Битва на Днепре
Выход к Славутичу
1846-й полк в Харьков не входил. Преследуя противника, он занял часть города Валки. Во второй части, за рекой, окопались немцы.
Командир полка ожидал дальнейших указаний, а пока приказал бойцам отдыхать. Передышка была кстати. Ночью попали под проливной дождь и вымокли до нитки. Расчет, в котором воевал Нежурин, расположился в доме, оставленном хозяевами. Кто-то от усталости тотчас упал и уснул, кто-то сушил мокрое обмундирование, кто-то разыскал брошенную сухую одежду.
Утром начали занимать позиции. На них простояли трое суток, перестреливаясь с противником. Когда враг отступил, двинулись вслед.
Так и шли, «вися на хвосте у фашистов», как вдруг — изменение маршрута. Полк построился в походную колонну и отправился южнее.
Переход длился долго. Наконец ночью подъехали к переднему краю. Впереди — вспышки огня, разрывы мин. Воздушные разведчики «вешают» в небе «фонари».
Оборону заняли в зарослях лозы. Грунт песчаный, сырой. Окопы вырыли в два счета. А когда рассвело, увидели бойцы, что находятся на берегу Днепра, в районе Старого Орлика. Рядом стоял 1844-й полк, а 1848-й уже был на острове Глинск-Бородаевский и вел из своих «сорокапяток» огонь по правому берегу.
За несколько дней до этого батарея старшего лейтенанта Халтурина шла в авангарде своего 1844-го полка — вместе [204] с наступавшей пехотой. Вначале передвигались с остановками, порой довольно длительными: каждый раз ждали посыльного от разведки. После того как он докладывал обстановку, снимались и передвигались до следующего рубежа — на расстояние в пять-шесть километров.
Такой темп Халтурина не устраивал. По рации он связался с командиром полка и доказал необходимость идти вместе с авангардом пехоты. И вот разрешение получено. Передвигались осторожно, с большими интервалами между машинами. Зато не томились на долгих привалах, и бойцы, рвавшиеся в бой, повеселели.
Когда вышли к Днепру, немцы уже успели ушмыгнуть на правый берег. Авангард пехоты (до батальона бойцов) начал с ходу переправляться на остров. Плотами и лодками помогли партизаны, которые встретили красноармейцев восторженными объятиями.
Халтурин поставил орудия на закрытые позиции в посадке деревьев, в районе села Новый Орлик; пора было выполнять приказ командира полка: переправиться с разведчиком и связистом на остров, установить телефонную связь между штабом полка и авангардом пехоты, оборудовать наблюдательный пункт, пристрелять ориентиры в расположении противника и поддерживать артиллерийским огнем действия пехоты.
На берегу Днепра группе Халтурина удалось раздобыть лодку, но без весел. Комбат взял с собой разведчика и связиста, который закинул в лодку катушку с телефонным кабелем. Поплыли, гребя саперной лопатой.
Противник быстро засек утлое суденышко. Снаряды и пули ложились все ближе. Одолели всего метров триста, когда снаряд разорвался так близко, что перевернул лодку. Вынырнули комбат и разведчик. Связиста на воде не было.
«Когда мы с разведчиком добрались до берега и немного пришли в себя после купания в бурлящей от свинца воде, [205] товарищи связиста сказали, что он не умел плавать. А ведь когда я подбирал людей для переправы, кликнул добровольцев. Много времени утекло. Я не помню фамилий связиста и разведчика, вызвавшихся на опасное задание. Но твердо помню, что оба они были уральцы», — вспоминает Халтурин.
Вторичная попытка переправы оказалась удачной. Под непрекращающимся огнем противника добрались до острова Глинск-Бородаевский. Халтурин выбрал место для наблюдательного пункта. Вскоре была налажена связь с огневыми позициями.
Вспоминает Л.С. Фазлутдинов:
«Комбат меня оставил на батарее вместо себя. Все части получили строгий приказ: использовать только телефонную связь. Оно и понятно. Рацию враг может засечь. Но с телефоном у нас произошел курьезный случай. Рядом с нами сел У-2. На нем прилетел пехотный генерал. Немцы с правого высокого берега Днепра заметили советский самолет, и как только мы начали по приказу комбата вести пристрелку, они стали палить по «кукурузнику». Самолет, разворачиваясь для взлета, зацепил наш телефонный провод.Я даю указание о стрельбе, а из ровика на моих глазах выскакивает, как живой, ящик телефонного аппарата. Затем и трубка вылетела из моей руки и взмыла в воздух.
