждалось. Сообщаемая Парижу информация ограничивалась лишь подробностями о силах в водах метрополии, при условии мобилизации или без нее, техническими подробностями о портах и т. п.

Дафф-Купер, который был первым лордом в 1936 году, выступал за полные и откровенные дискуссии. Единственным аргументом против них было то, что они могли бы вызвать недовольство Германии и Италии. Недовольство все равно возникло бы, утверждал Дафф Купер, какими бы ограниченными по содержанию эти переговоры ни были. Тем не менее военно-морского атташе в Париже строго ограничили:

Адмиралу Дарлану последний пункт, естественно, не понравился, так как он хотел вести переговоры о событиях в Испании и Италии.

Одним из практических и важных результатов этих переговоров в мае 1938 года было соглашение о разработке англо-французского шифра, на что требовался целый год. В обстановке чрезвычайной [206] секретности (правительства оказались бы в крайне неудобном положении, если бы этот факт стал известен) некий французский офицер связи лейтенант Тулуз-Лотрек прибыл в Лондон «изучать язык», но фактически работал с двумя экспертами разведывательного управления ВМС по шифрам, разрабатывавшими условия связи на случай военного времени.

Представительный и очень способный офицер из отдела планирования капитан 1 ранга Виктор Дэнквертс был весьма осторожным в переговорах, одобренных его старшими начальниками. Он чувствовал (возможно вспоминая события 1914 года), что необходимо наметить твердые границы, за пределы которых мы не должны выходить без того, чтобы не взять на себя моральные обязательства действовать вместе с Францией в случае, войны. В противном случае было бы бессмысленным предположение, на основании которого ему и другим членам отдела объединенного планирования приказали работать начальники штабов и правительство, то есть предположение, что войны не будет еще в течение трех лет.

Однако в январе 1939 года Годфри, вступавший на должность начальника разведывательного управления ВМС, поехал в Париж, чтобы выработать методы и средства сотрудничества с начальником разведывательного управления ВМС Франции вице-адмиралом Виллэном. Стремление к такой встрече было обоюдным, и они договорились обмениваться информацией о разведывательных центрах за границей и маршрутах движения кораблей и судов стран оси. Это означало полное раскрытие французам того, что они, возможно, уже знали или о чем подозревали, то есть что к нам от нашей системы наблюдателей поступает информация о движении кораблей и судов во всех уголках мира.

Находясь в Париже, Годфри несколько раз встречался с Дарланом и посетил находившийся под зданием министерства ВМС оперативно-информационный центр ВМС Франции. Он обнаружил, что этот центр был оборудован гораздо лучше, чем английский, и что Дарлан искренне стремился к сотрудничеству с Англией.

Падение Франции осложнило выполнение разведывательных задач в Испании, так же как падение Норвегии и Дании осложнило выполнение их в Швеции. Но между работой, проделанной в этих двух странах двумя самыми инициативными во время войны военно-морскими атташе, была существенная разница. Хотя немцы угрожали Швеции нападением и имели друзей, занимающих высокие посты в правительстве и армии, вопрос о присоединении Швеции к странам оси никогда не стоял. Шведский народ относился дружественно к Западу даже тогда, когда Гитлер, казалось, наверняка должен был победить. В Испании же, наоборот, всегда существовала опасность того, что она может быть вовлечена в войну (конечно, не на стороне союзников): или фашистскими элементами, особенно фалангистами; или в результате ошибок Англии в проведении блокады против стран оси; или в результате попытки Англии предупредить действия Германии в Северной Африке и Марокко; или в результате [207] способности немцев в оккупированной Франции двинуться через Пиренеи, захватить Атлантическое и Средиземноморское побережье и, возможно, выжить нас из Гибралтара бомбардировками и голодом.

Теперь, оглядываясь назад, капитан 1 ранга Хиллгшрт убежден, что Испания никогда не стала бы воюющей против нас страной (хотя в начале войны некоторые испанцы относились к нам враждебно), при условии если мы не отдали бы Египет Германии. Если бы это произошло, Франко посчитал бы, что Англия проиграла войну и что настала пора присоединиться к победившей стране. Хиллгарт считает также, что нападение на Испанию после 1941 года не принесло бы Германии ничего, кроме увеличения территории, которую необходимо было бы оборонять. Испания могла бы оказать сильное сопротивление. Ее поддержала бы Англия, а позднее и США; английский же флот выполнил бы свои задачи в Атлантике и на Средиземном море значительно легче, поскольку он смог бы использовать некоторые испанские и все португальские порты, а также значительно раньше попал бы на Канарские и Азорские острова.

Действительная опасность заключалась в том, что некоторые испанцы, занимавшие высокие посты в Мадриде или посты пониже в важных портах, таких, как Ферро и Виго, могли бы сотрудничать с немцами: посылать им сырье, в котором нуждалась Англия, позволять немецким подводным лодкам и танкерам заправляться в своих портах, предоставить им плацдарм в Марокко и препятствовать любым возможным путем нашим попыткам организовать разведывательную сеть и побег из оккупированной Европы летчиков и других пленных. Кроме того, существовала опасность, что немецким и итальянским агентам будет предоставлена такая возможность для ведения разведки и совершения диверсий в проливах, что в Гибралтаре нельзя бы было провести никакого мероприятия без того, чтобы противник не узнал о нем.

В то же время в Испании были люди, занимающие важные посты в промышленности и торговом флоте, в банках и страховых компаниях, в вооруженных силах и в правительстве, которые страстно хотели, чтобы их страна прошла через длительный восстановительный период. «Они не были одинокими, — пишет Хиллгарт, — в своем возмущении постоянным давлением Германии и ее угрозами вторжения и оккупации. Но они выжидали, по крайней мере на первых этапах войны, признавая, что победа Германии означала бы порабощение Испании и конец личной свободы, которая нужна испанцам, как воздух». Понимая слово «либерал» в том смысле, в каком его понимают в Англии, взгляды этих испанцев можно назвать либерально-монархическими. Они предпочли бы английский политический курс германскому и итальянскому, несмотря даже на то, что поддерживали Франко против республиканцев в своей собственной стране.

В то время как нейтральный Стокгольм являлся центром, в который стремились разведчики из Норвегии и Дании, Голландии и Польши, из Финляндии и даже из России, и, несомненно, лучшим [208] наблюдательным постом за гитлеровской Европой, нейтральный Мадрид был центром действий. Большую часть работы Хиллгарта можно было бы справедливо оценить как контрразведывательную; хотя он, как и Дэнхэм, усердно собирал и сообщал информацию, его основная задача состояла в том, чтобы помешать попыткам немцев склонить Испанию к нарушению нейтралитета. Изо дня в день он доказывал в морском министерстве (оно относилось к Англии более дружественно, чем другие министерства), что немецкое вредительство в портах, их проникновение в испанскую полицию, их злоупотребление гостеприимством вредят государственным интересам Испании. Разве не ясно, что после тяжелых испытаний гражданской войны испанцы нуждаются в мире? Англичане, а не немцы, смогут дать испанцам столь необходимую им нефть и пшеницу. Рано или поздно господство Англии на Средиземном море будет восстановлено, особенно после того, как в войну вступят американцы, а итальянцы, презираемые, кстати говоря, испанцами, будут разгромлены.

