Глава 10

Большинство экипажей нашей эскадрильи проводило свои свободные дни в Линкольне, но через некоторое время этот город нам немного надоел, и те из нас, кто имел автомобиль, стали для собственного удовольствия колесить по округе. В один из таких свободных дней мы с Доном Паркером, бывшим пилотом бомбардировщика, а теперь ночным истребителем отправились на моем старом, но падежном «уолси хориете» в крупный город Лестер. Тем вечером в баре «Саймон» в «Гранд-отеле» я заметил красивую девушку в компании с пожилой женщиной. К раздражению подружки, сидевшей около меня, я не мог оторвать глаз от новой прелестницы. Через некоторое время я позвал официанта и послал его, чтобы он спросил, не согласятся ли леди выпить со мной. Он вернулся и сказал, что они согласны, так что я довольно грубо попрощался со своей прежней подружкой и остальной компанией и присоединился к новым знакомым.

Оказалось, что это мать и дочь и что Джоан, дочь, была медсестрой, находившейся в отпуске. Я узнал, что в расположенном поблизости зале можно потанцевать, и предложил пойти туда, надеясь, что мать откажется, что она и сделала. Так что мы пошли на танцы, по пути проводив мать Джоан до трамвая, на котором та отправилась домой.

Когда мы танцевали, я понял, что хочу видеть Джоан снова и очень часто, так что по пути домой спросил ее, могу ли я позвонить ей в следующий свободный день и пригласить к своим родителям в Даксфорд. Она задумалась, но наконец сказала: [97]

— Мы должны спросить родителей.

Я проводил ее до двери дома, и мы договорились, что встретимся три дня спустя за ланчем в баре «Саймон». Оттуда мы планировали пойти к ней домой и получить добро ее родителей на поездку в Даксфорд.

В гостинице Дон жаловался, что я оставил его одного с двумя женщинами. Признаюсь, я не очень сочувствовал ему. Следующим утром мы на моем старом автомобиле вернулись в Веллингор, но стрела любви догнала меня. Все, о чем я мог думать, это был новый свободный день, и молил Бога, чтобы ничто не разрушило мои планы.

Я написал своим родителям и сообщил, что приеду к ним с девушкой. К тому времени, когда подошли два моих свободных дня, я стал переживать об успехе своего предприятия. Я еще не получил разрешения родителей Джоан, но встречал ее мать и чувствовал, что смогу убедить ее дать согласие. Однако отец Джоан был совсем иное дело. Возможно, он жесткий малый, который превратно истолкует мои намерения. И я решил взять с собой для моральной поддержки адъютанта Сэмми Френса, испытанного и верного друга.

Когда наступило время, мы с Сэмми отправились в Лестер на «уолси», открытом спортивном автомобиле. Это была действительно холодная поездка. Лицо бедного старины Сэмми, обычно румяное, было положительно сипим к тому времени, когда мы выбрались из машины около «Гранд-отеля». Джоан ждала, и после одного или двух стаканчиков, чтобы согреться и обрести некоторую храбрость, мы отправились на другой конец города, чтобы увидеться с ее родителями. Выходя из машины около ее дома, я думал, что хуже было лишь столкновение с целой армией немцев. Расправив [98] плечи и приняв смелый вид, я позвонил в дверной звонок. Дверь открылась. Я искал взглядом что-то выше своей головы, но там ничего не было! Ну да, он был меньше меня!

— Привет, я ждал вас, входите. Мать, пришел молодой человек Джоан.

Это было дружественное и ободряющее начало. Джоан, очевидно, убедила родителей разрешить ей поехать в Даксфорд, так что мы уселись в старый автомобиль, Сэмми взгромоздился сзади. Места для сидения были немного тесноватые. Если Сэмми был синий после поездки от Веллингора до Лестера, то стал темно-серым, когда мы остановились около дома священника в Даксфорде, принадлежащего моему отцу.

Мы провели пару замечательных дней, и во время этой второй нашей встречи я признался Джоан в любви. Мы решили пожениться как можно скорее. Мои родители были удивлены нашему желанию пожениться после столь короткого знакомства, но мы убедили их в серьезности наших намерений. Во время возвращения обратно в Лестер я спросил Джоан, что она будет делать, если ее родители станут возражать. Ей было только восемнадцать, и они могли сказать, что она слишком молода и не знает меня достаточно хорошо, чтобы составить обо мне мнение. Однако она с самого начала показывала, что, приняв решение, она могла быть очень настойчивой.

— Оставь это мне. Я смогу уговорить маму и папу, — сказала она.

