Глава 7

В один из дней, вскоре после нашей первой победы, я стоял около ангара для технического обслуживания самолетов в Дигби и разговаривал [70] с несколькими пилотами и бортстрелками эскадрильи. День был пасмурный, со слоистыми облаками приблизительно на 300 м, но с превосходной видимостью ниже. Мы наблюдали за тем, как несколько канадских «Харрикейнов», ранее поднявшихся по тревоге, заходили на посадку после вылета. Все, кроме двух, сели, когда из облаков прямо над аэродромом появился и начал выходить в атаку «Юнкерс-88». Мы до хрипоты кричали, бесполезно пытаясь привлечь внимание двух «Харрикейнов», все еще остававшихся в воздухе. Они, казалось, не замечали присутствия врага. Внезапно нас осенило, что эта скотина собирается бомбить или обстрелять как раз то место, где мы стоим. «Юнкерс», полого пикируя в направлении ангаров, выпускал из своих носовых пулеметов длинные очереди, предназначенные каждому из нас персонально. Мы кинулись в расположенное поблизости убежище. В спешке я столкнулся с Чарльзом Уиддоусом. Мы повалились вниз, многократно извиняясь, в то время как на аэродроме прозвучала серия взрывов. После этого, выпустив еще несколько очередей, враг исчез в облаках. Два краснолицых пилота «Харрикейнов», так и не увидевшие неуловимого противника, приземлились вскоре после этого. Справедливости ради надо сказать, что немец не оставил им шансов, поскольку ушел под защиту облаков сразу же, как выполнил атаку. Вероятно, он заметил «Харрикейны» и хотел как можно скорее убраться отсюда к чертям.

После прибытия в Дигби еще одной эскадрильи «Харрикейнов» было решено, что 29-я эскадрилья должна перебазироваться в Веллипгор. Сначала мы были не рады, что покинули комфортную столовую и своих канадских друзей, но вскоре обнаружили, [71] что наши квартиры в Веллингоре превосходны. Кроме того, тот факт, что эскадрилья имела свой аэродром, сыграл большую роль в поддержании в великолепном состоянии нашего боевого духа в конце лета и осени 1940 г.

В сентябре мы начали получать самолеты разнообразных типов, чтобы закрепить и усовершенствовать нашу тактику ночного боя. На этом этапе мы, в дополнение к нашим «бленхеймам», имели несколько «Харрикейнов» и один или два «срейри баттла», которые ранее в этом году использовались во Франции как легкие бомбардировщики. В ходе своих смелых атак они понесли очень тяжелые потери, так как не могли соперничать с немецкими истребителями. Мы немедленно начали использовать «Харрикейны», причем не только для ночных вылетов, но и днем, для защиты аэродрома от атак, подобных той, что пережили в Дигби. Было превосходно снова летать на этих прекрасных машинах, даже притом, что они подходили для ночного боя меньше, чем «бленхеймы». Хотя мы не имели никакого успеха с нашими немногими «Харрикейнами» ни днем, ни ночью, флайт-лейтенант Стивенс, пилот из 151-й эскадрильи, базировавшейся в Уиттеринге{57}, добился ночью на этом самолете фантастических результатов без какой-либо помощи, кроме прожекторов и огня зенитной артиллерии, в который он безрассудно влетал в поисках врага. Его тактика базировалась на уверенности, что немцы должны находиться где-то около разрывов зенитных снарядов. Часто он оказывался прав, и эта тактика, вместе с его замечательным зрением, [72] позволила ему собрать большой урожай. Позднее, уничтожив ночью на своем «Харрикейне» четырнадцать вражеских самолетов, он погиб над Европой. Это был действительно замечательный пилот{58}.

Я уже кратко упомянул об аппаратуре, которой были оснащены некоторые наши «бленхеймы». Из-за недостаточно умелого владения ею и ранней стадии ее развития мы редко вспоминали о ней. Но вскоре наше отношение к радару радикально изменилось. Уже одна или две ночные истребительные эскадрильи, расположенные на юге, были перевооружены мощными «бьюфайтерами», двухмоторными, двухместными ночными истребителями, имевшими четыре 20-мм пушки и шесть 7,7-мм пулеметов. Все это вооружение было установлено для стрельбы вперед и управлялось пилотом. Этот самолет в течение войны оставался наиболее вооруженным истребителем и был первым британским самолетом с удовлетворительно работавшим радаром. Аппаратура и оператор размещались в хвостовой части фюзеляжа и были прикрыты прозрачным плексигласовым куполом. Используя две маленькие электронно-лучевые трубки, оператор радара мог вывести пилота к любому вражескому самолету, который появлялся в зоне его охвата. Дальность действия радара была эквивалентна высоте полета истребителя. Например, если «бьюфайтер» летел на 3700 м, то теоретически он мог обнаружить самолет-цель в диапазоне до 3700 м. Фактически отражения сигнала [73] от поверхности земли и «помехи» на ней уменьшали эту дистанцию. Радар, имевший обозначение «AI Mk.4», был также способен обнаруживать цели и позади, хотя радиус его действия в задней полусфере был ограничен эффектом отражения от поверхности истребителя.

