Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 11.

«Сафари» открывает счет

Шел июль 1942 года. Именно в это время «Сафари» впервые получила возможность действовать. Районом нашего патрулирования стало восточное побережье острова Сардиния. Участок казался не слишком укрепленным и защищенным, за исключением острова Маддалена на севере и порта Кальяри на юге. Поскольку мы еще не акклиматизировались как следует, я решил не начинать бегать, не [220] научившись по-настоящему ходить, и в качестве места действия выбрал залив Орозеи, на полпути между этими двумя точками на карте. Большей частью море оказалось глубоким почти до самого берега, и именно невдалеке от берега мы надеялись найти наши цели. Итальянцы не отваживались выходить в открытое море и большей частью в своих передвижениях надеялись на прибрежные воды. Небольшие каботажные суда перевозили главным образом бензин и боеприпасы; они держались недалеко от берега, затем пересекали участок открытого моря по направлению к побережью Северной Африки у мыса Бон в Тунисе, а затем вдоль пустынного берега шли на восток, где старались подойти как можно ближе к территории, оккупированной армией Роммеля.

Воскресным днем, когда команда возносила молитву, нам попалась первая жертва. Божественную службу пришлось прервать самым бесцеремонным образом, все заняли свои боевые места, и субмарина пошла в атаку. Жертвой оказался старомодный пароходик, к тому же без сопровождения, если не считать летающий над ним гидросамолет. Для большинства из нас эта атака стала первой, помимо неудачных попыток напасть на два крейсера и подлодку во время прикрытия последнего конвоя на Мальту.

На практике погружение очень мало отличалось от обычного учебного, поскольку каждый, как всегда, занимался своим делом. Значительная часть экипажа во время погружения должна была контролировать поведение субмарины; это занятие всегда идет по одному плану — и в учебных, и в боевых условиях. Разница заключается только в уровне внутреннего напряжения людей. Основное же отличие состоит в цене ошибки, даже [221] самой маленькой. Именно поэтому на субмаринах мы никогда не использовали термин «Быстрое погружение», говорили просто «Погружение», чтобы подчеркнуть, что и в боевых, и в учебных условиях все находится под контролем на случай нештатной ситуации. Когда все уже предусмотрено и вы застрахованы от непредвиденных опасных маневров, можете погрузить лодку, задействовав при этом примерно одну треть экипажа; это называется пробным погружением. Если придется открывать артиллерийский огонь, то в этом случае около трети экипажа придется отозвать с постов, чтобы собрать орудийные расчеты. Торпедные аппараты, например, в таком случае будут управляться уменьшенным составом. Матросы торпедного и машинного отсеков переводятся на обслуживание орудий, и таким образом, при необходимости использовать орудия, все оказываются чрезвычайно загружены работой.

Нам не удалось подойти на расстояние, достаточное для торпедного удара, поэтому мне представилась возможность применить свою теорию по поводу эффективности использования орудий во время плавания в Средиземном море, несмотря на активность воздушных дозоров, контролирующих самые оживленные маршруты. Воздушные дозоры, разумеется, ограничивали свободу передвижения подлодок, принуждая их в течение дня сохранять состояние полного погружения, хотя в ясную погоду хороший сигнальщик (а без круглосуточного наблюдения дни субмарины сочтены) всегда издалека увидит самолет и даст сигнал к погружению еще до того, как тот заметит субмарину. В нашем распоряжении всегда оказывалась ночь, оставляющая достаточно времени, чтобы зарядить аккумуляторную батарею и [222] отправиться в необходимый район действия, поскольку враг еще практически не использовал радарные установки. Надо сказать, что в Средиземном море вражеская авиация вообще нас не беспокоила. По сравнению с летом 1940 года, проведенным у берегов Норвегии, обстановка складывалась достаточно благоприятная. Причина, по которой британские субмарины несли большие потери, заключалась в необходимости находиться слишком близко к берегу, поэтому противнику удавалось сконцентрировать и авиацию, и надводный флот. А кроме того, постоянно существовали подводные опасности, такие, как вражеские субмарины, всегда вызывавшие у меня глубокое уважение, и мины, об опасности которых нельзя было забывать ни на минуту. Тем не менее в то время авиация вызывала куда большее уважение, чем, на мой взгляд, она действительно того заслуживала, и прошло немало времени, прежде чем орудия стали действительно активно применяться. А в то время, о котором я рассказываю, меня считали слегка чокнутым. Субмарины типа «U», на которых Ванклин с компанией провели историческую операцию возле берегов Мальты, были оборудованы древними 12-фунтовыми орудиями с открытым прицелом, которые на деле оказывались почти такими же бесполезными, какими их считали, поскольку эти лодки не могли достичь надводной скорости, необходимой для сближения с противником на дистанцию действия орудий. Помимо этого, им попадалось достаточное количество судов для торпедных атак. Патрульный гидросамолет к этому времени уже скрылся с глаз, исчезнув в южном направлении, поэтому мы смогли подняться на поверхность моря и двигаться на полной скорости. Наша [223] жертва не пыталась увильнуть, и на расстоянии 3000 ярдов мы открыли огонь. Цель оказалась довольно крупной, и поэтому, даже несмотря на недостаточную квалификацию, нам удалось без труда ее поразить. Фактически девятнадцать выстрелов из двадцати, которые мы сделали, прежде чем орудие вышло из строя, попали в цель. Этого хватило, чтобы заставить транспорт остановиться, а нам занять выгодную позицию и прикончить его торпедой.