Когда мы приехали к Джоан, ее отец был на работе, и, поскольку Сэмми и я должны были вернуться в Веллингор в тот же день, мы не могли ждать. Я вынужден был предоставить Джоан сообщить новости родителям. [99]

Ее родители согласились, хотя сочли нас безумцами. Так что Джоан вернулась в госпиталь в Биллерикее, в Эссексе, где она работала, и оставила службу в качестве медсестры. Она поселилась в доме моих родителей в Даксфорде, чтобы подготовиться к свадьбе. В Веллингоре я обнаружил, что каждый знает о том, что я собираюсь жениться. Я задавался вопросом, кого попросить стать шафером, и наконец обратился к Джекки Пейджу, одному из наших офицеров-радиооператоров, и тот согласился. Церемонию бракосочетания провел мой отец в церкви округа Даксфорд 15 апреля 1941 г., неделю спустя после моего двадцать первого дня рождения. Присутствовали многие члены эскадрильи, включая моего командира Чарльза Уиддоуса и его жену Никки. Во время службы над церковью на небольшой высоте, приветствуя нас, пролетело звено «бьюфайтеров» из 29-й эскадрильи. Они произвели потрясающий шум, и, видя лицо отца, я усомнился, что он это одобрил. Мы же с Джоан считали, что это прекрасный жест со стороны моих товарищей.

Той почыо Джоан и я остались в «Юниверсити армс», гостинице в Кембридже. На следующее утро мы первым делом отправились на поезде в отель в Майнхеде, в Сомерсете, где провели три недели нашего медового месяца. Мы полюбили Майнхед, казавшийся далеким от войны, хотя ежедневные новости не были ободряющими. Мощные немецкие ночные налеты бомбардировщиков продолжались с неустанной яростью. Однажды утром, когда мы бездельничали в кровати, мне принесли телеграмму. Это был приказ немедленно вернуться в Веллингор, поскольку эскадрилья перебазировалась в [100] Уэст-Маллинг{71}, около Мейдстона, чтобы прикрыть подходы к Лондону. Чарльз Уиддоус принес извинения за то, что отозвал меня, но на юг должны были отправиться все экипажи. Я вскоре позабыл свое разочарование, так как знал, что мы должны оказаться в самой гуще событий. Я сомневаюсь относительно того, смогла ли Джоан понять мои мысли, но был еще очень молод, и Королевские ВВС были моей первой любовью.

1 мая мы в последний раз взлетели из Веллингора, места многих счастливых и некоторых ужасных воспоминаний. Пат Митчелл вел звено «В», в котором я возглавлял секцию из трех самолетов. Большинство наших механиков уже прибыли на место и ожидали нас, чтобы показать наши стоянки вокруг аэродрома. Прочный большой особняк недалеко от Уэст-Маллинга был отдан под нашу столовую, и после тоскливой однообразности Линкольншира мы наслаждались восхитительными поездками взад и вперед от столовой до аэродрома между живыми изгородями и садами Кента. Спустя пару дней после прибытия мы начали ночные патрульные полеты, управляемые новыми радарами «GCI», размещенными на побережье Кента. Теперь мы знали, что должны участвовать в боях, поскольку враг появлялся над Лондоном каждую ночь.

Глава 11

Вскоре после того как мы обосновались в Уэст-Маллинге, Чарльза Уиддоуса в качестве командира эскадрильи сменил уинг-коммендэр Колбек-Велч. Но мы не расстались с Чарльзом, который [101] заслужил уважение каждого в эскадрильи. Как командир авиастанции он возглавил Уэст-Маллинг. Колбек-Велч, подобно его предшественникам, должен был быть в самой гуще, но большую часть времени, проведенного с нами, он страдал из-за плохого здоровья.

В мае люфтваффе продолжили массированные ночные налеты на Англию. Пока они несли относительно легкие потери, по сравнению с ужасным ущербом, причиняемым ими гражданскому населению. Зрелище наших городов, горящих подо мной, вызывало у меня неистовый гнев, когда я вместе с другими экипажами летел в ночном небе, пытаясь остановить бессмысленное убийство беспомощных людей. Это беспричинное разрушение должно было навлечь на головы немцев ужасную месть, высшей точкой которой стало полное уничтожение Гамбурга в 1943 г.{72} Я никогда не мог понять, почему немцы думали, что эти убийственные рейды бомбардировщиков помогут им. Разрушения лишь укрепляли дух британцев в борьбе против них. Я мог понять индивидуальный поединок в воздухе. Действительно, было что-то романтичное и прекрасное в бою истребителя против истребителя. Но бомбардировщик был отвратительной, смертоносной целью, которую следовало уничтожать без пощады. Сострадание, которое я несколькими месяцами раньше ощутил к мертвому экипажу «Юнкерса-88», сбитому Уиддоусом над Восточной Англией, теперь утонуло в ненависти [102] к врагу, уничтожавшему нашу прекрасную страну с памятниками ее славного прошлого.