Оборудованные радарами «бьюфайтеры» начали поступать в эскадрильи в то же самое время, когда вдоль побережья Англии были быстро сооружены радары «GCI»{59}. Теперь операторы наведения, используя эти радары, имели возможность вывести дневные или ночные истребители на противника на расстояние от 1,5 до 3 км. Это был большой прогресс. Офицер «GCI» мог подвести оснащенный радаром ночной истребитель к цели на дистанцию, достаточную для того, чтобы его радиооператор установил с ней радарный контакт. Затем делом экипажа «бьюфайтера» было закончить перехват и уничтожить противника. Джон Каннингхэм и его радиооператор Роунсли на своем оснащенном радаром «бьюфайтере» уже добились больших успехов в ночных боях и стали одним из лучших экипажей ночных истребителей в ходе войны.

Мы слышали, что 29-я в конечном счете тоже должна получить «бьюфайтеры», и в начале сентября одна из этих прекрасных машин прибыла к нам для демонстрации. Некоторым из нас разрешили полетать на ней. Хотя я все еще оставался пайлэт-офицером, теперь я был одним из ветеранов эскадрильи и потому оказался среди немногих счастливчиков, которые слетали на «бьюфайтере». После «бленхейма» он казался [74] огромным, особенно для истребителя, но на нем все было продумано — обзор из кабины — превосходный, приборы и органы управления размещены гораздо удобнее, чем на старом «бленхейме». Полетав в течение нескольких минут по кругу, я приземлился и отрулил обратно к стоянке командира эскадрильи, который вместе с наземным персоналом наблюдал за моим полетом.

— Что вы думаете о нем? — спросил Чарльз Уиддоус.

— Скорее бы мы его получили. Он изумителен, — ответил я.

Другие пилоты, летавшие на этой машине, были единодушны в том, что это отличный ответ вражеским ночным бомбардировщикам. Но командир сказал, что нам придется потерпеть: пройдут по крайней мере два месяца, прежде чем нас смогут перевооружать «бьюфайтерами».

Вскоре после этого я узнал, что мне присвоено более высокое звание флаинг-офицера.

Глава 8

Теперь в Веллингоре появились много новых лиц, среди них пайлэт-офицеры Майлс и Дэвидсон, прибывшие прямо из авиашкол, и флайт-лейтенант Гай Гибсон, переведенный к нам после тура на бомбардировщиках, чтобы попробовать свои силы в качестве ночного истребителя. В ходе своего пребывания у нас Гай стал первоклассным пилотом ночного истребителя и сбил три вражеских самолета. Но его первой любовью было Бомбардировочное командование, и он вернулся туда и в конце концов возглавил знаменитый «Рейд на [75] дамбы»{60}, за который был удостоен Креста Виктории{61}. Он позже погиб над Голландией. Другим представителем бомбардировочной авиации, присоединившимся к нам в то же самое время, был флаинг-офицер Дон Паркер. Он был награжден Большим крестом за спасение экипажа из разбившегося и горящего бомбардировщика. Он также вернулся в Бомбардировочное командование и погиб смертью храбрых.

В свое время наступила моя очередь возглавить звено в Терихилле, одном из наших маленьких выделенных подразделений вдали от главной базы. Я вылетел туда во главе четырех «бленхеймов», вместе со мной в качестве бортстрелка летел пайлэт-офицер Уилсон, новый офицер-бортстрелок, а также неукротимый флайт-сержант{62} [76] Симмс, который должен был отвечать за наземный персонал. В Тернхилле штаб подразделения располагался в палатке, где установили телефон, по которому к нам с пункта управления полетами поступали распоряжения о взлете. У меня было немного дел помимо визитов к командиру авиастанции и к Джеку Летеру, командиру звена «Спитфайров» из 611-й эскадрильи. «Спиты» дежурили в состоянии готовности с первых лучей рассвета до заката, а затем их сменяли мы.

Однажды на рассвете мы только что сдали дежурство и собирались лечь спать, когда раздался гул низколетящего самолета. Я подбежал к окну и под нижней кромкой облаков, которая была на высоте около 180 м, увидел «Юнкерс-88», разворачивавшийся для прохода над летным полем. Я раздраженно бросился к своему платяному шкафу, где хранил 5,6-мм спортивную винтовку, схватив и зарядив ее, высунулся из окна, надеясь, что «юнкерс» пройдет достаточно близко, чтобы я мог выстрелить. Чего я хотел добиться с этим хилым оружием, не знаю, но это казалось лучшим, чем беззащитно наблюдать и ждать удара.

