Беспорядочная стрельба на пустынном берегу
С Мальты сняли осаду вскоре после операции «Факел», то есть высадки союзных войск в Северной Африке, но прошло еще некоторое время, прежде чем восстановилось полноценное снабжение. После того как 1-я армия и американские войска укрепили свои позиции, плавучая база «Мэйдстоун» и восьмая флотилия направились в Алжир. Немцы, однако, не собирались отказываться от борьбы за Северную Африку. Когда под давлением 8-й армии Африканский корпус Роммеля отошел с востока через Киренаику и Триполи к Тунису, немцы бросили все силы, которые смогли собрать, в Тунис, чтобы сдержать союзные [304] войска, наступающие с запада. В задачу же наших субмарин входило уничтожение поставок для отступающей армии Роммеля на востоке и тех группировок, которые силы коалиции пытались создать в Тунисе, к западу от линии фронта. Большая часть этого снаряжения поступала по воздуху, и, неся боевое дежурство на позиции, мы постоянно видели плотный поток транспортных самолетов. Но в то же время предпринимались противником и попытки доставки груза по морю. Вскоре после высадки союзных войск в Алжире наши субмарины вступили в какую-то черную полосу, и, хотя порой им удавалось топить суда, все-таки большей частью атаки заканчивались неудачно. Потери же противника на всем пути от Италии до Туниса оказывались вовсе не такими значительными, как раньше.
«Сафари» некоторое время оставалась на Мальте, туда же подошло и несколько кораблей первой флотилии, базировавшихся в Бейруте, в Ливане. А в это время боевые действия переместились на запад. Разумеется, это подкрепление приветствовалось от всей души, но особенно горячий прием получали те бутылки с запечатанными в них прелестями жизни, которые прибывали в составе этих подразделений. События развивались быстро, и скоро Центральное Средиземноморье уже перестало считаться личным охотничьим хозяйством наших субмарин. Начали подходить, присоединяясь к охоте, надводные суда. Штабы заметно увеличили численность, и, соответственно, эфир наполнился самыми разнообразными сигналами. В то время как одни штабные офицеры проводят значительную часть времени, посылая сигналы, другие штабные офицеры озабочены уменьшением количества сигналов; одним из [305] способов для достижения этого стал радиоперехват в эфире. Радисты задерживали сигналы на различных волнах, дешифровали их, выбирали те, которые нельзя было считать жизненно важными, а затем командование выносило порицание виновникам загрязнения эфира.
Субмарина «Турбулент» пришла на Мальту из Бейрута, и Симпсон послал ей сигнал, определяя маршрут. Существовала настоятельная необходимость направлять подходящие к острову подлодки по конкретному маршруту в соответствии с точным графиком, чтобы избежать ошибочных столкновений с дружественными силами — в воздухе, на море или под водой.
Перечислив необходимые параметры времени, расстояний и географических точек, Симпсон закончил такими словами:
— И везите побольше спиртного, чтобы можно было хорошо провести время.
Этот сигнал, к сожалению, перехватили, и Шримп получил выговор от главнокомандующего за фривольное использование эфира.
Совсем, впрочем, не растерявшись, он твердо стоял на своем и в ответ заявил примерно следующее:
— Сэр, осмелюсь доложить, что за все время моего командования десятой подводной флотилией я ни разу не видел таких многочисленных и сокрушительных потерь, как те, которые случились в течение последнего месяца. И этот факт совпал с тем, что запасы укрепляющих напитков в Лазаретто окончательно иссякли. События эти явно взаимосвязаны. Я уверен, что снять напряжение моих старших офицеров жизненно необходимо.
Разумеется, как всегда в военно-морском флоте, отношения между главнокомандующим и одним [306] из его ближайших подчиненных установились давно и были самыми сердечными. Однако в этом утверждении присутствовало нечто большее, чем просто добродушное подшучивание. К концу осады Мальта уже совсем выдохлась и обнищала, превратившись в отчаянно тоскливое место. А люди, испытывающие значительные перегрузки, не слишком быстро отдыхают и восстанавливают силы и работоспособность, если давит полная безысходность. В подобной обстановке они быстро утомляются и изнашиваются. А утомленный командир имеет замедленную реакцию. И может упустить ту самую секунду, которая и перевешивает чашу весов в сторону успеха или поражения. Подводники не пьют спиртного в море, кроме разве что маленькой стопки; и если офицер-подводник начинает набираться на берегу, это верный признак нервной перегрузки. Не утверждаю, что алкоголь был необходим всем в гавани. Лично я переходил исключительно на чай и переставал курить за тридцать шесть часов до выхода на боевое патрулирование, чтобы иметь полную уверенность в том, что и ночное видение, и реакция меня не подведут. Но большинство из нас нуждались в чем-то, что могло помочь нам расслабиться по возвращении из боевого похода. Алкоголь хорошо справлялся с этой задачей. Конечно, годились и другие средства, но они оказывались или недостижимыми, или нетранспортабельными.
