От Днепра — на Запад
Подвиг и его обратная сторона
Из журнала боевых действий бригады:
«30 октября 43 г. В районе Александровки бой с танками врага вел 1844-й полк. Пехотного прикрытия не было. Танки подпускали на пятьдесят — сто метров и расстреливали в упор. Бой шел три часа. Отбито три атаки. Уничтожено девять танков и до трехсот фашистов. [222]15 ноября. В районе Ново-Украинки 1844-й полк без пехотного прикрытия вел бой с танками и пехотой врага. Особо отличилась четвертая батарея, которую возглавлял Н.Э. Марченко. Подпустив пехоту на сто — двести метров, расстреляли до трехсот немцев.
21 декабря. На позиции 1846-го полка враг бросил двенадцать танков и до двух батарей пехоты. Уничтожено четыре танка и около двухсот гитлеровцев. Отличились первая и четвертая батареи, которыми командуют коммунисты: старший лейтенант В.П. Разживин и лейтенант М.Г. Смирнов. Результативно било по противнику орудие В.С. Короткова.
22 декабря. Бой под Новгородкой с восемнадцатью танками, восемью транспортерами и батальоном пехоты вел 1844-й полк. Вторая, третья и четвертая батареи, отрезанные от наших частей, приняли удар на себя. Четко действовали командир второй батареи старший лейтенант А.И. Леонов, командир взвода четвертой батареи Н.Ф. Гаврилов, командир орудия П.Г. Семиряков и его наводчик П.А. Фуражкин (вторая батарея)... Подбито три танка, уничтожено около восьмидесяти фашистских солдат и офицеров».
В бою 22 декабря 1943 года погиб Герой Советского Союза командир орудия 1844-го полка сержант Иван Филиппович Литвинов.
Бригада в составе седьмой гвардейской армии наступала в сторону Кировограда. Вторая батарея 1844-го полка стояла на закрытых позициях — довольно далеко от линии фронта. На передовой было тихо. Уже несколько дней ни одна из воюющих сторон не предпринимала крупных наступлений. Вдруг приказ: срочно сняться и выдвинуться вперед — занять оборону в боевых порядках пехоты. Оказывается, на этом участке обнаружилось скопление крупных танковых сил противника. Затишье было перед бурей.
«На место прибыли ночью, — вспоминает Фазлутдинов. — Командир батареи старший лейтенант Леонов указал [223] место моему взводу, оставил двух связистов и ушел. Я осмотрелся, насколько позволяла видимость. Сзади нас — большие стога, чуть впереди, справа — черный высокий курган. Мы стояли на поле спелых подсолнухов. Земля под ногами — рыхлая. Чернозем. Начали оборудовать огневые позиции.Слева от нас расположился первый огневой взвод. С этой же стороны слышался гул моторов. Я послал связиста узнать, в чем дело. Вернувшись, он доложил: ребята оборудуют огневые и очень встревожены — шум моторов усиливается со стороны лощины. Наши там или немцы — неизвестно. Где комбат, никто не знает.
Чувствуем себя как в мышеловке. Мало того, что днем эту местность не видели — еще подсолнухи высокие, как лес. Просочится пехота противника в наши боевые порядки и расстреляет нас, словно куропаток.
Тут прошел с походной кухней на спине пехотинец. Полегчало. Значит, не одни мы здесь. Сейчас самое главное — успеть окопаться. В том, что начнется мясорубка, мы не сомневались. Не семечки же щелкать нас сюда послали.
Не успели окопаться, как противник открыл сильный огонь. Шквал его обрушился позади нас. В чем дело?.. Началась стрельба со стороны первого взвода. Шум моторов усилился. Я снова послал туда связного. На этот раз связной не вернулся.
Вспышки выстрелов осветили немецкие танки, за ними на бронетранспортерах — пехота. Смотрим: повернули они и пошли вдоль фронта на нас, паля беспрерывно.
Первым встретил фрицев второй расчет, где наводчиком Григорий Музыченко. Затем «заговорило» первое орудие. Вначале стреляли «на ощупь» — по вспышкам. Вскоре танки и бронетранспортеры появились перед самыми позициями.
Стрельба со стороны первого огневого взвода прекратилась. А огневой налет все продолжался. Ни один человек не мог проскочить со стороны тыла к нам на помощь. [224]
Связь прерывалась, мы оказались отрезанными от своего штаба. Второй связист, посланный мной, чтоб восстановить линию, тоже не вернулся.
