Глава 22

Операции «Serrate» не предоставляли нам никакой отсрочки. Мы были обязаны вылетать всякий раз, когда вылетали бомбардировщики, а поскольку это происходило каждую ночь, у всех нас начинали проявляться признаки усталости. Эскадрилья имела достаточно экипажей, чтобы обеспечить ротацию [223] людей от вылета к вылету, но нервное напряжение от подобных вылетов было большим. Наши потери все еще были незначительными, но каждую ночь мы должны были сталкиваться с прожекторами, зенитной артиллерией и вражескими ночными истребителями, а иногда нас обстреливали с собственных бомбардировщиков. Период времени, который мы проводили над территорией противника, был большим — по крайней мере, два часа, — и, конечно, мы понимали, что если нас собьют и мы сможем выпрыгнуть на парашюте, то вряд ли вернемся до окончания войны. Во время же вылетов в составе ПВО мы знали, что если нам придется воспользоваться парашютом, то мы сможем вернуться к своим товарищам в пределах нескольких часов.

Однако «сломался» всего один летчик. Один из моих храбрых бельгийских пилотов пришел ко мне совершенно расстроенный и пожаловался на то, что во время нескольких последних вылетов он вынужден был повернуть обратно на базу еще до пересечения вражеского побережья из-за отказа бортового радара или прибора «Serrate». Он подозревал, что его радиооператор намеренно сообщал о неисправности оборудования. Это было серьезное обвинение, но я пилоту поверил. Я решил послать их снова тем же вечером, и если они вернутся по причинам, указанным пилотом, то самолет должен быть изолирован до следующего вылета, но уже с другим экипажем. Если новый экипаж не обнаружит неисправностей оборудования, мы получим достаточно убедительное доказательство трусости радиооператора. И в самом деле, бельгиец и его радиооператор преждевременно вернулись из вылета. На следующую ночь на этом же самом самолете вылетели Вини и Скотти. На аппаратуре не производилось никаких работ, и [224] они провели полет над вражеской территорией, не обнаружив никаких неисправностей прибора «Serrate» или радара.

Я послал за радиооператором бельгийца, который признался, что не хочет участвовать в вылетах. Он убеждал меня в том, что ему не уцелеть. Откровенно говоря, он был трусом. Он был мне мало симпатичен, потому что я знал, что все мы на определенной стадии этой игры чувствовали страх, и многим из нас было гораздо больше чего терять, чем ему, но самодисциплиной мы сумели победить или спрятать внутри наш страх. Этот офицер был удален из эскадрильи, и мой бельгийский пилот стал летать с другим радиооператором. По трагической иронии судьбы вскоре их сбили около Бремена.

То, что я позволил Стиксу летать без перерыва слишком долго, преподало мне хороший урок, и я пытался предоставлять всем экипажам короткий отдых. Также становилось очевидным, что и я нуждался в неких решительных переменах. Мой характер становился грубым, и я был переутомлен полетами до одурения. Однажды эскадрилья получила сообщение, что Королевский военно-морской флот будет рад принять на несколько дней двух офицеров на борту одного из своих эсминцев в Харидже. Эсминец был частью эскорта конвоя, шедшего вдоль восточного побережья. Это было как раз то, что мне требовалась, и я решил, что со мной должен отправиться также много работавший Бастер, наш «шпион». Мы прибыли к «Уитсхеду», довольно древнему кораблю. Когда мы вскарабкались на трап, я внезапно вспомнил некую старую традицию отдания чести на юте. Повернувшись к Бастеру, я спросил его, где это место. Он пожал плечами. Офицер и два или три матроса ждали, когда мы ступим на палубу, [225] так что я должен был попытаться сделать все правильно. Я не хотел начать наш отпуск с большого конфуза. Пытаясь выглядеть непринужденно, я бросил пристальный взгляд на главную мачту и быстро отсалютовал, надеясь, что это будет приемлемо. Выражение презрения, промелькнувшее на лицах военных моряков, показало, что мое невежество не осталось незамеченным.

Командиром корабля был молодой лейтенант. Я помню, что был удивлен его невысоким званием. Мне казалось, что его обязанности по крайней мере заслуживали звания фрегаттен-капитана, но это было не мое дело.

Переход с конвоем вдоль восточного побережья в Ферт-оф-Форт, который продолжался два дня, взбодрил меня, и я обнаружил, что в компании моряков смог полностью забыть проблемы, которые переполняли меня в течение последних нескольких недель. Мы были полностью заняты на корабле. Иногда нас просили идентифицировать самолеты, и именно тогда мы оценили, насколько раздражали военных моряков появлявшиеся поблизости самолеты. А еще поняли, что если бы они дожидались, пока определят, свой это самолет или вражеский, то часто было бы слишком поздно: самолет получил бы возможность атаковать. Так что их склонность сначала стрелять, а потом задавать вопросы могла быть оправданна.

У входа в Ферт-оф-Форт «Уитсхед» попрощался со своими подопечными и в компании с двумя другими эсминцами и крейсером на скорости направился обратно в Харидж. Слава богу, во время всего перехода море было относительно спокойным и я чувствовал себя хорошо. Но когда двигатели старого «Уитсхеда» работали на [226] полных оборотах, они вызывали такую вибрацию, что я почти испытывал тошноту, однако сумел сохранить честь офицера Королевских ВВС. В Харидж я вернулся новым человеком и был благодарен нашим друзьям-морякам за замечательное гостеприимство.