Воздушные налеты прекратились. Стремительно возросшая численность наших истребителей заставила врага на некоторое время решить, что применение бомбардировщиков невыгодно, и поэтому перейти на налеты истребителей-бомбардировщиков. Их можно было встретить, проходя по [307] очищенному от мин каналу, вернее, очищенному лишь на поверхности воды, поскольку имеющиеся ресурсы все еще не позволяли нам совершать тщательную подводную проверку, и погружение оставалось сопряжено с большим риском. Однажды, выходя в море, мы наткнулись на мину неподалеку от мола; к счастью, беды не случилось, и сопровождающий нас минный тральщик уничтожил одно из покушавшихся на нас чудовищ. Когда мы огибали восточную оконечность острова, я заметил низко идущий на нас из-за скал истребитель. Остин, наш сигнальщик, остался рядом со мной наверху, чтобы помочь справиться со спаренными противовоздушными пулеметами «Виккерс-303». Это вооружение нельзя было назвать слишком грозным, а тем более смертельным, но даже оно приносило огромную пользу. Самолет шел низко, поливая все вокруг орудийным огнем, к счастью, совсем не прицельным, и, когда он пролетал у нас за кормой, всего лишь в нескольких ярдах, я дал очередь из пулемета. На таком расстоянии промахнуться было просто невозможно, и я прекратил огонь, чтобы понаблюдать за падением истребителя. Это оказалось совершенной глупостью — мне, разумеется, следовало опустошить обойму. Несколько пулеметных очередей не принесли результата, и, слегка покачиваясь, противник улетел. Однако второго захода уже не последовало.
Рождество 1942 года мы встретили в заливе Хаммамет, и оно оказалось уже третьим, которое я отпраздновал на позиции. Мы устроили так называемую особую вечеринку в шлюпках, предназначенную специально для смельчаков, суть которой заключалась в том, чтобы добраться от субмарины до берега в опасных водах и вернуться [308] обратно. В их задачу входило взорвать железную дорогу поблизости от Хаммамета. В нашем распоряжении оставались всего лишь две ночи до того, как новолуние сделает операцию невозможной. Но получилось так, что и в эти ночи погода не благоприятствовала прогулкам на веслах, и операция не состоялась.
Это оказалось во благо, так как неведомые нам силы в Алжире и на Среднем Востоке вели в радиоэфире живую дискуссию, стоит взрывать железную дорогу или нет.
Нам пришлось утешиться уничтожением морских поставок Роммелю. Его армию держали на голодном пайке, так как немного судов, и малых и больших, смогли бы рискнуть и направиться на восток. «Сафари» удалось уничтожить одно судно из последнего крупного конвоя, который попытался пройти в Триполи. Я думаю, что это был смелый и хорошо вооруженный танкер, рискнувший доставить горючее непосредственно к пустынному берегу. Сейчас попадались только мелкие суденышки, хотя во второй день мы заметили одно довольно внушительное судно, но не смогли подойти к нему на необходимое для атаки расстояние. Воздушный эскорт, сопровождавший нашу потенциальную жертву, не позволил нам и носа высунуть из воды.
Судно ушло за горизонт в направлении острова Суза, но скоро именно в том районе мы услышали сильный взрыв и сочли вполне возможным, что оно подорвалось на мине. Долго ждать очередной жертвы нам не пришлось, так как сразу два судна появились почти одновременно с разных направлений, как будто специально стараясь пройти поближе к нам, примерно в трех милях от небольшого городка Хаммамет. На север двигался [309] очень потрепанный буксир в сопровождении такого же потрепанного минного тральщика. А в южном направлении шла тяжело груженная вспомогательная шхуна. Суда, идущие на север, направлялись домой, поэтому я решил, что сначала лучше напасть на шхуну, идущую на задание. Едва буксир и траулер прошли, мы поднялись на поверхность и открыли огонь по шхуне. Потребовалось всего лишь несколько выстрелов по ее грузу — это оказалось горючее. Ее команде едва хватило времени, чтобы прыгнуть в шлюпки. Минный тральщик очень бойко развернулся, намереваясь вступить с нами в бой, и я уже предвкушал серьезное развитие событий.