Можно подумать, что это работа дипломата, а не морского офицера. Но Хиллгарт был в близких отношениях с испанскими ВМС в течение десяти лет, и ему повезло, что у него начальниками были посол и посланник, которые рассматривали всех своих сотрудников как единый коллектив, каждый член которого делал часть чрезвычайно важной работы по удержанию Испании на нейтральных позициях. Заместитель начальника штаба ВМС адмирал Том Филлипс убедил Сэмюэля Хора в 1940 году в том, что назначение его в Мадрид надо рассматривать не как назначение на дипломатический пост, а, скорее, как назначение на боевой пост огромнейшей стратегической важности. «Если атлантические порты Апеннинского полуострова и побережье Северо-Западной Африки перейдут к противнику, — говорил Филлипс, — я не знаю, что мы будем делать». Хиллгарт был рекомендован Хору Черчиллем и Паундом, потому что с 1932 по 1939 год он являлся английским консулом в Палме и был ценным источником информации и связывающим звеном для министерства иностранных дел и адмиралтейства. А в течение некоторого периода он был единственным каналом, через который осуществлялась связь между английским правительством и националистами.

Первые два года войны, ярко описанные в книге Хора, были трудными. Немцы, пользовавшиеся в Испании большими привилегиями, делали все, чтобы поссорить правительства Испании и Великобритании. После разгрома Франции они проникли во все гражданские учреждения, полицию и деловые фирмы или пытались повлиять на их деятельность. Они пролезли даже в министерство внутренних дел. Был период, когда большие группы немецких солдат, называвших себя туристами, видели южнее таких пунктов, как Валладолид.

Немецкие подводные лодки находили убежище в прибрежных водах Испании и покупали там свежие продукты. Но немцы вели себя бестактно, и скоро их стали ненавидеть так же, как и французов перед войной. Они пытались заставить администрацию портов разрешить те виды обслуживания немецких подводных лодок, которые [209] нарушили бы нейтралитет страны, организовывали угон немецких торговых судов в порты Франции, платили испанцам за диверсии на кораблях Англии и союзников.

Эти инциденты заставили Хиллгарта и его коллег лишь усилить свои энергичные и настойчивые протесты. Морское министерство Испании, сознавая нужду своей страны в продовольствии и топливе и роль Англии в доставке этих товаров морским путем, все время настаивало на сохранении Испанией нейтралитета. Если Хиллгарт был в состоянии доказать незаконность акций и выявить их участников, обычно рано или поздно ему удавалось добиться принятия тех или иных мер. Разведывательное управление ВМС постоянно информировалось о положении дел в портах; Хиллгарт располагал в них надежной агентурой; особенно он полагался на своего помощника Гомеса-Беаре, уроженца Гибралтара, который как офицер добровольческого резерва ВМС сослужил Англии службу истинного рыцаря плаща и кинжала.

В то же время в обязанности Хиллгарта входило предотвращение любой незаконной деятельности англичан, которая могла бы вызвать недовольство министерства внутренних дел. Когда управление специальных операций начало проявлять интерес к Испании, его деятельность была ограничена разработкой планов вывода из строя портов и других мероприятий на случай нападения немцев. Тем временем, несмотря на мероприятия, проводимые посольством, немцы продолжали тщательно наблюдать за Гибралтарским проливом, и это необходимо было нейтрализовать через находящихся на содержании Англии испанских агентов, руководство которыми осуществлялось из Гибралтара таким образом, что военно-морской атташе его величества в Мадриде мог бы отрицать свое участие в этом.

Успех тактики бдительного умиротворения зависел от понимания этой тактики в Лондоне, особенно министерством экономической войны и адмиралтейством. Хиллгарт пользовался поддержкой премьер-министра и первого лорда адмиралтейства Александера всякий раз, когда он приезжал в Лондон, чтобы аргументировать причину столь мягкого курса в Мадриде, хотя люди, отвечавшие в адмиралтействе за планирование, были сторонниками жесткого курса. Фактически, как доказал Хиллгарт, мадридское морское министерство отказывало немцам в таком обслуживании и тех привилегиях, которые они хотели получить в испанских портах, и заслужило этим некоторое доверие англичан.

По мере улучшения перспектив союзников в войне работа посольства в Мадриде становилась менее трудной. С особым вниманием испанцы наблюдали за Египтом, за успехами Роммеля и неспособностью англичан провести конвой (или часть его) через Средиземное море без больших усилий и тяжелых потерь. Не менее внимательно они следили и за намерениями союзников в отношении Канарских островов, захват которых немцами сделал бы войну союзников против немецких подводных лодок, по крайней мере на некоторый период, более трудной. Однако командование немецкого флота, как и в [210] случае с Исландией, благоразумно выступило против любого удлинения коммуникаций, которые ему пришлось бы защищать. В Вашингтоне и Лондоне нашлись люди; которые предпочитали более решительные действия в отношении Канарских островов, но Хиллгарт убедил Паунда в том, что было бы безрассудно нанести удар по национальной гордости испанцев и дать, таким образом, лишний козырь в руки враждебных нам кругов.

Операция «Торч» в ноябре 1942 года явилась поворотным пунктом. Испанцы, подобно немцам, были захвачены врасплох. Хор и Хиллгарт, пользовавшиеся полным доверием планирующих органов, сумели в день высадки союзников на побережье Северной Африки объяснить в Мадриде масштаб операции, ее задачи и цель и успокоить Франко в отношении испанских интересов в Северной Африке. Внезапное появление американских, так же как и английских, вооруженных сил на Средиземном море произвело на испанцев сильное впечатление и позволило дискредитировать и выдворить некогда грозного немецкого посла доктора Сторера.

Тем не менее, интриги между испанцами, немцами и итальянцами не прекратились. Когда-нибудь историк, получив доступ к испанским и итальянским архивам, сможет восстановить историю 5000-тонного танкера «Олтерра», который использовался в качестве базы для человеко-торпед, применявшихся против кораблей в Гибралтаре.

Когда Италия вступила в войну, это судно было задержано в Гибралтарской гавани и затоплено командой на мелководье. Но в ноябре 1940 года испанские инженеры подняли танкер и отбуксировали его в бухту Альхесирас. После этого итальянский капитан и команда вернулись на танкер. Некоему итальянскому морскому офицеру лейтенанту Лино Винсинтини пришла идея использовать стоящий напротив Гибралтара танкер в качестве базы для атак, которые выполнялись до этого итальянскими подводными лодками. С помощью инструментов, присланных из Италии наземным путем и замаскированных под машинное оборудование, в форпике танкера соорудили специальный отсек с расположенным ниже ватерлинии выходным люком. Из Италии, также наземным путем, прибывали специально подготовленные люди. Они попадали на танкер, смешиваясь с матросами, возвращающимися из увольнения на берег. После каждой атаки, если она завершалась благополучно, эти люди убывали.

В ночь на 8 декабря итальянцы сделали первую попытку атаковать два авианосца и два линкора в Гибралтарской гавани. Из трех человеко-торпед, принявших участие в атаке, возвратилась только одна, при этом один из двух членов экипажа последней погиб. Атака не удалась из-за неточных данных; человеко-торпеды попали под глубинные бомбы, сбрасываемые в предупредительных целях через каждые три минуты вместо десяти, как доложила разведка. Операторы торпед рассчитывали, что смогут приподнять сеть, закрывающую вход в гавань, и пройти под ней, но оказалось, что на дне, кроме того, было заграждение из колючей проволоки. Один экипаж затопил свою торпеду и попал в плен. На допросе пленные заявили, что [211] действовали с подводной лодки, ничем не выдав роли «Олтерры». В апреле 1943 года в результате более успешной атаки в Гибралтаре были повреждены три торговых судна общим водоизмещением около 20 000 тонн, а в июле — водоизмещением около 24 000 тонн.

