Патруль в проливе
I
Я прибыл в Гибралтар в воскресенье 27 октября, примерно через 10 дней после потопления итальянской подводной лодки. У внешней стенки виднелись огромные серые туши «Ринауна» и «Барэма». «Флот» был в сборе.
Нас было 3 офицера, направленных служить сюда. На следующее утро на «Ринауне» нам предложили выбор: один должен был отправиться на авианосец, второй — на линкор, а третий — на эсминец. Я выбрал эсминец, потому что любил небольшие корабли и все, что с ними связано. [695]
Не успели просохнуть чернила на приказе, как я покинул флагманский корабль. Маленький катер помчал меня через тихую, залитую солнцем гавань.
«Файрдрейк»? Вы найдете его неподалеку. Где-нибудь вон там».
Последовал неопределенный жест рукой. Но я нашел его.
Любой писатель невольно испытывает волнение, когда приближается к Его Величества Кораблям. Между флотом и гражданскими существует застарелая вражда. Моряки объясняют ее горьким опытом общения.
Эсминцы — это маленькие корабли, но для своих размеров они имеют очень большой экипаж. В их тощих корпусах нет лишнего места. Их палубы забиты всяческими механизмами, и человек может лишь с большим трудом подвесить где-нибудь койку или улечься на каком-нибудь диванчике. Маленькая надстройка с мостиком напоминает китайскую шкатулку, где можно выкроить еще несколько квадратных футов. На корме расположены кают-компания и каюты. Но так как в военное время офицеров на корабле значительно больше, чем полагается по штатам мирного времени, там тоже царят теснота и давка. На большом корабле писатель легко может спрятаться. Но на эсминце он живет на глазах у кают-компании, и он может вызвать дополнительное раздражение товарищей.
Они отметили мое прибытие в бортовом журнале. Короткая запись: «Прибыл». Не «Зачислен» и не «Для прохождения службы». Существует старая традиция, согласно которой в бортовых журналах пишут «в направлении порта», а не «в порт». Не является ли это попыткой не дразнить судьбу: я просто «прибыл». И никто не может сказать заранее, сколько времени я здесь пробуду.
Однако с самого момента моего прибытия они помогли мне освоиться. Они угостили меня джином и засыпали вопросами о Лондоне и немецких бомбежках. На кораблях Его Величества сохранились благородные традиции гостеприимства. [696]
Один за другим мне представлялись обитатели кают-компании. Старпом, низенький человек с ужасным языком, но отменный служака. Стармех, который выбивался из сил, латая и перелатывая изношенные механизмы. Врач, окончивший университет в Глазго. Двое суб-лейтенантов — Холи, бывший адвокат, и Ньют, прораб строительной компании. Старпом мимолетом заметил, что верит построенным им зданиям так же, как Пизанской падающей башне. Пушкарь, короткий и толстый, великий знаток морских обычаев. Он знал, о чем подумают нижние палубы за минуту до того, как им это приходило в голову. Мидшипмен, одолженный на «Ринауне», высокий канадец. И перед ленчем я встретился с командиром, капитан-лейтенантом Стефеном Норрисом.
Еще до того, как кончился ленч, я твердо понял, что попал на «счастливый корабль».
II
Мы вышли в море на следующее утро. Штаб — я всегда был в этом уверен — пребывал в хорошем настроении, потому что нас отправили уже после того, как закончился завтрак.
Моросил мелкий дождь, и погода была отвратительной. Кто-то предупредил меня, что если я не привезу с собой хорошую погоду, моя жизнь будет короткой.
Мы отправились патрулировать.
Для них это была навязшая в зубах процедура, но для меня первый патруль был полон событий и неожиданностей. Даже нудное хождение зигзагом в назначенном квадрате казался чем-то необычным.
Погода прояснилась, и мы увидели Сеуту, которая находилась на юг от Гибралтара. Мы увидели Кальпе, южный столп Геркулеса. Низкие холмы постепенно поднимались, пока не превратились в настоящие горы, а те выросли в скалистый массив Эль-Риф. Выходя на южную [697] границу своего квадрата, мы могли видеть Тетуан. На северной границе мы различали дома на мысе Европа.
Мы болтались взад и вперед, а операторы асдика все это время бдительно прослушивали морские глубины.
Маленькие суденышки пересекали пролив. Рыбацкие парусники под красными парусами возвращались в Сеуту. Когда мы проходили мимо, моряки равнодушно смотрели на нас, не проявляя никаких чувств.
