Глава 8.

Военнопленные

Обстановка, в которой оказывается военнопленный, унизительна, а для чувствительных людей просто мучительна. Военнопленный теряет не только свободу, но и право на уединение и даже право быть человеком. Использовать затруднительное положение военнопленного с целью получить от него информацию, в результате чего, если информация достаточно точная, создается угроза для жизни его бывших товарищей, довольно подло. Именно так расценивали эти действия некоторые сотрудники английской военно-морской разведки, работавшие с военнопленными. Однако именно те, кто, наиболее ясно представлял себе это, как правило, оказывались среди лучших сотрудников этой службы. Да это и не удивительно. Некоторые военнопленные, чувствуя такое понимание их положения, реагировали соответствующим образом. Конечно, немалое значение здесь имеет и то обстоятельство, насколько правильно организован допрос и как он ведется. Если по обе стороны стола, за которым ведется допрос, существует мнение, что война — не слишком привлекательное занятие и что она накладывает особый отпечаток на поведение людей, то у сотрудника разведки есть все шансы добиться весьма примечательных успехов, которых не достигнешь ни жестокостью, ни промыванием мозгов, ни воздействием на допрашиваемого химическими препаратами, ни применением каких-либо других форм насилия.

Однако необходимо понять, что успех проводящего допрос основывался на работе, в которой он редко или никогда не принимал участия. Об этом мы уже много говорили в предыдущих главах. Так обстояло дело в немецкой секции разведывательного управления ВМС (по работе с военнопленными), которая сосредоточивала у себя любую информацию о противнике, анализировала ее и передавала в обработанном виде лицам, проводившим допрос военнопленных. Из этого же органа поступали вопросы, на которые хотели бы иметь ответы как командиры кораблей и соединений, так и штабы, планировавшие операции. По окончании допроса специалисты этой секции придавали полученным данным форму, в которой они могли быть переданы для использования. Это они представляли начальнику разведывательного управления ВМС рекомендации о рассылке срочной информации и оценивали моральное состояние личного состава [181] флота противника. Так же происходил сбор разведывательной информации среди военнопленных итальянцев и японцев, проводившийся в Египте, на Цейлоне или в Бирме. Успех в конфронтации военнопленного и лица, проводившего допрос, основывался на глубокой теоретической подготовке, а также на тщательно организованной, а иногда и вдохновенной штабной работе. Противник делал все возможное по дисциплинарной линии, путем подробного инструктажа и предупреждений, чтобы подготовить немецких и итальянских моряков на случай, если они попадут в плен. Такой моряк знал свои права, предусмотренные Женевской конвенцией о военнопленных: его учили сообщать только имя, звание, личный номер и дату рождения. Его предостерегали, что любой разговор с товарищами в камере или в другом помещении может быть подслушан и записан противником, а «товарищ» может оказаться осведомителем, подсаженным по решению органов, проводящих допрос. Он знал, что беженцы немецкого происхождения, оказывающие помощь противнику, могут выдавать себя за убежденных нацистов. Ему объясняли, какую угрозу для жизни других немецких и итальянских моряков может представить болтливость или ошибка в поведении. Помимо этого, вплоть до 1943 года он верил, что Германия выиграет войну, а поэтому плен долго не продлится. Последнее, по-видимому, больше всего способствовало тому упрямству, с которым сталкивались лица, проводившие допрос. В некоторых случаях на преодоление такого упрямства уходили многие месяцы терпеливых усилий и настойчивого труда при неизменном разумном отношении к убеждениям того или иного индивидуума.

Как только военнопленный-подводник оказывался лицом к лицу с ведущим допрос, первое, что он замечал, — примерно одинаковый возраст его самого и ведущего допрос. В представлении пленного это был не офицер разведки и не то лицо, против которого его настраивали в процессе обработки, а, очевидно, такой же, как и он сам, хорошо, хотя и не в совершенстве, владеющий немецким или итальянским языком. Ведущий допрос не делал заметок и не ставил вопросы так, как это обычно делал неопытный следователь, поскольку прежде всего он пытался получить ответы на два вопроса: во-первых, относится ли военнопленный к категории упрямых людей или он готов сотрудничать и, во-вторых, если это еще не было известно, номер подводной лодки. Не зная последнего, ведущий допрос продолжал бы блуждать в потемках, так как не имел бы возможности применить свои добросовестно накопленные знания и, следовательно, произвести на пленного должное впечатление. Но как только допрашивающий узнавал номер лодки и имел возможность просмотреть соответствующее досье, он становился весьма общительным и разговорчивым, задавал первоначально вопросы общего порядка, а затем показывал удивительную осведомленность в вопросах истории подводной лодки, хорошо знал последние сплетни в базе относительно командиров и действий подводных сил, места увеселения, которые посещают подводники во внеслужебное время и в период отпусков, [182] На месте пленения подводника, в открытом море, такой неторопливый методичный допрос, конечно, невозможен.