Несмотря на отрицание пленных, разведка в Гибралтаре подозревала, что на испанской стороне залива противник располагает плавучей или береговой базой. Хиллгарту предложили выяснить это и, если необходимо, заявить протест. Испанское морское министерство произвело осмотр «Олтерры» от клотика до днища, но никаких признаков, указывающих на то, что она используется диверсантами, обнаружено не было, а старший офицер заявил, что все подозрения необоснованны. Поскольку доступ в отсек был только со стороны моря, ничего обнаружено не было. Хиллгарт понял, что ему следовало бы настоять на обследовании корпуса танкера с помощью водолазов.

Однако после капитуляции Италии Хиллгарт сумел склонить на свою сторону одного сотрудника итальянского посольства в Мадриде, и тот раскрыл ему тайну отсека в форпике танкера, из которого выпускались человеко-торпеды. Располагая этой информацией, Хиллгарт настоял на том, чтобы морское министерство отбуксировало танкер в Кадис с целью установления истины. При тщательном осмотре танкера секретный отсек был обнаружен. Разумеется, смущенные испанцы ожидали, что адмиралтейство, если не само английское правительство, заявит резкий протест по поводу фактов, которые имели место вследствие прямого попустительства или непростительной небрежности. Однако адмиралтейство мудро решило не давать этому делу большой огласки.

В истории разведывательного управления ВМС вряд ли был более яркий пример того, как военно-морскому атташе приходилось переходить от простой дипломатии к разведывательной деятельности, затем контрразведывательной, потом опять к дипломатической и, наконец, добиваться успеха, в данном случае, однако, слишком запоздалого.

Среди полезных разведывательных данных, добытых Хиллгартом, были сведения о контролируемом Германией вишистском французском военно-морском флоте, который в течение трех лет являлся причиной неослабевающего беспокойства адмиралтейства. Наблюдение за Северной Африкой являлось одной из задач Хиллгарта в военное время. Он имел личную договоренность с некоторыми французскими офицерами о том, что ему будут сообщать о предстоящих передвижениях французских кораблей. Идея заключалась в том, чтобы избежать инцидентов в море и поддерживать какую-то связь с обеими сторонами. Обычно сообщения французских офицеров не имели большого значения, но 10 сентября 1940 года, перед проведением операции «Менэс» по захвату Дакара для генерала де Голля, Хиллгарт узнал, что три французских крейсера и три эсминца выходят из Тулона и направляются через Гибралтарский пролив в Дакар.

Хиллгарт срочно донес об этом адмиралтейству и командующему [212] эскадрой в Гибралтаре; он сообщал о выходе кораблей в море и о вероятной, по его мнению, цели их перехода. Он понимал, что этот маневр кораблей должен был иметь стратегическое значение (хотя ему ничего не было известно о планах захвата Дакара), так как французы не могли бы провести его без согласия немцев. К сожалению, ни дежурный офицер в Лондоне, ни оперативно-информационный центр разведывательного управления ВМС не поняли важности этого сообщения или, возможно, не сочли информацию достоверной, и первый морской лорд узнал об этом только утром следующего дня.

Из этого инцидента Хиллгарт делает вывод, что слишком большая секретность операций может свести на нет все усилия разведки, а иногда привести и к более печальным результатам. Если бы Хиллгарт знал, что против Дакара планируется операция, он сослался бы на нее и, несомненно, еще лучше понял бы важность своего донесения. Хиллгарт упрекает также министерство иностранных дел и адмиралтейство (об этом должно было бы позаботиться разведывательное управление ВМС) за то, что они не поставили соответствующей задачи должностным лицам за границей (например, генеральному консулу в Танжере) и не обязали их доносить без промедления о любом передвижении вишистских кораблей. Фактически, насколько известно, никто из них не получил такого предупреждения. Позже во время войны такие недостатки оперативной разведки были бы немыслимы.

Если в настоящей главе проскальзывают некоторые характерные черты концепции Холла по ведению разведки, то это вовсе не потому, что посол в Мадриде был главой английской секретной службы в России во время первой мировой войны, и не потому, что Хиллгарт провел семь предвоенных лет в роли, которая сочетала в себе дипломатические, военно-морские и разведывательные функции в лучшем стиле Холла. Оба они очень ценили значение неофициальной деятельности, которая позволяла говорить здравомыслящим испанцам о нейтралитете их страны и о том ущербе, который мог быть нанесен немецкими махинациями. Необходимо подчеркнуть, однако, что понимание Хиллгартом своей роли в Мадриде имело огромное значение, ибо он должен был не только правильно вести себя как дипломат, но и делать это так, чтобы все видели, что он ведет себя как дипломат; тайна отношений с испанцами. сохранялась одинаково, и в тот период, когда мы были сильны и шли к победе, и тогда, когда мы были слабы и терпели поражение; чтобы завоевать истинное доверие испанцев, надо было показать, что Лондон понимает их взгляды, уважает их чувства национальной гордости и знает об их неприязни к большинству иностранцев. Искусство Хиллгарта, возможно, подвергалось самому трудному испытанию во время проведения дезинформационной операции, известной под кодовым названием «Минсмит»; сложность англо-испанских отношений показана в ней наилучшим образом.

Подробно эта операция описана в книге Ивена Монтэгю «Человек, которого не было». Здесь же необходимо только напомнить, что [213] целью операции было передать немцам через их агентов и друзей в Испании сведения, которые могли бы быть приняты за чрезвычайно важную и достоверную информацию (письменный эквивалент радиоперехвату) о направлении, в котором союзники намеревались двинуть свои силы из Северной Африки зимой 1943 года. Документы с информацией по этому вопросу находились у убитого английского офицера (якобы погибшего при атаке самолета, на котором он летел), тело которого было «выброшено» на берег неподалеку от Уэльвы. На самом деле труп был сброшен в море с английской подводной лодки.

Для успеха операции было чрезвычайно важно, чтобы местные испанские власти предоставили немецким агентам достаточно времени для тщательного фотографирования документов и проверки личности убитого офицера. Чем тщательнее они сделали бы это, тем вероятнее, что немецкая разведка в Берлине приняла бы на веру историю, о которой сообщалось в бумагах, находившихся в портфеле мертвого морского офицера. В то же время английский военно-морской атташе, направивший энергичного и находчивого Гомеса-Беаре руководить проведением операции на месте, должен был настаивать на самом быстром допуске к телу убитого и его бумагам и требовать, чтобы никаким неуполномоченным лицам, и особенно немецким агентам, не разрешали такого доступа. К счастью, немецкий агент не хотел привлекать внимания слишком долгим решением своей задачи; испанцы, с которыми он тайно сотрудничал, не хотели вызывать недовольства в Мадриде, а Мадрид не любил, когда его торопили.