Однако я знал, что сразу за линией горизонта находится торпедный катер, а «Юнкерс-88», который патрулировал акваторию в направлении открытого моря, направился к нам, явно привлеченный дымом и огнем. Делать было нечего, оставалось только погрузиться и отойти на безопасное расстояние, что оказалось мудрой предосторожностью, так как сразу два торпедных катера быстро примчались, чтобы атаковать нас. А глубокое море манило и сулило безопасность.
В тот вечер мы получили сообщение от нашей заботливой радиостанции с рекомендацией держаться по крайней мере в 20 милях от берега. Поступили сведения, что на нас собирались открыть охоту. Наш командующий подводным флотом всегда искренне заботился, стараясь предупредить своих подопечных. Оглядываясь назад, я с раскаянием понимаю, что вовсе не всегда мы отдавали должное его стараниям. Обычно мы и сами очень хорошо знали об охоте, которую, как правило, сами и провоцировали, и подобно ребенку, стремящемуся к самостоятельности, считали, [310] что вполне можем сами о себе позаботиться и не нуждаемся в опеке. В то время я еще не знал, как он волновался за своих детей; я почувствовал это позже, когда сам стал командовать подводным флотом. Всегда можно было почувствовать, где найдется цель — обычно она появлялась там, где активно нагнеталась обстановка. А если вы уходили оттуда, то прекрасная цель обязательно должна была там оказаться после вашего ухода. В этом случае должен был пройти еще целый день, прежде чем вам выпадала возможность вернуться к работе. Так получилось, например, когда нас послали выполнять одно из тех поручений, которые часто давали субмаринам, — исследовать акваторию у берегов острова Пантеллерия в поисках летчика, которого, как надеялись, еще можно было спасти.
Когда мы возвратились, у берега нас встретил шквал дождя, и в нем мы разглядели судно. Еще не поняв, что оно собой представляет, бросились в атаку. К счастью, вскоре дождь немного стих, и мы смогли рассмотреть небольшой танкер. Поднявшись на поверхность, сразу открыли огонь. Мы едва успели сделать шесть выстрелов, как примерно в четырех милях от нас показался «Юнкерс-88», патрулирующий акваторию. Я надеялся, что он не увидит нас у береговой черты в тени песчаных дюн, но в его присутствии необходимо было прекратить огонь и затаиться. Я отправил вниз орудийный расчет на тот случай, если придется срочно погружаться. После того как самолет пролетел, мы вновь открыли огонь по танкеру и в итоге загнали его на мель, где изрешетили снарядами. У нас на субмарине появился новый орудийный наводчик, и мне не терпелось посмотреть, как он работает. Оказалось, что он не [311] только хорошо обучен, но и обладает природной меткостью. Соответственно возросла боеспособность «Сафари», а значит, и моя уверенность в борьбе с вооруженным противником. Его предшественники, конечно, были замечательными людьми и приобрели огромный опыт боевых походов, но обучение и тренировка, конечно, незаменимы.
На следующий день нам пришлось решать, атаковать ли вновь появившуюся, еще не виданную прежде цель: на берегу, растянувшись длинной чередой, показался караван верблюдов. Видимо, у бедного генерала Роммеля дела с транспортом обстояли действительно неважно. Стрелять в животных казалось невыносимо отвратительно, и, хотя такая щепетильность не приветствуется на войне и не может служить определяющим фактором, инспекция наших боеприпасов показала, что мы не можем позволить себе тратить снаряды на такую мелкую цель. Тем временем противник оказал нам огромную честь, собрав вокруг нас не менее пяти торпедных катеров. Если можно было бы пустить в дело бесконтактные торпеды, то мы смогли бы дать им отпор, но в реальных обстоятельствах они имели возможность атаковать нас беспрепятственно. Поэтому нам оставалось только улизнуть в район Хаммамета.