При потоплении «Шарнхорста» в декабре 1943 года флагманский корабль Флота метрополии «Дьюк ов Йорк» подобрал 36 уцелевших моряков. Офицер штаба по разведке на борту корабля имел намерение действовать согласно инструкции, которая предусматривала, что допрос производится только в объединенном центре вооруженных сил по работе с военнопленными, однако командир артиллерийской боевой части «Дьюк ов Йорка» горел вполне попятным желанием установить немедленно: явились ли его первые залпы, если не самый первый, причиной резкой потери скорости кораблем. О расхождении во мнениях было доложено начальнику штаба, который запросил указаний от адмирала Фрезера. Старшего офицера штаба по разведке обвинили в близорукости и напомнили, что память военнопленных через неделю может притупиться: ему приказали приступить к допросу. Фактически он не смог получить никаких сведений от пленных: «они были в невменяемом состоянии из-за перенесенных страданий; если вообще существуют условия, при которых военнопленных лучше оставить в покое до более подходящего момента, то это как раз был такой случай».

Секрет успеха прост и состоит в том, что знание порождает знание: военнопленный начинает говорить лишь тогда, когда убеждается, что он не говорит ничего нового. Если ведущий допрос знает семь из десяти относящихся к данным условиям фактов, то при разумном подходе он использует их с успехом, чтобы вытянуть из военнопленного остальные три (тот подумает, что допрашивающий уже знает их). Предоставим здесь слово сотруднику немецкой секции разведывательного управления ВМС:

Именно такое представление сложилось у подводного аса Кречмера во время допроса его весной 1941 года начальником управления противолодочной обороны, тогда капитаном 1 ранга Джорджем [183] Кризи. «Англичане, — сообщил он Геральду Бугиу, автору книги о подводной войне, — были исключительно хорошо информированы... Для них подводный флот не был просто названием: это было нечто реально существующее. Для нас же противник представлял собой не более чем безликую массу». Немцы, слушавшие коротковолновую радиопрограмму для вермахта, которая передавалась из Великобритании Сефтоном Дельмером, были удивлены осведомленностью последнего о происходящих событиях, например о том, что происходит на борту находившихся в устье Жиронды блокадолрорывателей, или о неприятностях между штабом Деница и специалистами, ведущими разработку радиолокационной аппаратуры.

При таком целеустремленном подходе казалось бессмысленным придерживаться требования, выраженного во фразе, которая вдалбливались в сознание личного состава немецкого флота офицерами госбезопасности: «Мне не разрешается об этом говорить». Зачем говорить «я не знаю», если англичане проявляют забавный и грубоватый интерес к поведению рыжеволосой официантки кафе Дерена в Лориане? Зачем отрицать, что капитан-лейтенант «Z» имел репутацию человека, до смерти боящегося мин, в то время как его командир, находящийся сейчас в плену, был сорвиголова? Почему не допустить вероятность того, что другие пленные уже дали показания?

Разумеется, если военнопленный не реагировал на такие, свидетельствующие о хорошей осведомленности вопросы, поведение молодого офицера с волнистыми нашивками добровольческого резерва ВМС могло внезапно измениться. Он мог заявить — в начальный период войны, — что пленному грозит тюремное заключение на весьма продолжительный срок, что некоторые, но не все, военнопленные будут отправлены в Канаду (через Атлантику, кишевшую подводными лодками, как было известно военнопленным), что ни одному из них не удалось еще бежать с Британских островов и что для разумных и славных парней жизнь может стать более легкой, чем для упрямых нацистов.

С начала допроса экипажа подводной лодки и даже раньше, с того момента, когда адмиралтейству становилось известно о захвате пленных, ведущие допрос читали соответствующие досье и систематизировали все сведения о лодке, о ее командире и офицерах, оборудовании, которым она могла быть оснащена, известных тактико-технических данных и методах ведения атаки. Они имели также возможность получить необходимые данные из различных отделов адмиралтейства относительно торпед, поискового оборудования, радиооборудования, тактики выхода в атаку и уклонения от преследования, дальности плавания и о запасах топлива. Если та или другая подводная лодка или ее командир представляли определенный интерес, технические эксперты ставили специальные, подлежащие срочному выяснению вопросы, и иногда ответы, полученные на них, означали жизнь или смерть для атлантических или средиземноморских конвоев.

