Винон
Какое счастье, что Мишелю пришло в голову послать Луизу в Экс и заранее заплатить Гонтрану деньги за бензин. Лишь накануне поездки в Винон он узнал, что добираться туда ему придется собственными силами. Теперь, [165] по крайней мере, он мог достать в Марселе машину, раз у него есть бензин.
Его давно уверяли, будто Карте приготовил буквально все и ему остается лишь расставить десяток людей с карманными фонариками, чтобы обозначить посадочную площадку. До Марселя Мишель с Луизой доедут поездом, а там возьмут машину и отправятся к месту посадки самолета километрах в восьми юго-западнее Маноска на правом берегу Дюранса.
Опасаясь, как бы Карте не позабыл о такой мелочи, как карманные фонарики, Мишель попросил Луизу положить десять штук в рюкзак, где уже лежало кое-что из продовольствия и две бутылки коньяку.
Оделись потеплее и захватили осенние пальто. Так начался первый этап путешествия.
В Марселе они встретились с Марсаком, который ехал к назначенному месту на грузовике, а потом отправились к Гонтрану.
В Маноск их повез сам Гонтран. От Экса предстояло проехать еще километров тридцать на север. В одном месте они нарвались прямо на французский контрольно-пропускной пункт. Когда впереди замаячили два дюжих жандарма, Мишель невольно вздрогнул. Он не знал, как Гонтран вывернется из этого положения.
Разрешения на поездку у Гонтрана, разумеется, не было. Перед отъездом он был слишком занят, чтобы думать о таких, как ему казалось, пустяках. Но Мишелю он признался в этом, только когда они увидели жандармов.
«Попасться из-за своей же неосмотрительности — ведь это же преступление», — волновался Мишель. Но Гонтран не потерял самообладания. С напускным равнодушием он ждал, высунувшись из окна, когда подойдут жандармы.
— Ваши документы!
Гонтран предъявил свои водительские права.
— Это нас не интересует. Предъявите разрешение на поездку.
— К сожалению, у меня его нет„ — ответил Гонтран.
— В таком случае, разрешите ваши удостоверения личности, — сказал полицейский строго, — и попрошу вас пройти на пост.
— Извините меня, начальник, — начал Гонтран. — Что тут такого? Эта парочка упросила меня отвезти ее [166] в Маноск. Дело у них там какое-то. Вы же сами знаете, сколько нужно убить времени; чтобы достать разрешение! Я обещал отвезти их на собственный страх и риск.
Мы скоро вернемся. Уж поверьте мне!
Жандарм подумал и махнул рукой:
— Ладно. Так уж и быть, проезжай...
Когда машина двинулась, Мишель отметил про себя, что именно на таких ошибках жизнь учит людей уму-разуму. В самом деле, что им оставалось делать? Как защищаться, когда ни у него, ни у Гонтрана нет оружия? Да и не в оружии сила разведчика. Его задача избегать неоправданного риска.
Вскоре выехали к реке, а дальше дорога тянулась вдоль скалистого берега. С заходом солнца выехали наконец на поляну, где стояла ферма. Здесь у всех на виду стояли три машины.
На ферме их с нетерпением поджидал Карте со своей многочисленной свитой. Среди собравшихся было несколько человек, не знакомых Мишелю.
С Карте приехали пять отобранных им генералов. До этого он долго ругался, убеждая Мишеля, что необходимо взять семь. Конец препирательствам положил категорический ответ из Лондона:
САМОЛЕТ МОЖЕТ ВЗЯТЬ ТОЛЬКО ВАС, КАРТЕ И ЕЩЕ ПЯТЬ ЧЕЛОВЕК.
Генералы откровенно радовались перспективе улететь в Англию, а Мишель никак не мог понять, зачем нужны в Лондоне эти старикашки, самому молодому из которых не меньше семидесяти. Стоит самолету взлететь, и, чего доброго, среди этих ветеранов будут жертвы просто по причине испуга.
Обозначать посадочную полосу поручили Марсаку. Он подобрал себе группу, в которую в числе других входили Жак Ланглуа, Рикэ, Гонтран, один фермер из-под Экса, доктор Бернар и Жабу, известный французский артист и конферансье мюзик-холла.