Следующий день прошел спокойно, но к вечеру, когда уже стало смеркаться, на севере показалось небольшое судно; оно приближалось. Погрузившись, мы подошли ближе, но, прежде чем я смог разглядеть что-то, кроме того, что это военный корабль, видимость в объективе перископа совсем упала. Мы поднялись и обошли его, став так, чтобы видеть мачты на фоне заходящего солнца. Нам хотелось разделаться с жертвой поскорее — ведь вокруг было много торпедных [312] катеров. Прежде чем открыть огонь, нам удалось подойти незамеченными на 500 ярдов по правому борту. Команда корабля не успела пустить в ход орудия, как в его борт уже полетели снаряды. Почти немедленно в воде оказалась шлюпка, и, увидев, что люди начали прыгать за борт, мы прекратили огонь. Но, как выяснилось, ненадолго: кое-кто из команды остался на борту, и я заметил, что в дело готовится вступить носовое орудие. Однако стоило нам снова открыть огонь, как смельчаки оставили всякие попытки обороны и тоже прыгнули за борт.
Корабль проявил удивительную стойкость, отказываясь и гореть и тонуть. Потратив сорок один снаряд, мы прекратили огонь. Ответного огня бояться уже не стоило, так как от орудий остались одни обломки, да и сам корабль представлял собой сплошные развалины. Оказалось, что это был один из новейших итальянских магнитных минных тральщиков с командой из двадцати четырех человек, вдобавок перевозящий пятнадцать пассажиров, тоже военных. Многие из них оказались в воде, и, хотя до Хаммамета оставалось всего две мили, доплыть казалось невозможно. Поэтому, в то время как дозорные напрягали зрение, стараясь рассмотреть в бинокли вражеские катера, которые наверняка не заставят долго себя ждать, мы принялись вылавливать из черной, зеркально-спокойной ночной воды людей, лишь однажды сделав паузу, чтобы пустить торпеду в развалины судна и тем ускорить его конец. Наконец оно массой обломков пошло ко дну, а мы повернули на север и по поверхности отправились своей дорогой.
Наши пленные оказались достаточно странной компанией. Четверо из них были ранены, причем [313] серьезно, но все они имели одно общее качество — отчаянную ненависть к свои хозяевам, то есть к нам. Они признались, что немцы предупреждали их, будто лучше сразу застрелиться, чем попасть в руки жестоких англичан, и некоторые, кажется, действительно ожидали, что их убьют.
Я спросил командира тральщика, носившего звание лейтенанта военно-морского резерва, когда, по его мнению, закончится эта совсем бессмысленная для Италии война.
Он ответил:
— Для меня — сегодня, для Италии — завтра.
Ронни Ворд, наш первый помощник, отобрал у него пистолет. Это оказалась «беретта», совсем маленькая, и я поинтересовался, для чего годится такая крошечная игрушка. Насколько я понял ответ, смысл обладания ею заключался в возможности воодушевлять команду. [314]
Потом я отправился осматривать раненых, лежавших на корме под присмотром старшины Стокера. Один оказался ранен в бедро: 3-дюймовый снаряд задел его, оторвав большой кусок мяса. Невозможно было представить себе, как он умудрился взобраться на корпус лодки и пролезть сквозь люк боевой рубки. Один из наших уже успел смастерить для него жгут из пенькового каната и большого гаечного ключа. Я высказал предположение, что сооружение может оказаться излишне громоздким, а нечто меньшее даст возможность крови лучше циркулировать. Автор посмотрел на свою работу с сомнением.
— Во всяком случае, — ответил он, — это не даст ему превращать мою палубу в кровавое месиво.
Компания состояла из армейских артиллеристов, электриков, механиков и матросов. Пока продолжался период возбуждения и разговоров, неизбежный после спасения от гибели, мы успели почерпнуть немало интересной информации, касающейся итальянских магнитных минных тральщиков и особенностей их работы. Эти сведения могли когда-нибудь пригодиться нашим минерам и саперам. Но даже для нашей гостеприимной субмарины компания оказалась слишком большой, и поэтому мы поспешили к Мальте, чтобы отделаться от пленных. Я вовсе не был уверен, что и на Мальте их примут с распростертыми объятиями, поскольку, хотя Мальта и была уже освобождена, места для размещения пленных не хватало, да и пища не радовала изобилием.
На базу мы вернулись на следующий день, заправились топливом и боеприпасами, а вечером опять вышли в море. Вернулась субмарина «Турбулент», и было очень приятно снова встретить [315] Тибби Линтона, моего старого товарища по патрулям в Средиземном море и, больше того, друга юности и однокашника. Он привез спиртное, а именно о виски с содовой я и мечтал уже долгое время.
