Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава XIII.

1914

Германская критика антантовской политики. — Желание России и Великобритании сохранить хорошие отношения с Германией. — Представление австрийского ультиматума в Белграде

В своей книге о войне покойный г. Бетман-Гольвег утверждает, что, присоединившись к Согласию, Англия поддержала Францию и Россию в их воинственных намерениях. Такое утверждение абсолютно не обосновано. [118]

Прежде всего Россия — я говорю только о ней — не желала войны и во все время затянувшегося балканского кризиса в 1912–1913 годах основным тоном всей ее политики было стремление к сохранению мира. При всех случайных ошибках со стороны правительства царь никогда не колебался оказать свое влияние в пользу мира, как только положение становилось сомнительным. Своей миролюбивой политикой и готовностью на всякие уступки для избежания ужасов войны он в 1913 году, как я уже показал в главе XI, дал повод думать, что Россия никогда не будет воевать, что, к несчастью, побудило Германию использовать положение. Во-вторых, утверждение, что британское правительство толкало Россию на авантюристическую политику, опровергается фактами. На деле происходило обратное. Никто более сэра Эдуарда Грея не работал в пользу сохранения европейского мира в течение этих двух критических лет; и тогда война была предотвращена только благодаря его неутомимым усилиям, его сдерживающему влиянию и рекомендуемой им в Петербурге и Вене умеренности. Только Германия достойна порицания: ее вооруженная политика с целью внушить свою волю всей Европе заставила Англию, Францию и Россию сговориться для защиты интересов каждой из стран. Не верно и то, что целью держав Согласия было окружить Германию железным кольцом. Заключая соглашение, чтобы предотвратить, по возможности, всякие взаимные недоразумения, Россия и Англия меньше всего действовали, исходя из враждебных отношений к Германии. Напротив, несколько раз они доказывали свое желание сохранить с нею дружеские отношения: Россия — заключением Потсдамского соглашения, а Англия — начав переговоры, имевшие целью улучшить англо-германские отношения. Я могу подтвердить все сказанное по этому поводу, передав те разговоры, которые я имел с царем между 1912 и 1914 годами по вопросу о международном положении.

23 февраля 1912 года я имел у царя аудиенцию, во время которой, сообщив ему, что главной целью недавнего визита лорда Хальдэна в Германию было установление лучших отношений между Лондоном и Берлином, я услышал выражение восторженной радости по поводу этого известия. Россия, — сказал он, — заключила с Германией соглашение, которое значительно улучшило их взаимные отношения; и в интересах мира всего мира не только естественно, но и необходимо, чтобы подобные же дружеские [119] отношения установились между Германией и Великобританией. Одни нации могут быть теснее связаны друг с другом, чем другие, но это не мешает им поддерживать хорошие отношения и с теми. Затем его величество заметил, что у него нет оснований не доверять Германии, исключая турецкий вопрос. Турецкая армия может выступить только либо против России, либо против одного из Балканских государств; поэтому Германия поступает не по-дружески, снабжая эту армию своими военными инструкторами. Благодаря этим инструкторам турецкая армия достигла высокой степени совершенства. Царь не раз запрашивал императора Вильгельма по этому поводу, но тот ни разу не дал ему удовлетворительного ответа.

В другой аудиенции, 14 апреля 1913 года, во время обсуждения вопроса о Скутари, царь сказал, что он знает о намерении Германии выступить сообща с Австрией, но что он не собирается воевать из-за дрянного албанского городишки. Поддерживая требования Балканских государств с настойчивостью, которая, как он опасается, причиняла иногда британскому правительству значительные затруднения, Россия исполняла свою историческую роль защитника этих государств. Он рад отметить, что кризис сблизил оба государства, и особенно благодарен сэру Эдуарду Грею за его услуги в пользу сохранения мира. В ответ на мое замечание, что, по мере своей возможности, поддерживая Россию, британское правительство в то же время хочет сохранить добрые и дружественные отношения с Германией, — царь сказал, что он это вполне понимает и желает того же. Он собирался в скором времени в Берлин на королевское бракосочетание и с удовольствием думал о предстоящей там встрече с английским королем. Во время этого визита, как и ранее в таких случаях, император Вильгельм будет, без сомнения, надоедать, ему всякого рода вопросами и предложениями. Он собирался терпеливо выслушать все, что скажет император, не отвечая, что он считал самым безопасным образом действий.

Вернувшись к вопросу о Балканской войне, царь сказал, что в случае предполагаемого занятия Константинополя болгарскими войсками Болгария намерена была предложить его России, как дар признательности за освобождение от турецкого ига. Он дал ей ясно понять, что Россия не может принять такого подарка, и рекомендовал ей отказаться от попытки занять его.