Наша торпеда оставила после себя ясный след — в ее фарватере вода выглядела более светлой, — и по нему мы шли до тех пор, пока огромный столб воды, вздымающийся над мачтами судна, не возвестил о его готовности пойти ко дну. Зрелище потрясающее, причем очень редкое — обычно дождаться и увидеть его не хватает времени. Дело происходило недалеко от берега, и я задумался, что об этом подумают местные жители — ведь рядом на берегу располагалась деревня.

Вся операция заняла около семи минут, и все это время мы не спускали глаз с возвращающегося самолета. Но здесь я заметил в бинокль, что несколько членов команды потопленного корабля оказались в воде, не успев эвакуироваться в шлюпках. Судно затонуло необычайно быстро. Иногда совсем маленькие суда шли ко дну долго, а другим на это хватало минуты-другой. В любом случае этот корабль был стар, его построили в год моего рождения, и переборки на нем не отличались особенной прочностью.

Мы подошли, не теряя, однако, из виду самолет, и выловили из воды четырех моряков. Конечно, сразу вставала проблема тесноты и перенаселенности лодки, но людей нельзя было оставить на произвол судьбы, тем более что один [224] из спасенных вовсе не был молод: его выдавала седина на лысеющей голове. Едва заканчивалась горячка битвы, враги сразу превращались в моряков, терпящих бедствие.

К этому времени мы находились на поверхности уже довольно долго, и едва четверо пленников оказались в лодке, погрузились. Спасенных отправили в торпедный отсек, где хранятся запасные торпеды. Увидев, как торпедный расчет перезаряжает торпедный аппарат, потопивший их судно, они тут же бросились помогать. С этой минуты на протяжении всего времени патрулирования они оставались членами нашей команды, всегда готовыми прийти на помощь, и стали очень популярны среди экипажа субмарины. Моряки оказались исполнительными, даже дотошными работниками: наш рулевой жаловался, что если поручить им что-нибудь драить, то надо обязательно не забыть отдать команду остановиться, а то они так и будут тереть до бесконечности. Они испытывали огромную благодарность за свое спасение, даже несмотря на то, что мы оказались виновниками их несчастья, а самый молодой из пленных проявил особенную склонность к философии. Без сомнения, после этого путешествия ему предстояло вновь отправиться служить в армию, и такая перспектива не казалась ему светлой; в то же время ему явно пришлась по душе служба на «Сафари».

В любом патруле первый потопленный вражеский корабль — всегда заметное событие. Это можно сравнить с первой победой в крикете или с первой рыбой на рыбалке. Вы уже защитили себя от позора бесплодного патрулирования. В действительности же на «Сафари» нам везло: ни разу больше после того, как мы прикрывали первый конвой на Мальте, у нас не было безрезультатного похода, [225] хотя цели и не всегда доставались с легкостью. К этому времени уже оказалась потопленной значительная часть неохраняемых целей, какими становились крупные суда, поскольку наши субмарины неплохо поработали на маршруте, по которому фашисты снабжали боеприпасами и снаряжением свои части в Северной Африке. Поэтому каждое судно водоизмещением больше 1500 тонн могло считаться удачей, а часто приходилось довольствоваться куда меньшим. Большие суда не только представляли значительную ценность, их было также легче торпедировать; субмарины обычно выбивали их из конвоя, и поэтому их осталось так мало.

Следующий шанс отличиться нам представился только через три дня. С севера на юг вдоль берега пробирался пароход солидных размеров и вновь без сопровождения, если не считать самолетов, летающих над побережьем. Дело было на закате дня, и освещение уже становилось скудным. Если бы мы стали дожидаться, пока жертва подойдет ближе, то оказалось бы уже слишком темно, чтобы разглядеть ее в перископ на фоне скал. А дожидаться темноты, чтобы атаковать на поверхности воды, тоже бесполезно — судно может зайти в маленький порт Арбатакс, расположенный недалеко на юге. Таким образом, появилась еще одна возможность применить ту же тактику, которую мы с успехом использовали в прошлый раз.

«Сафари» всплыла и в надводном положении на полной скорости двинулась к цели. Судно продолжало идти своим курсом на юг: возможно, у них несли сигнальную вахту. Субмарину не так легко разглядеть, но, скорее всего, они просто приняли нашу лодку за одну из своих. Ведь недаром же Муссолини заявил, что британские лодки изгнаны из Центрального Средиземноморья. [226]

Но вскоре итальянским морякам пришлось отбросить иллюзии, поскольку мы стремительно приближались и с расстояния в 4000 ярдов открыли огонь. В сумерках пораженные цели ярко высвечивались красным огнем, и мы видели, что все снаряды попадали в корпус судна выше ватерлинии, не задевая жизненно важные отсеки. Насчитав восемнадцать попаданий, я заметил, что судно остановилось и стало спускать шлюпки, — команда готовилась к эвакуации. Я отдал приказ прекратить огонь. В душе у меня таилось чувство вины за то, что предыдущему судну я оставил мало времени для спасения; а в этот раз мне показалось, что уже слишком темно, чтобы возвращающиеся самолеты могли нас заметить, и решил дать морякам возможность отойти от парохода. Ошибка моя заключалась в недооценке противника; на борту у них оказалось несколько смельчаков. Судно имело орудие, которого я не видел, и, воспользовавшись затишьем, они открыли огонь. В то же самое время судно снова дало ход вперед и скрылось за скалами. Почти немедленно прореагировали береговые батареи, открывшие огонь, когда мы находились всего лишь в 4000 ярдов от берега.

Ради безопасности я старался сохранять достаточную дистанцию, поэтому субмарина не пострадала от обстрела. Я снова отдал команду открыть огонь. К сожалению, для нашего вооружения условия оказались слишком неблагоприятными. Быстро сгущались сумерки, судно пряталось в тени скал, и наш огонь был неточен. А прежде чем мы смогли развернуться, чтобы дать торпедный залп, цель наша и вообще полностью скрылась в прибрежных утесах.