Отозвав команду Марсака в сторону, Мишель начертил на большом листе бумаги план посадочной полосы и показал каждому, где стоять и что делать, Убедившись, что они правильно поняли свои обязанности, Мишель строго наказал не сходить с мест, пока самолет не поднимется в воздух и не скроется из виду, так как в случае каких-либо неполадок самолету, возможно, придется [167] сесть снова. Прибытие самолета ожидается в десять вечера, но он может прилететь и позже, до„двух часов ночи.
В заключение Мишель предупредил, чтобы все соблюдали тишину и не курили.
Как и следовало ожидать, карманные фонарики никто не захватил. Мишель нарочно спросил о них в присутствии Вотрэна, и только когда Карте признался в своей оплошности, сказал, что, к счастью, позаботился о фонариках сам.
В половине десятого отправились к месту посадки самолета. Шествие возглавлял молодой француз в кожаном реглане. Дойдя до края залитого лунным светом поля, он остановился.
— Ну вот и пришли, — сказал француз, когда Мишель подошел к нему.
Поле лежало в лощине и ночью при лунном свете казалось очень маленьким.
— Хорошо, начнем, — сказал Мишель и, обращаясь к группе Марсака, продолжал: — Двое останутся здесь, в начале полосы, а остальные пойдут со мной. Через каждые полтораста шагов будем оставлять одного человека.
Мишель с группой двинулись дальше, а за ними устремилась свита Карте — просто так, от нечего делать. Отсчитав сто пятьдесят шагов, Мишель поставил человека, потом следующего, потом еще одного. Поле было немного узковато, зато грунт — превосходный.
Но когда прошли шестьдесят шагов и поставили очередного человека с фонариком, Мишель увидел, что поле на самом деле маленькое и лунный свет тут ни при чем.
Они подошли к насыпи метра полтора высотой, которая пересекала все поле. Ясно, что самолет здесь не приземлится. Но, может быть, переставить людей и начать полосу от насыпи? Интересно, велико ли поле за насыпью?
Поднявшись на насыпь, Мишель, к своему ужасу, убедился, что дальше идет отлогий спуск, а метров через четыреста начинается лес.
Мишель бросил на Карте уничтожающий взгляд. Но тот с довольным видом выслушивал любезности своих генералов. Этот человек даже теперь явно не хотел понимать, во что обошелся его каприз.
— Итак, это и есть то поле, которое вы обещали? — спросил Мишель, задыхаясь от гнева. — Нам нужна полоса минимум в тысячу шестьсот метров. Где она? Где [168] этот специалист, который решил, что здесь можно посадить бомбардировщик?
Карте показал на человека в реглане:
— Он летал когда-то, и ему лучше знать...
— Интересно, на каких самолетах вы летали? — спросил Мишель у столь «опытного» летчика.
— На Потез-сорок три, — с гордостью ответил бывший летчик, ныне хранитель какого-то музея в Арле.
Когда Мишель услышал название этого допотопного летательного аппарата с посадочной скоростью менее 25 километров в час, он едва не лишился чувств. Ведь каждому, кто мало-мальски интересуется авиацией, известно, что с такой скоростью самолет может приземлиться на любом пятачке. Разве можно сравнивать его с современным тяжелым бомбардировщиком?
Горе-летчик начал уверять Мишеля, будто способен сам посадить на этом «великолепном поле» какой угодно самолет. Карте в окружении своих генералов тем временем разглагольствовал, что англичане вообще народ суетливый и уж раз Мишель такой требовательный, ему следовало бы самому заранее осмотреть поле, тем более что пассажиры важные персоны.
Мишель был вне себя от гнева. Его выражения, наверное, смутили бы даже Арно.
Вдруг вдалеке послышался гул самолета... Он быстро нарастал.