Однако такой метод допроса требовал большой выдержки и осторожности. Если допрашивавший знал слишком много, он запросто [184] мог подсказать военнопленному какую-то мысль или идею, извлеченную из другого источника, и тогда никто не мог бы утверждать, получены эти данные от военнопленного или от кого-то еще. Допрашивавшему по техническим вопросам требовался тщательный инструктаж других управлений адмиралтейства; он мог, например, спросить: «Как давно вам известно поисковое оборудование типа «С»?» Военнопленный мог ответить «три месяца», хотя до этого он никогда не знал, что загадочное оборудование на его подводной лодке именуется типом «С». Если на основании его ответа делалось заключение, что данная лодка действительно была оснащена оборудованием типа «С», это было образцом неумелой разведывательной работы.

Данные, полученные от военнопленных, резко отличаются от данных других источников детальными ответами на вопросы: что, кем, как и когда сделано; они могут касаться тактических приемов командиров, вопросов эксплуатации техники, описания конструкции, тактико-технических характеристик вооружения и оборудования.

Прошло некоторое время, прежде чем адмиралтейство уяснило это; на протяжении первых трех лет войны отделы разведывательного управления ВМС, формулировавшие технические вопросы и обеспечивавшие получение на них ответов, были укомплектованы офицерами старших возрастов, которые больше интересовались двигательными установками, чем новыми техническими достижениями в области радиолокации, торпедного, минного и другого вооружения.

Действительно, одной из главных проблем, с которыми столкнулся преемник Годфри в 1943 году, явилась проблема улучшения деятельности технической разведки. Летом 1943 года в ответ на срочное предложение немецкой секции контр-адмирал Рашбрук принял для работы в секции прошедшего подготовку в Кембридже инженера со знанием немецкого языка, что немедленно дало положительные результаты. Войдя в контакт с английскими экспериментальными и исследовательскими организациями и познакомившись с тематикой их работ, он получил необходимую ориентацию для допроса военнопленных, а благодаря знанию общих принципов и инженерной терминологии и осведомленности в смежных областях знаний помог различным отделам адмиралтейства подготовить ряд вопросов для постановки их военнопленным. Если возникала необходимость, он консультировал своих коллег в центре по работе с военнопленными.

Начиная с лета 1942 года и до 1944 года в отношении качества и количества получаемой разведывательной информации наблюдался значительный прогресс. Один допрашивавший получил от военнопленного полное описание устройства, которое создавало ложную подводную цель. Это буксируемое устройство, управляемое из подводной лодки, имитировало подводную цель для английских противолодочных кораблей, оснащенных гидролокационной установкой, и позволяло подводной лодке маскироваться под прикрытием дезориентирующего шума. Это немецкое изобретение причинило нам [185] некоторое беспокойство, но благодаря нашей осведомленности о нем так и не стало подлинным препятствием. В том же году разведка получила полное описание поисковой радиолокационной станции, специально созданной немцами с целью предупреждать подводную лодку о работе радиолокационных установок на самолетах и кораблях союзников. Эта информация позволила адмиралтейству сменить используемую радиолокационными станциями частоту, в результате чего немцы были введены в заблуждение. Наиболее ценная информация о торпедном оружии также была получена от военнопленных, которые стали проявлять большее стремление к сотрудничеству, так как поражение Германии становилось очевидным. В нескольких случаях адмиралтейство оказалось в состоянии разработать контрмеры еще до того, как новые типы торпед были приняты немцами на вооружение. Не оставалось ни одного аспекта технического описания или характеристик последовательно усложняемых типов немецких торпед — акустических, самонаводящихся, магнитных и других, — которые не становились бы известными в деталях из этого источника.

Известна поразительная история об акустической самонаводящейся торпеде (WREN), на которую Дениц возлагал такие большие надежды летом 1943 года, когда его атлантическая кампания уже провалилась. Впервые эта торпеда была использована в крупном пятидневном сражении за конвои ONS.18 и ON.202 между 18 и 22 сентября. Благодаря предупреждению разведывательного управления ВМС о наличии у противника нового оружия были своевременно подготовлены контрмеры, хотя все еще в элементарной форме. К сожалению, этими мерами не воспользовались канадские эскадренный миноносец «Сент Круа» и корветы «Полиантес» и «Итчен», потопленные торпедами WREN, однако следует отметить, что немцы применили в данном случае совершенно новый тактический прием: вместо охраняемых судов они неожиданно стали атаковать корабли охранения.

В тот день, когда данные о потоплении этих кораблей достигли Лондона, лейтенант добровольческого резерва ВМС, ведавший допросами военнопленных с целью получения технической информации, посетил одно из учреждений адмиралтейства, занимавшееся разработкой конструкций торпед. Он узнал, что сотрудникам этого учреждения удалось создать английскую акустическую торпеду, но они прекратили работу над ней, так как не могли добиться требуемой адмиралтейством скорости хода торпеды — не менее 30 узлов.

Испытания показали, что при скорости, превышающей 24,5 узла, шумы, создаваемые собственными винтами торпеды, забивают акустическую аппаратуру. Немцы, как об этом стало известно позднее, применяли такие торпеды при скорости, соответствующей точно 24,5 узла, и достигли поразительных результатов.