Ничто не требовало от военно-морского атташе и его посла такого упорства в достижении цели, как обращение с жалобами на то, что испанские министры и официальные лица помогают немцам (что в самом деле имело место в 1939–1943 годах). Имея на севере простирающуюся на сотни миль часть побережья Бискайского залива, через который шли маршруты в Атлантику и Средиземное море, испанцы могли предоставлять немецким подводным лодкам возможность пополнять запасы топлива, производить ремонт, покупать свежие продукты. Они могли также доставлять беспокойство адмиралтейству тем, что отправляли драгоценную железную руду в находящиеся в нескольких часах плавания порты оккупированной Франции, а фрукты и другие товары из южных портов в Марсель и Геную. Возможности использования разведкой противника движения судов по этим маршрутам никогда нельзя было исключать. На многих судах имелись секретные немецкие агенты. При этом важно было, чтобы английская разведка добывала такие сведения, которые давали возможность посольству в Мадриде обосновывать свои жалобы. Иногда, конечно, министр иностранных дел не знал, что делает министр ВМС, или Мадрид не знал, что делают его служащие в Кадисе или в Корунье. Администрация портов не всегда выполняла свои обязательства по соблюдению нейтралитета, причем даже в тех местах, где англичане вели тщательное наблюдение за этим. [214]

По какой-то причине, так никогда и не ставшей ясной, слухи указывали на Виго — коммерческий порт на северо-западе Испании; говорили, что этот порт интенсивно используется немецкими подводными лодками. В начале мая 1940 года английское посольство в Риме сообщило, что, согласно данным заслуживающего доверия американского журналиста, порт Виго является немецкой базой, которой пользуются около двадцати немецких подводных лодок. Это сообщение вызвало озабоченность Лондона, и 18 мая первый лорд адмиралтейства доложил военному кабинету, что донесения о расширении использования противником Виго проверяются. Необходимо помнить, что это было время падения Франции и время, когда Черчилль сменил Чемберлена на посту премьер-министра. Тщательная и детальная проверка, в ходе которой военно-морской атташе в Мадриде сыграл определенную роль, убедила разведывательное управление ВМС, что это была еще одна «утка», возможно распространяемая умышленно, чтобы ввести англичан в заблуждение.

5 августа разведывательное управление ВМС доложило первому морскому лорду, что в основном слухи не подтвердились и что они противоречат данным о передвижении немецких подводных лодок, имеющимся в оперативно-информационном центре адмиралтейства. Никто из английских официальных лиц немецких подводных лодок там не видел. «Если они как-то и используют Виго, то можно с уверенностью сказать, что из этого порта они не действуют. По всей видимости, одна или две немецкие подводные лодки заходили в Виго со специальными целями, но регулярно этот порт ими не используется».

Деятельность противника в испанских портах продолжала вызывать беспокойство и недовольство в адмиралтействе до 1944 года, хотя немецкие военно-морские архивы показывают, что в первые три года войны немцы использовали их не так уж активно, как полагали.

С начала войны ни в Виго, ни в каком-либо другом испанском порту не получала топлива и других запасов ни одна немецкая подводная лодка. Лишь 30 января 1940 года подводная лодка «U-25» дозаправилась топливом в Кадисе. В архивных материалах есть ссылка на «легкость, с которой была осуществлена эта первая операция пополнения запасов немецкой подводной лодки вне пределов территориальных вод Германии». 19 февраля 1940 года немецкий военно-морской атташе в Мадриде доложил своему командованию, что «когда посол Германии посетил испанского министра иностранных дел, последний сообщил ему со смехом, что английский посол проинформировал его о том, что в период между 16 и 18 февраля в Виго намечена передача топлива с танкера на немецкую подводную лодку. Министр согласился послать английского военно-морского атташе в Виго, чтобы он посмотрел сам».

Однако происшедший в следующем месяце инцидент с «Альтмарком» заставил испанцев менее охотно идти на риск, а немецкие архивы показывают, что немецкий военно-морской атташе докладывал, что испанцы вряд ли «допустят использование Понтеведра и Ароса в качестве заправочных пунктов». В апреле тот же атташе доложил [215] представителю немецкого штаба руководства войной на море, что если тайна операций по снабжению откроется, то испанцы, вероятно, перестанут смотреть на такие операции сквозь пальцы.

Тем не менее немцы провели соответствующие подготовительные мероприятия. Например, в феврале 1940 года на судах «Брейк» и «Нордатлантик» в Виго было 100 тонн смазочного масла; 270 тонн топлива и продуктов для двух немецких подводных лодок находилось в Корунье; 800 тонн топлива, четыре тонны смазочного масла и продукты для одной немецкой подводной лодки — в Эль-Ферроле.

В письме, посланном военно-морскому атташе немецким штабом руководства войной на море 6 июня 1940 года, детально описываются приготовления, сделанные для дозаправки немецких подводных лодок с немецких торговых судов в ночное время, и содержится указание о том, что это должно быть сделано без сотрудничества с Испанией. «В любом случае дозаправка должна производиться в гавани у борта торгового судна в ночное время таким образом, чтобы была гарантирована скрытность подхода и отхода подводной лодки (под водой, если это необходимо)».

В действительности немцы всегда настаивали лишь на том, чтобы Испания попустительствовала их действиям. Тем не менее иногда они наталкивались на сопротивление отдельных испанцев, которые делали это самостоятельно или под воздействием английских агентов.

В ноябре 1939 года немцы запланировали операцию по снабжению подводной лодки с торгового судна «Лэндро», но были вынуждены отменить ее, потому что в последний момент испанский капитан отказался что-либо делать из-за угрозы мятежа своей команды. Неприятности с командой имели место также на парусном судне, которое было куплено немецкими агентами и отведено в Пуэрто-де-Санта-Мария для реконструкции. Оборудованное тремя цистернами, емкостью по семь тонн каждая, судно должно было принять топливо в Сеуте и затем отправиться в устье реки Гвадалквивир, где под предлогом строительства лодок для рыболовов была оборудована небольшая плавбаза. Здесь судно подлежало дооборудованию еще тремя или четырьмя цистернами, что довело бы его общую емкость до 40–50 тонн, и оно могло бы быть полезным для обеспечения нужд подводных лодок. Любопытным фактом, подтверждающим неподготовленность Гитлера к войне с Англией в 1939 году, явилось то, что многие немецкие торговые суда оказались в начале войны в нейтральных портах. В марте 1940 года, когда английская блокада обрела реальную силу, 222 судна общим водоизмещением 1 100 000 тонн находились в портах Европы, Китая и Японии, Восточной и Западной Африки, а также в Индийском океане. По мере того как потери союзников в судах возрастали, а нужда в них в Германии росла, эти суда становились все более и более ценными то ли в качестве призов для союзников, то ли в качестве потенциальных блокадопрорывателей (или актива, предназначаемого для продажи) для стран оси. В одной только Испании находилось 55 судов общим водоизмещением 219 500 тонн, часть из [216] них — танкеры, которые Черчилль, тогда первый лорд адмиралтейства, мечтал захватить любыми средствами. Много энергии и бумаги было затрачено в комнате 39 на то, чтобы завладеть этими; судами на законном основании, не сделав при этом денежного подарка немцам.