Мы подбили танк и бронетранспортер. Немцы продолжали двигаться вдоль фронта в сторону кургана. Миновав нас, они проскочили еще с полкилометра и свернули к себе в тыл. Огневой вал позади нас исчез. Все стихло.
Уже рассветало, когда к нам прибежал командир полка. Мы в это время подбирали раненых и убитых. Долго смотрел он на наши лица, лоснящиеся от грязи и пота».
В ту ночь Григорий Музыченко, уже будучи кавалером ордена Славы III степени, уничтожил «тигра» и двадцать гитлеровцев. Об этом в газете «Суворовский натиск» рассказал И. Иванов:
«Музыченко послал снаряд — недолет, второй и третий легли правее, а четвертый угодил прямо в танк, и он задымил. Кавалер ордена Славы перенес огонь на машины, где сидели немцы. Он стрелял до тех пор, пока снарядные ящики не стали пустыми, тогда Музыченко начал отстреливаться от немцев из автомата. Его стойкость спасла батарею. Немецкая атака была отражена» («За Родину», 25 января 1944 г.).
В мирной жизни подвиг — чаще всего следствие чьей-то безответственности, нерасторопности. На войне без подвигов не обойтись. Но и здесь порой герои вынуждены совершать их из-за просчетов, трусости других людей.
Анализируя описанный бой, Фазлутдинов говорит: «Когда противник открыл ураганный заградительный огонь, командир батареи старший лейтенант Леонов оказался сзади нас — в стоге сена. Отгороженный от своих бойцов стеной огня, он на вопрос начальника штаба «что с батареей?» — поспешил доложить, что батарея погибла. Комбат находился неподалеку, а прибыл к нам позднее командира полка майора Кавтаськина.
Дело усугубилось тем, что командир первого огневого взвода также оказался во время боя по ту сторону огненного [225] вала. Он спал в стоге сена и остался там, отрезанный от своих ребят. Цена этого поступка была велика. Пушки расчетов раздавлены немецкими танками. Многие бойцы погибли.
Под Яссами, когда готовились к грандиозному наступлению, мы повстречали бывшего командира первого взвода нашей батареи. Он был рядовым штрафного батальона и очень переживал — не столько за себя, сколько за ребят, которые погибли в том бою по его вине.
Комбата Леонова спасло то, что мы оказались на месте и подбили танк, бронетранспортер с пехотой. Комбат был наказан, но оставлен командовать батареей».
Нельзя забывать, что Леонов был поставлен командиром батареи вместо выбывшего по случаю контузии Халтурина, которого бойцы любили и уважали. Осознав просчет, он в дальнейшем проявлял себя как человек смелый и находчивый, о чем свидетельствуют документы бригады.
Бой под селом Петрово
Враг отступал и предпринимал отчаянные попытки сломить натиск советских войск. На атаки фашисты отвечали контратаками. Одна из них, наиболее ожесточенная, была совершена в районе села Петрово.
«30 октября 1943 года, — вспоминает командир 1844-го полка Герой Советского Союза А.С. Кавтаськин, — полк в составе пятнадцати орудий занял противотанковую оборону в районе высоты 169,9 (могила Чубатая).Не допустить врага на высоту и в село Петрово — эта задача была исключительно важной для фронта, и личный состав полка решил стоять насмерть.
Боевые порядки пришлось занимать с марша, на виду у противника. Поля кукурузы и подсолнечника позволяли неплохо замаскироваться, но, прикрываясь этими же высокими растениями, противник мог к нам подобраться незамеченным. К тому же требовалось время на оборудование [226] огневых позиций, — надо хотя бы вырыть щели для расчетов, — а его не было. Пришлось обойтись ровиками.
Боевые порядки заняли оперативно. Противник, увлеченный контрнаступлением, по-видимому, не предполагал, что на его пути может появиться артиллерия. И все же в 14 часов он начал разведку боем: штурм высоты повел эшелон танков с автоматчиками на броне — в лоб пятой и третьей батареям.
В эшелоне было шесть танков. После атаки их осталось пять. Танк подбит орудием, которым командовал Герой Советского Союза сержант Колесников. Но и пушка Колесникова была разбита прямым попаданием снаряда из другого танка.
Фашисты повернули обратно, пошли вдоль посадки на юг и наткнулись на четвертую батарею. Ее командир гвардии лейтенант Степанов подпустил танки на двести — триста метров и приказал вести прицельный огонь. Командир третьей батареи старший лейтенант Можаев отдал приказ вести огонь по пехоте. В результате слаженных действий были сожжены два танка и уничтожены десятки гитлеровцев. Враг обратился в паническое бегство. А артиллеристы получили возможность эвакуировать раненых и убитых.
Передышка была недолгой. В 15.00 противник возобновил атаку. На этот раз к высоте шли двенадцать танков и множество пехоты. Угрожала опасность обходного маневра.
Основная тяжесть боя легла на вторую и третью батареи, которые обороняли высоту с юга и запада. Пятая батарея в боях уже не участвовала...»
Что же произошло с пятой батареей? Об этом, рассказывает бывший сержант Н. Толокольников: «30 октября, прибыв на место, батарея занимала боевые позиции в правой стороне лесополосы. Неожиданно раздался орудийный выстрел. Снаряд попал в машину, подвезшую первое орудие. К счастью, оно уже было отцеплено. По лесополосе ударили вражеские пулеметы. Метрах в восьмистах появились [227] немецкие танки, за которыми шли бронетранспортеры с автоматчиками. Они быстро приближались.
В бой смог вступить только расчет первого орудия. Снаряд из него подбил передний танк. Вторично сделать выстрел не пришлось: пушка была разбита немецким снарядом.
Сильный пулеметный огонь не дал привести к бою второе и третье орудия. Машины, подвезшие их, загорелись. В кузовах начали рваться снаряды. Только грузовик с четвертым орудием, который не успел еще подъехать к лесополосе, развернулся и отъехал в тыл. Этот расчет занял оборону в окопах кургана. Туда же были перенесены раненые. Командир батареи лейтенант А.И. Хитров и я отходили последними.
В сгущавшихся сумерках немцы преследовали нас. Но со стороны Петрово показались наши автоматчики, открыло огонь наше четвертое орудие, и фашисты отступили.
Ночью мы, двенадцать оставшихся в живых человек, во главе с комбатом, пошли на позиции своей батареи. Двигались по дороге, с обеих сторон которой стеной стояли подсолнухи. Было тихо. Шли осторожно, опасаясь засады.
К полю боя добрались на рассвете и увидели там страшную картину: три орудия изуродованы, рядом с ними трупы наших товарищей. Было их семнадцать человек, в том числе Герой Советского Союза старший сержант Н.В. Колесников. Своих однополчан мы похоронили в братской могиле на территории села Петрово».
После этого сражения пятая батарея была пополнена людьми, орудиями, машинами. Ее бойцы уже в ноябре под Андреево-Ивановкой, оставшись один на один с вражеской пехотой, отразили атаку, положив на поле боя десятки солдат немецкого штрафного батальона.
Однако вернемся к 15 часам 30 октября, когда началась вторая атака фашистов на курган «Могила Чубатая». «Вторая батарея встретила атаку противника смело и беспощадно. [228]
В некоторых расчетах оставалось по два-три человека, но они продолжали яростно сражаться», — вспоминает далее командир полка Герой Советского Союза А.С. Кавтаськин. Подробности этого боя сохранила память бывшего командира второго взвода этой батареи Л.С. Фазлутдинова:
«Когда появились вражеские танки, а за ними многочисленная пехота, мы еще не успели как следует окопаться и оборудовать огневые позиции. В тот момент я находился рядом со вторым орудием, которым командовал сержант Григорий Музыченко.Нам удалось подбить один танк и уложить немало пехоты. Но пули и снаряды фашистов скосили кукурузу возле нашей пушки и оголили ее. Враг вел по нам прицельный огонь. Особо досаждала крупнокалиберная пушка, которая палила откуда-то из тыла противника. Один из ее снарядов попал в орудие.
Когда дым рассеялся, я увидел, что в живых кроме меня остались двое, в том числе Музыченко. Пушка искорежена. Рядом продолжало стрелять орудие старшего сержанта Харькова. Мы бросились к нему.
Немецкие танки были так близко, что слышался лязг их гусениц. Ближайший танк выпустил по нам несколько болванок. Одна из них попала в спину бежавшего рядом со мной Музыченко и вылетела через грудь. По инерции наводчик сделал пару шагов и упал. Видимо, у немцев кончились осколочные снаряды, а то бы уложили всех троих.
У орудия, где наводчиком — Харьков, людей тоже не густо. Мы помогли развернуть пушку и выпустить по преследовавшему нас танку несколько снарядов. Но тут из глубины обороны врага, видно, та же, крупнокалиберная, пушка начала пристреливаться и к этому орудию. Дальше ничего не помню».
После того как вышла из строя и пушка Харькова, три танка прошли сквозь нашу оборону и заняли высоту. Вместе с ними прорвалась и пехота. Она тотчас установила [229] пулеметы, и начался обстрел наших позиций с кургана.
Недолго пришлось фашистам упиваться победой. Третья батарея за несколько минут уничтожила пулеметы врага. На поле горело шесть немецких танков, а те, которые еще двигались, попали под шквальный огонь. Пришлось фашистам снова показывать пятки.
«Третью атаку они повели одной пехотой. С ней артиллеристы разделались блестяще. Высота осталась в наших руках!» — вспоминает А.С. Кавтаськин.
Жизнь Фазлутдинову сохранила счастливая случайность. После разрыва крупнокалиберного снаряда командира взвода засыпало землей, но сверху бросило станину пушки, благодаря чему к захороненному заживо по узкой щели поступал воздух.
Когда откопали, вид его был страшен: лицо, руки испачканы кровью, перемешанной с грязью. Искали рану. Но не нашли. Тело было покрыто лишь синяками и царапинами.
Очнулся Лутфей Сафиевич от контузии лишь на второй день — в госпитале. Он ничего не слышал. С трудом встал и подошел к зеркалу. Оттуда на него глянуло чужое серое лицо с клоком седых волос на виске.
За этот бой командир взвода Л.С. Фазлутдинов был награжден еще одним орденом Красной Звезды.
Всего четыре дня назад вышел Указ о присвоении восемнадцати бойцам бригады звания Героя Советского Союза. А сегодня она лишилась четверых из них. Кроме Колесникова в братской могиле села Петрово были захоронены старший сержант командир отделения связи взвода управления 1844-го полка Сидор Антонович Путилов и командир орудия 1848-го полка Федор Федорович Никитин; пропал без вести старший телефонист взвода управления 1844-го полка Николай Федорович Солодилов. [230]
На подступах к Кировограду
Ново-Московка, Александровка, Верблюжка и другие села были свидетелями жестоких схваток советских воинов с гитлеровцами.
Вступила в свои права зима. «Повалил крупный снег. Замело, закружило так, что света белого не видно. А местность — голая украинская степь. Придавил морозец — обогреться нечем. Одни фруктовые деревья. Порубили их все и принялись за лозу. Она сырая, горит плохо, пенится в огне, чадит. Огневые позиции заметает — орудий не видать. Не сладко и в окопах. Часовые едва успевают отряхивать с себя снег. С потолков блиндажей каплет. Под соломой, на которой спим, — вода. Не успеет часовой обсохнуть — опять на смену. Стоит он, притопывая для согрева, а шинель звенит, как жестяная, — руки не согнуть», — писал В. Нежурин. И далее: «Дороги замело: нет подвоза продуктов. Едим кукурузу, которую достали из-под снега. Шоферы где-то раздобыли пшеницы. Варим ее и едим, не дожидаясь, пока размякнет как следует».
Хлеба давали сразу на трое суток, но съедали его за полтора дня. Голод не тетка. Лазили за картошкой под самые окопы фрицев. Оттуда летели гранаты. Едва уносили ноги. Но духом не падали. Все это воспринималось как обычное дело.
Не обращая внимания на метели, вьюги, на усталость, голод и холод, младший лейтенант Мартынец собирал людей в холодном, сыром блиндаже и проводил беседы, читки. Здесь же разучивали новый гимн Советского Союза, и его высокие слова согревали если не тела, так души.
По утрам выскакивали из блиндажа — расчистить от снега огневую, окопы, пушки, снаряды. Двигаться старались побыстрей, чтоб согреться. «Плясать на морозе приходилось с утра и до вечера».
Долго будет сниться Нежурину, как окоченелыми пальцами берет он пушечное масло и смазывает орудие. [231]
Написал Василий о своем фронтовом житье-бытье отцу. И получил ответ: «Терпи казак — атаманом станешь!»
Отдохнуть не всегда удавалось и ночью. Комсомольские поручения днем выполнять некогда. Редактор Нежурин оформлял боевой листок порой до рассвета. Таких бессонных ночей и после войны хватало. Сколько сделано рисунков, сколько написано лозунгов! И когда после войны Василию Савельевичу приходилось слышать от комсомольцев, что «Молния» не выпущена, потому что некогда было, он недоуменно качал головой, вспоминая пословицу: у желания — сотни возможностей, у нежелания — тысячи причин.
До Кировограда было рукой подать. Бойцам не терпелось выбить из него фашистов, но те оборонялись яростно. С особым чувством смотрела в сторону города старший приемщик военно-полевой связи Вера Нужная. В Кировограде она родилась, училась в школе № 7, откуда и пошла добровольцем на фронт. В то время было девушке семнадцать лет. А в девятнадцать попала в тридцатую противотанковую бригаду.
Всего два года отделяло Веру от той поры, когда носила школьный фартук. Но за это время столько пришлось пережить, что не выпадет иному и за двадцать лет. Ранение под Ростовом, лечение в госпитале, курсы связистов в Тбилиси и вновь — фронт.
С большой ответственностью выполняла свои боевые обязанности по доставке писем и газет, ибо понимала, что письмо бойцу — тот же боеприпас, а порой оно — посильней снаряда. Вера была жизнерадостной, отзывчивой. Утешая бойца, не получившего долгожданное письмо, находила простые и убедительные слова, потому что переживала чужое горе как свое.
Вера обратилась к комбригу Сапожникову с просьбой послать ее в город с разведкой: «Я же там чуть не каждый дом знаю!». [232]
Михаил Григорьевич молчал, глядя на хрупкую девушку. Наверно, представил ее в лапах фашистов и твердо сказал: нет!
Вера ушла, чуть не плача от досады. Но взяла себя в руки и надоедала Сапожникову до тех пор, пока не разрешил.
Вместе с двумя разведчиками Вера благополучно переплыла Ингул. Когда выбрались на противоположный берег, увидели ручьи, стекавшие в реку. Они источали резкий запах. Один из разведчиков обмакнул в ручей палец и сунул его в рот:
— Чистый спирт! Ну, дела! Эх, если б не разведка!
— Спиртовой завод разбомбили! — догадалась Вера. — Он тут, неподалеку.
Чтобы попасть к родному дому Веры, разведчикам пришлось преодолеть не одну траншею. Но где же с детства знакомый кирпичный дом? Осталась лишь половина... Как выяснилось потом, фашисты разобрали здание, планировали этим кирпичом достроить ветеринарную лечебницу, где разместили госпиталь.
Когда ломали дом, мама Веры не выдержала — ударила немецкого офицера. Ее арестовали, отвезли в полицию и вскоре повесили. Не зная об этом, девушка вошла сквозь пролом в стене в родное жилище и сказала сама себе: «Побывала дома, а маму не увидела...»
Разведчикам удалось обнаружить немецкий радиопередатчик. Сообщили в часть. И когда Кировоград окончательно был очищен от фашистов (он несколько раз переходил из рук в руки), радистка была задержана. «Оказалось, что это моя бывшая соседка Нина Журавская. За измену Родине она понесла суровое наказание», — вспоминает В. Нужная.
За участие в боевой операции и сбор сведений, представляющих интерес для военного командования, Сапожников объявил Вере Нужной благодарность. Слушала она добрые слова Михаила Григорьевича и вспоминала, как однажды разгневала комбрига. [233]
Это было еще под Старым Осколом. Вере нужно было срочно на передовую, чтоб забрать у бойцов письма, а заодно и посмотреть, как там работают полковые почтальоны. Ехать было не на чем, и она без спросу взяла лошадь комбрига.
Назад возвращалась довольная: планшет набит фронтовыми треугольниками до отказа. Но навстречу скакал адъютант Сапожникова. Запыхавшись, он выпалил: «Комбриг грозился послать тебя за самовольничание в штрафной батальон!»
Подъехали к штабу, а Михаил Григорьевич встречает с арапником в руке. Говорит: «Ну, ищи темный угол!» В страхе показала на вырванный миной угол дома, маячивший темным провалом. Соскочила с лошади, а из планшета посыпались на землю солдатские письма. И тут произошло неожиданное: в глазах комбрига блеснули слезы. Взяв себя в руки, сказал совсем другим тоном: «Молодая, а под пули суешься!»
Единая нить
Метели кончились. «Играет солнце, тает последний снег, распушилась почками лоза. Зачернела пахоть, покрываясь паром. Весной запахло, и все повеселело. Начали слетаться птицы, заполняя пением воздух. Слушая их, мы забывали об ужасах войны, страданиях. Словно ничего этого и не было. Но на дороге вставало очередное сожженное село — одни печи да саманные стены, — и сразу возвращались из облачных мечтаний на землю», — писал В. Нежурин.
Весна наступила, а легче не стало: дороги разбухли. Вспоминая это время, Нежурин писал: «Ночью в дождь приходилось по нескольку раз отцеплять орудие, вытаскивать из грязи сначала его, потом машину. Предварительно ее необходимо разгрузить: стаскиваем бревна для накатов блиндажей — возили с собой, потому что в украинской [234] степи не сыщешь леса. Стоя по колено в воде, передаем ящики со снарядами.
Как-то остался я на дороге один на один с пушкой: машину и людей забрали, чтоб вытащить застрявшее в грязи орудие. Утро уже в разгаре. Смотрю, идут по дороге ученики в школу. И вспомнились ученические годы, будто потерянный рай. Вымученный за ночь, вымокший, грязный, я подошел к луже и вымыл руки, чтоб не так пугать детей. Засунул их в рукава шинели, и они вновь стали грязными.
Но вот вернулась машина, подцепили пушку и поехали в город. Командиры остановили машины у базара. Я купил бумаги, карандаш, два пирога. Увидел на прилавке кусочками порезанное сало.
— Сколько стоит? — спросил.
— Пятьдесят, — отвечает женщина.
— Дорого, — говорю. — У меня всего сорок. Женщина посмотрела на меня жалостливо и отдала сало за сорок рублей. Да еще один кусочек добавила.
Город остался позади. Вот и место, где приказано занять позиции, — чистое поле.
Роем блиндажи. Перекрываем накатом. Устанавливаем печки и растапливаем их запасом привезенных дров. Скоро ужин. Устали так, что нет сил его ждать. Даже не стали искать соломы — легли на землю и заснули как убитые. Утром проснулись сухими. Солдатское тело горячее — высушило одежду лучше печки.
Война научила нас всему. Главное — не унывать. Нет хлеба — есть гармонь. Сегодня плохо — завтра будет лучше. Не унывать, но и не забывать, что все утраты — от врага. Он совершил столько жестокостей, зла, что перестал быть человеком. Поэтому первая мысль при виде фашиста — убить. И нет ни жалости, ни страха».
На пути к городу Ровно остановились в селе близ Первомайска. Зашел Василий Нежурин с другом в хату, чтобы согреться, а хозяйка: [235]
— Та, можэт вы, хлопцы, голодные? — И сразу за рогач да в печку. — Сидайте, пообидайте. Та ни гнивайтесь: чим богаты, тим и ради.
— Да не беспокойтесь, мамаша, — замялись мы, а в душе — море благодарности женщине за ее догадку и доброту.
Так было по всей Украине. В селе Ковалевка хозяйка обстирала нас, семерых солдат. Несколько дней варила нам по чугуну картошки. То же — и в Первомайске, и во Врадиевке Одесской области. Везде женщины встречали бойцов слезами радости. Старались накормить и обсушить, не разбирая, кто ты — русский, татарин, казах», — вспоминает В. Нежурин.
Еще до Кировограда расчет, в котором сражался Василий, пополнился двумя новобранцами. Один из них казах Такиров, другой — кумык Дибиров.
На вопрос: «Откуда вы прибыли?» — новобранцы ответили: «Из Гурминчуга». Долго ломали головы бойцы, наконец поняли: из Кременчуга.
Начали грузить в повозку ящики со снарядами — новички вдвоем один ящик уложить не могут. Как же в машину грузить станут? «Ну и пополнение!» — качали головами бойцы.
Однако новобранцы приспособились быстро. И ящики на машину забрасывали ловко, и окопы копали не хуже других. Особенно интересен Дибиров. Стоит на посту, закутанный в шубу, и поет так громко, что в блиндаже слышно. Когда сменился, пристали к нему ребята: о чем пел?
— О чем, о чем?.. Да ни о чем!
— Ну, а все же? — не отставали от него. Засмущался Дибиров:
— Плохой песня пел. Стою здесь, мерзну. Кушать хочется. А дома папа, мама чай пьют, шашлык кушают, кишмиш... Вай, хорошо!
Смеялись бойцы, но по-доброму, чтобы не обидеть товарища. Спрашивали: [236]
— Письма из дому получаешь?
— Сестра, учительница, пишет.
— А ты ей?
— Нэт! Нэ умэю.
Нежурин помогал Дибирову писать письма домой. В такие минуты думалось ему, что советские люди разных национальностей несут в себе что-то общее, родное. Они словно связаны одной нитью, хотя не похожи друг на друга и внешностью, и языком, и обычаями.