1917
Вследствие потери тяжелой артиллерии, пулеметов и военных запасов положение на фронте стало безнадежным, между тем как экономическое и финансовое положение было почти столь же серьезно. Однако, как ни плохи были перспективы, тем не менее я был склонен смотреть на вещи более оптимистически. Правительство подавило большевистское восстание и, казалось, решилось, наконец, действовать с твердостью. Пока анархия царила безраздельно, реальное и длительное улучшение было невозможно, но восстановление порядка, как я думал, окажет благотворное воздействие на все отрасли национальной жизни. Керенский возвратился с фронта вечером 19 июля и тотчас же потребовал, как условие своего дальнейшего пребывания на посту, чтобы правительство получило [269] полную исполнительную власть над армией без всякого вмешательства со стороны солдатских комитетов, чтобы всякой большевистской агитации был положен конец, , и чтобы Ленин и его сообщники были арестованы. Общество и большая часть армии были на стороне правительства, так как опубликование документов, доказывавших, что большевистские вожди были подкуплены германцами, возбудило их негодование. Настал психологический момент для того, чтобы правительство нанесло окончательный и сокрушительный удар врагу, стоявшему у ворот. Но в Совете поднялись возражения. Он не хотел возбуждения преследования против арестованных большевиков, опасаясь, что некоторые из его членов могут оказаться скомпрометированными, и соглашался облечь правительство полномочиями, требуемыми Керенским, только в том случае, если оно примет вполне демократическую платформу. Условия, на которых настаивал Совет, заключались в немедленном провозглашении республики и в принятии предложенного Черновым плана разрешения земельного вопроса, не дожидаясь решения Учредительного Собрания. Эти условия возбудили бурные прения в кабинете, причем министры-социалисты были на стороне Совета, тогда как князь Львов угрожал выйти в отставку, заявляя, что если правительство примет их, то оно выйдет за пределы своих полномочий и узурпирует права Учредительного Собрания. Терещенко напрасно пытался сыграть роль посредника и придумать какой-нибудь компромисс, который примирил бы эти противоположные взгляды. В то время, когда прения еще продолжались, Керенский был вызван из заседания для того, чтобы обратиться с речью к прибывшему гусарскому полку. По его возвращении ему была вручена телеграмма, в которой сообщались первые сведения о прорыве германцами русского флота. Когда он прочитал телеграмму своим коллегам, князь Львов выразил желание отказаться от председательствования в пользу Керенского, как более молодого и более активного человека, находившегося в более тесном контакте с демократией. Это предложение было принято, и Керенскому в то же время были даны все полномочия, которых он требовал. Так как он должен был сохранить пост военного министра, То было далее решено назначить Некрасова заместителем председателя совета министров, который замещал бы Керенского во время его поездок на фронт. Некрасов, принадлежавший к левому крылу кадетской партии, был энергичным и способным человеком, которому приписывали [270] честолюбивые замыслы стать министром-председателем. Однако он не внушал доверия, так как был слишком большим оппортунистом и не раз менял партии, когда это было выгодно для его личных интересов.
Когда я зашел через несколько дней к Терещенко, то последний заверил меня, что правительство теперь является в полной мере господином положения и будет действовать независимо от Совета. Подведя меня к окну, он указал мне на разоруженных солдат пулеметного полка, собранных в сквере у Зимнего дворца, и сказал, что они вскоре будут посланы на работу на Мурманскую дорогу. Исполнительный Комитет Всероссийского Совета Рабочих Депутатов и Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов, сказал он далее, наделил правительство всей полнотой власти в отношении армии, а также и анархистов в тылу, и Керенский, в удовлетворение требований Корнилова, уже уполномочил начальников армии расстреливать без суда солдат, не повинующихся приказам. Однако, хотя теперь Керенский обладал всей полнотой власти, необходимой для того, чтобы справиться с положением, он совершенно не сумел надлежащим образом воспользоваться своими полномочиями. Он не сделал никаких попыток разыскать и арестовать Ленина; он отменил приказ об аресте Троцкого и других большевистских вождей на том основании, что они являются членами Исполнительного Комитета Советов, и удовлетворился опубликованием прокламаций, предписывающих рабочим выдать оружие, вместо того, чтобы приказать военным властям разоружить их силой. В действительности, я очень сомневаюсь в том, чтобы кто-нибудь из организаторов большевистского восстания или из принимавших в нем участие был когда-либо подвергнут наказанию на самом деле. Я был отнюдь не удовлетворен позицией правительства и в разговоре с Терещенко старался убедить его в необходимости применения тех же самых дисциплинарных мер в тылу, какие были санкционированы на фронте, а также реорганизации расстроенного транспорта, который был источником большей части экономических затруднений России. Я указывал далее на то, что численность армии на фронте должна быть сокращена до минимума, необходимого для того, чтобы удерживать германцев на месте, и что остальные солдаты должны быть возвращены для работы в тылу при системе всенародной обязательной службы.
