Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава XVIII.

Гибельное отступление от Пенлина

Теперь остается описать столкновение между Инуйэ и Турчевским, которое хотя и произошло в пятнадцати милях к северу от правого фланга Куроки, но тем не менее составляло такую же существенную часть сражения у Иоширеи, как и обходное движение гвардии к югу.

Сражение при Чаотао произошло 19 июля, и с этих пор Куроки держал 12-ю дивизию как бы на привязи, мешая ей воспользоваться выгодным положением. Так, по крайней мере, думали некоторые ее молодые, горячие головы. Закончив укрепление позиции у Чаотао, чтобы иметь где удержаться в случае неблагоприятного оборота вещей, Инуйэ ночью 20-го числа продвинулся на две мили к западу вверх по открытой долине р. Шихо. Здесь он вырыл глубокую и солидную линию окопов поперек плоской возделанной долины в 2000 ярдах к востоку от гор Макураяма (Makurayama) и в 3000 ярдах к востоку от хребта Шизан (Shisan). Он мог бы занять обе эти позиции, ничем не рискуя и ничего не теряя; но, во-первых, это было бы дальше, чем того желал Куроки, а во-вторых, ни одна из этих позиций не была удобна для обороны фронтом на запад, хотя обе были очень сильны для встречи атак с востока. Несмотря на убедительность этих доводов, все-таки идея японского начальника была комического характера и, пожалуй, единственная в своем роде в ряду современных войн: оставить такую сильную позицию, как Чаотао, продвинуться вперед на две мили и усесться на открытой долине перед грозной, никем не занятой позицией, которую, по всему вероятию, скоро займет противник. Казалось, лучше бы было остаться у Чаотао, откуда [240] он легко в три четверти часа мог бы очутиться на расстоянии атаки, чем добровольно поставить свой отряд вблизи командных высот, на которых, по крайнему человеческому разумению, не замедлит появиться противник. Дело заключалось совсем не в том, что хребет Шизан и горы Макураяма могли бы послужить западней, в которую было желательно завлечь русских. Как будет видно из дальнейшего изложения, они представляли значительную преграду на пути наступления японцев к западу. Я могу представить себе только то, что генерал Инуйэ желал поставить свои войска для штурма в более близкое к позиции противника исходное положение, а также иметь неподалеку позицию, на которой войска могли бы быть приведены в порядок в случае неудачи этого штурма. С другой же стороны, если бы его атака была отбита, то орудия противника могли бы осыпать его отступающие войска шрапнелью во время движения по открытой долине вплоть до: самого Чаотао.

Одно только достоверно, что противник занял 26-го числа хребет Шизан, а 29-го три русских батальона вытеснили японские заставы с Макураямы и заняли ее; в это же время другой японский отряд, выделенный к Пенлину, в шести милях к югу от Иоширеи, был тоже вынужден отступить.

Русский главнокомандующий за перерыв со времени сражения при Чаотао определил силы Инуйэ и решил сосредоточить против него превосходящие силы, чтобы по возможности совершенно разбить его до подхода к нему подкреплений со стороны двух других дивизий армии Куроки. Конечно, случай к тому представлялся наиболее соблазнительный. Только половина бригады Коби, которая, по словам Фуджии, должна поддержать Инуйэ, была в его распоряжении в виде одного резервного гвардейского полка. Я думаю, что вполне могу положиться на достоверность моих сведений, хотя Фуджии в приведенных мною выдержках его описания сражения упоминает о бригаде Коби в распоряжении Инуйэ.

Дивизия и этот полк были почти изолированы. Их разделял дневной переход от Лиеншанкуана. Дороги были годны только для пехоты без обозов. Отряд Инуйэ представлял особенно соблазнительный предмет действий для русского главнокомандующего по той причине, что его правый фланг был открыт для атаки со стороны Мукдена через деревню Пенчихо, которая находилась всего в четырнадцати [241] милях от Чаотао и уже была занята отрядом из полка пехоты и двух полков казаков. В соответствии с этим он приказал генеральному штабу выработать план наступления 12-й дивизии у Чаотао. По этому плану надо было удерживать Чаотао, пока совершался обход японского левого фланга со стороны Пенлина, а правого — со стороны Пенчихо. Эта оценка обстановки была вполне безошибочна, а также и план, на ней основанный. Только имея против себя бдительного противника, хорошо обслуживаемого бесчисленными китайскими шпионами, для успеха какого бы то ни было плана необходимо было соблюдение двух существенных условий: скрытности подготовки и быстроты выполнения. Пустячным, но, может быть, и многозначительным указанием на то, как русскими не соблюдались эти оба существенных условия, может послужить то обстоятельство, что они послали воздушные шары к своему левому флангу. В настоящее время воздушные шары служат только для привлечения к себе внимания. Как бы то ни было — одно вполне достоверно: пример использования быстроты и скрытности, исполненный Куропаткиным, не был ни достаточно быстр, ни достаточно скрытен, чтобы ввести в заблуждение полковника Хагино, этого серьезного, вдумчивого человека, проведшего семь долгих лет в Европейской России, тщательно наблюдавшего и изучившего все московские индивидуальные особенности.

