ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА --[ Военная история ]-- Зюськин В. К. Истребители танков

Глава 6.
Чехословакия

Встреча Нового года

«В декабре 1944 года наши части прорвали оборону противника северо-восточнее города Будапешт, форсировали реку Ипель и вступили на территорию Чехословакии. Бригада — в распоряжении 52-й армии» (из журнала боевых действий).

Морозы в декабре выдались крепкие. Сильный ветер выдувал снег. Землю сковывало так, что искры от кирки летели. Долбили ломами. На полметра в глубину забивали кувалдой клинья, чтобы достать до талого слоя. «Руки отваливались от усталости, — вспоминает Нежурин. — Как нарочно, только окопаешься — приказ: «Отбой!» Едем дальше. И снова долбим, грызем землю, чтоб не оказаться беспомощными перед врагом».

В этих трудах не забывали, однако, о приближающемся новогоднем празднике. К нему готовились тщательно и загодя. Это стало уже традицией — отмечать Новогодье, в какой бы обстановке оно ни застало бригаду. Если в бою, то славными подвигами и стойкостью. А если в момент передышки, то торжественно и весело — в кругу своей фронтовой семьи.

Из воспоминаний В. Нежурина:

«Позади наших позиций, на перекрестке дорог, стоял двухэтажный дом с разбитой крышей. Туда накануне [269] Нового года угодил снаряд, но кирпичная пристройка к дому была цела. Ее-то, за неимением поблизости лучшего помещения, и выбрал комбат для проведения праздника.
Над головами грохочет канонада. В любую минуту мина, снаряд могут пробить потолок, но праздничное настроение отгоняло эти мысли. За столом мы сидим, можно сказать, нарядные, потому как оттерли грязь на фуфайках и брюках. Старшина Михайлюк хлопочет у стола, расставляя закуски. Чего тут только нет: и котлеты, и оладьи, и жареная картошка с подливом, и яйца, и моченые яблоки, и варенье. А во главе войска закусок — венгерская цуйка и вино.
Комбат объявляет о начале торжественного вечера. Майор Морозов поздравляет нас, вручает награды, желает и впредь бесстрашно гнать врага до самой его берлоги.
Затем выступил заместитель командира полка майор Кузьмин-Герасимов. Он тоже поздравил, но и не умолчал о наших недостатках.
Бокалы поднимали за непобедимую Советскую Армию, за стойкий русский народ, за наших орденоносцев и за тех, кто погиб в боях за Родину.
А потом Кизим растянул меха своей походной спутницы — гармони — и пошла пляска. Открыл ее нижнетаги-лец Сизов. Его уральская плясовая хватка зажгла всех. Только стены ходуном ходили!
В этот вечер мы много пели и пили умеренно. Старшина Михайлюк строго следил за слабыми по этой части».

Комсомольское собрание

В период боев неотложные партийные и комсомольские дела решались прямо в окопах. «Перед большими сражениями поступали заявления о приеме в партию. В них обычно писали: «Желаю связать свою жизнь с нашей партией, вместе с ней нести ответственность за судьбу Родины. Хочу в бой идти коммунистом», — вспоминает [270] Лутфей Сафиевич Фазлутдинов, который сам вступил в партию накануне решающих боев на Курской дуге, а уже в октябре 1944 года был выбран парторгом 1844-го полка.

Когда стояли в обороне, проводили плановые занятия, партийные и комсомольские собрания, заседания актива и конференции. Первое комсомольское собрание, которое провел комсорг батареи Нежурин на чехословацкой земле, было посвящено дружбе с братским народом. Оно состоялось вскоре после встречи Нового года. Стены помещения вздрагивали от артналета, а с уст комсорга слетали, может, не всегда гладкие, но проникновенные слова о родстве и взаимопомощи русских и чехов.

Сразу после собрания Василий сменил постового у орудия. Стоя по пояс в окопе над разведенным на его дне костерком (зима лютовала), комсорг снова и снова вспоминал свое выступление, лица слушателей и пытался оценить себя критически, как бы со стороны.

На следующей стоянке проводилось очередное комсомольское собрание полка. Люди шли на него весело, шумно. В большом сарае, вокруг стола, уселись на припасенные стулья и лавки. Присутствовали командир полка Морозов, его заместитель Таран. Открыл собрание комсорг полка Черновол.

Из воспоминаний В. Нежурина:

«Выбирали президиум. Председателем выпала честь быть мне. Я встал и увидел, что огромный сарай полон. Ко мне были обращены лица моих боевых товарищей. Вид бравый. Лихо нахлобученные шапки, ремни, на груди — автоматы. Они форсировали Днепр. Выстояли против могучих фашистских танков. Они умирали, но не отходили без приказа... А вон сидят рядом мои земляки: Черкашин, Съедин, Перелыгин, Кучеров, Матвейченко, Филатов, Панкевич, Белый, Кругляков и другие. Не все из них вернутся в родной Белгород, но те, кто останутся в живых, возвратятся героями. [271]
На повестке дня — два вопроса: итоги работы комсомольских организаций в боевой и политической подготовке и задачи комсомольской организации на ближайший период; прием в члены комсомола рядового Зуева.
По первому вопросу выступил командир полка коммунист Герой Советского Союза майор Морозов. Он еще не начал говорить, а в «зале» раздались аплодисменты. Комполка выступал редко, но метко. К тому же солдаты любили его.
Морозов начал с шутки, однако говорил о недостатках. «Хвалиться нет смысла, — сказал он. — О хорошем у нас пусть скажут другие, со стороны». Он указал на недостаточность подготовки младших командиров, о небрежности в оборудовании позиций, в отношении к технике.
И пошло-поехало! В прениях выступали так активно, что пришлось ограничивать время. Особенно критически говорил Черкашин — о моральном облике солдата. Назвал конкретного человека и сказал, что нужно обратить на него серьезное внимание, ибо в бою этот боец может стать причиной гибели товарищей.
Зато когда приступили ко второму вопросу, в адрес Зуева были сказаны только хорошие слова. Этого отличного бойца четвертой батареи приняли в комсомол единогласно.
Я впервые вел такое многочисленное собрание. Сначала все шло гладко. Когда же зачитали проект решения, по его отдельным пунктам возникли разногласия. Посыпались добавления, изменения, поправки.
Тут я немного растерялся. На помощь пришел майор Морозов. Он четко сформулировал новое решение, и оно было принято.
Я объявил собрание закрытым, а комсомольцы, расходясь, все еще горячо обсуждали отдельные моменты.
Ко мне подошел Черкашин: [272]
— Что задумался, тезка? Пошли домой!
— Домой?
— Я хотел сказать — в батарею. Да и домой, в Белгород, наверно, двинем скоро».

Еще крепка зима на дворе. Но долгожданная победная весна была уже не за горами.

В чешском доме

Колонна машин с бойцами бригады двигалась на запад. Когда проезжали деревни, на улицу выходили нарядные чешские крестьяне. Они приветливо махали вслед, с любопытством глядя на освободителей. А бойцы под взглядами молодых женщин лихо сдвигали шапки на затылки и, не обращая внимания на мороз, орали песни.

Поймав взгляд чешской девушки, не выдержит какой-нибудь солдат, крикнет: «Эй, паненька, поехали с нами!» А «паненьки» улыбались и шутливо грозили кулачками.

Мелькнули девичьи лица, лаская глаз, заставляя сердце стучать быстрее, и пропали за горизонтом...

Как-то Нежурину довелось побывать в чешском доме и побеседовать с его хозяйкой. Он пришел сюда, чтобы купить молока. Молодая женщина открыла дверь не сразу и смотрела поначалу недоверчиво, но, следуя закону гостеприимства, предложила гостю сесть.

Василий огляделся. Грубые крестьянские лавки, табуреты. Окна полузабиты досками, из одного торчит подушка. На печи — дети дошкольного возраста.

— Крепко запираетесь, — начал разговор.

— Зима. Холодно. Нет нужды шататься, — ответила женщина.

— А хозяин где?

— Хозяина нет. Война загубила...

Дети свесили с печи головы, глядят с любопытством, открыв мокрые ротики. Мальчик (он чуть постарше), в [273] пестрых от заплат штанишках, слез на пол и босиком подошел к бойцу. Забрался на его колено.

— А я вам гостинец принес! — обрадовался Василий, вспомнив, что в кармане остался сахар. Когда он достал три белых кусочка, девочка чуть ли не кубарем скатилась с печи и замерла в двух шагах от солдата. Она сунула пальцы в рот и смотрела потупившись, исподлобья, но, получив сахар, широко улыбнулась.

Играя с детьми, Василий рассказывал их матери о жизни в Стране Советов, о колхозах. Она внимательно слушала и удивлялась, а потом спросила:

— И у нас это будет?

— Обязательно будет, — заверил Василий. — Все зависит от вас, от вашего народа. Будете сами хозяевами. Панов не станет.

— А вы? — в этом коротком вопросе прозвучала настороженность.

— А что мы? — удивился Нежурин. — Разве мы пришли за вашей землей?! У нас и своей много. Мы же не фашисты. Вот Гитлера разобьем и — домой.

Женщина согласно покивала головой, глаза ее просияли.

Говорили они, употребляя русские, украинские, чешские слова, но понимали друг друга. И хоть вышел Нежурин без молока (не было в этом бедном доме коровы), не жалел он о потраченном времени.

Прорыв

Противник стягивал силы к Брно. Чтобы не дать ему укрепиться на подходах к этому крупному чехословацкому городу, наше командование решило создать подвижную группу прорыва. Ее составили седьмой механизированный корпус и тридцатая истребительная противотанковая бригада.

Задача была поставлена серьезная и необычная. Она обсуждалась на полковых совещаниях. Высказывались [274] меж собою и бойцы. В 1846-м полку об этом как-то говорили два новобранца. В словах их звучали неуверенность, опасение, а потому вмешался бывалый солдат Савельев: «Главное, хлопцы, не тушеваться в момент прорыва. Рвись уверенно вперед! Не бойся, что оторвешься, — поддержат. Притом прорывать-то дыру будут другие. Нам — вскочить в нее и дальше резать, запускать щу-пальцы».

В составе этих «других», что пойдут первыми, был 1844-й полк. Часть его расчетов села на танки, к которым подцепили пушки, остальные передвигались как обычно — на машинах.

Рассказывает Л. Фазлутдинов:

«Прорыв удался, но к утру третьего дня наступления узнаем, что наши основные силы отстали и пространство, образовавшееся за нами, заполнил немец. Окружение тотчас сказалось на поступлении боеприпасов, горючего, продовольствия. Наступление, несмотря на это, приказано было продолжать. Сначала противник на нас особо не жал: уточнял, что за добыча попалась в сети. Мы старались ввести его в заблуждение, создав кочующие орудия, из которых вели периодически огонь — один выстрел через каждые пять — десять минут.
Раза два над нами нависала «рама» противника. Самолет пытался разведать наши силы, но лес, спрятавший нас, не дал ему это сделать. В воздухе замелькали листовки. В них фашисты писали, что окружены более десяти тысяч советских солдат (а нас было всего-то тысячи две). Враг соблазнял сдаться, указывал место сбора.
Наши боеприпасы и горючее были на исходе. Но с юга на помощь шли отставшие полки бригады и части механизированного корпуса...»

Отставшая колонна наших войск шла с боями, расширяя брешь и освобождая села, лежащие на пути. Дорога спускалась в балку, и, съехав в нее, войска замедлили движение, останавливаясь через каждые двадцать метров. [275]

— Наши ребята в окружении, а мы идем куриным шагом, — нервничал старший сержант Сизов.

Не успел он договорить эти слова, как впереди, в посадке, пересекающей балку, послышался рокот моторов. Затем показались вражеские танки.

Рассказывает Нежурин:

«Нам с трудом удалось развернуть орудия. Сбросили по четыре ящика снарядов и успели выкопать ровики в два штыка лопаты глубиной. Все это — в считанные минуты. Тут ударили вражеские пулеметы — в лоб, слева, справа, сзади.
— По танкам — огонь! — крикнул лейтенант Мартынец, стараясь перекричать грохот.
— Бронебойным! — уточнил Сизов, налаживая пулемет.
Я бросил лопату и прильнул к панораме. Танки не были видны из-за дыма. По станине и щиту затюкали пули. Враг вел шквальный перекрестный огонь, стараясь прижать нас к земле, чтобы мы не могли стрелять по танкам. Но первая батарея уже вела с ними бой. Там командир орудия Губач посылал снаряд за снарядом. Там, умирая, нажимал на спусковой механизм наводчик Никитин.
Даю один выстрел, другой. Они попали в цель, но танк невредим. Он метнул снаряд в нашу машину. Загорелась. В кузове начали взрываться боеприпасы.
— Бей, Нежурин! — кричит Сизов. — Вот, хорошо выполз! Ветки деревьев закрыли мне панораму.
— Не видно! — кричу и нажимаю на спуск.
Сизов подскакивает ко мне, сам становится у панорамы. Весь в поту мечется Кокарев, заряжая орудие. Остальные — в окопах.
Сизов посылает снаряд за снарядом. Он пришел в ярость и кричит на измотавшегося Кокарева, который принимает снаряды уже из моих рук.
— Загорелся, зараза! — орет Сизов, подбив танк. — Давай заряжай! [276]
Вокруг него свистят трассирующие пули. Отскакивают от пушки, разбрызгивая искры.
— Сизов, поберегись! — кричу я, с трудом удерживая колесо пушки, которая скатывается в окоп. — Смотри, как сечет!
— Ни хрена! Давай заряжай! — слышу в ответ. Сзади разворачивается пятая батарея, подъехавшая с фланга. Ее отважный комбат старлей Шевчук ходит по дороге, наблюдая за ходом боя, и делает замечания то одному, то другому, не обращая внимания на рвущиеся поблизости снаряды.
Внимание всех обращено на наше орудие.
— Сизов, бей! Сизов, давай! — кричит наш комбат из окопа.
— Без вас знаю! — отвечает разъяренный Сизов.
Бой в конце концов мы выиграли, но какой ценой! Многие наши товарищи сложили в тот день головы. И среди них — мой командир, старший сержант Сизов. Одна пуля пробила ему голову, другая вошла в пах...
Стоял я над телом своего боевого товарища и думал: «Эх, Сизов, Сизов... Не дождался ты победы, а как ждал!»
Похоронили уральца Сизова в общей братской могиле. Над ней дали трехкратный залп».

После упорных боев кольцо окружения было разорвано. Пополнившись горючим, боеприпасами, продовольствием, приведя в порядок потрепанные подразделения, группа прорыва продолжала наступление.

«В город Брно, укрепленный бойницами, надолбами, мы ворвались с тыла, — заключает В. Нежурин. — Улицы были перегорожены мешками с песком, но враг уже выдыхался и организованного сопротивления оказать не смог».

Свершилось

Бригада занимала позиции в ста километрах от Праги. Бойцы знали, что Берлин взят. Огнедышащий дракон [277] фашистской армии бился в предсмертной агонии. Когда же скатится его последняя голова? Объявления об окончании войны ждали каждый день.

Удивительно ли, что в последнюю ночь многим не спалось? Два командира орудий — Нежурин и Протасенко — сидели рядом с окопом и вели задушевную беседу: как будут жить после войны, если, конечно, не сложат головы накануне Победы.

Неподалеку от них сидел в своем окопе телефонист Белов. Держа трубку возле уха, он с кем-то громко переговаривался, бранился, шутил. И вдруг возбужденно заерзал:

— Алло! Алло! Береза? Что ты сказал? Ну! Да брось смеяться?! А если неправда, тогда что?

«Белов подозвал меня, — вспоминает Нежурин, — знаками поясняет: интересный разговор. И тут его вызывают на связь и приказывают поднять спящего командира взвода.
— Что? Зачем? Немец пошел в атаку? — спрашивал спросонья Мартынец. Через несколько минут от сна на его лице не осталось и следа. Он громко повторил переданное ему важное сообщение: — Сегодня в два часа по лондонскому времени в Берлине подписан акт о полной безоговорочной капитуляции фашистской Германии.
— Ур-ра-а! — закричали мы с Протасенко и кинулись обниматься. Побежали по окопам всех будить: вставай, служивый! Война кончилась, а ты все спишь!
Куда и сон делся. Люди хлопают, тискают друг друга. А вокруг — ружейная и пулеметная стрельба, уже мирная — салют Победы!
Утром мы еще с опаской смотрели на позиции врага. Полная тишина. Идем вперед, в село, вчера занятое противником. Оно словно вымерло. Ни врагов, ни жителей. А навстречу идут и идут колонны немцев с белыми флагами. В небе пролетают наши «ястребки», покачивая крыльями в знак приветствия и восторга». [278]

Еще вчера зарывались в землю, как кроты, чтоб не лечь в нее от шальной пули, снаряда, мины; еще вчера небо, исполосованное трассами огня, дышало смертью; еще вчера круто кипел бой, выпаривая людские жизни, а сегодня наступила новая эра — эра мира.

Бригада продолжает путь. Население ее встречает хлебом-солью. Чехи смеются, пляшут с бойцами, празднуя победу над фашизмом. Но вдруг за горизонтом слышатся знакомые раскаты канонады. Бой? С кем? Ведь немцы капитулировали?!

Оказалось, какой-то фашистский генерал не пожелал сдаться в плен. Нашим войскам, в том числе и бригаде, пришлось еще три дня воевать, чтоб уничтожить окруженную группировку.