Принимать решение надо было немедленно. Карте требовал, чтобы самолет приняли. Все вопросительно смотрели на Мишеля. С трудом сдерживая ярость, Мишель все-таки взял себя в руки. Что делать? Экипаж, конечно, предупредили, что сигнал с земли подадут только в том случае, если там все в порядке. Летчики, которых посылают на подобные задания, — опытные, отважные люди. Они хорошо понимают, что это не учебный полет, и смело идут на риск. Но, в конце концов, всему есть предел... А ведь на аэродроме в Англии Мишеля ждут друзья из французского отдела. Если он не привезет группу, во всем обвинят его, а не Карте. «Пусть делают со мной, что угодно, — решил, наконец, он, — все же это лучше, чем обрекать экипаж почти на верную гибель».
Мишель оглядел присутствующих и твердо заявил: — Я отказываюсь принимать самолет! [169]
Самолет был уже совсем близко. Вот он с ревом пронесся над их головами и начал кружить над полем, словно недоумевая, почему там, внизу, ничего не предпринимают. Каждый раз, когда самолет пролетал над ними, сердце у Мишеля сжималось, и он все сильнее и сильнее ощущал всю горечь постигшего его разочарования.
Покружив минут двадцать, самолет лег на обратный курс, и компания двинулась из лощины. Карте и бывший летчик изощрялись в упреках по адресу Мишеля. Когда поднялись на гребень близлежащей высоты, все замерли и широко раскрыли глаза. Мишель готов был разрыдаться от обиды: перед ними раскинулся заброшенный аэродром с двухкилометровой посадочной полосой.
Казалось, один вид аэродрома заставит Карте раскаяться и признать свою ошибку. Но Карте это и в голову не пришло. Зато наконец он был полностью изобличен, как бездарный, опрометчивый руководитель. Даже если кто-нибудь еще окончательно не убедился в этом, то, по крайней мере, в душу ему закрались серьезные сомнения...
Кое-как разместившись в двух автомашинах, вернулись в Экс, а оттуда поехали к фермеру, который входил в «группу с фонариками». На ферме их встретили радушно и хорошо угостили. Все повеселели и решили больше не вспоминать о печальном фиаско — в следующий раз будут умнее. Хорошо хоть, что обошлось без жертв.
За бокалом вина завязалась оживленная беседа, начали произносить тосты. И тут случилась новая неприятность. В компании был один красноречивый оратор, писатель по профессии. Он решил произнести очередной тост.
— Друзья! — начал писатель. — В этот мрачный час, освещенный щедрым гостеприимством, мы с радостью сознаем, что, хотя нас сегодня постигла неудача, в историю нашей страны вписана еще одна страница. Мы счастливы, что все труды и опасности с нами разделяют скромные офицеры непобедимой Англии. Я поднимаю бокал за Мишеля — капитана английской армии Питера Черчилля!
— Подумайте, что вы говорите! — взмолился Мишель. Он сразу почувствовал себя беспомощным: сказанного [170] не воротишь, теперь все знают, кто он такой.
Ему не хотелось бранить человека за теплые, дружеские слова, пусть даже опрометчивые, но он не счел нужным отмолчаться.
— Если вам кто-то сказал это, — продолжал Мишель, — зачем же болтать?
Воцарилась мертвая тишина, присутствующие смущенно переглядывались. Все, конечно, понимали промах писателя. Но коль скоро тайное стало явным, вопрос Мишеля показался глупым и неуместным. Он знал, Луиза обязательно подумает, что он чересчур важничает и не понимает простой пословицы: назвался груздем — полезай в кузов.
Как им объяснить, что осторожность — неразлучная спутница риска и что подобные промахи грозят провалом? Но, интересно, кто все-таки выболтал его имя? Лоран, который знал его в Англии? Пьеро? Вряд ли... Впрочем, не все ли равно. Теперь его знают все. Если среди них окажется иуда — неважно, сегодня, завтра или через месяц — его уже не спасет никакая легенда.
Самолет нужно было вызывать снова. Мишель заранее договорился с Сюзанн, что утром ей позвонят и условной фразой сообщат, чем все кончилось. Это Мишель поручил Луизе, и она без труда объяснила Сюзанн суть дела, сказав: «Дядюшку вчера не встретили и ждут его там же завтра вечером». Сюзанн передала новости Арно. Луиза ждала ответа в отеле «Паскаль» в Маноске.
Сюзанн позвонила довольно поздно и посоветовала «ждать дядюшку завтра вечером, хотя он не вполне уверен, что сможет зайти».
