Тяжелая бригада
Командиры авиагрупп были прекрасными людьми, обладавшими исключительными возможностями. В этом не сомневался никто. Простым нажатием кнопки они могли поднять в воздух сотни самолетов и отправить их выполнять свой приказ. Если вечером была хорошая выпивка и наутро они чувствовали себя немного не в своей тарелке, любой из них мог приказать построиться тысячам молодых летчиков в синих мундирах. И все будут стоять по стойке смирно, ожидая неведомо чего. Хотя бы простого инспекторского смотра. Они могут отправить человека из Джон-о-Гротса в Багдад. Но когда требуется отменить назначение, все оборачивается совсем иначе.
«Ах, мне нужно это обдумать», — заявляет один.
«Мне сейчас не до этого», — говорит другой.
А конечный результат почти всегда один и тот же — ничего не происходит. Так было и в моем случае. Путешествие в штаб Истребительного Командования не принесло радости. Короткий визит в Грантхэм, где размещался штаб 5-й авиагруппы, оказался пустой тратой времени. Мне все-таки пришлось отправляться в учебную эскадрилью.
Последняя неделя в эскадрилье нам с Бобом запомнилась только судорожным метанием из стороны в сторону, [215] когда разом пришлось делать тысячу дел, а также грандиозными прощальными вечеринками. Мне было очень жаль покидать истребительную эскадрилью и расставаться с парнями. Кто-то даже заговорил, что недурно бы мне снова принять эскадрилью, когда я вернусь после 6 месяцев в учебной части. Тэд чувствовал себя далеко не лучшим образом, и в то время ему самому требовался отдых. Но я не собирался возвращаться. Полеты на ночных истребителях — вещь занятная, однако она требует незаурядного терпения, которого у меня не было. Я думал, что уж лучше оказаться на одномоторном истребителе, особенно, если тебе везет в охоте. Неплохо было бы попасть на штурмовик «Харрикейн» — охотиться за поездами и безопасно, и интересно. Однако ночные истребители, это нечто иное. За год я совершил около 70 ночных вылетов и 30 дневных. И за это время я видел около 20 фрицев, из которых сумел обстрелять только 9. Судя по всему, снайпера из меня не получилось. Я был прирожденным бомбером.
Много людей спрашивали меня: кто мне больше нравится — истребители или бомбардировщики? Ответ очевиден. Они также часто меня спрашивают, в чем заключается разница между ними? Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что разница в характерах и менталитете.
Прежде всего, следует разделить дневных и ночных истребителей. Первые — пилоты одномоторных самолетов. Этот летчик не отвечает ни за что, кроме собственной шкуры, ну и за своих товарищей при совместных действиях во время воздушного боя. Ему не требуются долгие утомительные тренировки. Он ведет счастливую, беззаботную жизнь. Полеты для него — источник удовольствия, хотя потери в истребительных частях довольно высоки.
Экипаж ночного истребителя — это группа высококвалифицированных специалистов, которая должна работать как единое целое. Парни на «Спитфайрах» избегают заходить в облака, так как в этом случае придется пилотировать [216] по приборам. «Бофайтеры» летают исключительно по приборам, иногда с момента взлета и до самой посадки. Большую часть времени они тратят на учения, днем и ночью. На их долю выпадает много тяжелой работы, но чаще всего им приходится проявлять адское терпение. По этим причинам на ночных истребителях очень часто летают бывшие инструкторы, обладающие громадным опытом. Часто это немолодые семейные люди, которые хотят послужить своей стране и действительно делают для нее очень много. Но если говорить об уровне потерь от действий противника, части ночных истребителей — это самое безопасное место. Но с другой стороны, им всегда приходится сражаться с врагом внутренним — погодой. Практически все согласны с тем, что ночные истребители летают в гораздо более плохую погоду, чем любые другие пилоты. Но если летчик уверенно владеет навыками слепого полета, это не слишком опасно.
Уровень опасности был, разумеется, различным в зависимости от места базирования эскадрильи. Некоторые эскадрильи могли вообще не видеть моря, тогда как те, что базировались, например, в Вест-Маллинге, вообще проводили большую часть времени над вражеским побережьем. Надо сказать, что мы предпочитали не брать в самолеты резиновые лодки, поэтому в случае неприятностей нам предстоял долгий заплыв домой. Но даже с учетом всего этого, за целый год, что я провел в 29-й эскадрилье, от вражеских действий мы потеряли только одного человека. Это был стрелок-радист, который летал с Чарльзом Уиддоузом. Во время атаки Ju-88 они проскочили мимо, и стрелок немца всадил в наш самолет длинную очередь. Все случилось разом: один мотор встал, радиоаппаратура отказала, Чарльз был ранен, а наблюдатель выпрыгнул с парашютом. К несчастью, они находились в 50 милях от берега. Чарльз проявил чудеса мастерства, когда сумел в полной темноте привести подбитый самолет на базу, не имея никаких приборов. До самой посадки он не подозревал, что его стрелок выпрыгнул. [217]
Но плохая погода взяла несколько жертв — Алан Грут, Робин Майлс, сержант Фрир и кое-кто еще — это те, кому не повезло. Большинство из них похоронено на склоне холма возле Вест-Маллинга.
Да, главным врагом ночных истребителей оказалась погода, а не немцы. Следовало научиться летать хорошо, если ты собирался остаться в живых.
А теперь поговорим о пилотах бомбардировщиков. Здесь на человека ложилась серьезная ответственность. Прежде всего, в его экипаж входили 7 человек. Они летали на самолетах, которые весили около 30 тонн и стоили 35 тысяч фунтов. Им приходилось сочетать в себе искусство ночного истребителя и отвагу дневного. Они постоянно сталкивались с опасностями плохой погоды, обледенения, низкой облачности. Им приходилось преодолевать угнетающее воздействие высоких потерь от действий противника. Им приходилось ждать несколько недель, прежде чем становилось известно, что случилось с их товарищами. И все это время им приходилось нести свой груз ответственности за себя и за других.
Вероятно, поэтому пилоты бомбардировщиков ведут себя несколько спокойнее, чем другие. Они, как правило, стоят в углу бара, покуривают трубку или сигарету и молчат. Впрочем, мне доводилось знать и парней, имеющих иной характер. «Мы никогда не позволим нашей работе одолеть нас», — говорили они. И, тем не менее, они не шлялись одетыми наподобие кинозвезд, так как сам характер их работы требовал железной дисциплины и высокого морального духа. Хороший командир может привить второе, но первое приходится вколачивать силой. Многие летчики, прибывая в бомбардировочную эскадрилью, думают только о полетах, и жизнь кажется им сплошными удовольствиями. Однако это совсем не так. Очень быстро они обнаруживают, что остальные пилоты ведут себя как настоящие капитаны маленьких воздушных кораблей, которые тщательно следят и за внешней стороной дела. Все помещения тщательно прибираются, [218] садики ухожены и подстрижены, а самолеты сверкают отполированной обшивкой. Такой подход к службе приносит свои плоды, люди действуют гораздо лучше.
В этом, я думаю, и заключается разница между ними.
Некоторых удивит, почему, рассказывая о пилотах, я так много внимания уделяю вечеринкам и пиву. Причина проста и понятна. Эти парни живут, едят, спят и встречаются со смертью все вместе. Одним везет, и они благополучно завершают свой оперативный цикл, другим не везет. Если кто-то удирает вечером вместе с девушкой, например, в кино, он толком не узнает эскадрилью, а эскадрилья толком не узнает его. Если молодежь будет по ночам совершать ошибки, командный дух в эскадрилье умрет. Есть только один способ сойтись поближе с этими парнями — пойти и вместе напиться, вколотить им в голову убеждение, что они самые лучшие. Заставить их забыть строевое «да, сэр», «нет, сэр». Но при этом следует быть готовым к тому, что эта атмосфера сохранится и на следующий день, быть вежливым и уметь выслушивать советы. Специалисты в эскадрилье, как правило, знают больше командира. Только так тебе удастся поддерживать высокий моральный дух и чувство локтя. Фрицев следует сбивать, а бомбы класть прямо в цель.
Пройдя путь от рядового пилота до командира эскадрильи, я убедился, что этот метод совершенно правильный. Я служил под начальством самых различных командиров — тихих и шумных, мягких и жестких. Но лишь один, Тэд Колбек-Уэлч, умел обращаться с людьми. Хотя я не преуспел в роли пилота ночного истребителя, я сумел научиться у него многим полезным вещам. Он показал, как следует поддерживать нормальное настроение в эскадрилье. И это было характерно для Истребительного Командования. Это было сообщество счастливых людей.
А теперь я был вынужден отправляться в учебную эскадрилью. Я чувствовал себя просто отвратительно.
В последнюю неделю стояла совершенно нелетная погода, поэтому прощальные вечеринки для Дэйва, Боба и меня [219] были устроены замечательные. Последняя пришлась на конец года, когда на Рождество в большом зале был собран весь личный состав базы вместе с друзьями и женами.