Затем разговор коснулся проекта о германской армии и мерах, принятых Францией, чтобы уравновесить новое [120] военное положение. Я спросил у царя, считает ли он, что материальное напряжение, вызванное этими мерами, так велико, что которое-нибудь из государств может потерять терпение и вызвать войну, и, если такая опасность существует, смогут ли державы сделать что-либо для предотвращения ее. Царь ответил, что в 1899 году он взял на себя инициативу созыва мирной конференции в Гааге, но его поступок был понят, как стремление ко всеобщему разоружению. Поэтому он не хочет повторить своего опыта и воздержится от всяких предложений и в данном случае. Он вполне понимает, чем ускорено предполагавшееся увеличение германской армии, но германское правительство должно было предусмотреть, что его пример обязывает и другие государства последовать ему. Германия, конечно, не затруднится выставить людей, но вопрос, сможет ли она выдержать растущие налоги. Россия, с другой стороны, может выставить неограниченное число людей и денег; и подобно тому, как британское правительство определило отношение сил британского и германского флота, как 16 к 10, он решил поддерживать то же численное отношение между русской и германской армиями. Невозможно предвидеть будущее, но необходимо заранее быть готовым к грядущей опасности.

Об Австрии царь говорил без горечи, но как о слабом месте для Германии и опасности для мира, потому что Германия обязалась поддерживать ее в ее балканской политике. Далее он выразил мнение, что распад Австрийской империи — вопрос только времени, и недалек день, когда мы увидим отдельные венгерское и богемское королевства. Южные славяне, вероятно, отойдут к Сербии, трансильванские румыны — к Румынии, а германские области Австрии присоединятся к Германии. Тогда некому будет вовлекать Германию в войну из-за Балкан, и это, по мнению его величества, послужит общему миру. Я осмелился заметить, что такая переделка карты Европы вряд ли обойдется без всеобщей войны.

В марте 1914 года «Новое Время» опубликовало целый ряд бесед о международном положении с русским государственным деятелем, в котором легко было узнать графа Витте. Эти беседы привлекли всеобщее внимание. Суть их сводилась к тому, что необходимым условием постоянного мира является перегруппировка держав. Граф Витте всегда считал, что главным рычагом русской иностранной политики является возможно более тесное соединение с Германией, и поэтому называл англо-русское согласие [121] ошибкой, связавшей России руки. Подобных же взглядов придерживалась и германская партия при дворе, противопоставляя материальную выгоду союза с Германией проблематической пользе соглашения с Англией. Даже очень расположенные к нам лица задавали себе вопрос о практическом смысле соглашения с государством, на активную поддержку которого нельзя рассчитывать в случае войны.

Поэтому меня не удивило, когда в аудиенции 3 апреля царь сам заговорил об англо-русских отношениях. Мы говорили о взглядах, выраженных графом Витте в нововременских статьях, и его величество высмеял мысль о перегруппировке держав. Как бы ни хотелось ему сохранить хорошие отношения с Германией, союз с ней был, по его словам, невозможен, помимо прочих причин, еще и потому, что Германия старалась занять такое положение в Константинополе, которое позволило бы ей запереть Россию в Черном море. Заметив, что международное положение при разделении Европы на два лагеря не очень предрасполагает к спокойствию, царь сказал: «Я бы очень хотел видеть тесную связь между Англией и Россией, вроде союза чисто оборонительного характера». На мое замечание, что в настоящее время это, как я опасаюсь, неосуществимо, царь указал, что во всяком случае можно было бы заключить какой-либо договор, вроде того, который существует между Англией и Францией. Хотя он и незнаком с подробностями этого договора, он думает, что, если он и не представляет собою настоящей военной конвенции с Францией, он все же оговаривает, как должно поступить каждое правительство при известных обстоятельствах. Я сказал, что ничего не знаю о нашем соглашении с Францией, но по чисто материальным причинам мы не сможем посылать войск для помощи русской армии. «Людей у меня более, чем достаточно, — ответил царь, — и такого рода помощь была бы бесполезна, но можно было бы с успехом заранее организовать сотрудничество британского и русского флота. Наше согласие, — продолжал его величество, — ограничено сейчас вопросом о Персии, я сильно склоняюсь к его расширению в виде ли договора, о котором я говорил, или в виде какого-нибудь акта, устанавливающего факт англо-русского сотрудничества в Европе».

В своем ответе я указал царю, что, как бы я лично ни приветствовал договор, скрепляющий англо-русское согласие, я все же спрашиваю себя, могла ли бы Англия оказать [122] России более существенные услуги, будучи ее союзником, чем оказала в 1913 году, будучи только ее другом. Несколько раз во время продолжительного балканского кризиса она сыграла роль посредника в Берлине и Вене. Благодаря ее дружескому вмешательству было достигнуто более или менее удовлетворительное решение по вопросу о сербском порте, а Австрия уступила Дибру и Дьякову, что способствовало разрешению самого важного вопроса о Скутари. Сомневаюсь, успели ли бы мы столько в Берлине и Вене, обратившись к ним как союзник России, а не как друг, который может превратиться в союзника в случае объявления Германией и Австрией войны России. Допуская, что этот аргумент имеет известную силу, царь, однако, сказал, что он предпочел бы придать англо-русскому согласию более определенный характер.