В то время как Джеко осваивался в Уиттеринге и знакомился с прибором «Serrate», Стикс и я совершили еще один вылет. Это должен был быть наш последний совместный полет за семь месяцев. Очень большому соединению наших бомбардировщиков было приказано атаковать индустриальный центр Мангейма, в юго-западной части Германии. Мы решили, что наиболее подходящей для дозаправки и старта точкой будет аэродром Брэдвелл-Бей, около устья Темзы. Там размещалась 605-я эскадрилья истребителей-бомбардировщиков «Москито», в которой служил Дэйв Бломли, муж моей сестры. Я не видел его с начала войны и теперь встретился с ним снова. Мы провели несколько счастливых часов за воспоминаниями, когда я ожидал времени взлета. Дэйв был доволен полетами на истребителях-бомбардировщиках, но завидовал моей эскадрилье с ее радарами и приборами «Serrate». «Москито» совершали по ночам на малой высоте длительные и опасные полеты в глубину вражеской территории, пытаясь найти самолеты противника. Но поскольку они не имели никаких бортовых радаров, их успехи были незначительными.

Незадолго до полуночи девять моих самолетов поднялись в воздух с интервалом в несколько минут, мы набирали высоту в юго-восточном направлении, чтобы вступить в контакт с массами бомбардировщиков, которые собирались в поток перед нами. К северу от Дюнкерка мы видели огонь зенитной артиллерии и прожекторы. Над бельгийско-германской [227] границей темнота нарушалась лишь разрывами зенитных снарядов. Можно было отчетливо разглядеть клубы дыма от взрывавшихся поблизости снарядов, и один или два раза наш самолет сотрясался взрывной волной.

Вокруг нас в небе были видны горящие самолеты. Некоторые из них медленно снижались к земле, в то время как их экипажи безуспешно пытались сохранить управление. Другие падали, подобно пылающим метеорам. При помощи Стикса я преследовал ночной истребитель, но тот включил радар, так что мы должны были начать все снова. Около Льежа Стикс поймал устойчивый сиг-пал, и после полета по кругу на высоте 3000 м мы, наконец, установили радарный контакт. Было очевидно, что враг не подозревал о нашем присутствии, и Стикс, быстро интерпретируя показания индикаторов своего радара, мастерски вывел меня в позицию с задней полусферы.

На дистанции 135 м я заметил неясный темный объект. Я не мог идентифицировать его с такого расстояния и, развернувшись, чтобы держаться ниже, стал приближаться, пока мы не оказались всего в 90 м от него. Теперь объект приобрел знакомые очертания «Мессершмита-110». С такой дистанции я не мог промахнуться. Я выпустил две короткие очереди из всех десяти наших стволов. Попадания были видны по всей хвостовой части «мессершмита». Он перевернулся через крыло и, загоревшись, по спирали упал на землю.

В этот момент темноту пронзила белая сигнальная ракета, выпущенная с другого самолета поблизости от нас. Возможно, она исходила с немецкого ночного истребителя, пилот которого отмечал место падения, думая, что этот погребальный костер принадлежит одному из наших бомбардировщиков. [228]

Мы искали этот или другие немецкие истребители, пока позволяло горючее, но напрасно.

У Мангейма, неистово горящего вдали, мы повернули обратно в Брэдвелл-Бей и приземлились там спустя три часа после взлета, измотанные, но добившиеся успеха. Один из моих экипажей видел белую ракету и взрыв при падении нашей жертвы. Они смогли подтвердить нашу воздушную победу, которая увеличила общий мой счет до пятнадцати побед, из них четырнадцать — ночью. Постепенно мы подбирались к Джону Каннингхэму, имевшему восемнадцать ночных побед. Я был особенно рад этому успеху, учитывая положение Стикса. Теперь он мог спокойно отдыхать, зная, что все сделал хорошо. За его храбрость и решительность в качестве радиооператора и штурмана я представил его к награждению пряжкой к уже врученному ранее кресту «За летные боевые заслуги». Мы были самым счастливым экипажем, когда несколькими днями позже праздновали официальное объявление об этом награждении.

Наш всеми любимый командир авиастанции груп-каптэн Лэгг был переведен на другое место службы. Он всегда заботился о нас, приобрел привычку находиться в нашем расположении, ожидая, пока не вернется последний самолет, что обычно происходило ранним утром. Затем он присоединялся к нам за обычным завтраком из яичницы с беконом, слушая наши рассказы о проделанной ночью работе. Мы решили устроить для него специальную прощальную вечеринку с обедом и вручением подарков. Окольными путями мы обошли продовольственные ограничения. Благодаря Випну раздобыли большое количество фазанов и особую птицу для главного блюда. Мне не говорили об этом сюрпризе до самой последней [229] минуты. Это был лебедь, любезно зажаренный Винном. Вечеринка прошла великолепно, но мы были опечалены тем фактом, что груп-каптэн покидает нас. Однако Уиттерингу повезло получить на его место не менее симпатичного босса.

В течение периода нелетной погоды мы проводили учения на земле, чтобы каждый мог научиться вести ближний бой. Экипажи самолетов, возглавляемые мною, изображали парашютистов. В конце дня нас «сбросили» с грузовиков в нескольких километрах от аэродрома, и мы должны были вернуться обратно и «уничтожить» самолеты и жизненно важные сооружения. Административный штаб авиастанции и наземный персонал эскадрильи во главе с Дикки Спэрроу отвечал за оборону. Это был сырой вечер. Каждая покрытая грязью группа двигалась к аэродрому окольным маршрутом. Наши руки и лица были черными. Когда мое подразделение достигло района стоянок, уже совсем стемнело, но над аэродромом метались тонкие лучи света и раздавались хлопки взрывпакетов, призванные показать, что обороняющиеся были начеку. Обе стороны имели взрывпакеты, чтобы имитировать гранаты.