Утром Луиза, Поль, Рикэ и Мишель пошли пешком на аэродром, до него было восемь километров. Вымерять поле шагами им не пришлось: сразу было видно, что размеры вполне достаточные и грунт твердый. Мишель мысленно прикинул, где будет начало и конец полосы. Когда все стало ясно, отправились в Маноск.
Подходя к Маноску, вдалеке увидели двух жандармов на велосипедах. Спрятавшись в зарослях, стали наблюдать за ними. На дорогу вышли только когда убедились, [171] что жандармы ездят от фермы к ферме и развозят какие-то извещения. Итальянцев в районе не было, но не исключено, что ночью кто-то обратил внимание на рев моторов тяжелого бомбардировщика и теперь полиция начеку.
Вечером все двадцать с лишним участников «генеральной репетиции» на четырех автомобилях отправились на аэродром. Ехали, как обычно, шумной веселой компанией, словно болельщики, возвращающиеся после очередного триумфа любимой футбольной команды. Беззаботность уже тогда стала отличительным признаком некоторых участников движения Сопротивления юго-восточной Франции, и Мишель никак не мог смириться с этим.
Машина Карте отстала и подъехала, когда первые три уже стояли в укрытии за невысоким холмиком, густо поросшим кустарником. Карте не заметил их, и его машина несколько минут рыскала по аэродрому с включенными фарами, как будто нарочно заманивая сюда полицию.
Мишель расставил девять человек с фонариками в виде буквы «Г»: семь — по прямой с интервалами в 150 метров, двоих — вправо от седьмого, в 50 метрах друг от друга.
Теперь оставалось только ждать. Становилось все холоднее и холоднее, а между тем двое из людей — Марсак и еще кто-то — были без пальто, и у них зуб на зуб не попадал. Мишель спросил Марсака, почему он не захватил пальто, и оказалось, что у того просто его нет.
Мишель пожурил его и велел приобрести пальто, заверив, что государственное казначейство с радостью заплатит за эту покупку.
Прошло четыре часа. Температура была ниже нуля, и две бутылки коньяку, а также хлеб оказались очень кстати.
В третьем часу ночи Мишель решил, что дальше ждать бесполезно. Закоченевшие люди в мрачном настроении вернулись в отель. Стучать пришлось долго. Наконец хозяин открыл ставни своей спальни на первом этаже и высунулся из окна. Узнав недавних постояльцев, он рассмеялся:
— А вы, видать, шутники! Рассчитались, сказали, что не вернетесь — и вот вам, пожалуйста! [172]
На следующий день все разъехались по своим местам, решив ждать новых указаний из Лондона. Луиза и Мишель поездом вернулись в Канн и занялись будничными делами.
Чувствовалось, что Арно объяснял неудачу в Виноне какой-то оплошностью со стороны Мишеля. Он мимоходом заметил, что в следующий раз ему придется ехать с Мишелем, захватив с собой рацию.
Из Лондона пришел запрос:
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ВИНОНЕ?
Мишель написал подробный отчет и отправил в Лондон через Швейцарию.
Вскоре получили радиограмму:
САМОЛЕТ ВЫШЛЕМ В ДЕКАБРЕ В РАЙОН ШАНУАН, АРЛЬ Т-12. СРОЧНО ПРОВЕРЬТЕ ПЛОЩАДКУ ЛИЧНО.
Мишель вытащил карту района Арля и точно определил кодовое место Т-12. Потом позвал Луизу.
— Завтра, — сказал он, — поедете в Арль и разыщете там Жака Латура вот по этому адресу. — Мишель протянул Луизе бумажку. — Поедете с ним в район Шануан. Но помните, ответственность за все несете вы, а не он. Разыщите площадку, измерьте ее, убедитесь, что длина площадки не менее тысячи шестисот метров, а в ширину она не уже винонского аэродрома, что поверхность ее такая же ровная и что там нет ни деревьев, ни телеграфных столбов. Вам все понятно, Луиза?
— Все.
— Радиограмма требует, чтобы я лично проверил площадку. Но после печального случая в Виноне, я полагаю, вы справитесь с этим не хуже меня. Но учтите, если и на этот раз будет допущена ошибка, тогда мы все пропали. Вы уверены, что справитесь?