Начиная от Чаотао и вплоть до окрестности Юшулинга, долина речки Шихо тянется к востоку и западу и представляет собой плоскую, возделанную равнину шириной от 2000 до 3000 ярдов. У Юшулинга р. Шихо круто поворачивает к северу и протекает в этом направлении полторы мили вдоль долины шириной около 1500 ярдов. Восточной границей долины служит гора, называемая японцами Макураяма, или гора Подушка. Эта гора отделяется к югу от хребта, являющегося северной границей долины. Она представляет собою почти отдельный хребет высотой около 350 футов и соединяется с северной грядой гор седловиной высотой около 200 футов. Горы, тянувшиеся по северной стороне долины, были высотой от 450 до 500 футов, отличались большой крутизной, неровной поверхностью и имели вид сахарных головок. Макураяма очень крута с ее восточной стороны, настолько, что вооруженной и снаряженной пехоте пришлось бы ползти вверх на руках и коленях; западный ее скат спускается [242] в долину более полого. На самой вершине имелась масса невысоких кустов; седловина же, соединяющая ее с грядой гор, была совершенно обнажена.

Такова была восточная стена дефиле Шихо близ Юшулинга. Его западной стеной служил хребет Шизан, представляющий собою ветвь хребта, ограничивающего долину Чаотао — Юшулинг с юга и отделяющийся от главной гряды гор подобно Макураяме. Хребет Шизан поднимается от реки совершенно отвесно на высоту 100 футов. Его западные склоны пологи. Русские заняли главную позицию вдоль вершины обрывистой, восточной стороны хребта Шизан, где они поставили две батареи — всего шестнадцать орудий. Эта позиция была бы необыкновенно сильна, если бы на другой стороне дефиле, на расстоянии 1000 футов, не находилась Макураяма. Если только противнику, двигающемуся с востока, удастся расположить свою артиллерию на этой горе, то хребет Шизан придется очистить. Поэтому включение Макураямы в состав позиции было для русских обязательно, ибо вся судьба этой позиции зависела от исхода борьбы за Макураяму. Можно было поэтому ожидать, что эта гора будет удерживаться значительными силами, что на ней будут вырыты окопы самым тщательным образом и что батальонам, предназначенным для ее обороны, будет вменено в обязанность зорко следить за противником. Из последующего будет ясно видно, как помогли Куропаткину его подчиненные в этом отношении. Около шести миль к югу от Юшулинга находился Пенлин, где бригада русской пехоты занимала позицию на западных холмах небольшой долины. Протяжение этой позиции по фронту достигало одной мили, и она командовала дорогой из Чаотао через Пенлин и Хучатзу в Ампинг. Обстрел был хорош, и гаолян не мешал кругозору. Мне довелось видеть кроки этой местности, которая исключительно пересечена и непроходима. Если бы русские окопались 29-го и 30-го числа после того, как японский отряд был отброшен, позиция у Пенлина оказалась бы очень твердым орехом для японцев. Но, в противоположность своим, предкам у Бородина, они удовольствовались только окопами небольшой длины, представлявшими очень слабое укрытие от ружейных пуль и совсем никакое от навесного шрапнельного огня. Русская бригада у Пенлина не имела артиллерии, но одна полубатарея была поставлена на позиции к западу, у Липайуи (Lipayui), [243] откуда ее огонь до некоторой степени мог содействовать прикрытию отступления.

Вечером 30 июля Инуйэ приказал генерал-майору Кигоши атаковать позицию у Юшулинга полной бригадой из шести батальонов пехоты при четырех батареях горной артиллерии и одной полевой. В это же самое время генерал-майору Сасаки было приказано двинуться к Пенлину и атаковать там русских бригадой из пяти батальонов, одного эскадрона и одной горной батареи. Два батальона гвардейского полка Коби были оставлены у Чаотао с целью наблюдения за русским отрядом, который, как известно, находился от этого пункта в четырнадцати милях к северу, у Пенчихо. Утром 31-го числа оставшийся батальон этого полка был выслан уступом за правый фланг, чтобы при необходимости отразить опасность с этой стороны. Таким образом, у Инуйэ в дивизионном резерве остался только один батальон и немного саперов.