Это был самый грандиозный праздник в истории! Лица были вымазаны жженой пробкой и губной помадой. Подножки ставили всем без различия званий и должностей. Если кто-нибудь взглянул бы на это со стороны, он поразился бы нашему поведению. Однако нам просто требовалось стравить пар, который накопился за долгое время из-за бездействия фрицев. Я сбежал, не дожидаясь конца вечеринки, надеюсь, понятно — почему.
На следующий день парни целый час пытались отмыть мое лицо. Ближе к концу праздника моя жена нарисовала мне губной помадой на щеках два больших вопросительных знака. Тогда это выглядело довольно смешно, но на следующий день мне не удалось их стереть. Мы даже испробовали бензин — напрасно. Поэтому мне пришлось докладывать полковнику Фуллергуду о прибытии к новому месту службы, имея поцарапанную физиономию и две красные полосы на щеках. Однако был Новый Год, и мне кажется, он приписал это плохому ликеру. Во всяком случае, он не сказал ни слова.
Дни в учебной эскадрилье потихоньку складывались в недели. Я не мог сказать, что был счастлив, но Фуллергуд был идеальным командиром в такой ситуации, и жизнь не казалась уж совсем отвратительной.
Зато новости казались такими. Мы начали год, полные надежд. Русские развернули контрнаступление под Харьковом, одновременно генерал Окинлек, наступая в Ливии, сумел захватить Бенгази. Но потом оба наступления были остановлены. Хотя в России немцы ничего не делали до весны, их Африканский Корпус перешел в контрнаступление почти немедленно. Наши войска откатились до самой Газалы.
Мы растратили слишком много резервов в последних боях. Я несколько раз встречался с парнями, которые [220] воевали в составе ВВС Пустыни. Они говорили, что дела шли скверно. Впереди нас ждали мрачные дни, в этом они не сомневались.
А тут еще и на Дальнем Востоке на нас обрушилась целая череда несчастий. Сначала американский флот был разгромлен в Пирл-Харборе, потом у побережья Малайи японцы потопили «Рипалс» и «Принс оф Уэлс». Японцы захватили господство на Тихом океане. Все у них шло, как по маслу. Они высадили десанты на Филиппинах, в Голландской Ост-Индии, на полуострове Батаан. Союзники сражались отчаянно, особенно голландцы, однако слишком велико было превосходство противника. Мы медленно отступали по всему фронту.
А затем настал черный февраль. После предательства Сиама и капитуляции Французского Индокитая японцы начали наступление на Малайском полуострове. Огромная крепость Сингапур, которая была предназначена для обороны только со стороны моря, 15 февраля сдалась. Множество белых пропало бесследно. Это был самый тяжелый удар, который получила Британия после Дюнкерка. Но это был удар не только по Британии, падение Сингапура стало ударом по всем нациям, сражавшимся за свободу.
Потеря престижа была полной. А тут еще последовал новый удар в течение одной недели. После года постоянных бомбардировок линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» в сопровождении крейсера «Принц Ойген» покинули свое убежище в Бресте и прорвались по Ла-Маншу в родные германские порты. Немедленно по всей стране прокатилась волна возмущения. На военных обрушилась жестокая критика. Сначала Бомбардировочное Командование, а потом Королевский Флот и правительство попытались оправдаться на газетных страницах. Однако они стали лишь мишенью злых карикатур. В Америке, которая недавно стала нашим союзником, тоже недоумевали. Зато в Берлине трубили в фанфары.
Если говорить об этих двух несчастьях, то о первом я знаю слишком мало. Лишь несколько человек прибыли с [221] Дальнего Востока, и они рассказывали ужасные истории о всеобщей апатии и вялости. Конечно, настанет день, когда мы узнаем правду, но это случится только после окончания войны. Но о бегстве «Сэмона» и «Глюкштайна» стоит поговорить.
В течение целого года эти корабли круглыми сутками подвергались ударам наших самолетов. «Почему их не уничтожат или, хотя бы, не повредят?» — спрашивали люди на улице. Ответ был прост. Летчики их не видели. Не только свет сотен прожекторов, но и множество ложных целей вместе с тысячами снарядов зениток превращали крошечный участок неба над портом в настоящий ад. Брест было просто невозможно бомбить, не говоря уже о том, чтобы попасть в корабли. Даже когда наши самолеты появлялись днем, немцы тут же укрывали все окрестности густым желтым дымом, сквозь который не было видно ничего. Наши самолеты сбрасывали бомбы наугад. Определившись по соседнему острову, они ложились на боевой курс, через 5 минут сбрасывали бомбы... И мазали. Однако немецкие линкоры целый год простояли в порту, не выходя в море.
Для прорыва немцы выбрали день с исключительно плохой погодой. Вдобавок несчастливое стечение обстоятельств помешало обнаружить их самолетам Берегового Командования, которые следили за Брестом, как кот за мышиной норкой. Первым заметил их полковник Виктор Бимиш, который на своем «Спитфайре» совершал разведывательный полет у берегов Франции. Он сразу отправил радиограмму, и со скрежетом начали вертеться ржавые колеса. Бомбардировочное Командование развило бешеную активность. Немцев атаковали торпедные катера, эсминцы и «Суордфиши». Все они благополучно вернулись назад, не считая 6 «Суордфишей» под командованием капитан-лейтенанта Юджина Эсмонда. Они попытались атаковать немцев, но все были сбиты. Эсмонд был посмертно награжден Крестом Виктории. Немцы очень умело выбрали время прорыва. Нижняя граница [222] облачности находилась на высоте всего 200 футов, и десятки немецких истребителей кружили над кораблями, словно осиный рой.
Затем нанесли удар наши бомбардировщики. Многие из них нашли противника, некоторые атаковали его. Однако низкие тучи вынуждали сбрасывать бомбы с малой высоты, и они просто отскакивали от бронированных палуб. 42 самолета не вернулись.
Начинало казаться, что немцы успешно прорвались. Они уже миновали Ден Хелдер и Хук-ван-Холланд. Но тут в игру вступил маршал авиации Пирс. Он отдал нужный приказ. Оружейники, выбиваясь из сил, подвесили к самолетам магнитные мины. Вечером на пути немцев к портам северной Германии было поставлено большое минное поле. Если бы они попытались обойти это заграждение, то налетели бы на другую эскадру Королевского Флота. Немцы выбрали мины, и вот что произошло.
«Шарнхорст» и «Принц Ойген» были повреждены довольно серьезно, но не опасно. Они подорвались на одной мине каждый. Благодаря действиям самолетов-заградителей, эти корабли не могли похвастаться, что прорвались без потерь. Зато «Гнейзенау» получил такие повреждения, что полностью вышел из строя. Буксиры сумели притащить его в Киль, где наши бомбардировщики тут же всадили в него тяжелую бомбу, которая сделала большую пробоину прямо над носовым артпогребом. Его пришлось тащить на буксире в польский порт Гдыня, где он был списан. Это может служить достойным ответом тем критикам, которые обвиняют Бомбардировочное Командование.
Однако факт остается фактом. Два крупных корабля сумели выскочить из ловушки под самым носом у нас.
Теперь всем стало ясно, что державы Оси начали реализацию своего плана по захвату мирового господства. Даже беглый взгляд на карту показывал, что война превратилась в мировую. Япония быстро продвигалась на запад. Германия летом начала наступление в России и [223] Северной Африке. Они должны были встретиться где-то в районе Персидского залива. Уже захвачена вся Европа, не считая Великобритании, которая находилась в тесной осаде. Затем наступала очередь Южной Африки, Австралии и других островов. Потом небольшая передышка для накапливания сил, и войска Оси атакуют с двух сторон Новый Свет: Япония со стороны Тихого океана, а Германия с севера через Канаду. Весь мир должен был оказаться у Них под сапогом. Великобританию следовало задушить голодом. Мир завоеван. Вот такие перспективы...
Где-то посреди океана находится точка, миновав которую, самолет уже не сможет вернуться на базу. Ты можешь только добраться до цели или погибнуть. Я думаю, в марте 1942 года союзники оказались именно в такой точке. У нас не было выбора, мы были обязаны победить.
А новости приходили одна хуже другой. Вся страна громко требовала открыть второй фронт, а между тем Мальта оставалась единственным портом, который англичане удержали на Средиземном море, и удары Бомбардировочного Командования были единственными наступательными действиями британских вооруженных сил против Германии. Маршал авиации Харрис, который только что встал во главе Командования, начал реализацию своего плана мощных атак против слабо защищенных военных объектов, в основном, чтобы вернуть экипажам уверенность в себе и вынудить противника рассредоточить силы ПВО. Первый из этих налетов был проведен на заводы Рено в Париже. Я видел в штабе сделанные во время налета снимки, когда утром вместе с экипажем «Блейнхейма» проводил опробование самолета, у которого барахлил левый мотор. После этого я решил обязательно вернуться на бомбардировщики.
Поэтому очень вовремя пришла следующая телеграмма: [224]
«Майору Г.П. Гибсону, КВВС.Дата: 12 марта 1942 г.
Сегодня во второй половине дня прибыть к главнокомандующему Бомбардировочным Командованием».
А через 2 дня поступило новое распоряжение:
«Копия: майору Г.П. Гибсону, КВВС.Дата: 14 марта 1942 г.