— Конечно.
— Ну тогда повторите, на что нужно обратить внимание.
Луиза повторила все слово в слово.
— Очень хорошо. В Арль отправитесь завтра утром... А сегодня вечером, может быть, поужинаем вместе?
Луиза согласилась, и они пошли к Роберту в первый раз после ее возвращения из Марселя.
Ужинали не торопясь и обсуждали события последних нескольких дней. Когда после десерта Луиза решительно [173] отказалась от ликера и сигареты, Мишель заметил:
— Странно, Луиза... Вы не курите, не пьете, не ругаетесь. При такой сумасшедшей жизни, как наша, все неизбежно привыкают к этому.
— А я не привыкну, Мишель. Мне просто не нравится ни алкоголь, ни табак, и я легко могу выражать свои мысли без бранных слов.
— Не зарекайтесь, Луиза.
— Именно так. Но я ничуть не осуждаю вас за то, что вы привыкли к этому и даже полюбили, — с улыбкой сказала она.
— Не такой уж я плохой, Луиза, как вам кажется.
— А я и не считаю вас плохим. Вы опытный человек, хорошо знаете свое дело. Сначала у меня сложилось о вас неверное мнение, очевидно потому, что вы предстали перед нами щеголем, а мы выглядели ужасно после путешествия на фелюге.
— И несмотря на этот вид, я все же не ошибся в вас. В моих глазах вы сейчас такая же, как и тогда.
— Истинный француз, вероятно, выразил бы это иначе, — рассмеялась Луиза.
— Неважно, главное — вы меня поняли...
— Скажите, Мишель, что заставляет вас снова и снова возвращаться во Францию?
— Очень уж нравится купаться в Средиземном море, — отшутился Мишель, — и только война дала мне возможность провести зиму на юге Франции.
Оба помолчали, и когда Мишель убедился, что его шутливый ответ не обидел Луизу, он попросил:
— Расскажите мне о себе, Луиза.
— Ничего интересного...
— И все-таки расскажите.
— Ну, раз вы просите... — произнесла Луиза, и глаза ее сразу стали грустными. — У меня три маленькие девочки.
— Вот те на! — воскликнул Мишель, искренне удивившись. — Как же вы решились оставить их?
— Это долгая история, Мишель.
— Луиза, и война продлится долго, так что рассказывайте все сначала.
— Когда Франция пала, — начала она, — французам в Англии пришлось выслушать немало ядовитых замечаний [174] на свой счет. Конечно, потом все изменилось и к нам стали относиться доброжелательнее и с большим сочувствием. — Луиза умолкла, словно вспомнила те времена.
Мишель терпеливо ждал.
— Лондон все время бомбили. Я забрала девочек и уехала в Сомерсет. Правда, бомбардировщики изредка появлялись и там, но всегда пролетали дальше: их интересовали более важные объекты. У счастливой матери дел по горло, но все же иногда задумаешься... Как-то мне пришло в голову, что я избрала слишком легкий путь. В самом деле, что может быть проще, чем спокойно прожить до конца войны, спрятавшись за надежный щит материнства? А ведь другие, тоже с детьми, страдают от оккупации... Вот, собственно, с этого все и началось.
— Понимаю, — тихо проговорил Мишель. — Где же вы устроили детей?
— В монастыре в Брентвуде. У них есть две добрые тетушки и нежный дядюшка. По праздникам они берут девочек к себе. Бедные крошки не знают, где я. Им говорят, что я работаю в Шотландии.
— Сколько им лет?
— Мариан — семь, Лили — девять и Франсуазе — десять.
— А их отец...
— Он в армии... Но не думайте, что ему удалось бы отговорить меня. Я предпочитаю принимать решения сама.
— Это ничуть не удивляет меня, Луиза, Но ведь теперь-то вы принимаете решения не сами. Вами распоряжается совершенно чужой человек.
— Тот, кто занимается таким делом, — мне не чужой.
— Конечно, ваши доводы порой звучат странно, но я не могу не восхищаться вами... Ведь все-таки три дочери...
