«Восточный вопрос»

«Войны присущи природе капитализма, — писал Карл Маркс. — Они просто прекратятся, когда будет отменена экономика капитализма». Это положение Маркса нередко замалчивается, но мало кем оспаривается на Западе, где марксизм остается одним из ведущих общественных течений. В нашей же стране, где марксизм, не успев пустить глубокие корни, был быстро подменен ленинизмом, а затем сталинизмом, в общественном сознании продолжает господствовать убеждение, что все события вокруг основаны на «чуде, тайне и авторитете» (выражение Достоевского). Поэтому практически любое явление получает у нас иррациональное объяснение, основанное скорее на вере и эмоциях, чем на знании и разуме.

Не является исключением и вопрос межнациональных отношений, которому нередко пытаются придать мистическую окраску. Впрочем, такие же поверхностные суждения звучат и на Западе. Например, английский литератор Ричард Уэст, автор книги «Иосип Броз Тито: власть силы» (Смоленск, 1997) категорично утверждает, что «любой, кто рассматривает события в Югославии вне ее религиозной истории, подобен, как говорится в испанской пословице, цыпленку, желающему понять, что такое лестница». Мы можем так же категорично заявить в ответ, что цыпленок, пытающийся понять, что такое лестница, подобен г-ну Уэсту, пытающемуся объяснить межнациональные процессы в Югославии с позиций ее религиозной истории.

Балканский полуостров исторически являлся контактной зоной Европы и Ближнего Востока. Такое положение Балкан вызвало к жизни целый клубок сложнейших противоречий и проблем, получивших в совокупности наименование Восточного вопроса.

Впервые термин «Восточный вопрос» появился на Веронском конгрессе Священного союза (1822) и был [53] связан с освободительной войной греческого народа за независимость. Кстати, «греческий проект» — план создания независимого Греческого государства, союзного России — был самым ранним русским стратегическим планом на Балканах, его сформулировала еще Екатерина II. Позже его сменил «сербский проект», а в годы Восточного кризиса 1875–1878 годов Россия уже предпочитала опираться на Болгарию.

Главными составляющими Восточного вопроса являлись: отношения России с Турцией и с великими державами по поводу турецких владений на Балканах и контроля над проливами; политика России и других великих держав в отношении «контактных зон» — территорий, где владения Турции соприкасались с владениями великих держав; национально-освободительная борьба балканских народов.

Порабощенные турками народы Балкан вступали на путь национального освобождения последовательно. На первом этапе образовались полуавтономные, а затем автономные Черногория и Сербия, а затем Валахия и Молдавия, позднее объединившиеся в Румынию. В 1830 году независимость завоевала Греция. В результате Восточного кризиса 1875–1878 годов независимость получили Сербия, Черногория и Румыния и было образовано автономное Болгарское княжество, ставшее с 1909 года независимым. В 1912 году добилась независимости Албания. Наконец, в результате Первой мировой войны образовалось государство южных славян — Югославия.

Нетрудно заметить, что разные народы Балкан в разное время становились на путь создания национального государства и в разное время достигали полной независимости. Это заведомо ставило одни балканские народы в условия, неравные с другими. История наглядно показывает, как по мере «вырастания» любого балканского государства соседние народы начинают рассматриваться им уже не как союзники в общей борьбе, а как потенциальные соперники. Такая трансформация взглядов характерна [54] и закономерна прежде всего для правящих элит балканских государств. Но шовинистическая государственная пропаганда со временем меняла картину мира и в сознании широких слоев населения этих стран, способствуя формированию устойчивых националистических мифологем.

Правящие круги тех балканских государств, которые добились независимости ранее и тем самым раньше стали субъектами международного права, неизменно начинали проводить политику территориальной экспансии, борясь за политическое и экономическое лидерство на Балканах. Идеологическим обоснованием этой экспансии неизменно являлись лозунги создания «Великой Сербии (Греции, Румынии, Болгарии)». При этом ущемлялись права других народов Балкан, не успевших создать собственное государство, что вело к национальной розни. Долгим и сложным был путь создания Болгарского государства. Только в результате длительной и напряженной борьбы собственное государство удалось создать албанцам. Македонцы так и оказались растоптанными своими соседями, и независимое македонское государство появилось на карте Европы только в конце XX столетия.