Рождество застало нас возле Триполи, но подводное братство строго блюло праздник. В этих местах недалеко от берега проходила железная дорога, и мы видели, как время от времени над песчаными дюнами поднимался дымок паровоза. Нам хотелось развеять скуку, немного постреляв по поездам. Занятие это получило популярность среди командиров подлодок. Но мне оно всегда казалась достаточно экстравагантным способом расходования боеприпасов; для того чтобы полностью разбить поезд, потребовалось бы очень много снарядов, а маленькая шхуна всегда сможет перевезти больше снаряжения, чем товарный состав.
На итальянском побережье железные дороги часто проходили очень близко к берегу, ныряя в туннели, пробитые сквозь скалы, и классическим способом борьбы с ними стала отправка по ночам шлюпок, перевозящих специальную лодочную бригаду. Обычно они размещали взрывчатку прямо в туннелях, для того чтобы поезд взорвался именно там и на какое-то время заблокировал железнодорожный путь. Но итальянцам это не понравилось, и они выставили вдоль берега охрану у железных дорог, ограничив наши вылазки движением только в одну сторону, так что нам поневоле пришлось прекратить подобную практику. Но надо сказать, что число людей, охранявших итальянские железные дороги, казалось чудовищно огромным.
Конечно, субмарины обстреливали поезда и мосты, но хотя они и достигали некоторого успеха, [316] все равно снаряд мог нанести очень незначительный вред каменным конструкциям. Мне такая трата снарядов всегда казалась слишком убыточной, и я предпочитал приберегать силы для морских судов.
Но именно в этот поход мы снарядились на Мальте очень основательно; в самой субмарине приходилось постоянно ходить по боеприпасам, и их расход способствовал бы определенному увеличению комфорта. На выходе с базы все проходы между койками были заставлены ящиками с консервами и другими припасами, занимая и без того малое жизненное пространство, поэтому дорогу себе приходилось в буквальном смысле «проедать».
И все-таки, несмотря на упорные усилия, мы так и не смогли найти место, где железнодорожные пути не были бы защищены песчаными дюнами, и Рождество принесло одни разочарования, хотя блюда из волокнистой свинины, ознаменовавшие собой конец свинофермы в Лазаретто, получили высокую оценку и немного скрасили праздник.
«День подарков» также не принес удовлетворения, а если говорить точнее, огорчил еще больше. Мало того что мы не увидели ни одной цели, пришли пять торпедных катеров и очень нас напугали. Если субмарина попадает в прибрежный патруль лунной ночью, а вокруг нее крутятся пять вражеских торпедных катеров, то ей уже не приходится ждать ничего хорошего. Они видят вас так же хорошо, как вы видите их. Поэтому нам пришлось срочно ретироваться в море, подальше от берега.
Вернулись мы уже перед рассветом и перехватили большую шхуну, везущую горючее. Всего [317] четыре выстрела из орудия, и она взлетела на воздух в красочном сиянии, которое, как ни странно, не заметили два высоко пролетавших самолета: во всяком случае, они нас не потревожили. Мы стали вытаскивать из воды выживших моряков, но едва успели забрать к себе двоих, как появился гидросамолет, и нам пришлось погрузиться и уйти. Эти двое пленных были уверены в том, что их расстреляют. Становилось ясно, что немцы, и не без основания, начинали сомневаться в энтузиазме своих итальянских союзников и пытались их стимулировать небылицами о зверствах британских войск. Вскоре пленные успокоились и принялись старательно и с видимым удовольствием работать на субмарине, а когда пришло время, как и все подводники, приняли боевое крещение бомбежкой, правда, от своих же соотечественников.
Самым разговорчивым и красноречивым пленным, выловленным из воды одним из наших подводников, стал некий Вилли Воп, пилот германских военно-воздушных сил. Его самолет упал в море, и его, тонущего, спасли итальянские моряки, направлявшиеся домой. В ту же ночь этот транспорт, несший на борту пару крупнокалиберных пушек, повстречал Джона Бромиджа на субмарине «Сахиб». Джон потопил его наилучшим образом. Команда судна так удивилась, что открыла огонь из единственной пушки, которую догадалась пустить в дело, правда не в ту сторону.
Среди выживших моряков, подобранных лодкой «Сахиб», и оказался Вилли Воп, который в течение двадцати четырех часов умудрился покататься на самолете, пароходе и субмарине, во время пересадок принимая морские ванны. График движения германских военно-транспортных самолетов, [318] который у него обнаружился, также выдержал испытание водой и был передан в штаб ВВС на Мальте. Это помогло нашим истребителям перехватить ряд самолетов немецкой воздушно-транспортной авиации, прежде чем его руководство успело изменить и сам график, и маршруты.