В сентябре 1939 года к Годфри прибыл с визитом Дон Жуан Марч — банкир и промышленник, который сделал большое состояние, начав с малого, и был одним из богатейших людей, если не самым богатым, в Испании. Он заявил начальнику разведывательного управления ВМС, что помогал английской морской разведке в 1914–1918 годах и что надеется быть более полезным и теперь. Он объяснил, что поступает так потому, что восхищается английскими институтами и взглядами и не видит хорошего будущего ни для себя, ни для своей страны в случае, если Германия выиграет войну. Эта встреча положила начало ценному сотрудничеству Марча с Уайтхоллом, длившемуся на протяжении военных лет. Он был заинтересован в делах, связанных с нефтью и судоходством, и поэтому часто помогал посольству как посредством передачи ценной информации, так и своим влиянием на испанцев с целью убеждения их в том, что победа Англии совпадает с интересами их страны.

Теперь мы подходим, вероятно, к наиболее важной операции разведывательного управления ВМС в Испании, которая привела комнату 39 к временному союзу с новым управлением специальных операций.

Заманчиво добавить еще одно к тысяче «если», рассмотренных историками, задавшись вопросом: что произошло бы с планом операции «Торч» (высадка союзников в Северной Африке в ноябре 1942 года, явившаяся первым шагом на пути возвращения в Европу), если бы весной того же года части «коммандос» Маунтбэттена были использованы для уничтожения немецких и испанских наблюдательных постов в Гибралтарском проливе. Расположение этих постов было известно. Но не послужило бы нападение на них предлогом для вторжения Германии в Испанию и захвата ею воздушных и морских баз, которые она смогла бы использовать для действий в Атлантике и Средиземном море? Если так, то повлекло ли бы это за собой ответное вторжение англичан и американцев в Португалию и на острова Атлантики? Почти наверняка.

Сколько времени вынашивался этот гибралтарский план? После падения Франции деятельность немецкой агентуры в районе Гибралтара носила эпизодический характер, но в 1941 году усилия агентов стали более интенсивными: лишь в марте 1942 года на основе многочисленных донесений своих агентов и других источников комната 39 оказалась в состоянии представить подробную схему организации немецких наблюдательных постов на обеих сторонах Гибралтарского пролива и на острове Альборан, с которого поддерживалась прямая радиосвязь с Парижем и Берлином через Мадрид. Используя преимущественно ночное время суток и различные вводящие в заблуждение тактические приемы, англичане сохраняли в Гибралтаре сильные позиции в борьбе двух разведок, в которой участвовал сам [217] Вильгельм Канарис (глава немецкой военной разведки). Немцы начали работы по созданию двух постов — одного на территории Испании (западнее залива Гибралтар), другого напротив (на побережье Африки), — с которых предполагалось использовать комбинацию инфракрасной и радиолокационной аппаратуры.

Адмиралтейство обсудило множество возможных вариантов использования противником этих постов. Но для принятия решения требовалась более подробная информация. Поэтому пришли к выводу о необходимости послать научного сотрудника с задачей более детального изучения постов и фотографирования их. Однако это нужно было обставить так, чтобы противник не мог догадаться, что мы знаем о его планах. На самом же деле приготовления противника были известны многим, так как прокладывались дороги, расчищались площадки, эвакуированным жителям выдавалась денежная компенсация.

Ведущую роль в организации противодействия немцам сыграл Флеминг. Он смог убедить начальника разведывательного управления в том, что управление планирования и начальники оперативных управлений полностью на его стороне. Очень важно было свести на нет действенность, как называл Флеминг, «тщательного и чрезвычайно опасного наблюдения», которое противник вел в Гибралтарском проливе. Даже осторожные сотрудники отдела внешних сношений адмиралтейства, которые выиграли большую часть поединков ВМС с министерством иностранных дел, считали, что дипломатические действия могут оказаться бесполезными. Первый лорд адмиралтейства (Александер) настаивал на разработке оперативного плана.

Убедить же адмиралтейство поставить всю проблему на рассмотрение комитета начальников штабов и, следовательно, военного кабинета удалось лишь председателю объединенного разведывательного комитета господину Кэвендиш-Бентинку.

19 мая комитет начальников штабов решил не прибегать к военным мерам. В данном случае, по-видимому, сыграл свою роль все тот же аргумент: существовала опасность того, что испанцы качнутся в сторону Германии из-за увеличения влияния на Франко его пронацистских министров, которые воспользуются вмешательством англичан для разжигания национализма. Министерство иностранных дел сумело доказать (впрочем, это хорошо понимало и разведывательное управление ВМС), что из-за своих экономических интересов Испания остерегалась раздражать англичан (а с 1941 года и американцев) тем, что она якобы «не замечала» злоупотреблений Германии испанским нейтралитетом. Итак, было решено, что посол снова попытается что-то предпринять.

Хор получил инструкцию 23 мая 1941 года. Он немедленно попросил о личной встрече с Франко, но не сообщил министру иностранных дел о целях этой встречи. Это вызвало тревогу в высокопоставленных кругах, и в тот же день Хора попросили прибыть в Прадо. Беседа длилась больше часа. Хор старался излагать свои мысли так, чтобы испанцы не чувствовали угрозы или ультиматума. [218]

Франко утверждал, что англичане заблуждаются, так как принимают за что-то иное самые обычные испанские фортификационные работы.

Хор заявил, что, по его мнению, Франко, возможно, не информирован об истинном положении, и подчеркнул, что англичане располагают абсолютно достоверной информацией. Посол намекнул даже на то, что знает о немецком плане использования испанской военной формы техническим персоналом, обслуживающим наблюдательные посты, и высказал мысль, что нейтралитету Испании угрожает серьезная опасность. Хор указал также, что дефицитный бензин, поставка которого зависит от снисходительности англичан и американцев, должно быть, используется для строительных и транспортных операций в том месте, где создаются эти посты.

Генерал Франко обещал заняться этим вопросом лично и срочно все выяснить. Тремя днями позже испанский морской министр сообщил английскому военно-морскому атташе, что немцы предложили испанцам радиолокационную станцию для обучения, которую испанские военно-воздушные и сухопутные силы по глупости приняли, не подумав, к чему это может привести. Он, морской министр, конечно, считает, что от этого предложения нужно было отказаться. Министрам видов вооруженных сил и сенату все известно об этом деле, и влиятельные круги не хотят идти на риск, связанный с потерей нейтралитета.

Из немецких архивов теперь известно, что меньше чем через месяц после этих событий адмирал Канарис был принят Франко, который сообщил ему, что все работы на объектах должны быть прекращены, а немецкие агенты отозваны. Испанские наблюдатели и итальянские агенты, правда, оставались, по этими действиями был положен конец операции немцев, которая могла бы оказать влияние на всю средиземноморскую стратегию союзников. Отрадно также, что Канарис потерпел фиаско в поединке с английской разведкой в той самой стране, где, как он полагал, его репутация и влияние были самыми прочными.

Этот эпизод помог Годфри понять, что на его деятельность накладывает ограничения и создает препятствия как раз та самая объединенная система консультаций, которую он в свое время поддерживал с таким энтузиазмом.

Холл двадцать пять лет назад, конечно, смог найти и деньги, и людей, и авторитеты, чтобы справиться с угрозой в Гибралтаре. Начальник же разведывательного управления ВМС в 1942 году в своей двойной роли как член штаба ВМС, ответственный за разведку и контрразведку, мог только убеждать и настаивать на принятии мер. Но контрразведка это нечто такое, чем разведка руководить не могла.