— И, по-моему, премиленькие...
— Уж в этом-то я не сомневаюсь!
На другой день Луиза отправилась в Арль. Даже если бы не было указания из Лондона, Мишель бы знал, что этим он должен заняться сам. Но сейчас он никак не мог уехать из Канна. [175]
Отношения между Арно и Карте резко обострились. Впрочем, это никого не удивляло, но Мишель не собирался лишаться второго радиста и остался в Канне, чтобы не допустить открытого столкновения. Винонское фиаско взбесило Арно даже больше, чем Мишеля. Решив, что все его труды пропали впустую, Арно не желал просто смириться с неудачей и спокойно продолжать свою работу, как это сделал бы на его месте простой радист в армии. Ему, как и большинству других радистов, работающих в подполье, почему-то казалось, что раз им, несмотря на многочисленные трудности, удается поддерживать связь, то и все другие обязательно должны преуспевать всегда и во всем. Арно был индивидуалистом.
Но мысль о славе или наградах никогда не приходила ему в голову, в основе всех его поступков лежала гордость за свою профессию. Если бы даже Арно знал, как им восхищается Мишель, и что он представил его к высокой награде, это нисколько бы не изменило его нрав.
Весь день Мишель просидел у Кэтрин, принимая посетителей. Первым пришел некто Ксавье, которого он раньше не знал и о котором ничего не слышал. Здесь Ксавье был проездом и просил помочь выполнить какое-то задание. Убедившись, что это свой человек, Мишель пообещал. Присмотревшись к Ксавье, Мишель подумал, что по своей настойчивости и упрямству он, пожалуй, уступит одному Арно.
Второго посетителя Мишель тоже видел впервые. Звали его Мариус. Он оказался из отдела специальных операций. Невозможно было понять, кто он по национальности. О постигших его неприятностях Мариус рассказал на чистом французском языке без малейшего акцента. Но Мишель почему-то решил, что он шотландец. Все они настолько сжились со своей ролью французов, что просто не думали, как заговорят на родном языке, когда встретятся при других обстоятельствах.
Говорят, бог троицу любит, и Мишеля почти не удивило, что пришел третий посетитель. Этот попал в настоящую беду и не знал, как избежать провала. Оказалось, что, не выдержав одиночества, он сошелся с женщиной, которая через некоторое время начала шантажировать своего любовника, вымогая деньги. Сейчас она грозила выдать его немцам. Мишель задумался.
Он знал посетителя очень хорошо. Этот агент давно работал [176] в одиночку, выполняя какое-то самостоятельное задание, и уже добился значительных успехов. Это был не какой-то там Грегуар, и Мишель решил помочь ему.
Но что же можно сделать? Тут его осенила идея.
— Ведь дело не в деньгах? — спросил он.
— Нет, не в деньгах.
— А все-таки сколько она просит?
— Пятьдесят тысяч.
— Хорошо, возвращайтесь и скажите ей, что вы все обдумали, но не можете обойтись без нее, так как всегда считали ее ценным помощником. Скажите, что вам нужно переслать через Барселону очень важное, донесение, и попросите эту даму отвезти его туда и вручить лично английскому генеральному консулу. Пусть заедет к нам в конце недели, ее будет сопровождать один из наших ребят, который знает все ходы и выходы. В конверт вложите две — три бумажные салфетки. Писать ничего не нужно. Я сообщу в Барселону о прибытии этой особы и попрошу задержать ее. Судя по вашему описанию, я думаю, они без труда найдут ей занятие по вкусу. Дайте своей знакомой двадцать пять тысяч за поездку, а пятьдесят обещайте по возвращении.
На прощание Мишель посоветовал благодарному коллеге держать ухо востро. Впоследствии он как-то узнал, что хитрость удалась.
Днем зашел Антоний. Он сообщил Мишелю, что к нему заходили двое полицейских инспекторов и интересовались, живет ли там Мишель. Получив утвердительный ответ, они спросили, дома ли он. Антоний ответил, что Мишель в Париже по делам и что его ждут дня через четыре. После этого полицейские ушли.
— Они придут еще, — подумал вслух Мишель.
— Да, я думаю.
— Самое время переезжать на другую квартиру.