Из ругательств и криков было очевидно, что защитники дают жару моим «командос»! В конечном счете мы все же продвинулись вперед и нарисовали мелом кресты на двух «бью», обозначавшие их уничтожение. Затем нас окружили и взяли в плен, но перед этим Стикс попытался бросить взрывпакет. К сожалению, он слишком долго держал его, и тот взорвался у него в руке, повредив ему кисть. Обороняющиеся были настоящими джентльменами. Вместо того чтобы дать нам нагоняй, они отправили старину Стикса к Доку, а всех остальных просто привели в одну из комнат [230] барака, находившегося на стояке и использовавшегося в качестве «лагеря для военнопленных». Помимо неприятности со Стиксом, никаких других несчастных случаев не произошло. Оставалось рассмотреть результаты учений. Были «уничтожены» несколько самолетов и также «взорваны» наземные сооружения. В то же время все мои «командос» были или «убиты», или «взяты в плен». Помимо развлечения и хороших физических упражнений, мы все получили полезные уроки. Главным было то, что было почти невозможно остановить решительного врага и не позволить ему достичь намеченной цели, даже при том, что это могло стоить ему всех его сил. Можно только предполагать, что произошло, если бы немцы в ходе Битвы за Англию решились пожертвовать частью своих опытных десантников для нападения на некоторые из наших ключевых наземных РЛС дальнего обнаружения. Возможно, результат этого известного сражения был бы иным.

Одной из моих забот начиная с того момента, когда начались операции «Serrate», был ограниченный радиус действий «бьюфайтеров». Налеты Бомбардировочного командования на Берлин и на индустриальные районы в Северной Италии ясно показали, что мы могли сопровождать наших друзей не на всем протяжении их маршрутов.

Обычно мы посылали половину пригодных для полетов истребителей с потоком бомбардировщиков, чтобы они летели в нем как можно дольше. Остальные взлетали позже ночью, чтобы встретить возвращавшиеся бомбардировщики снова возможно дальше на их маршруте. Это было не очень хорошо. Это дробило наши небольшие силы пополам, но это было лучшее, что мы могли сделать. Обсуждая эту проблему с офицерами штаба [231] Истребительного командования, я просил, чтобы наши «бью» были заменены «Москито», имевшими больший радиус действий. Мне обещали изучить этот вопрос, но немедленно ничего сделать было нельзя. Мы еще не были готовы разрешить «Москито» с новейшими бортовыми радарами летать над вражеской территорией.

Когда мы прибыли в Уиттеринг, там располагалось лишь одно летное подразделение, учебное звено слепых полетов, оснащенное «оксфордами». Его задача состояла в том, чтобы проводить небольшие учебные курсы для отобранных пилотов Истребительного командования, повышая их квалификацию в части полетов по приборам и знакомя их с последними разработками в этой области. Позже летом наши ряды пополнились американской эскадрильей дальних истребителей «Локхид Лайтнинг», которая была частью истребительной группы, рассеянной между Уиттерингом и вспомогательным аэродромом в близлежащем Кингсклиффе. Эта эскадрилья, хотя и прибыла прямо из Штатов и не имела боевого опыта, быстро расположила нас к себе своим рвением и духом. Их задачей было сопровождать постоянно увеличивавшиеся соединения дневных бомбардировщиков 8-й воздушной армии США. Мы не завидовали им. Скоро по их потерям стало очевидно, что «Лайтнинг» не может соперничать с «Мессершмитом-109» и «Фокке-Вульфом-190».

Скоро майор Макговерн, командир эскадрильи, и я стали настоящими друзьями, и, возможно, из-за этого между нашими эскадрильями сложились хорошие отношения. Возникла лишь одна проблема — азартные игры. Наши союзники оказались неисправимыми игроками в карты, и обычно их ставки были очень высокими, выше средств, доступных [232] среднему служащему Королевских ВВС. Некоторые из моих людей думали, что могут составить им конкуренцию, и оказались в проигрыше. Конечно, мои парни не хотели, чтобы американцы думали, будто они дрожат над каждым пенни, но я был вынужден прекратить эти игры на деньги, чтобы гарантировать хорошие отношения между эскадрильями. Меня также беспокоил тот факт, что значительный проигрыш был связан с понижением боеспособности пилота. Опыт показывал, что нервничавший пилот мог сделать фатальную ошибку. Макговерн понял мои доводы и согласился. Обе эскадрильи восприняли решение о запрете игр благосклонно.

Джеко не потребовалось много времени для освоения прибора «Serrate». Вскоре мы снова летали вместе. Первые полеты были легкими. Бомбардировочное командование наносило удары по целям в Северной Италии, и это дало Джеко дополнительное время, чтобы сориентироваться. Взлетали мы из Форда. Полеты оказались очень скучными и безрезультатными. Единственным волнующим моментом в ходе трех этих полетов был тот, когда на обратном пути мы со скуки атаковали немецкий аэродром Мелён, недалеко от Парижа. Стояла ясная лунная ночь. Мы спикировали на нашем «бью» и с небольшой высоты обстреляли ангары. Мы не видели, какой ущерб нанесли, но, конечно, разбудили обороняющихся. Они заполнили небо потоками зенитных снарядов, но точность их стрельбы была плохой.

Затем Бомбардировочное командование снова переключилось на Германию. Противодействие здесь было совершенно иным, и всегда оставался шанс вступить в бой с одним из многочисленных немецких ночных истребителей. [233]

Глава 23

В течение некоторого времени Британское правительство и штаб Королевских ВВС были обеспокоены информацией о том, что противник вел разработку двух новых мощных типов вооружения: беспилотного самолета «Фау-1» и ракеты средней дальности «Фау-2». Они оба имели мощные фугасные боеголовки. Из данных разведки и расшифровок снимков, сделанных нашими самолетами-разведчиками, следовало, что основные работы по созданию и испытанию этих новых ракет ведутся в Пеиемюнде, на побережье Балтийского моря. Если не принять срочные контрмеры, то через короткое время противник начнет полномасштабное производство «Фау» и сможет бомбардировать Англию в таких масштабах, о каких прежде и не мечтал.