Шанс моей личной мести представился ночью 8 мая. Сразу после наступления темноты в нашем лагере и в соседних деревнях завыли сирены. Самолеты эскадрильи взлетели один за другим. Со мной снова был Росс. Он придавал мне уверенность своим спокойным поведением в воздухе. Оператор «GCI» направил нас юго-западным курсом на высоту 4600 м. Ночь была темная с клоками облаков между 3000 и 3700 м, недостаточных для того, чтобы враг скрывался в них долгое время. Набирая высоту, мы могли видеть вспышки и пожары от первых бомб, падающих на Лондон. Другие ночные истребительные эскадрильи из Тангмера и Миддл-Уоллопа{73} уже были полностью вовлечены в потасовку. Когда мы достигли назначенной высоты, оператор сообщил нам, где находились вражеские самолеты, и мы стали приближаться. Я сказал Россу:

— Когда вы установите контакт, выводите меня так, чтобы он был немного выше меня и прямо впереди.

— О'кей, босс.

Это была наша стандартная тактика. Теперь я мог наблюдать массированный зенитный огонь над Лондоном и сильные пожары в южных предместьях. Оператор «GCI» вызвал меня:

— Крипер-42 (это был мой радиопозывной в то время). Бандит точно впереди, 10 км, немного выше. Через мгновение вы должны установить, контакт.

Я молился, чтобы радар Росса не подвел. Если бы это случилось, то было мало надежды на то, что мы сможем обнаружить врага визуально. [103]

— Как дела, Росс?

— Есть контакт! — ответил он.

Я вызвал оператора «GCI» и сообщил, что мы установили контакт, и он пожелал нам удачи. Росс молча отключил прием радиосообщепий с наземных станций наведения, чтобы можно было сконцентрироваться на предоставлении мне непрерывной информации относительно того, что он видел на электронно-лучевых трубках своего радара. Постепенно он подводил меня ближе к врагу. Когда мы были приблизительно на дистанции 1800 м, он неожиданно сказал:

— Босс, я вижу две отметки, обе на той же самой высоте и дальности. Один прямо впереди, другой — 10 градусов право.

— О'кей, давайте сначала к тому, что прямо впереди.

— Хорошо. Дистанция теперь 1350 м, 15 градусов выше, точно впереди.

Он продолжал наводить меня. По изменению тона его голоса и по тому, как он говорил, медленно или быстро, я мог предугадывать интенсивность поворота, надо ли добавить или убрать газ. Это была по-настоящему слаженная работа, абсолютно необходимая для ночного боя. За несколько месяцев, что Росс и я работали вместе, мы открыли секрет — полная координация действий и безоговорочное доверие друг к другу. Теперь мы подошли очень близко к противнику. Я убрал газ, уменьшая скорость сближения до минимума, чтобы не пролететь мимо цели. Я не видел ничего, пока мы не окажемся на дальности приблизительно в 180 м. На этой дистанции я должен был увидеть самолет, идентифицировать его — свой или вражеский, определить тип и, наконец, поймать его в прицел и сбить. [104]

Наши скорости были синхронизированы приблизительно на 260 км/ч. Постепенно я прибавлял газу. Росс продолжал сообщать мне жизненно важную информацию:

— Он сейчас лишь в 180 м. Другой — в 30 градусах с правого борта, около 230 м. Оба слегка выше нас. Вы можете что-нибудь увидеть?

Мои глаза до боли всматривались в пространство. И вот я обнаружил обоих. Я мог рассмотреть впереди мерцающие вспышки из выхлопных патрубков двухмоторного самолета, а уголком глаза мельком заметил с правого борта выше себя темный объект, который, перемещаясь, закрывал звезды.

— Я вижу их.