Рождественские праздники закончились, все снова пришло в движение, и на сцене появилась вооруженная яхта, без сомнения судно-ловушка. Мы уже приготовились всплыть и наброситься на нее, как в мгновение ока появилась авиация противника, и в изменившейся ситуации нам пришлось занять значительно менее воинственную позицию. Вспомогательные противолодочные суда имели серьезный недостаток: они оказались недоступны торпедам. Все то время, пока мы держались под водой, шхуна имела полную возможность нас разбить. А у нас не было иного выбора, кроме как тихонько уползти в сторону.
В полдень мы получили сигнал с приказом перехватить пароход, который должен пройти примерно в 10 милях от нас. Но пароход так и не появился, зато мы наблюдали, как вдоль берега, именно в том месте, откуда мы только что ушли, движется солидная трехмачтовая шхуна. Она явно направлялась в Триполи, и, когда после выяснения обстоятельств стало ясно, что наш пароход ушел в другом направлении, мы всплыли и на полной скорости бросились наперехват.
Небо закрывали облака — очень неприятная ситуация в этих водах для работы на поверхности, и вскоре случилось то, что должно было случиться. Из-за облака вылетел итальянский самолет «капрони» и засек нас еще до того, как мы успели уйти на глубину. Прежде чем полетели глубинные бомбы, субмарина оказалась защищенной [319] толстым слоем воды, но прошло еще целых два часа, пока самолет потерял к нам интерес и мы смогли продолжить свою погоню.
Вскоре нам пришлось изменить нашу достаточно амбициозную программу; «Сафари» явно становилась непопулярной в этих местах, и на нас организовали охоту, в самую гущу которой мы и попали.
Мы опять почувствовали себя дичью.
Уже стемнело, а наша субмарина снова оказалась слишком близко к берегу. Мы прекрасно видели светящийся выхлоп низко летающих самолетов, а они, в свою очередь, подавали сигналы надводным кораблям, которые подошли, чтобы помочь в поисках. Самым неприятным оказалось то, что они непрерывно запускали ракеты, озарявшие море, словно осветительные снаряды, [320] хотя, скорее всего, эта иллюминация казалась нам куда более опасной, чем была на самом деле.
В тот день, гоняясь за несуществующим пароходом, мы в значительной степени разрядили аккумуляторную батарею, а теперь сидели под водой и не могли всплыть. Мне вовсе не нравилась перспектива всю ночь торчать на глубине и встретить новый день с разряженной батареей. Так что главной задачей оставалось отойти подальше от берега, до того как поднимется луна.
Мы едва тащились на дизелях, чтобы избежать слишком красноречивого следа на воде, пытаясь разнюхать путь в открытое море. К счастью, по сигналам ракет можно было определить, где находятся надводные корабли, но каждый раз, когда приближался светящийся хвост самолета, сразу возникало страшное подозрение, что он выпустит ракету прямо над нами и осветит субмарину во всей ее наготе. Мы пережили напряженные и нервные пятьдесят минут, но стоило взойти луне, как охота начала отставать, мы смогли увеличить скорость, и уже примерно через час спокойно заряжали батарею. И только после того, как она уже вернулась к жизни, вражеский самолет внезапно спикировал и снова загнал нас на глубину, причем надолго.
На рассвете мы подходили к маленькому порту Цуара с предвкушением серьезного дела, поскольку уже издалека заметили возле берега дым парохода. Дым воплотился в военный корабль и, ближе к берегу от него, движущуюся к дому шхуну в сопровождении воздушного эскорта. Мы поняли, что их нам достать не удастся, и не стали начинать преследования.
Но вот показались еще дымы, и через некоторое время над горизонтом возникли мачты и мостик [321] какого-то парохода. Наконец-то появилась цель, пусть и не очень роскошная. Пароход казался потрепанным и, судя по медленному ходу, нуждался в ремонте. Его эскортировал сторожевой корабль «Кротон», круживший вокруг нас самым неприятным образом на расстоянии примерно 300 ярдов. Благодаря хорошей ряби на воде мне удалось внимательно рассмотреть эскорт в перископ, и я с облегчением понял, что описываемые им круги были совершенно произвольными, ни орудие, ни бомбосбрасыватели глубинных бомб в готовность не приведены, да и признаков жизни на верхней палубе не заметно нигде, кроме как на мостике. Однако казалось разумным предположить, что гидроакустическая аппаратура на корабле работает, и поэтому нам необходимо сохранять осторожность.
