1914–1915
Почти немедленно вслед за открытием военных действий Сазонов стал пытаться обеспечить себе сотрудничество или благожелательный нейтралитет тех государств, которые в силу их географического положения и территориальных стремлений могли быть вовлечены в войну. Болгарии в [145] случае победоносной войны, в результате которой Сербия получила бы выход к Адриатическому морю, были обещаны сербские области в Македонии; Румынии была предложена большая часть Трансильвании и северная половина Буковины; Италии были даны обещания насчет ирредентной Италии, а британскому правительству было предложено вести переговоры с Японией. Япония вступила в войну 22 августа, а Румыния выставила предлогом непринятия этого предложения тесную дружбу, долго связывавшую короля Карла и императора Франца-Иосифа. Только после смерти короля Карла, в октябре следующего года, начались нескончаемые переговоры в Бухаресте, и когда Румыния решила выступить, было уже слишком поздно.
Но наиболее важным вопросом для России, особенно после прохождения через проливы «Гебена» и «Бреслау», была позиция, которую примет Турция. В Константинополе начались переговоры с целью добиться нейтралитета ее. Но влияние Германии, усиленное престижем ее побед и присутствием в Константинополе двух ее военных кораблей, перевешивало влияние держав Согласия и, в конце концов, победило. В начале октября проливы были закрыты, а несколько недель спустя два турецких миноносца вошли в гавань Одессы и потопили русский броненосец. Закрытие проливов было для России парализующим ударом. Оставшись только с двумя портами — Владивостоком на Дальнем Востоке и замерзающим на зиму Архангельским портом на севере, — она окончательно была разобщена со своими союзниками на западе. Русскому обществу становилась очевидной необходимость свободного выхода в море, и взоры его обратились на Константинополь, как на самую выгодную добычу войны. Во главе движения была Москва, и царь в своем манифесте, выпущенном после отозвания союзных послов из Константинополя, говорил своему народу, что «непростительное вмешательство Турции подготовит почву для решения исторической задачи, завещанной нам нашими дедами на берегах Черного моря».
В это время Англия вела переговоры с Россией по поводу Персии. Не противясь ни постоянному присутствию русских войск в Азербайджане с целью поддержания порядка, ни их прохождению через Персию в случае нападения на последнюю со стороны Турции, Англия не желала, чтоб Россия нарушила нейтралитет Персии, как это сделала Германия по отношению к Бельгии. Британскому правительству в то же время приходилось считаться с новым положением вещей, созданным выступлением Турции, и с [146] необходимостью удовлетворить, хотя бы частью, стремления и домогательства русского народа. Поэтому я в ноябре получил инструкции известить русское правительство, что, в случае нашей победы над Германией, судьба Константинополя и проливов будет решаться в соответствии с нуждами России. Принятое Сазоновым с теплым выражением благодарности и одобрения это сообщение в силу своей неопределенности ненадолго удовлетворило русское правительство. В течение зимы движение все усиливалось, и в Думе глухие заявления министров о блестящем будущем России на берегах Черного моря были встречены бурными приветствиями.
В начале марта Сазонов говорил французскому посланнику и мне о возбуждении, которое вызывает в стране вопрос о Константинополе и о необходимости его радикального решения. По его словам, царь чувствовал, что после всех жертв, понесенных его народом, он должен без замедления узнать у своих союзников, дают ли они определенное согласие на включение Константинополя в состав Российской империи в случае победы.
13 марта я получил инструкции сообщить лично царю, что британское правительство готово дать такое обещание на известных условиях. Не определив еще окончательно все свои пожелания, оно только настаивает на пересмотре англо-русского соглашения 1907 года и на признании Россией нейтральной зоны британской сферой влияния. Что касается Константинополя, оно ставит условием, чтобы была предусмотрена коммерческая свобода проливов для торговых кораблей и открытый порт для транзитных товаров, перевозимых из нерусских государств, прилегающих к Черному морю, или в эти государства. Кроме того, Россия должна обещать сделать все, что в ее силах, чтобы облегчить участие Румынии и Болгарии в войне против Турции и центральных держав.
Так как царь на следующее утро должен был уехать на фронт, Сазонов любезно устроил, чтобы я мог сопровождать его в Царское и быть принятым в аудиенции вместе с ним в тот же вечер.