Я не смел оторвать глаз от того самолета, что был передо мной. Он имел силуэт «Хейнкеля-111». Теперь я видел его достаточно четко и ясно. Я бросил взгляд вправо на другую цель, которая все еще была там, быстро вызвал оператора «GCI» и, занимая позицию для стрельбы, приподнял носовую часть и прокричал Россу, чтобы он наблюдал за огнем через фонарь своей кабины. Он ответил, что видит оба самолета, и в тот же момент я открыл огонь. Это была не очень точная очередь, и, хотя я заметил несколько попаданий, враг не был смертельно ранен. Дымя одним двигателем, он начал левый разворот на пикировании, и его верхний хвостовой бортстрелок открыл огонь. Тонкая полоска трассеров прошла над нами. Я проклинал себя, поскольку надеялся быстро покончить с ним и затем атаковать другой. Теперь это было невозможно, если я хотел добить своего первого противника. Я бросил «бью» влево и выпустил в него длинную очередь, на сей раз гораздо удачнее. [105]

Я увидел попадания, и немецкий стрелок прекратил огонь. Позади обреченного самолета появился шлейф пламени. Он круто пикировал к земле. Я выровнял свою машину и развернулся ко второму «хейнкелю», увидев огромную вспышку пламени, когда наша жертва врезалась в землю. Я сообщил о нашем успехе операторам «GCI» и попросил помочь обнаружить второго противника, но они не смогли помочь нам, так как в этом районе находились и другие ночные истребители, поэтому ситуация на экранах их радаров теперь была запутанная.

После бесплодных поисков в небе при помощи нашего бортового радара Росс и я решили, что мы можем вернуться на базу. Тридцать минут спустя мы были на земле в Уэст-Маллииге. Ночь оказалась богата событиями. Ночные истребители сбили десять бомбардировщиков и еще три или четыре — зенитная артиллерия. На следующий день я узнал у флаинг-офицера Гамильтона, нашего «шпиона», место падения моего противника. Он спросил, хотел бы я поехать и посмотреть на него. Весь экипаж был мертв.

— Нет, спасибо, — ответил я.

Я все еще помнил разбившийся «Юнкерс-88» Уиддоуса и не находил никакого смысла в подобном зрелище. Но я попросил Гамми привезти для меня и Росса какие-нибудь сувениры. На следующий день он представил Железный крест 1-го класса, который снял с мертвого пилота, и пару немецких спасательных жилетов. Я взял орден и один спасательный жилет, а другой отдал Россу. Немецкие спасательные жилеты были гораздо меньше наших, и, согласно мнению наших экспертов, не были так хороши, поскольку в дополнение к надувным резиновым мешкам не [106] имели капока{74}, чтобы помочь летчику удержаться на плаву. Несмотря на это, я считал их более практичными, чем наши, и носил свой немецкий трофей до тех пор, пока не освободился от него перед попаданием в плен в июне 1944 г.

Крупномасштабные налеты достигли кульминации 10 мая 1941 г. Это была также наиболее успешная ночь для обороняющихся. Из приблизительно 500 немецких бомбардировщиков 20 были сбиты ночными истребителями и 4 — зенитками. Наша эскадрилья получила свою долю, и много новых экипажей добились своих первых успехов. Россу и мне не повезло. Сразу после того, как мы взлетели, наш радар вышел из строя. Мы вернулись на базу, где для нас не нашлось другого свободного самолета. Но было отрадно наблюдать, как поднимался боевой дух эскадрильи. Нам не было нужды больше слушать «пение» экипажей 219-й и 604-й эскадрилий, на тот момент самых успешных ночных истребителей. Они получили свою славу в то время, когда гунны были многочисленными, мы же застали только конец этого периода. Наши успехи пришли в скудные годы, когда немцы появлялись намного реже и использовали новую тактику против ночных истребителей.

После того как эти последние мощные налеты прекратились и стало намного спокойнее, в непосредственной близости от Уэст-Маллинга я нашел квартиру для себя и Джоан. Это была часть красивого дома, стоящего в вишневом саду. Джоан была восхищена этим садом, и мы были в [107] высшей степени счастливы, когда в короткие часы, которые мы проводили вместе, могли забыть о войне.

Глава 12

В течение весны и лета 1941 г. эскадрилья была полностью укомплектована. Часть ветеранов получили назначения на должности инструкторов, а их места заняли новые летчики. Эти новички были гораздо лучше обучены искусству ночного боя, чем мы в свое время. Нам пришлось учиться, экспериментируя с техникой и тактикой. Эти же парни извлекали пользу из нашего опыта. Мы обнаружили, что многие не очень высокого мнения о «бьюфайтере». Они считали его опасным самолетом, полагая, что он не может летать на одном двигателе. Опыт развеял их сомнения. Теперь я получил звание флайт-лейтенаита, оставаясь в звене «В» заместителем Пата Максвелла. В то же самое время Гай Гибсон стал исполняющим обязанности сквадрэн-лидера и возглавил звено «А». Обоими звеньями теперь командовали сквадрэн-лидеры.