Время: 12.15
Майор Гибсон назначается командиром 106-й эскадрильи с временным званием подполковника»
Я отправился туда.
Моя новая эскадрилья базировалась на севере Англии. Была устроена прощальная вечеринка, после чего Алек Уортинггон и Гинджер Перкинс отправились вместе со мной в Фуллергруд. Мне было жаль покидать это место службы, так жить здесь было довольно весело. Но все-таки я был счастлив вернуться к настоящим боевым операциям.
Как только мы приземлились, Ниггер сразу выяснил, что пес старого командира эскадрильи очень любит поиграть, и пропал на два дня. Базой командовал полковник Роув, очень приятный человек, с которым было легко иметь дело. Он больше походил на моряка, чем на летчика. Роув курил трубку и любил разводить цветы, особенно георгины. Его ординарец сказал, что в ванной и гардеробе было столько цветов, что за ними было легко не заметить хозяина.
В нескольких фразах Роув описал мне ситуацию. Я должен был принять 106-ю эскадрилью у подполковника Боба Аллена, который командовал ею около года. Это была хорошая эскадрилья, особенно прославившаяся своими полетами на «Хэмпденах», но теперь летавшая на «Манчестерах». Вскоре она должна была получить «Ланкастеры». Другая эскадрилья, базировавшаяся на аэродроме, [225] летала на этих же самолетах и очень гордилась тем, что второй в группе получила новые машины. Ею командовал подполковник Джо Коллиер, которого я знал по совместной службе в 83-й эскадрилье. После инцидента в сентябре 1940 года он вернулся на бомбардировщики и совершил уже более 60 вылетов. Он ненадолго заглянул к нам во время беседы, и я понял, что Дэдди Роув командует счастливой базой, хотя между эскадрильями существовало определенное соперничество. Однако нечто подобное имеется практически везде.
Я отправился в столовую. Мне показалось, что моя грудь вздымается несколько чаще, чем обычно. Мне казалось, что я лечу по воздуху. Это была моя первая командная должность, моя первая эскадрилья. Я стал боссом. Теперь я мог, наконец, реализовать свои собственные идеи, и я надеялся стать таким же хорошим командиром, каким был старина Тэд для 29-й эскадрильи. Я был счастлив.
Тем не менее, меня одолевали странные чувства. Я отсутствовал в бомбардировочной авиации более года и вряд ли мог встретить старых знакомых. Никто меня не заметил, и никто не сказал ни слова. В углу комнаты я заметил Гордона МакКензи, с которым был знаком по 83-й эскадрилье. В апреле 1940 года его направили в учебную эскадрилью, и там он оказался единственным орлом, который рискнул ночью подняться в воздух на «Хирфорде». Однако из-за не слишком крепкого здоровья на его счету было немного боевых вылетов. Когда я сказал ему, что прибыл принимать эскадрилью, реакция оказалась бурной.
«Боже, да ты просто спятил!» — воскликнул он довольно грубо.
«Почему?» — удивился я.
«Да потому, что это «Манчестеры». Они просто ужасны. Сам самолет еще ничего, но вот моторы... Когда они работают, все идет нормально, однако они слишком часто ломаются. У нас уже была масса аварий».
«Я слышал, что с «Манчестерами» не все ладно, но не подозревал, что дело настолько плохо». [226]
«В конце концов, терпеть можно. Если тебе подобьют один мотор, получится то же самое».
«А что, он может лететь на одном моторе?»
«Почему бы и нет? Один парень из 61-й эскадрильи сумел на одном моторе вернуться из Берлина, за что и получил Орден за выдающиеся заслуги. Но это исключение».
«А сколько аварий было у тебя?» — спросил я, подозревая, что он сам столкнулся с проблемами, почему и смотрит на самолет с предубеждением.
«Знаешь, мне как-то везло. Но видел я много. Билл Уамонд...»
«Кто это?»
«Парень из звена «А». Он нарвался после вылета на постановку мин, хотя все закончилось благополучно».
«Я знаю, командир рассказал об этом. Аварийная посадка».
«Тогда тебе следовало бы видеть, что произошло с подполковником Бальстоном, который сумел вернуться после дневного налета на Брест».
«А что случилось с ним?»
«Его довольно сильно потрепали зенитки, да и погода была явно не из лучших. Остальные парни уже сели, когда он подходил к аэродрому. Мы увидели, что у него отстрелены элероны. В любом случае, он зашел на посадку слишком высоко, примерно футов на 100 выше, чем следовало бы. Он дал газ, чтобы уйти на второй заход, но из-за сильного рывка его самолет опустил хвост и встал почти вертикально. В таком положении он набрал высоту около 500 футов. Судя по всему, самолет потерял управление. Затем самолет медленно, чертовски медленно, опустил нос и вертикально пошел вниз. Он упал в самом центре аэродрома, в сотне ярдов от контрольной вышки, где все стояли. Мне кажется, что и его жена была там».
«Пожар?»
«Конечно! Не осталось ничего».
«Наверное, это было ужасно, особенно потому, что он держал связь до последнего». [227]
«Да, это так. Наверное, он мог выпрыгнуть с парашютом, но его стрелок был тяжело ранен».
Пока мы беседовали, появился «Ланкастер» и, ревя моторами, начал разбег.
«А вот на это стоит посмотреть. Это настоящий самолет», — сказал Данлоп.
Боб Аллен стоял у окна, и мы все трое следили за самолетом.
Огромный хвост поднялся в воздух, моторы взвыли просто оглушительно, однако самолет не оторвался от земли.
«Похоже, будет авария», — спокойно сообщил Боб.
«Я думаю, ты прав», — согласился я.
У нас было время побеседовать, спешить было некуда. Очень медленно, по крайней мере, так казалось, огромный бомбардировщик катил по аэродрому со скоростью 120 миль/час. Однако он так и не поднялся в воздух. Что-то пошло не так. Затем все так же медленно самолет одним крылом зацепил бомбохранилище и пропал из вида. Поднялось огромное облако пыли, а через несколько секунд прозвучал глухой удар, словно он врезался еще во что-то.
«Кончено», — спокойно произнес Боб. Мы ждали, что поднимется столб черного дыма, но его не было. Затем мы пошли назад в столовую.
«Кто был пилотом?» — спросил кто-то из летчиков.
«Томми Бойлан».
«Бедный старый Томми».
Один из штурманов нажал кнопку звонка, вызывая официанта, и все ненадолго умолкли.
А затем вошел Томми. Его лицо было немного грязным, а мундир оказался перепачкан землей. Волосы были немного всклокочены, но в остальном нельзя было найти никаких признаков случившегося несчастья. Он родился в Австралии, и только прибыл в эскадрилью, уже завершив первый боевой цикл из 60 вылетов. Томми был отличным парнем и, не колеблясь ни секунды, железной [228] рукой ухватил первый же поднос, который доставил официант.
«Боже! Тебе повезло», — невольно вырвалось у Боба.
«Наверное», — сказал Томми.
Причина аварии оказалась проста и глупа, но вины пилота не было ни малейшей. Ведущая кромка левого крыла оказалась плохо закреплена и при взлете отвалилась. Крыло потеряло подъемную силу. Это была одна из бесчисленных непредвиденных случайностей, с которыми сталкивается авиагруппа, переходящая на новые самолеты. К счастью, «Ланкастеры» все-таки были хорошими машинами. Тем не менее, я начал сомневаться в будущем и отправился на кухню искать Ниггера.
Позднее я встретился с другими пилотами. Обстоятельства оказались несколько необычными. Но, вспоминая прошлое, я могу привести и худшие примеры. Мы встретились в баре гостиницы женской вспомогательной службы во время танцев. Я был трезв, как судья, и тщательно следил, чтобы не отдавить кому-нибудь ноги. Однако они были навеселе, и я услышал от них столько, что в обычном состоянии они не рассказали бы мне и за несколько недель. Они жаловались на то, жаловались на это, но все-таки ухитрялись соблюдать рамки приличий.
Среди них был Джон Хопгуд — Хоппи, как его называли. Это был мужчина среднего роста с прекрасной шевелюрой, довольно симпатичный, хотя и с лошадиными зубами. Парни часто подшучивали над этим, однако Хоппи добродушно сносил все насмешки. Он был довольно серьезным человеком, хотя большую часть свободного времени проводил в компании. Когда я впервые увидел его, то сразу подумал: «Вот идеальный командир. Мне такие нравятся».
Остальные были родезийцами. Все молодые, все сильные, все вежливые. Билл Уамонд был студентом, перед тем как завербоваться в Королевские ВВС, он изучал медицину. Билл Пикен был всегда счастлив, если не считать тех случаев, когда его отправляли бомбить Гамбург. [229]
Он любил поворчать, что вокруг Гамбурга уж слишком много зениток. Гарри Стоффер был недавно помолвлен с девушкой из женских вспомогательных частей КВВС, которую звали Мэри. Она служила на этой же базе. Там были и другие, все пили и говорили. Я не всех сразу запомнил, однако они были очень похожи друг на друга. Все безбожно молоды и довольны собой.