Сначала я опишу атаку Юшулингской позиции. Подобно тому, как при Иоширеи, здесь тоже была сделана попытка обойти правый русский фланг, и 24-й полк в течение ночи, не встречая сопротивления, занял возвышенность над д. Линша (Linsha). Благодаря этому он утвердился на расстоянии 1000 ярдов от цели своих действий. Но с рассветом было решено, что дальнейшее наступление через открытую долину безнадежно опасно, в особенности имея против себя шестнадцать орудий на позиции вдоль обрывистого хребта Шизан. Поэтому 24-й полк удовольствовался тем, чем он овладел, и, как бы следуя примеру обходящей гвардейской колонны у Иоширеи, не принял дальнейшего участия в сражении. Теперь мы покончили с одной половиной бригады Кигоши, существование которой можно с этого времени совершенно не принимать во внимание. Другая половина бригады, или полк, имея два батальона в боевой части и один в резерве, в 4 ч. утра оставила свои окопы в 2000 ярдах к востоку от Макураямы. Левый батальон двигался прямо на большой холм Макураямы, достиг Фучапутзу незадолго до рассвета, не будучи никем обнаружен, развернулся по обе стороны Фучапутзу и лег здесь на землю, прикрываясь мертвым пространством и ожидая событий на прочих участках поля сражения. Ему не пришлось долго ждать. Правый батальон вскарабкался на холмы северной стороны долины и, двигаясь вдоль них к западу, с рассветом наскочил на слабую русскую заставу. Эта застава расположилась [244] на крутой и высокой возвышенности приблизительно в 300 ярдах к востоку от Макураямской седловины. Застава эта была захвачена врасплох, раньше чем ее люди успели приготовиться к обороне. На том месте, где застали заставу, было найдено чучело часового, сделанное из соломы и одетое в изодранный русский мундир. Каждый, небрежно поверяющий линию сторожевого охранения с соседней высоты к западу от Макураямы, должен был заключить, видя подобные чучела часовых, что войска охраняются очень тщательно. Этот соломенный человек произвел на меня сильное впечатление, будучи очень эмблематичной персоной. В трехстах ярдах к западу от наступавших японцев находилась высота Макураямской седловины, а в 250 ярдах позади нее (хотя японцы об этом и не знали) располагались два русских батальона, которым была поручена оборона этой части русской позиции. Оба эти батальона погружены были в глубокий сон. Если бы даже японцы были всеведущими, то они не могли бы действовать с большой быстротой. Не теряя ни одной минуты, они, как стая собак, отчаянно пустились преследовать убегавшую к Макураямской седловине заставу.

Звук выстрелов по русской заставе произвел тревогу по ту сторону седловины. Беспорядочной толпой, полураздетые, полупроснувшиеся русские взбирались поспешно с запада на седловину. Даже в такой критический момент дело во многом зависело от случая. Как обыкновенно, счастье оказалось на стороне японцев, и они достигли вершины ранее русских. Взобравшись на седловину, японцы, к своему крайнему удивлению, очутились лицом к лицу с полураздетой беспорядочной толпой русских, задыхавшихся от бега и, видимо, без офицеров. В одно мгновение японцы спустились вниз и начали стрелять в открыто стоявшую массу людей, находившуюся чуть ли не прямо под дулами их ружей. Хотя русских было в два раза больше, но, казалось, все слагалось против них. Их люди были в замешательстве, среди них не было всем известного начальника, который мог бы отдать приказания. Нижние чины не могли уяснить, что такое происходит кругом, и с ними не было их ротных офицеров. Японцы же, наоборот, были в полном порядке, бодры и отлично знали, что им делать. То обстоятельство, что при подобных условиях у русских все-таки не было паники, нужно отнести к большой их чести. Они энергично, по меньшей мере в продолжение получаса, боролись за седловину. [245] Японцы, не принимавшие участия в борьбе на седловине, свободно обстреливали неприятельский бивак, открыто лежавший под ними на расстоянии меньше 300 ярдов. По счастью для русских, японцы не такие хорошие стрелки, как буры, а то от них осталось бы очень немного.