Интересно, что еще в самом начале существования сербской государственности русские политики прекрасно видели последствия, к которым приведет независимость Сербии:

«Какие от установления сербского царства родятся новые последствия?

Для увеличения и распространения владычества своего, конечно, начали бы они (сербы. — Прим. авт.) тотчас возмущать соседних своих единоверцев, как то: австрийских сербов (число коих до 2 миллионов простирается), герцеговинцев, черногорцев, боснийских христиан, далматинцев, албанцев, болгар и так далее, дабы отторгнуть возмущениями от настоящих их владельцев и присоединить к своему царству. [55]

Сие возродило бы паки новые и беспрерывные для России, приявшей на себя покровительство Сербии, ссоры и даже войны с соседями, и государь император в необходимости нашелся бы отрешись от того покровительства» (из письма главнокомандующего, русской Дунайской армией князя Прозоровского товарищу министра иностранных дел графу Салтыкову от 23 февраля 1809 года). Предсказание князя Прозоровского сбылось на сто процентов!

Вопрос о лидерстве на Балканах существенно осложнял Восточный вопрос. Взаимное недоверие правящих кругов балканских государств служило постоянным препятствием для осуществления ими единых действий. Например, князь Черногории в 1870 году, ратуя за Балканский союз, полагал, что лидером этого союза должна быть Румыния — потому, что если им станет Греция, то это вызовет подозрения славян, а если Сербия — то греки будут считать, что славяне объединяются против них.

Внутрибалканские противоречия умело разыгрывались великими державами, боровшимися за сферы влияния в Юго-Восточной Европе.

Одной из составляющих Восточного вопроса являлось стремление России к выходу в Черное море, а в дальнейшем — к контролю над проливами Босфор и Дарданеллы, обеспечивающими русской торговле выход в Средиземное море и на Ближний Восток. С конца XVII века Россия начала наращивать усилия в борьбе с Турцией за выход к Черному морю. В этой борьбе естественными союзниками России являлись балканские народы. Тот факт, что они либо были славянами, либо исповедовали православную веру, создавали мощное идеологическое обоснование усилиям России — на первый план выдвигалась идея борьбы единокровных и единоверных народов с поработителями-турками. Неоднократно менявшаяся расстановка сил в Европе меняла направленность российской политики, но не меняла ее стратегического курса в целом. [56]

Россия фактически обеспечила независимость всех ныне существующих балканских государств и всемерно способствовала их укреплению. Другое дело, что сам факт образования этих государств в Петербурге воспринимали неоднозначно.

Дело в том, что существовало два пути разрешения Восточного вопроса. Первый путь, указанный французскими революционерами 1789 года и проложенный русскими декабристами, греческими этеристами, сербскими уставобранителями, итальянскими карбонариями — это путь революционной войны, путь национальной революции, путь, горячими сторонниками которого были русские революционные народники, сербские радикалы, болгарские и македонские революционеры. Этот путь не приветствовался ни в Петербурге, ни тем более в других европейских столицах. Его альтернативой был путь эволюционный, которого традиционно старалась придерживаться русская дипломатия. В Петербурге гораздо более предпочтительным считалось иметь «слабого соседа» — Турцию, чем конгломерат кипящих революционными страстями маленьких, но амбициозных государств. Что касается освобождения народов, то в России предпочитали достичь его путем внутренних реформ в Османской империи и постоянно добивались от Турции проведения этих реформ и улучшения положения балканских народов. Принципом этих реформ должно было стать «самостоятельное существование христиан и мусульман» под верховной властью Турции.

По этой причине до середины XIX века Россия отвергала, например, настойчивые просьбы болгар оказать им помощь в восстановлении болгарского государства хотя бы в виде автономного княжества, наподобие Сербии.