Телефонист успел зацепиться за конец провода, его рвануло, но аппарат удалось спасти. Однако пристрелка на какое-то время прекратилась. Когда трубка снова оказалась в моей руки, я услышал в свой адрес крепкие слова комбата. В таких случаях он не скупился. «Самолет...» — начал я. Но разгневанный комбат не дал договорить: «На вашем участке, как я вижу, никаких вражеских самолетов нет, а вот над нами они висят постоянно!»
Потом, когда комбат узнал, что тут у нас произошло, он весело смеялся». [206]
«Пятачок»
«Приветствую вас, дорогие мои!Привет и низкий поклон маме Марии Анисимовне, папе Николаю Ивановичу, брату Павлу, братишке Евдокиму и сестренке Зине!
Я жив, здоров. Сегодня почти окончательно разделался с болезнью — нарывами, сковывающими мое тело.
Стоим на великом Днепре. Немец дуется, лезет в пузырь, стараясь использовать эту преграду на нашем победном пути. Но не устоять ему под напором могучей русской силы, не уйти от народной мести.
Как триста с лишним лет назад Ярославна, русская мать, взывала к Днепру, так и теперь обращаются к нему тысячи украинских матерей, стонущих от гитлеровского нашествия. Как и триста лет назад, Днепр, гордый и спокойный («Чуден Днепр», — писал Гоголь), вынесет на своих богатырских плечах наше войско и потопит в своих водах врагов.
Немец сжег хлеб, сжег села и хутора, но он не в силах сжечь дотла украинскую землю, украинский народ. Земля и люди возродят былое богатство Украины. Она снова станет цветущим садом нашей страны.
…Над Днепром сгущается теплая ночь. Небо освещается ракетами. Вдали и почти рядом бьют орудия. Вспышки огня на мгновение ослепляют глаза и освещают людей, строящих переправу. Свищут трассирующие пули. Сжав зубы, трудятся саперы. Визжат мины, рвутся снаряды. Над рекой то и дело вздымаются столбы воды.
К прелести днепровских ночей примешана жуть смерти. Но не страшно тому, кто испытал азарт боя, тому, кто мстит врагу за свою обездоленную землю».
Это письмо Иванова отпечатано им на машинке 28 сентября 1943 года. Оно пестрит чернильными заштриховками: цензор убрал название реки. Листок пожелтел, полуистлел от времени... [207]
Письмо написано на пятый день после того, как бригада заняла позиции. «24 и 25 сентября 1943-го наши войска начали форсирование Днепра. Бригада в составе 1844-го и 1848-го полков сосредоточилась в районе Старого Орлика. Начальник артиллерии 7-й гвардейской армии поставил бригаде задачу: поддерживать огнем боевые действия 214-го гвардейского стрелкового полка при переправе».
«26.09.43. Отбиты шесть контратак противника» (из журнала боевых действий).
Первыми к Днепру вышли 1844-й и 1848-й полки. Отступая, гитлеровцы уничтожили все средства переправы. Комбриг, подполковник Сапожников, принял решение: не дожидаясь третьего полка, начать подготовку к переправе на остров Глинск-Бородаевский и приказал открыть огонь по правому берегу из всех артиллерийских орудий.
«Готовясь к броску за Днепр, — вспоминает бывший командир орудия 1848-го полка И.П. Петрашов, — мы расположились в роще, около характерного изгиба Днепра. Место, где находились немцы на том берегу, мы называли «пятачок» и прикидывали: как бы его разменять.Задача сложная. Днепр — река широкая. Берег, на котором засел враг, выстроив мощные укрепления, — крутой. К тому же оборону держат отборные танковые дивизии «Мертвая голова» и «Великая Германия».
К переправе готовились тщательно. Валили деревья и вязали плоты. Подвозили надувные средства. Прикидывали, на какое место на том берегу выгоднее совершить бросок. Наконец ночью на 25 сентября получен приказ от комбата Круглова. Переправу начали тихо и дружно. Природа способствовала нам. Над рекой висел густой туман. Его не могли просветить вражеские ракеты, которые непрерывно повисали в воздухе.
Переправу обнаружили не сразу, а наш расчет — лишь тогда, когда плот ткнулся в берег. Миша Сивых, казах Нерушев [208] и я забросали гранатами немецкую траншею и стали готовиться к отражению контратаки. Где-то рядом вели бой в составе другого расчета мой земляк Михаил Яковлевич Петрашов и друг — связист Никитин. Им не суждено было дожить до победы. Михаил в том бою был тяжело ранен и скончался в госпитале. Никитин подорвался на мине.
А бой за Днепр после высадки только начинался. Предприняв ночью несколько яростных, но безуспешных контратак, фашисты утром в громкоговорители орали, что сейчас они устроят нам «завтрак», запивать его придется днепровской водой. Предлагали сдаться.
Над Днепром постоянно висели вражеские самолеты, не давая переправиться на захваченный плацдарм основным нашим силам. Сколько в тот день мы отразили атак — сбились со счета. Перед траншеей валялись трупы фашистов, в траншее — трупы моих товарищей. К вечеру мы остались вдвоем с Нерушевым, который был ранен, но вел огонь из автомата. И тут на нас пошли три танка. Один из них — «тигр». Как я расправился с ними, помню смутно. Действовал словно во сне. Так же плохо помню атаку немецкой пехоты, которая последовала сразу после того, как танки были остановлены.
Наступила ночь. Из всех переправившихся нас осталось 18 человек. Собрались мы в одном месте, перевязали друг другу раны и стали готовиться к новым боям: подносить боеприпасы, распределять позиции. А тем временем, пользуясь тем, что «пятачок» — наш, к нам переправилось подкрепление.
На следующий день немцы, атакуя в лоб, пытались справа и слева по берегу зайти к нам в тыл. Чтоб не допустить этого, часть наших сил вынуждена была отступить к самому Днепру. И в этот день мы выстояли.
Последующие бои, когда уже много наших переправились на отбитый плацдарм, тоже были тяжелыми: уж очень сильно укрепились немцы, и очень много их было...»
Минные поля, доты и дзоты, ряды траншей и рвов, обнесенных колючей проволокой, — все эти укрепления на [209] левом, высоком, берегу внушили гитлеровцам веру в неприступность обороны на Днепре. Здесь они собирались отсидеться, считая, что атаки будут разбиваться, как волны об утес. А потом, когда советские войска измотаются, понесут большие потери, фашисты рассчитывали вновь пойти по нашей стране победным валом.
Но огненный вал катился в другую сторону — с востока на запад, — и повернуть его было уже невозможно.
Прямой наводкой
В ночь на 28 сентября 1844-й полк получил задачу переправиться на западный берег Днепра. К этому времени уже были наведены понтонные мосты. По ним под непрерывным огнем противника шли автомобили с прицепленными пушками. В небе так же непрерывно гудели вражеские бомбардировщики. Одна из бомб ухнула рядом с понтоном, где в это время находилась автомашина А.Я. Лукьяненко. Автомобиль повредило, а шофера лишь обдало водой. Было немало тех, кому повезло меньше...
Целиком полк переправился 1 октября. Бойцы до рассвета спешили установить орудия и замаскировать их. Не прошло и полдня, как под огнем противника бойцам пятой батареи пришлось на себе везти пушки в укрытие, где стояли автомобили. Такой приказ был вызван тем, что вдоль берега Днепра — с севера на юг — фашисты бросили в атаку танки и пехоту.
Прицепив пушки к машинам, батарея направилась в заданный район. На пути показался небольшой хуторок. Оттуда послышался шум моторов. Остановились. Разведчики во главе с лейтенантом Хитровым, в их числе был и Н. Толокольников, вошли в хутор и увидели, как в него втягивается колонна немецких танков. Тут же созрело решение: отцепить одно орудие, чтобы создать у врагов замешательство. Так и сделали. [210]
Не ожидавшие нападения немцы вдруг услышали орудийный выстрел и увидели, что один из их танков загорелся. Пока они приходили в себя, пятая батарея уехала к Днепру, где до самого вечера вместе с другими батареями обстреливала наступающую колонну немецких танков.
Фашисты не добились успеха. Они понесли большие потери, но и наши артиллеристы не досчитались многих. В числе раненых был командир батареи. Его место занял командир взвода управления лейтенант А.И. Хитров.
В эту же ночь батарею направили в глубину плацдарма. Оборону заняли километрах в пяти-шести от берега. Одно орудие — первое — установили в лесополосе, остальные — в кукурузе, где стояли также пушки четвертой батареи.
«Впереди нашей огневой позиции находилось кукурузное поле — метров за триста, далее метров восемьсот — озимое поле, а за ним снова кукуруза — передний край противника, — вспоминает бывший разведчик Толокольников. — Оттуда всю ночь слышался шум танковых моторов. Каждую минуту мы ждали атаки, потому вели у орудий усиленное дежурство.Ежедневно с наступлением утра появлялись вражеские самолеты и бомбили нашу позицию, переправу. «Хейнкели» налетали стаями — до семидесяти самолетов. Разбросают бомбы, а потом обстреливают из пулеметов. Эти налеты изрядно проредили нашу батарею.
Как-то проснулся я октябрьским утром: туман — словно молоко. Тишина. И вдруг — грохот артобстрела. Минут через пятнадцать — двадцать залпы прекратились, и сразу послышался шум моторов. Из рассеивающегося тумана на расстоянии менее полукилометра показались вражеские танки. Наша малочисленная пехота отступила в район расположения артиллерии.
Танки шли на батарею не спеша, уверенно, а под их прикрытием — солдаты. Наши орудия молчали. И только когда танки вышли на открытое поле, пушки начали бить прямой [211] наводкой. Впереди идущие бронированные машины загорелись. Немцы замешкались, расстроили свои боевые порядки.
По всему фронту — до самого Днепра — била наша артиллерия. Вражеская пехота причинить нам большого вреда не смогла, но сильно пакостила немецкая авиация: бомбы и пули сыпались с самолетов непрерывно. Шум моторов, грохот орудий. Сильный, до удушья, запах гари.
Один из танков был расстрелян в упор — в ста метрах от орудия. Другой внезапно вынырнул перед самой батареей. Несколько снарядов, ударившись о его лобовую броню, отлетели рикошетом. Танк, стреляя, прошел через батарею в тыл. Там и остановили его гранатами».
Всего на поле боя остались семь фашистских танков, пять из них были подбиты из первого орудия, командовал которым старший сержант Н.В. Колесников.
Комсомольский билет
1846-й полк, как и 1848-й, переправлялся на западный берег через остров Глинск-Бородаевский. По песчаному острову машины не шли — буксовали. Саперы рубили деревья, сооружая настил. Василий Нежурин, получив задание наломать веток для маскировки машин, тоже лазил по кустам, деревьям.
С острова переправлялись на машинах вброд — через мелкий залив. Постепенно весь полк сконцентрировался у подножия прибрежных днепровских круч. Получив задания, командиры повели свои батареи на указанные рубежи.
Третья батарея поднялась наверх и оказалась в зеленой деревушке с названием Бородаевские хутора.
«Пока командир выбирал позиции, мы шутили, пели, как было всегда в часы отдыха, — вспоминает Нежурин. — Я зачем-то полез в карман, и сразу стало не до шуток: пропал бумажник, где хранились все мои документы. Расстроенный, [212] доложил об этом командиру орудия и старшине. Они приказали мне найти документы, и я тут же отправился на поиски.Пошел обратным путем — через пролив, по острову, вспоминая, где останавливались и сходили с машин. Дошел до переправы, над которой уже кружились вражеские самолеты, швыряя бомбы. Не думая об опасности, я рвался на левый берег, на оставленные огневые позиции, где, возможно, и даже наверное, лежит себе полеживает выроненный бумажник.
Мне казалось, что паром, на котором я плыл, двигался очень медленно. Едва он коснулся берега, я пулей вылетел на сушу и побежал.
Вот они — вчерашние окопы, огневая. Все обегал и даже кое-где порыл — напрасно.
Сгущался воздух. Вечерело. Пока я дошел до деревни — стемнело. Во дворе, где вчера стояла наша кухня, было много подвод и бойцов. Спрашивал о бумажнике у ребят, у хозяев, но все отрицательно качали головами. Убитый окончательно, я как-то внезапно почувствовал жуткую усталость и голод.
Перекусил стаканом молока и куском хлеба, что дала хозяйка, посмотрев на мое горестное запыленное лицо. Ночевал в копне сена, обняв автомат руками и ногами и обмотав его ремень вокруг руки.
Утром снова двинул к берегу. Вот переправа, но это другая. Пошел по берегу к тому месту, где переправлялся. Решил еще раз тщательно поискать на острове. Когда лазил на деревья, высоко поднимал ноги. Тогда и мог выпасть бумажник. Лежит сейчас где-нибудь присыпанный песочком, а я тут сбиваюсь с ног.
Шел по берегу, усеянному оглушенной взрывами рыбой. Она протухла и воняла неимоверно. Переступил кабель, уходящий под воду, а недалеко от берега увидел связистов в лодке. Значит, связь через Днепр проложена. Сейчас ее проверяют. [213]
Долго рыскал я по острову, но снова безрезультатно. Медленно, с опущенной головой и невеселыми думами возвращался на свои позиции. Что теперь будет? Пропали красноармейская книжка и комсомольский билет... Комсорг батареи без комсомольского билета! Как пить дать, исключат из ВЛКСМ.
Подошел к тем хатам, откуда вчера ушел на поиски. В вишневом садочке нашел свою кухню. Там сидит Волков.
— Нежурин, — говорит, — где ты пропадал?
— Молчи. Будто не знаешь?! — отвечаю угрюмо.
— Ах, да! Я и забыл. Ну, что, не нашел? — и вдруг улыбнулся. — Ладно. Успокойся. Садись за стол. Ничего не ел, наверно, со вчерашнего дня?
Я сразу кинулся к нему:
— Где бумажник?
Он, смеясь, рассказал, что бумажник выпал у меня в машине, а Хорин решил пошутить: поднял и припрятал.
— А когда ты убежал искать, он не видел.
— Да, как же, — с обидой крикнул я, — не знал он! Я же всех спрашивал.
Волков кивнул:
— Шутка вышла злой. Хорин — под арестом, а бумажник — у комбата.
Комбат, старший лейтенант Коноплев, отчитал меня за отлучку в напряженный момент:
— Немцы прут, а наводчик орудия где-то шляется! Марш на огневую! Виновных накажу после боя.
После этого случая мой комсомольский билет так «прирос» к груди, что до конца войны чуть не сопрел от пота».
На плацдарме
В тот день, когда Нежурин пришел на огневую после напрасных поисков бумажника, там было тихо. Командир орудия, правда, предупредил, что прошлой ночью по кукурузе [214] подобрались немцы и швыряли гранаты, однако бойцы, успокоенные тишиной, не закопали, как обычно, боеприпасы в землю. Связист Капустин вообще вырыл себе окоп в два штыка лопаты глубиной и больше не стал копать:
— Не стреляют же! Что зря суетиться?
Но на второй день обрушились, изнуряя воем, мины. Они подорвали ящики со снарядами. Капустина присыпало землей. А на третий день ранило Москаленко, Власова и Яблочкина.
«Однажды остался я у орудия один, — вспоминает Нежурин. — Все вышли из строя, а командир ушел за обедом. И тут, как из-под земли, на расстоянии метров двухсот появились немцы. Наши пехотинцы — новобранцы из Полтавской области, еще одетые в штатское, — растерялись. Из погреба выскочил командир взвода. Кричит мне:— Стреляй! Что ты ждешь?!
Не хотелось мне демаскировать орудие, да делать нечего. Выскочил из укрытия, раскидал ветки и — за снарядами. Бегу, хватаю, протираю, заряжаю, навожу и стреляю. И такая ярость накатила при виде фашистов, уходящих из-под носа, что не до вражеских снайперов, мин, снарядов. Только о своих снарядах и думаю. Выстрел. Недолет. Второй — левее цели. Наконец — цель! Палю еще и еще. Оставшиеся в живых фрицы ускользнули в кукурузу.
Подошел с обедом командир орудия сержант Бурдин. Полное ведро супа с мясом. А мне еда не лезет в рот. Вытираю пот со лба. Позвал пехотинцев. Подошли. Едят. У них аппетит не пропал».
Кварталы Бородаевских хуторов начинались от берега Днепра — садами, огородами, а заканчивались грунтовой дорогой, за которой местность поднималась вверх. Всего кварталов было семь. Последний отделялся от остальных глубоким и крутым оврагом. Через него переброшены три мостика.
Возвышенность, начинающаяся за хуторами, словно обнимает их, поворачивая к Днепру. Наверху — немцы, а позиции наших войск — внизу, в самих хуторах. Враг никак не ожидал, [215] что форсирование реки начнется в этом месте. Оборона здесь у него была слабее. Потому и удалось загнать фашистов на высоты. Но придя в себя, они обрушили на крохотный плацдарм танки, самоходную артиллерию, авиацию, пехоту. Одна за другой шли бешеные атаки, попытки сбросить советских бойцов в Днепр. Вспоминая эти дни, Нежурин писал:
«В затишье между атаками на высотах появлялись по одному, по два «фердинанды», «тигры». Враг провоцировал нас на выстрелы, стремясь определить, где стоят наши пушки.Однажды — мы были ошеломлены — враги пошли на нас с криками «Ура». Это пустили власовцев. Кричали громко, наступали нагло, но и убегали быстро, понимая, что в плен им попадать нельзя.
Каждый новый день держаться было все тяжелей. Расчеты и пехота заметно редели. Боеприпасы подвозить через Днепр было сложно, и их порой не хватало. А фашисты все усиливали натиск. Бомбы сыпались нескончаемо.
Начинался день, и вместе с ним начинался ад. В ушах стоял несмолкаемый вой мин, снарядов, грохот взрывов. Гарь мешалась с трупным смрадом. Стояла сильная жара, хотя и был конец сентября.
О день! Какой ты длинный и жуткий! Когда же придет ночь, чтоб можно было слегка отдохнуть.
О ночь! Как ты желанна! Твоя прохлада приносит силу и бодрость. Можно свободно пройтись по земле, где-нибудь на чердачке хаты найти табачку, полюбоваться лунной дорожкой на глади Днепра. Тихо. Только нерезкий, отдаленный шум переправы, не смолкающий ни на миг. И вдруг — пулеметная трескотня, огненные трассы над водой. Или — гул мотора ночного воздушного разведчика, его ракета, медленно сгорающая в воздухе.
Ночь — это жизнь, но она коротка. Не успеешь забыться сном — наступает день, несущий кому-то смерть. Только воздух начнет сереть — возникает, вначале редкая, минометная перестрелка. Потом обрушивается артобстрел. А там жди атаку. [216]
Взойдет солнце, и возрождается шум моторов. Поднимаются наши воздушные патрули, летят звенья штурмовиков, прозванные немцами «черной смертью». Не задерживаются и звенья вражеских бомбардировщиков. Завидя цель, они перестраиваются в цепочку и входят в пике с выпущенными шасси, словно гигантские хищные птицы с растопыренными когтями. Отделяются от самолетов черные зерна и стремительно со свистом несутся к земле. Миг — и кругом черно. Дым, пожар, крики, стоны.
На протяжении всего дня смерть вершит свой посев. Нет ни одного квадратного метра, не усыпанного осколками. Вокруг огневой земля изрыта, издолбана, словно прошелся по ней гигантский пестик...»
1846-й полк
Вторая батарея 1846-го полка удерживала границу плацдарма в районе Домоткани. Об одном из боев вспоминает разведчик Виктор Стрельников: «Сперва налетели «Юнкерсы-87». От их бомб сильно пострадали три расчета нашей батареи. Потом враги начали артобстрел. Он продолжался минут десять. Затем пошли на наши позиции танки, за которыми пряталась пехота. А у нас боеспособен всего один расчет, успевший подбить два танка. Прямое попадание вражеского снаряда заставило замолчать и это, последнее, орудие.
Наш взвод управления оказался отрезанным от Днепра немецкими танками, бронетранспортерами, самоходками. Я стрелял по пехоте из пулемета, автомата, а также из десятизарядной винтовки, которую всегда возил с собой. Только из нее достал семь фашистов.
Так же сражались и мои товарищи. Многие из них полегли в тот день. От батареи осталось в строю всего девять человек».
Из воспоминаний старшего писаря штаба 1846-го полка В.Г. Калашникова: [217]
«После ожесточенных боев 1–2 октября целый день стояло затишье. Фашисты стягивали силы. Наш полк за это время сменил позиции. И все же предутренняя атака врага окончилась для полка трагически: мы потеряли несколько орудий, немало личного состава, в том числе — всю пятую батарею вместе с комбатом Поросятниковым.На следующее утро командир В.М. Морозов собрал всех тыловиков полка и поставил перед ними задачу: любой ценой возвратить орудия, захваченные немцами. Группу возглавил помощник начальника штаба полка старший лейтенант Иванов.
Первая наша контратака захлебнулась. Иванов убит. Ранены свердловчанин Мельнов и я».
Вторая контратака была предпринята ночью при поддержке пехоты. На этот раз вызволили четыре пушки и сразу же ввели их в строй. Удалось также найти труп старшего лейтенанта Иванова. Похоронили его в саду дома, где стоял штаб полка.
В этот же день первая батарея занимала оборону в двух километрах от берега. «Мы услышали гул моторов и увидели немецкие танки, идущие к нашим боевым позициям, — рассказывает бывший заряжающий А.Б. Панкевич. — Наш расчет вступил в бой. С первого выстрела подбили передний танк, но идущий за ним вывел из строя нашу пушку. Оставшиеся орудия стреляли не переставая и подбили еще двенадцать вражеских танков. Однако и наши потери были велики. От батареи осталось двенадцать человек и — ни одной боеспособной пушки».
Досталось и второй батарее полка. Шестого октября она потеряла три орудия. Из строя выбыло более половины бойцов: «Немцы начали атаку около 12 часов дня. Танки внезапно вынырнули из балки на расстоянии семидесяти метров от наших огневых позиций, — вспоминает бывший командир второй батареи старший лейтенант В.П. Костин. — Мы не слышали шум их моторов из-за рева самолетов. Пришлось стрелять по танкам в [218] упор. Вражескую пехоту положил фланговый огонь пулеметов первой и третьей батарей».
Восьмое октября
Каждый день уводил за собой в вечность кого-то из бойцов, защищавших плацдарм на правом берегу Днепра. Вставало солнце, и люди в военных робах зачарованно смотрели в рассветное небо. К вечеру кто-то из них будет лежать недвижимым, кто-то будет стонать от боли и терять сознание. Как знать, в кого сегодня упрется перст его величества Случая? Быть может, для меня это последний рассвет, думал каждый боец. Но долго предаваться печали некогда. Начиналась атака. Чтобы выстоять, нужно действовать быстро и четко, забыв об естественном для всего живого страхе перед смертью.
Каждый день просеивал людей, как сито, деля их на живых, раненых и мертвых. Но и среди этих напряженных дней были сверхтяжелые, когда коса смерти ходила особо широко.
Один из таких дней на плацдарме — 8 октября. Батарея Халтурина занимала огневые позиции на танкоопасном направлении. Орудия стояли на прямой наводке. Неподалеку от них, на кургане, был оборудован командный пункт. «В этот день сюда прибыл начальник штаба полка капитан Спиваков, — вспоминает Халтурин. — Тот самый Саша Спиваков, который был командиром батареи в восьмой бригаде с момента ее формирования.
Фашисты не испытывали дефицита в бомбах и снарядах, а 8 октября стали налетать по восемнадцать — двадцать бомбардировщиков. Только отбомбится одна группа — на горизонте появляется следующая. Зверствовали безнаказанно. Наша авиация в тот день была занята на другом участке фронта. Зенитчиков тогда еще было мало. Да и задача, поставленная перед ними, — обезопасить [219] переправы через Днепр, — отнимала у них вес силы.
Бомбы рвались непрерывно, но Саша, не обращая на них внимания, рассказывал мне о своей семье, эвакуированной из Старой Руссы, где он служил до войны. Два года Спиваков разыскивал родных, мучаясь мыслью о том, что, возможно, их нет в живых. Наконец семья нашлась.
Когда Александр, попрощавшись, вышел из командного пункта, очередная группа вражеских бомбардировщиков вошла в пике. Спиваков вдруг упал и не поднялся. Его сразил осколок авиабомбы.
Во время этого же налета тяжело ранило командира четвертой батареи старшего лейтенанта В.Т. Корнеева (его командирский пункт находился рядом с нашим). Василий Терентьевич скончался на пути к переправе через Днепр».
В этот день тяжело контузило и Георгия Алексеевича Халтурина. Одна из крупных авиабомб взорвалась в метре от командного пункта его батареи и закопала всех, кто там находился: комбата, разведчиков, связистов, связных — всего семь человек. Их откапывали под пулеметным огнем противника.
В живых остались лишь те, кого откопали первыми. Это были комбат и его разведчик. Если бы рыть начали с противоположной стороны окопа, в живых, возможно, остались бы двое других бойцов.
Через сорок два года после этих событий, на встрече однополчан бригады в Белгороде, Халтурин обнял бывшего командира орудия четвертой батареи И.П. Шульгина, который был в числе тех, кто с лопатой в руках, рискуя собой, спасал ему жизнь. А она тогда еле теплилась. Извлеченный из-под земли комбат не мог ни слышать, ни говорить. Однако когда его хотели отправить в госпиталь, решительно воспротивился.
Последствия контузии проходили медленно. За Георгием Алексеевичем, отказавшимся уйти в госпиталь, наблюдал врач бригады Б.А. Никитин. Когда к контуженому [220] частично возвратился слух, Борис Алексеевич учил его говорить, как учат детей. Занятия проходили успешно, но у комбата начался воспалительный процесс мозговой оболочки. Пришлось все-таки отправляться в госпиталь.
После пятимесячного лечения Георгий Алексеевич был уволен в запас. Так закончился боевой путь комбата, но с военным делом он не порвал. В марте 1944-го райвоенкомат Ленинского района города Свердловска направил Георгия Алексеевича начальником военной кафедры Свердловской госконсерватории.
Уже будучи дома, Халтурин прочитал в «Правде» Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении его за днепровские бои орденом Ленина.
Враг с трех сторон
Когда плацдарм наших войск на правом берегу Днепра был расширен до пяти километров по линии фронта, батареи 1844-го полка расположились на высотах, господствующих над местностью. Это было для фашистов словно нож в теле. Командир бригады гвардии подполковник Сапожников предупредил командира полка гвардии майора Кавтаськина: «Немец обязательно полезет на твои высоты. Надо выстоять!»
И враг полез. Тринадцать танков, изрыгающих огонь, ползли к батарее старшего лейтенанта Корнеева. Два из них были остановлены первыми залпами и преградили путь остальным машинам. Те замешкались и, начав обходить горящие танки, подставили свои уязвимые бока. А уж артиллеристы не растерялись — сразили еще несколько тяжелых машин.
На плацдарм, вклинившийся в позиции врага, с трех сторон летели пули, мины, снаряды, шли бронированные машины. Падали бомбы. Смерть то и дело пропахивала землю огненной бороной, и, казалось, что в ее отвалах не может уцелеть ничто живое. Но стихали взрывы, умолкали вой [221] и свист, оседала пыль, и в развороченных окопах поднимали головы люди. Они сходились, сползались, перевязывая друг друга. Подтаскивали снаряды, ожидая очередного огненного вала.
Отражать атаки удавалось не всегда. «Враг атаковал по 5–6 раз в день. Было так, что с утра немцы занимали наши позиции и даже захватывали орудия. А к обеду, собрав в контратаку всех штабных работников, поваров, санитаров, отбивали у фашистов и позиции, и пушки», — вспоминает И. Иванов. С большой симпатией отзывается он о комбриге: «Ординарцы, адъютанты заботились о Сапожникове. А он словно бы не замечал опасности. Находился вместе с нами и воевал наравне со всеми. Приготовленную для него щель тотчас уступал раненому, сам же принимал участие в контратаках, держась сурово, сдержанно».
День 26 октября 1943 года для бригады оказался волнующим и торжественным: был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза воинам, отличившимся при форсировании, захвате и удержании плацдармов на правом берегу Днепра. Среди них — восемнадцать воинов бригады — от комбрига и всех командиров полков до рядовых, в том числе А.Г. Спиваков, В.Т. Корнеев, Т.И. Ланских, награжденные посмертно.