Штаб армии подтвердил историю, рассказанную мне Жардайном, что японские солдаты разражались взрывами смеха и кричали друг другу точно толпа школьников:

«Вон там, друзья, стреляйте в старого офицера, который натягивает свои штаны!», «Нет! Нет! Нет! Вон там, толстый майор надевает свою саблю!», «Лошадь! Лошадь! Стреляйте скорее в лошадь!».

Такие крики слышались вдоль всей седловины. Я должен добавить, что русские, очутившиеся в таком злополучном затруднении, обнаружили в большинстве случаев похвальное хладнокровие. Видно было, как один молодой офицер спокойно умывался и старательно причесывал свои волосы в то время, когда воздух был наполнен свистом пуль.

В то самое время, когда большая беспорядочная толпа бросилась из лагеря, чтобы опередить японцев на седловине, другая, меньшая часть, поспешила к югу, чтобы поддержать заставу. Японский батальон, спрятавшийся за восточным склоном Макураямы, не мог знать, что ее вершина была занята только небольшой русской заставой, и продолжал лежать, ожидая приказаний. Так же точно и русская застава, чувствуя свою слабость, не принимала участия в бою, происходившем на седловине.

В 5 ч. 45 мин. утра русское подкрепление достигло вершины Макураямы, а в это время японский батальон, овладев седловиной, повернулся на юг и, двигаясь вдоль хребта, атаковал холм с севера. Русские с успехом отражали эту атаку, но японский левый батальон, лежавший в 300 футах как раз под ними и увидевший, что этот небольшой отряд всецело занят обороной, начал подниматься вверх по крутой восточной стороне горы, пробираясь через почти непроходимый, густой кустарник, покрывавший гору. Это движение было очень медленно, так как русские все-таки имели достаточно времени, чтобы оправиться от неожиданного нападения с этой стороны, и оказывали упорное сопротивление.

Но в 7 ч. утра японские артиллеристы уяснили все происходящее, и все их пять батарей открыли из орудийных окопов огонь по вершине Макураямы. Теперь русские принуждены были спрятать свои головы, и так как они не вырыли глубоких окопов для предохранения от шрапнельного [246] огня, то казалось, что они долго не удержатся. Однако природная сила позиции была настолько велика, что только в 8 ч. 30 мин. утра японцы окончательно овладели холмом. Обороняющиеся отступили к двум высотам непосредственно к западу от своего бивака, где большинство их товарищей, еще ранее вытесненных с седловины правой японской атакой, уже занимали новую позицию. Русская артиллерия отвечала на огонь пяти батарей, но не могла найти их, и только несколько ее снарядов упали на старую позицию у Чаотао в полутора милях позади японских орудийных окопов.

Как только Макураяма была взята, маленьким горным орудиям пришлось продвинуться дальше на расстояние действительного выстрела от второй русской позиции на хребте Шизан и на холмах к западу от их бивака, куда они собрались с Макураямы. Шесть полевых и шесть горных орудий немедленно открыли огонь с юга от японских окопов, а одновременно с ними также открыла огонь горная батарея с севера этих окопов.

Как обыкновенно, все приготовления и меры предосторожности, которые можно принять, были уже приняты заблаговременно, так, чтобы наступление не было прервано какой-либо задержкой и не сопровождалось напрасными потерями жизней или времени. Через гаолян были прорезаны дороги, орудийные окопы вырыты, прикрытые ровики для прислуги устроены, выбрано было подходящее место для передков, деревянные балки врыты в землю для предохранения прислуги во время огня; действительно, ничего не было позабыто, а меньше всего — скрытность. Один японский офицер рассказал мне, что на следующий день он из любопытства взобрался на хребет Шизан и не мог оттуда определить, где стояли его собственные орудия. В тех местах, где орудия недостаточно были скрыты самой местностью, впереди них было устроено закрытие в виде двойной линии гаолянных снопов, расположенных в нескольких ярдах впереди фронта. Следует упомянуть о том, что как бы в виде награды за все эти понесенные хлопоты двум батареям на левом фланге не было причинено неприятельским огнем ни единой царапины: как личному, так и материальному составу во все время артиллерийской борьбы, длившейся с 7 ч. утра до наступления темноты. Горной батарее правого фланга, однако, пришлось переправиться через р. Шихо, чтобы достичь своих окопов к северу от главной японской позиции, и тут даже японская изобретательность оказалась не в силах устроить укрытия [247] на проточной воде. В то время, когда эта батарея переправлялась вброд через реку, русские орудия открыли по ней огонь и одной шрапнелью сбросили в воду посреди реки четырнадцать человек и убили много лошадей. Это была большая неудача для японцев, потому что убитые лошади сразу скрылись под водой, увлекая за собой существенные части орудий, которые нужно было освободить перед тем, чтобы открыть огонь. Однако прошло немного минут прежде, чем из реки все было выужено и отнесено в гаолян, росший прямо на берегу реки. Артиллерийские офицеры 2-й дивизии критикуют распоряжения 12-й дивизии, которые представили этой переправой такой удобный случай русским, и считают, что русские должны были совсем уничтожить батарею, производившую такую попытку на расстоянии 4000 ярдов от их позиции.