Днем 17 августа Стикс, мой новый офицер по оперативным вопросам, получил из штаба Истребительного командования срочное сообщение: 141-й приказано предпринять этой ночью максимальные усилия в поддержку одного из наиболее важных рейдов Бомбардировочного командования в ходе войны. Планировался мощный налет на экспериментальный центр вооружений в Пенемюнде. В то время истинная цель этого налета не была нам известна, но мы имели достаточно информации, которая подтверждала необходимость поднять в воздух возможно большее число истребителей.

Мы начали планировать тактику наших действий, в то время как Сеуэлл, инженер эскадрильи, собрал наземный персонал, чтобы определить, как обстоят дела с самолетами. Из-за сложности бортовых радаров и приборов «Serrate» мы каждой ночью радовались, если могли получить в [234] распоряжение двенадцать из наших девятнадцати самолетов. Неизменно один или два из них преждевременно возвращались из-за каких-нибудь неполадок аппаратуры. Сеуэлл вернулся в комнату для инструктажей и удивил нас всех, сказав, что этой ночью мы можем рассчитывать на шестнадцать самолетов. Это действительно кое-что значило, поскольку эскадрилья в течение последних пяти ночей совершала боевые вылеты, и летный и наземный персонал был очень утомлен. Упорная работа и преданность наших людей никогда не переставали меня удивлять. В эти же месяцы, когда наши шансы совершить боевой вылет значительно возросли, моральное состояние достигло высшей точки. Механики безропотно работали долгими часами, чтобы у их экипажей была надежда атаковать противника. Склонившись вместе со Стиксом и Бастером над картой, я видел, что маршрут потока бомбардировщиков проходил над Северным морем, в 130 км севернее Фризских островов, над Данией и затем на юг к цели. Обратный маршрут был почти такой же. Из-за ограниченной дальности «бью» мы могли долететь лишь до линии, шедшей с севера на юг через остров Гельголанд. В результате мы решили послать с бомбардировщиками только половину самолетов, а остальные должны были встретить их на обратном пути.

В предыдущих вылетах мы всегда летели в пределах потока бомбардировщиков или же распределялись по его краям. Теперь же было признано более правильным патрулирование между противником и нашими бомбардировщиками. Восемь истребителей должны были взлететь в то же самое время, что и наши большие друзья. Четыре из них будут патрулировать на высотах между [235] 3700 и 5500 м вдоль линии, проходившей с запада на восток, приблизительно в 30 км к северу от Фризских островов к Гельголанду. Другие четыре должны патрулировать по линии, начинавшейся южнее Эмдена и продолжавшейся над северной частью залива Эйсселмер. Это создавало для немцев две «тонкие красные линии»{108} между их ночными истребителями и нашими бомбардировщиками. Наши оставшиеся истребители позднее в течение ночи должны были быть развернуты таким же образом, чтобы встретить возвращавшиеся «ланкастеры» и «галифаксы». На бумаге это казалось логичным планом.

Общий инструктаж был назначен на 16.00. Я отправился в офицерскую столовую, чтобы разбудить Джеко, который пытался наверстать упущенный сон. Как и все мы, он был утомлен, летая все три предыдущие ночи. Пришлось хорошенько потрясти его, чтобы заставить покинуть постель. Мы перелетели в Калтисхолл, который снова был нашей отправной точкой. Там мы провели последнюю проверку самолетов и уточнили погоду. Метеоролог обещал нам прекрасную ночь с полной луной и незначительной высокой облачностью. Это было хорошо для нас, но я не завидовал нашим большим братьям, потому что такие условия благоприятствовали и ночным истребителям люфтваффе. Ненадолго Джеко и я прилегли на стульях, затем в 21.30 я собрал все экипажи для нескольких заключительных слов и пожелал им удачи перед тем, как вместе с Джеко подняться в свой «бью», чтобы возглавить первую «волну». [236]

Мы пересекли английское побережье около Кромера, взяв над Северным морем курс на Гельголанд. Я на время забыл о своей усталости, хотя позднее этой ночью она сказалась на мне. На этот раз мы не могли видеть бомбардировщики на нашем бортовом радаре, поскольку они были гораздо дальше к северу, но Джеко все равно проверял его, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Он должен был также удостовериться, что мы достигнем линии патрулирования к северу от Фризских островов в правильной точке. Поддерживая скорость около 260 км/ч, что почти соответствовало скорости бомбардировщиков, я надеялся убедить немецкую оборону, что мы были выбившимся из основного потока самолетом, и тем самым привлечь один или два ночных истребителя.

Через 50 минут полета мы достигли западного конца линии нашего патруля. Теперь рассеялись даже маленькие облака, и видимость казалась бесконечной. По правому борту мы могли видеть темные контуры островов, за ними на юг береговую линию Голландии и впереди вдали устье реки Эмс. Не было видно ни одного огонька, но к этому времени сотни наших бомбардировщиков с гулом летели к своей цели, Пенемюпде. Конечно, немецкая ПВО уже, должно быть, что-то обнаружила. Я смутно увидел впереди мощно вооруженный форт Гельголанда. Не было никакого смысла лететь через огонь его пушек, так что я взял немного южнее. Каждые несколько секунд я спрашивал Джеко, не обнаружил ли он что-нибудь. Пока ничего не было.

В конце патрульной линии я развернулся и направился обратно. Я только выровнял самолет после разворота, когда Джеко сообщил:

— Боб, у меня есть контакт «Serrate». Поворот влево, и поднимайтесь на 60 м. [237]

По его голосу я мог понять, что он засек что-то конкретное.

— Боб, я думаю, что мы имеем одного из них. Продолжайте левый поворот. О'кей, теперь выровняйте. Он точно впереди и немного выше.