Однако упомянутая торпеда быстро потеряла свое значение, так как для борьбы с ней было создано весьма простое защитное устройство «Фоксер» — буксируемые судном два бьющихся друг о друга [186] стальных листа, которые отвлекали торпеду от винтов судна и вызывали ее взрыв на безопасном удалении. Недостаток «Фоксера» состоял в том, что он искажал показания гидроакустической установки (все еще основного устройства для обнаружения подводных лодок) на том судне, которое буксировало его; к тому же буксировать «Фоксер» можно было на скорости не более 15 узлов. Поэтому корабли охранения, решавшиеся преследовать подводную лодку на большой скорости хода, вынуждены были отказываться от использования защитного устройства «Фоксер». Однако комбинация из технической изобретательности и своевременно полученных разведывательных данных помогла нейтрализовать на самой ранней стадии эту опасную немецкую военную хитрость.

Разведка помогла найти ответы и на другие хитрости немцев. Так, например, информация относительно шноркеля своевременно поступила от военно-морского атташе в Швеции, который в свою очередь получил ее из голландских источников. Располагая ею, допрашивавшие имели возможность убедить осведомленных военнопленных, что основные характеристики этого устройства уже известны. Иногда разведывательное управление ВМС было вынуждено убеждать в своей правоте собственных начальников и специалистов.

Один допрашивавший рассказал, как он со своим коллегой — оба были лейтенантами добровольческого резерва ВМС — был направлен к грозному адмиралу Тови, командовавшему в то время Норским военно-морским округом. Адмирал был озабочен сообщениями о подводных лодках с экипажами из двух человек, которые, возможно, будут действовать в прибрежных водах (это было весной 1944 года).

Штаб адмирала рассылал по кораблям инструкции, которые, по мнению разведывательного управления ВМС, были ошибочными. Двум молодым офицерам поручалось сообщить Тови имеющиеся данные относительно намерений немцев и их возможностей.

Лейтенантов проводили в просторную комнату оперативного управления и подвели к столу адмирала. К удивлению молодых офицеров, их с большим пристрастием стал расспрашивать сам адмирал Тови. Он беседовал с ними весьма любезно, «как будто они были специалистами высшего класса». Когда Тови выяснил все, что хотел знать, он обратился к начальнику своего штаба и сказал: «Позаботьтесь об этих джентльменах и сделайте все так, как они предлагают». И действительно, все их предложения были учтены. Следует отметить, что отношение оперативного управления к разведывательному было таким не всегда. Не было это свойственно вначале и техническим управлениям.

Замечания сотрудников этих управлений на справках, составленных на основе информации военнопленных (например, о том, что немецкие подводные лодки легко переносят взрывы глубинных бомб на сравнительно небольшом расстоянии, о сокращенных темпах подготовки немецких подводников, о скорости хода и глубине погружения подводных лодок, о калибре артиллерийских стволов на эскадренных миноносцах типа «Z» и др.), часто свидетельствовали о принятии [187] ими желаемого за действительное, и бороться с этим можно было только точными и убедительными разведывательными данными.

В ходе допросов офицеры разведки неоднократно получали убедительные данные о том, что подводные лодки погружались на глубину 180 метров и даже больше. Штаб командующего подводными силами отказывался верить этому; такого же мнения придерживались и конструкторские организации до тех пор, пока не захватили немецкую подводную лодку «U-570» и пока испытания ее с персоналом из английского флота не подтвердили достоверности сведений, полученных при допросе пленных. Лодка оказалась настолько удачно сконструированной, что погружение на такую глубину не вызывало никаких отрицательных явлений. Если бы этим сведениям поверили раньше, английские глубинные бомбы устанавливались бы для взрыва на глубине более 167 метров — максимальной глубине, предписывавшейся в первый период войны.

Подобный же случай недоверия имел место и в отношении немецких эсминцев, действовавших в водах Норвегии и в зоне Ла-Манш — Бискайский залив. Военнопленные неоднократно заявляли, что они имели орудия калибром 150 мм. Поскольку не было оснований завышать эти данные, информация представлялась достоверной. Но конструкторские организации адмиралтейства заявили, что ни один корабль водоизмещением 2400 тонн не может нести такое вооружение, а поэтому информация о кораблях класса «Нарвик», имевших такую артиллерию, на корабли флота не попала. Даже после того как адмиралтейство направило соответствующее сообщение, многие отказывались верить этому вплоть до июля 1944 года, когда один из таких кораблей выбросился на берег Бретани и попал в наши руки.

Выяснилось, что конструкторы и артиллеристы были неправы. Такое же недоверие было проявлено относительно данных о зенитном вооружении и об угле поворота торпедных аппаратов этих кораблей.