Русские орудия были все расположены вдоль восточного края хребта Шизан. Большей частью орудия эти стояли в хорошо устроенных окопах, но глубоких рвов для прислуги вырыто не было. Также не было ни одной попытки стрельбы по невидимой цели, и положение каждого орудия легко можно было обнаружить по вспышке пламени и огромному столбу пыли, поднимавшемуся после каждого выстрела. Японцы полагают, что русские артиллеристы, сравнительно неприкрытые и легко обнаруживаемые, должны были понести жестокие потери. Может быть, это и так. Когда-нибудь мы услышим эту историю с другой стороны. Но войска всегда склонны преувеличивать результаты действий своей собственной артиллерии.

В 9 ч. 30 мин. утра и в полдень русские произвели неуверенные контратаки вниз по дороге в Пенчихо против правого фланга японских войск, удерживавших Макураямскую возвышенность. Достаточно было высланных двух рот из резервного батальона, чтобы задержать дальнейшее нежелательное развитие действий в этом направлении. После полудня обстановка приняла оборот, который может послужить интересным примером патового положения в шахматной игре. Несмотря на то что гора Макураяма и командовала хребтом Шизан на 200 футов, но с расстояния в 1500 ярдов японская пехота была не в состоянии достичь необходимого перевеса в огне, если бы предполагалось предпринять дальнейшее наступление со стороны холма Макураямы. Артиллерийский и ружейный огонь с Шизанского хребта так чисто сметал все с ровной скалистой поверхности Макураямского плато, что японцы были вынуждены сползти за восточный [248] хребет и стрелять оттуда очень торопливо и неточно. Если бы русские имели пару больших пятидюймовых орудий на горе на полдороге к Пенчихо, они причинили бы японцам на Макураяме большие затруднения. К следующему дню все это могло измениться, ибо японцы стали рыть окопы и рыли их целую ночь, соорудив глубокие линии стрелковых окопов и солидные артиллерийские окопы вдоль холма. Но в тот день хребет Шизан было легко удержать одними русскими орудиями, а русская пехота могла бы превосходно действовать совместно с войсками у Пенчихо против японского правого фланга, где имелось лишь два батальона для противодействия одновременной атаке с севера и северо-запада.

Я думаю, что нельзя не согласиться с тем, что при условии обратного расположения войск Окасаки у Пенчихо собрал бы всех своих людей, включая сюда легкораненых и больных, и бросил бы их с севера на Чаотао или Макураяму. Такой попытки в большом масштабе сделано не было, и ко времени наступления темноты взаимное положение сторон было такое же, как и в 9 ч. утра. Судя главным образом по тому, что произошло на поле сражения у Юшулинга, исход сражения все еще зависел от Провидения. Обидный для русских переполох послужил сигналом к началу сражения; он поколебал настроение их войск и повел за собой потерю всего бивака и, что еще важнее, потерю первой и наиболее господствующей позиции. Но с тех пор, как на русских обрушилось это первоначальное несчастье, они совершенно оправились, лучшим доказательством чему может служить то, что на следующий день японцы не были уверены: пойдут ли они сами в атаку или же будут атакованы.

Одно обстоятельство подало японцам большие надежды. Оно заключалось в том, что как раз перед наступлением темноты с Шизанского хребта было убрано несколько орудий. Ввиду того что на поле сражения ничто не могло заставить русских так поступить, предполагалось, что Сасаки и Окасаки одержали большую победу у Пенлина. Так это и было. На следующее утро русские покинули позицию, и причиной их отступления, несомненно, были плохие вести из Пенлина. Это лишило русских последней надежды вновь овладеть Макураямой и заставило опасаться за свои собственные сообщения. История кровопролитного поражения русских у Пенлина оставлена мной под конец. [249]