На следующий день я построил весь личный состав. Теперь все были в нормальном состоянии, и я изложил им свои требования. Затем я обратился с парой слов к рядовым летчикам. Когда я подошел, они и не подумал стать смирно. Сначала я решил, что выгляжу немного молодо, и потому они полагают, что могут позволить себе некоторые вольности. Боюсь, мне пришлось быть несколько грубым, но иногда приходится вести себя и так. Затем я переговорил с пилотами, некоторых из них я уже видел вчера вечером. Сегодня они были совершенно другими. Стояли, не шевелясь, и внимательно слушали, не решаясь возражать. Вечером им предстояло лететь к Любеку, важному порту на балтийском побережье. Поэтому никакой выпивки, пока они не вернутся из полета. Даже в столовой во время ленча все было иначе, чем вчера. Теперь они стояли, сбившись в маленькие кучки, тихо разговаривали, потягивали что-то безалкогольное.
В целом все было так же, как и в других эскадрильях, которые я знал. В отличие от пилотов прошлой войны, эти мальчишки не брали в рот ни капли спиртного перед вылетом. Они сознавали меру опасности и уважали ее. Даже буйные пилоты истребителей не были исключениями в этом плане. Я знаю, как они категорически отказывались от поднесенных рюмочек, жестко заявив, что вечером должны лететь, не принимая даже «посошок на дорожку». Для них выпивка в подобный момент означала смерть. Но гораздо хуже выпивка могла привести к смерти кого-то другого.
Итак, они сидели вежливые и тихие, пока я знакомился с ними. Позднее я переговорил с обоими командирами [230] звеньев. Оба сделали много и даже слишком много. Они были прекрасными летчиками, но смертельно устали от боевых вылетов. Один из них совершил уже более 60 вылетов и начал потихоньку сдавать. Однако он сам приказал себе лететь сегодня вечером, хотя я видел выражение его лица, когда он собирался. Он был очень нервным и не слушал, что ему говорят. Его мысли блуждали где-то очень далеко. Позднее он отправил свое звено в автомобиль и вышел, чтобы попрощаться с женой. Представляю, какая это была душераздирающая сцена.
Она видела, какие изменения происходят с мужем. Все жены это чувствуют. И она понимала, что ему предстоит. После того как ворота садика перед столовой будут закрыты и шум фургона стихнет вдали, она начнет ждать. Сначала рев моторов взлетающих самолетов. Потом долгие часы ожидания, каждый из которых превращается в настоящую вечность. И вдруг время начинает лететь с ужасной быстротой, и женщина начинает прислушиваться к самому слабому звуку. Она знает, что погода сегодня нормальная, и самолеты должны вернуться на свою базу. Его может остановить лишь нечто ужасное. Минуты превращаются в часы, и время совсем останавливается, пока снова не послышится шум автомобиля, звяканье ворот, и он войдет в комнату. Тогда она крепко обнимет его... Иногда она невольно опускается на колени, понимая, как это глупо, и молит, молит бога, чтобы он не позволил ему больше летать.
Я рассказываю обо всем этому потому, что сам был женат. Однако моя жена работала на военном заводе и просто не знала, в полете я или нет.
Этот парень выполнил свою задачу и выполнил ее хорошо. Командир звена вернулся назад и привел всех своих парней. Ночь была ясной, светила полная луна, эскадрильи атаковали почти одновременно, и все бомбы был сброшены точно в цель. Весь рейд занял 2 часа, и за это время было сброшено почти 600 тонн бомб, что было близко к рекорду. Разрушения оказались очень велики, и старинный город выгорел дотла. [231]
На следующую ночь немцы в отместку бомбили Эксетер, а мы устроили прощальный мальчишник Гарри Стофферу накануне его свадьбы с Мэри. Это была веселая вечеринка и почти без выпивки. Я следил за этим парнем, как он шутил и смеялся. И думал, что он все-таки немного молод, чтобы жениться. Он совершил несколько вылетов и приобрел небольшой опыт, и я надеялся, что бог сохранит ему жизнь. Ведь Гарри был так молод и счастлив.
На следующий день они поженились, и все парни поздравляли молодую чету. Было отпущено немало шуточек, когда они отправились в свадебное путешествие на чихающем старом автомобиле. Я думаю, связка консервных банок, привязанная к машине, волочилась за ними всю дорогу.
А потом я ушел к себе в кабинет. В те дни у меня было более чем достаточно бумажной работы. Для меня это было совершенно новым. В Истребительном Командовании нет и половины этой макулатуры, но мы с адъютантом нашли выход. У нас в строевой части служил капрал, который знал все и вся. Боб Аллен как-то заметил, что именно он командует эскадрильей на земле. И все-таки один приказ командующего попался мне на глаза. Он был подписан лично маршалом Харрисом и категорически запрещал женам пилотов проживать ближе 40 миль к базе, на которой служил муж. Исключение делалось лишь для тех, кто жил здесь еще с мирных времен. После короткого совещания с капралом выяснилось, что таких у нас всего четверо. Это была самая прекрасная новость, которую я слышал за последнее время. Вы не можете в одно и то же время сражаться и жить мирной домашней жизнью. Этот приказ должен был облегчить пилотам жизнь, хотя не все это понимали.
Управлять «Манчестером» после «Бо» оказалось ужасно трудно. Мне казалось, что он разбегается несколько часов, а повороты в воздухе этот самолет совершал невероятно [232] медленно. Однако он сохранял управляемость на скорости 180 миль/час, что выяснили мы с Роббо. Он прибыл в эскадрилью в один день со мной. Капитан Робертсон родился в Новой Зеландии, это был отличный, всегда улыбающийся парень. Более того, он уже совершил более 30 вылетов, и я сразу назначил его командиром звена «А» с временным званием майора, Билл Уамонд стал его заместителем. Мы учили друг друга летать на «Манчестере», и мне кажется, эти уроки были полезны для нас обоих. Я научил его пилотировать, как это делают истребители, а он показал мне, как летают бомберы.
Это назначение было встречено с радостью, и Роббо блистал в качестве командира и в воздухе, и на земле.
После того как мы пробыли в эскадрилье несколько дней, мы совершили первое совместное путешествие. Оно было довольно простым, но пришлось проявить максимум осторожности, так как я не сталкивался с вражескими зенитками в течение года. Нам предстояло всего лишь поставить 6 мин на входе в гавань Киля. Там не было зениток, там не было истребителей, поэтому мы вернулись, не став опытнее ни на один грамм.
Через две ночи мы отправились навестить Росток. Это была третья ночь нашего воздушного наступления. Планом операции предполагалось, что группа бомбардировщиков атакует город и порт, а самолеты 5-й группы будут бомбить завод, который производил бомбардировщики Не-111. Этот завод был расположен в 10 милях от города. Мы надеялись, что рабочие, придя на завод на следующее утро, найдут одни развалины.
В первую ночь над заводом не разорвался ни один зенитный снаряд. Однако удар наносили только 12 бомбардировщиков, и потому разрушения были невелики. На вторую ночь завод атаковали около 60 бомбардировщиков, однако немцы уже перебросили туда значительное число зенитных автоматов. И все-таки на заводе начались пожары, и часть цехов была разрушена. В последнюю ночь [233] операции мне казалось, что все выделенные бомбардировщики должны атаковать основной цех.
После инструктажа ко мне подошли Хоппи и Билл.
«Какого дьявола они не отправили против завода большую группу бомбардировщиков в первую же ночь, когда там не было зениток? Мы покончили бы с ним сразу же».
«Не знаю. Это выглядит очень глупо, но я все-таки спрошу в штабе группы», — ответил я.
Однако и группа не сумела ответить на этот вопрос. Они хотели всего лишь сделать снимки. Но теперь все самолеты были оснащены фотокамерами, хотя они не могли делать хорошие снимки с высоты менее 4000 футов. Я не понимал, почему командование настаивает на съемке объекта, если для этого придется бомбить с высоты более 4000 футов в ущерб меткости, когда следовало отдать приказ бомбить с малой высоты, уничтожая цеха, даже если снимки при этом получатся отвратительными. Так или иначе, но я приказал своим парням бомбить с высоты 2000 футов. Уничтожить цель, и черт с ними, с фотографиями! Но мы получили приказ на следующую ночь закончить работу.
Вечером я сидел в центре управления полетами, ожидая, пока вернутся мои самолеты. Этот центр сильно отличался от истребительного. Единственными интересными вещами в нем были симпатичная девушка за телефоном и большая черная доска на стене. На доске были выписаны фамилии командиров экипажей, участвующих в налете этой ночью. Против фамилий была записана еще кое-какая информация: бомбовая нагрузка, время вылета, экипаж и так далее. Но самой важной была последняя графа, над которой красовались магические слова «время приземления».
Я сидел и слушал, как возвращаются самолеты, одновременно с удовольствием разглядывая девушку, которая поднималась на лесенку, чтобы заполнить эту графу. Мэри Стоффер была очень симпатичной.
Время шло. [234]
Одна задругой появлялись отметки. «X Икс-рэй» сел в 5.20. «Y Йоркер» сел в 5.22. Наконец была заполнена вся доска, кроме одной клеточки — «S Шугар». Обычно это очень тяжело — сидеть и ждать, пока будет заполнена последняя клеточка. Но сегодня мне было еще тяжелее, чем обычно, так как пилотом этого самолета был лейтенант Стоффер.