Конечно, источником подобной информации были не только военнопленные; к некоторым выводам и данным можно было прийти путем умозаключений или другими способами, однако исчерпывающую информацию, которая удовлетворяла бы технических специалистов, могли дать только военнопленные. Правдивый рассказ — это то лучшее, что военнопленный мог сделать для захвативших его: дать описание внешнего вида системы, сообщить о ее функционировании, как он ее использовал или применял. Однако с наступлением военного лета 1944 года было захвачено такое количество вооружения, описаний и документов, что из перечня вопросов для работы с военнопленными постепенно стали исключать одну позицию за другой.

Война на море приблизилась к Британским островам. Военнопленные поступали теперь из района Ла-Манш, Северное море и из тех зон, которые, в сущности, были нашими водами. Теперь вместо подводников, рассматривавшихся ранее как наиболее важный и ценный источник информации, особое внимание уделялось личному составу торпедных катеров и других небольших боевых кораблей, ибо теперь [188] только они могли создать для союзников трудности на линиях коммуникаций в ходе выполнения операции «Оверлорд».

Это означало, что работа с военнопленными получала все большее оперативное и тактическое значение. Пленение экипажей торпедных катеров, подводных лодок-малюток, управляемых торпед и доставка их через несколько часов представителям разведки на предмостном плацдарме или в порту на французском берегу Ла-Манша позволяли сразу же провести допрос и немедленно информировать флот о последних новинках изобретательской мысли и смелости научного поиска немцев, не ослабевавших даже на этой стадии войны. Адмиралтейство интересовала информация о подводных лодках, оснащенных шноркелем, которые, как становилось очевидным, развертывали войну против нашего торгового судоходства. К этому времени мы уже достаточно знали о самом шноркеле и вооружении лодок, но нам нужна была информация о тактических приемах, дислокации флотилии лодок и уровне подготовки их экипажей. И эти сведения быстро поступали в разведывательное управление ВМС.

Чтобы ускорить поступление информации, на территории Франции были развернуты передовые подразделения разведки по работе с военнопленными, укомплектованные персоналом, прошедшим специальную подготовку. Эти подразделения продвигались вперед с войсками по мере захвата портов в проливе Ла-Манш и в Бискайском заливе. Оперативные группы разведки были развернуты перед началом высадки и в течение первых месяцев действовали в обширном районе под руководством капитан-лейтенанта добровольческого, резерва Ральфа Иззарда. Три группы при лагерях военнопленных на английском береговом плацдарме, по одной — в Шербуре и на полуострове Котантен и третья — на линии порты Бретани — Брест.

Позднее они присоединились к войскам Паттона, входившим в Париж и захватившим совместно со штурмовой группой № 30 во дворце Ротшильда в Булонском лесу штаб немецкого адмирала, командующего силами флота во Франции. Отсюда, вооружившись пропусками-вездеходами, подписанными верховным командующим, уполномочивающими их реквизировать все необходимое в своих интересах и предлагавшими войсковым формированиям оказывать им безоговорочное содействие, офицеры этих групп разъезжали в разных направлениях на своих штабных машинах: сначала к осажденным портам в проливе Ла-Манш, затем к портам на острове Валхерен и, наконец, в базы на севере Германии.

Бриан Коннелл, позднее широко известный телекомментатор, а тогда лейтенант добровольческого резерва, был у Иззарда старшим помощником. «Что нас больше всего интересовало после дня «Д», — говорит Коннелл, — так это два типа подводных лодок с турбинным двигателем Вальтера, работающим на парогазе. Заводы тяжелой воды также возглавляли список наших разведывательных задач. Мы не отдавали себе отчет в том, что эти поиски связаны с атомной бомбой, о чем нам стало известно гораздо позднее. Перекись водорода и спирт являлись также топливом для немецких баллистических [189] ракет «V-2». Очевидно, никогда ранее, по крайней мере в ВМС, офицеры разведки не пользовались такой свободой действий и таким приоритетом.

Возвратимся к методам работы с военнопленными. Строптивый человек, который, как можно было полагать, мало что мог знать о представляющих для нас интерес вопросах, быстро переводился из разведывательного центра в лагерь военнопленных. Однако, если он обладал ценными знаниями специалиста или был одним из уцелевших членов экипажа представлявшего интерес корабля или подводной лодки, его оставляли в центре и позволяли ему предполагать, что он взял верх над своим молодым допросчиком. Обычно к нему «подсаживали» в качестве компаньона более откровенного военнопленного. «Какую информацию они пытались получить у вас?» — спрашивал последний. Упрямец чаще всего не мог удержаться от искушения прихвастнуть, как ему удалось ввести в заблуждение английского офицера, и, следовательно, довериться своему «компаньону», который с успехом мог быть умело направляющим разговор специалистом из ВМС или ВВС. Из такой беседы, записанной подслушивающей аппаратурой, не сразу можно было получить ценные сведения, однако она могла явиться началом доверительных контактов для использования при допросах других военнопленных.

