Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава 19

Наша эскадрилья должна была передать в Форде свои более новые «бью» с радарами «Mk.7» 604-й эскадрилье и взамен получить их старые самолеты, многие из которых были оснащены еще ранними радарами «Mk.4». Это было горькое переживание, поскольку мы привыкли к своим самолетам, полюбили их. Но мое уныние исчезло, когда я узнал от инженера, что в эскадрилье есть достаточно «бью» с радарами «Mk.7» для проведения удовлетворительной тренировочной программы.

Мы приземлились в Преданнаке 17 февраля 1943 г. Условия для тренировок там были идеальные, благодаря сотрудничеству операторов радаров «GCI» в Треливере и Ныофорде. Неделями, днем и ночью, мы выполняли учебные перехваты, и 141-я стала превращаться в эффективную эскадрилью. До этого времени новые экипажи не могли извлекать пользы из опыта ветеранов, потому что те постоянно переутомлялись. Теперь ситуация была иной. Персонал двух станций «GCI» не только бескорыстно помогал улучшить эффективность наших действий против врага, но также и проводил с нами свободное время. Многие из очаровательных планшетисток стали постоянными подругами нашего персонала.

Я испытывал постоянную жажду боевых вылетов. До этого времени лишь двум эскадрильям ночных [176] истребителей, не имевших бортовых радаров, разрешали патрулировать над занятой противником территорией{92} в поисках заходивших на посадку или взлетавших самолетов. Они стали известны как эскадрильи «нарушителей»{93}. Однако из-за отсутствия радаров, а также изобретательности немцев в использовании ложных аэродромов и аэродромов-приманок успехи, которых добились две эти эскадрильи, были незначительны{94}. [177]

На совещаниях в Истребительном командовании и штабе авиагруппы я настаивал, что наступило время, когда мы должны посылать оснащенные бортовыми радарами истребители, чтобы поддержать над Европой наши бомбардировщики. Немецкие ночные истребители начинали приносить очень тяжелый урон Бомбардировочному командованию, и я считал, что, если позволить нашим ночным истребителям сопровождать потоки бомбардировщиков, мы, возможно, могли бы сбить достаточно немецких истребителей, чтобы снизить потери. Но мои доводы не были услышаны. Даже предложение использовать лишь старые модели бортовых радаров было отвергнуто, по крайней мере в то время. Когда я с удовлетворением понял, что наша программа ночных тренировок достаточно продвинулась, решил снова попробовать получить для эскадрильи какую-нибудь ограниченную наступательную роль. Я посетил штаб нашей группы около Бата, чтобы поговорить с командиром. Но он в то время отсутствовал по болезни, и меня проводили к его заместителю эйр-коммодору{95} Бэзилу Эмбри, позднее ставшему эйр-чиф-маршалом.

Прежде я уже встречал этого замечательного человека с пронзительными серо-синими глазами и знал о его репутации агрессивного лидера. Я чувствовал, что он с пониманием отнесется к моим предложениям. Некоторые из нас в 141-й предлагали, что если нельзя использовать над вражеской территорией истребители с бортовыми радарами, то, возможно, мы могли бы действовать подобно этим двум эскадрильям «нарушителей», используя [178] наши старые «бью» с демонтированными радарами. Я предложил эйр-коммодору поддержать боевой настрой эскадрильи и внести вклад в общие военные усилия, разрешив опытным экипажам атаковать в лунные ночи железнодорожный и автомобильный транспорт на полуострове Бретань. Такие вылеты были известны под названием «рейнджер». Кроме того, я предложил, чтобы нам разрешили патрулировать днем над Бискайским заливом, чтобы мы могли помочь Береговому командованию выслеживать большие разведчики и бомбардировщики «Фокке-Вульф-200», которые летали из района Бордо и наводили подлодки на наши торговые суда. К моей радости, Эмбри согласился с моими предложениями, при условии, что мы будем продолжать поддерживать нашу боеготовность в качестве ночных истребителей. Я обещал, что мы с этим справимся. Когда я вернулся в эскадрилью и рассказал об этом, эффект был удивительным. Никогда боевой дух 141-й эскадрильи не был столь высоким.

Мы терпеливо дождались следующего полнолуния и ночью 20 марта совершили первый вылет под обозначением «рейнджер». Взлетели только три самолета, и я принял участие в этой первой вылазке. Офицер из штаба авиагруппы указал нам район Франции, в котором мы должны были патрулировать, ища себе «занятие». Для первого раза нам поручили железнодорожную сеть на полуострове Бретань. Ее юго-западные линии были жизненно важны для гарнизонов в Сен-Назере, Бресте, Лорьяне и Ла-Рошели, которые все оставались базами немецких подводных лодок. Наши радиооператоры теперь стали штурманами, и вместе с Бастером, нашим офицером разведки, мы планировали маршруты нашего патрулирования. [179]

Согласно плану, мы должны были на малой высоте пересечь Ла-Манш, потом над скалами побережья Бретани набрать высоту 460–600 м, затем найти железнодорожную линию и начать лезть на рожон. Расстояние до района нашей цели составляло приблизительно 210 км, так что мы должны были иметь достаточно топлива для часового или около того патрулирования. Стикс в течение почти двух месяцев отсутствовал в эскадрилье, Джеко не мог покинуть Кренфилд, потому своим штурманом взял флайт-сержанта Блэкберна, новозеландца, который прибыл в эскадрилью относительно недавно. Бастер так достал меня перед вылетом, что я взял его в качестве пассажира. Как только стемнело, мы поднялись в наш «бью» и взлетели. В первый раз нам предстояло перенести войну на территорию противника. Это было замечательное ощущение. Мы летели на высоте около 90 м над водой, чтобы затруднить наше обнаружение немецкими наземными РЛС. Блэкберн показал себя умелым штурманом, и приблизительно через 35 минут я увидел скалистый берег Бретани.

Не было никакого противодействия. Продолжая лететь на юг, мы видели фермы, леса и деревни, затем я заметил блестевшую в лунном свете основную железнодорожную линию из Репа в Брест. Это была наша цель. Я бросил «бью» в крутой вираж, чтобы лететь в восточном направлении вдоль линии. Я искал впереди хорошо заметный столб дыма из паровоза.

На скорости 290 км/ч я направлял тяжелый истребитель из стороны в сторону, чтобы снизить риск подвергнуться внезапной атаке немецкого ночного истребителя, хотя на такой высоте она была маловероятна. Мы патрулировали всего несколько [180] минут, когда я увидел тонкую полосу дыма, дающую отблеск в лунном свете. Очевидно, это был поезд, идущий на достаточной скорости. Я хотел поймать его на прямом участке пути, потому выполнял на «бью» пологий разворот, пока поезд не оказался немного восточнее города Геигаи{96}. Теперь я мог стрелять беспрепятственно. Бастер напомнил мне, чтобы я был внимательным, поскольку у большинства поездов в оккупированной Европе имелись платформы с зенитками.

Теперь все было готово. На высоте 600 м я перевел «бью» в пологое пикирование и прицелился в паровоз. На высоте 300 м, пикируя на скорости 390 км/ч, я нажал на кнопку огня на штурвале и дал длинную очередь. Загрохотали четыре пушки и шесть пулеметов, и «бью» от их отдачи слегка замедлился. Мы видели снаряды и пули, выбивавшие искры и пламя из локомотива. Внезапно он взорвался, выбросив клубы пара и дыма. Мягко взяв штурвал на себя и все еще стреляя, я позволил смертельному потоку огня пробежать вдоль частично скрытого дымом состава.

Ломаные линии красных трассеров начали подниматься вверх в нашем направлении и, светясь, пролетали поблизости, словно удары хлыста. Мы кружились на высоте 900 м, вне досягаемости зенитной артиллерии, и видели, как поезд остановился. Паровоз извергал из разорванных внутренностей большие облака пара. Довольные, мы повернули домой и спустя 45 минут возвратились в Предапнак. Вскоре после нас возвратились и другие экипажи. Первый обстрелял еще один поезд, а другой не нашел ничего заслуживающего атаки. Наши первые налеты на вражескую территорию [181] оказались успешными. Без потерь со своей стороны мы повредили два состава. Эффект, произведенный этим на летный и наземный персонал, был огромным.