Я сидел и курил одну сигарету за другой, пока не рассвело окончательно. Пришел ординарец и поднял шторы светомаскировки. Я хотел пойти в комнату отдыха экипажей, чтобы переговорить с парнями, но не мог оставить ее одну. Они сидела молча, глядя куда-то в пространство. Это был страшный взгляд... Затем мелькнул лучик надежды, так как зазвонил телефон. Служба наблюдения сообщила, что одиночный «Манчестер» пересек линию берега и направляется к нам. Может, это Гарри? Ее лицо осветила улыбка, Мэри не могла говорить. Ее глаза заблестели от старательно сдерживаемых слез. Но тут снова позвонил наблюдатель и сообщил, что это самолет 50-й эскадрильи. В конце концов, я поднялся, взял Мэри за руку и повел к своему автомобилю. Она не плакала, так как была очень мужественной девушкой, уж простите такое определение. Она сказала, что хочет заглянуть в офицерское общежитие, чтобы забрать сделанные накануне покупки. В сумке лежал пакет кукурузных хлопьев, банка мармелада, немного масла и сахара, кусочек бекона — простые привычные мелочи, которые покупают хозяйки. Она крепко прижимала к себе эту сумку, пока я вел ее к дому. Когда я ехал назад, то сам чуть не расплакался.
Несмотря на успех налетов на Варнемюнде и Росток, было совершенно ясно, что весна принесет некоторые изменения в действиях Бомбардировочного Командования, если мы всерьез намерены уничтожать цели. В один не прекрасный майский день, когда погода помешала полетам, было проведено совещание, на котором обсуждался только один вопрос. Как положить на цель больше [235] бомб? Председательствовал вице-маршал Коритон. Он много лет сидел в министерстве авиации, а теперь получил свой шанс в виде назначения командиром бомбардировочной группы. Он был умным, вежливым и изобретательным человеком, который пользовался большой популярностью у личного состава группы. Коритон принадлежал к тем командирам, которые стремятся вникнуть во все. Он мог влезть в самолет и затеять с удивленным электриком спор над схемой электрических цепей бомбардировщика, поразив его своими знаниями. Для меня и других командиров эскадрилий он был лучшим командиром группы, которого мы когда-либо встречали. Вероятно, второго такого просто не существует. На всех солдат и офицеров своей группы он смотрел, как на собственных детей, и вел себя, как любящий отец. На своем маленьком «Прокторе» он регулярно облетал все аэродромы, чтобы лично убедиться, что все идет нормально.
Совещание началось с его выступления:
«Как вы знаете, за прошлые несколько недель мы добились определенных успехов. Но все атакованные цели, если говорить честно, не имели серьезной ПВО. Я знаю, что налет на Варнемюнде обошелся нам довольно дорого, но я полагаю, что причиной этого стали столкновения в воздухе. Мне кажется, что для того, чтобы поражать малоразмерные цели, мы должны перейти на дневные налеты, такие, как рейд на Аугсбург. (За этот налет Неттлтон получил Крест Виктории.) Однако в этом случае нам следует полностью забыть о внезапности и секретности, слишком много людей будет об этом знать. Другой способ заключается в том, чтобы повысить точность ночного бомбометания. Как вы знаете, в настоящее время мы пытаемся сделать это, тогда наши потери будут сведены к минимуму. А в результате мы начнем постепенно наращивать силу наших ударов».
Он говорил достаточно долго.
Прежде всего он коснулся вопроса фотосъемки. Все эскадрильи должны всерьез заняться этой проблемой. [236]
Чтобы добиться этого, каждой эскадрилье будет выделено несколько объектов. Снимки будут поступать в штаб группы, а оттуда — в штаб Бомбардировочного Командования. В результате путем сравнения будет легко выявить лучшую эскадрилью и лучший экипаж. Более того, между эскадрильями будет устроено состязание. Желание превзойти соперника поможет улучшить качество съемки. По результатам съемки лучшие экипажи будут выделены для действий в качестве осветителей. Они получат осветительные ракеты. Чаще всего лучшие эскадрильи будут наносить удар первыми, что, как правило, более безопасно. Будет проводиться учебное бомбометание, но не с высоты 6000 футов, а с 18000 футов, что будет максимальным приближением к боевым условиям. Ничего подобного до его прибытия у нас в заводе не было. Он хотел устроить состязание между эскадрильями. Он добавил еще кое-какие детали, а потом предложил задавать вопросы.
Один за другим командиры эскадрилий изложили свое мнение. Командир группы внимательно выслушал их, а затем началась долгая дискуссия. Стенографист старательно фиксировал все сказанное, чтобы потом легче было вспомнить все аргументы.
Снова всплыл вопрос выбора маршрута похода к цели. Подполковник Тюдар из 83-й эскадрильи сказал:
«Все маршруты выбирают штабисты Бомбардировочного Командования, которые не видели ни одной немецкой зенитки месяцев 6, если не больше. А вы все прекрасно знаете, что батареи не стоят на месте. Немцы перебрасывают их из одной точки в другую. В последние недели мы не видели даже знаменитого пояса прожекторов. Они расставили их вокруг городов Рура, отправив туда более 2000 единиц».
«Битва над Руром еще не началась», — заметил командир группы.
«Но я знаю, сэр, что мы не сможем попасть ни во что при свете этих проклятых лампочек. Я думаю, они даже [237] хуже, чем зенитки. Но я полагаю, что с этим можно справиться. Пусть маршруты подхода выбирают сами эскадрильи. В конце концов, именно им приходится делать дело. Примерно за час до предполетного инструктажа я предлагаю проводить селекторное совещание, на котором будет выработан окончательный план. Каждый сможет внести свое предложение. Мы выберем такой путь к цели, когда нам не придется пролетать над районами сильной ПВО. Высота бомбометания будет выбираться в соответствии с количеством зениток вокруг цели. Я полагаю, этим мы сильно облегчим работу нашим парням и сможем класть в цель больше бомб».
Тюдор сел.
«Хорошая идея, — согласился Коритон. — Мы испробуем ее как можно быстрее. Но прежде всего нам предстоит перевести всю группу на «Ланкастеры». До этого мы не сможем сделать ничего. Как мы назовем наше совещание?»
«Так как речь шла о планировании полетов, мы можем назвать его «Совещание по подготовке полетов», — предложил начальник штаба.
«О'кей «, — кивнул командир группы. Послышались одобрительные возгласы, и он кивнул стенографисту.
Мы обсудили множество проблем, возникающих перед нами. Во-первых, тренировки. Группа переходит на большие четырехмоторные бомбардировщики. Они ничуть не напоминали компактные «Хэмпдены». Как это будет происходить? Во-первых, каждая эскадрилья получит третье звено, которым будет командовать опытный пилот, отдыхающий после цикла вылетов, как Томми Бойлан. Имея 3 «Ланкастера», он должен познакомить всех пилотов с новой машиной. Однако оставалась тяжелая проблема с личным составом. Для комплектации новых звеньев требовались люди, а где их взять? На «Хэмпдене» летал экипаж из 4 человек. В «Ланкастер» требовались 7 человек. Где найти их, да еще чтобы они оказались опытными летчиками? Где? Требовалось перестроить всю программу подготовки летного состава — от [238] пыльных кабинетов министерства авиации до прерий Канады. И причина была одна — коренная перестройка Бомбардировочного Командования.
К нам начало поступать новое штурманское оборудование. Оно позволяло летчику определить свое место в считанные секунды и с неслыханной ранее точностью, даже если он находился над облаками. Оно было совершенно секретным, и теперь самолеты следовало охранять днем и ночью. А это тоже требовало людей. Где их взять? Всем родам войск требовался личный состав. Это был какой-то заколдованный круг.
Потом было решено, что учебные звенья — не лучший выход из ситуации. Для их формирования отвлекались люди, которых и так не хватало. Поэтому каждое звено должно было совмещать боевые вылеты и переподготовку. Но получится ли это? У нас уже ощущалась нехватка опытных бортинженеров. Мы могли набрать добровольцев из механиков, но для этого требовалось время. Нужно было переоборудовать аэродромы. Тяжелому «Ланкастеру» была нужна более длинная посадочная полоса.
Мы столкнулись с сотнями проблем, и после 4 часов совещания я окончательно обалдел.
По пути назад я увидел летящий «Ланкастер». Пара гражданских даже не взглянула на него. Их это не интересовало. Они даже не подозревали, что происходит. Перевооружение бомбардировочной авиагруппы — дело долгое и сложное. Но вскоре все Бомбардировочное Командование будет перестроено и перевооружено. Чтобы в деталях рассказать историю этих трудов, потребуется толстая книга. Нужно упомянуть всех, кто долгое время усердно трудился, чтобы это стало возможным. Заводы в сложнейших условиях осваивали выпуск новых самолетов. Подрядчики перестраивали аэродромы. Технические службы осваивали новое оборудование — прежде всего это относилось к системам заправки. Можно много рассказывать о том, какая тяжелая работа стоит за коротким словом «перевооружение». Эта деятельность не столь эффектна, [239] как боевые вылеты, но и для нее требовались стойкие люди. Как ни странно, меньше всего это коснулось самих летчиков.