— У вас есть радарный контакт?

— Нет, еще нет, но, продолжая следовать этим курсом, мы сближаемся; будьте внимательны. Вокруг еще много других гадов.

Мы приближались к ночному истребителю, но не могли точно знать, как далеко он находится, пока не установили радарный контакт. По количеству сигналов на приборе «Serrate» было очевидно, что враг знал о появлении наших бомбардировщиков и теперь на максимальной скорости направлялся наперехват.

Проходили минуты, пока мы сближались, летя в северо-восточном направлении, назад к Гельголанду. Я осматривал небо в поисках врага, который мог подкрасться к нам.

— Боб, есть радарный контакт в 4500 м немного слева и выше. Максимальная скорость и плавный поворот влево.

Сообщения Джеко теперь следовали непрерывным потоком, как будто он хотел заставить нас лететь к цели. Я отрегулировал яркость прицела и напряженно всматривался вперед и вверх. Мы теперь были в 360 м, и я хотел обнаружить своего противника намного раньше, чем он обнаружил меня.

— Боб, он всего в 360 м, прямо впереди и немного выше. Вы должны его видеть сейчас.

Джеко становился нетерпеливым. Почему я не видел вражеский самолет? Возможно, мое переутомление сказалось на зрении, глаза резало. Внезапно он возник передо мной предельно четко — два [238] двигателя, двойное хвостовое оперение — наш постоянный противник, ночной истребитель «Мессершмит-110». Он плавно поворачивал влево.

— Джеко, поднимите голову.

— О'кей, я вижу его. Задайте ему как следует. На дистанции 230 м я мягко потянул штурвал на

себя, и «бью» задрожал, когда я нажал на кнопку огня. Противник перешел в пологое пикирование к морю. Мы последовали за ним, и я выпустил вторую очередь. Вспышка огня — и он стал вертикально падать.

Я вновь поднялся на высоту 4900 м, снова направляясь к Амеланду{109}. Прежде чем мы выровнялись, Джеко энергично скомандовал:

— Резко вправо, там еще один, всего в нескольких сотнях метров.

Я вел «бью» в крутом вираже, когда Джеко передал:

— Внимание, он всего в 180 м впереди и немного выше. Вы сближаетесь слишком быстро.

— Боже, я вижу его! — закричал я.

Выше меня был еще один «Мессершмит-110», выполнявший резкий разворот, и при скорости, с которой мы летели, казалось, что мы идем на таран. Я взял штурвал на себя, поймал его в прицел и открыл огонь приблизительно с сорока пяти метров, с дальности прямого выстрела. Последовала ослепительная вспышка, когда «Me» взорвался прямо перед моим лицом. Наш «бью» начал яростно мотаться из стороны в сторону, угрожая перевернуться на спину. Мое ветровое стекло было покрыто пятнами масла от взорвавшегося самолета, чьи обломки рухнули в море. [239]

«Боже, как это было близко», — это все, что я смог произнести. Когда мы выполняли вираж, я в лунном свете увидел парашют, плавно опускавшийся вниз. Моя кровь вскипала. Возможно, это была реакция на то, что мы лишь по счастливой случайности избежали столкновения, или, возможно, потому, что я был измотан. Я вызвал Джеко по внутренней связи:

— Один из ублюдков, должно быть, спасся, я собираюсь прикончить его.

Я уже развернулся к парашюту, когда Джеко сказал:

— Боб, оставьте этого несчастного гада в покое. Это замечание вернуло меня в чувство. Когда мы пролетали мимо жалкой фигуры, повисшей на конце парашюта, мне было жаль, что я не мог передать ему, что его жизнь была спасена состраданием моего радиооператора — еврея, подобного многим из тех, кого нацисты убивали в гетто и концентрационных лагерях в Европе{110}.

Мы опять поднялись на 4900 м и направились к Амелаиду. Джеко все еще получал сигналы на приборе «Serrate», но к этому времени усталость дала себя знать, я был так измотай, что едва мог что-то видеть. [240]

— Джеко, я думаю, достаточно; давайте полетим домой. Остальные парни тоже должны иметь неплохой счет.

Джеко также устал, но он хотел продолжить патрулирование.

— Боб, у нас еще много боеприпасов. Возможно, мы сможем сбить еще пару.

Я боюсь, что у него не было шансов выиграть этот спор. Два утомленных, но довольных летчика спикировали к Северному морю и повернули на запад к дому. Почти через четыре часа после взлета мы благополучно приземлились в Уиттеринге.

Часть экипажей уже вернулась, но больше половины, включая вторую «волну», все еще были в воздухе. У нас была довольно хорошая ночь. В дополнение к нашим двум сбитым самолетам другой экипаж сообщил еще об одном уничтоженном и одном поврежденном самолетах. Несмотря на то что Джеко и я были измотаны, проведя несколько ночей без надлежащего сна, мы были настроены дождаться возвращения всех оставшихся. В 3.30 все вернулись, и я был рад, что мы не понесли никаких потерь. Моя эскадрилья уничтожила четыре вражеских самолета и один повредила. Я был немного разочарован. Я думал, что мы могли добиться большего, но, без сомнения, наше присутствие вызвало очень большое замешательство противника. Вероятно, мы сохранили жизни многих экипажей наших бомбардировщиков. Позже мы узнали, что налет на Пепемюнде был очень успешным. Там погибли около 700 человек персонала, включая многих опытнейших техников. Но гораздо важнее был тот факт, что развитие и производство оружия «Фау» было задержано приблизительно на девять месяцев. Бомбардировочное командование заплатило за это высокую цену. [241]

Из приблизительно 600 самолетов не вернулись более пятидесяти{111}. Большинство из них были потеряны около и над целью, что снова указывало на потребность в самолете большего радиуса действий, чем «бьюфайтер».