Сам подопечный, однако, упорно держался ближе к берегу и этим не давал шанса атаковать с этой стороны, поскольку не уходил далеко от отмелей. Эскортный корабль пошел свой дорогой, но дело уже было сделано, и атака задержана. Прежде чем мы получили шанс атаковать нашу жертву, она сделала изящный разворот в сторону порта и зашла в Цуару. Эскорт не последовал за ней, а начал патрулировать возле порта. Создались благоприятные условия для торпед, и я решил попробовать обстрелять судно на небольшой глубине.
Если раньше собратья-подводники стремились довести себя до состояния полного изнеможения и разочарования, они обычно готовили атаку на эскортный корабль, патрулирующий недалеко от берега в обе стороны по одному и тому же маршруту. В мои честолюбивые планы всегда входило все-таки осуществить подобную атаку, и, хотя [322] мне уже пришла пора умнеть, я все-таки снова ввязался в это дело.
Экипаж был в постоянном напряжении, и перед выпуском торпед всегда наша цель резко меняла курс, и нам приходилось возвращаться к тому, с чего начали.
Наконец создалось впечатление, что еще немного, и у нас все получится. Сторожевик застопорил ход, и я смог хорошо разглядеть на мостике вахтенного офицера, пытавшегося биноклем освежить свой горящий лоб, — самая изысканная картина похмелья.
«Сафари» начала медленно разворачиваться, чтобы прицелиться, так как мы находились к цели кормой.
Когда оставалось повернуться всего лишь на 30 градусов, на мостик вышел командир, вахтенный офицер резко поднял голову, под кормой корабля возник бурун, корабль резко развернулся и пошел прямиком в Цуару.
Делать было нечего, оставалось только ждать, пока снова появится эскортируемое судно, и остаток дня мы провели на подступах к Цуаре, разделяя территорию с двумя самолетами противника, к которым присоединилась еще и парочка торпедных катеров. В конце концов мы решили, что разумнее будет немного отойти в сторону.
Ближе к вечеру дым и активность самолетов над Цуарой подсказали, что наш приятель уходит на запад. Лунная ночь, мелководье и опека нашей цели и с воздуха, и с моря вовсе не служили рекомендацией к немедленной атаке; поэтому я решил, что разумнее будет последить за судном ночью, а на рассвете погрузиться впереди него.
Соответственно, мы прошли вперед и всю ночь пытались не выпускать цель из поля зрения. Мы [323] потеряли ее недалеко от острова Йерба, но рано утром вновь увидели, а на рассвете погрузились. Поначалу мы ничего не могли различить в перископ, и прошло целых сорок тревожных минут, пока, наконец, появилось то, что мы так искали.
Я начинал чувствовать полное недоумение и растерянность, не говоря уже о волнении, поскольку корабль уже должен бы был появиться, но в перископе до сих пор так ничего и не прояснялось. Становилось понятно, что случилось что-то непредвиденное. И только когда стало совсем светло, я вновь увидел свою цель; она зашла очень далеко в сторону, совсем оторвавшись от нас, и стало ясно, что если мы хотим перехватить ее, то должны спешить изо всех сил.
Конечно, сейчас было не время экономить электроэнергию, и следующие полтора часа мы провели на курсе перехвата. Эскортный корабль, с которым мы играли за день до этого, почему-то вдруг развернулся, и мы остались всего лишь перед завесой из четырех торпедных катеров и двумя самолетами «Юнкерс-88» — с ними мы и имели возможность сразиться.
В своей попытке ускорить события я недооценил возможности торпедных катеров и на небольшом расстоянии от них развил слишком высокую скорость. Все шло хорошо, и сейчас мы находились уже в идеальной позиции. Субмарина стояла между двумя катерами, и оставалось только ждать, пока цель пройдет три четверти мили, чтобы с расстояния 600 ярдов нанести безошибочный выстрел.
Внезапно, как показалось, жертва очень резко изменила курс. Единственным выходом для нас оставалось быстро развернуться и нанести удар издалека, надеясь на удачу. Мы примерно знали [324] скорость корабля — мы высчитывали ее всю ночь, — но уверенность в успешности атаки оставалась слабой, даже когда я послал торпеды с расстояния 4000 ярдов в ее кормовую часть. Больше того, в то время, как мы стреляли, над нами пролетал «Юнкерс-88», и, прежде чем мы смогли замести следы, он сбросил целую серию глубинных бомб, взрывы которых разбили нам несколько ламп и достаточно сильно нас встряхнули.