Выступив в 3 ч. утра из окрестностей Чаотао, генерал Сасаки в 7 ч. утра достиг возвышенной местности у восточной стороны долины, через которую проходит дорога из Юшулинга в Пенлин. На обнаженных холмах, прямо против него и к западу, располагалась русская пехотная бригада без артиллерии и без окопов. У Сасаки было пять батальонов пехоты, одна горная батарея и эскадрон кавалерии. Он знал, что Окасаки с пятью батальонами северян должен был скоро присоединиться к нему, но южане 12-й дивизии{34} предпочитали полагаться только на свою собственную храбрость. Сасаки немедленно начал приготовления к атаке неведомого противника на другой стороне долины. Четыре батальона начали наступление медленно и осторожно в очень широком по фронту боевом порядке. В 8 ч. утра они привлекли на себя огонь противника, и в то же самое время японская горная батарея открыла огонь по противоположному горному хребту, стреляя через головы своей пехоты. Большим облегчением для всех служило то обстоятельство, что минута за минутой проходили, а с отдаленных холмов не было слышно грозного гула орудий и ответного визга шрапнели. Атака была чрезвычайно облегчена отсутствием у противника артиллерии, особенно в первом периоде.

Но все-таки в течение продолжительного времени нельзя было намного продвинуться вперед. Параллельно русской позиции и на небольшом от нее расстоянии проходила углубленная дорога. Отсюда велся очень чувствительный огонь, который перекрещивался с огнем других двух русских рот, расположившихся на высоте у левого фланга главной неприятельской позиции. Этот огонь временно делал невозможным дальнейшее наступление на этом участке. Между тем русские удлинили свой правый фланг и сделали очень угрожающую попытку обойти японский левый фланг. К счастью для Сасаки, его войскам удалось изменить к лучшему обстановку на другом фланге прежде, чем обходное движение сделалось настолько угрожающим, что заставило бы его остановить наступление. Внимательно следивший за всем командир шести маленьких орудий наконец определил благодаря счастливому случаю место столь зловредной углубленной дороги. Рота неприятельской пехоты, неумело направляемая, показалась на хребте возвышенности в сомкнутом строю и немедленно была [250] осыпана шрапнелью, после чего было замечено, как несколько человек этой роты сошли вниз и затем бесследно исчезли из вида. После опыта Южно-Африканской войны излишне напоминать о необходимости скрытности. Однако этот пример может быть наиболее убедителен. Теперь командир батареи знал, что ему нужно делать. Его огонь, до сих пор случайный и недействительный, немедленно сделался сосредоточенным и смертельным. Шрапнель засвистела над углубленной дорогой, и гранаты стали сыпаться на нее, пока через несколько минут ружейный огонь был пересилен артиллерийским. Как только углубленная дорога замолчала, горсть японцев, Жардайн говорит, что семь человек, пробралась вокруг русского крайнего левого фланга и заняла такую позицию, с которой можно было продольно обстреливать две русские роты на этом фланге.

Эффект, достигнутый стрельбой этих нескольких людей, служит первым практическим воплощением той моей идеи, которую я имел смелость долгое время открыто высказывать. Дело заключалось в том, что сила современного магазинного огня настолько могущественна против всего подверженного его действию, что даже полдюжины людей, скрытно пробравшись, могут продольно обстреливать позицию, занимаемую армией, и причинить в данном месте столько потерь и беспорядка, что этим будет облегчена фронтальная атака. Эта идея считалась фантастичной, но я был очень счастлив, когда узнал, что ее разделяет со мной гениальный человек. Можно пренебречь идеями военного, в особенности это могут сделать более консервативные его товарищи, но словами Толстого пренебрегать нельзя. Вот они:

«Одним из самых ясных и существенных нарушений так называемых законов войны служит действие отдельных характеров против собранных в массы войск».

Русские недолго держались под этим огнем. Небольшая группа людей, обстреливая их сомкнутые ряды из-за укрытия с 300 ярдов, не могла быть легко обнаружена; люди начали колебаться, и под конец атакующие с фронта войска, воспользовавшись этим случаем, пошли в штыки и быстро сбросили эти две роты с холма.

Неудача за неудачей надвигались на русских. Сбегая вниз с крутого склона, они попали в объятия своих трех рот, спешивших к ним на подкрепление с великолепным хором музыки во главе. Естественно, эти подкрепления были приведены в полный беспорядок, и вся эта масса, [251] вместе с большим барабаном и тромбоном, была насквозь пронизана пулями, убегая беспорядочной толпой по узкому оврагу, который отделял их от ближайшей крутой высоты на расстоянии около 300 ярдов. Девяносто русских трупов были преданы земле на следующий день в этом небольшом овраге. Так как расстояние было невелико, то много раненых успели уйти, и поэтому можно предположить не без основания, что их потери в этом месте были по крайней мере 500 человек, а может быть, доходили и до 1000. Если кто желает иметь музыку, тот должен быть готов заплатить за это удовольствие. Кресло в опере стоит, конечно, очень дорого, но за оркестр на поле сражения можно заплатить только потоками крови.