Недавно мне попалось на глаза следующее место из мемуаров адмирала Тирпица: «Во время посещения английским флотом Киля в конце июня 1914 г. британский посланник в Петербурге Бьюкенен объявил о заключении англо-русской морской конвенции». Это можно понять так, что мое заявление было сделано в противовес дружескому поступку британского правительства, выразившемуся в посылке эскадры в Киль. Если адмирал Тирпиц читал когда-нибудь пьесу Шеридана «Критик», он вспомнит, как начальник форта Тильбери прерывает свою дочь, которая всем рассказывает, что видела приближающуюся армаду, следующим замечанием: «Испанского флота ты видеть не можешь, его еще нету в виду». Точно так же я могу ответить, что я не объявлял о заключении англо-русской конвенции, потому что таковой никогда не существовало. Я могу далее сообщить адмиралу, что я даже никогда не вступал в переговоры с русским правительством о заключении морской конвенции, и что, если в дальнейшем Великобритания стала союзником России на суше и на море, это только благодаря нарушению Германией нейтралитета Бельгии.

Я привел предыдущие беседы, чтобы показать, насколько необосновано обвинение в шовинизме, выдвинутое многими высокопоставленными немцами как против России, так и против Англии. Ни разу царь не обмолвился ни одним словом, которое дало бы повод обвинить его в агрессивных намерениях против Германии. Напротив, он пользовался каждым удобным случаем, чтобы выразить свое искреннее желание жить с нею в хороших отношениях. Только, когда он убедился в ее хитрой политике [123] и в значении ее все растущих вооружений, он начал предпринимать шаги, чтобы обеспечить себя от возможных случайностей в будущем. Он увеличил численность войск действительной службы и настаивал на превращении англо-русского согласия в союз чисто оборонительного характера. С другой стороны, мое возражение на соблазнительное предложение царя является достаточным ответом тем, кто обвиняет британское правительство в поддержании воинственного настроения России. Не надо забывать, что Германия в 1913 году, сделала заем в 50.000.000 ф. стерл. на военные цели, и Россия в видах самозащиты должна была принять соответствующие меры. Я вспоминаю, как г. Делькассе, тогдашний посланник в Петербурге, говорил мне, что Германия никогда не решилась бы на такую сильную меру, если бы не имела в виду войны в близком будущем. Я передал эти слова в Лондон, но там на них не обратили внимания, потому что никто не считал Германию способной на такое преступное безумие. Общее мнение было таково, что, как писал мне один друг, «финансисты» не допустят войны. Германскому императору в то же время приписывалось желание прослыть в потомстве хранителем европейского мира. Взгляд немецких писателей на русские военные приготовления напоминает мне то, что писал несколько лет тому назад один остроумный француз: «Cet animal est bien méchant: quand on l'attaque il se défend!..{15}».

В главе IX я уже описал последнюю аудиенцию у царя перед началом войны. На ней мы разбирали исключительно вопросы о Персии, Тибете и Афганистане, где сталкивались русские и английские интересы. Царь ничего не говорил о Германии, но просил, чтобы переговоры об этих странах, ведшиеся между нашими двумя правительствами, были возможно скорее доведены до конца, так, чтобы, по замечанию царя, «он мог бы спокойно спать, не боясь разрыва англо-русского согласия».

Эта последняя аудиенция происходила 15 июня, после завтрака, который царь давал в Царском в честь адмирала Битти и офицеров первой боевой английской эскадры, только что прибывшей в Кронштадт с приветственным визитом. Царь и вообще все общество оказали им самый теплый прием, а городские и гражданские власти окружили [124] их настоящим русским гостеприимством. Царь посетил и осмотрел эскадру, состоявшую из «Льва», «Королевы Марии», «Принцессы» и «Новой Зеландии», и вместе с царицей и четырьмя дочерьми почтил своим присутствием завтрак, устроенный адмиралом Битти на борту своего флагманского корабля.

20 июля президент французской республики г. Пуанкаре прибыл с официальным визитом к русскому двору. Были обычные смотры, банкеты и тосты. Предметом частных разговоров царя и президента было, конечно, международное положение, не особенно прочное, но царь, хотя несколько и обеспокоенный, все еще верил в мирные намерения императора Вильгельма. 21-го у президента был прием иностранных дипломатов. В ожидании очереди приема сербский посол завел разговор со мной. Сильно волнуясь, он обратил мое внимание на угрожающую позицию Австрии и сказал, что Сербия накануне величайшего потрясения в ее истории. Г. Пуанкаре, которому я повторил сказанное мне г. Спалайковичем, упомянул об этом при приеме австрийского посла, но не получил удовлетворительного ответа. 23-го вечером президент выехал в обратное путешествие.

Со времени убийства эрцгерцога принца Фердинанда прошло несколько недель без всяких проявлений со стороны Австрии, и появилась надежда, что она отказалась от каких-либо карательных действий. Я даже получил отпуск и взял уже билеты для поездки в Англию. Сидя на следующее утро, 24 июля, в своем кабинете и размышляя о том, что я буду делать во время предстоящего отпуска, я был оторван от своих мыслей звонком телефона. «Кто у телефона?» спросил я. «Я, Сазонов, — был ответ, — Австрия предъявила в Белграде ультиматум в выражениях, грозящих войной. Будьте добры завтра к часу заехать во французское посольство, мне нужно поговорить с вами и с г. Палеологом». [125]

Дальше