Тем временем Керенский старался реорганизовать свое правительство с целью придать ему более национальный [271] характер. Кадеты, с которыми он вступил в переговоры, выставили, как условие своего участия в правительстве, отставку Чернова, активное продолжение войны и независимость правительства от Совета. Всему этому, — сказал я Терещенко, — я сочувствую от всего сердца. Первое условие оказалось неприемлемым, так как Керенский опасался, что вынужденная отставка Чернова лишит его поддержки со стороны социалистов-революционеров.
Я снова обращусь к выдержкам из своей корреспонденции с министерством иностранных дел и из дневника, который я стал вести после революции.
2 августа.
«Терещенко сказал мне сегодня утром, что как он, так и Керенский подали в отставку, но взяли ее назад по просьбе своих коллег. Чернов также подал в отставку, и когда явился в Совет, то получил большие овации. В дальнейшем Терещенко сказал, что если правительство теперь не примет строгих мер, то оно должно будет уступить свое место контрреволюционерам. Родина занимает в его мыслях первое место, и положение на допускает промедления. Он сказал Керенскому, что если последний не начнет действовать энергично, то он выйдет в отставку. По его мнению, необходимо милитаризовать всю страну, подавить всякие беспорядки и включить Корнилова в состав правительства. Керенский разделяет эти взгляды, но у него связаны руки, так как министры-социалисты не хотят принять на себя ответственности за мероприятия, необходимые для спасения родины. Церетели, — сказал он, — предпочитает выйти из состава правительства и действовать в качестве независимого члена Совета, тогда как кадеты желают полной победы своей партии и хотят стать сами на место правительства.
Положение настолько смутно, что я лично не вижу ни одного луча света. Проведение политики Терещенко может взять на себя только правительство, в котором будут сильно представлены социалисты, так как иначе его обвинят в том, что оно прокладывает дорогу контр-революции, а в результате произойдет новое большевистское восстание, и страна впадет в анархию. Что касается кадетов, то армия не на их стороне и для них преждевременно принимать на себя власть с какими бы то ни было видами на успех». [272]
2 августа.
«Я имею основание думать, что несоциалистические* члены правительства очень желали бы, чтобы Стокгольмская конференция не состоялась, опасаясь, что разговоры о мире могут оказать плохое влияние на армию. Однако они не будут ставить препятствий участию в конференции русских социалистов, но и не будут считать себя связанными решениями, которые эта конференция примет. Они хотят, чтобы на конференции присутствовали социалисты других союзных стран, и чтобы Россия таким образом не оказалась один на один с Германией.
По моему личному мнению, было бы ошибкой предоставить германцам свободное поле деятельности в Стокгольме, тем более, что это вызвало бы неправильное истолкование нашей позиции здесь. Так как мы не намерены считать себя связанными решениями конференции, то я не вижу, почему присутствие британских социалистов могло бы повредить нашим интересам».
4 августа.
«Решаюсь сделать представление о том, что для нас пришло время в ответ на приглашение Россией нас к сотрудничеству сказать откровенно ее правительству, что, продолжая делать все возможное для облегчения давления на ее фронт и предпринимая для этого наше наступление, мы ожидаем от нее в свою очередь, что она сосредоточит всю свою энергию на реорганизации армии и на восстановлении дисциплины как на фронте, так и в тылу. Было бы хорошо, если бы союзным послам было поручено сделать заявление в этом смысле председателю совета министров, как только будет образовано новое правительство.
В. результате вышеприведенной телеграммы представители союзных правительств, собравшиеся на конференцию в Лондоне, отправили Керенскому через своих послов в Петрограде сообщение, которое хотя и было намечено как протест, но выражало лишь благочестивое пожелание восстановления дисциплины в армии. Однако я был уполномочен, в случае, если найду это удобным, поговорить с ним частным образом от имени правительства его величества в намеченном мною направлении.
6 августа.