Таким образом, в 10 ч. 30 мин. утра русский левый фланг был совершенно разбит, и теперь настала очередь их правого фланга. На некоторое время этот фланг перестал теснить японский левый. Многие офицеры заметили, что русские беспрестанно оглядывались назад через правые плечи, как будто они ожидали каждое мгновение появления чего-то с юго-востока.

Солдаты, оглядывающиеся назад, перестают быть грозными, и вскоре вся их линия начала отступать через хребет, который служил им первой позицией. Скоро стала ясной причина их озабоченности. Окасаки покинул главные силы Куроки в 1 ч. 30 мин. ночи и, двигаясь к северу насколько мог скорее, в 8 ч. утра оказался так близко от Сасаки, что через час мог бы уже присоединиться к его левому флангу и вполне обеспечить этим обход русской позиции. Со всей уверенностью, которой должен отличаться хороший генерал, действующий совокупно с другим, Окасаки предпочел достигнуть большего. Будучи уверен, что если Сасаки и не нанес самостоятельного поражения русским, то во всяком случае будет в состоянии удержаться на своей собственной позиции, Окасаки двинулся дальше к западу и, прогнав несколько слабых русских застав, занял высокую гору, господствующую над узким проходом, через который пролегал путь отступления русских. В полдень показалась отступающая русская колонна, пробиравшаяся по извилистому дну дефиле, такому узкому, что в некоторых местах люди могли идти только фронтом по четыре человека. В эту-то длинную, извивающуюся массу людей японцы, расположенные вдоль южных обрывистых скал, стреляли с такой же безнаказанностью, с какой спортсмен стреляет на индийских охотах по загнанному тигру. Русские не могли взобраться на отвесные стены дефиле, а японцы стреляли с краев скал по ним. [252]

Так эта злополучная колонна продолжала движение, как бы прогоняемая сквозь строй и корчась от боли в наиболее опасных местах, как раненая змея, пока наконец агония. не кончилась. Русские выслали парламентера с белым флагом с целью узнать, могут ли перевязочные пункты сразу начать свою работу, подбирая раненых, что и было своевременно разрешено. Впоследствии между японскими офицерами было много разговоров о том, имели ли русские право при подобных обстоятельствах унести с собою ружья и патроны. Японцы считают, что русские при прохождении через дефиле потеряли убитыми по меньшей мере 500 человек, и никто не может сказать, сколько их было там ранено. Японцы утверждают, что при хорошей стрельбе каждый русский должен был быть ранен, но их люди очень разгорячились. Вот другая версия этого дела в передаче Фуджии:

«Отряд Окасаки зашел в тыл правому флангу противника и, заняв очень высокую и крутую высоту, долгое время стрелял по русским, которые беспомощно втянулись в узкий проход, через который их гнала бригада Сасаки. Гора, на которую Окасаки удалось взобраться, была самой высокой в этой местности и настолько обрывиста, что японцы не могли спуститься вниз к русским, а русские взобраться к японцам. Расстояние, отделявшее японцев от русских, колебалось от 300 до 1000 ярдов. К несчастью, у Окасаки не было орудий. Противник продирался через дождь пуль в полном беспорядке и был почти истреблен. Случай, представившийся Окасаки, можно только сравнить с выигрышем «gros lot» в Гамбурге!»

С этим мнением я не вполне согласен. Я думаю, если и представляются счастливые случаи для одной сражающейся стороны, то они не должны совершенно исключать их для другой. В противном случае в чем же заключается слава? На самом деле я предпочитаю роль Сасаки у Пенлина, чем роль Окасаки, несмотря на то, что высоко уважаю последнего генерала. Другой офицер, посетивший это дефиле несколько дней спустя, говорил мне, что на протяжении 400 ярдов вся дорога представляла собой сплошную массу окровавленных перевязок и тряпок. Сражение у Пенлина кончилось этим ужасным побоищем, которое хотя и представляет очень грустное событие для всякого русского, но все же с известной оговоркой было славным делом для всех участвовавших в нем, ибо только немногие пленные были не ранены. Я знаю много начальников, которые, попав в подобное положение, сразу положили бы оружие. Может быть, они правы, а может, и нет; но [253] несомненно, что русская манера смотреть на эти вещи более существенно указывает на их патриотическое чувство.