К этому времени «Юикерс-88» уже начал атаку, а на стоянке «спитов» все еще не слышалось звуков запускаемых двигателей. Противник сделал красивый заход на один из больших главных ангаров, в котором было полно учебно-тренировочных самолетов, «ансонов» и прочих, а также стоял один из моих «бленхеймов», находившийся на ремонте. Это была первоклассная атака, и его бомбы попали точно в ангар, подняв столбы огня и дыма. Затем он промелькнул мимо наших квартир, обстреливая из пулеметов все возможные цели на пути. Наконец, он ушел вверх в низкие [77] облака и скрылся, сопровождаемый моей 5,6-мм пулей, выпущенной с дальности около 300 м!

Я натянул одежду и помчался к ангару. Механики пытались выкатить самолеты из горящего здания. Встретив своего флайт-сержапта, я увидел, что он держит все под контролем и что наш непригодный к полетам самолет выкачен наружу без больших повреждений. Но большинство учебных самолетов горели. Казалось, никто не был тяжело ранен, хотя кого-то унесли через окно канцелярии. Сделав все, что мог, я пошел обратно на квартиру, чтобы лечь спать, когда кто-то одернул меня:

— Где ваша фуражка?

Это был начальник административно-хозяйственной службы авиастанции, ветеран Первой мировой войны и довольно «прилипчивый» индивидуум. Я принес извинения и сказал, что спешил проверить, все ли в порядке с моими людьми и самолетами, и потому забыл ее. Мой ответ не впечатлил его, и он продолжал выговаривать мне. В этот момент я подумал, что он переборщил, и грубо заметил, что, с его разрешения, пойду спать, поскольку был на ногах всю ночь.

Эта вражеская атака и предыдущее нападение на аэродром в Дигби, проведенные в очень сложных погодных условиях, создавали у нас впечатление о превосходной навигации немцев и поддерживали веру в слухи о том, что возглавляют такие набеги пилоты, до войны жившие в Англии. В обоих случаях они выпадали из низких облаков прямо над аэродромами, атаковали и затем уходили невредимыми.

Ночь или две спустя Вильсон и я взлетели по тревоге из-за вражеской активности в районе Ливерпуля. Ночь была темной с клоками облаков между [78] 3000 и 4600 м. Офицер наведения направил нас к «бандиту» на 3700 м. Вдали мы могли видеть разрывы зенитных снарядов и лучи нескольких прожекторов. Я проверил свои пулеметы и велел Вилли выпустить очередь из своего. Я чувствовал уверенность, что так или иначе мы вскоре поймаем еще одного немца, но на сей раз собирался держаться более спокойно и не стрелять, пока не подойду к нему близко.

Офицер сектора ПВО сообщал нам изменения курса, указав, что мы сближаемся с противником. Иногда мы входили в облака, что означало быстрый переход от визуального полета к полету по приборам. Затем после нескольких минут мы снова оказывались в чистом небе. Зенитные разрывы и прожектора теперь были ближе, так что враг должен был находиться где-то поблизости. На земле не было никаких огней, хотя в промежутках между облаками я мог различить тени, которые показывали, где более темная земля сливалась с более светлым морем. Иногда далеко внизу на земле наблюдались вспышки огня: вероятно, стреляла зенитная артиллерия, или, возможно, это были разрывы бомб в Манчестере или Ливерпуле. Голос офицера наведения стал более напряженным:

— Ваши отметки слились. Будьте очень внимательны.

Теперь мы были очень близко. Его слова подразумевали, что дистанция между нами составляла от нескольких километров до нескольких метров. Внезапно я заметил отблеск от того, что казалось двумя звездами немного выше меня. Я увидел, что они перемещаются. Это не звезды, это было свечение из выхлопных патрубков двухмоторного самолета.

Я крикнул Вильсону:

— Вы можете разглядеть самолет выше нас? [79]

Он ответил:

— Я вижу выхлопы.

Я плавно направил «бленхейм» вверх и добавил газу, чтобы сократить расстояние между нами. Я не мог определить, что это за самолет. Затем я влетел в облако. «Черт побери, сейчас мы его потеряем». Но мгновение спустя мы снова были в чистом небе, и он находился достаточно близко от меня, чтобы разглядеть его силуэт. Один киль и хвостовой стабилизатор. Должно быть, «хейнкель» или «Юп-керс-88». Но я все еще не был уверен. Мы прошли сквозь еще одно облако — облачность явно усиливалась. Мне было необходимо быстро что-то предпринять, или я его потеряю. Я вызвал центр управления и сообщил, что нахожусь позади самолета, но не могу определить, кому он принадлежит. Офицер наведения сектора ПВО подтвердил, что это враг. Мы были единственным дружественным истребителем в этом районе.