Царь принял нас в своем кабинете и после нескольких слов дружеского приветствия обратился ко мне: «Вам нужно что-нибудь сообщить мне?». Я ответил, что мне поручено передать ему кое-что, что, как я надеюсь, ему будет так же приятно узнать, как и мне передавать, а именно, что британское правительство соглашается на исполнение вековых притязаний России на Константинополь и проливы [147] на условиях, которые ему нетрудно будет принять. Затем я перечислил эти условия. Поручив мне передать свою горячую благодарность британскому правительству, царь спросил, каково существующее соглашение насчет нейтральной зоны. Я в общих чертах рассказал об этом соглашении, прибавив, что включение этой зоны в сферу влияния Англии положит конец бесконечным трениям между двумя правительствами и будет шагом вперед по пути к окончательному и дружелюбному разрешению персидского вопроса. Так как царь еще колебался, я осмелился заметить, что год тому назад я не сомневался бы в ответе его величества, если бы я тогда предложил ему Константинополь в обмен на об'явление Россией своей незаинтересованности в нейтральной зоне.
Царь засмеялся и сказал, что я совершенно прав. Когда я спросил, могу ли я сообщить своему правительству, что его величество в принципе согласен на эти условия, Сазонов заметил, что Россия должна получить полную свободу действий в своей сфере; не потому, об'яснил он, что Россия имеет желание аннексировать Северную Персию, а потому, что она желает положить конец постоянным представлениям Англии по поводу ее действий там. Я ответил, что и мы не имеем ни малейшего намерения аннексировать нейтральную зону, и что мы, напротив, стремимся обеспечить неприкосновенность Персии. Это было бы легче достигнуть тогда, если бы честолюбивым русским консулам, как это будет при новом устройстве, было запрещено вести наступательную политику против воли своего правительства. В то же время представители России и Британии в Тегеране могли бы выработать соглашение, по которому Россия получила бы достаточную свободу действий в своей собственной сфере, не нарушая принципа независимости Персии. Затем, обратившись к царю, я сказал, что после войны Россия и Англия будут самыми могущественными державами в мире. С решением персидского вопроса исчезнет последняя причина трений между ними, и мир всего мира будет обеспечен. Царь любезно согласился. Затем его величество уполномочил меня передать, что он в принципе принимает наши условия.
Остальная часть аудиенции была занята обсуждением итальянского требования территориальной компенсации в Далмации и на Адриатическом море. Взяв атлас, царь следил за докладом Сазонова, указывая точное положение каждого упоминаемого города и области с удивившей меня быстротой. Переговоры с Италией осложнялись тем, что [148] некоторые ее требования совпадали с требованиями Сербии. Это был старый вопрос о славянских интересах. В России существовала сильная партия, имевшая среди своих членов таких влиятельных лиц, как великий князь Николай, которая противилась принятию некоторых требований Италии. Они утверждали, что Россия не может позволить Италии занять такое положение на Адриатическом море, которое сделало бы Сербию ее вассалом, и что, если притязания Сербии не будут удовлетворены, мы в скором будущем будем иметь новые затруднения, если не новую войну. Ввиду жизненной необходимости обеспечить участие Италии, я старался преодолеть эти затруднения и заставить русское правительство сделать необходимые уступки. К счастью, Сазонов был слишком широкого ума человек, чтобы напрасно настаивать на этих требованиях, и, подчинив узкие интересы России общим интересам всех союзников, он, в конце концов, принял условия, на которых 23 мая Италия начала войну.
В это же время происходили переговоры с Румынией, Грецией и Болгарией, и сначала слова Г. Братиано позволяли нам надеяться, что Румыния последует примеру Италии. Зная, что Италия находится накануне объявления войны Австрии, она, однако, упустила благоприятный момент весною 1915 г., когда в руках русских были самые важные карпатские высоты и когда ее выступление совместно с русской армией могло бы спасти положение. Успех военных действий перешел на сторону Германии, и чем дальше отступали русские, тем менее была расположена Румыния бросить перчатку центральным державам. Но, помимо военных вопросов, переговоры о политическом соглашении, ценой которого она хотела вмешаться, затянулись на целые месяцы. Братиано требовал Прут и Тиссу, как свою будущую границу, что означало включение в состав Румынии Буковины и Баната.
С точки зрения своих национальных интересов Россия сильно противилась отдаче Румынии всей Буковины и, как и союзники, не хотела расширить ее границ до самого Белграда, обещав ей весь Банат. Но необходимость — суровый учитель, и мы не могли рисковать тем, что Румыния разрешит Германии перевозить через свою территорию военные припасы туркам. Сазонов первый сделал уступку, согласившись отдать ей большую часть Буковины, а затем, поддавшись настояниям союзников, он уступил в вопросе и о Банате. Последняя уступка послужила поводом к некоторым условиям, выставленным сэром Э. Греем с целью [149] охраны интересов Сербии и защиты ее столицы, а также к соглашению, что союзные державы компенсируют Сербию, облегчив ее об'единение с Кроацией, если последняя согласится. Далее Сазонов поставил условием, чтобы Румыния выступила в течение пяти недель. Братиано отказался от этого условия. Он соглашался заключить политическое соглашение на вышеприведенных основаниях, но настаивал, что дата выступления должна зависеть от военного положения, и что условия этого выступления должны быть закреплены военной конвенцией.