«Керенский образовал правительство в составе шести социалистов и шести членов, не принадлежащих к социалистам. Пять из последних принадлежат к кадетской [273] партии. Авксентьев, председатель Совета Крестьянских Депутатов, стал министром внутренних дел, а Савинков, бывший террорист, — товарищем военного министра. Корнилов назначен верховным главнокомандующим».
11 августа.
«Сегодня я встретил Керенского за завтраком, который давал Терещенко. Во время нашей беседы я сказал, что очень удручен тем обстоятельством, что к общему положению, как кажется, все относятся исключительно с партийной точки зрения, и что политические соображения берут перевес над требованиями войны. Ссылаясь затем на обращенную к нам просьбу Корнилова о дальнейшей доставке артиллерии, я заметил, что мы были свидетелями того, как первоначальный успех июльского наступления превратился в бегство вследствие отсутствия дисциплины, и что наша военная власть вряд ли согласится исполнить упомянутую просьбу, если не получит уверенности, что Корнилов будет наделен всей полнотой власти для восстановления дисциплины. Я прибавил, что уверенность моего правительства возросла бы, если бы я мог уведомить его, что Петроград включен в фронтовую полосу и что в нем введено военное положение. Керенский заявил, что правительство решило поддержать порядок, и сказал несколько вспыльчиво, что если мы намерены торговаться насчет артиллерии и не хотим помогать России, то нам лучше сказать это сразу. Я сказал, что он неправильно меня понял, что мы всячески хотим помочь России, но не будет ничего хорошего в том, что мы пошлем ей на фронт артиллерию, если последнюю захватят германцы. Мы нуждаемся в каждой пушке, которая может быть доставлена на наш собственный фронт, и, пуская эти пушки в ход, мы окажем действительную помощь России».
Неделей позже я получил ответ на вышеприведенную телеграмму, в которой мне давалась инструкция заверить Керенского в самом серьезном желании правительства его величества помочь России и сказать ему, что хотя британская армия предприняла теперь самое тяжелое наступление, какое только до сих пор предпринималось, но правительство отдало распоряжение возобновить доставку тяжелых орудий России».
13 августа.
«Опубликование переписки между первым министром и г. Гендерсоном по вопросу об отношении последнего к [274] Стокгольмской конференции причинило русскому правительству большие затруднения и подвергло его нападкам со стороны Совета. В разговоре со мной по этому вопросу Терещенко сказал, что он поручил русскому поверенному в делах уведомить правительство его величества, что русское правительство считает Стокгольмскую конференцию партийной, решения которой никоим образом не могут его связывать, но что препроводительная нота Набокова к г. Бальфору, которой первый министр придает особенно важное значение, была написана без его инструкций. Он никогда не поручал ему заявлять, что русское правительство против конференции (г. Набоков в своей ноте к Бальфуру употребил выражения, которые были истолкованы в этом смысле).
Когда Терещенко и Керенский заявляли мне, что они предпочитали бы, чтобы конференция не состоялась, то они отнюдь не желали, чтобы мы публично заявили об их отрицательном отношении к ней. Сегодня утром Керенский просил меня побудить правительство его величества не отказывать в паспортах нашим социалистам».
15 августа.
«Я давал вам полную информацию, по телеграфу о различных стадиях последнего министерского кризиса и об окончательном составе правительства. Оно представляет собою улучшенное издание старого, и некоторые из новых министров — хорошие люди. Плеханов, выполнивший блестящую работу, должен был войти в состав правительства, но Совет этого не допустил бы, так как он никогда не простил бы Плеханову, его заявления о том, что он сначала патриот, а потом социалист.
Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию. Савинков представляет собою пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии, и о нем говорят, что он просил у Керенского разрешения отправиться с парой полков в Таврический дворец и арестовать Совет. Излишне говорить, что такое разрешение не было дано. С другой стороны, он, к несчастью, является противником восстановления прежней дисциплинарной власти офицеров и предпочитает наделить этой властью правительственных комиссаров на фронте, [275] в чем видит гарантию против возможной контр-революции.