Вскоре несколько ранних модификаций истребителей «Москито» передали в эскадрилью для испытаний. Но они были лишь кучкой изношенных самолетов. Перед тем как попасть в 141-ю, они сначала использовались в эскадрильях, а затем в учебно-боевых подразделениях. Их двигатели приносили нам бесконечные проблемы на больших высотах. Все же эти немногие самолеты позволили экипажам освоить «Москито», которые по своим характеристикам превосходил «бьюфайтер».

Однако никто не мог сравниться с нашими излюбленными «бью» по прочности. Во многих случаях они возвращались обратно, когда другие самолеты уже должны были развалиться. Мы никогда не использовали эти первые немногие «мосси» для боевых вылетов из-за их ненадежности, но по достоинству оценили бы их, если получили бы более новые модификации. В ходе некоторых испытательных полетов в дневное время мы проводили учебные бои с американскими «лайтингами» Макговерна, и, даже учитывая наш недостаточный опыт полетов на «Москито», «Лайтнинги» имели слабые шансы против нас в бою.

Из-за нашего постоянно растущего счета побед нас с Джеко часто упоминали в печати. Обычно [242] статьи развлекали нас, но время от времени и очень смущали. Я хотел бы знать, откуда исходила информация. Вечером после рейда на Пенемюнде я спал в своей комнате, когда дверь распахнулась и появился Вини с газетой в руке.

— Вы видели это, сэр? — с хитрой улыбкой спросил Вини.

Он прекрасно знал, что я газеты не видел. Я схватил газету и прочитал заголовок статьи, в которой рассказывалось о нашем с Джеко недавнем опыте. Она включала не очень точное описание наших боевых действий и детали моей жизни. По-видимому, меня готовили в ангелы, поскольку я был назван большим любителем греческой классики и убежденным трезвенником. Неудивительно, что Чарльз Вини искоса смотрел на меня. В тот момент я был чрезвычайно рассержен, но позже нашел это забавным. Какой-то репортер взял интервью у моего гордого отца и, боюсь, извратил то, что тот сказал. Фактически я бросил чтение греков в тот же момент, когда покинул школу, и, честно сказать, едва ли мог назвать себя трезвенником. Мне потребовалось много дней, чтобы загладить миф о своем пуританском существовании.

Глава 24

Вскоре после успеха эскадрильи в ходе ночного рейда на Пенемюнде я был награжден пряжкой к своему ордену «За отличную боевую службу». Цитируя официальное сообщение, «за блестящее руководство 141-й эскадрильей и исключительные навыки и храбрость, проявленные в ходе боевых вылетов». Звучные слова, которым, надеюсь, я соответствовал. [243]

Мои успехи были результатом слаженной работы пилота, радиооператора и наземного персонала, поэтому я полагал, что награда принадлежала всей эскадрилье. Было шумное празднование, в котором принимала участие вся 141-я. Мы были очень горячи и молоды и, вероятно, переборщили со спиртным, как и в предыдущих случаях. Я вовсе не пытаюсь оправдываться. Некоторые могут подумать, что мы зашли слишком далеко. Согласен, но полагаю, что были серьезные основания для такого поведения. У многих авторов, особенно британцев, есть тенденция преуменьшать эту сторону службы во время войны. Кажется, что офицеры военно-воздушных сил были образцом добродетели, по губам которых не текло ничего иного, кроме героических слов и молока{112}! За исключением нескольких случаев, действительность была совершенно иной. Давайте смотреть правде в лицо, имелось много причин того, почему мы пили слишком много. Для некоторых алкоголь был способом убежать от действительности или подавить страх. Другие, возможно имевшие меньше воображения, относились к этому так: «Давайте полностью наслаждаться жизнью, завтра мы можем быть мертвы»: Что касается моих собственных побудительных причин, я никогда не пытался их анализировать, но думаю, что в их основе лежал страх. Не только страх самому «купиться», но также и страх показать свой страх другим. Не пытаюсь оправдываться, но хочу напомнить читателю об ужасной ответственности, которая давила на наше поколение молодых людей, некоторые из которых были еще мальчишками. [244]

Активизация военных действий против врага подразумевала, что мои посещения семьи в Лестере станут короткими и редкими. Я понимал, что достиг той стадии, когда мои обязанности по отношению к жене и детям отошли на второй план, главной стала работа по управлению эскадрильей. Для Джоан это было трудное время. Я становился раздражительным и не слишком понимающим супругом. Эффект от длительных боевых вылетов давал себя знать, хотя в то время я еще не понимал этого.

Некоторые из рейдов наших бомбардировщиков не требовали эскорта, например налеты на Италию или на порты на побережье Ла-Манша. Немецкие истребители появлялись редко, поскольку цели находились вне пределов главных поясов обороны люфтваффе. Противодействие было только со стороны немецкой зенитной артиллерии. И все же мы иногда, на всякий случай, выпускали наши «бью».

В ходе одного из этих легких вылетов вместе с бомбардировщиками, атаковавшими порты на побережье Ла-Манша, мы понесли одну из наших немногих потерь от действий противника. Никаких вражеских истребителей не было обнаружено, но огонь зенитной артиллерии был интенсивным. На обратном пути один из наших «бью» был поражен зенитным огнем. Пилот флайт-лейтенант Фергюсон стал пикировать на сильно поврежденном самолете в направлении Ла-Манша, надеясь дотянуть до Англии. Был ли он ранен или нет, его радиооператор флаинг-офицер Осборп так никогда и не узнал. Всего в нескольких километрах от побережья на высоте 60 или 90 м пилот сообщил радиооператору, что они вынуждены будут сесть на воду. [245]

Последующие события покрыты туманом. Бью потерял управление и круто спикировал в воду. Осборн не помнил ничего о самой аварии, пришел в себя в воде, поддерживаемый спасательным жилетом, к которому тросом была пристегнута индивидуальная спасательная шлюпка. Он надул шлюпку при помощи баллона с углекислым газом, забрался в нее, и к своему изумлению, обнаружил, что лишь слегка контужен, а все остальное, казалось, было целым. Пилота не было видно, только обломки и пятна масла на воде. В состоянии шока Осборн провел холодную ночь, качаясь верх и вниз в Ла-Манше, почти в поле зрения французского побережья, и задаваясь вопросом, кем он будет спасен, нами или врагом.