Я должен был немедленно обстрелять его, пока не потерял в облаках. Я знал, что нахожусь вне эффективной дальности огня в 800 м, но надеялся на удачное попадание. Я прицелился между огнями выхлопов. Длинная очередь, и я увидел то, что казалось искрами, высекаемыми из противника. Это должны были быть попадания. Проклятье, он снова направился в облако. Я последовал за ним, но на сей раз облако оказалось большим. Я по приборам держал курс и высоту, отчаянно надеясь, что враг будет в том же самом положении относительно меня, когда мы выйдем в чистое небо. Однако нам не повезло. Его нигде не было видно. Мы бесцельно летали в надежде найти его снова, но бесполезно. Разочарованные, мы повернули назад в Терихилл, поскольку у нас осталось мало топлива. После посадки Вилли и я [80] доложили офицеру разведки об атаке, но не заявили никакой победы, поскольку чувствовали, что причинили мало повреждений.

К нам начали поступать давно обещанные «бьюфайтеры». Немцы также фактически прекратили массированные дневные налеты и перешли к полномасштабному ночному наступлению. Лондон скоро должен был почувствовать маниакальный гнев Гитлера в ходе неразборчивых ночных атак его самолетов. Если немецкие атаки были направлены против Мидланда{63} или портов на восточном побережье, то мы вступали в бой. Немедленно после возвращения в Тернхилл мы начали интенсивную программу дневных и ночных тренировок на «бьюфайтерах», продолжая в то же самое время оставаться в состоянии готовности с нашими немногими имевшимися «бленхеймами» и «Харрикейнами». Это были напряженные дни, которые все мои друзья и я сумели пройти без каких-либо неприятностей.

В распоряжении эскадрильи был маленький двухместный моноплан «магистр», которой мы использовали в качестве связного самолета. Иногда в уик-энд командир эскадрильи позволял кому-нибудь из нас брать его. Между серьезной работой мы всегда могли найти время, чтобы покружить вокруг аэродрома на «мэгги» и побаловаться высшим пилотажем. Однажды утром Чарльз Винн, пролетая по кругу на малой высоте, увидел меня. Следующее, что я помню, это «мэгги», выполняющий горку над моей головой. Я побежал к стоянке «бленхейма» и попросил одного из механиков, работавшего в самолете и смеявшегося над этим представлением, подать мне из кабины сигнальный пистолет [81] «Бери». Когда Вини снизился для очередной «атаки», я выстрелил в него красную сигнальную ракету из своей портативной «зенитной пушки». Эта игра продолжалась в течение десяти или около того минут, и эскадрилья и наземный персонал расселись вокруг, чтобы наблюдать за шутливым боем. «Зенитчик» Брехэм падал плашмя лицом, когда «мэгги» пролетала очень низко над ним, а затем навскидку стрелял из пистолета «Бери». В конце концов мы устали от этой игры, и Випн приземлился, радуясь своему «успеху», о котором свидетельствовало состояние моей грязной формы. В тот раз Уиддоус отсутствовал, иначе я уверен, что нашей маленькой, но опасной игре был бы немедленно положен конец.

Спустя несколько дней наступила моя очередь. Я летел над аэродромом вместе с Джекки Пейд-жем, одним из наших офицеров-бортстрелков, занимавшим заднюю кабину, когда заметил фигуру, которая, как я полагал, должна была быть другом Винном, прогуливавшимся по полю. Это был слишком хороший шанс, чтобы упустить его. Настало время мести. Мы снизились, и я с большим удовлетворением увидел, что он упал на землю. Я повторил свой «налет», и он снова вынужден был броситься на землю, прежде чем укрылся на стоянке наших самолетов. Я поздравлял себя с успехом, когда Джекки произнес в переговорное устройство:

— Вы знаете, я не думаю, что это был Чарльз.

— Хорошо, тогда кто же это был?

— Думаю, старик. — Ох!

Я еще раз облетел вокруг на почтительной высоте, всматриваясь в лица товарищей, обращенные вверх. Взлетела красная сигнальная ракета, [82] приказывавшая нам садиться. Мы приземлились. Джекки был прав. Чарльз Уиддоус оказался тем, кого я выбрал в качестве своей «цели», и он выглядел смертельно бледным.

— Это был один из наиболее опасных полетов на малой высоте из тех, что я когда-либо видел. В наказание вы в течение недели будете выполнять обязанности дежурного пилота, и считайте, что вам повезло.

Я сказал:

— Да, сэр.

Поглядев через его плечо на лица своих товарищей, увидел, что они отчаянно пытались не засмеяться. Это наказание, помимо других вещей, сделало меня ответственным за выкладывание портативных керосиновых ламп, по которым мы садились ночью, а также за управление ночными полетами из небольшого фургона в конце взлетно-посадочной полосы. В течение недели я не летал. Наказание было полностью заслуженным, и я еще легко отделался. Оно положило конец игре, которая вышла из-под контроля и могла закончиться фатально.

В ноябре 1940 г. немецкие ночные атаки распространились на другие города, помимо Лондона. 14 ноября люфтваффе совершило мощный налет на Ковентри и фактически разрушило центр этого старинного города. Для нас это было напряженное и изнуряющее время. В ходе этих тяжелых налетов каждый экипаж вылетал дважды, а иногда и трижды за ночь. Наши «бьюфайтеры» только что достигли состояния, пригодного для боевых вылетов, и многие полеты мы совершали на старых «бленхеймах». Даже когда мы были достаточно удачливы, чтобы вылететь ночью на «бью», возникали проблемы с радаром или же [83] радиооператоры были недостаточно обучены, чтобы использовать его.