В марте и апреле в целом стояла хорошая погода. Иногда в свободные дни на «Оксфорде», связном самолете эскадрильи, мы вылетали на острова Силли и приземлялись на маленьком аэродроме на острове Септ-Мери. Я всегда с нетерпением ожидал этой приятной прогулки. Я полюбил покрытые нарциссами острова и их почти тропический климат. Когда мы выпивали по пинте пива и завтракали бутербродами с маслом и джемом на теплом солнце, было трудно представить, что где-то поблизости идет война. Не так далеко тысячи людей разных национальностей были вовлечены в кровавый конфликт. В другие дни мы посещали лейтенанта Дэвиса и его веселую банду экипажей торпедных катеров в маленькой гавани Пензанса, где они находились на временном отдыхе после операций у французского побережья. Теперь их использовали для спасения экипажей самолетов, упавших в море. Они брали нас на свои скоростные суда во время прогулок по водам Атлантики. Вечерами мы собирались в одной из маленьких кают, чтобы до утра пить и рассказывать анекдоты. Если кто-то из нас плохо себя чувствовал после шумного веселья в Пензансе, эти крошечные катера становились нашим отелем. Их терпеливый босс и экипажи всегда приветствовали нас на борту и обеспечивали койкой на ночь. Эти добрые друзья из военно-морского флота навещали нас на аэродроме и иногда летали с нами на «бьюфайтерах». Я думаю, что они получали от этих визитов такое же удовольствие, как и мы от посещения их в Пензансе. [182]

Для достижения эскадрильей достойного уровня готовности к ночным боям потребовалось гораздо меньше времени, чем я первоначально думал, несмотря на приток новых экипажей. К концу марта, через полтора месяца после того, как мы прибыли в Преданнак, я почувствовал, что мы находились в достаточно хорошем состоянии, и потому предпринял шаги по усилению нашей наступательной деятельности. Большинство экипажей получали возможность нанести визит немцам над занятыми ими территориями. Мы также выполняли множество патрульных полетов над Бискайским заливом. Обычно в дневное время мы посылали два самолета в разомкнутом строю для взаимной защиты. Эти полеты не принесли нам удачи, и мы понесли наши первые боевые потери. Относительно новый командир звена и опытный сержант вместе со своими штурманами вылетели на патрулирование к устью Жиронды. Они, очевидно, столкнулись с большим количеством дальних истребителей «Юнкерс-88», и оба «бью» были сбиты. Мы получили информацию об этом от нашей разведки, которая перехватила болтовню немецкой эскадрильи, участвовавшей в этом бою. Она не оставляла сомнений относительно результата этого боя.

Это был серьезный удар по эскадрилье. Экипажи, которые мы потеряли, пользовались нашей любовью, и мы хотели отомстить. Более поздние данные разведки показали, что, возможно, о появлении наших самолетов немцев предупредили так называемые нейтральные испанские рыболовецкие катера. Те из нас, кто летал над Бискайским заливом, видели их. Мысль о том, что мои экипажи были сбиты из-за предательства этих людей, заставила закипеть мою кровь. Следующим утром я решил, что, невзирая на строгий [183] запрет атаковать нейтральные суда, этим людям будет нужно преподать урок. Я снова выбрал Блэкберна в качестве штурмана и сообщил другому опытному экипажу о своем намерении отомстить. В штаб же авиагруппы передали, что мы вылетели на рутинное патрулирование.

Мы взлетели как раз перед завтраком, летя на высоте немного выше гребней волн, держались приблизительно в 45 метрах друг от друга. Сначала мы взяли курс на острова Силли, затем на юго-запад, в 80 км от западного побережья Бретани повернули на юг и, наконец, направились к французскому побережью около устья Жиронды. Оттуда мы начали патрулирование над морем в 83 км от берега. Крайняя южная точка нашего полета находилась в пределах видимости северного побережья Испании. Мы летели настолько низко, насколько это было возможно, чтобы не дать себя засечь немецким наземным РЛС на побережье Франции. Чтобы обеспечить внезапность, я до вылета сообщил, что, пока мы не вступим в бой или пока не возникнет какая-нибудь критическая ситуация, необходимо соблюдать радиомолчание.

Это была по-настоящему горячая работа — в этих южных водах солнце превращало наши закрытые плексигласом кабины в оранжереи. Вскоре мы обливались потом.

— Что это было? — спросил я Блэкберна по внутренней связи, всматриваясь в восточную часть горизонта.

Да, мачты судов. Я покачал крыльями, давая заранее согласованный сигнал, и резко развернулся к ним, набирая высоту 460 м. Мой ведомый последовал за мной. Через пару секунд мы были над несколькими рыбацкими катерами. По их флагам я увидел, что это испанцы. Хорошо, ублюдки, [184] мы отучим вас помогать врагу. Снова набирая высоту, я выполнил вираж, сопровождаемый вторым «бью», выбрал один из катеров в качестве цели и перешел в пикирование. Прицелившись, я щелкнул переключателем, приводя в готовность свои пушки. Дистанция быстро сокращалась, и тут я заметил, что на корме судна кто-то лежит, положив руки под голову и, очевидно, загорая. Я убрал свой большой палец с кнопки огня. Кому бы ни принадлежала эта фигура, мужчине или женщине, но она была очень маленькая. В доли секунды, когда все это происходило, мне стало ясно, что это ребенок, вероятно, сын или дочь хозяина катера, не догадывавшийся о нашем злом намерении. Увидев ребенка, я понял, что не смогу стрелять. Нарушив радиомолчание, я вызвал Дэвиса:

— Не стреляйте.

Когда мы пронеслись на высоте мачт, ребенок помахал нам рукой, абсолютно не испугавшись. На этом гнев на предполагаемое предательство нейтралов покинул меня. Даже при том, что кто-то из них мог быть ответственным за гибель двух моих экипажей, я не мог совершить убийство. Два часа спустя мы приземлились в Преданпаке. Я стал объяснять пилоту второго «бью», почему моя рука остановилась. Он все понял.

В течение марта и апреля мы усилили наши миссии «рейнджер» над Францией, а также увеличили число полетов над Бискайским заливом. Флайт-лейтенант Ле Бутте, один из наших бельгийских пилотов, стал экспертом по штурмовке поездов. Скоро он оказался самым результативным в эскадрилье в этой области. Перед войной Ле Бутте был майором военно-воздушных сил Бельгии. В 1940 г., во время немецкого наступления, [185] он через Францию бежал в Испанию, провел тяжелое время в различных тюрьмах прежде, чем добрался до Англии, где вступил в Королевские ВВС и получил временное звание флайт-лейтенанта. Это был сорокалетний мужчина, носивший очки, но он имел боевой дух и смелость куда большую, чем многие молодые парни. Я никогда не прекращал восхищаться им и после войны с удовольствием услышал, что он стал начальником штаба бельгийской авиации. Его единственным желанием было стрелять во врага настолько часто, насколько это было возможно. Однако надо признать, что ночью многим из нашего наземного персонала оставалось только надеяться на Бога. Из-за своего плохого зрения он ночью не точно оценивал скорость самолета на земле. Он имел тенденцию рулить к месту стоянки на большой скорости, пугая механиков, которые пятились назад и пытались указать ему нужное место при помощи факелов. Техники стали очень искусными в беге спиной назад!

Однажды лунной ночью мы возвращались из патруля в районе Бордо, после поиска неуловимых «кондоров». Пролетая над морем на высоте 150 м, я увидел впереди в воде длинный сигарообразный объект. Подводная лодка! Мы были лишь в 100 километрах от Ла-Рошели, поэтому решили, что она заряжала на поверхности аккумуляторные батареи. Я бросил «бью» в разворот с набором высоты. Поскольку субмарина не погрузилась, ее экипаж, вероятно, принял нас за немецкий самолет. Мне было жаль, что мы не имели ни обычных, ни глубинных бомб. Но, по крайней мере, наши 20-мм снаряды могли пробить топливные емкости и балластные цистерны и, возможно, уничтожить часть экипажа. На высоте [186] 150 м я выпустил длинную очередь. «Бью» вздрагивал, и я видел вспышки и искры, когда наши снаряды попадали в лодку. Немцы открыли ответный огонь, выпустив неточную очередь с боевой рубки. Я ушел с набором высоты и начал заход для второй атаки, но моя цель начала погружаться. Мы опоздали и были вынуждены удовлетвориться наблюдением расплывавшегося на воде масляного пятна, которое означало, что подлодка, как минимум, повреждена и, вероятно, какое-то время проведет в доке на ремонте.

В Предапнаке было немного развлечений. Однажды эскадрилью пригласили на танцы в Чурч-Холл, и многие из нас отправились туда. Дикки, Док и я после нескольких кружек пива в отеле «Mullion Cove» подумали, что мы тоже должны появиться на танцах. Это была приятная ночь, и мы решили пойти пешком. По дороге заметили лошадь, которая мирно дремала в поле. Нам пришло в голову, что если мы позаимствуем это животное и приедем на нем на танцы, то внесем оживление в происходящее. После небольших уговоров Док и я оседлали удивленное животное. Дикки привел ее на веревке к танцевальному залу. Мы постучали, дверь открылась, и мы въехали верхом на нашем коне. Началось столпотворение. Лошадь испугалась, и все мы — наездники, лошадь и наш провожатый адъютант — довольно поспешно покинули зал. Мы вернули капризное животное на его поле.

В течение долгого времени нам досаждал одиночный самолет-разведчик «Юнкерс-88», он взлетал из Бретани, затем проходил по западной границе зоны действий наших наземных РЛС и продолжал полет дальше вдоль западного побережья Ирландии. Помимо прочего этот самолет собирал [187] данные о погоде для люфтваффе и немецкого военно-морского флота.