Я был почти уверен, что самолет предупредит судно, чтобы оно ушло от торпеды, которая должна была достичь цели только через три минуты. Однако оказалось, что наш друг-летчик слишком занят нами и вовсе не позаботился предупредить своего подопечного. К моему огромному удивлению, мы услышали взрыв торпеды, как раз когда заканчивалось время ее хода. Однако это вполне мог оказаться взрыв глубинной бомбы. Двадцать минут спустя мы отважились подняться на поверхность и выяснить ситуацию. К своему огромному удовлетворению, мы увидели пароход тонущим — корма его уже оказалась глубоко в воде. Пока я наблюдал, нос оказался уже выше трубы, а вскоре судно скользнуло под воду целиком. Конечно, в удаче этого залпа огромную роль сыграло везение, но, с другой стороны, мы эту удачу заслужили. Мы начали атаку двадцать семь с половиной часов назад: эта атака оказалась самой длинной из всех, которые я предпринимал.
Пришло время возвращаться, и на следующее утро мы вошли в бухту Лазаретто и пошли по ней. Если измерять пять потопленных нами судов в тоннах водоизмещения, то цифра может показаться не слишком большой, но нельзя оценивать боевой поход только этими потопленными тоннами. На два или три дня, до тех пор пока противник [325] не сумел собрать солидные противолодочные силы, все судоходство в районе нашего действия прекратилось. Немцам пришлось потратить на погоню за нами массу горючего и сил, они оказались вынуждены даже одну-единственную шхуну обеспечить и морским и воздушным эскортом, а кроме того, немало бензина, ожидаемого Роммелём, ушло на освещение Средиземного моря и дымовую завесу над ним.
Когда мы вернулись, мне сказали, что нас ожидает поход в Алжир, поскольку в течение трех дней мы должны присоединиться к своей родной флотилии. Известие было встречено с энтузиазмом; сведения о злачных местах этого города уже дошли до ушей подводников. Я дал волю своей команде и, поскольку Мальта уже не страдала от сухого закона, предложил, чтобы вахта левого борта отправилась в загул в эту ночь, а вахта правого борта — в следующую. Но в третью ночь все должны быть на месте абсолютно трезвыми, поскольку выходить в море нам предстояло на следующий день. Эта команда оказалась выполненной со всей пунктуальностью. Прощальную вечеринку мы устроили в кают-компании «Сафари» в первый же вечер по прибытии в порт. Она продолжалась долго, а когда закончилась, я неожиданно обнаружил, что добраться до берега по узким мосткам, соединяющим субмарины, далеко не просто. Упасть оттуда — дело нешуточное; после бурно проведенной ночи, бывало, люди пробовали это делать и в результате получали серьезные ранения и даже погибали. Я попросил дежурного натянуть еще один страховочный канат, а тем временем остался в кают-компании, чтобы немного посплетничать с замешкавшимся гостем. Через некоторое время поступило [326] сообщение, что все готово к переправе на берег. Я взобрался на первую планку и понял, что дежурный оценил мои возможности сохранять равновесие еще ниже, чем я сам: целая густая сеть канатов оказалась натянутой с каждой стороны трапа. Торжественно и медленно, концентрируя стеклянный взор на светящемся окне Лазаретто, я совершил переход под сочувствующими взглядами моряков. Если рассматривать этот случай отвлеченно, то по всем стандартам он подходит под самое грубое нарушение дисциплины. Но в военное время дисциплина не рассматривалась у нас как нечто застывшее, мы уже слишком хорошо знали друг друга.
Мне очень понравилось пребывание на Мальте, или, по крайней мере, походы с Мальты. Но и покидал я ее без особого сожаления. К этому времени я оказался намного старше всех своих товарищей-подводников: между возрастом двадцать с небольшим и тридцать пять лет лежит глубокая пропасть. А небольшой штабной состав флотилии был постоянно слишком занят, чтобы стать приятной компанией. Обломку старшего поколения офицеров-подводников было очень одиноко в гавани, и я уже устал от бесконечных прогулок наедине с собой по полям и террасам острова. Поэтому боевые походы казались мне средством развеять скуку.
2 января 1943 года, исполненные приятных ожиданий, мы попрощались с десятой подводной флотилией. Считалось честью служить в ней, пусть даже всего лишь квартирантом. Прощаясь с Симпсоном, я заметил, как поседели его волосы с тех пор, как три года назад он служил командиром старого «Циклопа» в Гарвиче. Ведь именно на его плечи лег огромный груз забот. [327]