Хотя известия из армии лучше, и хотя в Петрограде полное спокойствие, однако я не могу считать положение удовлетворительным. Правительство упустило единственную возможность раз навсегда раздавить большевиков после беспорядков, происходивших в прошлом месяце. Когда я упрекал в этом Терещенко, то он сказал, что Керенский в то время, когда вспыхнули беспорядки, к несчастию, находился на фронте. По своем возвращении он заметил, что было бы лучше, если бы князь Львов отложил на несколько часов посылку войск и артиллерии для защиты членов Совета, которые в понедельник вечером подвергались опасности быть арестованными или перебитыми восставшими войсками. Правительство, как целое, не . внушает особого доверия. Гучков придерживается самых мрачных взглядов на положение и заявляет, что в армии не только вскоре начнется голод, но, если война будет продолжаться и зимой, то армия растает сама собой. Он сказал мне как-то, что нынешнее правительство безнадежно и никогда не сможет спасти страну. Конечно, ему хотелось бы отделаться от социалистов и заменить их представителями правых партий. Я возразил, что ни одно правительство не сможет ничего сделать, если оно не сможет рассчитывать на поддержку петроградского гарнизона, который в настоящее время предпочитает повиноваться лучше приказам Совета, чем правительству.
Я имел однажды продолжительную беседу с князем Кропоткиным. Его взгляды на положение вещей очень близки к моим, хотя он, пожалуй, еще более пессимистически смотрит на будущее. Я все еще надеюсь, что Россия выдержит, хотя препятствия на ее пути как военного, так и промышленного и финансового характера внушают сильнейшие опасения. Вопрос о том, откуда она возьмет денег для продолжения войны и для уплаты процентов по государственным долгам, меня очень озабочивает, и нам вместе с американцами придется вскоре столкнуться с тем обстоятельством, что мы должны будем в весьма значительной степени финансировать ее, если мы желаем, чтобы она выдержала зимнюю кампанию. Однако нельзя ожидать, чтобы мы согласились на это, пока не получим доказательств в ее решимости привести свой дом в порядок путем восстановления строгой дисциплины в армии и подавления анархии в тылу. Генерал Корнилов представляет собою единственного человека, достаточно сильного, чтобы сделать это, и он дал ясно понять правительству, [276] что если оно не исполнит его требований и не наделит его полномочиями, которые он считает необходимыми, то он откажется от верховного командования. Опасность состоит в том, что если он будет иметь успех и приобретет преобладающее влияние на армию, то он станет предметом подозрений со стороны Совета, политика которого, направленная к разрушению дисциплины, была первоначально вызвана опасением того, что армия сделается господствующей силой в стране».
24 августа.
«Я возвратился вчера ночью после недельного отдыха в Финляндии и видел Терещенко сегодня утром. Я очень разочарован, — сказал я ему, — тем, что если положение переменилось, то только к худшему, что едва ли хоть одна из задуманных дисциплинарных мер была применена на деле, и что правительство кажется мне более слабым, чем когда-либо. На мой вопрос, согласен ли Керенский с верховным главнокомандующим по вопросу о восстановлении смертной казни в тылу, он сказал, что только в течение последних нескольких недель оказалось возможным хотя бы поставить на обсуждение этот вопрос, и что правительство вынуждено действовать с крайней осторожностью. По его словам, Керенский отстаивал в Совете министров применение смертной казни за некоторые государственные преступления как военных, так и гражданских лиц, но кадеты возражали против применения ее к последним, опасаясь, что смертной казни могут быть подвергаемы лица, подозреваемые в возбуждении контр-революции. Я возразил, что каковы бы ни были у правительства основания для осторожного образа действий в прошлом, сейчас оно не может терять времени; так, не говоря уже о военных перспективах, экономическое положение настолько серьезно, что если не будут приняты немедленно самые решительные меры, то зимою могут возникнуть серьезные затруднения. Я некогда предостерегал императора, что голод и холод вызовут революцию, и если правительство не будет действовать быстро, то те же самые причины приведут к контр-революции. Терещенко соглашался с тем, что правительство не настолько сильно, как это было бы ему желательно, но сказал, что генерал Корнилов представит Московскому Совещанию, которое открывается завтра, свою программу и объяснит, какие мероприятия он считает необходимыми. Это Совещание будет первым большим национальным собранием со времени [277] революции, и на нем будут участвовать как все министры, так и представители Совета и других учреждений».
29 августа.
«Хотя, за исключением экстремистов, все партии согласны с тем, что нельзя причинять затруднений правительству, однако же Совещание, далеко не обеспечив национального единства, скорее подчеркнуло разногласия между разными партиями, и, вероятно, не пройдет и нескольких недель, как мы окажемся перед новым кризисом».
30 августа.
«Терещенко, с которым я имел беседу, по возвращении его из Москвы, считает, что Совещание укрепило правительство. Верховный главнокомандующий, — заявил он, — снабжен теперь полнотой власти в отношении армии на фронте, но не требовал немедленного применения смертной казни повсюду в тылу. Военное положение введено в Казани, но было бы рискованно вводить его в Петрограде. Однако будут приняты другие меры для того, чтобы справиться с положением, которое, — он согласен с этим, — очень неудовлетворительно».