В других случаях, особенно когда центр по работе с военнопленными был хорошо оборудован звукозаписывающей и подслушивающей аппаратурой, подсаживать осведомителя не требовалось: офицеры, старшины и рядовые, используя благоприятные возможности, свободно разговаривали между собой и, естественно, стремились поделиться друг с другом мыслями, опасениями и надеждами. Для некоторых из них, конечно, существовало ясное и четкое разграничение между ответом на вопросы противника и свободным обменом мнениями друг с другом. Рано или поздно удавалось получить отдельные информационные сведения или основания для соответствующих выводов, которые ничего не значили для операторов подслушивающих устройств и очень мало значили для самих беседующих, но вполне могли помочь офицерам разведки выяснить ценные детали в той или иной области.

Нельзя не сказать несколько слов и о другом важном факторе — идеологической войне. С самого начала немцев в гитлеровских вооруженных силах можно было разделить на нацистов и ненацистов, как бы мало ни было последних. Пленение предоставляло для некоторых из второй категории долгожданную возможность осудить нацизм и свободно вести разговор на политические темы, читать ненацистские газеты и даже думать, если они относились к людям, склонным к размышлению. Мало кто из них обладал такими умственными способностями или такой силой чувств, как некий старшина из просоциалистического Гамбурга, который побывал в концентрационном лагере и искренне сотрудничал с английской разведкой, исходя из тех соображений, что его страна заслужила поражение в войне; он полностью отдавал себе отчет в той опасности, которой подвергался. [190]

Этот старшина был единственным, добровольно выразившим желание сотрудничать с английской разведкой. Все другие были склонены допрашивавшими. Любому военнопленному достаточно высказать антинацистские взгляды или чувства, чтобы быть помещенным совместно с другими, придерживавшимися таких же убеждений. Затем они черпали смелость от своих товарищей и в результате соглашались давать информацию.

Информация, которую военнопленные сообщали добровольно и продуманно или исходя из убеждения, что Гитлер потерпит поражение, или по причине отрицательного отношения к войне и политике вообще, всегда была ценнее информации, получаемой в ответ на обещание каких-то привилегий. Фактически в практике английской разведки такое стимулирование было запрещено. Военнопленные, проявившие склонность к сотрудничеству, размещались в специальных помещениях главным образом из соображений безопасности, но единственной роскошью для них были наиболее ценимые условия изолированности. Им разрешалось слушать радио, читать книги по выбору и проигрывать пластинки. Ни при каких обстоятельствах им не обещали обеспечить особое положение в послевоенный период; те военнопленные, которые оказывали помощь, возвращались в Германию таким образом, чтобы не привлечь внимания окружающих.

Помимо этих небольших привилегий, не предлагалось никакой другой награды, но иногда склонному к сотрудничеству военнопленному предоставлялась возможность провести день в Лондоне, чтобы лично убедиться в лживости нацистской пропаганды. После ленча у Симпсона на Стрэнде, где количество и качество пищи всегда вызывало удивление, пленному предоставлялась возможность осмотреть город, который по утверждению люфтваффе, был непоправимо разрушен. Вид собора святого Павла, уцелевшего среди окружающих его развалин, неповрежденные районы города и энергичный жизненный пульс, люди и пресса, открыто спорившие относительно ведения войны, — все это не могло не тронуть мыслящего и способного воспринимать человека, который уже почти согласился оказать помощь противнику.

Сейчас, когда известно, насколько ценной была информация склонных к сотрудничеству военнопленных, со смешанным чувством читаешь предупреждение начальника разведывательного управления ВМС относительно расходования денег на развлечения, направленное им в октябре 1941 года офицерам центра по работе с военнопленными. Их предостерегали против «расходов в среднем около двух фунтов в день» и напоминали, что «обосновать такие постоянные траты будет весьма трудно».

Важную роль в работе с военнопленными играло удовлетворение, которое испытывали патриотически настроенные немецкие и итальянские моряки, почувствовавшие свободу в обсуждении проблем.

В этом отношении плен был для них своего рода освобождением от ограничений и неискренности при высказываниях в условиях, созданных режимом Гитлера или Муссолини. В равной мере и для [191] офицеров разведки, в большинстве своем молодых, не имевших опыта специалистов, возможность убедить и вернуть на путь истины («освободить от гитлеровского влияния») являлась компенсацией за неприятную сторону их должностных обязанностей. «С большинством из них, — сказал один офицер, — мы играли в доверительность, чтобы получить информацию; однако время от времени применялось откровенное убеждение». На такого рода основе во время прогулок в графстве Букингемшир, за кружкой пива и курением хороших сигарет формировались доверительность и даже дружественные отношения, которые могли быть настолько же полезны немцам в идеологическом плане, насколько англичанам с точки зрения получения информации.