Между тем наш собственный силуэт наверняка четко выделялся на фоне светлого морского [227] горизонта, и рано или поздно мы послушно сыграли бы свою роль мишени. На берегу явно царило огромное возбуждение, а разнообразные вспышки наверняка сделали бы честь самому пышному фейерверку. Нас явно выпроваживали, и не оставалось ничего иного, как только уйти на более глубокие воды, где можно было затаиться. Ночь оказалась темной, и, хотя вскоре мы вернулись, я так и не нашел пароход на фоне неосвещенного берега, в то время как вражеские дозоры пытались обнаружить нас.

Я получил два урока. Во-первых: прежде чем тешить себя собственной гуманностью, убедись в том, что ты действительно довел дело до конца, повредив судно, и трезво оценивай как мужество, так и огневую мощь противника. Во-вторых: старые оптические приборы на прицелах обладают очень плохой светосилой.

Когда мы вернулись на базу из этого похода, нам поставили специальные адаптеры, позволяющие использовать в прицелах современную оптику, и в дальнейшем они служили нам верой и правдой. Обычно за уроки приходится платить: в этом конкретном случае судно, которое с легкостью можно было потопить, действуй я с долей необходимой на войне безжалостности, ушло с незначительными повреждениями; больше того, мы могли серьезно пострадать сами.

Субмарины, как свои, так и чужие, журналисты часто изображают как бессердечные хищные существа, беспричинно убивающие беззащитных моряков с торговых судов. Те транспорты, которые атаковали мы, несли военные грузы, предназначенные, чтобы уничтожать наших солдат. А как известно, на войне все средства хороши, хотя я вовсе не уверен, что это относится и к любви. Так [228] что вражеское судно вполне могло воспользоваться предоставленной ему возможностью и уничтожить «Сафари».

Суда-ловушки, замаскированные под торговое или рыболовное судно и используемые британцами во время Первой мировой войны для борьбы с подводными лодками, были рассчитаны именно на послабление со стороны субмарины в ее роли безжалостного разрушителя. Они представляли собой мирные суда, однако несли тяжелые орудия, замаскированные съемными щитами. В случае атаки подлодки команда спешно покидала корабль (по сути, для отвода глаз), спуская шлюпки, оставляя орудийные расчеты спрятанными за щитами. Если субмарина клевала на приманку и отваживалась подойти ближе, то щиты снимались, и субмарина заканчивала свой век в шквале огня. Все эти хитрости достаточно оправданны с военной точки зрения, но не способны вызвать прилив гуманности в душе подводника.

В нашем случае, как раз на случай подобных игр, чтобы дать команде время эвакуироваться, я сохранял определенную дистанцию. Это стало логической ошибкой, поскольку уровень нашего вооружения не соответствовал требованиям, выдвигаемым военными действиями.

После того как мы погрузились, старший из наших пленников, тот самый, с сединой и лысиной, подошел ко мне и вежливо поинтересовался, все ли прошло благополучно. Я ответил ему, что, к сожалению, далеко не все. Он казался искренне разочарованным.

Конечно, лихорадка боя не могла оставить пленных равнодушными, и они принимали участие в подаче снарядов к орудиям. Наверное, просто невозможно было не поддаться всеобщему энтузиазму. [229]

Во время этого патрулирования мы больше не обнаружили ни одной цели. Чтобы подойти к Гибралтару, потребовалось очень много времени, поскольку днем приходилось погружаться, а ночью заряжать аккумуляторные батареи. Так что на боевую охоту совсем не оставалось времени.

Когда мы подходили к Гибралтару, рулевой доложил, что Николя, главный из наших пленных, просит разрешения поговорить со мной. Смысл его обращения состоял в том, что им всем очень хорошо на нашей лодке, им нравится и пища, и компания и они просят дать им возможность продолжить службу именно у нас.

Мне пришлось ответить, что, к сожалению, этого нельзя разрешить.

В Гибралтаре им пришлось нас покинуть — с карманами, полными сувениров и подарков, которыми их осыпал на прощание экипаж. За ними пришел военный патруль. База «Мэйдстоун» стояла у южного мола, и я сошел на берег вскоре после них, после того как доложил о прибытии субмарины. Я увидел нашу маленькую компанию под надежной охраной хорошо вооруженных солдат, которые не забыли обыскать пленных и самым тщательным образом опустошить их карманы.

Я поймал укоризненный взгляд Николя; он явно говорил: «Неужели ты нам не поможешь?»

Я отвернулся, словно ничего не заметил, и пошел своей дорогой, чувствуя себя последним из негодяев.

* * *

В Гибралтаре безошибочно ощущались признаки созревания еще одного конвоя на Мальту, и в начале августа мы вышли на его прикрытие. Весь второй день похода нам пришлось провести под [230] водой, поднимаясь лишь на минуту-другую, чтобы по солнцу определить положение. Это уже можно было назвать настоящим прогрессом: совсем не хотелось находиться на поверхности дольше, чем необходимо.

Мы всплывали в позиционное положение, чтобы в случае необходимости можно было побыстрее уйти обратно на глубину. Как только вахтенные сигнальщики докладывали, что самолетов и кораблей не видно, в рубку поднимался Делвин со своим секстантом, уже настроенным на примерную высоту солнца, «фотографировал» его, и мы вновь уходили на глубину.

Вы могли с достаточной легкостью засечь самолет в перископы, если он летел низко и на небольшом расстоянии, но если вам приходилось обозревать весь небосклон, то это занимало настолько много времени, что самолет вполне мог появиться на румбе в начале шкалы еще до того, как вы дошли до ее конца, — настолько узким оказывался ваш «луч обзора». В том случае, если вы всплывали днем, постоянно присутствовал шанс появления самолета, однако если он не был скрыт облаками, то его позиция не считалась опасной.