31 августа.
«Я видел Керенского сегодня утром, и в ответ на мой вопрос относительно Совещания он заявил, что удовлетворен его результатами. Я сказал ему, что хотя я — один из немногих, еще не потерявших всякую надежду на то, что Россия способна выпутаться из положения, однако я не могу взять на себя ответственности за благоприятное освещение положения перед своим правительством, если он не сможет дать мне достаточных гарантий поддержания порядка в тылу, а также в отношении продовольственного вопроса и транспорта. Корнилов говорил в Москве об опасности разрушения железнодорожного транспорта и об угрожающем армии голоде, а если это случится, то произойдет общий паралич, к которому я должен подготовить свое правительство.
Керенский не мог отрицать, что положение очень серьезно. Он сказал, что не может предсказывать или давать абсолютных гарантий в отношении будущего. В Москве представители Совета и промышленных организаций обещали правительству поддержку. Церетели заявил, что [278] война должна продолжаться до тех пор, пока неприятель не будет изгнан с русской территории, и что сепаратный мир может быть заключен только через труп революции. Он может только подтвердить это заявление и заверить меня, что Россия никогда не отступит от войны, если только она не окажется не в состоянии продолжать ее материально. Он добавил, что смертная казнь будет применяться в тылу по отношению ко всем лицам, виновным в государственной измене. Я сказал ему, что всего больше меня озабочивает то обстоятельство, что социалистические члены правительства боятся сделать армию действительной боевой силой из опасения того, что она может быть при случае использована против революции. Это — фатальная ошибка, и если когда-либо вообще произойдет контр-революция, то она будет вызвана неумением правительства принять необходимые меры для спасения страны. Если правительство исполнит свой долг, то ему нечего бояться. Керенский сказал, что я ошибаюсь, что опасность уже существует, и что он никогда не согласится ковать своей рукой оружие, которое может быть передано тем, кто использует его против революции. На его обращение ко мне с просьбой оказать Временному Правительству действительную поддержку и отбить охоту ко всяким разглагольствованиям о реакции я сказал, что в двух интервью, которые я дал недавно прессе, я приглашал все партии и все классы оставить свои разногласия и собраться вокруг правительства для защиты родины. Однако я не могу скрыть от него, как тяжело наблюдать мне то, что происходит в Петрограде. В то время, как английские солдаты проливают свою кровь за Россию, русские солдаты шатаются по улицам, ловят рыбу в реке и катаются в трамваях, а германские агенты работают повсюду. Он не мог отрицать этого и сказал, что будут приняты решительные меры для устранения этих злоупотреблений».
3 сентября.
«Выраженные Керенским опасения контр-революции до известной степени оправдались, так как мне после того рассказали, что группа лиц, которую, как говорят, поддерживают выдающиеся финансовые и промышленные деятели, а также некоторые полки, замышляют арестовать правительство и разогнать Совет. Хотя недовольство вследствие падения Риги и серьезного положения Двинска растет, однако такая попытка не имеет никаких шансов на успех». [279]
3 сентября.
«После моего последнего письма интересы общества сосредоточились вокруг Московского Совещания и его вероятного влияния на политическое положение. Единственные конкретные результаты, насколько я могу судить, заключаются в том, что после очень подробных заявлений министров нация узнала правду об отчаянном положении страны, тогда как правительство познакомилось со взглядами различных партий и промышленных организаций. Что касается до установления национального единства, то Совещание послужило лишь к обострению партийных разногласий, и хотя все речи, за исключением произнесенных большевиками, были переобременены патриотическими чувствами, но не было сделано никаких попыток к тому, чтобы засыпать пропасть между правыми и левыми. Керенский увлекался общими местами. Он не рассказал аудитории ни о том, что он сделал в прошлом, ни о том, что он предполагает сделать в будущем. Ни он, ни кто-либо другой из партийных вождей не сделали никаких конкретных предложений за исключением Чхеидзе, председателя Совета.
Выражая готовность оказывать поддержку правительству, они делали это условно и с оговорками и не выказали ни малейшего желания остановить свои разногласия или принести в жертву свои классовые интересы. Курьезно, что все они, повидимому, приписывают себе успех на Совещании, но ни один не сходится с другим по вопросу о том, чего в действительности оно достигло. Однако в общем правительство, как целое, укрепило свое положение, и хотя никакой резолюции не было принято, но оно действительно обладает теперь всей полнотой власти, чтобы справиться с положением, если только оно захочет ею воспользоваться.