Однако нет необходимости говорить, что подобные случаи были исключением. Средний немецкий морской офицер, старшина или рядовой оказывался сверхпатриотом или даже нацистом, хорошо подготовленным в отношении соблюдения правил сохранения тайны (любой метод, описанный в этой главе, был известен им) и убежденным вплоть до лета 1943 года, что сохраняется надежда выиграть войну.

Затем в течение некоторого времени, как результат тяжелых потерь на Атлантике, произошло резкое снижение морального духа личного состава подводных лодок; он снова угрожающе повысился лишь тогда, когда нацистская пропаганда вдолбила в сознание немцев свое собственное толкование значения «безоговорочная капитуляция», потребованная Рузвельтом в январе того же года.

Адмиралтейство никогда не было склонно заявлять, не говоря уже о предположении, что моральный дух немецких солдат или гражданского населения ослабевал, так как считало, что данные об этом уже были слишком завышены бомбардировочным командованием. Типичный пример осторожных оценок адмиралтейства можно найти в документе от 12 марта 1944 года, когда первый морской лорд по рекомендации начальника разведывательного управления ВМС дал следующий ответ на памятную записку премьер-министра:

Последнее заключение было осторожным: в нем говорилось о том, что «заметного ухудшения боевого духа офицеров или рядовых, принимающих непосредственное участие в боевых действиях, не отмечается». Не было также «никаких убедительных свидетельств отказа офицеров на командных должностях или экипажей выполнять приказания».

Прошло значительное время, прежде чем какую бы то ни было ценную информацию можно было получить от военнопленного офицера. Разумеется, ни один из них не был склонен сотрудничать с разведкой в той мере, в какой сотрудничали военнослужащие рядового или старшинского состава. В начале 1944 года было достигнуто первое полное «обращение в другую веру» немецкого морского офицера, главным образом из-за положения его семьи; после этого появилась возможность образовать при центре по работе с военнопленными небольшую постоянную группу офицеров с различными видами технической подготовки, причем среди них были командиры подводных лодок.

Сравнение методов, использованных для получения информации от военнопленных в период первой и второй мировых войн, дает интересные данные дополнительно к общим положениям, отмеченным в главе 1, особенно в отношении постоянной опасности принимать желаемое за действительное и пренебрегать общепринятыми правилами ведения допроса. В 1914–1918 годах подход к военнопленным был часто случайным и непродуманным. Начальник разведывательного управления ВМС Реджинальд Холл иногда посещал таинственный дом на Кромвель-роуд и допрашивал военнопленных лично, причем не всегда немцев. Военнопленные, прибывавшие в порты, допрашивались теми, кто знал о разведывательной работе еще меньше, чем немецкий язык. Допрос одного военнопленного часто проводился при помощи другого, знавшего английский язык. Опыт показал, что неподготовленный, не имеющий должных навыков офицер-допросчик допускает следующие просчеты:

Секрет успешного допроса заключается в утверждении личности допрашивающего над личностью военнопленного. Допрашивающий должен создать впечатление, что он знает больше относительно немецких ВМС, чем стоящий перед ним военнопленный, что ложь или преувеличение будут немедленно раскрыты и что отказ от сотрудничества напрасен и вызывает только потерю времени. Конечно, дисциплинарные послабления могли оказаться роковыми, принимая во внимание ожидаемые немцами строгости, однако дружелюбие всегда давало желаемые результаты, как только устанавливались соответствующие отношения. Вряд ли нужно указывать, что такие методы допроса не дадут положительных результатов, если последний ведется через переводчика.

Практика немедленной изоляции военнопленных также давала важные и интересные психологические результаты. Цель состоит в исключении личных контактов между военнопленными, которые могут обмениваться мнениями по существу допроса, а также по вопросам установления возможного влияния офицеров и старшин на рядовой состав. Осуществить же эти предупредительные меры, скажем, в стесненных помещениях эсминца, когда захвачено десять или более военнопленных, весьма затруднительно. В таких случаях невозможно не только осуществить полную изоляцию военнопленных, но и воспрепятствовать установлению дружеских контактов с экипажем английского корабля; при обыске военнопленных после прибытия в лагерь у них могут быть обнаружены адреса английских моряков или их семей.

Военное министерство однажды поставило разведывательному управлению ВМС вопрос относительно практического смысла настойчивых требований об изоляции военнопленных в лагерях, если ВМС не могут обеспечить строгое выполнение требования о недопущении контактов с экипажами кораблей. В ответе указывалось на возможность в лучшем случае изолировать офицеров от старшинского состава и обе эти категории от рядового состава.