Хотя русские солдаты храбро сражались и умирали со славой, но я думаю, что даже самые горячие петербургские или московские патриоты должны признать, что при Юшулинге и Пенлине управление войсками заставляло желать очень многого и очевидно, что это плохое управление войсками не было возмещено автоматической деятельностью ни одним хорошо подготовленным полком или бригадой. Я вполне сознаю, что британский генерал проводил свою жизнь под стеклянным колпаком. Общество довольствуется мыслью, что причина того? что многое у нас в армии делается кое-как, наудачу, заключается в свойствах самой армии. Обществу бесполезно доказывать, что та глубокая вера в самого себя, которая заставляет армию думать, что для нее излишни разные предварительные хлопоты, есть свойство, присущее нации, а не характеристика армии. Но я никогда не мог усмотреть в действиях человека с бревном в глазу, вынимающего у своего ближнего из глаза спицу, ничего другого, кроме любезного поступка. Поэтому я осмелюсь сказать, что, как бы велико ни было бревно в моем собственном глазу, это не должно мне помешать вполне ясно видеть, что действия русских у горы Макураяма отличались удивительно случайным характером, а их распоряжения, казалось, только содействовали катастрофе.

Погода в Маньчжурии в то время была теплая и превосходная. Русский бивак был разбит в долине между двумя высокими хребтами, вершины которых были друг от друга на расстоянии около 800 ярдов. В течение последних двух дней главные силы японцев находились в окопах только в 2300 ярдах к юго-востоку от бивака. Хребет Макураяма был единственным закрытием не только от взоров, но также и от выстрелов. Несмотря на все это, он был занят только слабой заставой, а главные силы защитников рады были сидеть в своих палатках, разбитых как раз там, где должна стоять поддержка заставы. Несомненно, что войскам в Индии или Южной Африке не было бы разрешено разбить палатки в такой близости от противника. Самое большее была бы разбита палатка для госпиталя и для штаба, но так как погода была хороша, то даже и это маловероятно. Ничего не может быть более неудобным или более содействовать беспорядку, как нахождение людей маленькими отдельными группами в палатках во время тревоги. Если люди отдыхают лежа на земле поротно, то они в момент пробуждения от сна готовы к бою. [254]

У Макураямы, однако, начальник доверился всецело своим заставам. Чем же эти заставы оправдали его доверие? Ясно, что они не высылали дозоров в густой гаолян, который рос у самого подножия горы, где они были поставлены. Так же ясно, что японцы хорошо знали об этой небрежности и рассчитывали на ее продолжение. Внизу у горы Макураямы один японский батальон лежал в продолжение этого важного получаса перед рассветом у самого подножия заставы, стоявшей на вершине, и все-таки не было выслано ни одного дозора, чтобы предупредить свои собственные посты или спящий позади бивак и дать им возможность изготовиться к обороне. Немногого можно достичь, рассуждая, что могло бы быть, но одно вполне ясно, что соблюдение основных правил предосторожности позволило бы людям на биваке занять хребет Макураямы в стройном и должном порядке. Они могли бы тогда получить подкрепление, как того требовала обстановка, с Шизанского хребта, и, наверно, японцам стоило бы многого труда, чтобы заставить их очистить свою позицию. В виде результата сражения 31 июля Первая армия овладела позициями, первоначально занятыми русскими, которые отступили на линию Токайен — Ампинг, где они и остановились. Таким образом японцам, отбросив противника, удалось сократить отделявшее их от Ляояна расстояние приблизительно на двенадцать миль. Для того, чтобы достигнуть Ляояна с линии, занимаемой Куроки до сражения, необходимо было три дня; для того же, чтобы разбить противника и открыть себе этим путь на Ляоян, даже при самом счастливом обороте дела, нельзя было планировать меньше четырех дней. Итак, семь дней был тот минимальный срок, в который японский командующий мог рассчитывать вступить в Ляоян или начать его обложение.

Со времени сражения при Иоширеи Куроки, однако, сократил расстояние, отделявшее его от его цели на дневной переход. Было бы вполне благоразумным предположить, что теперь для него потребуется меньше времени на преодоление сопротивления русских, чем он прежде рассчитывал. Несомненно, что взаимное положение сражающихся сторон может в любое время вполне измениться от подхода на линию Токайен — Ампинг значительных подкреплений, высланных Куропаткиным из его армии к югу от Ляояна. Но в этом случае Первая армия сыграет свою роль, отвлекая на себя войска с фронта Второй и Четвертой армий, и если и потерпит поражение, то все-таки достойно исполнит свой долг перед Ойямой и Японией. [255]

Дальше