В этот раз самолета видно не было, но мы заметили боевую рубку вражеской подлодки примерно в пяти милях от нас.

Мы двинулись вперед, чтобы занять атакующую позицию впереди нее, поскольку она направлялась на запад, и мы оказались уже совсем недалеко. Возможно, итальянские подводники тоже всплыли, чтобы оглядеться, и, конечно, ожидали прихода конвоя. Нам трудно было достичь точки атаки из-за малой скорости в состоянии погружения. А кроме того, нахальством с нашей стороны [231] было бы надеяться, что мы сможем держать лодку в поле зрения, сами оставаясь незамеченными, тем более что предстояла еще большая работа.

Довольно скоро субмарина нас обнаружила и погрузилась; мы последовали ее примеру. Затем последовал кон той игры, которая среди подводников называется «игра в собачку». И вы и противник слышите друг друга с помощью акустического оборудования и пытаетесь исключительно на слух стрелять торпедами.

В этой игре противник имел перед нами преимущество. Оно заключалось в том, что, обладая современной системой управления торпедами, ему не требовалось разворачивать всю лодку, чтобы нацелить торпеду на нас. Игра проходит по заведенному образцу: вы оба ходите кругами, стараясь попасть на траверз противника, чтобы точнее прицелиться. Обычно дело заканчивалось тем, что лодки сужали свои круги и начинали кружиться друг за другом, как бы ловя хвост противника: отсюда и название. Надо признаться, что процесс этот изматывающий и напряженный, поскольку и вы и ваш противник можете ориентироваться только по данным гидроакустика.

Одна из наших субмарин однажды ночью наткнулась на немецкую лодку, проходящую довольно близко, совершенно неожиданно для обеих сторон. Субмарины немедленно погрузились и довели игру до логического завершения, то есть столкновения. Каждая доложила командованию, что потопила вражескую лодку, в то время как обе ушли без значительных повреждений.

В нашем случае игра продолжалась до тех пор, пока не стало ясно, что перспектив не имеет ни одна из сторон, и не пришлось прекратить поиски и разойтись миром. В других обстоятельствах [232] мы стали бы дожидаться в надежде, что представится случай нанести удар позже. Однако сейчас мы оказались ограничены во времени, поскольку должны были занять свое место в конвое в определенный срок, и единственное, что я мог сделать, так это доложить о присутствии вражеской подлодки, надеясь, что наши надводные силы справятся с ней.

Мы заняли патрульную позицию у мыса Галло возле Палермо, опять с целью перехвата итальянского флота в том случае, если он решит атаковать наш конвой. Нам было приказано не атаковать ничего меньше крейсера, чтобы не выдавать свое присутствие. Командиры субмарин обычно ненавидят это ограничение, столь любимое штабными. С одной стороны, мы понимали, что наши шансы столкнуться с итальянским флотом незначительны. С другой же — при такой концентрации субмарин, которая имела место в данном случае, если бы вражеские суда начали какое-то передвижение, то неизбежно должны были пройти недалеко от одной из наших лодок. Существовала полная вероятность, что сообщение о присутствии какой-то из подлодок заставит их отклониться в вашу сторону, равно как наоборот: сообщение о вашем присутствии заставит их подойти ближе к кому-нибудь из ваших товарищей. Третье же, и самое отвратительное, заключалось в том, что великолепные цели, обычно знаменательные своим отсутствием, вдруг проходят мимо вас именно в то время, когда вам запрещено их поражать. Конечно, так и случилось в этот раз, когда вооруженный лайнер — мне даже удалось прочитать его название — «Филиппа Гримани» — был обнаружен в перископ на вполне доступном для атаки расстоянии. Мое кровяное давление [233] в этот момент достигло рекордной высокой отметки.

Стоял абсолютный штиль, море скорее напоминало зеркало, и скучать нам не давали вражеские патрульные корабли. Настал момент, когда мы получили ряд сообщений о приближающемся отряде вражеских крейсеров. Получалось, что они пройдут мимо нас 13 августа в начале ночной вахты. Ночь выдалась одной из тех отвратительно спокойных, когда в зеркальной воде отражаются звезды, и в то же время все скрыто легкой дымкой тумана, так что невозможно понять, где заканчивается вода и начинается небо. Не было ничего, что могло бы обнаружить силуэт корабля.

Около половины второго ночи мы наткнулись на эсминцы заслона, идущие на большой скорости, однако сами крейсеры прошли на значительном расстоянии от нас, ближе к открытому морю. К счастью, «Анброкен», следующая за нами в отведенном ей районе лодка, оказалась сдвинутой вражеским дозором со своего места как раз в ту сторону, и крейсеры прошли возле нее. Своими торпедами она повредила два из них.

К 14 августа основа военной операции, августовский конвой Мальты, достиг своего героического завершения, и нам было позволено покинуть свое место в линии дозора. Чтобы помочь понизить мое давление, субмарине «Сафари» выделили побережье Сардинии для свободной подводной охоты в течение нескольких дней.

* * *

Едва мы приблизились к берегу, как заметили вспомогательную шхуну, идущую на юг под прикрытием скал. Возможность для небольшой тренировки в артиллерийской стрельбе оказалась [234] прекрасной, и, чтобы сделать упражнение еще более полезным, во время залпов я продолжал приближаться к цели на полной скорости. Это требовало постоянной коррекции прицела, поскольку расстояние стремительно сокращалось.

Я немного перестарался и в конце концов должен был дать «полный назад», чтобы избежать столкновения со скалами, в то время как цель уже ушла под воду в фонтане брызг.

В тот вечер мы заметили, как с юга приближается небольшой конвой, состоящий из маленького парохода, еще меньшего танкера и четырех противолодочных эскортных кораблей. Конечно, я ринулся в атаку. Операция сулила успех, когда неожиданно процессия изменила курс и направилась прочь от нас к порту Арбатакс. Мы преследовали конвой вдоль канала и даже постарались пройти у мола в гавани, по глубина оказалась недостаточной для лодки, и нам пришлось отойти мористее и ждать.

Ночь опустилась туманная. Нас очень беспокоили эскортные корабли. Казалось, что все четверо дежурят возле порта, и ночь прошла в напряжении. В тумане мы потеряли почти все наше преимущество и уже не могли первыми увидеть более крупный силуэт надводного судна; больше того, порою нам приходилось в спешке погружаться, если они появлялись из тумана почти над нами. В данном случае все корабли конвоя выполняли свою, непонятную нам задачу, и на следующее утро, на заре, весь маленький отряд куда-то ушел; очевидно, проскользнул мимо нас в тумане под прикрытием скал или же тогда, когда нам пришлось срочно погружаться. Ночью невозможно смотреть в перископ, если только не светит полная луна, тем более что перископ сам по [235] себе теряет много света, так что его использование ограничено лишь дневными часами.

Однако удача все-таки не окончательно нас покинула, и незадолго до полудня мы заметили на севере небольшой пароход, направляющийся на юг под защитой гидросамолета. Мы приготовились к атаке и, когда самолет пролетел вперед, всплыли в тысяче ярдов от судна, недалеко от порта. Сразу после нашего первого выстрела команда покинула корабль.

Он нес две шлюпки, по одной на каждом борту. Их спустили в рекордное время, я никогда еще не видел столь искусной работы матросов. В мирных маневрах флота выполнение команды «Спустить обе шлюпки» потребовало бы значительно больше времени. Но скоро причина необычной оперативности команды разъяснилась: судно перевозило боеприпасы, и четвертый залп попал в груз и вызвал поистине грандиозный взрыв.

Такое развитие событий небезопасно для самой атакующей субмарины. Ведь все, что взлетает на воздух, рано или поздно обязательно опустится обратно. Во время Первой мировой войны одна немецкая подводная лодка затонула от удара грузовика, взрывом поднятого в воздух с палубы корабля-жертвы, а потом обрушившегося на нее. Одна британская субмарина вернулась из похода с обмотанным итальянским покрывалом стволом орудия. Другая получила пробоину прочного корпуса балкой грузового люка. К счастью, удар пришелся выше ватерлинии, и, поскольку лодка патрулировала недалеко от берегов Мальты, она смогла благополучно зайти в порт. Все эти неприятности происходили во время ночных атак на поверхности воды. Я отдал приказ к погружению; потребовалась всего лишь пара секунд, чтобы убрать людей [236] от орудия и с мостика. Мы уже были под водой, когда с неба начали сыпаться обломки корабельного груза. Прячась в люк, Делвин успел нажать на спуск своей фотокамеры и получить в те еще доядерные дни уникальный снимок исключительного по своей необычности взрыва.

Когда все затихло, единственным следом осталось пятно на воде: бедные итальянские моряки в шлюпках просто куда-то испарились. И тем трогательнее выглядел старый гидросамолет, летающий взад-вперед, словно курица, бегающая в поисках своих цыплят. Однако его настойчивость, вкупе с усилиями катера, присоединившегося к поискам, помогла сохранить идущую на север вспомогательную шхуну, которая прошла мимо нас вдоль берега немного позднее.

Приобретя уже солидный опыт, особенно после уклонений от дозорных кораблей в ночном тумане, я чувствовал, что наша субмарина заслуживает более почетного места и важной роли. [237]

Пришло также время начать двигаться к дому, и мы-направились на юг.

Заря застала нас на подступах к Кальяри, где оживление среди воздушных и надводных противолодочных патрулей указывало на приближение какого-то значительного судна.

В 8.43 вахтенный офицер заметил большой танкер, приближающийся с юго-запада. Мы моментально погрузились и пошли ему наперерез, а через тринадцать минут замедлили ход и вновь поднялись на глубину перископа, чтобы посмотреть, как идут дела.

Танкер спокойно шел своим путем, однако за нашей кормой, хотя и на достаточно большом расстоянии, плыла немецкая подлодка. Если бы мы не заметили танкер и не пошли ему наперерез, эта подлодка смогла бы подойти близко к нам и оказалась бы легкой мишенью для атаки. А сейчас она осталась довольно далеко; на корме у нас не было торпедной установки, и поэтому нужно было повернуться на 180 градусов, чтобы пустить в ход носовые торпедные аппараты. За это время противник уже успел бы уйти далеко и как боевая цель потерял бы свою ценность. Шансы утопить подлодку казались минимальными, в то время как танкер выглядел весьма аппетитно. Эскорта у него не было. Возможно, итальянцы считали залив Кальяри безопасным. И я решил, что синица в руке должна быть нашей. Случай этот вполне типичен для подводников: в течение долгого времени вы бродите, не видя ни единой цели, зато потом вам выпадают сразу две одновременно, и вы оказываетесь перед выбором, гнаться или нет за двумя зайцами.

Не каждый день на охоте в качестве дичи выпадает танкер, и в 9.14 утра мы выпустили три [238] торпеды с расстояния 750 ярдов. Один удар пришелся почти посредине корабля, чуть ближе к носу, еще один попал в машинное отделение. Танкер тонет с большим трудом: вы можете пробить цистерны и вызвать утечку нефти, но если корабль не погрузится достаточно низко, чтобы более тяжелая морская вода не заняла ее место, то он будет продолжать удерживаться на поверхности воды. Все зависит от того, какие переборки вы разрушите. Самый серьезный вред для корабля — это сломать ему киль, а для этого самое надежное — целиться ниже, под него.

Обе противоборствующие стороны приложили немало усилий, чтобы создать образец торпеды с бесконтактной боеголовкой, которая смогла бы вызвать желаемый взрыв под килем. Обычная контактная боеголовка торпеды взрывается при столкновении с целью. У нас имелись торпеды с бесконтактным взрывателем. Можно было бы стрелять этими торпедами с установок на большую глубину, где на них меньше влияло бы волнение моря, в равной степени нарушающее глубинный режим и самой субмарины, и торпеды. А кроме того, заметно возросла бы разрушительная сила взрыва. С точки зрения субмарины это также принесло бы выгоду, дав возможность бороться с торпедными катерами небольшой осадки, постоянно нам угрожающими, но не боящимися наших торпед с контактным взрывателем, для которых их осадка недоступна. Еще одно преимущество глубокой траектории торпед — менее заметные следы на воде, предупреждающие об их приближении и показывающие, откуда они идут. Наш первый опыт создания бесконтактной боеголовки закончился неудачей, а новый вариант только что появился. [239]

«Сафари» несла три таких новых боеголовки, чтобы их испытать, и именно в этой атаке они впервые вступили в дело. Поскольку я не был вполне уверен в достоинствах этой новой боеголовки, то нацелил не все три под корпус корабля, а только одну из них. Две же другие отправились в район ватерлинии. Я считаю, что первый из ударов оказался именно бесконтактным — на фотографии, которую удалось сделать через перископ, под мостиком виден образовавшийся бугор. Удар в машинное отделение получился контактным, однако он не разрушил переборку машинного отделения, и танкер, хотя и остановившись, все-таки не собирался тонуть. Экипаж эвакуировался, и позднее его подобрал противолодочный катер, который подошел к месту атаки и потом там дежурил, очевидно высматривая виновника. К нему присоединились моторный противолодочный катер и гидросамолет. Следующие два с половиной часа мы провели, ожидая, пока затонет танкер, и пытаясь торпедировать противолодочный корабль. Он же, в свою очередь, старался обнаружить нас в гидрофоны. Курс же его оказался настолько изломанным и непредсказуемым, что мне так и не удалось нацелиться для удара. Конечно, присутствие противолодочного катера и гидросамолета также очень мешало.

Утром имелось небольшое волнение моря, скрывающее от взоров врага наш след от перископа, но к 11.45 ветер совершенно утих, воцарилось зеркальное спокойствие, и мне пришлось заново оценить свои шансы в торпедировании патрульного корабля; в таких условиях он имел больше преимуществ. К этому времени на танкер уже была высажена спасательная партия. [240]

Средиземноморское лето разогревает субмарину до очень высоких температур, поэтому команда страдала и от жары и от усталости. Особенно доставалось мне, хотя я, стоя на мостике, и принимал водяной душ. Еще одним экспериментальным приспособлением на лодке стал новый тип сальника для перископа. Перископ скользит вверх-вниз сквозь отверстие в прочном корпусе лодки, и поэтому трудно разработать сальник, который одновременно способен и выдерживать высокое давление воды, и давать перископу возможность свободно двигаться и поворачиваться.

Это новейшее решение давней проблемы оказалось самым плохим из всех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Вы густо смазывали сальник, и некоторое время он не протекал, но зато и не давал перископу свободно двигаться. Однако постепенно смазка вытекала, сальник начинал пропускать воду, и вы оказывались с ног до головы мокрым от морской воды и жирным от смазки. В этом состоянии, правда, перископ слушался лучше, но через некоторое время утечка становилась настолько сильной, что смесь попадала вам в глаза и, что того хуже, на объектив перископа. Иногда же, и это было уж совсем страшно, она просачивалась внутрь аппарата. В этом случае вы видели все сквозь темную пленку. Затем инженер снова смазывал аппарат, и так продолжалось до завершения очередного цикла.

В холодную северную зиму протекающий сальник перископа доставлял много неприятностей, поэтому обычно мы надевали зюйдвестку{16}; летом же в Средиземном море нельзя было пожаловаться [241] на физический дискомфорт, однако такая ситуация изматывала и доводила до бешенства.

В добавление к водным процедурам управление перископом в непосредственной близости от врага превращалось в гимнастическое упражнение. Когда перископ был опущен, его объектив оказывался значительно ниже настила, а верхушка убиралась в тумбу на несколько футов ниже поверхности воды. Если возникала необходимость осмотреться, перископ поднимался при помощи гидравлики, и, когда объектив оказывался на поверхности, вам приходилось караулить его и хватать за поворотные рукоятки. Затем предстояло приклеиться взглядом к объективу и в таком положении вместе с ним двигаться вверх. Едва объектив окажется над поверхностью воды, надо отдать приказ «Стоп», что на практике чаще ограничивается лишь движением мизинца. По этой команде техник, которому необходимы большое мастерство и опыт для плавного управления гидравлическим клапаном, прекратит подъем.

С этого времени перископ двигался по команде вверх и вниз, пока наблюдатель смотрел в объектив — так, чтобы над поверхностью возвышалась именно необходимая доля перископа, и никак не больше. Даже в спокойную погоду нелегко сохранять глубину субмарины постоянной — в пределах дюйма или двух, а в плохую погоду, тем более если вас крутит-вертит, зачастую оказывается трудно удержаться и в рамках одного-двух футов. При волнении на море вообще тяжело сохранить сколько-нибудь постоянную глубину, к тому же существует постоянная опасность быть выброшенными на поверхность воды. Если вы ведете обычное наблюдение и поблизости не заметно ничего особенного, можете позволить [242] себе поднять перископ над поверхностью на два-три фута и работать в относительном комфорте. Но в тихую погоду, недалеко от врага, особенно если вы планируете умереть гораздо позже и в своей постели, неблагоразумно поднимать перископ выше чем на дюйм или два.

Как только наблюдатель получил достаточно информации для осуществления своих непосредственных целей, перископ должен быть немедленно опущен — до следующего сеанса наблюдения. В кульминационные моменты атаки или во время охоты (вашей или на вас) следующий сеанс может начаться уже через несколько секунд. В такие периоды наблюдающему придется попеременно то сидеть, скрючившись, на настиле, то выпрямляться в полный рост. А если добавить к этим гимнастическим упражнениям еще и усилие по вращению перископа (вы можете смотреть только в одном направлении, поэтому вам придется ходить вокруг него, часто на коленях, припав к объективу, с тем, чтобы окинуть взглядом весь горизонт), то вся процедура становится напряженным физическим упражнением.

Что касается умственных упражнений, с этим оказывалось еще сложнее. Во время Второй мировой войны субмарины Королевского военно-морского флота оснащались лишь самыми примитивными инструментами атаки, и вам приходилось держать в голове полную картину передвижения кораблей в данном районе, запоминая расстояния, скорости, угол изменения азимута и курсы, как свой, так и чужие. Удивительно, насколько трудно в пылу сражения решать в уме самые простые арифметические задачки. Иногда, когда ситуация складывалась не совсем успешно, у вас появлялось немало поводов для волнения, [243] и в это время требовалось значительное умственное усилие, чтобы перевести, например, узлы в футы в секунду. Конечно, можно было спросить одного из помощников, который для решения подобных задач имел и таблицы, и логарифмические линейки. Но когда все складывалось удачно, мне эта процедура казалась слишком медленной, и я все-таки держал в голове таблицу перевода узлов в футы в секунду. В те времена мне вообще удавалось хранить в голове массу информации, например углы наводки орудий на цели при различных скоростях и направлениях.

При наличии современных систем атаки все эти задачки решаются механически, и даже в дни моей службы ответ можно было, при наличии некоторого времени, получить у помощника. И я действительно постоянно к ней обращался. Но иногда, как я уже сказал, этот способ получения информации казался слишком медленным. Возможно, я и ошибался, но мне всегда хотелось сэкономить хоть долю секунды, решив все самому, хотя я считаю себя всего лишь посредственным математиком. Остается неоспоримым факт, что некоторые из самых успешных старших офицеров, встреченных мной во время Второй мировой войны, обладали недюжинными математическими способностями: Ванклин и Линтон, оба получившие крест Виктории, Томкинсон, Дьюхерст, Лондерс и многие другие.

При возвращении в залив Кальяри утром 18 августа 1942 года до 11.45 я трудился у перископа в течение трех часов, гоняясь за ускользающим патрульным кораблем, за исключением лишь четырнадцати минут на первом этапе атаки. Больше того, мне пришлось делать это в обнимку с перископом, который больше подходил для последних [244] терзаний грешных старших офицеров в чистилище. Но лишь после того, как мы наконец добили танкер, ушли на глубину и направились восвояси, истекая потом, морской водой и смазкой, я понял, что абсолютно истощен. В азарте атаки такое ощущение отсутствует.

Решив, что агрессия больше не принесет успеха, я выбрал момент, когда все охотники, и морские и воздушные, оказались по другую сторону от покинутого командой судна, и выпустил еще одну торпеду, в этот раз целясь непосредственно под днище. Мы не могли задержаться, чтобы понаблюдать за эффектом, но за взрывом торпеды немедленно последовали звуки разлома — это развалился корпус судна, — а через девять минут, когда мы отважились подвсплыть, чтобы посмотреть, танкер уже затонул. Мне кажется, что этот случай был единственным, когда наши бесконтактные торпеды потопили корабль наверняка. В определенных условиях на близком расстоянии — а в то утро я слышал, как торпеда, подбившая катер, сделала это — можно было услышать удар торпеды, похожий на громкий щелчок, за долю секунды до того, как боеголовка отделилась. Звук быстро распространяется в воде, а в определенных условиях — особенно быстро.

Я сказал, что считаю этот случай единственным, так как эта торпеда имела дефект, способный нанести ощутимый вред тому, кто выпускал ее. Если из-за неполадок в гироскопе торпеда не слушалась глубины и курса и, вместо того чтобы двигаться прямо, делала круг и возвращалась к вам, обычно вы могли нырнуть под нее; но в таком случае бесконтактная торпеда могла попасть в вас. Поэтому в дальнейшем эти торпеды были [245] усовершенствованы таким образом, чтобы взрыв происходил только при контакте. Но даже и контактные торпеды порою подводили. Именно из-за них Хэггард пережил несколько пренеприятных минут, атакуя однажды крейсер. Он услышал щелчок от столкновения торпеды с бортом крейсера, однако ожидаемого взрыва за этим не последовало: крейсер ушел как ни в чем не бывало.

В тот вечер мы повернули к дому и как раз, когда начало смеркаться, проходили южный вход в залив. Вахтенный офицер доложил, что видит нечто похожее на цель: Кальяри представлял собой военно-морской порт. Я понял, о чем говорит дозорный, — это боевая рубка вражеской подлодки.

— Готовиться к погружению! — пропел я.

Лодка направлялась домой, возможно предвкушая все те радости, которые сулит берег, и — вполне естественно при виде дома — потеряла бдительность. Она поднялась на поверхность прежде, чем по-настоящему стемнело, и так на полной скорости шла к порту. Расстояние казалось слишком большим, а позиция не самой благоприятной для атаки, однако мы развернулись на полной скорости почти на 180 градусов в положение залпа, так что хвост нашей лодки затрещал, в то время как торпедисты в спешке готовили торпедный аппарат к выстрелу.