— Давайте подождем, пока они явятся снова, а тем временем Сюзанн подыщет квартиру и приведет ее в порядок.
— Хорошо. Давайте подождем, — согласился Мишель.
— Ну, а я сочиню что-нибудь для этих джентльменов.
Вечером, когда Мишель вернулся к себе, кто-то позвонил. Он никого не ждал. Сюзанн после работы обычно [177] шла прямо домой и к нему заходила только утром, чтобы получить распоряжения на день. Слегка приоткрыв глазок, он увидел, что это Сюзанн, и открыл дверь.
— Мишель, — взволнованно зашептала она, — мне кажется, вам нельзя больше здесь оставаться.
— Почему? Что случилось?
— Полчаса тому назад ко мне в салон зашли два полицейских инспектора. Я уже окончила работу, и, к счастью, никого из наших людей у меня не было. Они задали множество довольно странных вопросов о назначении квартиры при салоне. Я довольно легко разыграла невинного, ягненка, которого обидели, а они будто бы поверили. Тем не менее, я чувствую, что они подозревают наличие связи между салоном и вашей квартирой. Что-то здесь назревает.
— Молодец, Сюзанн; — похвалил Мишель. — И Антония они навещали. Все это неспроста. Когда вы шли сюда, вас, не выследили?
— За кого вы меня принимаете? — шутливо рассердилась Сюзанн. — Я наблюдала из-за занавески и хорошо видела, как они перешли улицу, внимательно осмотрели дом и пошли дальше. Я незаметно выскользнула на улицу и шла за ними до тех пор, пока они не скрылись из виду на рю д'Антиб.
— Умница! — еще раз похвалил Мишель и начал собирать вещи. — Я предупрежу всех, что эту квартиру на время надо оставить, а завтра вы опишете внешность двух полицейских начальнику полиции, который нам помогает, и тогда узнаем, в чем дело.
Когда она ушла, Мишель стянул ремнями свой чемодан и привязал его за седлом к велосипеду. Весь мусор подобрал и сложил в корзинку для бумаг. Оглядев в последний раз квартиру, которая хорошо послужила ему почти три месяца, он вышел и запер за собой дверь.
Кэтрин с радостью устроила Мишеля у себя и даже была готова предложить ему постоянно жить у нее. В одной из комнат, которая находилась между спальнями ее и Луизы, жил эмигрант, венгерский композитор. В квартире царила веселая и спокойная обстановка. Венгр, очаровательный человек, знал, что Мишель англичанин, им не раз приходилось беседовать. Сейчас, обсуждая в соседней комнате план переезда на новую квартиру, Мишель [178] с удовольствием слушал, как композитор играет на пианино.
Кэтрин предложила Мишелю занять комнату Луизы, пока та не вернется.
Мишель лег рано и уснул как убитый. Несмотря на постоянную угрозу ночного ареста, он не страдал бессонницей и в нужный час никогда не просыпался сам. Не разбуди его кто-нибудь, он мог бы проспать очень долго.
Но, что хуже всего, проснувшись, он не сразу приходил в себя. Вот и здесь, на квартире у Кэтрин, он почувствовал себя в полной безопасности и побил все свои прежние рекорды по части сна.
Проснувшись, Мишель увидел, что у кровати стоит Луиза.
— Где я? — спросил он с бессмысленной улыбкой, обводя комнату затуманенным взором.
— Где?! В моей спальне! Пока я бегаю от итальянских патрулей и пробиваюсь через контрольные посты, вы спокойно спите на моей кровати. Вот вы где, дорогой! — добродушно укоряла она.
— Бог свидетель, Луиза, я никак не думал, что вы вернетесь так скоро.
— Но ведь в телеграмме из Лондона ясно сказано, что площадку нужно проверить срочно.
— Лунные ночи наступят с четырнадцатого декабря, а сегодня только второе.
— Ну, это уж...
— Договаривайте, Луиза.
— Черт знает что такое! — выпалила она.
— Я ужасно извиняюсь, что не предупредил вас и погнал как на пожар. Но зато наши летчики успеют теперь заранее сфотографировать поле. Кстати, как поле?
— Превосходное.