Все мы в Уиттерипге знали, что один из наших самолетов давно просрочил свое возращение и сведений, что он приземлился, нет. Мы предположили худшее. Родителям членов экипажа были посланы страшные телеграммы, сообщавшие, что их сыновья пропали без вести. На следующее утро эскадрилью посетил отец Осборна, решивший узнать подробности. Несмотря на волнение, он держался хорошо, и я рассказал ему то немногое, что мы знали. Я не хотел давать напрасные надежды.

Тем временем Дикки, мой адъютант, находился на связи с эскадрильей спасательных гидросамолетов, которая действовала в районе цели предыдущего ночного налета. Мистер Осборн и я говорили о войне вообще и старались держаться подальше от обсуждения судьбы его сына, когда в канцелярию ворвался Дикки. Спасательный «валрус», биплан-амфибия, патрулировавший около французского побережья, обнаружил шлюпку и поднял на борт Осбориа поблизости от вражеского минного поля — очень смелое спасение. [246] Несколько часов спустя Осборн прибыл в Уиттеринг, немного опаленный солнцем, по, очевидно, ничуть не пострадавший. Я редко чувствовал себя более счастливым, чем в тот момент, когда видел встречу отца и сына. Я был уверен, что отец уже предположил, что его мальчик погиб. Этот прекрасный момент был для меня омрачен знанием того, что храбрый пилот утонул вместе с самолетом.

В течение лета 1943 г. число сбитых эскадрильей вражеских ночных истребителей росло. Как и в других эскадрильях, большинство успехов приходились лишь на один или два экипажа. Другие же становились только добычей. Я уверен, что главная причина заключалась в том, что только эти несколько экипажей достигли чрезвычайно высокого уровня взаимодействия и координации, необходимых для ночного боя. Асы также были великолепными мастерами использования бортовых радаров и приборов «Serrate». Они получали с помощью этих сложных устройств достаточно информации, чтобы найти врага, даже когда эта аппаратура была лишь частично пригодна к эксплуатации. В 141-й эскадрильи фамилии флайт-лейтенанта Говарда Келси и его оператора сержанта Смита и флайт-лейтенантов Уайта и Аллана, другого выдающегося экипажа, начали регулярно появляться в боевых донесениях. Со времени налета на Пенемюнде каждый экипаж уничтожил над вражеской территорией более пяти самолетов и был награжден за свои действия{113}. До [247] конца войны они добились еще больших успехов и заняли высокие места в списке лучших ночных истребителей{114}.

В начале сентября 1943 г. в эскадрилью начали просачиваться слухи о том, что меня для отдыха собираются перевести на какую-то должность, не связанную с боевыми вылетами. Для меня это звучало подобно похоронному звону. Моя эскадрилья была для меня всем, значила больше, чем жена и семья. Конечно же я переутомился, но не понимал этого. Вопреки здравому смыслу я надеялся, что это только слухи. Как будто бросая вызов усталости, я увеличил число своих вылетов и однажды едва не погубил Джеко.

Мы вместе с бомбардировщиками участвовали в налете на туннель Монт-Люкоп, на юго-востоке Франции. Не было никаких вражеских ночных истребителей, так что я решил на обратном пути полетать на малой высоте и обстреливать поезда. Мчась в ярком лунном свете со скоростью 355 км/ч на высоте 600 м, мы недалеко от Парижа обнаружили один из них на линии Дьепп — Париж. Он двигался на приличной скорости. Снизившись, мы выпустили длинную очередь из всех стволов в паровоз, который взорвался, взметнув облако пара и искр. С поезда не последовало никакого ответного зенитного огня, и, поскольку он встал, мы сделали над ним круг и полетели на поиск следующей цели. Очень скоро мы увидели еще один состав, двигавшийся к Парижу из Амьена. Я снова спикировал, выпуская длинную очередь из всего нашего мощного оружия. В своем желании уничтожить этот поезд я полностью забыл [248] о высоте. Впереди раздался взрыв. Чисто рефлекторно я резко потянул штурвал на себя. Мы задели верхушки деревьев, растущих вдоль железнодорожной насыпи.

Мы вернулись на высоту шестьсот или девятьсот метров глубоко потрясенные. Но самолет казался все еще пригодным для продолжения полета, несмотря на дыру в нижней части фюзеляжа между мной и Джеко. Через час мы приземлились и поспешили в бар, чтобы набраться там бодрости духа. Внутренний голос подсказывал мне, что, если я не возьму отпуск, мы долго не проживем.

Похоже, мои мысли были услышаны, так как через несколько дней я получил краткосрочный отпуск. Мне было приказало прибыть на аэродром Кенли{115}, получивший известность во время Битвы за Англию, чтобы участвовать в репетициях церемонии, посвященной празднованию в Лондоне очередной годовщины победы в этой битве. Собранные там контингенты Королевских ВВС и Женской вспомогательной службы маршировали по асфальтовому шоссе и взлетно-посадочной полосе в то время редко используемого аэродрома. Узнав, что меня отобрали, чтобы во время марша по улицам Лондона возглавить группу ветеранов Битвы за Англию, я пережил шок. Я считал, что были люди намного более достойные этого. Моим вкладом в знаменитое сражение был всего один вражеский самолет, сбитый ночью в августе 1940 г. Я предложил, чтобы группу возглавил один из знаменитых асов того времени, и сам бы охотно последовал за ним. Но мои просьбы были проигнорированы, так что в течение пары дней под наблюдением [249] инструкторов строевой подготовки и старших чипов Королевских ВВС я водил свое подразделение из пилотов и штурманов походным и парадным маршем.

В назначенное воскресенье нас на автобусах привезли в Лондон. Мы выстроились вместе со многими другими подразделениями, представлявшими зенитную артиллерию, полицию, пожарных, гражданскую оборону, добровольную женскую службу, медсестер и сотрудниц Женской вспомогательной службы. Нас было более 3000 человек. Парад разнообразили оркестры, и вся колонна растянулась более чем на 1,5 км. Оркестры привели к тому, что большую часть времени мы шли не в ногу. Музыка отражалась от зданий по нашему маршруту, вызывая у нас путаницу. Постоянные короткие остановки подразделения Женской вспомогательной службы, шедшего непосредственно впереди нас, превратили моих парней в настоящих шаркунов. Я достаточно налюбовался девушками из Женской вспомогательной службы и никогда снова не хочу маршировать позади них. Проблемы постоянной смены ног и приветствия тысяч зрителей довершили мое замешательство. Мы промаршировали по Мэлл{116} перед Букингемским дворцом, салютуя королю. Это был единственный момент в ходе нашего марша, когда мы, скорее благодаря удаче, чем здравому намерению, шли в ногу с подразделением перед нами. К счастью, спустя несколько минут я около казарм Веллингтона распустил свою группу и поклялся, что скорее встречусь с полчищами гуннов, чем буду снова пробиваться через приветствующую толпу. [250]

Слух о моем переводе вскоре стал фактом. Брехэму предписывалось посещать курс № 12 в армейском штабном колледже{117} в Камберли начиная с 21 октября 1943 г., т. е. всего лишь черен месяц. Я напрасно оспаривал решение об этом переводе и даже попросил о личной встрече с командующим эйр-маршалом{118} сэром Родериком Хиллом. После чашки чая в его кабинете этот любезный человек сказал мне, что полностью понимает мое желание остаться с эскадрильей, но для него очевидно, что я срочно нуждаюсь в отдыхе, и четыре месяца в штабном колледже полностью восстановят мои силы. Я должен был признаться самому себе, что он прав.

Назначенный вместо меня уинг-коммендэр Роберте из учебно-тренировочного авиационного командования должен был прибыть в Уиттеринг не раньше начала октября, так что Джеко и я могли летать вместе еще несколько недель. Мы активно участвовали в рейдах против врага и, уничтожив еще 2 и повредив 1 самолет, довели мой общий счет до 20 побед, 19 из которых были одержаны ночью и одна — днем, кроме того, имелась 1 вероятная победа и 6 поврежденных самолетов. При помощи Стикса и Джеко я по числу ночных побед теперь сравнялся с Джоном Каннингхэмом. Наше с ним количество ночных побед осталось неизменным до конца войны и было превышено только Брэнсом Барнбриджем и его радиооператором Скелтоном, которые сбили ночью 21 самолет. [251]

Мой последний боевой вылет с эскадрильей состоялся ночью 29 августа. Сопровождая наши бомбардировщики в ходе налета на г. Бохум, в Руре, мы в течение десяти минут над заливом Эйсселмер в двух отдельных боях уничтожили «Мессершмит-110»{119} и повредили «Юнкерс-88». Этот вылет, помимо того что стал хорошим финалом моего тура со 141-й эскадрильей, также был первым опытом ночного боя для моего американского товарища майора Макговерна. Мак в течение некоторого времени донимал меня просьбами взять его с собой. Он принес нам удачу, хотя позже у нас заклинило пушки, иначе бы наш второй ночной враг, «Юпкерс-88», также был бы уничтожен, а не просто поврежден. Однако нашим наихудшим противником в этом конкретном вылете стала собственная легкая зенитная артиллерия. Артиллеристы легкой батареи «бофорсов» на побережье Норфолка, между Хемсби и Уинтертоном, старались сбить нас, когда мы летели назад на высоте 400 м. После множества проклятий в адрес пехоты мы вышли из радиуса их действий. Поскольку были на связи с нашей базой уже в течение некоторого времени, мы не могли понять, почему с нами обращаются как с противником.

Хотя я командовал 141-й всего 10 месяцев, это был период разнообразной и лихорадочной деятельности. Моральное состояние эскадрильи было низким, но мне посчастливилось увидеть, как оно росло, пока не стало первоклассным, благодаря [252] решительности каждого человека в подразделении. Может быть, несправедливо выбирать отдельных людей для благодарности, когда все делали так много, но я особенно благодарен флайт-лейтенанту Бернару Спэрроу Дикки, моему адъютанту, и Бастеру Решюльдсу, нашему «шпиону». В отличие от экипажей самолетов ни один из этих офицеров не получил никакой осязаемой благодарности за свою тяжелую работу. И все же они сделали очень много для эскадрильи и всегда давали мне хорошие советы. С оборонительных действий эскадрилья переключилась на наступательные операции с выдающимися успехами. Наши потери были относительно низкими. Действительно, 141-я жила согласно своему девизу «Caedemus Noctu» — «Мы убиваем ночью».

Перед отъездом из Уиттерипга я торжественно обещал Стиксу и Джеко, они оба были непревзойденными в своем деле, что сделаю все от меня зависящее, чтобы перевести их в любое подразделение, в которое я буду направлен после штабного колледжа. Это было немного нелояльно по отношению к уинг-коммендэру Робертсу, моему преемнику, но он оценил мои чувства к двум этим офицерам, разделившим со мной большинство триумфов и избавлений от опасностей.