С середины XIX века Восточный вопрос начал занимать все более и более важное место в европейской политике. Поражение России в Крымской войне (1854–1856) привело к усилению англо-французского влияния на Балканах. Если до 1856 года Россия обладала исключительным [57] правом покровительства Сербии, то Парижский мирный договор установил коллективную гарантию сербской автономии со стороны европейских государств. И сам Восточный вопрос находился отныне под опекой пяти великих держав.

На этом этапе Англия, Франция и Австрия были заинтересованы в сохранении статус-кво на Балканах и рассматривали национальные движения порабощенных турками народов как нежелательный фактор, нарушающий равновесие сил в Юго-Восточной Европе. Западноевропейские страны добивались от Турции проведения внутриполитических реформ, и в первую очередь — провозглашения равенства христиан с мусульманами. В Лондоне, Париже и Вене полагали, что этот шаг позволит лишить Россию права и возможности единолично представлять интересы православного населения Европейской Турции и вмешиваться в турецкие дела под предлогом защиты православного населения.

Текст Парижского договора 1856 года содержал упоминание об обязательствах Турции предоставить христианам Османской империи равные права с мусульманами. Опираясь на положения Парижского договора, западноевропейские державы фактически получили право легально вмешиваться во внутренние дела Турции под предлогом защиты христиан. При этом Англия, Франция, Австро-Венгрия и Россия вели на Балканах борьбу за преобладающее влияние среди христианского населения. В 1860-е годы Франция активно поддерживала план создания в Северной Албании автономного католического княжества, объединившего бы албанцев-католиков. Этот план поддерживала Италия. Против выступали Англия и Россия, полагавшие, что реализация этого плана приведет к усилению влияния Франции на Балканах.

В свою очередь, Турция, стремясь сохранить свои европейские владения, вела целенаправленную политику по разжиганию межнациональной розни на Балканах и натравливанию одних народов на другие. Пытаясь опереться [58] на лидеров балканских народов и этнических групп, исповедовавших ислам — босняков, албанцев, помаков и других, турецкие правящие круги в конце 1860-х годов рассматривали планы создания моноэтнического албанского округа (вилайета) с центром в Призрене (Косово). По мысли турецких правящих кругов, албанцы, большинство из которых исповедовало ислам, должны были стать противовесом освободительным устремлениям балканских славян.

Поставленная после поражения в Крымской войне в жесткие рамки Парижского мирного договора Россия проводила свою внешнюю политику умеренно и осторожно. На Балканах русская дипломатия поставила задачу прежде всего способствовать культурному развитию балканских народов, обеспечить себе моральный авторитет на Балканах и не допускать вовлечения России в опасные для нее конфликты, которые могли привести к созданию новой антирусской коалиции западных государств.

Политика России на Балканах имела стратегической целью предупреждение или ограничение любых конфликтов, которые могли возникнуть между жившими под властью турок балканскими народами, так как все без исключения эти народы являлись потенциальными союзниками России. Ей было гораздо выгоднее эволюционное развитие событий на Балканах, когда положение дружественных народов улучшалось бы путем реформ в Турецкой империи, и русское правительство прилагало большие усилия в этом направлении. Эта последовательно проводившаяся политика, отличавшаяся гибкостью и реализмом, способствовала росту авторитета России на Балканах, в которой балканские народы видели покровителя и арбитра.

Иначе смотрели на будущее Балкан сербские правящие круги. «Нам... ясно и несомненно представляется величавая картина того, как могущественная и великая Россия соберет около себя своих... младших сестер, обнимет и окружит своей крепкой защитой и сильным мечом, — писал лидер сербских радикалов Никола Пашич. — Мы не [59] скрываем, что нам хотелось бы увидеть Сербию в этой будущей величавой картине стоящей сразу после России». Иными словами, Сербия претендовала на второе место после России в славянском мире. С чего бы вдруг Белграду понадобилось ранжировать славянские народы? И как это желание должны воспринимать другие славянские народы Балкан? Как это соотносится с принципом равноправия народов? Насколько такое ранжирование способствует славянскому единству? Вопросов много, и ответов на них нет до сих пор.

Отчасти на эти вопросы ответил сам Никола Пашич: «Мало есть людей, которые твердо уверены в том, что спасение славянских племен лежит в братском согласии и сообществе этих племен. И это наше большое несчастье. Но еще большим несчастьем для славянского сообщества является то, что каждое племя не может получить свое, что у одного из них забирают его же и передают другому». Эти слова ясно показывают, что на первом месте для Пашича всегда были интересы его собственного «племени», естественно, в том виде, как он их понимал (Шемякин А. Л. Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868–1891). М., 1998, с. 362). Но раз интересы собственного «племени» стоят выше общеславянских, то получается, что ради собственных интересов возможно предательство интересов общеславянских. И как при этом можно всерьез претендовать на второе место в славянском мире? Или все же никаких общеславянских интересов нет, и тогда каждый волен выбирать себе союзников сам? Но тогда грош цена мессианским претензиям Сербии на особую роль в славянском мире.

Впрочем, эти претензии никто никогда всерьез не принимал, за исключением небольшой группы профессиональных кликуш. А что касается славянского единства, то его принципы хорошо сформулировал сербский патриот Живоин Жуевич еще в 1867 году:

«Я не верю в возможность осуществления панславизма в смысле московских славянофилов, но что панславизм [60] в смысле сознательного морального единства, покуда ни одному славянскому народу не грозит никакая внешняя опасность, и в смысле политического единства под условием предводительства России, в минуту опасности, хотя малейшему славянскому народу, что, говорю, такой панславизм возможен и крайне нужен для всех славян одинаково, и не только славян, но и для человечества вообще, в этом вряд ли возможно основательное сомнение»{5} («Санкт-Петербургские ведомости», 1867, № 128).

Надо отдать должное русской дипломатии — в отношениях с Сербией она практически всегда четко и последовательно отстаивала интересы России. «Вождям сербских партий следует иметь в виду, — писал в 1889 году директор Азиатского департамента МИДа И. А. Зиновьев русскому посланнику в Сербии А. И. Персиани, — что Россия как великая держава имеет свое призвание, и она не может дать себя отвлечь от своего пути балканскими событиями, когда ее собственные интересы обязывают твердо держаться национальной политики».

Суть национальной политики России по отношению к Сербии сформулировал еще в 1809 году главнокомандующий Дунайской армией князь Прозоровский:

«Вкоренение влияния Российского в Сербии будет чрезвычайно важным, особливо во время войны между Россией и Австрией, и послужит всегда к обузданию последней державы, к удержанию ее даже от начинания войны. Турция же будет, так сказать, под распоряжением Российского государства». То есть Сербия должна была служить противовесом Австрии, прикрывая правый фланг главного направления русской экспансии — к черноморским проливам.

Это положение на 100 лет стало официальной программой русской дипломатии по отношению к австрийским притязаниям на Балканах. При этом, не желая ненужных для нее осложнений, Россия целенаправленно блокировала любые сербские авантюры, чреватые непредсказуемыми [61] внешнеполитическими последствиями. Не вмешиваясь прямо в сербские дела, Петербург внимательно наблюдал за развитием внутриполитической ситуации в Сербии, ища и находя силы, на которые Россия могла бы опереться и которые могли бы стать опорой для русской дипломатии на Балканах.

В конце 1860-х годов при участии российской дипломатии был урегулирован сербско-албанский спор, и в начале 1868 года в Белграде был заключен договор о совместной войне сербов и вождей Северной Албании против турок. Под покровительством России правительства Сербии, Греции, Черногории и Румынии провели переговоры и подписали договоры о союзе и взаимной помощи. Так к 1868 году окончательно оформился Балканский союз. Русская дипломатия предполагала включить в состав союза и представителей Болгарии. Одновременно с этим, обратив внимание европейских держав на отсутствие в Европейской Турции реформ, обещанных Стамбулом, Петербург предложил свой проект решения Восточного вопроса, предусматривающий предоставление автономии угнетенным народам Европейской Турции. Англия и Франция этот проект не приняли.