Следуя полученным наставлениям, несколько военнопленных, итальянцев и немцев, пытались передать информацию в своих письмах [194] домой. Немецким морским офицерам выдавали по решению Деница простой код, разгаданный в самом начале войны гражданским специалистом по коммерческим кодам. С помощью этого основанного на азбуке Морзе кода могли составляться краткие донесения (такие, например, как «подводная лодка потоплена тремя глубинными бомбами на глубине около 50 метров»), которые оказались бы полезными для немецкой разведки. Было решено позволить беспрепятственно пользоваться кодом в надежде, что рано или поздно обнаружится что-нибудь действительно важное.

В 1942 году, в то время как капитан-лейтенант добровольческого резерва Ральф Иззард был в Вашингтоне и занимался подготовкой американских офицеров к работе с военнопленными, он получил от начальника морской разведки в Оттаве письмо, написанное Деницем капитану 3 ранга по имени Хейда, который находился в плену в Бауманвилле. Так как Иззард должен был прочитать лекцию о кодировке в письмах своим слушателям, он решил использовать в качестве иллюстрации это письмо Деница. К его удивлению и удивлению всех других, в письмо, которое при первом изучении не казалось закодированным, Хейду сообщалось о возможности организовать побег военнопленных с помощью подводной лодки, которая примет их в обусловленном месте в заливе Святого Лаврентия. Дату предполагалось сообщить позднее.

На основании результатов дешифрирования была подготовлена тщательно продуманная западня для подводной лодки; два военнопленных нашли возможным бежать из Бауманвилля, но, к сожалению, канадская береговая охрана не была осведомлена о подготовке операции и испортила все дело, захватив военнопленных, когда они ждали на берегу шлюпку с подводной лодки.

По тем же соображениям следует внимательно относиться и ко всем заявлениям о репатриации. Адмиралтейство не забыло, как во время первой мировой войны Дениц, тогда командир подводной лодки, сумел возвратиться в Германию в 1918 году, симулировав помешательство. Возвратившиеся офицеры и специалисты были бы неоценимы для обучения подводников, не говоря уже об их осведомленности относительно методов допроса. Недаром Черчилль, в свою бытность первым лордом, требовал, чтобы ни один офицер-подводник не был репатриирован ни при каких обстоятельствах, и это требование внесли в инструкцию, сохранявшую силу до тех пор, пока не стало ясно, что дальнейшая задержка немецких подводников потеряла свое значение.

Никакие секции морской разведки не располагали такой полной информацией по кругу своих функциональных обязанностей, как секции разведывательного управления, обрабатывавшие информацию, которая поступала от немецких и итальянских военнопленных.

Обработанная информация рассылалась всем штабам и флотам в форме долгосрочных бюллетеней или разведывательных сводок по вопросам тактических приемов противника, тактико-технических данных различных видов вооружения и т. п. Хотя секции были [195] небольшими по числу сотрудников (не более пяти человек), ими обрабатывалась значительная часть разведывательной информации. Они отвечали на запросы всех отделов морского штаба и отделений разведывательного управления. Центр разведывательного управления ВМС по работе с военнопленными поддерживал тесный контакт с командующим военно-морским округом западных подходов в отношении разведывательных данных о подводных лодках и с командующими силами восточного побережья и зоны Ла-Манша в отношении информации о надводных кораблях. Он должен был работать в контакте с офицерами штаба по разведке в портах, которые обеспечивали охрану военнопленных, подготавливали именные списки и посылали первые представляющие интерес данные. Он должен был оказывать помощь отделениям за границей.

В течение почти пяти лет результаты допросов по каждому отдельному кораблю или подводной лодке противника оформлялись в виде секретного издания, которое подготавливалось к печати, корректировалось и печаталось каждые четыре месяца. К 1944 году вышло сто отдельных выпусков этого издания, которое рассылалось в 500 адресов. Печатание такого тиража при ограниченном персонале было весьма трудным делом, и, что еще важнее, эти издания не достигали офицеров и других специалистов противолодочной обороны, в то время как на крейсера поступали. Отдельные важные информационные данные рассылались в день и даже час получения. Начиная с середины 1943 года издавались еженедельные сводки с различной информацией объемом от 6 до 50 страниц. Всего было издано 130 таких сводок. В них отражалась полная картина развития немецкого военно-морского флота, хотя это было простое изложение необработанных материалов, не сопровождаемое никакими комментариями. Издание этих материалов внесло свой вклад в дело, обеспечения того, чтобы офицеры малых кораблей и экипажи самолетов берегового командования быстро получали такие же сведения, какими располагало адмиралтейство.

В какой степени немецкие ВМС были осведомлены об английских методах и насколько строги были их требования по обеспечению секретности, лучше всего видно из положений постоянно действующей инструкции 1943 года:

Далее следует указание по поведению после спасения:

Предупреждение против методов ведения допроса англичанами тщательно продумано и свидетельствует о хорошей осведомленности немцев: