Глава 25

Когда я покидал эскадрилью, в нее прибыло большое число «Москито», все еще старые модификации, но немного лучшие, чем те первые, что мы получили. Они были полностью оснащены приборами «Serrate» и постепенно заменяли старые испытанные «бьюфайтеры». Несмотря на более [253] высокие характеристики «Москито», успехи эскадрильи первоначально пошли на убыль. Враг стал мудрее и учитывал возможности наших бортовых радаров и «Serrate», применяя различные тактику и технические средства, чтобы снизить их эффективность. Оставшаяся часть войны стала сражением между нашим и его техническим персоналом в области развития радаров. Иногда немцы имели преимущество. Затем наступила наша очередь, и число побед 141-й быстро росло.

Перед отъездом в Камберли я провел несколько дней в Лестере со своей семьей. Я полагаю, что в те дни был головной болью для своего преемника. Я постоянно донимал его просьбами предоставить мне самолет, чтобы «слетать только еще один раз». Роберте был согласен, но штаб авиагруппы оставался непреклонен. Оттуда прибыл приказ: «Брехэм не должен больше выполнять боевые вылеты до окончания его курса». Так что я вернулся в Лестер, чтобы провести там оставшуюся часть своего короткого отпуска.

Связь с моей «первой любовью», 141-й эскадрильей, была отныне оборвана, и с тех пор я никогда больше не знал такого чувства товарищества. Естественно, Джоан видела это в другом свете. По крайней мере, она теперь некоторое время не должна была волноваться, вернулся ли я из полета над вражеской территорией или нет. Хотя мы все еще жили вдали друг от друга, знание того, что я в безопасности, утешало ее.

Весь район Камберли жил армейскими традициями, и вокруг штабного колледжа размещались множество красивых домов отставных генералов и их семейств. Я был немного испуган, но по прибытии узнал, что на курсе есть еще пять офицеров Королевских ВВС, большинство из которых [254] я хорошо знал. Я вздохнул с облегчением, так как пехота, или армейские типы, по сравнению с нами казалась степенной и высокомерной массой. Это мое мнение должно было измениться в ближайшем будущем. Я поселился на квартире вместе с Расом Бэрри, только что вернувшимся из Северной Африки, где он стал одним из наиболее способных командиров истребительных авиакрыльев в Королевских ВВС. Мы тогда остановились в «Кембридж армс», милой гостинице, почти напротив главных ворот колледжа. Она, должно быть, была часто посещаема.

Начальником колледжа был генерал-майор Уимберли, который недавно вернулся с Ближнего Востока, где отличился в качестве командира 51-й Хайлендской дивизии в составе победоносной 8-й армии Монтгомери. Преподавали главным образом офицеры в звании лейтенант-колонеля{120}, но среди них был и один уинг-коммендэр Королевских ВВС. Многие из них участвовали в боях на различных театрах военных действий. Люди на курсе в основном были армейскими офицерами, но в дополнение к небольшому контингенту Королевских ВВС также имелись представители Королевской морской пехоты и вооруженных сил Канады, Австралии, Соединенных Штатов и Чехословакии. Наши занятия проходили смешанными группами. Шесть офицеров Королевских ВВС были распределены по шести таким группам, в которых фактически стали советниками по использованию авиации.

Дни в штабном колледже шли быстро, и неожиданно для себя я получал от них удовольствие. Мое первое впечатление о пехоте казалось ошибочным. [255]

Они не были столь же сумасбродными, как парни из Королевских ВВС, но составили веселую и дружескую компанию. В Камберли мы изучали три главные стадии войны — отход назад, продвижение вперед и атаку. В ходе первых лет Второй мировой войны британцы стали экспертами в первой из этих стадий. Отход расценивался как наиболее трудный и запутанный аспект войны. Командир должен был поддерживать высокий моральный дух в своих войсках, когда все шло не так, как надо. Если он терпел неудачу, то отход становился бегством. Британская армия могла гордиться, что этого никогда не произошло, потому что командование было на высоте и рядовой британский солдат обладал огромным мужеством. Союзники оправились от первых тяжелых ударов агрессора, и теперь мы могли планировать продвижение вперед и наступление. Были распространены слухи об открытии второго фронта. Учитывая потрясающее наращивание в Англии числа британских, американских дивизий и дивизий из доминионов, казалось, что не так долго осталось ждать, когда эти слухи станут фактом.

Благодаря близости Фарпборо я все еще имел возможность в свободное время летать на самолетах. Во время уик-эндов я мог там выбрать «Персиваль проктор», «тайгер мот», «авро тутор» и даже старый «гладиатор». Несколько армейских слушателей и преподавателей колледжа вместе со мной летали на том или ином из этих самолетов во время моих посещений Джоан и детей в Лестере. Однажды и Джоан совершила свой первый неофициальный полет на военном самолете, на «авро туторе». Ей очень понравилось. Беспокоило ее только то, что лямку парашюта необходимо было пропустить между ног. Поскольку она была в юбке, довольно большая часть ее красивых ног предстала [256] взору моего друга, армейского капитана, который старательно пытался этого не замечать.

Во время обучения в Камберли нам посчастливилось поговорить со многими высокопоставленными военачальниками. Среди них были генерал Монтгомери, командовавший знаменитой 8-й армией, и генерал Андерсон, возглавлявший 1-ю армию в Северной Африке. Я помню их особенно хорошо, потому что это были совершенно непохожие личности, вызывавшие огромный интерес и споры у нас в колледже. Многие из слушателей и преподавателей служили в 8-й или 1-й армиях, и соперничество между двумя этими группами было острым. Во время разговора Монти, позднее фельдмаршал Монтгомери виконт Аламейнский, источал непринужденность и уверенность, что было оправдано его многими славными победами, по крайней мере одна из которых — при Аламейне — изменила ход войны в нашу пользу. Андерсон, напротив, казался суровым и даже немного резким. Причины этого было легко понять. Его 1-я армия была в значительной степени новичком в сражении. Она состояла из британских, французских и американских дивизий, небрежно связанных вместе и использовавших различные типы вооружений и снаряжения, что делало ее материально-техническое обеспечение настоящим кошмаром. Также из-за политического давления он был вынужден вводить свою армию в бой постепенно, что приносило жалкие плоды. Как заинтересованный зритель, я чувствовал, что генерал Андерсон почти все время вел жестокие бои со своими слишком небольшими силами. Все же в итоге 1-я и 8-я армии соединились в Тунисе и выпихнули Африканский немецкий корпус и итальянцев из Африки. Мы много спорили, иногда ожесточенно, со всеми за и против, по поводу кампаний этих двух [257] армии после того, как их командующие выступили перед нами.

Во время полевых учений каждый офицер моей группы был назначен на должность в условном дивизионном штабе. Сам же я оказался командиром условной танковой бригады. Ее громоздкую технику, как предполагалось, следовало сосредоточить и замаскировать перед началом наступления. Я думал, что выбрал превосходную позицию — дорогу в низине, закрытую с обеих сторон деревьями. Она казалась идеальным естественным укрытием от воздушной разведки. Это было слишком легко! Возможно, они предложат мне постоянную службу в качестве армейского бригадира{121}! Мой энтузиазм был вскоре уничтожен одним из посредников, который сказал мне, настолько любезно, насколько это было возможно, и так, чтобы слышали немногие из моих товарищей: «Сожалею, старина, но ваши танки можно списать. Они не смогут подняться по этим слишком крутым склонам. И вероятно, опрокинутся». Мои мечты о том, чтобы вести в бой танки, были разбиты. Так или иначе, остальная часть курса узнала о промахе Брехэма, и в течение нескольких следующих дней один «воздушный советник» выслушал много шуток.

Возможно, некоторые из нас относились к учебе не так серьезно, как следовало. В то время как многие слушатели допоздна изучали материалы в своих комнатах, несколько человек регулярно отправлялись в «Кембридж армс». Там мы проводили время, болтая друг с другом и с местными жителями и осушая емкости с каким-нибудь популярным, но легким пивом. На обратном пути нашей привычкой [258] стало подержать зажигалку под подбородком бюста Юлия Цезаря из белого мрамора, громоздившегося у подножия главной лестницы в вестибюле колледжа Камберли. Это приводило к тому, что подбородок чернел, и казалось, что у этого воина прошлого появлялась борода. В результате ежедневно один из трудолюбивых уборщиков ранним утром «брил» этого старого джентльмена, и тот снова был готов к тому, что вечером у него появится новая борода. Такие шалости разнообразили монотонность учебы.

До этого времени я был достаточно удачлив, и мне ни разу не пришлось воспользоваться парашютом. Однажды мы посетили учебный центр десантников в Солсбери-Плейн. Нам демонстрировали оснащение и методы подготовки этих отборных войск. В поле стояла учебная парашютная вышка высотой 25–30 м, с которой десантники прыгали во всем снаряжении. Скорость спуска регулировалась шкивом, который имитировал падение после покидания самолета. Мы наблюдали за бесстрашными людьми в красных беретах. Затем инструктор спросил, нет ли добровольцев из числа нашего курса. Мы переглянулись с робкими улыбками, но никто не откликнулся на предложение. После некоторого замешательства мои армейские друзья обернулись ко мне, показывая, что добровольцем должен стать я. В конце концов, я ведь летчик. Проклиная их, я пожал плечами и согласился.

Я боязливо поднялся на верхнюю площадку, где усмехающийся инструктор помог мне надеть ремни подвесной системы.

— Нет ничего проще, сэр. Надо только согнуть колени и держать ноги вместе, и тогда вы не сломаете лодыжки. [259]

Ободренный его добрыми словами, я подошел к краю площадки и, побледнев, злобно посмотрел на лица своих товарищей, виднеющиеся далеко внизу. В следующий момент я почувствовал толчок в спину и полетел вниз с пугающей скоростью. Я ударился о землю с глухим стуком, который заставил меня затаить дыхание. Как только я уверился в том, что все еще цел, я с торжествующей усмешкой поднялся с песчаного грунта, готовый «показать нос» своим армейским друзьям.

В декабре 1943 г. я узнал, что 141-я эскадрилья, которая теперь была полностью оснащена «Москито», перебазировалась из Уиттеринга в Уэст-Райнхэм, в Норфолке. Недолгие узы с Истребительным командованием первоначально и с командованием ПВО позднее теперь были разорваны. Вместе с 239-й и 169-й эскадрильями, также вооруженными «Москито», она стала частью недавно сформированной 100-й авиагруппы, находившейся под контролем Бомбардировочного командования.

История 100-й авиагруппы заслуживает собственной книги. Я лишь кратко поясню ее роль. Группа отвечала за прямую и косвенную поддержку наступательных действий Бомбардировочного командования. Одни эскадрильи, подобно трем вышеупомянутым, имели задачу сбивать вражеские ночные истребители. Другие, оснащенные различными самолетами, летели в потоках бомбардировщиков или выполняли отвлекающие налеты, создавая помехи вражеским РЛС и системам связи, затрудняя жизнь ПВО противника, насколько это возможно. Наконец, мы имели то, что некоторые в нашей ночной истребительной авиации уже давно требовали, — мощную группировку ночных истребителей, способных действовать над всей территорией Третьего рейха. [260]

В конце января нового года 141-я организовала вечеринку встречи на своей новой базе в Уэст-Райнхэме. Приглашение, полученное мной, позволяло мне взять с собой трех новоприобретенных армейских друзей, включая двух канадцев. Из Уэст-Райихэма за армейцами был заботливо прислан «Оксфорд», в то время как я сам летел на старом одноместном истребителе «гладиатор» в качестве эскорта.

Как прекрасно было снова встретиться со старыми товарищами. Сквадрэн-лидер Дэвис, который был у меня одним из командиров звеньев, теперь командовал эскадрильей, заменив Робертса, переведенного на штабную работу. Чарльз Вини и старики, Бастер Рейнольдс и Дикки Спэрроу, все еще служили там. Встреча имела шумный успех. В ходе вечеринки наши развлечения становились все грубее и грубее, но никто не получил серьезных повреждений. На последней стадии празднества Вини сбежал и заперся в туалете. Преследовавших его разгневанных членов эскадрильи он окатил из огнетушителя. Проблема его «выкуривания» вскоре была решена. Кто-то принес сигнальный пистолет «вери» и патроны. Из него выстрелили в его укрытие через окно. Это вызвало фантастическое количество дыма, и вскоре появился Чарльз, который, кашляя и что-то невнятно бормоча, набросился на нас. Мои армейские друзья были изумлены происходящим, но казалось, им все это нравилось.

Когда мы на следующее утро с тяжелыми головами в высшей степени осторожно отправились на завтрак, повсюду были видны следы веселой ночи. Разбитая посуда и поврежденная мебель валялась на прежних местах. Однако самым бесценным «сувениром» были угольно-черные следы ног на потолке зала столовой, аккуратный автограф Бастера Рейнольдса. Мы никогда так и не [261] узнали, как он добрался туда. Это, должно быть, была уникальная операция! Мои армейские друзья и я решили уехать прежде, чем появился рассерженный командир авиастанции. Мы попрощались со всеми в 141-й, кого смогли обнаружить, и быстро отправились обратно в Фариборо, утомленные, но переполненные радостными воспоминаниями о замечательной встрече.

Я ничего не слышал о том, куда меня собираются направить после курса в Камберли, потому решил сам подтолкнуть типов из службы кадров, посетив штаб 100-й группы в поисках работы. Моим единственным желанием было снова участвовать в боевых вылетах против врага. Встретившись с командиром группы, я спросил его, может ли он взять меня в одну из его эскадрилий «Москито». Он ответил, что хотел бы видеть меня в своем штабе, где, как он думал, мой опыт принесет большую пользу. Я пережил большое разочарование. Позднее в тот же день я обсуждал тактику с начальником оперативного штаба группы и скоро понял, что искренне не согласен с тем, как используются «Москито». Хотя я глубоко уважал его — он был храбрым и способным офицером, — для меня было очевидно, что мы не сможем работать с ним из-за значительных разногласий по поводу применения самолетов, оснащенных приборами «Serrate». После дружеских бесед и обсуждений я отклонил предложение заняться штабной работой и, немного подавленный, вернулся в Камберли, предоставив решить судьбу своего перевода министерству авиации. Я должен лишь добавить, что 100-я группа очень хорошо преуспела и без меня!

Наши последние несколько недель в Камберли были в основном посвящены десантным операциям и их поддержке с воздуха. Это было естественно [262] ввиду огромного наращивания в Британии британских и американских армий и 2-го тактического авиационного командования Королевских ВВС и 9-й воздушной армии ВВС США. Имелись серьезные признаки подготовки к открытию долгожданного второго фронта, путем форсирования Ла-Манша. Однажды мне сообщили, что меня вызывает начальник колледжа, я доложил его адъютанту, и тот проводил меня к генерал-майору. У него уже был знакомый мне эйр-вице-маршал Эмбри, который недавно возглавил 2-ю легкую бомбардировочную группу, входившую теперь в состав 2-го тактического авиационного командования. Эмбри спросил меня, хотел бы я работать в его штабе и помочь подготовить группу к ночным действиям.

Группа состояла из четырех эскадрилий бомбардировщиков «митчелл», двух эскадрилий бомбардировщиков «бостон» и шести эскадрилий истребителей-бомбардировщиков «Москито» Mk.6, которые все пока использовались исключительно для дневных налетов. Моя работа, если я соглашусь, будет связана в основном с эскадрильями «Москито», которые должны быть обучены так, чтобы могли выполнять ночные маловысотные атаки немецких транспортных средств на земле или на воде. Эмбри подчеркнул, что это одна из наиболее важных задач и что его группа будет единственной, способной поддержать ночью союзнические армии, когда наступит решительный день «Д»{122}.

Предложение было очень лестным, но перед тем как согласиться, я сказал, что хотел бы принять личное активное участие в действиях против врага. Сверкнув глазами, он обещал, что позволит мне [263] выполнить «порцию» боевых вылетов. Затем Эмбри сказал генералу, что он хотел бы, чтобы я сразу приступил к новой работе. Начальник колледжа ответил, что будет сожалеть, если я не закончу курс, так что было решено, что я пока останусь. Я был счастлив от мысли, что, несмотря на ожидавшую меня штабную работу, смогу при случае столкнуться с гуннами. Эмбри был одним из немногих высших командиров союзнической авиации, которые полагали, что не только экипажи эскадрилий, но и командиры авиастанций и члены их собственного штаба должны участвовать в боевых вылетах. Он сам выполнил много вылетов, несмотря на неодобрение Верховного командования. Это был великий командир, который никогда не требовал ни от кого из своих людей того, чего не стал бы делать сам.

Курс закончился 11 февраля 1944 г., дав мне ясное понимание проблем британской армии. Он также разрушил мое поверхностное мнение о пехотинцах, среди которых теперь было много тех, кого я мог считать своими друзьями, некоторых из них постоянными. Наша прощальная вечеринка в превосходном стиле прошла в главном зале в Камберли. К концу вечера объединенная группа представителей Королевских ВВС и армии разыскала пожарный брандспойт и в качестве прощального жеста «вымыла» висевшие на стенах масляные портреты бывших начальников колледжа и других известных армейских командиров.

Глава 26

Я прибыл в штаб 2-й авиагруппы в качестве офицера, ответственного за ночные операции, с некоторым трепетом. Это была моя первая штабная должность. [264]

Однако скоро я уже чувствовал себя в Мангевэлл-Парк, красивом старом особняке около Валлингфорда{123}, в Оксфорде, непринужденно. Обещание, что я смогу совершать боевые вылеты, поддерживало мое настроение на высоком уровне.

К разочарованию Джоан, я все еще упорно настаивал на том, что будет лучше, если она и семья останутся в Лестере. В этом случае для меня война и жизнь семьи не смешивались бы. Сквадрэн-лидер Руфус Райслей заботился обо мне, пока я не освоился. Я быстро обнаружил, что Эмбри собрал очень опытный и удачный штаб, все члены которого горели тем же огнем и были исполнены того же духа, что и он сам. Заместителем «старика» и начальником оперативного штаба был Дэвид Атчерлей, которого я в последний раз видел в Дебдене в 1938 г., когда он командовал 85-й эскадрильей. Благодаря своим невероятным подвигам в воздухе Дэвид и его брат-близнец Дик стали легендой еще до начала войны. Я сомневаюсь, что когда-либо снова будут примеры подобного руководства и фантастических выходок, как у этих двух летчиков.

Одной из первых хозяйственных забот Руфу-са стало определить меня к Клемми, во второй дом 2-й авиагруппы. Миссис Клементе владела пабом «Уйат харт» в деревне Нетлбед, в нескольких километрах от нашего штаба. В ходе своего пребывания во 2-й группе я имел привилегию быть знакомым с ней, и я всегда буду благодарен ей за ее неизменную веселость и прекрасный характер, которые так благоприятно сказывались на нашем моральном состоянии. Ранее во время войны она потеряла своего собственного сына, служившего [265] на флоте, но умело скрывала свою печаль. Мы были уверены, что нас всегда ждет радушный прием в этом месте. Когда в 10.30 наступало время перерыва, она неизменно разрешала персоналу Королевских ВВС остаться. Какой бы уставшей ни была, она подавала нам со своей кухни традиционную яичницу с беконом.

Помня о своем обещании Стиксу и Джеко, данном при отъезде из 141-й эскадрильи, я должен был попробовать перевести их обоих в штаб группы. Люди из кадровой службы помогли, и через несколько дней после моего прибытия в Мангевэлл оба моих товарища присоединились ко мне. Штаб ночных операций теперь был укомплектован. Приток ночных летчиков поначалу вызвал отдельные грубые замечания со стороны остальных штабных работников, которые чрезмерно гордились дневными действиями группы и не слишком хотели частично переключаться на ночные полеты. До настоящего времени главные усилия 2-й группы были направлены против вражеских кораблей и военных сооружений в оккупированной Европе и против начавших недавно строиться между Кале и Гавром позиций «Фау-1». Все вылеты выполнялись днем и требовали исключительно точного бомбометания со средних и малых высот, в котором 2-я группа была непревзойденной.

Вслед за «Оверлордом», проектом дня «Д», умы планировщиков занимало наступление против позиций «Фау», известное как «Кроссбоу». Если большинство этих позиций и места складирования этого оружия и ракетного топлива не были бы разрушены, то враг смог бы серьезно помешать приготовлениям союзников к вторжению. Кроме того, население Лондона и Южной Англии подверглось очень разрушительным атакам беспилотных [266] «Фау-1», а позднее и ракет «Фау-2». Удары с воздуха и мероприятия по обороне со стороны Королевских ВВС и ВВС США в значительной степени снизили силу атак противника, хотя, конечно, они достигали Лондона и прилегающих районов. В целом военный ущерб от «Фау-1» и «Фау-2» был небольшим, но были убиты почти 10 000 человек, и многие получили тяжелые ранения. Атаки не прекращались до тех пор, пока в начале 1945 г. союзники не захватили все их стартовые позиции. Но 2-я группа имела честь повредить и уничтожить большее число позиций пусковых установок во Франции, чем любое другое авиационное соединение союзников.

Подготовка к операции «Оверлорд» шла быстрыми темпами, и группе Эмбри, помимо прочих задач, отводилась важная роль в атаках немецких линий коммуникаций после того, наши войска захватят плацдарм в Нормандии. Работа по обучению эскадрилий ночным действиям должна быть проведена в кратчайший срок.

Наиболее для действий ночью подходили шесть эскадрилий «Москито», поровну разделенных между 138-м и 140-м авиакрыльями, так что был составлен план тренировок, чтобы обучить их так же, как и эскадрильи «ночных нарушителей» Истребительного командования, лишь с одним отличием, что самолеты 2-й группы помимо пушек должны были нести еще и бомбы. Наши «Москито» были маловысотной модификацией «Mk.6». они не имели бортового радара, но были вооружены четырьмя 20-мм пушками и четырьмя 7,7-мм пулеметами, установленными в носовой части и приводимыми в действие пилотом. Также имелся бомбоотсек на четыре 227-кг бомбы, которые могли быть оснащены различными типами взрывателей ударного или замедленного [267] действия. Второй член экипажа был штурманом. Перед первым ночным вылетом эскадрилий Руфус и я, сопровождаемые Стиксом и Дже-ко, посетили оба авиакрыла и провели общий инструктаж, подчеркнув важность задачи и некоторые из проблем, с которыми экипажи могут столкнуться. Казалось, что из-за недостаточного очарования ночных действий люди, привыкшие к дневным боям, все еще были недовольны тем, что их заставляют делать эту работу. Но мы знали, что после нескольких вылетов это недовольство исчезает. Мы также отметили, что они станут выполнять и отдельные дневные вылеты.

Для начала мой небольшой штаб при помощи парней из разведки спланировал вылеты против ряда аэродромов в Северной Франции. Поиск этих небольших целей в ходе полета на высоте от 300 до 900 м над покрытым мраком континентом был прекрасной тренировкой по ночной навигации, также давал хорошую возможность обстрелять любую заслуживавшую внимания цель. Если мы научимся находить и обстреливать аэродромы, то, когда наступит день «Д», легко сумеем обнаружить колонны немецких войск, перемещающиеся по французским дорогам. В ходе первых вылетов экипажи «Москито» научились поражать маленькие цели, и потери при этом были незначительными. Так что первоначальное недовольство стало исчезать.

Я начал задумываться об обещании Эмбри разрешить мне выполнять боевые вылеты. Уже в течение некоторого времени я был увлечен возможностями, предоставлявшимися одному или двум дальним истребителям, патрулировавшим днем в глубине вражеской территории. 418-я и 605-я эскадрильи «нарушителей», обычно действовавшие [268] по ночам, продемонстрировали, насколько успешными могут быть такие вылеты. Они добились внезапности и сбили много вражеских самолетов различных типов ценой минимальных потерь со своей стороны. Если лететь на уровне верхушек деревьев и обходить районы, имеющие мощное зенитное прикрытие, то была высокая вероятность того, что наши истребители не обнаружат, пока они не нанесут удар. Такие вылеты можно было выполнять, только если приблизительно на 450–600 м имелась облачность, закрывающая большую часть неба. Был очевидный риск, но я считал, что вероятное уничтожение или повреждение вражеских самолетов и замешательство, которое мы вызовем у противника, более чем компенсирует его. «Мосси» «Mk.6» был идеальным самолетом для такой работы. На малых высотах он был быстрым, маневренным, имел превосходный радиус действий и сильное вооружение. Поскольку я должен был иметь еще кого-то, чтобы полететь к врагу, я рассказал об этом Стиксу и Джеко, которые уже выказывали нетерпение. Они встретили мое предложение с энтузиазмом, хотя Джеко полагал, что ночь — лучшее время, так как мы были гораздо более опытны в выживании, когда «птицы на земле». Мы обсудили возможность полетов в дневное время, и в конечном счете моя точка зрения возобладала. После этого я отправился к «старику». Эмбри казался искренне заинтересованным, но настаивал на том, чтобы я приносил план каждого из предлагаемых мною рейдов ему на утверждение прежде, чем мы вылетим. Далее он не одобрял идею относительно наших дневных полетов непосредственно над территорией Германии из-за мощности немецкой ПВО, а также из-за наличия большого числа одноместных истребителей, с которыми «Москито» не мог состязаться. [269]

Однако оккупированная Западная Европа имела привлекательные цели. Там было много аэродромов, на которых базировались вражеские бомбардировщики и двухмоторные истребители «Мес-сершмит-110» и «Юпкерс-88». Я сказал командиру группы, что хотел бы атаковать самолеты в воздухе, а не на земле. В воздухе мы не только выводили из строя самолет, но также, что более важно, и его экипаж. Прошлый опыт как Королевских ВВС, так и люфтваффе показывал, что атаки находящихся на земле самолетов, хотя и эффективные в некоторых отношениях, не сбрасывали со счетов обученный экипаж самолета. Кроме того, атакующие самолеты часто получали тяжелые повреждения от огня зенитной артиллерии.

Получив молчаливое согласие Эмбри, я спросил его, могу ли предпринять попытку на следующий день, 28 февраля 1944 г. Я показал ему маршрут в район Орлеан — Бурж — Шатоден, в центральной части Франции, где находилось множество аэродромов бомбардировщиков. К моей радости, он согласился, если будет необходимая облачность. Я вернулся в свой кабинет, где Стикс и Джеко ожидали результата встречи, и сказал им, что все в порядке.

Я решил, что сопровождать меня будет Джеко. Я хотел доказать ему, что такие вылеты действительно эффективны, зная, что он все еще в этом сомневается. Мы проконсультировались с офицерами разведки в штабе группы и разработали детальный маршрут. Мы планировали облетать большие города и аэродромы на расстоянии по крайней мере 8 километров. Во-первых, они имели сильную ПВО, во-вторых, если бы мы пролетели над нами, была бы поднята тревога. Побережье Франции было заполнено множеством немецких частей. Они [270] были способны сбить низколетящий самолет, как винтовочным и пулеметным огнем, так и огнем зенитных батарей. Поэтому мы решили пересекать побережье Франции туда и обратно на высоте между 450 и 900 м, а затем пикировать к земле. Мы рисковали утратить элемент внезапности, поднимаясь на высоту, где нас могли засечь вражеские наземные РЛС, но это был приемлемый риск: чтобы обнаружить нас, им должно было очень повезти.

Ранним утром метеоролог обещал нам нужную для полета облачность. Мы решили стартовать из Лэшема. Любезный командир авиастанции подготовил «мосси», который ожидал нас до краев заправленный топливом, включая подвесные баки, которые можно было сбросить. Если все пойдет хорошо, полет продлится три с половиной часа, но мы имели достаточно топлива, чтобы находиться в воздухе почти шесть часов.

Было холодное утро, и оба двигателя должны были поработать, чтобы масло и охлаждающая жидкость стали циркулировать должным образом. Затем мы вырулили на старт, на полной скорости пронеслись по взлетной полосе Лэшема. «Москито» стремительно набирал скорость. Мы летели над сельской местностью Сассекса. К сожалению, этот первый вылет не принес успеха. Погода была хуже, чем ожидалось, и видимость в районе Орлеана — очень плохой. Наша навигация также оказалась ошибочной, и в течение некоторого времени мы не знали, где находимся. В конечном счете мы смогли опознать город Тур, на берегу Луары, который был вдали от запланированного нами курса. Было очевидно, что у Джеко проблемы с навигацией, и я понял, что разумнее всего прервать полет. Так что мы развернулись и отправились домой. На обратном пути около Ле-Маиа [271] обстреляли бензовоз. Это было воскресенье. Много французских мирных жителей, вышедших на дневную прогулку, стали свидетелями этой атаки. Большинство их предусмотрительно следило за процессом из капав по обеим сторонам дороги, когда мы, со сверкавшими пушками, скользили над их головами. Оставшаяся часть полета прошла безрезультатно. Позже Джеко сказал мне, что он предпочитает выполнять ночные вылеты, в которых чувствует себя более квалифицированным. Я полностью разделял его позицию, но мне было жаль, что так и не смог доказать ему ценность дневных вылетов.

Неделю спустя я спросил Стикса, что он думает о попытке совершить очередной вылет. Он все еще очень хотел этого. Я отправился к командиру авиагруппы за разрешением, хотя после нашей первой неудачной попытки опасался, что он может счесть такие полеты пустой тратой времени. Когда я объяснил, почему мой вылет с Джеко оказался безрезультатным, Эмбри понял меня, но запретил рисковать по-глупому. Из полученных недавно разведкой данных следовало, что немцы перебросили свои новейшие тяжелые бомбардировщики «Хейнкель-177» на аэродромы в районе Орлеана, как раз в тот район, в который мы уже собирались лететь. Эти самолеты были четырехмоторными монстрами, по два двигателя на каждом их крыле стояли тандемом, что придавало им внешний вид двухмоторного самолета. Мы предполагали, что они могли прибыть туда для того, чтобы подготовиться к налетам на Англию, потому их атака заслуживала внимания.

Погода на следующий день, казалось, должна была быть идеальной для нашего вылета, так что мы приняли меры, чтобы в Лэшеме нас снова [272] ждал подготовленный «мосси». Мы во второй раз отправились в глубь территории Франции. Стикс сидел около меня в тесной кабине, расстелив карты у себя на коленях. Иногда он немного корректировал мой курс. В тот день была сплошная облачность с нижней кромкой на 460 м, после приблизительно 35 минут полета мы смогли увидеть линию французского побережья. Стикс определил точку, в которой нам предстоит пересечь берег, и, когда до нее осталось около 6,5 км, я резко направил «мосси» вверх, в облака, и выровнял его на 900 м. Мы летели на этой высоте приблизительно 5 минут, а затем круто спикировали к земле. Теперь мы были внутри вражеской цитадели, направляясь к Орлеану и надеясь, что не встревожили немцев своим появлением.

Было что-то возбуждающее в том, чтобы скользить прямо над французскими полями и деревьями, но мы должны были все время быть начеку, чтобы не только не пропустить вражеские самолеты, но также и для того, чтобы не врезаться в линию электропередачи или дерево. От такого полета мы оба скоро полностью взмокли. Периодически мы изменяли курс на 20 или 30 градусов, чтобы, так или иначе, запутать любых немецких наблюдателей относительно направления нашего полета.

Стикс осуществлял навигацию уверенно. Скоро мы пересекли Сену западнее Руана, и, если бы не случайный французский крестьянин или немецкий солдат, который, вероятно, принял нас за развлекавшихся пилотов люфтваффе, мы бы никого не видели. Вдали появились шпили собора в Шартре. Я накренил самолет вправо, и правое крыло едва не зацепило землю, когда мы обходили город. Он, вероятно, был полон немецких солдат и прикрыт зенитными батареями. Мы летели над долиной Луары [273] с ее красивыми замками, около Орлеана, но, тем не менее, не видели никаких признаков самолетов. Я начал чувствовать разочарование, поделился сомнениями со Стиксом. Где же были неуловимые самолеты люфтваффе? Мы пролетели на юг еще 80 км и, не обнаружив около аэродрома Бурж никаких самолетов, легли на курс домой через Шатоден.

Я уже почти сделал вывод, что вылет снова оказался пустой тратой времени, когда Стикс произнес:

— Что это?

Вдали за своей правой плоскостью я смог разглядеть взлетно-посадочную полосу аэродрома. Взлетавший самолет, едва видимый, как черная капля, поднимал винтами пыль. Эта пыль и привлекла внимание Стикса. В течение секунды или около того мы наблюдали, по-прежиему держа «мосси» у земли. Возможно, немцы в конце концов обнаружили нас, и вражеский истребитель взлетал нам наперехват. Я прибавил скорости, чтобы мы могли быстро скрыться в облаках, если наши подозрения окажутся верными, поскольку наш «мосси» не мог соперничать с несколькими «Мессершми-тами-109» или «Фокке-Вульфами-190». Теперь мы могли видеть, что черная капля — лишь один самолет, и при этом очень большой. С криком триумфа, которым я почти оглушил Стикса, я бросил наш «мосси» в крутой вираж и направился к Шатодену.

Приблизительно в 1,5 км от периметра аэродрома мы пролетели над позициями немецкой зенитной артиллерии и с изумлением увидели, что вражеские артиллеристы машут нам, думая, что мы один из их самолетов. Чтобы порадовать их, мы помахали в ответ! Неожиданность была полной. Теперь мы быстро сближались с целью, в которой опознали один из больших «Хейнкелей-177». Он выполнял [274] вираж над аэродромом на высоте 300 м. Мы оставались у земли до последней минуты. Приближались к нашей цели спереди и немного сбоку. На дистанции около 800 м я начал плавный разворот с набором высоты, чтобы массивный фюзеляж бомбардировщика был прямо перед нами. Я вышел в позицию для открытия огня. В последний момент противник понял, что мы враждебны, и попытался отвернуть, но было поздно. Я немного уменьшил радиус своего разворота, чтобы перекрестье моего электрического прицела с учетом необходимого упреждения находилось перед бомбардировщиком, и нажал на кнопку огня. Поток 20-мм снарядов и 7,7-мм пуль лился из носовой части «мосси», когда я продолжал уменьшать радиус разворота так, чтобы держать свой прицел на быстро приближавшейся цели. Я начал стрелять приблизительно с 360 м, и теперь с дистанции 90 м «Хейпкель-177» казался огромным, словно дом, поток огня и дыма появился внизу носовой части самолета. Он встал на дыбы, словно раненый зверь, и, перевернувшись через крыло на спину, вертикально упал на землю. Раздавшийся взрыв был подобен взрыву нефтяной цистерны, — огромный шар красного пламени и клубы плотного масляного дыма.

«Мой бог», — единственное, что я смог произнести. Все произошло настолько быстро, что ни у кого из несчастного экипажа не было возможности выпрыгнуть на парашюте. Времени для жалости не было. Мы сделали свою работу и теперь должны были уйти. Спикировав к земле на скорости 480 км/ч, мы с торжеством понеслись домой. Пролетая над полями в нескольких километрах от Шатодеиа, мы заметили юношу и девушку, которые, выбежав из дома, отчаянно махали нам. Они, вероятно, видели бой и, конечно, могли наблюдать [275] похоронный столб дыма, так что наша победа порадовала сердца двух жителей порабощенной Франции.

Через три с половиной часа после взлета мы приземлились в Лэшеме. Спустя несколько часов Стикс и я пили пиво в баре в Мангевэлле, пересказывая обстоятельства нашей победы другим членам штаба. Пленка моей кинокамеры, синхронизированной с пушками, была уже обработана. Эмбри попросил показать ее, и мы всей толпой двинулись в одну из комнат совещаний, где подтверждение нашей победы было продемонстрировано на экране. Теперь я чувствовал, что доказал ценность дневных полетов и боссу и группе в целом, и ожидал в будущем большее число вылетов. Дневной полет сильно отличался от ночного боя, но я нашел, что дневная победа приносит не меньше удовлетворения и возбуждения.

Неделю спустя, 12 марта, Стикс и я снова поднялись в воздух. На сей раз мы намеревались пролететь гораздо дальше, вплоть до Тулузы. Но уже в самом начале столкнулись с проблемой. Когда пикировал к земле после пересечения французского побережья около Байе{124}, мне показалось, что я увидел вспышку и услышал слабый свист. Я спросил об этом Стикса, но он ничего не видел и не слышал. Все, казалось, было в порядке, и я сразу забыл об этом. Но уже вскоре я заметил, что температура масла в правом двигателе начала опасно подниматься. Пока я наблюдал, стрелка достигла опасной черты. Была какая-то серьезная неисправность, и я сказал Стиксу, чтобы он быстро рассчитал наш курс домой. Тем временем [276] я развернул наш самолет в общем направлении на Англию. Я выключил неисправный двигатель и продолжил полет на одном. Наш «мосси» весьма хорошо летел и на одном двигателе. Спустя 45 минут мы снова были на земле в Лэшеме. Мы обнаружили, что маслопровод разбит пулей и темная жидкость вытекала из него. Очевидно, какой-то немецкий снайпер выстрелил в нас. Не знаю, почему двигатель не загорелся, хотя много масла вылилось на горячий радиатор и выхлопные патрубки. Удача снова была с нами!

Двумя днями позже мы с Джеко отправились в Лондон на официальную церемонию награждения. Мы получили из рук короля награды, которых были удостоены несколькими месяцами ранее, Джеко — пряжку к кресту «За летные боевые заслуги», а я — пряжку к ордену «За отличную боевую службу» и вторую пряжку к ордену «За летные боевые заслуги». В Лондоне мы встретили родителей Джеко, Джоан и моего отца, которые были приглашены на церемонию. Во дворце, в дополнение к группам военнослужащих всех трех родов войск, присутствовала большая толпа гостей. Награды получили также несколько гражданских лиц. Наши семьи вместе с другими гостями прошли в большой зал, используемый для таких случаев, в то время как Джеко и я последовали за придворным в приемную, где каждого из награждаемых проинструктировали, как надо подходить к королю, когда назовут твою фамилию.

Несмотря на предыдущие посещения Букингемского дворца, я был возбужден, поскольку мое место было в передней шеренге. Через несколько минут оркестр заиграл государственный гимн, и король Георг IV вступил в переполненный [277] зал вместе со своими придворными. Сначала вызывали удостоенных высших наград. Шеренга медленно передвигалась. Я искал глазами среди гостей Джоан и своего отца. Увидев их, я, улучив момент, подмигнул им. Когда была названа моя фамилия, я промаршировал к королю, повернулся налево, поклонился и встал перед ним. Он был в форме адмирала флота. Он протянул левую руку назад к подушке в руках помощника, на которой лежали награды. Сначала он вручил мне пряжку к ордену «За отличную боевую службу» на красно-синей ленте, одновременно благодаря меня за то, что я сделал, и желая дальнейших успехов. Затем, продолжая говорить, он спокойно повернулся за пряжкой к кресту «За летные боевые заслуги», но я краем глаза увидел, что на подушке лежит сам крест. Кто-то оконфузился! На секунду он нахмурился. Я волновался, ожидая, что сейчас произойдет. Король о чем-то коротко шепотом поговорил с помощником, затем повернулся ко мне и попросил, чтобы я подождал невдалеке. Я должен был быть вызван снова в конце церемонии, чтобы получить награду, которой удостоен. Час спустя мою фамилию назвали снова. К этому времени король, должно быть, обменялся рукопожатиями и поговорил почти с двумястами людьми, но он все еще был способен улыбаться и отпустил дружескую шутку об этом инциденте, когда вручал мне пряжку к кресту «За летные боевые заслуги». Очевидно, даже в высших сферах иногда ошибаются. Хотя получение награды от короля было величественным моментом, я обнаружил, что для моих нервов намного тяжелее стоять перед этим великим человеком в переполненном зале, чем сражаться с противником. [278]

Глава 27

Надежда на то, что война закончится, когда Красная армия при помощи союзнических военно-воздушных сил нанесет поражение Германии, умерла после того, как политики решили настаивать на ее безоговорочной капитуляции. Для банды Гитлера эта война стала войной до конца. В сердитых посланиях Сталин требовал начала вторжения, чтобы уменьшить давление на Восточном фронте, где фанатичные немцы, медленно отступая, наносили тяжелейшие удары русской армии. К марту 1944 г. союзнический план вторжения был почти завершен. Все, что требовалось, так это окончательное сосредоточение войск и техники да хорошая погода. Наши воздушные атаки в оккупированной Европе и Германии, продолжавшиеся с большим упором на систему коммуникаций и транспорта, имели целью уничтожение немецкой системы обороны перед высадкой союзников.

По мере приближения дня «Д» работы в штабе 2-й авиагруппы значительно прибавилось, и я должен был сократить число своих боевых вылетов. Для повышения эффективности ночных штурмовых атак эскадрилий были разработаны новые и более действенные методы. Прежние атаки аэродромов в Северной Франции показали, что экипажи могли находить цель, но стрельба и бомбометание с малых высот в темноте обычно были малорезультативными. Экипажи должны были концентрироваться на том, чтобы не врезаться в землю, поскольку, когда они пикировали на свои цели, у них не было никакого видимого ориентира, чтобы контролировать высоту. Среди массы мыслей по поводу этой проблемы в штабе и в эскадрильях было предложение использовать 114-мм осветительные [279] ракеты на парашютах. Идея состояла в том, что, как только «мосси» достигал района цели или обнаруживал движение тусклых огней немецкого армейского автотранспорта, экипаж выстреливал одну из этих ракет. При сбросе с высоты от 900 до 1200 м ракета, плавно опускаясь на землю, горела около двух минут, освещая все это время прилегающую местность. Теперь экипаж «мосси» мог хорошо видеть цель и имел время, чтобы выполнить одну, а иногда и две результативные атаки прежде, чем ракета гасла. Группа была обеспечена запасом этих сигнальных ракет и держателей для их подвески, и скоро они уже использовались с большим эффектом. Позднее эта пиротехника сбрасывалась сериями для увеличения освещенности.

В конце марта и в апреле я предпринял еще четыре дневных рейда в тыл противника, принял участие в дневной маловысотной бомбардировке железнодорожной станции Мапт-Гаскур, на Сене, западнее Парижа. Три дневных рейда я совершил со Стиксом и один со штурманом группы сквадрэн-лидером Робертсоном. Во время вылета на бомбардировку я также летел с Робертсоиом. Дневные рейды в тыл противника увеличили число уничтоженных мною вражеских самолетов до 27. В двух из этих вылетов, одном со Стиксом и одном с Робби, мы одерживали по 2 победы, при этом оба раза над Данией.

Налет на важную железнодорожную станцию Мапт-Гаскур был моим первым опытом маловысотного бомбометания. Будучи в этом деле новичком, я летел в хвосте эскадрильи из 13 «мосси», которые атаковали цель парами с интервалом в несколько минут. К тому времени, когда Робби и я достигли цели, зенитная артиллерия уже по-настоящему расшевелилась, и у меня не оставалось сомнений в том, [280] что милые старые гунны очень рассержены! Я впервые увидел, как они используют тяжелые 88-мм зенитные пушки для настильной стрельбы. Чтобы сбить нас, артиллеристы вели огонь почти горизонтально, поскольку мы летели над самой землей. Тот факт, что снаряды взрывались около французских домов, казалось, их не волновал. Если не считать зенитной артиллерии, наш вылет прошел спокойно. Наши бомбы имели взрыватели с замедленным действием, но мы не могли слоняться поблизости, чтобы увидеть их взрывы. Поспешно покинули зону зенитного огня и были очень счастливы, что остались невредимыми. Большинство других экипажей, принимавших участие в налете, столкнулись с небольшим противодействием, потому что полностью использовали фактор внезапности. Именно на 13-й номер (сосунка Брехэма) враг излил весь свой гнев!

Стоит рассказать об одной из побед в ходе дневных рейдов, упомянутых выше, потому что она заставила меня подсознательно стать слишком самонадеянным. Фактически именно она, вероятно, была косвенно виновна в моем последующем поражении. Начав дневные рейды, я был уверен в том, что необходимо, но возможности, уклоняться от встреч с одноместными истребителями из-за их превосходства над «Москито», а также потому что они обычно действовали парами или большими группами. В тот раз мы крейсировали около Пуатье, в поисках проблем на свою голову. Мы заметили на проселочной дороге немецкий грузовик и подготовились его атаковать. Когда мы перешли в пологое пикирование, Стикс обратил мое внимание на одиночный самолет в 1,5 км впереди, который приближался к нам. Это была лучшая добыча! Мы вышли [281] из пикирования, игнорируя теперь немецкий автомобиль и наблюдая за приближавшимся самолетом. Сначала я подумал, что это американский «Тандерболт». Эти истребители также действовали в глубине вражеской территории, но обычно большими группами. Этот же самолет был один. У меня не было возможности быстро сманеврировать, чтобы занять лучшую позицию. Затем я понял, что это был «Фокке-Вульф-190» с подвесным баком. Что делать, уйти или вступить в бой? Я считал, что не смогу оторваться от него, у меня во рту пересохло от волнения, и я решил, что единственный выход состоял в том, чтобы сражаться.

Немец заметил меня в тот же момент, что и я его. Он начал крутой вираж, чтобы зайти мне в хвост. Стикс и я знали, что если ему удастся это сделать, то с нами будет покончено. Резко взяв штурвал на себя, я понял, что могу помешать ему поймать наш «мосси» в прицел. Потом я вспомнил, что при открытых створках радиаторов двигателей радиус моего виража уменьшается. В течение нескольких секунд, которые показались длиною с жизнь, он преследовал меня на все более крутых виражах. Моя скорость уменьшилась с 450 до 370 км/ч. Пришла пора положить этому конец. Я открыл створки радиаторов и обнаружил, что мы начали опережать его на вираже. Постепенно на скорости немногим более 320 км/ч я вышел ему в хвост. Он понял опасность и внезапно вышел из виража, выполнив полубочку, и на полной скорости направился на юг над самой землей. Мы переиграли его. С полностью открытыми секторами газа мы быстро достигли скорости 480 км/ч и, находясь сзади и выше, задались вопросом: что, если сами попробуем атаковать его? Стикс беспокоился о том, что у [282] нас оставалось мало топлива, но черт с ним, мы не могли позволить «фокке-вульфу» уйти, по крайней мере, без того, чтобы не обстрелять его. Мы летели прямо над деревьями и домами, но я видел, что мы медленно, очень медленно приближались к нему. Я понимал, что, если покончим с ним в течение следующих нескольких минут, наш бензин закончится прежде, чем мы доберемся до дома. С дистанции 540 м я поймал уходивший «фокке-вульф» в прицел и выпустил короткую очередь. Мимо! Я видел фонтаны земли, поднимаемые моими снарядами, когда они ударялись в грунт позади его хвоста. Проклятье, я должен подойти ближе. Несмотря на предупреждения Стикса, я теперь был настроен сбить этот истребитель, независимо от цепы, которую придется за это заплатить. Возможно, противник думал, что сможет уйти от нас. Он не предпринимал никаких маневров ухода от огня. С 360 м я выпустил вторую и гораздо более длинную очередь. Была вспышка пламени, когда наши снаряды попали в его подвесной бак. Его левая плоскость отлетела, и, горя, он перевернулся через крыло и врезался в дерево, разлетевшись на куски, которые рассеялись по полю. Когда мы проносились над местом крушения, одно из колес его шасси, высоко подброшенное силой взрыва, проплыло в воздухе рядом с нашим «мосси».

Торжествуя, мы повернули к дому, питая наш «мосси» последними каплями топлива. Мы приземлились в Форде практически с пустыми баками. Мы победили превозносимый «Фокке-Вульф-190», и эта мысль в тот момент господствовала у меня в мозгу. Очевидный же факт, что вражеский пилот был неопытным новичком, я не принимал тогда во внимание. Позже у меня было много времени, чтобы это понять. [283]

Многие из этих дневных рейдов я выполнил на самолетах из 305-й польской эскадрильи{125}, которой командовал уинг-коммепдэр Копоиачек. Одно звено этой эскадрильи было полностью польским, а другое — частично британским, и возглавлял его новозеландец сквадрэн-лидер Майк Херрик. Летая со Стиксом или Робби, я смог одержать несколько побед на ее самолетах. Поляки отпраздновали наши успехи импровизированной вечеринкой и вручили мне красивую серебряную, покрытую эмалью эмблему эскадрильи, сделав меня почетным ее членом. Я с гордостью храню этот значок и сертификат под номером 809.

Моя работа в штабе и вылеты оставляли мало времени для посещений Джоан в Лестере. Когда я исхитрялся провести там один или два дня, всегда казалось, что я хотел снова умчаться к своим товарищам на войну. Чем дольше продолжалась война, тем сильнее становилось мое желание принимать в ней активное участие. Даже при том, что мое пребывание дома редко превышало 48 часов, я с сожалением должен признать, что мои маленькие дети и незначительные домашние проблемы раздражали меня, часто приводя к горячим спорам. В основном они касались воспитания детей. [284]

Мои взгляды на него нередко сталкивались с взглядами моих многострадальных тестя и тещи, при этом бедная Джоан металась между нами, пытаясь примирить. К счастью для меня, она была полна понимания и знала меня лучше, чем я сам себя знал. Тогда она не смогла убедить меня в том, что причиной моих раздражительности и неблагоразумного поведения была усталость. Но это была усталость, которая каким-то извращенным образом заставляла меня неуклонно идти на глупый и ненужный риск в безумном желании добраться до врага снова и снова.

Во время одного из моих визитов Джоан показала мне статью в лестерской газете, в которой говорилось о том, что Джонни Джонсон{126} и я достигли уровня в 27 побед каждый и что мы были двумя лучшими асами-истребителями в Англии, активно участвующими в боевых действиях. Поскольку я сам считал, что лучшим был Джонни, это было забавно, особенно после того, как мне сказали, что местные фабричные рабочие даже бьются об заклад, кто из нас в конце концов выйдет победителем! Большую роль в этом сыграл тот факт, что Джонсон был родом из расположенного невдалеке городка Мелтон-Моубрей, а Лестер стал моим вторым домом. Сама мысль о публичном соревновании за лидерство среди асов-истребителей была вздором. Я не мог конкурировать с Джонсоном, даже если бы и хотел. Наши роли были совершенно разными. Он был одним из самых замечательных командиров крыла дневных истребителей всех времен. Со своими канадскими «Спитфайрами» он разыскивал вражеские [285] «Фокке-Вульфы-190» и «Мессершмитт-109» и завоевывал превосходство в воздухе над районом своих действий. Кроме того, что он был более опытным, а также более успешным пилотом лично. Я же успехов своих достиг в значительной степени ночью и лишь недавно днем. Моей работой вместе с различными радиооператорами и штурманами, главным образом, была охота одинокого волка и наведение паники на гуннов везде, где мы могли найти их. Я приношу свои извинения тем беззаботным игрокам в Лестере, которые ставили на меня и проиграли. Однако, как бы там ни было, мне это было очень лестно.

После рейдов над Францией и Данией я решил, что более благоприятное место охоты все-таки Дания. Длинные перелеты над морем выдвигали серьезные требования к навигации, но и награды за это были большими и разнообразными. Также была меньшая вероятность, что нас обнаружат при пересечении датского побережья, поскольку оно имело слабую оборону. В Дании и Норвегии базировалось много эскадрилий люфтваффе, которые находились на отдыхе и пополнении после боев на Востоке или на Западе, а также несколько учебно-тренировочных подразделений. Все они были идеальной дичью для нас. Я подумывал и о Норвегии, как о будущем «охотничьем угодье».

В течение мая 1944 г. я смог выполнить лишь два вылета, оба над Данией. Один совершил со Стиксом, а другой — с флайт-лейтенантом Доном Уолшем, штурманом из нашего штаба. Он недавно завершил во 2-й группе успешный тур на «митчеллах». Как и Робби, он слышал много интересного о моих рейдах и попросил меня взять его в один из них. Стикс не всегда мог летать со мной, не рискуя нарушить заведенный порядок, и потому не возражал, когда я иногда брал другого штурмана. [286]

Во время нашего первого совместного полета Дону и мне сопутствовала удача. Западнее Копенгагена, около города Роскилле с красивым собором, мы сбили «Юнкерс-88». Казалось, что вылет пройдет безрезультатно. Мы ничего не обнаружили, но сразу после того, как повернули домой, Дон заметил самолет, летевший под облаками в нескольких сотнях метров выше. Мы незаметно приближались к нему, летя до последней минуты на малой высоте над цветущей датской сельской местностью. Затем на максимальной скорости мы начали набор высоты с разворотом, чтобы выйти к нему в хвост. Экипаж 88-го, должно быть, увидел нас и направился под защиту ближайшего облака. Когда самолет уже частично скрылся в нем, я с дистанции почти восемьсот метров выпустил очередь, надеясь, что поражу его прежде, чем он растворится.

Я промахнулся. К счастью для нас, облачность оказалась неплотной и было не слишком трудно следовать за ним, когда мы сближались. Его хвостовой бортстрелок отчаянно выпускал в нас длинные очереди. Но его стрельба была необдуманной и не причиняла никакого реального беспокойства. Дистанция быстро сокращалась, и я дал три короткие очереди, стреляя всякий раз, когда он появлялся в разрывах облаков. После последней очереди от самолета полетели обломки, но в следующий момент он исчез в облаке, и мы на мгновение подумали, что он ушел. Внезапно мы снова четко увидели его, он врезался в землю и взорвался около стены сельского дома. Дон теперь полностью убедился, что дневные рейды были настоящей игрой, но мы тогда не могли знать, что полетим вместе лишь еще один раз и что концом этого вылета станет лагерь для военнопленных в Германии. [287]

В то время как я на своем «мосси» слонялся над Европой, работа штаба ночных операций группы в значительной степени лежала на Руфусе Райслее. Ему запрещалось летать над вражеской территорией, потому что он уже однажды был сбит над Францией. При помощи французского Сопротивления он избежал плена и окольными путями вернулся в Англию с большим количеством цепной информации о позициях «Фау-1». За храбрость и умение, проявленные на территории противника, он был награжден орденом «За отличную боевую службу». Он был разочарован тем, что не мог сам больше летать, но никогда не возражал против моих частых отсутствий. Когда я снова оказывался за своим столом, дел всегда было в избытке.

Использование на «мосси» осветительных ракет улучшило способность группы к ночным штурмовым атакам, однако все еще оставались серьезные ограничения. Самолеты могли нести лишь несколько ракет, и много представлявших особый интерес целей на авто — и железных дорогах были лишь частично разрушены или повреждены, потому что ракеты гасли прежде, чем экипажи успевали нанести решающий удар. Поскольку главной задачей 2-й авиагруппы в день «Д» и после него была изоляция района боевых действий в ночное время, было необходимо что-то предпринять, чтобы повысить эффективность наших штурмовых атак. До этого четыре эскадрильи «митчеллов» занимались лишь дневными бомбардировками со средних высот. Этими самолетами были уничтожены многие позиции «Фау-1». Почему бы не использовать «митчеллы» с их незаурядной грузоподъемностью в качестве «патфиндеров» для наших «Москито»? После многократных обсуждений это предложение было принято командованием. [288]

Было решено посылать одиночный «митчелл», который должен был патрулировать на высоте между 900 и 1500 м над районами Франции, в которых вели поиск несколько «Москито». Когда экипаж «мосси» обнаруживал то, что, по его мнению, было подходящей целью, он вызывал «митчелл» и направлял «патфиндер» в нужную позицию. Очень точная электронная система навигации, использовавшаяся как на «митчелле», так и на «Москито», гарантировала определение местоположения цели. «Москито» летали по кругу, ожидая появления «митчелла», который начинал с равными интервалами сбрасывать осветительные ракеты. Они освещали прилегающий район до тех пор, пока экипаж «мосси» не уничтожал цель или не исчерпывал все бомбы и весь боекомплект.

Ожидалось, что идея использования «митчеллов» в новой роли встретит некоторое сопротивление. Работа экипажей действительно была не очень зрелищной, так как они непосредственно не наносили удара по врагу. Кроме того, имелся значительный риск. По своим летным характеристикам «митчелл» уступал «Москито» и был уязвим для атак вражеских ночных истребителей. Чтобы внушить экипажам «митчеллов» важность их работы, члены штаба авиагруппы посетили каждую из этих эскадрилий и провели инструктажи, подробно рассказывая об их новой роли и давая рекомендации относительно тактики немецких ночных истребителей.

Было очевидно, что экипажи разочарованы. И это было понятно: они отлично выполнили множество вылетов в дневное время. В целом же они восприняли новую задачу довольно благосклонно. Но одна из эскадрилий, почти целиком состоявшая из голландцев, очень резко отстаивала свою [289] точку зрения. Результаты боевой деятельности этой эскадрильи были прекрасными, и, подобно большинству наших европейских союзников, сражавшихся за освобождение своих стран, голландцы ненавидели врага даже сильнее, чем мы. Так как в ходе будущих вылетов они сами бы не убивали врагов, они считали их пустой тратой времени. Однажды, когда Стикс и я проводили инструктаж, они начали открыто высказывать недовольство в наш адрес. Они, казалось, думали, что это на нас лежала исключительная ответственность за то, что их выбрали для этой непопулярной задачи. Их поведение вывело меня из себя, и между мной и командиром храброй голландской эскадрильи состоялся обмен некоторыми грубыми словами. Позднее в течение дня мы немного остыли и расстались, разумно используя дружеские выражения. Судьбе было угодно, чтобы в одном из первых же ночных вылетов были потеряны два «митчелла», причем оба из голландской эскадрильи. Еще хуже было то, что наша разведка подтвердила, что они оба были сбиты ночным истребителем Королевских ВВС. Это была трагическая ошибка в идентификации. Ночной истребитель перепутал «митчеллы» с довольно похожими бомбардировщиками «дорнье».