В течение следующих нескольких дней мы принимали «Ланкастеры». Они прибывали к нам с экипажами вспомогательной транспортной авиации, практически готовые к бою. Требовались лишь минимальные доделки. В моей собственной эскадрилье звено переподготовки так и не было создано. Нам приходилось осваивать новый самолет самостоятельно. Более того, нам приказали поторапливаться, так как через 2 недели должны были начаться интенсивные налеты на территорию Германии.
Хоппи во время увольнения сумел побывать в другой эскадрилье, которая тоже вела переподготовку, и налетал на «Ланкастере» целых 10 часов. Я попросил его показать, чему он выучился.
Самым трудным было освоиться в кабине нового самолета. В кабине современного самолета находятся десятки кнопок, ручек, тумблеров. Пилот должен твердо знать, где что расположено, чтобы в полете безошибочно находить нужный переключатель, не глядя на панели управления. Все операции нужно совершать автоматически, как при вождении автомобиля. Когда пилотируешь тяжелый бомбардировщик темной ночью, та доля секунды, которую потратит пилот, чтобы перевести взгляд с лобового стекла на панель управления, может оказаться пропастью между жизнью и смертью.
Мы взобрались в кабину, и я отметил, что расположение органов управления во многом похоже на то, что имеет «Манчестер». Практически все оказалось на знакомых местах. Единственными отличиями стали 4 сектора газа да еще пара-другая мелочей.
Хоппи уселся в кресло пилота, я встал позади. Дэйв Шэннон, который прибыл в эскадрилью совсем недавно, уселся рядом с Хоппи в кресло второго пилота, чтобы действовать в качестве бортинженера. Хоппи подробно объяснил порядок действий при взлете. [240]
«Выключить тумблера», — скомандовал он в микрофон.
«Тумблера выключены», — подтвердил Дэйв.
«Подключить внутренние баки».
«Внутренние баки подключены».
«Запустить насосы».
«Готово».
«О'кей . Теперь зачитываю порядок проверки», — сказал Хоппи. Я молча слушал, как Дэйв зачитывает список, который оказался очень длинным.
«Проверить привязные ремни», — сказал Дейв.
«Готово».
«Тормоза и давление в воздушной системе».
«О'кей, тормоза и воздушная система».
«Стойки шасси зафиксированы».
Хоппи послушно отвечал на один вопрос за другим, пока не закончился этот список. Потом Дэйв перешел к опросу экипажа. Все, начиная с бомбардира и до хвостового стрелка, должны были проверить свое оборудование. Это заняло довольно много времени. Когда проверка закончилась, Хоппи повернулся ко мне.
«Разумеется, это полные учения. Если во время первых полетов это следует делать обязательно, то позднее эту процедуру можно будет сократить. Кое-что будет делаться совершенно автоматически. Но следующий этап — запуск моторов, взлет и полетная проверка — не изменяется никогда. Большинство пилотов выполнят его, каким бы опытными они ни были».
Затем он повернулся к бортинженеру.
«Приготовиться к запуску».
«О'кей, к запуску готов».
Механики подготовили стартеры, и Хоппи положил руку на сектора газа. Дэйв должен был включать зажигание.
«Контакт — правый внешний!» — крикнул Хоппи в форточку кабины.
Дэйв нажимал кнопки одну за другой, и четыре огромных мотора ожили. Воздух наполнился дребезжащим грохотом, характерным для моторов «Мерлин». [241]
«Убрать колодки».
«Колодки убраны».
Когда я выглянул в окно, то увидел внизу, в 20 футах под собой, маленького человечка, мечущегося между стойками шасси. В руках он держал трос, к которому были привязаны тормозные колодки. Эти колодки должны были не позволить самолету сдвинуться с места при запуске моторов. И хотя с прошлой войны самолеты значительно выросли в размерах, колодки остались теми же самыми. Это было то, что связывало нас с землей. Человечек лежал на спине под огромным пропеллером, резавшим воздух в 4 футах над ним.
Потом другой механик показался впереди и поднял над головой сжатые кулаки. Хоппи отпустил тормоза.
Послышался свист воздуха, и самолет, мягко покачиваясь, покатился по рулежной дорожке. При выходе на взлетную полосу Хоппи остановился и поочередно запустил моторы на полную мощность, каждый раз проверяя систему наддува, работу винтов переменного шага и магнето.
Тем временем Дэйв вызвал контрольную вышку.
«Хэлло, контроль. Вызывает «Y Йок». Разрешите взлет».
«О'кей . Взлет разрешаю. Держите связь», — ответил женский голос. Это был кто-то из женской вспомогательной службы КВВС. Они уже начали выполнять мужскую работу, чтобы высвободить нужных нам людей. Женщины делали великое дело.
Затем последовала новая серия команд Хоппи.
«Закрылки 30».
«Закрыть радиаторы».
«Зафиксировать газ».
«Приготовиться к взлету».
«Хвостовой стрелок, сзади чисто?»
«Сзади чисто» — последовал ответ.
Хоппи дал всем моторам полный газ, а потом отпустил тормоза. Ускорение было ужасным, я схватил за бронеспинку пилотского сиденья, чтобы не улететь назад. [242]
«Полный газ».
«Полный газ», — подтвердил Дэйв.
Вскоре указатель скорости показал 110 миль/час, и самолет неожиданно перестал трястись. Мы были в воздухе.
«Набор высоты».
«Набор высоты».
«Убрать шасси».
«Шасси убраны».
«Убрать закрылки».
«Закрылки убраны».
«Крейсерский режим».
Когда Дэйв задал моторам нужные обороты для выхода на режим крейсерского полета, я отметил, что наша скорость составила 120 миль/час. Достаточно много для тяжелого бомбардировщика. Самолет летел устойчиво и послушно откликался на действия штурвала. «Ланкастер» был легким в управлении, насколько это было возможно для его размеров. Это была не машина, а просто конфетка. Хоппи показал мне, как останавливать мотор простым нажатием кнопки, и как лететь всего на одном моторе, постепенно теряя высоту. Но самолет даже в таком режиме мог продержаться в воздухе достаточно долго, чтобы уйти от вражеского берега. Он также показал, как сажать самолет на брюхо, используя закрылки. В качестве «поверхности моря» мы использовали гладкое облако на высоте 4000 футов.
Через полчаса Хоппи показал мне все, после чего вызвал контрольную вышку и запросил посадку.
«А теперь смотри внимательно, — сказал он. — Освоить правильные действия при посадке исключительно важно».
Мы кругами пошли вниз, пока не оказались в миле от взлетной полосы на высоте около 1000 футов. Тогда последовала новая серия команд.
«Закрылки 20».
Дэйв послушно установил закрылки на 20 градусов. Скорость упала до 160 миль/час. [243]
«Увеличить обороты».
Сектора пошли вперед, и моторы взревели, выбросив облака белого дыма.
«Выпустить шасси».
«Шасси выпущены».
Мы заходили на полосу.
«Закрыть радиаторы».
«Радиаторы закрыты».
Перед пилотом загорелись две зеленые лампочки.
«Шасси зафиксированы», — сообщил Дэйв, увидев это.
Теперь мы шли прямо на посадочную полосу, которая мне показалась шириной не более человеческого роста.
«Закрылки до отказа».
«Закрылки до отказа».
Дэйв толкнул рукоять, и самолет тут же задрал нос вверх, пока Хоппи рулями высоты пытался удержать его.
«Скорость?»
«Скорость 130–125–128–130», — говорил Дэйв, в то время как мы приближались к земле.
«Ты должен держать нос самолета задранным, когда садишься», — бросил Хоппи через плечо. Потом спросил:
«Скорость и высота?»
«300, 120».
«200, 120».
«100, 105».
«50, 105».
«О'кей, — рявкнул Хоппи. — Убрать газ!»
Дэйв рванул назад все 4 сектора, пока Хоппи обеими руками тянул штурвал. Посадка прошла великолепно под треск и чихание выхлопа.
Мы пробежали по полосе около 100 ярдов и остановились. Затем Хоппи стянул кислородную маску со вспотевшего лица и произнес:
«Вот и все. А теперь попробуй сам».
Следующие несколько дней мы вместе с моим экипажем занимались учебными полетами. У меня имелись только [244] 3 постоянных члена экипажа, остальных приходилось одалживать, нанимать или воровать у других пилотов, когда это было возможно. «Мальчишка» Раскелл был штурманом. Он был очень молод, как и следовало из его клички. Однако он оказался отличным штурманом и прекрасно умел обращаться с хитрыми электрическими устройствами. Единственной слабостью Мальчишки оказалось пиво. Он мог выпить пинту, после чего его поведение становилось довольно комичным. Если мы вместе отправлялись в увольнение, скажем, в Бостон, он обычно пил лимонад. Иногда он ухитрялся окосеть и от лимонада! Джонни-стрелок был старше. Это был совершенно бессовестный человек, насколько я знаю. Хатч был радистом, и его только что призвали служить. Мне следует упомянуть еще одного человека, который летал вместе с нами. Это был радист, но в воздухе он умел делать абсолютно все, разве что не мог посадить самолет. Все звали его Джорди и очень любили. Он был настоящим кокни и стремился летать как можно чаще. Как-то он ухитрился совершить 7 вылетов с различными экипажами. Сначала он полетел как стрелок, потом как бортмеханик и наконец как радист. Было забавно посмотреть на Джорди перед вылетом. Его одеяния были ужасны и просто неописуемы. Но на голову он неизменно напяливал шелковый берет вроде тех, что носят французские моряки. Он поклялся не подниматься в воздух без этого берета и свою клятву держал.