Возникновение в конце 1860-х годов в центре Европы объединенной Германии и франко-германская война 1870 года, ознаменовавшая собой появление нового фактора силы в Европе, во многом стали переломными событиями. Соперничество великих держав неизбежно вело к переделу мира. В 1881 году Бисмарк добился создания под эгидой Берлина союза трех держав — Германии, Австро-Венгрии и Италии, получившего название Тройственного союза. На протяжении почти сорока лет Тройственный союз оставался дипломатическим образованием, которое работало на войну, а не на мир. Создание этого союза, направленного в первую очередь против Франции, стало катализатором тех внешнеполитических действий и контрдействий европейских стран, цепь которых привела в итоге к мировой катастрофе 1914 года. [62]

Восточный вопрос вплоть до Первой мировой войны оставался одной из болевых точек европейской политики. Владения ослабевшей, одряхлевшей, отсталой военно-феодальной Османской империи потенциально являлись одной из тех «шкур неубитого медведя», которые предстояло поделить между великими державами. Все хотели получить что-то за счет Турции — «больного человека на Босфоре», как называл ее Бисмарк.

Для внешней политики России на этом направлении ключевым вопросом был вопрос о черноморских проливах и выходе в Средиземное море. При этом стремление России открыть путь к Средиземному морю неизменно наталкивалось на противодействие Англии. Наличие на Балканском полуострове славянских народов и неславянских, исповедующих православие, облегчало России задачу и позволяло создать лояльную опору. На первых порах в Петербурге рассматривали в качестве такой опоры автономные, а затем независимые Сербию и Черногорию, а также Румынию и Грецию. Сербия и Черногория выглядели тем не менее предпочтительней, так как были населены славянами.

Сближение России с Сербией обостряло русско-австрийские отношения. Еще в первой половине XIX столетия австрийский канцлер Меттерних заявил: «Сербия должна быть либо турецкой, либо австрийской», недвусмысленно дав понять тем самым, что Вена считает Сербию сферой своих стратегических интересов. «Будущее Австро-Венгрии — на Балканах!» — любил повторять начальник Генерального штаба императорской армии фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф. Балканы являлись важным рынком для австрийских промышленных товаров. «Экономическое освоение балканского плацдарма» являлось одной из внешнеполитических задач империи. Специально созданный в структуре МИДа Австро-Венгрии торгово-политический отдел занимался вопросами политического обеспечения и расширения австро-венгерской экономической деятельности на Балканах. Важное место в балканской [63] политике Вены занимали вопрос о режиме международного судоходства по Дунаю и проблема торгового выхода Австрии через порт Салоники в Эгейское море и оттуда — на Ближний Восток.

В правящих кругах Вены и Будапешта существовало довольно влиятельное течение, выступавшие за расширение границ империи путем экспансии на юго-восток. Война, по мысли венских политиков, должна была открыть путь на Ближний и Средний Восток и в итоге обеспечить экономическое и политическое преобладание австро-германского блока над другими великими державами.

На пути этих планов стояла только одна страна: Сербия. И Сербию Требовалось устранить с дороги, либо включив ее в сферу австрийского влияния, либо ликвидировав ее «как фактор силы на Балканах». Кроме того, победоносная война с Сербией должна была ослабить панславистские настроения среди славян Австро-Венгрии, что явилось бы средством спасения самой Австро-Венгрии — славянское национальное движение грозило распадом империи. Покончив с Сербией, монархия Габсбургов могла рассчитывать на свое укрепление.

Таким образом, в Восточном вопросе за внутрибалканскими противоречиями фактически скрывалась борьба за наследство Османской империи и за сферы влияния, в которой сталкивались интересы России, Австро-Венгрии, Италии, Германии, Англии и Франции. Наивысшей точкой этой борьбы стала русско-турецкая война 1877–1878 годов. [64]

Восточный кризис (1875–1878)

В июне 1875 года в Герцеговине вспыхнуло стихийное массовое восстание, спровоцированное начавшейся массовой резней турками христианского населения. Все народы Балкан восприняли эту весть как свидетельство того, что пробил час освобождения. В Боснии, Болгарии, Албании, Македонии стремительно поднималась волна национально-освободительных движений. Балканский кризис грозил перерасти в общеевропейский.