Наши друзья из 248-й эскадрильи Берегового командования, чьи «бью» делили с нами аэродром, несколько раз пытались перехватить этот самолет. Однажды они добились успеха, но большой ценой — один «бью» потеряли, другой вернулся тяжело поврежденным. Но они уничтожили «Юнкерс-88». Однако вскоре место этого достойного противника занял другой самолет. Надо было что-то предпринять. К сожалению, он очень короткое время находился в зоне охвата наших радаров «GCI», и его было невозможно перехватить, если «бьюфайтеры» не находились в нужное время в нужном месте.

Штаб нашей авиагруппы совместно с военно-морским флотом разработал план, по которому на маршруте полета нашего коварного друга должен был располагаться сторожевой корабль. Он был оснащен примитивным радаром и имел на борту радиооператора Королевских ВВС. Если море было относительно спокойным и радар можно было использовать, этот план, казалось, имел будущее. Как только поступала информация, что «Юнкерс-88» поднимался в воздух, мы должны были срочно взлететь на «бью», установить связь с оператором на сторожевом корабле, а затем патрулировать и ждать появления врага на экране радара. Этот конкретный самолет стал известен как «Молочный поезд», поскольку точно выдерживал график своего появления. Но как бы мы ни старались, так и не смогли подойти к нему по-настоящему близко. Немецкая эскадрилья, выполнявшая эти полеты, была чрезвычайно опытной и знала все наши уловки.

Мы были счастливой и спокойной эскадрильей. Лишь однажды я вынужден был применить [188] дисциплинарные меры в отношении одного из наших австралийских пилотов. Я завтракал с командиром авиастанции в столовой нашего отеля, когда мы со своих мест увидели одиночный «бьюфайтер», приближавшийся к зданию на высоте нашего окна. На долю секунды я подумал, что он врежется в нас, но он стал набирать высоту и с ревом пронесся над крышей. Старик был смертельно бледен.

— Узнайте фамилию этого человека, и я отдам его под суд военного трибунала.

Я остудил его, и он согласился, чтобы я сам разобрался с этим делом. Увидев виновника, я отчитал его в крепких выражениях. Осей{97}, казалось, искрение раскаивался, и, помня о собственном подобном проступке, совершенном когда-то давно, я этим ограничился.

До этого времени я ни разу не сталкивался лицом к лицу с появлениями трусости. Я слышал о том, что она имела место в других эскадрильях, но никак не ожидал, что это произойдет в моей собственной. Когда, проинструктировав два экипажа перед патрулированием над Бискайским заливом, я вернулся в свою канцелярию, адъютант сообщил, что меня хочет видеть Совиер, один из наших новых пилотов. Это был один из членов экипажей, которых я только что инструктировал. Ему было явно не по себе. Совиер сказал, что после того, как я покинул стоянку эскадрильи, мои инструкции были изменены, и он уверен, что они не смогут достигнуть назначенного мною района патрулирования. Я поблагодарил его за лояльность и пообещал во всем разобраться. [189]

Я послал за ведущим экипажем, которому было приказано возглавить этот патрульный полет, и спросил их, о чем они думали, изменяя мои распоряжения. Штурман, который оказался смелее, сказал, что мой маршрут был проложен слишком близко к вражескому побережью и, следовательно, слишком опасен. Я распорядился, чтобы они летели на минимальной высоте над водой и не ближе чем в 80 км от французского берега. Был один шанс из тысячи, что их заметят немецкие патрульные истребители, и это считалось приемлемым риском. Мы уже прежде летали этим маршрутом, и это был единственный путь, позволявший достигнуть района патрулирования в южной части Бискайского залива и находиться там в течение любого промежутка времени. К моему удивлению, штурман затем сказал, что он прошел обучение как оператор бортового радара с условием всегда летать над Англией. Он не желал рисковать своей шеей и испытывать судьбу. Я не верил своим ушам. Мы на войне или нет? К сожалению, я вышел из себя, велел ему выйти и ждать в кабинете адъютанта.

Пилот, сквадрэн-лидер, как видно, находился под влиянием своего штурмана. Он сейчас, казалось, был немного взволнован, говоря, что настоял бы на том, чтобы выполнить полет, как было предписано. Однако я видел, что он не рад летать на «бью». Он чувствовал, что не овладел этим самолетом, и хотел бы перевестись в эскадрилью бомбардировщиков «стирлинг». Я мог понять его боязнь «бью». И прежде случалось, что кто-то боялся летать на одном типе самолета, но затем успешно действовал на другом. Я заметил, что полеты на «бью» над Бискайским заливом значительно более безопасны, чем управление бомбардировщиком, особенно [190] «стерлингом»{98}, над Германией. Но он настаивал на том, что хотел бы летать на «стирлинге». Я пообещал ему содействия, но на меня произвело негативное впечатление полное отсутствие такта и боевого духа, показанное им перед новым экипажем при изменении моих инструкций.

Было очевидно, что этот экипаж нельзя посылать в полет, так что я выбрал другой в качестве ведущего, и затем они благополучно возвратились в Преданнак после безрезультатного патрулирования. Тем временем, после обсуждения с адъютантом, моим «отцом-исповедником», я подготовил в штаб авиагруппы письмо относительно двух этих офицеров, указав, используя служебную терминологию, что у них «отсутствует моральный дух». Из-за серьезности дела и его возможных последствий для менее опытных членов эскадрильи я перед отправкой письма предварительно позвонил Эмбри по телефону. Исполняющий обязанности командира группы не принял просьбу пилота о переводе, сказав, что если он не желает летать на «бью», то более чем вероятно — вообще не захочет летать на чем-нибудь в бою. Я был не согласен с эйр-коммодором, но не смог переубедить его. В течение двадцати четырех часов оба офицера покинули аэродром и были направлены в другие эскадрильи для испытания. Я никогда [191] больше не слышал о них. На замену прибыл новый экипаж, и, к моей радости, пилотом в нем был Вини, мой старый друг с дней в Дебдене и теперь сквадрэн-лидер. Вместе с ним прибыл его радиооператор флайт-лейтенант Скотт. У Скотти подергивалось лицо, и первоначально в эскадрилье над ним подшучивали, но он благодушно относился к шутникам. Его отношение к подергиванию лица заключалось в следующем:

— Что вы хотите получить, если должны летать с фруктом, подобным Винну?

Глава 20

Стикс вернулся с курсов в эскадрилью как раз вовремя, чтобы вместе со мной и Бастером посетить авиазавод «Бристоль эйркрафт компани» в Филтоне{99}. Мы должны были представлять экипажи, летающие на самолетах компании, и, как ожидалось, выступить перед большой группой рабочих в одной из столовых. Я страшился публичного выступления, но смог пробормотать несколько соответствующих слов, поблагодарить собравшихся от имени экипажей за то, что они обеспечивают нас такими прекрасными самолетами, как «бьюфайтеры». Я говорил искренне, но, поскольку чувствовал себя в роли оратора неадекватно, «сбросил бомбу» на Стикса, попросив его сказать пару слов. От взгляда, который он подарил мне, я должен был упасть замертво. Но вскоре он заставил переполненную столовую смеяться над своими шутками, большинство из которых были в мой [192] адрес. Я заслужил это, неожиданно предоставив ему право произносить речь. Такие визиты, без сомнения, сделали много полезного и поощряли рабочих, которые получали немного почестей за свою тяжелую работу.

Днем 10 апреля из близлежащего штаба авиагруппы Берегового командования пришла информация о том, что один из наших дальних самолетов-разведчиков обнаружил в Бискайском заливе большой немецкий вооруженный рейдер, который в сопровождении кораблей эскорта с юго-запада приближался к устью Жиронды. Немедленно была организована ударная группа, состоящая из торпедоносцев «хемпден» из эскадрильи Королевских военно-воздушных сил Канады и шести «бью» из эскадрильи Берегового командования в Преданнаке. «Бью» должны были подавить зенитный огонь. Штабной офицер спросил меня, не хотел бы я помочь им тремя своими «бью». Ответ был: «Да». Перед нами стояла та же самая, что и перед «бью» из Берегового командования, задача — обстрелять корабли эскорта. На сей раз Стикс был в отпуске, потому я снова взял штурманом Блэкберна. Док Доугал донимал меня просьбами взять с собой, и я разрешил ему лететь в качестве пассажира. Были отобраны два других экипажа, и после согласования плана с «бью» из эскадрильи Берегового командования я проинструктировал их.

Мы взлетели, а через короткий интервал времени за нами последовали наши друзья из Берегового командования. Мы летели широким фронтом, двумя отдельными группами с интервалом в несколько километров, 141-я в авангарде. Когда мы над островами Силли достигли точки встречи с торпедоносцами, не было никаких их признаков. [193]

Я решил лететь дальше по запланированному маршруту, надеясь в конечном счете их встретить. В течение 45 минут мы видели только воду, поскольку скользили всего в 15 м над Атлантическим океаном, и я начал думать, что этот вылет оказался пустой тратой времени.

Док, который смотрел через мое плечо, первым что-то заметил:

— Что это там над горизонтом?

Я увидел вдали маленькие клубы дыма.

— Мой бог, это зенитки. «Хемпдены», должно быть, уже там.

Я повел свою группу на максимальной скорости. Спустя несколько секунд мы различили мачты судов — одного большого, сопровождаемого несколькими поменьше, которые из легких и тяжелых зенитных орудий вели потрясающий заградительный огонь перед самолетами-торпедоносцами. Конвой отчаянно маневрировал, чтобы уйти. Мощный всплеск, сопровождаемый масляным дымом, отметил могилу одного из торпедоносцев. Ни одно из судов, насколько мы могли видеть, не имело повреждений.

Мы все еще были в нескольких километрах, и немцы пока не заметили нас, потому что мы приближались быстро и на малой высоте, наши винты поднимали соленую водяную пыль. Я вызвал лидера «бью» из Берегового командования, чтобы они присоединились к нам во время атаки эскорта. Мы могли прорваться через мощный заградительный огонь зениток, только если бы одновременно атаковали разные корабли. К моему огорчению, он ответил, что считает торпедную атаку фактически законченной и собирается вести свои самолеты домой. Не было никакого смысла обсуждать это по радио, я вызвал оба своих [194] экипажа и направил их для атаки сторожевых кораблей.

Небольшой эсминец{100} был в 1,5 км передо мной, и я выбрал его своей целью. До сих пор ни одна из зениток, казалось, не развернулась к нам. Корабли сконцентрировались на «хемпденах». Оказавшись на дистанции 800 м, я открыл огонь, и тогда «мой» корабль начал поворачивать вправо, к нам кормой, чтобы уменьшить свой силуэт. В то же время к нам понесся поток красных огненных шаров, не только из его зениток, но и с других кораблей конвоя. Воздух был заполнен металлом, и я не понимал, как мы сумели избежать попаданий. Я нажал большим пальцем на кнопку огня, и четыре пушки начали изрыгать бронебойные и осколочно-фугасные снаряды со скоростью 700 выстрелов в минуту. Наш самолет заполнился парами кордита, которые я едва замечал, сконцентрировавшись на удержании корабля в прицеле. Сначала фонтаны воды были лишь позади корабля.

Мой огонь был немного неточным. Все еще держа большой палец на кнопке огня, я слегка потянул штурвал на себя, чтобы лучше прицелиться. Теперь корабль покрылся вспышками огня и клубами дыма от попаданий снарядов из наших пушек. Мы приближались на скорости 370 км/ч, и нацистский корабль становился все больше и больше. Ответный огонь из его пушек прекратился. Экипаж, должно быть, погиб или искал защиту от нашего убийственного огня. Воздух заполнили разрывы снарядов, поскольку остальная часть конвоя пыталась сбить моих товарищей. На секунду или около того я был избавлен от огня с других кораблей, так как находился очень близко к их собственному кораблю. Я [195] летел так низко, насколько смел, все время стреляя, в последний момент, когда казалось, что мы врежемся в корму судна, я взял штурвал на себя и чудом проскочил над мачтой. Затем, выполнив крутой правый разворот, мы спикировали к поверхности воды и на максимальной скорости повернули на запад, от конвоя.

Когда мы уходили, начался настоящий ад. Все нацисты набросились на нас, чтобы отомстить.

— Затрудните им работу, сэр. Маневрируйте, — раздался по внутренней связи голос Блэкберна, напоминая мне о противозенитном маневре.

Вокруг нас поднимались большие столбы воды, поскольку к легким зениткам присоединились тяжелые корабельные пушки. Один или два снаряда разорвались рядом с нами, опасно раскачивая самолет. С резким металлическим скрежетом осколки горячего металла пробивали наиболее важные места нашего доброго старого «бью». Наконец мы оказались вне досягаемости.

— С вами все в порядке?

Док и Блэкберн ответили, что в порядке.

— Блэкберн, вы видели два других наших самолета?

— Думаю, что ни один из них не уцелел, сэр. Когда мы приближались к нашей цели, я в течение секунды видел один, окруженный разрывами зенитных снарядов, затем в его районе был большой всплеск воды. Второй я вообще не видел.

Мое сердце оборвалось. Это было очень плохо.

Начинало темнеть. Корабль, который мы атаковали, казалось, потеряв управление, медленно шел по кругу, дымясь, но все еще оставаясь на плаву. Все другие суда выглядели невредимыми. Моей первоочередной заботой было попытаться связаться с другими нашими экипажами. Я вызвал [196] их по радио. Макэпдрю, пилот одного из «бью», ответил сразу и сообщил, что у него все хорошо и он также направляется домой. Другой экипаж не отвечал. Я надеялся и молился, чтобы он выжил, пусть даже попал в плен. Позднее я узнал, что этот самолет был сбит огнем тяжелой зенитной артиллерии и упал в море.

Два часа спустя Мак и я посадили наши «бью» в Преданнаке. Оба самолета были повреждены осколками зенитных снарядов, но не понесли серьезного ущерба. Я выпустил 520 20-мм снарядов одной длинной очередью — почти 6 секунд непрерывного огня, это была самая длинная очередь, которую выстрелил в течение всей войны. В среднем продолжительность одной очереди в бою была две-три секунды. Это было оправданно, поскольку мы повредили немецкий боевой корабль.

Однако в целом вылет я считал неудачным, в основном из-за ошибок во времени выхода в точку встречи и последовавшей за этим несогласованности действий в процессе атаки. Вооруженный рейдер ушел невредимым. Это вылет стоил нам потери одного «бью» и одного «хемпдена», несколько «хемпдепов» вернулись тяжело поврежденными с ранеными членами экипажей. Я переживал потерю нашего экипажа и считал, что этого не случилось бы, если бы «бью» из Берегового командования участвовали в атаке. Я довольно резко высказал свое мнение командиру их эскадрильи, который, ввиду важности вылета, должен был лично вести свои самолеты. Фактически же его самолеты возглавлял один из опытных экипажей из числа сержантов. Этот инцидент в течение нескольких дней был причиной натянутых отношений между двумя нашими эскадрильями в Преданнаке, но они вернулись в доброжелательное [197] русло, когда командир их эскадрильи был снят своим командованием. Его место занял один из командиров звена, превосходный лидер штурмовых атак «бью».

Я получил вызов на совещание в штаб Истребительного командования в Стенморе{101}. Штабной офицер сказал, что по телефону не может сообщить мне тему совещания, оставив меня в недоумении. На следующее утро я с Бастером Рейнольдсом вылетел на одном из «бью» нашей эскадрильи. В Нортхольте{102} нас ждал штабной автомобиль, быстро домчавший нас в Бентли-Прайри, обширную старую усадьбу, служившую штабом и мозговым центром Истребительного командования. Бастера и меня проводили в один из конференц-залов, где мы предстали перед множеством старших офицеров и двумя гражданскими, в одном из которых я узнал сотрудника научно-исследовательского учреждения средств связи из Деффорда, около Малверна. Мне сразу сказали, что моя эскадрилья отобрана для новых операций, получивших обозначение «Serrate».

Специальное подразделение Королевских ВВС, имевшее самолеты с секретной электронной аппаратурой, тратило все свое время, пытаясь перехватить и определить частоты вражеских радиостанций и радаров. Время от времени оно предпринимало опасные полеты над вражеской территорией или около нее, чтобы получить ценную информацию. Казалось, они смогли определить частоту бортовых радаров, используемых немецкими [198] ночными истребителями. Используя их данные, ученые из института средств связи разработали устройство, которое, если его использовать вместе с нашим бортовым радаром, позволяло нам засекать местоположение немецких ночных истребителей всякий раз, когда они включали свои радары. Истребительное командование решило оснастить «бью» из 141-й эскадрильи этими «черными ящиками»{103} и послать их с потоками бомбардировщиков. Нашей задачей было сбить или отогнать возможно большее число немецких ночных истребителей, которые начинали наносить тяжелые удары нашим бомбардировщикам. Я предложил одновременно оборудовать и другие эскадрильи приборами «Serrate», чтобы мы могли направить большее число самолетов для сражения с немецкими ночными истребителями. Однако на совещании было решено, что, поскольку мы еще не так много знаем об этом «черном ящике», его будет использовать только моя эскадрилья. Преданнак не был идеальным местом для подобных вылетов, эскадрилья должна была находиться ближе к центру событий, поэтому в конце апреля мы должны будем перелететь в Уиттеринг, где самолеты оснастят «черными ящиками».

Затем мы обсудили, что делать с нашими собственными бортовыми радарами. Все понимали, что мы не можем позволить себе рисковать потерять над вражеской территорией наши новейшие РЛС, и потому мои «быо» должны будут использовать модель «Mk.4». Немногие самолеты, оснащенные радарами «Mk.7», будут заменены более ранними модификациями. После замечательных [199] новостей относительно этих операции я воспринял это лишь как незначительное препятствие. Теперь эскадрилья должна была оказаться в самой гуще событий, и если бы мы смогли уберечь от врага всего несколько наших бомбардировщиков, то это принесло бы нам большое удовлетворение.

После совещания я буквально не находил себе места от волнения и едва мог дождаться дня, когда мы отправимся в Уиттеринг. Но не имел права рассказать об этом никому, кроме двух моих командиров звеньев — Дэвису и Винпу, — поскольку операция была совершенно секретная. Вернувшись в Преданнак поздним вечером, я пригласил их обоих и сообщил о сути совещания, предупредив их, что они должны сохранять молчание, пока мы через две недели не прибудем на наш новый аэродром. Тогда в происходящее могла быть посвящена и остальная часть эскадрильи.

В течение двух последних недель в Преданнаке я выполнил еще один вылет под обозначением «рейнджер». Я взял Блэкберна в качестве штурмана и Бастера пассажиром. В ту светлую лунную ночь мы снова вели поиск авто — или железнодорожного транспорта на полуострове Бретань. Единственным движущимся объектом, который мы смогли увидеть во время этого патрулирования, был грузовик на шоссе юго-восточнее Бреста. Одна короткая очередь из наших пушек — и он врезался в придорожную канаву, превратившись в дымящиеся обломки. На пути домой мы увидели три торпедных катера, идущих на большой скорости в кильватерном строю. Я вывел «бью» в позицию для атаки замыкающего катера, на высоте 900 м перешел в пикирование и с дистанции 300 м открыл огонь. Раздался громкий удар, и яркая вспышка на мгновение осветила [200] внутреннюю часть «бью». Она сопровождалась ударной волной. Первоначально я подумал, что в нас попали зенитки с торпедных катеров или же нас обстрелял незамеченный немецкий ночной истребитель. Выведя самолет из пикирования, я повернул к побережью Англии и по внутренней связи вызвал Блэкберна и Бастера, чтобы выяснить, все ли с ними в порядке. Бастер ответил:

— В нижней части фюзеляжа большая дыра.

— Хорошо, нам лучше вернуться на базу.

— Будьте настороже, Блэкберн, там может быть истребитель.

Дыра объясняла ветер, гулявший в фюзеляже, но я не был уверен в причине ее появления и в течение некоторого времени бросал наш самолет из стороны в сторону, на случай если поблизости находится немецкий ночной истребитель. Спустя 45 минут наш поврежденный «бью» приземлился в Преданнаке.

Осмотр показал, что, когда я нажал на кнопку огня, чтобы обстрелять торпедный катер, в барабане одной из наших пушек взорвался 20-мм снаряд. Повреждения были не очень серьезными, но, конечно, эффектными. Пушку, казалось, разорвало на половинки, и прямо под ней в фюзеляже образовалась большая дыра.

Один раз в месяц командир сектора ПВО приглашал командира авиастанции и меня к себе в Портрит{104}, чтобы обсудить административные проблемы и вопросы боевых действий. В последние дни пребывания эскадрильи в Преданнаке мы получили такое приглашение и вылетели к нему. Это была рутинная встреча, и после ленча мы [201] отправились обратно на наш аэродром. Выполняя перед заходом на посадку круг над Преданнаком, мы, к нашему ужасу, заметили дымящиеся обломки самолета, разбросанные около одной из стоянок 141-й. Я вызвал контрольно-диспетчерский пункт и запросил, не один ли это из моих самолетов.

— Мне жаль, сэр, но боюсь, что так и есть.

Я приземлился настолько быстро, насколько это было возможно, и отправился на место крушения. Пожарные все еще поливали из брандспойтов тлеющие обломки, которыми была усеяна большая площадь. Пилотом был Осей, которого лишь несколькими неделями ранее я отчитывал за пролет над офицерской столовой в нашем отеле. С ним был несчастный Блэкберн, участвовавший со мной во многих боях.

Мне рассказали, что пилот, который был заместителем командира звена, во время тренировочного полета в плотном строю возглавлял два других «бью». Они летали «клином», и Осей несколько раз проводил их над аэродромом на предельно малой высоте, несмотря на предупреждения с контрольно-диспетчерского пункта не делать этого. Во время одного из этих проходов он опустился слишком низко, и законцовка крыла его самолета зацепила крышу барака «ниссен»{105}. На большой скорости «бью» врезался в землю. Экипажи двух других самолетов поняли, что летят слишком низко, и вышли из строя. Этот глупый инцидент, стоивший жизни экипажу, мог легко привести к более трагичным последствиям, поскольку в бараке находились люди. [202]

Я должен был испытывать печаль о смерти пилота, но все, что я чувствовал, это гнев. После грубого нарушения летной дисциплины ему дали еще один шанс, но, как только я ослабил внимание, он снова подвел эскадрилью. Он также был ответственен за гибель прекрасного штурмана, только что награжденного медалью «За летные боевые заслуги», и едва не убил многих других людей. На следующий день в Предатшак приехала жена Блэкберна, и я сказал ей, настолько мягко, насколько это возможно, что произошел несчастный случай и что ее муж погиб мгновенно. По крайней мере, последние мои слова были правдой. К сожалению, сомневаюсь, что она мне поверила, поскольку уже встретилась с несколькими сержантами из числа друзей своего мужа. Они намекнули ей, что он погиб из-за глупости пилота. Позже она присутствовала на церемонии похорон. Тогда же я сообщил ей, что Блэкберн за храбрость только что награжден медалью «За летные боевые заслуги». В ее глазах не было слез, когда она с горечью сказала:

— Какой теперь прок от этого?

Блэкберн много значил для меня как человек, и то, как он погиб, произвело на меня такое впечатление, что я не смог сказать ничего связного в ответ на ее вопрос. Мне на помощь пришли Дикки и Док, которые сделали все, что могли, чтобы облегчить страдания бедной женщины.

Глава 21

Немногие оставшиеся дни в Преданнаке были потрачены нами на тренировочные ночные вылеты и подготовку самолетов к перебазированию. Тем временем немногие «бью» с радарами «Mk.7» [203] были заменены самолетами с «Mk.4». Я также получил письмо от эйр-коммодора Эмбри, поздравлявшего меня с награждением второй пряжкой к кресту «За летные боевые заслуги» за успехи в наших недавних наступательных операциях. Лично я чувствовал, что эта награда принадлежала всей эскадрильи, поскольку каждый действовал прекрасно. Перед отлетом в Уиттеринг я совершил обещанный визит в институт в Деффорде, чтобы обсудить технические детали приборов «Serrate» с мистером Уильямсом, малорослым уроженцем Уэльса и блестящим ученым, оказавшим нам позже большую помощь. Наконец, в последний день апреля 141-я эскадрилья в последний раз взлетела из Преданнака, чтобы перелететь в Уиттеринг. Когда наши 16 самолетов, собравшись в группу, взяли курс на наше новое местожительство, я испытал сожаление. В Преданнаке эскадрилья омолодилась и навсегда оставила мысли о своей второсортности. Но не было никакого смысла оглядываться. Кроме того, будущее выглядело в розовом свете.

Уиттеринг был большим аэродромом с травяным покрытием и с одной из самых длинных взлетно-посадочных полос в стране. Из-за своей длины он часто использовался бомбардировщиками, возвращавшимися поврежденными из рейдов над Европой, поскольку предоставлял измотанным, а иногда и раненым экипажам максимальное пространство для ошибок при посадке. Они могли не опасаться выскочить за пределы аэродрома.

Нашим новым боссом стал груп-каптэн Лэгг, высокий, дружелюбный мужчина, он и его штаб сразу же начали прилагать все силы, чтобы мы почувствовали себя дома. Авиастанция Уиттерииг была довоенной постройки, с постоянными ангарами [204] и бараками, которые получили лишь небольшие повреждения во время бомбежек. Однако из соображений необходимой предосторожности стоянки наших самолетов были разбросаны на некотором расстоянии от постоянных сооружений. Помещали самолеты в ангары, только когда было необходимо провести крупный ремонт. Нас щедро обеспечили автотранспортом для перемещения по авиастанции.

Первая пара недель была посвящена ознакомительным полетам и установке на самолеты приборов «Serrate». Большую часть собственного времени я потратил на планирование будущих операций. Я быстро пришел к выводу, что 141-й должна быть предоставлена полная свобода действий. В оперативном отношении эскадрилья подчинялась непосредственно штабу Истребительного командования, в обход обычного подчинения штабам авиагруппы и сектора ПВО. Утром или днем перед вылетом штаб Бомбардировочного командования связывался с центром управления Истребительного командования в Степморе. Оттуда в 141-ю эскадрилью по телефону должны были сообщить цель налета, маршрут полета, типы и число бомбардировщиков и время их выхода на цель. Стикс, который теперь был флайт-лейтенантом и старшим радиооператором эскадрильи, офицер разведки Бастер Рейнольдс и я наносили эти данные на основную карту в комнате предполетного инструктажа экипажей и планировали тактику действий эскадрильи на эту ночь.

Когда большинство наших самолетов были оснащены приборами «Serrate», мистер Уильямс посоветовал, чтобы мы перелетели на аэродром, более удаленный от вражеского побережья, чтобы потренироваться там в использовании приборов против [205] нескольких «дефайеитов», оборудованных имитаторами немецких бортовых радаров. Он считал, что если мы будем тренироваться в Уиттеринге, то есть вероятность того, что враг через свою службу радиоперехвата сможет обнаружить, чем мы занимаемся. Если бы немцы поняли, что мы знаем частоту их бортовых радаров, они имели бы время изменить ее и свести к нулю наши шансы на успех. Важность этого предложения была учтена штабом Истребительного командования, который принял меры к тому, чтобы эскадрилья перебазировалась в Дрэм, около Норт-Бервика в Шотландии. Перелет должен был состояться в середине мая.