Более того, Годфри натолкнулся на нежелание высокопоставленных лиц понять, почему аппаратура обнаружения в этом районе была чрезвычайно опасным оружием, а не только еще одной уловкой в войне умов. Если бы была допущена установка радиолокационных станций, то за ними последовали бы дальнобойные орудия, установленные на железнодорожных платформах для обстрела аэродрома в [219] Гибралтаре. Следующими могли бы оказаться торпедные аппараты, используемые с берега. При эффективной системе донесений (например, следящей за движением кораблей оперативной группы «Н» или конвоев на Мальту) немецкие и итальянские подводные лодки, действующие из Бордо, могли бы заблокировать Средиземное море.

Использование разведывательных данных государственным аппаратом — дело деликатное, а иногда даже опасное. Бесполезно заявлять иностранному государству протест на основании достоверности своей информации, как это делал Хор, если нельзя подтвердить эту достоверность или хотя бы дать намек, достаточный, чтобы убедить другую сторону, что скрываемое ею уже известно. Но поступить так — значит пойти на риск раскрытия источников информации и, следовательно, нанесения серьезного ущерба собственной разведке.

Это было особенно справедливо в отношении Испании, где английские источники информации — как правило, антинацисты — могли рассматриваться (всего три года после гражданской войны) как антифранкисты. Показав слишком большую осведомленность в отношении происходящего в Испании, мы, несомненно, дали бы ей основание обвинить нас во вмешательстве в ее внутренние дела.

Как Испания на карте нависает над Гибралтарским проливом и Северной Африкой, так и Швеция смотрит вниз, на военно-морские базы и порты Северной Германии и на выходы из Балтики в Северное море, а вверх — на северные воды, которые обеспечивают России выход в Атлантику, к ее военным союзникам. Это была бы ключевая позиция для операций, если бы Швеция присоединилась к одной из противоборствующих сторон. Пока Швеция оставалась нейтральной, она являлась ключевой позицией и для сбора сведений не только о Германии и России, но и об оккупированной Европе. В пределах самого Балтийского моря торговый обмен мог продолжаться, так как английская блокада ему не мешала, хотя постановки мин английской авиацией вызывали некоторые трудности и приводили к нарушению сроков поставок. Вместе с товарами в ту и другую сторону шли сведения, а иногда и люди из Польши и Восточной Европы.

Капитан 1 ранга Дэнхэм организовал в Стокгольме обширную сеть для добывания сведений по военно-морским и общим военным вопросам. Его люди работали не только в дипломатических союзных миссиях (из которых норвежская миссия, руководимая полковником Рошером Ландом, была наиболее эффективной и имела тесный контакт со шведами), но и среди проанглийски настроенных лип. Эти мужчины и женщины иногда с большим риском для себя сообщали сведения, которыми они располагали благодаря своему служебному положению, в том числе о конструкции немецких кораблей, строительстве подводных лодок, военных перевозках, промышленных и научных разработках. Однако лишь изредка военно-морской атташе получал и доносил в Лондон ценную информацию, на основании которой можно было бы немедленно действовать. Например, своевременную информацию о планах немцев атаковать арктические конвои [220] можно было получить только от шведского объединенного разведывательного управления или под благовидным предлогом из контрразведки. Начальники этих организаций были на редкость преданными своей стране людьми, и, хотя их лояльность к шведским интересам никогда не колебалась, они питали большую симпатию к Англии.

Перед изложением некоторых трудностей, возникавших из-за особого положения Швеции между Германией и Россией (особенно в период между 1939 и 1943 годами), необходимо объяснить истоки этих трудностей. В то время как шведский народ в целом не сочувствовал немцам и делал четкое различие между опытом своих взаимоотношений с немцами и отношением к нацистам, в офицерском корпусе имели место сильные симпатии к Берлину. Они проявились у многих высших чиновников в министерствах Стокгольма, но, к сожалению, наиболее явственно — среди адмиралов, и шведское военно-морское министерство сделало несколько глупых уступок немцам.

Дэнхэм, разумеется, знал об этом, и протесты, которые он выражал, давали двоякий результат: причастные к делу офицеры и чиновники были вынуждены прекратить действия, противоречащие нейтралитету, и это шло на пользу Англии. В то же время они чувствовали, что их авторитет подрывается, и что за их действиями следят. Понятно, что их взаимоотношения с Дэнхэмом из-за этого усложнялись.

Англичане прилагали мало усилий к тому, чтобы развивать добрососедские взаимоотношения со шведами в период между двумя войнами. Стокгольм рассматривался ими как вспомогательная миссия военно-морского атташе в Берлине, несмотря на тесные связи между шведским и вновь возрождающимся немецким военно-морскими флотами. Одного этого было достаточно, к тому же ВМС Англии создали дополнительные трудности своими действиями, вызвавшими отрицательную реакцию шведов. В июне 1940 года четыре шведских эсминца, следовавшие курсом в Швецию по согласованному маршруту, были перехвачены превосходящими силами английских ВМС и получили приказ следовать за ними в порт. Этот удар по чувству собственного достоинства шведского военно-морского флота долго не забывался. Как записал в то время в своем дневнике немецкий военно-морской атташе, «были заметны гнев или уныние — в зависимости от индивидуального темперамента». За этим последовали препятствия в отношении перевозивших руду конвоев Джорджа Бинни в Гётеборге (см. главу 12), разрешение немцам установить в районе Хельсингборга противолодочную сеть, чтобы воспрепятствовать проникновению на Балтику наших подводных лодок, эскортирование немецких транспортов в шведских территориальных водах и траление английских мин в нейтральных водах.

В случаях когда информация Дэнхэма использовалась с оперативными результатами, следовало ожидать протестов со стороны немцев. В седьмой главе уже описывалось, как сообщение из Стокгольма от 20 мая 1941 года положило начало охоте за «Бисмарком».

Немцы неистовствовали из-за использования донесения с «Готланда» и заявили серьезные протесты шведскому правительству и [221] шведскому военно-морскому атташе в Берлине по поводу «поведения, противоречащего нейтралитету». Некоторые штабные офицеры предупредили Дэнхэма, уже не в первый раз, что он вмешивается в дела, которые не входят в «признанную сферу его интересов». Дэнхэм стал замечать, что за его передвижениями и личными контактами, которые были самым полезным средством получения информации, ведется пристальное наблюдение. В том году меры шведской полиции были не очень эффективны, но позднее они были усилены и стали угрожать уменьшением полезности Дэнхэма для Лондона.

К ноябрю следующего, 1942 года Дэнхэму стало ясно, что шведская контрразведка не только заняла одну из квартир в доме, расположенном напротив его собственного, откуда велось наблюдение и фотографирование каждого входящего и выходящего, но, должно быть, и установила микрофон в его гостиной или рядом с ней. Несмотря на многочисленные попытки, Дэнхэму не удавалось отыскать его, пока он не проконсультировался со специалистами. Микрофон был обнаружен в дымоходной трубе, куда его спустили с крыши.

К усилению мер со стороны шведской полиции привел неблагоприятный ход не связанных между собой событий. Сначала имел место визит бывшего коллеги по военно-морской разведке, который работал теперь в контрразведке и пришел помочь в одном деле, связанном с намерением итальянских морских офицеров дезертировать. Он был быстро опознан шведами как личность, по поводу которой немцы наверняка будут протестовать. К тому времени была раскрыта также связь Дэнхэма с полковником Бьёрнстьерном из шведской разведки, и полковник был уволен; несколько других шведов были арестованы и осуждены за сотрудничество с англичанами.