В течение этого периода вражеской ночной активности мы имели время, чтобы лучше узнать наших операторов «GCI». На побережье Кента было несколько радаров, которые время от времени управляли нами. Наши экипажи различали голоса операторов, а те определяли наши голоса. Нам были известны энергичные операторы, на команды которых экипажи истребителей реагировали более быстро.

Одни операторы не были летчиками или были летным персоналом времен Первой мировой войны. [108]

Другие успели полетать в эту войну, но из-за состояния здоровья были временно или насовсем отстранены от летной работы. В нашем секторе двумя наиболее успешными из них были сквадрэн-лидеры Хаммерслей и Мовуд. Они содействовали многим моим первым успехам. Хаммерслей был ветераном, который был тяжело ранен еще в Первую мировую войну. Он был слишком стар, чтобы снова начать летать, так что лучшей вещью для него была работа оператором наведения. Мовуд был офицером, принятым на краткосрочную службу в Королевских ВВС за год до меня. В ходе Битвы за Англию он сражался на «Харрикейне» и потерял один глаз. Эти ребята получили немного славы за свою работу, по, конечно, разделяли с нами все наши победы, потому что без их «колдовства» мы не смогли бы ничего добиться, и намного больше немцев сбросили бы свой разрушительный груз на британские города.

К сожалению, приблизительно в это время наша домовладелица решительно потребовала, чтобы мы съехали. Моя жена ждала ребенка, а когда мы въехали в нашу первую квартиру военного времени, домовладелица сказала, что ей не нужны никакие дети. Так что мы нашли другую квартиру в большом старом доме в Уэст-Маллинге. Там было гораздо лучше, поскольку, многие из офицеров эскадрильи и их жены уже жили там, и очаровательная хозяйка дома прилагала много сил, чтобы сделать нашу жизнь и жизнь других гостей приятной.

В середине июня мы с Россом вступили в бой с одним из немногих немцев, которые сунули свой нос в направлении Англии. Мы патрулировали на высоте приблизительно 4600 м к югу от устья Темзы, когда заметили к северу от нас интенсивный [109] зенитный огонь и прожектора. Я вызвал оператора, который направил нас к врагу, но через несколько минут моя рация отказала, и я больше не мог говорить с землей. Однако моя внутренняя связь еще работала, так что я мог общаться со своим радиооператором. Мы решили лететь в направлении зенитного огня и попытаться установить случайный контакт при помощи нашего бортового радара. Мы безуспешно летали взад и вперед в этом районе. Затем Росс внезапно сообщил:

— Контакт, круто вправо, дальность 2700 м и ниже.

Я следовал его быстрым указаниям и имел точную картину, где находилась цель. Мы все еще были выше ее, я сокращал дистанцию и постепенно снизился до 2750 м, когда противник оказался немного выше и точно впереди в 900 м.

Было очень темно, и под нами — кучевые облака. Я уменьшил яркость электрического прицела, чтобы видеть лишь одно перекрестье, и напряженно смотрел вперед, ожидая увидеть появление знакомого черного пятна. Голос Росса становился все более напряженным, поскольку мы приближались, 540 м, 450 м, 360 м, 230 м.

— Вы видите его, босс?

Внезапно он появился, — темный силуэт приблизительно в 180 м немного выше меня.

— Да, я вижу его.

Я должен был подойти еще ближе, поскольку не мог определить его тип.

Я хорошо знал, что вторгся в сектор Хансдона и что в воздухе есть несколько ночных истребителей с этой авиастанции. Они могут приблизиться ко мне, приняв за врага. Не очень приятная мысль, но у меня не было времени, чтобы волноваться об этом. Кто передо мной? Друг или враг? [110]

Приблизительно с дистанции 140 м я смог разглядеть выхлопы и профиль крыла. Это был «хейнкель».

— Это гунн, Росс. Вы видите его? Росс теперь смотрел через свой фонарь.

— Да, я вижу его, босс, отправьте его к чертям.

Что я и сделал.

Запах кордита заполнил самолет, когда я выдал длинную очередь из всех пушек. Я мог видеть снаряды, попадавшие в фюзеляж и крылья врага, но он перешел в пикирование, оставляя позади себя дымный шлейф. Я последовал за ним, выпустив другую очередь. Было большое количество искр, когда мои снаряды и 7,7-мм пули ударялись о его обшивку. Он продолжал пикировать в облака, в которых я потерял его. Сильная вспышка света на земле, которая превратилась в устойчивое пламя, показала нам конец этой истории. Росс и я были уверены, что сбили его, но это было трудно доказать. Я не знал, где находился, и, поскольку наша рация не работала, не мог получить свое точное местоположение от «GCI».