Военное положение в конце июля было действительно таково, что Братиано был прав, говоря, что выступление Румынии в данный момент повело бы к большому несчастью для нее. Если бы нам удалось завербовать Болгарию на нашу сторону, положение было бы иное: ее вмешательство так улучшило бы дело, что Румыния могла бы решиться на риск выступления. С другой стороны, уверенность в совместном выступлении Румынии облегчила бы значительно наши переговоры с Болгарией. Но мы, как говорил мне Сазонов, вращались в заколдованном кругу. Мы, по его словам, все время старались удовлетворить всех, и это нам не удавалось, потому что, удовлетворяя одно из Балканских государств, мы оскорбляем другое. Мы поэтому должны были решить, которое из них окажет нам самую существенную поддержку, и которое своим присоединением к неприятелю представит для нас наибольшую опасность. Греция пользовалась всяким предлогом, чтобы избежать необходимости помочь Сербии, и поэтому нельзя было надеяться на ее помощь, но если бы она перешла на сторону Германии, ее берега были бы открыты для союзного флота. Сербия, с другой стороны, никогда не заключит договора с центральными державами, и, если бы она не начинала наступления на Австрию, это тоже не имело бы для нас большого значения. Единственным важным фактором была Болгария. Форсирование Дарданелл было вопросом жизненного значения для России и по политическим и по национальным основаниям, и помощь болгарской армии значительно облегчила бы исполнение этой задачи. Он уверял поэтому, что мы должны сконцентрировать все наши усилия, чтобы обеспечить себе эту помощь, даже с риском оскорбить другие государства.
Британское правительство с самого начала учло важность помощи Болгарии, но, несмотря на свои неутомимые усилия, ему не удалось убедить правительства Белграда и Афин в необходимости пожертвовать кое-чем, чтобы [150] заручиться ею. Греция отказалась отдать Каналу, Сербия заявила, что она не может уступить национальной территории без согласия Великой скупщины, которую невозможно было созвать из-за войны. Румыния, с другой стороны, соглашалась на уступку, при известных условиях, Добруджи и Балчика. Во время этих переговоров сделалось очевидным, что помощь Болгарии можно купить не меньшей ценой, чем уступкой ей так называемой бесспорной зоны в Македонии. Эта зона по Сербо-болгарскому договору 1912 года была признана болгарской, но после второй Балканской войны отошла к Сербии по Бухарестскому миру.
В конце июля было решено, по предложению сэра Эдуарда Грея, что представители союзников в Белграде должны настоятельно посоветовать Сербии согласиться на эту уступку по окончании войны взамен немедленного выступления Болгарии. Они должны были добавить, что союзники обещаются обеспечить Сербии такую обширную компенсацию, которая вполне удовлетворит ее политические и экономические стремления и гарантирует ей сохранение ее территориальной границы с Грецией. С целью придать больше веса этому совету, я получил инструкции испросить аудиенцию и указать его величеству, чтоб он напомнил принцу-регенту, что он в начале войны передал судьбу Сербии в руки царя, и что весь успех войны подвергается опасности, если сербское правительство откажет в нашем требовании.
28 июля царь принял меня в аудиенции, и после того, как я об'яснил ему положение вещей, он сказал, что вполне понимает значение помощи болгарской армии для успеха наших операций в Дарданеллах. Но он не может, однако, послать такой телеграммы принцу-регенту. Совершенно верно, что мы начали войну из-за Сербии, но Сербия была нашим союзником, и мы не очень хорошо с нею обращались. Мы, не спросившись ее, пожертвовали некоторыми ее очень важными интересами с целью удовлетворить Италию, а теперь мы собираемся отдать Румынии Банат. Отказ принца-регента, прибавил царь, поставил бы его в очень затруднительное положение.