Причиной неприятностей была не только разведывательная деятельность Дэнхэма. Подобно Хиллгарту в Мадриде, он выполнял хлопотную обязанность делать напоминания правительству Швеции и его чиновникам в связи с действиями, противоречившими нейтралитету. Нужен был зоркий глаз, чтобы следить за такими, например, инцидентами. Начиная с 1942 года немцы вследствие нехватки рабочей силы и бомбардировок своих судоверфей упорно стремились разместить заказы на постройку для себя судов в нейтральных и оккупированных странах. Осенью 1942 года английскому посольству стало известно, что на одной шведской судоверфи строятся сорок пять рыболовных судов для Германии, где, возможно, они будут переоборудованы в тральщики. Получив подробные сведения, Лондон заявил шведскому правительству протест (15 февраля 1943 года), указав, что шведские судостроители не предполагают оборудовать эти суда для рыболовства, и что спецификации на суда идентичны спецификациям на тральщики, строящиеся в оккупированных странах. Шведы отклонили протест, приведя технические обоснования того, что эти суда пригодны лишь для рыболовства.

Тогда в это дело разрешили вмешаться Дэнхэму, и он посетил соответствующий отдел шведского министерства иностранных дел.

Дэнхэма заверили, что немецкий заказ на постройку еще сорока [222] пяти судов того же типа отменен, однако удовлетворительного ответа относительно судов, ставших предметом первого английского протеста, Дэнхэму не дали. Дэнхэм, как всегда хорошо информированный, подал резкий письменный протест по поводу того, что его вводят в заблуждение, и дал понять, что знает директора банка, участвующего в сделке. Следующим этапом в этом длительном споре стал осмотр одного из этих судов смешанной комиссией, в которую входил представитель «Регистра Ллойда». Однако это было бесполезно с точки зрения англичан, придерживавшихся своего утверждения о том, что эти суда, какой бы вид они ни имели, пока находятся в Швеции, будут достроены немцами как военные корабли. Англичане проиграли борьбу, но, конечно же, после войны Дэнхэм смог опознать в северных немецких портах тридцать восемь из сорока пяти судов, переоборудованных в тральщики. Об испытанном Дэнхэмом удовлетворении едва ли стоит писать.

Менее крупным, но более важным с чисто военно-морской точки зрения было дело о танкерах. Немцы испытывали острую нехватку в небольших танкерах для заправки топливом подводных лодок и других военных кораблей. В середине 1942 года стало известно, что для этой цели используются зафрахтованные шведские танкеры. Об этом поставили в известность шведское министерство иностранных дел, а позднее шведам дополнительно сообщили о новых фактах продажи танкеров для той же цели. Чиновник министерства отрицал эти факты, но пообещал Дэнхэму, что никакие лицензии на экспорт выдаваться не будут. Однако позднее были замечены два небольших танкера, которые направлялись из Швеции в немецкие базы. Только в конце 1943 года настойчивые представления из Лондона убедили шведов, что будет благоразумнее вернуть эти танкеры из немецких вод.

Другим опытом, общим для двух атташе в удаленных друг от друга столицах — Мадриде и Стокгольме, — было то, что порой адмиралтейство не принимало мер по той информации, которую посылали эти атташе. Например, в ночь на 23 сентября 1943 года английские сверхмалые подводные лодки атаковали «Тирпиц» в Альтен-фьорде, новой якорной стоянке германского флота на крайнем севере Норвегии, откуда немецкие линейные корабли могли совершать стремительные нападения на следовавшие в Россию арктические конвои.

В результате этой очень смелой и неожиданной атаки были выведены из строя механизмы управления главным артиллерийским вооружением линкора и нарушена центровка валов главного гребного винта.

Атака, однако, едва не окончилась неудачей, так как одна из подводных лодок типа «X» запуталась в противолодочной сети, о которой экипаж лодки не был предупрежден. К счастью, ей удалось освободиться и завершить операцию. Дэнхэм, засыпавший адмиралтейство микрофильмированными донесениями, которые ему доставляли через горы из Норвегии молодые участники Сопротивления, подвергавшиеся при этом большой опасности и лишениям, был повергнут в уныние и раздражен этой неудачей. От него требовали [223] донесений о сетевых заграждениях в Алътен-фьорде, и он послал подробное описание вместе с указанием местоположения на карте-схеме одного из заграждений длиной около 200 и шириной около 50 метров, которое было похоже на противоторпедную сеть. В одном из более поздних донесений сообщалось, что это была бункеровочная сеть с двумя рядами ячей и двумя проходами. Сеть использовалась, когда военные корабли принимали топливо с «Альтмарка». Последующее расследование в адмиралтействе не смогло установить, почему информация, предназначавшаяся для экипажей сверхмалых подводных лодок, не достигла их.

Еще одним примером подобного рода, более прискорбным, потому что в результате англичане понесли большие потери в людях и самолетах, было то, что ведущий группы бомбардировщиков ВВС Великобритании, которые в апреле 1942 года с малой высоты атаковали в Тронхейме «Тирпиц», не был информирован о наличии вблизи корабля эффективного дымообразующего устройства. Подполковник авиации Беннетт жаловался, что причиной потери семи тяжелых бомбардировщиков от сильного зенитного огня было то, что он не знал об опасности постановки дымовой завесы. Фактически Дэнхэм послал конкретные сведения об этом устройстве в донесении от 16 февраля, которое, казалось, было быстро передано разведывательным управлением ВМС министерству ВВС, командованию береговой и бомбардировочной авиации, штабу Флота метрополии и 19-му отделу. Кто-то допустил промах, но кто — неясно. Во всяком случае, пусть этот эпизод остается примером того, что может случиться, когда разведывательные сведения не поступают к тем, кто в них нуждается.

В начале 1943 года Дэнхэм был сильно обеспокоен уменьшением своей полезности в деле добывания ценных разведывательных сведений. Кроме того, он знал, что глава министерства иностранных дел Швеции предпринимает упорные попытки добиться его отзыва. Но вскоре Дэнхэм увидел возможность улучшить свое положение. Его друга, полковника Бъёрнстьерна, сменил на посту начальника объединенной разведывательной службы капитан 1 ранга Ландквист из оперативного управления штаба ВМС. По причинам, которые изложены ниже, это было время кризиса в шведском штабе, и пронемецки настроенный главнокомандующий генерал Тёрнелл относился к Дэнхэму с большим подозрением. В самом деле, в то время Дэнхэм не мог войти в здание штаба для интервью без того, чтобы главнокомандующий не поинтересовался причиной его визита. Однако, несмотря на то, что Ландквист находился под прямым контролем главнокомандующего, казалось, имелся шанс начать все сначала.

Ландквиста пригласили посетить Берлин, где он был принят высшими офицерами, включая главу абвера адмирала Канариса. Несмотря на симпатии Ландквиста к англичанам, на него, по-видимому, произвело впечатление все, что он увидел и услышал. На обратном пути он посетил также Хельсинки. Дэнхэм предложил адмиралтейству пригласить Ландквиста в Лондон в расчете на то, что он едва [224] ли мог отказаться, если принять во внимание его визиты в две «враждебные» столицы. Предложение было принято, и разведывательное управление ВМС и министерство иностранных дел Великобритании потратили огромные усилия на организацию этого визита.