В конце концов, мы более или менее подготовились. После этого нас отправили на один аэродром в Кембриджшир, чтобы забрать министра авиации сэра Арчибальда Синклера и пару золотых фазанов. Мы гордились своей миссией. Однако так получилось, что наш бортинженер оказался новичком. По пути назад министр ткнул меня пальцем в спину и попросил выключить один мотор. Я сделал это, и министру очень понравилось. Потом он попросил меня выключить второй, что понравилось ему еще больше. [245]
После того как мы несколько минут летели на двух моторах, в кабине появился один из генералов и попросил запустить моторы обратно, так как, в отличие от министра, золотые фазаны спешили. И тут, к моему ужасу и ужасу всех остальных, встали последние два мотора. Мой бортинженер по неопытности нажал не те кнопки! Однако все обошлось, так как через пару секунд он сумел запустить все четыре мотора. Однако за эти секунды я успел в цветах и красках представить себе, в какую переделку мы попадем, если нам придется идти на вынужденную прямо посреди Англии, причем единственной причиной этому станет человеческая глупость. Да еще когда на борту министр авиации! Однако в это время он пробовал в деле хвостовую турель и ничего не заметил.
Подошли к концу две недели, которые дал нам командир авиагруппы. За это время, благодаря Хопи, Биллу и еще нескольким пилотам, вся эскадрилья научилась летать на «Ланкастерах» днем и ночью. Прибыла группа новых бортинженеров, и у нас теперь набралось не менее 40 экипажей, готовых к полетам.
29 мая мы получили приказ готовиться. Намечался крупный налет на Гамбург, в котором должны были участвовать самолеты всех типов, в том числе из состава Берегового и Учебного Командований{10}. Всего в налете должны были участвовать около 1300 самолетов, которым предстояло сбросить 1500 тонн бомб. Этот рейд должен был стать крупнейшим за всю историю воздушной войны.
Тем не менее, погода спасла Гамбург. Налет был перенесен на следующую ночь, а в качестве цели был выбран Кёльн.
Удача сопутствовала бомбардировщикам во время этого налета, и они отлично справились со своей работой. [246]
К концу налета зенитные батареи были подавлены, а город превратился в сплошное море огня. В течение 90 минут на Кёльн было сброшено почти 1500 тонн бомб. Вице-маршал авиации Болдуин, который находился на одном из бомбардировщиков, сказал, что не видел ничего подобного. В налете участвовали 38 самолетов нашей эскадрильи, которые сбросили 88 тонн бомб, не потеряв ни одной машины. Это был рекорд, и в боевом дневнике эскадрильи появилась соответствующая запись.
Планом операции предусматривалось уничтожить промышленные районы Кёльна и немного успокоить измученный британский народ. Успех налета объяснялся тем, что в эту ночь было полнолуние, а небо оказалось совершенно чистым. Видимость была отличной. На следующую ночь соединение почти из 1000 бомбардировщиков попыталось проделать то же самое в Эссене, но получилось совсем наоборот. Точнее, ничего не получилось. Всю дорогу нашим бомбардировщикам пришлось пролететь в тучах, и бомбы оказались разбросаны по всей долине Рура. Тем не менее, тем немцам, чьи дома находились в сельской местности, пришлось несладко.
Следующий рейд 1000 бомбардировщиков оказался последним. Его целью стал Бремен, однако этот налет провалился из-за плохой погоды. Затем эти рейды были прекращены, потому что оказалась полностью нарушенной работа учебных эскадрилий. Также нужно было принять во внимание, что мы рисковали потерять наиболее опытные инструкторские кадры, хотя процент бомб, приходившийся долю самолетов Учебного Командования, был невелик.
С этого момента мы должны были совершать налеты как можно чаще, причем в операциях было задействовано от 400 до 600 бомбардировщиков. Я летал меньше, чем мои парни, но все-таки совершал вылеты хотя бы раз в 5 дней. Никто из командиров эскадрилий не отказывался от вылетов. Нам приходилось строчить бесчисленные бумаги, писать похоронки, заниматься текущими [247] делами эскадрильи, но вдобавок еще и летать по ночам. В действительности, каждый раз, когда парни отправлялись в полет, мы сидели в центре управления, дожидаясь их возвращения. Однако отоспаться на следующий день командир не мог. После 3 часов в постели он должен был встать и начать подготовку следующего рейда, распределять бомбы и топливо, комплектовать экипажи. Но этим на каждой базе занималось также множество других людей. Служба вооружений, штурманская служба, разведка — все они делали свое дело, все страшно уставали, но старались доставить как можно больше бомб в Германию.
Немногие люди за пределами нашего мирка (иногда нам казалось, что это действительно происходит в потустороннем мире) понимали, что скрывается за сухой строчкой военной сводки: «Прошлой ночью сильное соединение бомбардировщиков впервые за последнюю неделю совершило рейд». А это означало много тяжелой работы на всех базах. Каждый день экипажи проходили инструктаж, бомбы загружались в самолеты, они готовились к взлету. Иногда эскадрильи уже выруливали на взлетные полосы, когда красная лампа на сигнальной вышке сообщала, что вылет отменен.
И представьте себе ощущения пилотов в этот момент. Большинство летчиков согласится со мной, когда я скажу, что самое тяжелое в рейде бомбардировщиков — это взлет. Лично я ненавижу те минуты, когда приходится сидеть в комнате отдыха и ждать машину, которая отвезет тебя к самолету. Это ужасные минуты. Тебе кажется, что кишки просто прилипают к хребту. Ноги отказываются держать тебя. Ты громко и нервно смеешься в ответ на дурацкие шутки. Закуриваешь одну сигарету за другой и выбрасываешь их после первой же затяжки. Иногда ты чувствуешь себя совершенно разбитым и очень хотел бы лечь в госпиталь. Самый маленький инцидент приводит тебя в бешенство, и ты вспыхиваешь по малейшему поводу и без него. Когда кто-то забывает свой парашют, ты называешь [248] его такими именами, которые в обычной жизни тебе даже не придут на ум. И все это потому, что ты боишься, смертельно боишься. Я знаю, так как испытал все это на себе. Я всегда чувствую себя отвратительно, пока не захлопнется люк самолета. Пока радист (Хатч) не скажет: «Переговорное включено», и не оживут моторы. И тогда ты моментально успокаиваешься. Начинается работа.
На когда вылет отменен, сжатая пружина распрямляется с ужасной силой. Кто-то дико смеется. Кто-то становится мокрым, как мышь. Кто-то напивается до чертиков.
«Им не повезло».
Это мы с Томми Ллойдом разговаривали о чем-то. Он был старшим офицером разведки. В начале войны его снова призвали на службу в армию. Во время прошлой войны он воевал и был награжден Орденом за выдающиеся заслуги. Мы сидели в маленьком клубе в Скегнессе, потягивая пиво вместе с парнями. Мы все чертовски устали, так как последние 14 дней находились в постоянной готовности, но за это время мы совершили только 4 вылета. Шпак, который только что ввалился в бар, отпустил нелестное замечание в адрес «отдыхающих летчиков». В Египте кто-то воюет, не так ли?
Я чуть не взбесился.
«Все правильно, они просто не понимают», — сказал Томми.
«Да, они не понимают. Если бы им пришлось спать по 3 часа в сутки, поднялся бы ужасный шум. Их профсоюз встал бы на дыбы. Однако, я полагаю, что в ту войну парням из пехоты приходилось еще труднее».
«Это в порядке вещей. Однако никто не знает, что происходит на базах бомбардировочной авиации. Об этом следовало бы рассказать».
«Кто-то должен рассказать. Надеюсь, придет день, когда об этом узнают», — согласился я.
О вечеринках. В тот период их было не слишком много, мы были очень заняты. Как-то мы устроили нечто в дансинг-холле[249] Бостона, но это не имело ничего общего с праздниками недавнего прошлого. Единственный заслуживающий упоминания инцидент произошел, когда Билл Уамонд одолжил свой китель дорожному рабочему. Этот тип собирался на танцы, и я подумал, что прибыл один из моих новых офицеров. Я приказал ему пойти побриться. Представьте себе его изумление и недоумение!
В это время поползли слухи, что нашу группу перебросят на Средний Восток. В последние месяцы дела там шли из рук вон плохо, и эти слухи казались довольно обоснованными. Однако этого не случилось. Тем не менее, авиация требовалась на всех фронтах. После тяжелейших боев под Найтсбриджем, когда было уничтожено большое количество наших танков, наши войска отступили к Эль-Аламейну, последнему барьеру перед Каиром. Казалось, что у нас не слишком много шансов удержать эту позицию. Говорят, что Муссолини лично прибыл в Африку, захватив с собой роскошный парадный мундир, чтобы въехать в Каир на белом коне. Однако под Эль-Аламейн были переброшены свежие подкрепления. Наши войска проявили чудеса героизма и остановили Роммеля. Немецкий Африканский Корпус начал выдыхаться, так как его коммуникации уже растянулись на 1500 миль.