Тем временем я с двумя своими командирами звеньев, Винном и Дэвисом, и со Стиксом посетил штабы Бомбардировочного командования 5-й и 8-й авиагрупп, чтобы рассказать о планируемых действиях, а также получить любую полезную информацию о тактике наших бомбардировщиков и немецких ночных истребителей. В целом это были полезные визиты, хотя у нас осталось впечатление, что они считали, что одной эскадрильи было недостаточно, чтобы добиться большого эффекта. Мы были с этим мнением не согласны. Даже несколько наших ночных истребителей, летящих в потоке бомбардировщиков и вокруг них, вызвали бы замешательство немецкой обороны. Также было вероятно, что наше присутствие не позволит отдельным экипажам немецких ночных истребителей эффективно атаковать наши бомбардировщики. Однако все мы признали, что было бы лучше, если бы мы смогли вступить в эту стадию действий силами большими, чем одна эскадрилья. Другая проблема, которая, казалось, беспокоила парней из Бомбардировочного командования, состояла в том, что в нас наверняка будут [206] стрелять экипажи собственных бомбардировщиков, в разгар сражения ошибочно приняв нас за вражеские истребители. Как было отмечено, это был приемлемый риск. Мы не могли требовать от экипажей бомбардировщиков, чтобы они ждали, когда истребитель приблизится и его можно будет правильно идентифицировать. Для них будет слишком поздно, если приближающийся истребитель окажется немецким.

До перелета в Дрэм мы продолжали тренировочные полеты по отработке тактики ночного боя, делая упор на «столкновение» с самолетами типа истребителя. Мы предполагали, что экипажи немецких истребителей «Мессершмит-110» и «Юнкерс-88» своими бортовыми радарами смогут обнаружить наше присутствие, когда мы будем к ним приближаться, так что внезапные атаки казались маловероятными. После недели или около того эскадрилья приобрела значительный опыт в ночных маневренных боях. Пары «бью» преследовали друг друга в темных небесах, радиооператоры непрерывно передавали своим пилотам информацию о позиции другого истребителя, и оба экипажа пытались выйти на дистанцию визуального обнаружения. Обычно учебный бой выигрывал пилот, который первым визуально обнаруживал другого. Теория и практика стрельбы была очень важна, потому что мы теперь нам предстояло стрелять в маневрирующие цели. Все наши самолеты были оборудованы кинокамерами, синхронизированными с прицелами, чтобы, когда мы выполняли учебные атаки при дневном свете, они могли фиксировать точность или неточность нашей стрельбы. Таким образом мы могли видеть, делали ли мы слишком большое или слишком маленькое упреждение при стрельбе, и полученный [207] опыт позволил нам добиться больших успехов в последующих учебных стрельбах и позже в бою.

На третьей неделе мая, когда последний из моих самолетов был оснащен прибором «Serrate», мы вылетели в Дрэм. Приземление там напомнило мне 1940 г., когда я с 29-й эскадрильей прикрывал конвои в заливе Ферт-оф-Форт. Тогда для Англии было черное время. Нас собирались бесцеремонно выпихнуть из Норвегии. Теперь же, весной 1943 г., боги войны улыбались союзникам и повсюду наблюдались признаки победы. Я встретился с командиром специального подразделения «дефайентов», с которым мы должны были работать в течение нескольких последующих недель. Я с радостью обнаружил, что это мой друг еще по 29-й эскадрилье, Ян Эсплин, австралийский флайт-лейтенант. Он служил со мной в качестве заместителя командира звена. Ян был опытным пилотом ночного истребителя и хорошо понимал необходимость скорейшего освоения новой аппаратуры. Вместе мы составили программу полетов, которая позволяла всем экипажам эскадрильи приобрести навыки эффективного совместного использования приборов «Serrate» и их бортовых радаров.

Несмотря на напряженную тренировочную программу в Дрэме, 141-я эскадрилья находила достаточно времени для отдыха. Мы отдыхали так же интенсивно, как и работали, и время от времени излишне приподнятое настроение создавало нам небольшие проблемы. Управительница привокзальной гостиницы в Норт-Бервике взяла эскадрилью под свое крыло, и приятный бар гостиницы стал любимым местом наших собраний. В этом баре мы столкнулись с морским офицером, который позволил себе несколько унизительных замечаний в адрес Королевских ВВС вообще и в [208] адрес 141-й эскадрильи в частности. Его довольно грубо заставили замолчать. Позже вечером мы снова встретили его в местном офицерском клубе, и к нему еще раз пришлось применить насильственные меры. Он был упорным и не хотел замолкать. Методы, которыми мы заставили его умолкнуть, не нашли одобрения у местных шотландских офицеров и их дам, так что нам пришлось уехать. Однако наша честь была восстановлена, и мы были довольны. Позже я узнал, что слухи о наших приключениях достигли ушей командира авиастанции в Дрэме.

В другом случае около дюжины офицеров эскадрильи отправились на велосипедах в соседний паб. После приятного вечера, проведенного за игрой в дартс с местными жителями, мы возвращались в Дрэм. Было темно, у нас не было никаких огней, но мы решили, что можем устроить гонку на пути к нашей офицерской столовой. В конечном счете мы, разгоряченные состязанием, поодиночке приехали к столовой, как раз к ужину из доброй старой яичницы с беконом. Последним прибыл Чарльз Вини с окровавленным и опухшим лицом.

— Что случилось, Вини?

— О, я подумал, что смогу добиться большего без помощи рук. Очевидно, я оказался не прав.

Вини потерял контроль над своим велосипедом и, ударившись о дорогу подбородком, выбил себе один из передних зубов. Его некрасивое лицо перекосилось беззубой усмешкой, когда он бросил свой окровавленный трофей на обеденный стол передо мной.

— Сувенир, — произнес он.

Мой интерес к бекону и яйцам внезапно пропал. До нас дошла информация о том, что на аэродроме в Англии приземлился неповрежденный ночной [209] истребитель «Юнкерс-88». Экипаж достаточно навоевался и решил ждать конца войны в качестве военнопленных{106}. Наш интерес от этого состоял в том, что мы теперь имели немецкий бортовой радар в рабочем состоянии, и скоро наши ученые смогли подтвердить, что его частота была той, которую они предварительно рассчитали по данным радиоперехвата и радаров на самолетах-разведчиках. Эта неожиданная удача дала нам ощущение того, что наши будущие действия против вражеских ночных истребителей будут иметь немедленный успех.

Мне предстояло вылететь на новое совещание в штаб Истребительного командования. Груп-каптэн Табби Пэрсон, отвечавший за ночные операции, хотел из первых рук знать о том, какого прогресса мы достигли в ходе наших тренировок. [210]

Я сообщил ему, что, по моему мнению, мы обобщили всю доступную информацию и отработали тактику действий, насколько это возможно в условиях испытаний. Когда он спросил, считаю ли я, что эскадрилья готова к встрече с врагом, я ответил: «Да». Тогда он сказал, что в течение нескольких следующих дней я с эскадрильей могу вернуться в Уиттеринг и в пределах двух недель должен приготовиться к действиям. Это были замечательные новости. Я собрался покинуть кабинет Пэрсона, но он задержал меня, сказав, что слышал о том, что мы переборщили со спиртным в Дрэме, и спросил мое мнение об этом. Я спросил, откуда от получил такие сведения, и он ответил, что командир авиастанции лично сообщил ему об этом по телефону. Никогда прежде командир авиастанции в Дрэме не обращал моего внимания на подобные проступки, хотя я знал, что некоторые из нас излишне увлекались спиртным. Я сумел убедить Пэрсона, что все в порядке и все под контролем. Он поверил мне на слово, и я больше никогда не слышал об этом. Но по возвращении в Дрэм я из предосторожности обратил на это внимание всего своего персонала. Мы не хотели лишиться шанса стать первой эскадрильей, использующей в бою приборы «Serrate».

Накануне отлета из Дрэма я снова стал отцом. Ребенок оказался не запланированной Венди, а мальчиком. Мы же никогда не думали о подходящем имени для мальчика. Возможно, ответ был в том, чтобы заиметь настоящего Боба в семье, так что я написал Джоан и предложил, чтобы мы назвали его Робертом. В тот момент из-за срочных дел я не мог вырваться домой, но имя Роберт было согласовано, когда я ухитрился получить несколько свободных дней после возвращения в [211] Уиттеринг. Мы вскоре стали относиться к Уиттерингу, как к нашему новому дому. Несмотря на ограничения военного времени, жили мы хорошо, благодаря в изобилии водившимся в том районе куропаткам и фазанам, на которых мы абсолютно непринужденно и незаконно охотились.

Окрестным землевладельцам я приносил жалкие извинения, но, по крайней мере, они могли быть уверены, что эти нелегальные добавки к нашему рациону сделали много для нашего морального состояния, не считая тренировки наших глаз для стрельбы более серьезного вида. Наш груп-каптэн также был щедр. Страстный рыбак, он вставал самым ранним утром, чтобы в близлежащей реке ловить форель. Он нередко предлагал нам часть своего улова на обед или ленч. Его хобби, в отличие от нашего браконьерства, было совершенно законным. Он имел разрешение ловить рыбу в местных реках.

Скоро мы совершили наш первый вылет с использованием приборов «Serrate». Днем 14 июня пришла информация, что большое соединение бомбардировщиков совершит налет на индустриальные объекты в Оберхаузепе, в Руре. Нам предоставили полную свободу действий в рамках тактики действий эскадрильи, я записал всю информацию о маршрутах полетов бомбардировщиков и собрал на совещание всех старших офицеров. Мы почувствовали разочарование, когда инженер эскадрильи сказал, что можно использовать только 6 самолетов, потому что, как и ожидалось, с новыми приборами «Serrate» было много проблем. В этом вылете должны участвовать Стикс и я, мои командиры звеньев отобрали пять других экипажей. Мы согласились, что сможем подольше оставаться рядом с нашими друзьями бомбардировщиками, если взлетим с аэродрома, расположенного [212] как можно ближе к восточному побережью. Так что мы решили перелететь в Калтис-холл, около Нориджа, и дозаправиться там.

Несмотря на все, что мы узнали в Дрэме от ученых, оставалось еще много такого, о чем можно было узнать лишь в бою. Мы считали, что лучший способ добиться внезапности состоял в том, чтобы подняться в поток бомбардировщиков и затем уравнять нашу скорость с их скоростью. Таким образом вражеские наземные РЛС и экипажи ночных истребителей не смогут обнаружить наши высокоэффективные истребители, пока мы не вступим в бой. Выбранные экипажи были вызваны на инструктаж. Я заметил отсутствие обычной, несколько натянутой веселости перед вылетом. Чувствовалось, до чего все сосредоточены. Мы не собирались обманывать самих себя. Превосходство противника, по крайней мере на бумаге, было огромным. Как минимум сто немецких истребителей против наших шести самолетов. Однако все было не так плохо, как выглядело, потому что нашей козырной картой оставалась внезапность и замешательство, которое мы могли вызвать. Основой немецкой ПВО были несколько радарных поясов, окружавших Третий рейх. Наиболее эффективным был внешний. Он шел по северному побережью Голландии, затем вниз — через залив Эйсселмер, через Бельгию и Францию — к Парижу, затем поворачивал на восток и недалеко от германо-французской границы упирался в Швейцарию. Система управления ПВО люфтваффе была способна контролировать очень большое количество ночных истребителей, щедро рассеянных по аэродромам по всей Германии и оккупированной Европе. Также в стратегических точках, в основном вокруг индустриальных районов и городов, была развернута тяжелая зенитная артиллерия [213] и сконцентрированы прожекторы. На нашей карте в комнате инструктажей весь Рур покрывало большое красное пятно, обозначавшее один из самых мощных в мире районов зенитного огня. Воздушный бой, вероятно, мог иметь место на пути к Оберхаузену и обратно, поскольку немецкие ночные истребители имели тенденцию не заходить в области главных целей, предоставляя свободу действий расположенной там зенитной артиллерии. Мы полагали, что зенитный огонь приносил меньше беспокойства, чем ночные истребители.

В Калтисхолле мы столкнулись с нашими старыми друзьями. Этот аэродром был базой 68-й эскадрильи, одного из многих подразделений ночных истребителей ПВО. Они имели общее, без деталей, представление относительно нашей новой работы и совершенно очевидно завидовали нашей удаче. Однако эта эскадрилья имела гораздо больше развлечений, чем большинство других эскадрилий ночных истребителей, потому что располагалась вблизи маршрутов прибрежных конвоев и на очень небольшом расстоянии к северу от Ха-риджа. Она время от времени сталкивалась с немецкими самолетами, сбрасывавшими морские мины. Мы должны были взлетать не раньше 23.30 и имели вполне достаточно времени, чтобы неторопливо съесть ужин, но из-за волнения не смогли долго задерживаться за столом. Я уверен, что наши новые хозяева в Калтисхолле понимали наши чувства. Мы еще раз хотели удостовериться, что с нашими «бью», которые мы осмотрели с нежным вниманием, все в порядке. Затем мы с нетерпением стали ждать взлета.

Луна стояла высоко, и ночь была очень светлой, когда приблизительно в 23.15 мы услышали гул двигателей множества самолетов, пролетающих [214] над нами. На высоте нескольких тысяч метров мы могли смутно разглядеть десятки «ланка-стеров» или «галифаксов», набиравших высоту курсом на восток, в направлении на арсенал Германии — Рур. Сотни огромных машин, несших разрушительный груз, должны были встретиться над Северным морем, и поток самолетов растянется, казалось, в бесконечную линию, приблизительно на 160 км. Те, кто из-за ошибок в навигации окажется в стороне, станут легкой целью для вражеских истребителей.

Я посмотрел на свои часы:

— О'кей, пошли.

Стикс и я поднялись на борт нашего «бью». После того как контрольно-диспетчерский пункт разрешил взлет, мы должны были соблюдать радиомолчание вплоть до возвращения в Англию. Когда мы набрали высоту, Стикс по своему радару наблюдал за появлением признаков массы бомбардировщиков, которые должны были находиться поблизости. Вскоре он сообщил мне, что у него много контактов, все вокруг нас. Бомбардировщики были рассеяны по высоте между 3000 и 5500 м. Мы решили выровнять самолет на 3700 м, потому что по информации, полученной нами из штаба Бомбардировочного командования, противник имел тенденцию наиболее интенсивно атаковать низколетящие бомбардировщики. Мы медленно плыли над Северным морем, и я мог видеть внизу под нами луну, отражавшуюся в недружелюбных подах. Спустя 30 минут показался неясный контур голландского побережья, в районе устья Шельды. Мы были точно на курсе. Как всегда, навигация Стикса была безупречна.

Сельская местность под нами тонула в темноте, хотя в ночи, подобные этой, нам было легко ориентироваться. [215]

Реки, каналы и даже железнодорожные линии ясно просматривались. Впереди я мог видеть шарящие лучи нескольких прожекторов, но больше не было ничего, что казалось бы враждебным. Мы знали, что на земле центры управления люфтваффе уже передают на аэродромы ночных истребителей приказы о срочном взлете эскадрилий истребителей. В этот момент повсюду в Голландии, Бельгии и Западной Германии на взлетно-посадочные полосы с ревом выруливали «Мессершмиты-110» и «Юнкерсы-88», чтобы встретить своих ненавистных противников — бомбардировщиков. Только на сей раз им было неизвестно, что в потоке скрываются шесть «бьюфайтеров».

Теперь Стикс непрерывно следил за индикаторами бортового радара и «Serrate».

— Я вижу много признаков ночных истребителей, Боб. Я выбираю самый сильный сигнал. Поворот вправо на 10 градусов, и давайте посмотрим, сможем ли мы обнаружить его.

Мы теперь летели по импульсам, испускаемым немецким бортовым радаром. Технические возможности «Serrate» не позволяли нам понять, насколько далеко или близко находился самолет, пока мы не сможем засечь его своим радаром, но мы могли знать его положение в пространстве относительно нас. Вдали появились разрывы зенитных снарядов, и бомбардировщики перед нами были теперь под обстрелом.

— Жаль, Боб, но этот сигнал исчез. Но у меня есть другой. Влево 20 градусов.

Я повернул «бью» на новый курс, и неожиданно самолет стало болтать, поскольку мы попали в вихревой поток от винтов другого самолета, летевшего впереди. Я ничего не видел, по, вероятно, это был один из наших бомбардировщиков. [216]

Снова было короткое преследование, но никакого успеха. Сигнал «Serrate» исчез, но всегда были другие, указывавшие на присутствие большого числа вражеских истребителей. Казалось, что противник включал свои бортовые радары лишь на короткие промежутки.

К этому времени мы уже приближались к Руру, зенитный огонь впереди становился все более интенсивным, и бомбардировщики начали освобождаться от своего груза. Пожары и взрывы были видны за многие километры, — это Оберхаузен получал смертельные удары. Но это не был односторонний бой. Справа в небе появилась яркая вспышка, и к земле пронеслась пылающая комета. Я отметил место и выругался. Это, вероятно, был один из наших бомбардировщиков.

— Следите внимательно за приборами, Стикс. Множество гуннов вокруг.

Впереди в небе появился новый огонь; постепенно снижаясь, он врезался в землю, подняв столб пламени, отметивший могилу еще одного самолета. Обстановка накалялась.

Мы находились близко к пылающим руинам Оберхаузена, и небо над нами было заполнено разрывами зенитных снарядов и сигнальными ракетами, сброшенными «патфиндерами»{107}, чтобы указать главным силам место, где надо сбрасывать бомбы. Над городом было так много бомбардировщиков, [217] что немецким зенитчикам было бесполезно целиться по отдельным самолетам. Они ставили стальную завесу, надеясь отбросить своих мучителей. Это было напрасно. Налет продолжался.