Наступила ночь, и Сеута превратилась в море огней. Ее венчала сверкающая цитадель, над которой высился искрящийся пик Эль-Мины. Ниже лежал сам город, сияющий словно бриллиантовая россыпь. На мягком черном бархате моря светились огоньки керосиновых фонарей рыбацких лодок. Над Тетуаном, расположенным чуть дальше, сияло смутное зарево.
Этот уголок мира таил в себе необъяснимую прелесть. Иногда он превращался в сказку, таящуюся в тени Геркулесовых Столпов. Иногда это было просто место, где сходятся два континента. Иногда здесь слышались отзвуки далеких, но славных событий. Улисс проплыл через эти ворота, разыскивая золотые яблоки Гесперид{5}. Карфагенян Ганнон прошел их и поплыл дальше, оставляя солнце по правой руке. Толпы мавров переправлялись через пролив, чтобы завоевать Европу во имя Аллаха. Их остановили на перевале Ронсеваль, и рог Роланда эхом отдавался среди темных холмов. А позднее через этот пролив переправлялись войска испанских королей, чтобы завоевать Африку во имя Христа.
Этот пролив видел берберийских пиратов, предававших огню города даже в Бристольском канале. Он видел викингов, плывущих в Византию. Он видел флот Нельсона, идущий к Трафальгару. И он видел тело адмирала, доставленное обратно. [698]
В течение всей ночи мы следили за огнями Сеуты, оставляя их меркнуть позади, когда шли на север, и глядя, как они становятся все ярче, когда шли на юг.
Едва взошло солнце, я снова поднялся на мостик. Берег Африки все еще был виден у нас на траверзе. Вершины гор четко выделялись на фоне восхода. У подножия холмов виднелись яркие белые точки зданий. В этом уголке теплого моря царили мир, покой и красота. Война казалась бесконечно далекой.
Но нам напомнили, что она никуда не делась. Когда мы завтракали, вахтенный офицер услышал отдаленный взрыв. Нам показалось, что грохот прилетел со Скалы. Сначала на него не обратили внимания. Еще один воздушный налет на Гибралтар, мало ли их было.
Но затем из радиорубки сообщили, что в бухте Гибралтара обнаружена подводная лодка.
Все утро мы слушали новости об этой фантастической охоте. Нас не позвали участвовать в ней.
Это была не подводная лодка. Итальянцы решили повторить успешную операцию 1917 года в гавани Полы. Они попытались проникнуть в гавань Гибралтара на двух «странных приспособлениях» и атаковать стоящий у стенки «Ринаун». Операция провалилась, но все ее детали можно будет рассказать только после окончания войны.
А мы продолжили патрулирование, но в нашем районе противник не появился.
В четверг нас отозвали из патруля. В воздухе запахло чем-то необычным. По крайней мере, мне так показалось. Экипаж «Файрдрейка», который уже устал от новостей, сухо прокомментировал: «Еще один поход».
Мы торопливо заправились и пополнили запасы. После этого мы вышли в море, сопровождая «Ринаун» и «Барэм», и взяли курс на запад. [699]
III
Я всегда находил определенную прелесть в этих выходах. Выйти в море уже само по себе приключение. Мы на эсминцах выходили раньше тяжелых кораблей и выполняли сложный ритуальный танец вокруг якорной стоянки. Мы спускались к выходу из бухты, проходили Альхесирас и возвращались обратно. Это увлекательный танец соло на зеркальном паркете Гибралтарской бухты. Затем, после выхода второго эсминца, он превращался в па-де-де, .и завершался балетом в исполнении целой флотилии.
Однако этот танец имел глубокий смысл. Мы должны были обеспечить безопасный проход тяжелых кораблей через точку, которой они не могли миновать. Им предстояло выйти из бухты, и здесь противник мог их подкараулить, так как иного пути у них не было. При возвращении в порт им снова предстояло пройти это же место. Мы ощупывали и обнюхивали каждый ярд бухты.
Затем через выходные ворота медленно проходили наши «сундуки». После этого эсминцы выстраивались вокруг них в кольцо охранения.
На сей раз мы покинули Средиземное море и вышли в Атлантику. Что это означало — не догадывался никто. Имелось сообщение, что 4 французских эсминца прошли через Гибралтарский пролив и направились в Касабланку или Дакар. Люди начали строить догадки. Мы так и не узнали, что означал этот выход, потому что, как и совсем недавно у Азорских островов, ничего не произошло.