Росс оценил нашу позицию как удаленную примерно на 110 км к востоку-северо-востоку от Уэст-Маллинга, и я взял курс домой. Я решил еще раз попытаться связаться по радио, когда подлетел ближе, и смог получить слабый ответ из центра управления полетами в Уэст-Маллинге. В 8 километрах от базы прием стал громким и четким. Спустя 5 минут мы были на земле, докладывая о своем успехе «шпиону» Гамильтону. Операторы «GCI», которые управляли нами после взлета, были взволнованы, когда мы пропали в воздухе. По карте они увидели, что мы ушли из их сектора, и боялись, что мы можем пересечься с ночными истребителями из [111] Хапсдона с бедственными результатами для кого-нибудь из нас. Росс и я поняли, что вели себя по-дурацки. Вероятно, мы вызвали такой беспорядок в секторе Хансдона, что часть немцев прошла через него. Наша оценка места, где наша жертва потерпела крах, оказалась почти правильной. Обломки «хейнкеля» были найдены на земле, но истребители Хансдона сообщили о самолете, сбитом в том же самом районе. Это было в их секторе, так что и победа досталась им. В тот момент мы с Россом испытали огорчение, но понимали, что браконьерствовали. Мы получили урок и должны были удовлетвориться своим собственным убеждением в победе.

В конце июня мы получили замечательную новость о том, что Росс награжден медалью «За летные боевые заслуги». Это, естественно, повлекло за собой череду празднований, и бедный старина Росс отсутствовал в течение множества дней. Я летал с его другом, флайт-сержантом Грегори, по прозвищу Стикс{75}. Какое-то время Грегори был барабанщиком в оркестре Деброя Сомерса{76}, благодаря чему и получил свое прозвище. С самого начала мне понравилась его веселость, и в течение нескольких дней, когда Росс праздновал, я обнаружил, что Стикс был гораздо выше среднего в деле использования бортового радара.

Иногда мы, к сожалению, перехватывали наши собственные бомбардировщики на их пути к целям в Германии или оккупированных ею странах и обратно. Эти самолеты во время пересечения нашей береговой линии ошибочно принимались за [112] немецкие бомбардировщики. Однажды ночью Дэйв Хемфри вошел в барак на стоянке, радостно потирая руки, и объявил о том, что, вероятно, сбил «Дорнье». Мы собрались вокруг, чтобы выслушать его доклад Гамильтону. После длительного преследования по бортовому радару он заметил прямо над облаками самолет, приблизился к нему, открыл огонь и увидел, как тот задымился и спикировал в облака. Поскольку Дэйв не видел, как самолет упал, он сообщил только о вероятной победе. Приблизительно через тридцать минут над Уэст-Маллингом сделал круг и приземлился бомбардировщик «хемпден». Его экипаж отправился с рапортом к нашему офицеру разведки, явно будучи чем-то сильно разгневай. Оказалось, они были обстреляны «бью» и оторвались от него, лишь спикировав в облака. Никто не пострадал, но их самолет был сильно поврежден. Осмотр показал, что в фюзеляже застряли британские пули, но Дэйв сумел убедить командование в том, что в тот момент, когда бомбардировщик был атакован, он находился достаточно далеко. Конечно же от волнения было нетрудно ошибиться с определением принадлежности самолета, и именно поэтому экипажи ночных истребителей совершили несколько ошибок.

Росс и я были обстреляны бомбардировщиком «Веллингтон». Случилось это светлой лунной ночью, и оператор «GCI» направил нас к «привидению», сообщив, что не уверен в его принадлежности. Установив радарный контакт, мы осторожно приближались. Я увидел самолет в тот же самый миг, когда и он заметил нас. Ночь была настолько ясной и прозрачной, что мы без труда идентифицировали его как дружественный. Но я подошел слишком близко, что не могло вызвать [113] симпатию у его экипажа, и хвостовой стрелок «приветствовал» нас прицельной очередью. Услышав неприятный грохочущий звук, когда пули врезались в мой самолет, я резко отвернул вправо и спросил Росса, все ли у него в порядке. Он сказал, что в порядке, и, поскольку с нами, казалось, ничего серьезного не произошло, мы продолжили патрулирование. Я все еще мог видеть «Веллингтон», поворачивавший к северу, когда внизу под ним, на побережье около Дувра, появилась масса маленьких огней, вероятно вызванных зажигательными бомбами. Я связался с наземным оператором и сообщил, что мы перехватили «Веллингтон» и были обстреляны. Оператор ответил, что самолет, вероятно, вражеский, поскольку сбросил бомбы, и попросил, чтобы мы снова приблизились и опознали его. Вскоре мы опять восстановили контакт, и, когда я приблизился, на сей раз гораздо более осторожно, мы подтвердили, что это «Веллингтон». Я вызвал операторов «GCI» и сказал:

— Это определенно дружественный самолет.