Лидирующие бомбардировщики уже взяли курс домой. Пройдя по краю горящего города, мы повернули вслед за ними. Пока я видел лишь мимолетные темные тени, когда мы проходили близко от одного или двух наших бомбардировщиков, хотя мы летели через вихревые потоки воздушных винтов многих самолетов, пересекая ноток, казалось, в бесплодном поиске немецких истребителей.

Затем Стикс с волнением в голосе сообщил:

— Боб, я вижу еще сигнал, плавный поворот влево.

Сманеврировав, я увидел в воздухе три горящих самолета. Я знал, что наши бомбардировщики редко сбивали немецкие ночные истребители, так что мог только предполагать, что это противник мстил нам за налет.

— Боб, я думаю, что он позади нас. Сигнал сильный.

— Вы видите что-нибудь на радаре?

— Нет, но он продолжает разворачиваться.

Это было жуткое ощущение, знать, что мы играем в смертельные прятки с невидимым противником.

— Боб, радарный контакт, 1800 м позади. Круто влево, насколько возможно.

— Вы уверены, что это не один из наших бомбардировщиков?

— Да. Это не он. Сигналы радара и «Serrate» совпадают. Продолжайте разворот, он приблизительно в 900 м и в 20 градусах слева и немного выше. Мы быстро сближаемся, и через секунду вы должны его увидеть. Он всего в 540 м, слева вверху. [218]

— Я вижу его, я вижу его! — завопил я взволнованно.

В лунном свете я мельком увидел слева от себя самолет. В этот момент пилот выровнял машину, направляясь на юг на высоте 3000 м. Это был «Мес-сершмит-110». Возможно, он потерял меня на своем радаре. Я открыл огонь с дистанции 360 м и, держась позади, постепенно уменьшал упреждение, чтобы перекрестье моего электрического прицела перемещалось по его фюзеляжу. По всей длине «мессера» появились взрывы. Он загорелся и перешел в крутое пикирование. Стикс, поднявший к этому времени голову из своего «офиса», торжествующе закричал, увидев, как наш противник врезался в землю. Но времени для того, чтобы расслабиться, не было.

— Стикс, продолжайте наблюдение по своим приборам. Вокруг большое количество гадов.

Проверив наше местоположение, я отметил, что «Мессершмит-110» упал на северо-восточном берегу залива Эйсселмер.

Мы были в воздухе уже почти три часа, и топливо подходило к концу. Я решил, что на сегодня хватит. На максимальной скорости, полого снижаясь, мы направлялись домой, пересекая остров Тексел. Стикс все еще видел сигналы на приборе «Serrate», и я надеялся, что остальные мои парни также добились успеха. На случай, если какие-нибудь вражеские ночные истребители попытаются нас перехватить, я спикировал над Северным морем до 600 м, в то время как Стикс продолжал следить за своей аппаратурой.

Мы доказали, что прибор «Serrate» работоспособен. И мы, вероятно, спасли жизни одного или большего числа экипажей наших бомбардировщиков, уничтожив фашистский самолет. Мы оба были [219] измотаны, особенно Стикс. Большую часть полета он провел, пристально глядя на свои электроннолучевые трубки. Я по собственному опыту знал, насколько это трудно. Почти в 3.30 мы связались с контрольно-диспетчерским пунктом в Уиттеринге и вскоре были на земле в окружении возбужденных товарищей из эскадрильи. Все наши самолеты, кроме двух, уже вернулись, но контрольно-диспетчерский пункт имел связь с ними обоими. Я облегченно вздохнул. Мы никого не потеряли.

Я подождал, когда приземлятся последние два экипажа, затем все мы отправились в столовую подкрепиться яичницей с беконом, а заодно обсудить вылет. Стикс и я оказались единственным успешным экипажем, но несколько других также были близки к этому и потерпели неудачу лишь потому, что в критический момент у них отказывал радар или прибор «Serrate». Однако полученный нами опыт позволял с оптимизмом смотреть в будущее. Хотя мы не знали точно, вызвало ли наше присутствие замешательство в обороне люфтваффе, но надеялись, что не только один сбитый самолет, но и само наше присутствие в потоке, возможно, помешало некоторому числу вражеских самолетов атаковать наши бомбардировщики. Шесть утомленных экипажей добрались до кроватей, когда уже наступил рассвет. Позднее днем мы узнали, что после налета не вернулись 30 наших бомбардировщиков, но утешались тем, что их могло бы быть больше, если бы не усилия 141-й эскадрильи.

В течение июня и июля 1943 г. Бомбардировочное командование активизировало налеты на Рур и Гамбург. В двух этих жизненно важных промышленных центрах Германии мало что осталось, кроме смерти и разрушений. Месть Германии [220] за ее налеты на города оккупированной Европы и Великобритании была действительно ужасной. Когда летали бомбардировщики, летали и мы, причем независимо от погоды, и наши успехи медленно росли. Постепенно, когда наш технический персонал научился устранять дефекты приборов «Serrate», мы смогли увеличить число посылаемых самолетов. К концу июля несколько экипажей эскадрильи сбили по два или больше самолета противника. Стикс и я увеличили наш личный счет, повредив «Юикерс-88» во время налета наших бомбардировщиков на Кёльн. В другой раз мы около Элберфельда уничтожили «Мес-сершмит-110». Пока мы сами не имели серьезных потерь, хотя несколько из наших самолетов были поражены зенитной артиллерией или пулеметным огнем с наших же бомбардировщиков, когда пролетали поблизости от них. Во время одного из налетов на Кёльн мой «бьюфайтер» в течение ночи был дважды атакован «Юпкерсом-88» и получил повреждения. Один двигатель загорелся. Круто спикировав, мы не только смогли уйти от вражеского истребителя, но также сбили огонь и на одном двигателе успешно вернулись в Уиттеринг.

Во время небольших затиший я брал один из связных самолетов авиастанции, обычно маленький «тайгер мот», чтобы слетать в Лестер. Было прекрасно во время этих коротких визитов увидеть Джоан и детей и на несколько часов оставить позади напряжение боевых вылетов. Но после дня, проведенного с семьей в Лестере, сердце переполняло чувство вины, так как я знал, что другие летчики эскадрильи сражаются с врагом. Мои чувства, должно быть, время от времени прорывались наружу, поскольку я проявлял признаки раздражения, а иногда и прямой гнев по отношению [221] к своим юным сыновьям. Они, подобно всем малышам, были склонны плакать и хныкать по любому поводу, и я не всегда был способен понять их детские проблемы. Это иногда приводило к ссорам с женой, и, возвратившись в эскадрилью, я пытался забыть свое эгоистическое поведение, выполняя новый боевой вылет или стараясь утопить вместе с друзьями свое раскаяние в одном из местных пабов.

Вскоре после нашего прибытия в Уиттерииг к нам присоединился Пэдди Инглебач. Пэдди был блестящим лингвистом, но не очень квалифицированным пилотом, хотя имел сердце льва. Он был одним из немногих людей, встреченных мною, кто сумел во время взлета погнуть законцовки металлических пропеллеров «бью». После трех таких инцидентов, последовавших друг за другом в течение короткого промежутка времени в ходе его тренировочных полетов в 141-й, я решил, что этого более чем достаточно. Мы могли смириться с повреждением самолетов, но мы не могли допустить, чтобы он убил себя. Но когда я сообщил ему, что отстраняю его от полетов, его чрезвычайное уныние и очевидное желание попытаться сбить врага заставили меня смягчиться и разрешить ему использовать еще один шанс. Его пилотирование все еще оставляло желать лучшего, но он совершил много вылетов над вражеской территорией. Инглебач не одержал никаких побед, но исхитрился больше не погнуть ни одной лопасти винта.

Частые длительные боевые вылеты начинали сказываться на состоянии некоторых летчиков. При помощи Дока Доугала я замечал тех, кто устал, и давал им короткий отпуск. К сожалению, я не подозревал, сколь измотан Стикс, вплоть до той ночи, когда нам пришлось прервать полет над [222] Голландией и вернуться из-за его плохого самочувствия. Я глубоко сожалел о своей невнимательности, поскольку Грегори был одним из наиболее способных радиооператоров в Англии. В своем жадном стремлении добраться до врага я невольно «сжег» его. Он отчаянно нуждался в отдыхе. В конце июля я сказал ему, что собираюсь некоторое время подержать его на земле, чтобы дать шанс восстановить форму. Я спросил, согласен ли он занять в эскадрилье должность офицера по оперативным вопросам, ответственного за планирование вылетов и проведение инструктажей перед ними. На глазах несчастного, преданного старины Стикса были слезы, когда он приводил доводы против моего предложения, но в конце концов он понял, что нет никакого смысла продолжать полеты без отдыха. Тогда он сдался и сказал, что это будет хорошим поводом, чтобы заполучить из Кренфилда Джеко и предоставить ему возможность снова участвовать в боевых вылетах, о чем тот просил в течение долгого времени. Я позвонил в штаб 12-й авиагруппы людям, отвечавшим за персонал, и спросил, могут ли они помочь нам перевести Джеко в 141-ю. Спустя несколько дней очень счастливый Джеко присоединился к нашей эскадрилье.

Дальше