Я ответил, что героизм Сербии вызывает наше беспрерывное восхищение, и что мы вполне ценим заслуги, оказанные ею в первые стадии войны, но что уже несколько месяцев она не предпринимает никаких серьезных действий. Союзники, с другой стороны, не переставали приносить огромные жертвы, и Сербия не может ожидать, чтобы [151] поступали так до бесконечности, не требуя жертв и с ее стороны. Как бы мы к ней хорошо ни относились, мы вполне вправе потребовать от нее уступку, которая бы уменьшила срок войны. Во время первой Балканской войны главным об'ектом ее притязаний был выход к Адриатическому морю, а не Македония, а сейчас ее честолюбие будет удовлетворено в такой мере, какой она никогда не ожидала. Более того, Македония принадлежит Сербии только с лета 1913 года, тогда как до этого она была признана болгарской областью царем Александром II в 1877 году и самой Сербией в 1912 г. Кроме того, мы просим у ней сделать лишь необходимое для ее собственного спасения, ибо, в случае присоединения Болгарии к центральным державам, ее собственное существование будет находиться под угрозой.
То, что я сказал, подействовало на царя, и он обещал пересмотреть вопрос, прибавив, что ему легче было бы действовать, если бы король Георг, президент Пуанкаре и итальянский король послали бы такие же телеграммы принцу-регенту. Сазонов, которому я передал содержание этого разговора, всецело присоединился к просьбе царя, которая затем и была принята. Сазонов заметил также, что он очень рад, что я говорил таким образом, потому что все симпатии царя были на стороне Сербии.
Ответ Сербии на заявление, сделанное ей всеми державами, носил характер компромисса. В принципе она принимала его, но представила ряд ограничений, которые сводили ее согласие на-нет, так как болгары соглашались только на всю бесспорную зону. Союзным договором, заключенным весной 1913 года, Греция и Сербия сговорились не уступать никаких областей к западу от Вардара. Греция, которая рада была избегнуть необходимости оказать помощь, которую она обещалась оказывать по договору, требовала выполнения этого пункта; хотя переговоры в Софии и в Белграде продолжались, каждый лишний день делал виды на будущее все безнадежнее и безнадежнее. Позиция России во время второй Балканской войны не была забыта в Софии, а после падения Варшавы и Ковно союзники, казалось, были обречены на неудачу. Король Фердинанд, все время интриговавший с центральными державами, не хотел связывать себя с терпящей поражение стороной, особенно, когда Германия обещала уплатить вдвое, чем давали союзники за ее помощь. Кроме того, наши предложения казались вообще туманными. Только абсолютная уверенность Болгарии в передаче ей бесспорной [152] зоны могла еще остановить ход событий, а в армии была популярна мысль об уплате старого долга Сербии.
О'Беирн, бывший моим советником посольства в Петрограде и погибший потом при поездке с лордом Китченером в Россию, был назначен послом в Софию, к несчастью, слишком поздно, чтобы исправить ошибки своего предшественника. В начале сентября он выразил мнение, что если Сербия отказывает нам в просьбах, она уступит нашим настояниям, — и, по-моему, он был прав. Я лично в нашей беседе с французским послом и с Сазоновым говорил почти в том же духе. Палеолог, напротив, возражал, что мы не можем говорить таким языком и наносить оскорбления союзнику. Ставки, на которые мы играли, были слишком высоки, чтобы чувства какого-либо правительства могли повлиять на нашу политику. Если бы мы только смогли заполучить Болгарию на нашу сторону, Румыния связала бы свою судьбу с нами осенью 1915 года. Судьба Турции была бы тогда решена, и весь ход войны был бы изменен. Естественно, пожалуй, что Сербия колебалась уступить казавшуюся ей национальной область, но другое дело, если бы союзные государства приказали ей это. Если бы они настояли на разрешении Болгарии занять бесспорную зону, сомнительно пошла ли бы она в последнюю минуту против нас, как бы далеко ни зашел царь Фердинанд в своих переговорах с центральными державами. Если бы мы это сделали раньше, она, конечно, не сделала бы этого. Сазонов делал все возможное при данных обстоятельствах, но он не был уполномочен сказать единственное слово, которое повернуло бы чашу весов в Белграде в другую сторону. Можно было бы внушить и царю, симпатии которого, конечно, были на стороне Сербии, чтобы он разрешил союзникам оказать на нее сильное давление в Белграде.
При том положении вещей, когда Болгария окончательно перешла на сторону центральных держав, а русская армия после долгого отступления была совершенно истощена, нечего было и ожидать выступления Румынии. Еще до сдачи Варшавы царь в аудиенции, о которой я рассказывал выше, заметил, что было бы ошибкой настаивать на ее выступлении раньше, чем русская армия будет в состоянии перейти в наступление. Союзники поэтому должны были удовольствоваться политическим соглашением и отложить срок начала активных действий Румынии до заключения военной конвенции. [153]