— Ну, тогда приходите в десять часов и расскажите все по порядку.
— В десять часов! — возмутилась Луиза. — Да ведь я не спала всю ночь!
— Готов спорить, что вам самой не терпится поскорее со всем покончить, а уж потом как следует поспать — хоть целый день.
После завтрака Луиза рассказывала о результатах своей поездки. [179]
— Поле чудесное, — начала она, — правда немного уже винонского, но ничуть не короче, а поверхность ровнее. Местный житель, который сопровождал нас с Жаком Латуром, сказал, что там почти не бывает ветров; за исключением мистраля {14}, а он дует вдоль поля.
— А деревья?
— Не мешают... Рядом есть еще два поля немного поменьше. Они подойдут для «лизандеров».
— Будем там, посмотрим... Ну а как ехали ночью?
— У Гонтрана было разрешение, действительное до двадцати трех часов. Я сказала, что рискну и буду сама объясняться с патрулями. Нас никто не задержал, и только один не в меру ретивый сержант привел дежурного офицера. Я сочинила длинную историю, будто мы спешим к моему тяжело больному ребенку, который лежит в частной лечебнице в Канне. Когда я увидела, что он колеблется, я пустила несколько слезинок, и это решило все.
— Да, мужчина не вывернулся бы...
— Что у вас с квартирой? Почему вы ночевали здесь? — в свою очередь поинтересовалась Луиза.
Пришлось рассказать обо всем, что произошло в Канне в ее отсутствие.
Луиза так и не ложилась в этот день. Ее неутомимость поражала Мишеля. Впоследствии за многие месяцы их совместной работы он ни разу не видел ее усталой или измученной. Как бы ей ни хотелось спать, она никогда не выдавала себя даже легким зевком...
В штабе Карте появился новый человек. Представляя его, Карте не поскупился на пышные фразы. Он бежал из лагеря для военнопленных в Германии. Полиция Марселя опознала и схватила его, но он снова умудрился бежать, вывинтив замок у двери дома, куда его временно посадили до отправки в Германию. Таким образом, этот человек имел все основания присоединиться к группе Карте. Звали его Роже Барде.
Жерве продолжал проводить занятия по диверсионной подготовке, все время меняя дома. Уже два раза ему пришлось бежать через черный ход, когда гестапо входило в парадное. Судьба щадила этого человека. Он принадлежал к тем немногим, кому удалось уцелеть, и [180] прожил долгую, полную опасностей жизнь, принося пользу общему делу. Пожалуй, только о нем одном Мишель с полным основанием регулярно писал в своих донесениях: «Это один из самых выдающихся офицеров, которых я здесь знаю».
За это время дважды приезжала Жизель. Со свойственной ей скромностью она спокойно и лаконично излагала новости. Хорошие или плохие, маловажные или сенсационные, они всегда были точны до детали и без малейшего преувеличения. Так, приехав во вторую среду декабря, она объявила:
— В Бресте спешно ремонтируются «Шарнгорст» и «Гнейзенау». Они, очевидно, готовятся к выходу в море. У Оливье есть друг, который работает в доке. Сейчас он в Марселе, в отпуске. Когда вернется, сообщит день выхода и постарается узнать, куда пойдут корабли.
И Мишель, конечно, не сомневался в достоверности ее сообщения.
Правда, начальство в Лондоне указало Мишелю, что не нуждается в подобных сведениях, так как этим занимается агентурная разведка. Мишель, тем не менее, решил, что, если ему станет известен день выхода кораблей в море, он сообщит его в очередном донесении, а начальство пусть гневается сколько хочет. Даже если аналогичные данные поступят из десятка других источников, лишнее подтверждение не помешает. Если информации уделят столько же внимания, сколько сообщению о двух танкерах, которые сами просились в руки в Гибралтаре, его это не касается.
Мишель водворился в новой квартире. С балкона открывался вид на Средиземное море, и, пока стояли теплые дни, Мишель в свободные минуты мог посидеть в шезлонге и полюбоваться восхитительным зрелищем.
От госпожи Рондэ ничего не было слышно, и Мишель решил не подгонять события. Он чувствовал, что дни его работы в Канне сочтены.