Но, тем не менее, они не были убеждены в этом из-за его очевидно враждебных действий. Так что я решил следовать за ним возможно дольше, чтобы увидеть, куда он направляется. Возможно, чтобы ввести нас в заблуждение, немцы могли использовать захваченный «Веллингтон», но это было сомнительно. Самолет тем временем пересек устье Темзы, направляясь на север, и начал снижаться. Стало ясно, что он собирается приземлиться на аэродроме в Норфолке. Я снова отвернул и, уведомив «GCI», направился домой.

Наш механик обнаружил в фюзеляже между местом Росса и моей кабиной шесть пулевых пробоин. Одна пуля застряла в нагрудном ранце парашюта Росса, который он положил на стойку рядом со [114] своим сиденьем. Дружественный нам бомбардировщик, конечно, был очень необщительным парнем. Мы попросили, чтобы наш «шпион» попробовал отыскать нашего обидчика, и на следующий день история прояснилась. «Веллингтон» взлетел из Мархема, в Норфолке, для того чтобы подвергнуть бомбежке Булонь. Экипаж сбился с курса и принял Дувр за свою цель. К счастью, их бомбы упали в поле и сожгли лишь стога сена. Однако члены экипажа утверждали, что их атаковал «Юикерс-88» и они подбили его. Я испытывал желание послать им «поздравительное» сообщение, но понял, что это будет лишний мусор, так как они и так уже должны были быть далеки от популярности на собственной базе.

Однажды лунной ночью командир нашей авиастанции Чарльз Уиддоус вылетел на патрулирование с одним из наших сержантов радиооператоров. Нам позвонил оператор «GCI», чтобы сообщить, что направляется к «привидению». Мы надеялись, что это окажется немец и что он собьет его. Несколько минут спустя оператор «GCI» информировал нас, что он подбит ответным огнем «Юнкерс-88», но возвращается обратно на базу. Мы собрались около стоянки, чтобы приветствовать его и выяснить, что произошло. Когда он заруливал, мы увидели, что хвостовой аварийный люк радиооператора открыт. Командир выключил двигатели и выбрался наружу. На его одежде была кровь — он получил легкую рану в ногу. Затем он заметил открытый хвостовой люк и то, что его радиооператор отсутствует. Это, должно быть, стало для него шоком, как и для нас. О подробностях произошедшего мы услышали позже. Над Ла-Маншем они были направлены к «привидению» и идентифицировали его как «Юнкерс-88». [115]

Уиддоус и немецкий экипаж увидели друг друга в одно и то же время. Они открыли огонь тоже почти одновременно. «Юпкерс-88» получил попадания, но его задний бортстрелок успел выпустить точную ответную очередь. Она повредила радиооборудование в кабине пилота, осколок пули или кусочек металла самолета ранил Уиддоуса в ногу. Он выполнил энергичный маневр ухода из-под огня и потерял врага из виду. Затем он обнаружил, что не может связаться со своим радиооператором и ни с одной из наземных станций. Он не знал, серьезно поврежден его самолет и был ли его радиооператор ранен, но решил вернуться на базу. Появившись над аэродромом, он привлек внимание офицера управления полетами, пролетев над командно-диспетчерским пунктом на малой высоте и покачивая крыльями.

Мы предположили, что радиооператор подумал, что пилот убит ответным огнем немецкого летчика, так как он не мог установить контакт с Уиддоусом по внутренней связи. Сержант, вероятно, был убежден в этом энергичным маневрированием «бью», решив, что самолет потерял управление, потому что в кресле пилота был мертвец. И, спасаясь, выпрыгнул с парашютом. Это был тяжелый удар для Уиддоуса, чью боевую карьеру, казалось, слишком часто преследовали неудачи. Несколько месяцев спустя мы узнали от международного Красного Креста, что тело сержанта было выброшено волнами на французское побережье. Немного позже этого инцидента наш командир авиастанции был переведен на работу в штаб одной из истребительных авиагрупп. Это был заслуженный отдых для человека, который постоянно демонстрировал бескорыстие и храбрость самой высшей степени. Мы все удовлетворенно [116] вздохнули, когда он был награжден давно заслуженным крестом «За летные боевые заслуги».