С другой стороны, Керенский лично потерял почву и произвел определенно дурное впечатление своей манерой председательствования на Совещании и автократическим тоном своих речей. Согласно всем отчетам, он был очень нервен; но было ли это вызвано переутомлением или соперничеством, несомненно существующим между ним и Корниловым, — трудно сказать. Корнилов — гораздо более сильный человек, чем Керенский; если бы он смог укрепить свое влияние в армии, если бы последняя стала крепкой боевой силой, то он стал бы господином положения. Я слышал из разных источников, что Керенский старался всеми силами не допустить, чтобы Корнилов [280] выступал на конференции, и хотя он был вынужден силой обстоятельств уступить всем требованиям генерала, однако он, очевидно, видит в нем опасного соперника. Родзянко и его правые друзья, с своей стороны, компрометировали Корнилова, выдвигая его вперед как своего передового борца, тогда как социалисты ввиду этого заняли по отношению к нему враждебную позицию и приветствовали Керенского.
Сверх того, поведение Корнилова едва ли было рассчитано на то, чтобы усыпить подозрение, с которым на него смотрит Керенский. Он устроил драматический въезд в Москву, окружив себя туркменской стражей, и прежде чем явиться на конференцию, посетил мощи в Успенском соборе, где всегда молился император, когда приезжал в Москву. Керенский же, у которого за последнее время несколько вскружилась голова, и которого в насмешку прозвали «маленьким Наполеоном», старался изо всех сил усвоить себе свою новую роль, принимая некоторые позы, излюбленные Наполеоном, заставив стоять возле себя в течение всего Совещания двух своих адъютантов. Керенский и Корнилов, мне кажется, не очень любят друг друга, но наша главная гарантия заключается в том, что ни один из них, по крайней мере в настоящее время, не может обойтись без другого. Керенский не может рассчитывать на восстановление военной мощи без Корнилова, который представляет собой единственного человека, способного взять в свои руки армию. В то же время Корнилов не может обойтись без Керенского, который, несмотря на свою убывающую популярность, представляет собою человека, который с наилучшим успехом может говорить с массами и заставить их согласиться с энергичными мерами, которые должны быть проведены в тылу, если армии придется проделать четвертую зимнюю кампанию.
Родзянко и другие слишком много говорили о контрреволюции и указывали на то, что военный переворот есть единственное средство, которое может спасти Россию. Хотя кадеты говорили более осторожным языком, однако и они решили попытаться свалить правительство и своей тактикой внушали мысль, что они также работают в пользу контр-революции. В телеграмме, посланной мне генералом Бартером по его возвращении в ставку из Москвы, он говорит, что попытки к какому-нибудь перевороту можно как будто бы ожидать в любой момент. Я сказал ему, что такого рода событие было бы в настоящее время роковым, оно неизбежно привело бы к гражданской войне [281] и вызвало бы непоправимое бедствие. Я вовсе не считаю Керенского идеальным министром-председателем, и, несмотря на свои заслуги в прошлом, он почти что сыграл свою роль. Но я не вижу, кто бы мог заменить его с выгодой, и не думаю, чтобы чисто кадетское или октябристское правительство действовало хоть сколько-нибудь лучше, чем нынешнее, хотя некоторые перемены безусловно должны быть произведены в его составе, а прежде всего из него должен быть удален Чернов.
Продолжительный разговор, который я имел с Керенским несколько дней тому назад, произвел на меня довольно удручающее впечатление, так как он не мог отрицать возможности наступления окончательного паралича, вследствие расстройства транспорта и крайне недостаточного .подвоза, тогда как опасение возможности использования армии для целей контр-революции заставляет его колебаться в решительном проведении всех необходимых мер для восстановления дисциплины и боевой силы армии. Он не раз говорил о необходимости для всех нас употребить все усилия для сокращения продолжительности войны, так как он боится, что Россия не сможет держаться без конца. Я сказал ему, что именно с этой целью все союзники предприняли наступление на разных фронтах, и что если он хочет сокращения продолжительности войны, то должен помочь нам восстановлением боевой силы русской армии, восстановлением порядка внутри страны и применением к войскам в тылу тех же дисциплинарных мероприятий, которые введены на фронте. Он дал мне положительные заверения по всем этим пунктам, но я не решаюсь предсказать, осуществит ли он их на деле».