Наша эскадра в море представляла собой великолепное зрелище. Все три линейных корабля были по-своему прекрасны. Головным шел «Худ», самый красивый в мире линкор. За ним следовал «Ринаун», обладавший своеобразным изяществом. Его элегантный силуэт был олицетворением мощи и скорости. Шедший за ними «Барэм» был заметно короче, но его рубленные черты создавали впечатление прочности и несокрушимой мощи. Это было древко и наконечник копья. [700]
Мы на эсминцах были острием и зазубринами лезвия. Наш лидер флотилии «Фолкнер» шел во главе эскадры, когда мы спускались по проливу к Танжеру. Мы шли по обе стороны от линкоров. Тонкие серебряные струи кильватерных следов резко выделялись на темной глади моря.
Испания была у нас по правому борту, Африка — по левому. Океан встретил нас мягкой волной. Мы пошли к мысу Спартель, находящемуся западнее Танжера. Поравнявшись с этим белым городом, расположенным среди холмов, мы повернули на WSW.
Весь день мы шли на юг, чего-то ожидая. Мы слышали о проходе французских эсминцев через пролив, и мы знали, что у мыса Спартель они повернули на юг вдоль африканского берега. Существовала определенная опасность, что под немецким давлением правительство Виши готовится устроить нам какую-то пакость.
И все-таки им разрешили пройти.
Мы легко поднимались на длинную и медлительную атлантическую волну. Тяжелые корабли величественно кивали, задирая носы, когда накатывала волна, поднимая при ударе сверкающее облако брызг. Снисходительные поклоны морю были свидетельством его беспомощности и скрытой мощи кораблей.
А затем, когда солнце уже коснулось горизонта, мы своим асдиком обнаружили подводную лодку. Отдаленная угроза сразу превратилась в реальную опасность.
С лихорадочной поспешностью на фалы взлетел вымпел, означавший «Установлен контакт». Мы круто повернули, и цель оказалась у нас прямо по курсу. Она была очень близко. Мы даже не могли провести правильную атаку. Пройдя над этой точкой, мы сбросили одну глубинную бомбу. Даже одна бомба может удержать лодку глубоко под водой, помешав ей атаковать большие корабли.
Мы с тревогой следили за «сундуками». Это было обоснованно, так как они находились в большой опасности. В любую секунду могла появиться белая пенистая дорожка, которая означала идущую торпеду. [701]
В эту секунду мы увидели на фалах флагмана ответный сигнал. Когда за кормой у нас вырос водяной горб взрыва бомбы, мы увидели, что линкоры повернули «все вдруг». Их медлительный и величавый поворот тянулся, казалось, целую вечность.
Однако это было обманчивое впечатление. Они развернулись очень быстро, настолько быстро, что их кильватерные струи сломались буквально под прямым углом, когда они развернулись кормой к нам. Это был срочный поворот. Мы следили, как наши товарищи в охранении повторяют маневр линкоров. Резко выросшие носовые буруны, показали, что скорость увеличена. Из-под форштевней эсминцев разлетались каскады брызг.
Все это время наш асдик подсказывал нам, что опасность из глубины никуда не пропала, она здесь, она рядом. Мы тоже развернулись и подняли на мачту другой флаг, который затрепетал в небе у нас над головами. «Атака».
И мы ринулись вперед, словно гончая за добычей. «Файрдрейк» имел определенную репутацию, и ее следовало поддерживать. Среди команды не было ни замешательства, ни волнения. Хладнокровные действия моряков показывали, что они знают, что и как делать и полностью уверены в своих силах.
Последовал торопливый и бессвязный диалог между гидроакустиком и командиром, после которого прозвучали роковые слова: «Огонь!» Грохнули бомбометы, и в воду полетела серия глубинных бомб.
Я следил, как они кувыркаются в воздухе и падают в воду. А затем мы все уставились на пока еще мирное море. Я увидел, как его поверхность дрогнула и подпрыгнула.
Далеко позади нас силуэты линейных кораблей стали совсем крошечными. Они уходили прочь от опасности.