Следствием этого было то, что новый шеф шведской разведки возвратился из поездки в Лондон в отличном расположении духа, полный оптимизма относительно победы союзников. Он обещал также в ответ на высказанную при расставании просьбу начальника разведывательного управления ВМС сделать все от него зависящее, чтобы ограничения, направленные против Дэнхэма, были отменены.

Поначалу это ему не удавалось, так как глава службы безопасности в Стокгольме был отъявленным германофилом и личным другом шефа немецкой разведки в Стокгольме полковника Вагнера. Но вскоре представился случай для действий иного рода. Дэнхэм пригласил на завтрак в свою квартиру высокопоставленного чиновника шведского министерства иностранных дел; на завтраке присутствовали советник и другие сотрудники английского посольства. Сидя в гостиной, Дэнхэм показал шведскому гостю, что из-за стола можно ясно видеть наблюдательный пост полиции в доме напротив. Этого намека пришедшему в замешательство чиновнику оказалось достаточно, чтобы данный вид надзора был прекращен.

Следующий этап в дуэли Дэнхэма со службой безопасности наступил после отзыва из Лондона графа Оксеншерны, о чем подробнее будет рассказано ниже. К тому времени Дэнхэм уже знал, что в дымоходной трубе его квартиры установлен портативный микрофон, и собирался устроить по этому поводу публичный скандал. Однако советник английского посольства высказался против подобных действий и вместо этого сам заявил формальный протест шефу службы безопасности, который принес ему свои извинения. После этого агент-провокатор, являвшийся офицером службы безопасности, сделал попытку войти в доверие к Дэнхэму, но был быстро раскрыт и изобличен. Затем Дэнхэму удалось доказать, что ВМС Швеции внедрили на борт каботажного судна Джорджа Бинни главу филиала немецкой компании «Телефункен» в Швеции лишь для того, чтобы получить информацию об установленной на этом судне радиолокационной станции. Следствием этого разоблачения, говорит Дэнхэм, явилось то, что начальник штаба ВМС Швеции устроил для него один из самых дорогостоящих приемов с завтраком, на которых ему когда-либо приходилось присутствовать.

Бесплодные попытки добиться отзыва Дэнхэма продолжались до июля 1944 года, когда министерство иностранных дел Великобритании дало своему посольству в Стокгольме инструкции настойчиво защищать его. В инструкциях говорилось о «чрезвычайно сильном впечатлении», которое произвело шведское требование, порожденное очевидным желанием принять меры в ответ на просьбу об отзыве Окоеншерны. Поэтому, указывалось в инструкции, требование будет рассматриваться лишь как последний из целой серии недружественных и противоречащих нейтралитету актов ВМС Швеции. В инструкциях [225] содержалась также угроза предать гласности причины, побудившие англичан попросить отзыва графа Оксеншерны.

История об отзыве из Лондона графа Оксеншерны, на которую ссылки делались уже несколько раз, в действительности относится к мерам предосторожности, имевшим целью изолировать Англию от Европы в месяцы, предшествовавшие высадке на побережье Нормандии; но ее значение для разведки становится более понятным в свете затруднений Дэнхэма с передачей донесений из Стокгольма.

Трудность, с которой столкнулось правительство Англии в начале 1944 года, заключалась в том, что нейтралисты, будь то дипломаты, бизнесмены или журналисты, какими бы дружественными и заслуживающими доверия они ни были, могли, не имея намерения, разгласить что-либо и оказаться, таким образом, источником важной для немцев информации. Можно было ожидать, например, что военные атташе нейтральных стран по роду своих обязанностей будут наблюдать и сообщать своему руководству факты о нашей подготовке к высадке. В конце концов, ни один военный атташе не может быть безгранично лояльным по отношению к стране пребывания; каковы бы ни были его симпатии, в его обязанности входит сообщать обо всем, что он считает важным. Прежде всего, он является офицером разведки. Это традиционное положение очень хорошо понимали в комнате 39, где поддерживали контакты с военно-морскими атташе всех стран мира, где привыкли завтракать и обедать с приятными джентльменами из-за границы, обладавшими ненасытной любознательностью.

Шведский военно-морской атташе граф Оксеншерна был инженером с широкими техническими знаниями, очень любимым и уважаемым в Лондоне. Симпатии Оксеншерны, несомненно, были на стороне союзников. Но адмиралтейству доложили, что во время перехода из Портсмута в Розайт на попутном крейсере он проявил большой интерес к корабельной системе стабилизации и провел много времени в разговорах с механиками машинного отделения. Эти действия были бы обычными, но граф проявил при этом необычное усердие и любознательность, подкрепленные отличными познаниями. На начальника немецкой секции разведывательного управления ВМС капитана 3 ранга Тауэра произвели также впечатление те вопросы, которые задавал граф. Поэтому адмиралтейство и министерство иностранных дел Великобритании договорились между собой, что необходимо найти путь к тому, чтобы удалить этот опытный глаз на период подготовки к операции «Нептун». Особенно имелась в виду опасность того, что граф мог увидеть и сообщить об экспериментальных искусственных гаванях в устье Темзы, которые он в самом деле пытался посетить.

После долгих и трудных обсуждений вопрос был доложен премьер-министру, который согласился с тем, что обстоятельства момента, когда речь идет о жизни или смерти, оправдывают передачу через Дэнхэма в Стокгольме просьбы о том, чтобы графа Оксеншерну отозвали. Существовало некоторое опасение, как бы такая просьба не [226] привела в ответ к выдворению Дэнхэма; но, поскольку граф не был объявлен персоной нон грата (а всего лишь источником понятного беспокойства), надеялись, что командование ВМС Швеции не будет испытывать слишком глубокой обиды. Отзыв был наконец организован, все были полны сожаления, и начальник отдела Скандинавских стран капитан-лейтенант Тодд проводил графа, все еще заявлявшего о своей лояльности делу англичан и отказывавшегося понять, почему это происходит.

После войны Тодда пригласили участвовать в дружественном визите в Швецию крейсера «Бирмингам», первом послевоенном визите военных кораблей флота. На приеме, данном в Стокгольме, присутствовал и Оксеншерна, и Тодд получил возможность рассказать ему о тех опасениях, которые привели к просьбе об отзыве графа из Англии. Для того чтобы разъяснить свою мысль, Тодд рассказал историю о том, как после Ютландского боя Битти получил очень ценную информацию, сидя на обеде в Лондоне рядом со шведским военно-морским атташе, который только что вернулся с совещания в Стокгольме, Там он встречался со своим коллегой из Берлина, который рассказал ему, что немцы с большим удовольствием пересказывали, как многие английские снаряды не взрывались при попадании в цель. Это замечание дало Битти, настаивавшему на том, что взрыватели наших снарядов непригодны для дальностей свыше 18 000 метров, именно тот материал, который был ему нужен для того, чтобы требовать тщательной проверки снарядов, предназначенных для морской артиллерии. Проверка дала печальные результаты, которые иначе могли бы оставаться скрытыми еще в течение длительного времени.

Когда граф осознал, что выдворение следует расценивать как комплимент его наблюдательности, он заявил, что вполне понимает англичан. В самом деле, Тодд хорошо помнит, как граф сказал, что, если бы он увидел искусственные гавани в Темзе, он догадался бы об их назначении и сообщил бы об этом в Стокгольм, откуда, разумеется, в силу причин, которые ясны из предыдущей главы, факты могли быстро достичь Берлина. [227]