У нас на борту было шесть торпедных аппаратов, и я решил дать залп из всех шести, чтобы закрыть большую площадь и повысить шансы на успех. В сгущающихся сумерках видимость была очень слабой, и точно определить курс и скорость противника казалось невозможным. Два из наших торпедных аппаратов имели торпеды нового образца, остальные же четыре заряжались бывшими бесконтактными торпедами, теперь уже переделанными [246] исключительно в контактные и, как все переделанное, не слишком эффективными. Старые контактные торпеды уже не выпускались. Но иногда отдельные экземпляры еще можно было найти в складских залежах, и я всегда использовал любую возможность, чтобы их получить.

Наводка закончилась, и мы начали выпускать торпеды с интервалом в несколько секунд, чтобы увеличить площадь обстрела и скорректировать возможную ошибку в оценке угла попадания. Прежде чем мы успели выпустить шестую торпеду, прямо по курсу раздался оглушительный взрыв, субмарина вздрогнула и затрещала.

Торпедозамещающая балластная цистерна не заполнилась после выхода торпед полного залпа, и мы выскочили на поверхность. Многие в команде решили, что нам удалось совершить прямое попадание, и по субмарине прокатилась волна ликования, но я знал, что цель находится примерно в 2500 ярдах от нас. Это также не могла быть глубинная бомба, поскольку поблизости не видно было ни самолетов, ни патрульных кораблей. Дело, конечно, заключалось в том, что торпеда разорвалась преждевременно — непосредственно перед установкой и слишком близко, чтобы событие это могло оказаться приятным.

В своем отчете о патрулировании я написал, что было невозможно, даже для итальянцев, не заметить одно или оба эти происшествия — преждевременный взрыв торпеды и всплытие субмарины на поверхность, — и во второй раз за время военных действий я увидел, как цель повернула обратно. На самом же деле та заслуга, которую я приписал итальянским сигнальщикам подводной лодки, выполнявшим нудную работу, абсолютно чуждую по духу латинской крови, им вовсе [247] не принадлежала. На будущий год именно эта лодка, «Бронцо», попала в плен у берегов Сицилии, а вместе с ней оказались и все ее бумаги. Раньше до меня уже доходили слухи, что итальянцы заявляли, будто в тот раз потопили нас, как уже неоднократно это делали и они, и немцы. Но по отчету командира «Бронцо» дело обстояло следующим образом. Подходя к Кальяри с юга, он услышал взрыв торпеды, явно произошедший в конечной стадии ее траектории. На самом же деле она взорвалась, едва начав свой путь.

Быстро оценив ситуацию, он повернулся к атакующей субмарине. В действительности, конечно, он отвернулся от нас, но если бы взрыв оказался произведенным торпедой в конце траектории, то поворачивал бы к лодке; в любом случае он так и не увидел, как мы выскочили на поверхность. Почти сразу после этого он якобы столкнулся с субмариной, что вызвало бурное волнение воды и множество пузырей. Он заявлял, что таким образом потопил вражескую подлодку. Отчет сообщал, что осмотр в доках показал наличие значительных повреждений корпуса «Бронцо», одно повреждение ниже орудия и одно возле машинного отсека. Это было признано достаточным доказательством его правоты, и капитана должным образом наградили. Справедливости ради необходимо заметить, что обе воюющие стороны награждали офицерский состав за уничтожение субмарин, которые на самом деле не получили никаких повреждений. На самом деле весь шум, волны и пузыри, о которых он говорит, происходили от ударов двух наших торпед; вес почти в две тонны на скорости 45 узлов производит совсем не маленький удар даже при отсутствии взрыва. В данном случае обе боеголовки как раз не взорвались. [248]

Во время этого похода я имел дело с тремя подлодками; удивительно, как часто мы встречались: это заставляло всегда держать ухо востро. Чтобы гарантировать себе преимущество, а следовательно, и жизнь, желательно было первым увидеть соперника. Наши субмарины потопили немало вражеских подлодок, но, как я уже говорил, судьба распорядилась таким образом, что мне ни разу не удалось выйти победителем в подобных состязаниях. Хотя три моих торпеды непосредственно достигли цели, ни одна не взорвалась и не нанесла сколько-нибудь серьезного повреждения. Больше мне не довелось атаковать субмарины. В следующий раз итальянцы увидели нас первыми и выстрелили, но промахнулись, так что, возможно, заклятие действовало в обоих направлениях.

Именно после этого патрулирования, которое оказалось еще более зацикленным на субмаринах, чем обычно, я должен был сопровождать конвой через Гибралтар в подводном положении. На самом деле нужно было всплыть на расстоянии примерно 50 миль и пройти по поверхности под защитой запретов на атаки, с известными всем дозорам маршрутом и временным графиком. Под водой же нас могли принять за вражескую субмарину и, выследив, атаковать. Но, как и другие, я предпочел принять этот риск, нежели оказаться мишенью для итальянских лодок.

Возможно, в своем повествовании я не раз нелестно отзывался о штабных работниках, но должен признаться, что на самом деле они беззаветно служили нам: именно им мы обязаны защитой от своих же военных, в которых любая субмарина моментально вызывала бурный боевой энтузиазм, затмевавший выяснение такой мелочи, как ее государственная принадлежность. [249]

Хотя мы еще и не могли назвать себя субмариной, достигшей всех высот военного мастерства, но период нашего ученичества закончился, и теперь «Сафари» готовилась вступить в военные действия.

Дальше