В июле я заметил, что у Росса начали проявляться признаки усталости. Однажды он сказал мне, что думал об этом и хотел бы вернуться в Канаду после завершения тура вылетов. Это был удар, поскольку я чувствовал, что мы стали по-настоящему эффективным экипажем ночного истребителя. Я проконсультировался с командиром эскадрильи и выяснил, что штаб авиагруппы запросил опытного радиооператора в качестве инструктора для одного из учебно-боевых подразделений ночных истребителей. Было решено, что опыт Росса неоценим при обучении экипажей ночных истребителей и что учебное подразделение станет для него наиболее подходящим местом. Приняв решение, я в качестве постоянного радиооператора взял Стикса Грегори.

Миновала неделя или около того, с тех пор как мы объединились, а Стикс и я уже провели наш первый бой. В ту ночь противник был очень активен. Сразу после взлета мы направились на северо-восток на высоте 2400 м, чтобы перехватить вражеские бомбардировщики, появившиеся со стороны устья Темзы. Когда мы приближались к своей цели, я услышал другой самолет из нашей эскадрильи, тоже выходивший на цель, и понял, что это был Гай Гибсон. Стикс сообщил:

— Контакт, прямо впереди в 1800 м и ниже.

Мы начали пологое снижение, чтобы сократить дистанцию и оказаться ниже нашей цели. Я мог ясно видеть Темзу, мерцавшую под нами в лунном свете. Стикс продолжал передавать мне команды, пока я не увидел самолет приблизительно в 450 м. Скоро я опознал в нем «Юнкерс-88». В то же самое время он увидел нас и, начав маневр [117] ухода, открыл огонь. Я велел Стиксу высунуть голову из своего «офиса» и следить за ответным огнем. Трассеры теперь пролетали близко к «бью», и Стикс убеждал меня тоже открыть огонь.

— Нет, еще рано, — ответил я. — Мы должны подойти ближе, чтобы стрелять наверняка.

Позже в наших поединках с врагом именно Стикс говорил:

— Еще рано, давайте ближе.

Ответный огонь становился сильнее, хотя мы все еще не имели попаданий. Я открыл огонь, пытаясь приспособить упреждение к его отчаянным маневрам. Я дал три короткие очереди с маленькими интервалами и немедленно увидел результаты — «Юпкерс-88» загорелся и пикировал в Темзу. Мы были теперь на высоте 900 м и начали набирать высоту, сообщая о произошедшем в нескольких словах, насколько это возможно, ликующему оператору «GCI». Гибсон, который приземлился вслед за нами, также сбил врага на высоте около 4000 м в том же самом районе, где мы одержали победу. Выходя в позицию для атаки, он видел ниже себя трассеры «нашего» немца, справедливо полагая, что мы вступили в бой. Этот вылет и несколько тренировочных полетов с Грегори показали, к моему удовлетворению, что он превосходный радиооператор.

В начале августа отец написал мне, что мама серьезно больна — у нее пневмония. Я позаимствовал самолет и вылетел в Даксфорд. Насколько я помнил, у бедной мамы всегда было слабое сердце. Одновременно со мной приехала и моя сестра, и я полагаю, что наше присутствие доставило ей много радости. Я должен был вернуться на следующий день, но обещал, что попрошу Джоан поехать в Даксфорд к матери в качестве [118] медсестры. Джоан охотно согласилась, и неделю спустя после того, как она уехала в Даксфорд, я был в Мейдстоне в компании пилотов и радиооператоров, совершавшей обход пабов. В одиннадцать часов вечера я вернулся в свою квартиру в Уэст-Маллинге и был встречен в дверях инженером-механиком эскадрильи, который мягко, насколько это возможно, сказал мне, что получена телеграмма, сообщавшая о смерти матери. В Мейдстоне была настоящая вечеринка, и потребовалось несколько секунд, чтобы осознать эту новость. Когда я почувствовал весь ужас пришедшего известия, вокруг уже никого не было. Командир эскадрильи охотно позволил мне взять самолет, чтобы вылететь домой, и разрешил оставаться там, сколько будет необходимо. Стикс любезно предложил лететь вместе со мной. Больше всего меня огорчало то, что мама, которая была таким хорошим другом для меня и сестры, не прожила достаточно долго, чтобы увидеть моего первого сына. После похорон я вернулся в Уэст-Маллинг, но Джоан и я решили, что ей будет лучше пожить у своих родителей, пока не родится ребенок. Я вздохнул с облегчением: меня беспокоило, что она жила рядом с боевым аэродромом.