В России немцы продолжали наступать. Они продвигались к Дону с пугающей скоростью. Начинало казаться, что конец близок.
Подводная война в Атлантике едва не перерезала наши коммуникации с Америкой. Мы просто не имели способов отражать ночные атаки подводных лодок. Моей эскадрилье пришлось отправить 3 «Ланкастера» в Ирландию, чтобы охотиться за подводными лодками, однако это ослабляло наши удары по самой Германии. Такой серьезной была в то время подводная угроза.
Только на Дальнем Востоке наступление агрессора удалось замедлить. Это было сделано благодаря дальновидности американских адмиралов. Битвы в Коралловом море и [250] у Мидуэя они провели совершенно по-новому. В обоих случаях было использовано большое число авианосных самолетов, что принесло решительные победы. Японское продвижение к Австралии было остановлено. Может быть, теперь они попытаются прорваться к Индии?
Только время могло дать ответ на такие вопросы. Однако наш народ и парламентарии устали ждать хороших новостей. Черчилль подвергся яростной атаке в парламенте за свою военную стратегию. Но ему пришлось вытерпеть все, так как на осень были намечены крупные совместные операции союзников, а по соображениям секретности о них нельзя было упоминать.
Время шло, приходили и уходили новые экипажи, а единственные наступательные действия из всех английских вооруженных сил вели несколько бомбардировочных эскадрилий.
Налеты на Гамбург и Дюссельдорф, проведенные в лунные ночи, принесли только частичный успех. Приличная меткость бомбометания была достигнута лишь потому, что самолеты шли довольно низко, и экипажи могли видеть точку прицеливания. Но та же самая яркая луна резко увеличила опасность. Количество немецких ночных истребителей увеличивалось с каждым днем. Вскоре они превратились в серьезную угрозу, даже более серьезную, чем зенитные орудия. Для защиты от них мы должны были лететь в сомкнутом строю, но это мешало при подходе к точке сброса бомб. Как-то ночью мы с Хоппи едва не столкнулись над доками Гамбурга, когда попытались одновременно атаковать одну и ту же цель.
Но так происходило только в лунные ночи. Налеты в темноте оказались практически бесполезными, но очень опасными. Пилоты долго кружили, пытаясь обнаружить город, ежеминутно рискуя столкнуться. Иногда над целью одновременно оказывалось до 400 самолетов. Когда мы находились в Англии, то считали, что 20 самолетов, кружащих над базой, — уже слишком много и опасно. А что происходило в небе над Бременом, когда [251] там находилось несколько сот бомбардировщиков? Но практически всегда летчики были вынуждены мириться с опасностью слишком долгого пребывания над целью. Днем очень легко видеть, куда ты намерен сбросить бомбы. Ты можешь выйти на цель кратчайшим путем, летя по прямой. Это самый безопасный метод атаки. Однако ночью тебе приходится мотаться вверх и вниз, пытаясь различить то, что тебе приказали атаковать. Чтобы избежать столкновений, самолеты вынуждены расходиться, строй ломается, и теперь они могут стать легкой добычей ночных истребителей.
Что-то следовало предпринять. Нам была нужна новая тактика. Мы могли доставить к цели тяжелые бомбы. В самом скором времени ожидалось поступление 4000-и 8000-фунтовых. Множество зажигательных бомб можно было сбросить серией длиной целую милю. Мы имели оружие. Мы имели самолеты. Мы имели экипажи, которые могли бомбить метко с помощью новых прицелов. Теперь нам следовало добиться слаженных действий, чтобы класть как можно больше бомб в одну точку. Только это могло принести реальный эффект.
Но как?
Прежде всего, лучшие экипажи лучших эскадрилий должны были нести осветительные ракеты.
Они были упакованы в кассеты по 12 штук и после запуска хорошо освещали окрестности, но только на несколько минут. Однако временами от этих ракет было больше вреда, чем пользы. Из-за навигационных ошибок часть самолетов-осветителей могла выпустить их не над тем городом, где следовало. Тучи могли отразить их свет и подставить бомбардировщики под удар ночных истребителей. Некоторые цели, вроде заводов Крупна в Эссене, были окружены таким количеством зениток и прожекторов, что даже свет ракет терялся в этом зареве.
Как-то раз мы начали упражняться в дневных полетах на большой высоте. Немедленно поползли слухи:
«Мы снова будем охотиться на «Тирпиц». [252]
«Нет, будем бомбить французские аэродромы, чтобы остановить «рейды по Бедекеру»{11}.
Но у меня была своя догадка.
Я разговаривал с Томми Ллойдом. Здесь же был Хоппи.
«Ради чего мы устраиваем этот высотный цирк?»
«Я не совсем уверен, но кое-что могу предположить».
«Крупп?»
«Да».
«Я тоже так думаю, — согласился я. — Американцы уже начали налеты на своих «Крепостях». Их прикрывают истребители. Я не удивлюсь, если наше командование попросило разрешения летать вместе с ними под защитой их пулеметов».
«Это было бы неплохо, — сказал Хоппи. — А почему у нас нет таких пулеметов?»
«Ночью они нам не нужны. Дистанция слишком мала. Но было бы неплохо иметь более сильное вооружение», — вмешался только что подошедший Билл.
«Ладно, и как же мы будем бомбить эти хорошо защищенные цели?» — спросил я.
«А я вообще не понимаю, как мы можем бомбить эти заводы, неважно — днем или ночью. Они слишком хорошо прикрыты зенитками».
«Я тоже не знаю», — добавил я.
Но у Томми Ллойда была идея.
«Могу предположить, что будет сформирована специальная эскадрилья «Бофайтеров» или «Москито» с отборными экипажами. Они должны будут появиться в сумерках как раз перед прилетом главных сил и сбросят цветные зажигалки на сам завод. Их можно будет видеть с большой высоты, и наши парни смогут спокойно бомбить цель».
«Выглядит неплохо, но в эскадрилье самоубийц будут высокие потери». [253]
«Наверное, будут, но цель будет уничтожена».
«Да, а это самое главное», — добавил Хоппи.
Было время ленча. Я уже поднялся, чтобы выйти, но тут зазвонил телефон. Томми взял трубку.
«Это штаб группы», — спокойно сообщил он.
Мы подождали, гадая, что там стряслось. Вечером мы должны были отправиться в увольнение, и намечалась небольшая вечеринка.
«Хорошо, — мрачно сказал Томми. — Я передам командиру эскадрильи. — Он посмотрел на нас, прищурившись. — Ты был совершенно прав. Наша эскадрилья сегодня бомбит заводы Круппа. Взлететь следует как можно скорее».
«Какого дьявола!» — взорвался я.
«Да не бойся. Это всего лишь рейд над тучами».
Мы взлетели, шесть самолетов, один за другим. К 3 часам ночи мы вернулись.
8 июня я взял с собой в качестве второго пилота Дэйва Шэннона, и мы полетели к Вильгельмсхафену. Ветер был сильным, чего метеорологи не ожидали. Когда мы находились еще в 60 милях от цели, осветительные ракеты уже начали гаснуть. Мы немедленно помчались туда, но увидели только пустое пространство. Потом на севере вспыхнули новые ракеты. Снова ничего. В отчаянии мы оглядывались, пытаясь увидеть освещенную цель, но все напрасно. В конце концов мы повернули на север, нашли линию берега, пошли вдоль нее и обнаружили гавань. Там не было ничего, хотя атака должна была начаться 20 минут назад. Даже Дэйв не был уверен, что мы вышли в требуемое место.
Снимки, сделанные во время этой операции, разочаровали всех. Бомбы были разбросаны по всей северо-западной Германии. Но что самое скверное, мы понесли тяжелые потери, потому что действовали разрозненно. Германское агентство новостей сообщило: «Прошлой ночью вражеские самолеты сбросили несколько бомб на северо-западную Германию. Потерь и разрушений нет». [254]
Из 106-й эскадрильи не вернулся лейтенант Бродерик. Я отправился к его жене, прождав целых 3 часа после предельного срока возвращения. Уже подходя к воротам, я заметил в окне маленькое белое лицо. Она открыла дверь еще до того, как я успел позвонить. Она знала, что произошло, я прочитал это в ее глазах. Она молча выслушала меня, хотя в этот момент рушился весь мир. Потом она повернулась, не произнеся ни слова, и начала подниматься по лестнице.
А когда я вернулся в свою комнату, то не думал об этой мучительной сцене. Я думал о руководстве Бомбардировочного Командования, посылавшем нас в подобные рейды. Эти парни, как и сотни других, не вернулись назад, но я не уверен, что они хотя бы видели цель. Это следовало менять. Была создана новая тактика, слегка напоминавшая предложенную Томми Ллойдом. Может быть, она была даже лучше. [255]