Мы медленно кружили на месте, продолжая охоту. Но чувствовали мы себя не лучшим образом. Где-то в бурлящей воде гидроакустический контакт был утерян, и нам предстояло заново искать подводную лодку. [702]
А затем на линейных кораблях, которые уже ушли довольно далеко на юг и больше всего напоминали детские модели, а не реальный боевой флот, замигала яркая точка. Прожектор звал нас обратно. Мы полным ходом помчались догонять эскадру.
Наступила ночь. Так как у западного побережья Африки пока не случилось то, что должно было случиться, мы рассеялись по всему морю.
Это были ночные учения. 3 эсминца были выделены из состава охранения и отосланы прочь, чтобы затеряться в темноте. Затем они должны были вернуться и провести «ночную торпедную атаку». Мы ушли на юг, а потом в назначенное время повернули навстречу эскадре. Это была игрушечная война, но где-то рядом за горизонтом нас могла ждать вполне реальная опасность. Поэтому вахту следовало нести с удвоенной бдительностью, чего нельзя было добиться во время учений мирного времени.
Орудие «В» было заряжено осветительным снарядом. Мы слышали звяканье орудийных элеваторов, которые подавали снаряды к орудию, расположенному прямо перед мостиком. Все это время мы старательно вглядывались в темноту.
С прожекторной платформы пришел рапорт: «Прожектор готов, закрыт шторками». Все было готово. Напряженность стремительно нарастала.
А затем внезапно, без всякого предупреждения прожектор вспыхнул, как огненный меч и ударил в борт большого корабля на правом траверзе у нас.
Тут же мелькнули вспышки выстрелов. Прежде чем разорвался осветительный снаряд, мы обнаружили завесу охранения. Затем по правому борту показались новые цели. Орудие «В» непрерывно гремело, выпуская снаряд за снарядом.
Осветительные снаряды рвались в небе впереди нас, разбрасывая полосы света. Море, которое недавно было совершенно темным, превратилось в полированное серебро. Ночь заполнил грохот орудий, замелькали вспышки [703] выстрелов. Мы увидели в их свете серебристые силуэты кораблей, которые внезапно зашевелились и пропали. Мы услышали ответный грохот их орудий.
Атака завершилась. Она не удалась.
В пятницу 1 ноября мы вернулись в Гибралтар. Не знаю, какой именно была наша задача, но мы ее выполнили. Противник ничего не предпринимал.
IV
После этого в пятницу и субботу нам позволили отдохнуть. Кают-компания восприняла это довольно мрачно. Не следовало быть искушенным пророком, чтобы понять: штаб готовит нам очередную каверзу.
Потом началась небольшая суматоха. Во время ленча прилетела ищейка и пробудила большие корабли, на которых закипела жизнь. Сразу пополз слух, что в бухте обнаружена еще одна подводная лодка, после чего задергались и дежурные эсминцы. Но мы стояли неподвижно, и было в этом спокойствии нечто зловещее.
Но ничего чрезвычайного не случилось. Разумеется, штаб в воскресенье продемонстрировал свою гнусную натуру, отправив нас в море в 13.00 — прямо посреди обеда. Кают-компания испытала извращенное облегчение, когда это случилось.
Погода, в отличии от нашего последнего выхода на патрулирование, была прекрасной. В мирное время люди копят деньги для путешествий на круизных лайнерах как раз в такое время.
Итак, мы вышли в море и отправились в знакомый район. Но тут была принята радиограмма: итальянская лодка была загнана в Танжер и укрылась в испанских территориальных водах. За ней гнались наши патрульные эсминцы и самолеты Берегового Командования, однако она уже имела повреждения и пришла с юго-запада. Во время выхода в океан мы сбросили несколько глубинных бомб [704] на лодку, пытавшуюся подкрасться к нашим линкорам. Может, это наша подстреленная птичка сейчас искала здесь убежища? Командир думал, что это так. Старпом сомневался. Кают-компания немедленно раскололась на две партии и до конца патрулирования не утихали споры.
Затем, во второй половине дня в понедельник, пришло сообщение, что лодка вышла в море. Оно оказалось ошибочным, и мы получили новую радиограмму, в которой сообщалось, что в порт прибыла вторая итальянская подводная лодка.
Это был настоящий абсурд, но это была правда. В 30 милях от нашей главной военно-морской базы, укрывшись за непрошибаемой стеной международных законов, сидели двое наших злейших врагов. Мы могли в любое время ворваться в порт и безнаказанно потопить их. Мы могли свободно бомбить порт, не опасаясь ответа. Но мы уважали нейтралитет Танжера. И мы продолжали патрулировать перед портом, ожидая сообщения о выходе лодок в море.