В течение нескольких изнурительных ночей, включавших налет на Ковентри, эскадрилья не смогла сбить ни одного из нападавших. Мы были рассержены и ожесточены, не могли успокоиться, когда в ходе дневных тренировочных полетов видели дымящиеся руины города. В ночь на 19 ноября во время полета на «бью» я увидел три вражеских самолета, но они или пересекали мой курс, или шли навстречу, так что к тому времени, когда я разворачивался, они пропадали из поля моего зрения. Радар был в нерабочем состоянии, и я проклинал это устройство, которое позже принесет мне и другим ночным истребителям так много побед. В то время все, что я мог думать, было: «Я упустил еще одного ублюдка».

Глава 9

В конце года меня послали на курсы в Ватч-филд, около Суиндона, для изучения самых современных методов посадки по приборам в сложных метеорологических условиях. Я летал при достаточно плохой погоде и был уверен в своих силах, но надо было еще многому научиться. В первое утро там, проснувшись в деревянном бараке, я увидел, что все скрыто густым туманом. Я мог разглядеть лишь соседнее здание. Великолепно! Можно продолжать спать. Но ничего подобного. Раздался стук в дверь, и мой инструктор велел мне поторопиться и отправляться на стоянку, поскольку мы должны скоро лететь.

— Это как раз та погода, что нам нужна, — сказал он. [84]

Ко времени завершения курса я почувствовал, что многое узнал о посадке по радиолучу при минимальной или вообще нулевой видимости.

Я получил короткий рождественский отпуск и посетил родителей, которые теперь жили в Даксфорде, поселке рядом с Кембриджем, в котором находилась одна из наиболее известных авиабаз дневных истребителей. Мой отец был приходским священником этого небольшого поселка. Отпуск проходил хорошо, но я довольно быстро захотел вернуться в эскадрилью. Боюсь, что этим я расстроил родителей, но они должны были привыкнуть к моим мимолетным посещениям во время войны.

В эскадрилье снова произошли изменения. Ветераны были переведены, и в столовой появились новые лица. Все они быстро проникались духом 29-й, которая, несмотря на небольшие успехи, имела столь же высокое моральное состояние, как и любая другая эскадрилья в Королевских ВВС. Новый год принес много снега. Во время этого холодного периода мне на стоянку позвонил адъютант Сэмми Френс и попросил зайти в штаб эскадрильи, поскольку у него есть для меня новости. Я узнал, что награжден крестом «За летные боевые заслуги», а флайт-сержант Манн, служивший у нас с довоенных времен, — медалью «За летные боевые заслуги»{64}. Конечно, это был сюрприз. Обычно такая награда давалась летчикам-истребителям, если они сбили по крайней мере три самолета. Я же сбил [85] только один, а Манн к этому времени — ни одного. Однако, согласно объявлению о награждении{65}, мы были отмечены «за решительные действия против врага в сложных метеорологических условиях». Чарльз Уиддоус поздравил нас обоих, не только за личные заслуги, но и как первых членов эскадрильи, награжденных в ходе войны. Естественно, что этот повод был превосходным оправданием дикой вечеринки, после которой некоторые из нас, несмотря на обязанность поддерживать боеготовность, в течение многих дней имели тяжелые головы.

Несколькими неделями позже Мани и я получили приказ прибыть на церемонию награждения на авиастаицию в Уадингтоне{66}. Король Георг VI в форме маршала Королевских ВВС{67} прибыл на авиабазу 5-й бомбардировочной авиагруппы, чтобы вручить награды пилотам из различных подразделений. Для меня это был величественный момент. Мы стояли в центре каре, сформированного персоналом авиастанции в одном из больших ангаров. Перед тем как приколоть награду, король пожал мне руку и сказал несколько добрых слов. На фотографиях и на кинопленке он всегда выглядел более высоким. В тот момент я и не представлял, что в будущем встречусь с ним еще несколько раз. Своими храбростью, решительностью и примером король Георг сделал для поддержания духа британцев, вероятно, больше, чем любой другой человек в Содружестве Наций, включая неукротимого [86] премьер-министра Черчилля. Мало кто из монархов заслужил и получил такое единодушное уважение и привязанность своих подданных. Люди могли противостоять немецким ударам более легко, зная, что их король и его семья неустрашимо делят с ними все опасности и бедствия. Жаль, что нет никакого способа вручить награду за храбрость собственному монарху. Король Георг VI конечно же заслужил ее.

В феврале 1941 г. Сэнди Кемпбелл, командир моего звена, получил новое назначение. Его сменил сквадрэн-лидер Пат Максвелл. Между тем прошла реорганизация эскадрилий ночных истребителей. Командиром эскадрильи теперь был уинг-коммендэр, командир одного звена должен был иметь звание сквадрэн-лидера, а командир другого — звание флайт-лейтеианта. Это казалось нам смешным. Мы считали, что командиры звеньев должны иметь равные звания, и спустя несколько месяцев наш взгляд получил официальное подтверждение. Тем временем Уиддоус все еще продолжал оставаться нашим боссом, Пат был командиром звена «В», а Гай Гибсон отвечал за звено «А». Как старший флаинг-офицер в звене «В», я был заместителем Пата, превосходного парня, как на службе, так и после нее.

После обучения в недавно сформированных ночных истребительных учебно-боевых подразделениях{68} начали прибывать новые экипажи. Они уже знали радары и методы их использования. Ветераны же эскадрильи ознакомились с принципами применения радаров на краткосрочных курсах. Становилось все более очевидным, что пилот и радиооператор [87] должны постоянно летать вместе, чтобы отработать взаимодействие. Наиболее успешные экипажи ночных истребителей летали вместе в течение длинных периодов, а некоторые, подобно Каннингхэму и Роунсли, — всю войну. Наши шансы на перехват увеличили новые радары «GCI», построенные на восточном побережье в нашем районе. Мы потратили все свободное время, занимаясь учебными перехватами и давая нашим радиооператорам возможность большие узнать свое оборудование. Днем мы часто посещали места расположения радаров «GCI» и лично знакомились с операторами наведения, чтобы наши действия в ночном бою стали работой слаженной команды из наземного оператора, оператора бортового радара и пилота, знавших друг друга по имени. Теперь мы легко находили противника. Больше не было бесцельного патрулирования или попыток перехвата на основе скудной информации.

По взаимному согласию я «женился» на сержанте Россе, канадском радиооператоре. Он был сумасбродом на земле, но в воздухе — первоклассным специалистом, стремительно приобрел навыки использования радара. Я летал с Россом так часто, насколько это было возможно, и мы добились превосходного взаимопонимания. Вскоре немцы стали предоставлять нам более чем достаточно возможностей для этого. В начале 1941 г. эскадрилья вела активные действия, и число наших побед начало расти. В первые несколько месяцев года добились успехов Уиддоус, Гай Гибсон и я.

Мы все ликовали, когда Чарльз Уиддоус одержал свою первую победу, потому что он всегда энергично добивался ее и до этого момента много раз терпел неудачу. В одну из ночей он сбил над восточным побережьем «Юпкерс-88», который разбился [88] недалеко от нашей базы. На следующий день мы с группой товарищей, включая Уиддоуса, посетили место катастрофы, чтобы отыскать «сувениры» для нашей столовой. Вражеский самолет упал на вспаханное поле, и его охранял караул ВВС. Когда мы прибыли, тела вражеских летчиков уже убрали, но тлеющие обломки все еще сильно пахли смертью. Я не рыскал, словно сыщик, вокруг обломков, но один из членов эскадрильи заметил в искореженном металле, где была носовая часть, нечто интересное — короткоствольный крупнокалиберный пулемет. Он оказался в довольно хорошем состоянии, и мы решили, что это оружие будет подходящим трофеем для офицерской столовой. После серии попыток мы смогли вытащить пулемет, но прежде раскопали ужасные останки — часть ноги одного из членов немецкого экипажа. До этого я не считал свое дело убийством человека. Воздушный бой для меня был безличным поединком одной машины против другой, без всяких неприглядных картин наземного ближнего боя. Но, увидев место падения этого немецкого самолета, я не смог сдержать чувства некоторого раскаивания по отношению к членам вражеского экипажа, которые, подобно нам, сражались за свою страну. Они будут оплаканы на своей родине, как и любой из наших потерянных парней.

Моя вторая подтвержденная{69} победа была одержана ночью 13 марта, прекрасной, холодной, лунной [89] ночью. Росс и я взлетели по тревоге и взяли курс к побережью около Скегнесса. Пока мы набирали высоту, Росс проверял свой радар. Мы выровнялись на 4600 м и на максимальной скорости направились на восток. Оператор «GCI» выводил нас на врага, сообщая текущую обстановку.

— Он в шести километрах впереди... в течение минуты вы должны установить радарный контакт.

Я спросил Росса, обнаружил ли он что-нибудь.

— Нет, ничего, — последовал ответ. Напряжение росло. В ночь, подобную этой,

мы должны были заметить самолет противника почти с километра. Чтобы добиться внезапности, необходимо спланировать наш подход так, чтобы ему было трудно увидеть нас, когда мы выйдем на дистанцию огня.

Голос наземного оператора становился все более напряженным.

— Четыре с половиной километра, немного левее и выше...

— Контакта нет.

Затем Росс сообщил по переговорному устройству:

— Есть контакт, 3700 м и 20 градусов выше. Плавный поворот влево.

Это было то, что нужно. Я нажал на копку передатчика и сообщил оператору «GCI»:

— Контакт.

— Удачи, Боб, атакуйте и «сделайте» его. После того как оператор «GCI» покинул нас,

меня в позицию, из которой я должен визуально обнаружить противника, теперь спокойно выводил Росс.

— Какую позицию вы хотите занять, Боб?

— Такую, чтобы он был приблизительно в 30 м выше меня. [90]

Это положение давало нам преимущество. Его бортстрелки осматривали небо, но заметить приближающийся темный объект на темном фоне земли было очень трудно. Росс и я хотели, чтобы он был выше нас, темный объект на светлом фоне. Таким же спокойным голосом я попросил Росса, чтобы он точно сообщил, какой вираж я должен выполнить, чтобы сократить дальность.

— Пожалуйста, круто направо, плавнее, теперь выровняйте, дальность 1800 м, и он приблизительно в 60 м выше.

Эта информация давала мне полную картину положения врага относительно нас. Мои глаза напряженно искали самолет, но не могли обнаружить его. Мы все еще были слишком далеко. Я отрегулировал яркость своего электрического прицела, пока не смог видеть только его перекрестие. Если бы он был слишком ярким, то это бы повредило моему ночному зрению и мне потребовалось бы больше времени, чтобы заметить врага. Дистанция продолжала сокращаться.

— Боб, держите эту высоту. Он примерно в 30 м выше, на дальности в 900 м.

Я все же не мог увидеть его.

— О'кей; уберите немного газ. Дальность теперь 800 м, держите этот курс.

Что это? Мне показалось, будто я что-то увидел. Я моргнул. От напряжения мои глаза слезились. Да, это был черный объект, перемещавшийся впереди меня и выше, но все еще далеко, чтобы я мог определить тип самолета.

— Я вижу его, но продолжай наводить, он еще достаточно далеко.

— О'кей, дистанция 630 м, немного левее и выше. [91]

Теперь я мог смутно разглядеть двойное хвостовое оперение. Я вызвал оператора «GCI»:

— Талли-хо!{70} Я думаю, «Дорнье», подтвержу, когда подойду ближе.

— Отлично, он ваш.

Сейчас я мог четко видеть противника и идентифицировал его как «Дорнье». Очевидно, он все еще не заметил меня. Я продолжал сокращать дистанцию. Росс поднял голову из-под козырька экрана радара и посмотрел вперед через свой фонарь в хвостовой части «бьюфайтера».

— Вы видите его, Росс?

Через секунду или две послышалось:

— Да, теперь я его вижу.

Я должен был подойти ближе, чтобы быть полностью уверенным. «Дорнье» только что пересек побережье около Скегпесса и мог направляться к одному из городов Мидланда, чтобы сбросить свой разрушительный груз. Теперь я был приблизительно в 360 м, Росс убеждал меня открыть огонь, и казалось, что момент для этого наступил. Если я продолжал бы дальше приближаться, то, вероятно, потерял бы внезапность и был бы замечен вражеским хвостовым бортстрелком. Я был готов в любую минуту увидеть трассеры, тянувшиеся в мою сторону, потому что ночь выдалась светлая. Я мягко потянул на себя штурвал, давая небольшое упреждение, и нажал на кнопку огня. Четыре пушки взревели и через секунду замолкли.

— Черт возьми, их заклинило! — прокричал я.

Я увидел вспышку на фюзеляже «Дорнье», куда попал, по крайней мере, один из четырех моих снарядов, и противник начал пологий правый разворот [92] назад, в направлении, откуда появился. Я последовал за ним. Все еще не было никакого ответного огня. Я снова нажал на спуск оружия. Ничего не произошло.

— Дьявол, Росс вы можете привести пушки в порядок?

Росс уже покинул свое место и, отсоединив от пушек тяжелые магазины на 60 снарядов, двигал назад и вперед затворы, чтобы понять, какова неисправность.

— О'кей, попробуйте еще раз, босс. Я сменил магазины.

Я снова поместил цель в свой прицел. Противник снова пересек побережье, очевидно надеясь верцуться домой. Ответного огня по-прежнему не было. Возможно, я убил или ранил хвостового бортстрелка своей первой короткой очередью. Я нажал на кнопку огня. Опять ничего не произошло.

— Проклятая штука все еще не стреляет.

— О'кей, я снова попробую механизм. Думаю, что масло в пушках замерзло.

Я решил, что не позволю этому самолету уйти. Возможно, мы могли таранить его и уцелеть. Надо только правильно рассчитать, поместить свою левую плоскость под его правый руль высоты, а затем, быстро подняв ее, оторвать его хвост, и тогда он потерял бы управление. Мы только что пересекли наше побережье, и нас, вероятно, нашли бы, если мы выпрыгнули на парашютах.

— О'кей, Росс, как там дела?

— Не очень хорошо.

— Ладно. Возвращайтесь на свое место. Я собираюсь догнать и протаранить его. Вам, вероятно, придется выпрыгнуть на парашюте. [93]

— Подождите еще секунду. Попробуйте пушки еще раз. Они должны быть в порядке.

К этому времени напряжение давало о себе знать. Меня не радовала мысль о таране, даже при том, что я считал вполне возможным избежать неприятности в этом случае. Однако существовала вероятность, что мы погибнем, и предложение Росса дало мне несколько секунд, чтобы подумать.

Я снова немного взял на себя штурвал и сократил дистанцию приблизительно до 45 м, поскольку было очевидно, что не последует огня со стороны хвостового бортстрелка. Противник, казалось, не получил никаких тяжелых повреждений, и было достаточно странно, что он не предпринимал никаких маневров для ухода из-под удара. Возможно, поскольку я больше не стрелял после первой короткой очереди, он думал, я его потерял. Я нажал на кнопку огня, не надеясь, что пушки будут стрелять. «Бью» содрогнулся, когда они загрохотали, и прямо перед моим лицом «Дорнье-17» взорвался с ослепительной вспышкой пламени. Я ликовал, но бедный старина Росс был совершенно измучен, так как ему пришлось отсоединить трубку своей кислородной маски, чтобы добраться до пушек. Как и я, он был счастлив, что нам не пришлось идти на таран. Когда мы разворачивались в обратном направлении, то видели, как пылающие обломки упали в море.

Операторы «GCI» радовались нашему успеху так же, как и мы. Новость достигла аэродрома впереди нас, и, когда мы выбирались из самолета, он был окружен летчиками и наземным персоналом. Мой механик подготовил трафарет свастики и начал наносить две такие эмблемы еще [94] прежде, чем мы отправились в барак на стоянке. После того как мы представили наше боевое донесение «шпиону», я взял в оборот оружейника и спросил о проблемах с пушками. Он ответил мне, что неисправности часто возникают из-за масла, замерзающего в механизмах при холодной погоде, подтвердив мнение Росса. Изменения на этот счет проводились. Позднее пушки «бью» стали более надежными, обогревались и вместо барабанов имели ленточную подачу боеприпасов.

В этот период интенсивной деятельности Чарльз Уиддоус и его радиооператор флаинг-офицер Вильсон лишь по счастливой случайности избежали смерти. При этом Вильсон был обязан своей жизнью смелости пилота. После сообщения о приближающемся противнике Чарльз взлетел по тревоге, и вскоре у него возникли проблемы. Двигатели его самолета вышли из строя, и машина не могла удерживать высоту. Ее было недостаточно, чтобы развернуться и с прямой сесть на аэродроме. Когда стало ясно, что сделать ничего нельзя, он приказал Вильсону выпрыгнуть на парашюте. Вилли подтвердил приказ по внутренней связи и покинул свое место, чтобы открыть аварийный люк в нижней части фюзеляжа. При этом он, должно быть, разъединил разъем провода переговорного устройства.

Уиддоус, подозревая, что Вильсон отсоединил внутреннюю связь, дал ему, как он думал, достаточное время, чтобы покинуть самолет, а затем оставил свою кабину, чтобы последовать за ним. К счастью, он оглянулся и в темноте фюзеляжа смутно разглядел Вильсона, все еще сражавшегося с аварийным люком. Самолет теперь был на высоте лишь 300 м, и, выпрыгнув, Уиддоус мог легко обеспечить собственное спасение. Но он [95] без колебаний вскарабкался обратно в кабину и приготовился к аварийной посадке в черной как смоль сельской местности Линкольншира. Удача была на его стороне, поскольку под ним простиралась плоская и малонаселенная земля. Вильсон не знал, что происходило, и, должно быть, предположил, что к этому моменту Уиддоус покинул самолет. Можно представить, что он пережил, когда он отчаянно пытался открыть хвостовой люк. Вильсон знал, что земля быстро приближалась. Но Уиддоус направлял свой самолет вниз, к твердой черноте под собой, настолько плавно, насколько это было возможно. Поскольку его альтиметр показывал, что самолет вот-вот коснется земли, он включил посадочные огни, до отказа взял штурвал на себя и совершил посадку с убранными шасси в поле, пройдя рядом с мачтой, несущей высоковольтные кабели.

За секунду или около того до аварийной посадки Вильсон наконец открыл аварийный люк. Он понятия не имел, на какой высоте над землей находится «бью», но решил покинуть его, так как не могло быть никакой надежды на спасение в терпящем аварию «беспилотном» самолете. Вильсон уже высунул одну ногу из люка, когда самолет коснулся пашни, и получил серьезную травму. Чарльз Уиддоус не пострадал, и эскадрилья радостно приветствовала его возвращение. Вильсон провел некоторое время в госпитале и с полностью негнущейся лодыжкой и, я уверен, с благодарностью в сердце к храброму человеку, который спас его жизнь, воссоединился с нами. Эскадрилья испытала глубокое разочарование, когда хладнокровная смелость Уиддоуса осталась неотмеченной. По нашему мнению, его действия можно было оценить как исключительно храбрые. [96]