Это патрулирование продолжалось 4 дня. Ничего не случилось. Иногда ночью мы замечали смутный силуэт корабля и включали прожектор, чтобы осветить его. Однажды это оказалась шхуна, идущая в Сеуту. В ярком свете прожектора, включенного на несколько секунд, мелькнула эффектная картина, которую мы запомнили надолго: бело-голубой корпус и красные паруса на фоне черного неба. Это создавало какое-то странное ощущение нереальности.
Время тянулось спокойно. Можно было позволить себе лениться, если только забыть о традиции флота — не лениться никогда. Словно и не было никакой войны, лишь небольшая вероятность, что кто-то скрывается внизу, под водой. Но ощущение опасности сохранялось, и мы были наготове.
На рассвете мы разбегались по боевым постам, так как в ночном мраке неподалеку мог таиться враг. В 18.00 мы снова бежали на свои места — начинались учения. [705]
Командир проявлял незаурядную изобретательность, устраивая эти учения. Часть механизмов считалась «выведенной из строя». Один раз это было рулевое управление, в другой — динамо-машина. На следующий вечер «начался пожар» в кормовом артиллерийском погребе. Потом «вышли из строя» машины, и нам пришлось готовить буксировку эсминца. На мостике «были ранены» несколько человек, которых пришлось спускать в лазарет на носилках. Потом «заклинило» орудие, «отказала» связь, мостик «снесло за борт». Мы тренировались и готовились к различным «неизбежным в море случайностям», чтобы не растеряться, когда настанет час.
А до конца дня, как всегда, продолжалась рутинная учеба. Каюта старпома превратилась в лекционный зал. Штурманская рубка также становилась учебным классом, но уже для других. Они учились, чтобы получить офицерские нашивки, ведь во время войны наш флот становился исключительно демократичным.
Жизнь на эсминце почти так же сложная, как на линейном корабле, но вот офицеров на нем гораздо меньше. Вообще может создаться впечатление, что жизнь на эсминце — «вечный бой, покой нам только снится». Это следует уточнить. Если кто-нибудь посмотрел на палубу командирской каюты, то увидел бы, что она завалена массой секретных книг. Содержимое 4 сейфов в полном беспорядке громоздилось на кресле и столе, на койке, конторке и стульях. Вообще на ковре нельзя было найти свободного клочка, чтобы поставить ногу. Видя все это, вы без труда представили бы себе объем бумажной работы, которая скрывается под стальными палубами.
Как всегда, дел была масса. Следовало уточнить и исправить карты всех районов, куда могут отправить эсминец. А эсминец могут отправить куда угодно. Устанавливать буи и вешки — не совсем обычное занятие во время войны, но приходится заниматься и этим. В мирное время каждый затонувший корабль отмечается на карте в течение месяца. В военное время корабли тонут десятками: [706] подводные лодки и мины, авиация и торпедные катера, где уж тут отмечать их все. Но известны районы вражеских минных постановок, изменения наших собственных минных полей. Имеются подозрительные районы, где вражеские самолеты могли сбросить свои «яйца» на протраленные фарватеры. И все эти изменения следует нанести на карты обязательно.
Для этого использовались как раз такие дни спокойного патрулирования. Они позволяли привести в порядок все бумаги. И в среду мы вернулись в порт. Как раз в это время в Гибралтар втягивался очередной конвой, поэтому нам пришлось провести некоторое время у входных ворот бона.
И сразу по кубрикам пополз слушок, что в воздухе «чем-то запахло».
Так оно и было.
Все увольнения были отменены. Никакой «свободы».
На следующее утро появились новые признаки надвигающейся опасности. Командир был вызван к командиру флотилии. Гавань была забита кораблями. Снова прибыл «Арк Ройял», «Барэм», «Шеффилд» и «Глазго».
Мы вышли на закате.
Задолго до захода солнца нижние палубы сообщили, что нам предстоит очередная «клубная вылазка» на восток. Они оказались правы почти во всех деталях. Не сомневаюсь, что наши матросы могли предсказать куда мы идем и зачем. Я никогда не мог найти логичного объяснения этому. Впрочем, один специалист-психолог совершенно уверенно рассказывал мне о некоем «синтетическом коллективном сознании нижних палуб». Я полагаю, что после стакана джина оно заметно усиливалось. [707]