Восстания на Балканах явились для всех без исключения европейских государств полной неожиданностью. В начале кризиса великие державы отрицательно смотрели на начавшиеся волнения на Балканах. Сообщения о турецких зверствах в Герцеговине и Болгарии, заполнявшие страницы европейской прессы, волновали больше общественное мнение, чем политиков. Лидеры европейских держав были склоны к сохранению Османской империи. Яркой иллюстрацией позиции Европы в отношении Балканского кризиса могут служить строки из письма английского посла в Стамбуле Г. Эллиота. Английская политика на Ближнем Востоке, писал Эллиот в Лондон, не должна изменяться в зависимости от того, будет ли убито 10 или 20 тысяч болгар. В задачу Англии по-прежнему должна входить поддержка Турции, так как ее неконтролируемый распад грозил для ближневосточной. политики Англии непредсказуемыми последствиями. Стоя на этой позиции, Англия была склонна преуменьшать размах национально-освободительной борьбы на Балканах и приписывать его «подстрекательству» иностранных агентов.

Гораздо больше национально-освободительная борьба народов Балкан волновала Австро-Венгрию — ведь события развивались в непосредственной близости от ее границ. Австрийское правительство опасалось роста освободительных [65] настроений у славянского населения империи — хорватов, чехов, поляков и др. Поэтому в Вене были заинтересованы в сохранении турецкого владычества над славянскими народами. Берлинская газета «Националь Цайтунг» писала в августе 1875 года, что венские националисты питают враждебность к «славянскому национальному элементу», а австрийская пресса «проповедует дикую ненависть к христианским народам Турции». Вместе с тем в правящих кругах Австрии существовало течение сторонников «триединой» империи, которое считало необходимым воспользоваться слабостью Османской империи и начавшимся восстанием славян для захвата этих территорий.

Франция на начальном этапе Восточного кризиса ставила своей целью предотвращение войны между Россией и Турцией. Эта война могла привести к развалу Османской империи, и французские финансисты, считавшие турецкий рынок зоной своих интересов, не желали такого поворота событий. Кроме того, стратегической целью французской дипломатии после 1871 года являлось вовлечение России в союз с Францией против Германии, и в Париже не желали, чтобы Россия переключала свое внимание с центральноевропейского направления на балканское. Вместе с тем Франция была ослаблена войной с Германией и наряду с недавно объединившейся Италией еще не могла вести активную внешнюю политику великой державы.

Германия, наоборот, подталкивала Россию к войне с Турцией, желая на время отвлечь Петербург от решения европейских проблем. Бисмарк прямо пообещал русскому правительству помощь в борьбе с Турцией, если Россия, как писал русский военный министр Д. А. Милютин, предоставит Германии возможность «беспрепятственно расправиться с Францией». Русское правительство ответило Берлину отказом: в Петербурге считали, что Германия обязана поддержать действия России на Балканах без всяких оговорок — в качестве компенсации [66] за русский нейтралитет во время франко-германской войны 1870–1871 годов.

Что касается отношения России к балканской проблеме, то оно было двойственным. С одной стороны, все понимали, что сложившаяся ситуация дает России шанс, поддержав освободительное движение балканских народов, утвердиться на Балканах и, возможно, даже овладеть проливами. С другой стороны, в Петербурге отдавали себе отчет, что армия к войне не готова, финансы страны расстроены, а западные державы не намерены спокойно смотреть на то, как Россия будет утверждаться на Балканах — нарушить европейский статус-кво ей никто не позволит. Значит, надо либо ограничиться дипломатическими комбинациями, либо... либо воевать со всей Европой.

С самого начала кризиса русская дипломатия развила активную деятельность. Российское правительство стремилось всеми силами удержать от вооруженных выступлений руководителей повстанцев Боснии, Герцеговины и Болгарии. Такие же действия русские дипломаты предпринимали в Черногории и Сербии.

Между тем общественность и политические круги Сербии восприняли восстание в Герцеговине как начало долгожданной «национальной революции», в результате которой Босния и Герцеговина будут освобождены от турецкого владычества и объединятся с Сербией.

Масла в огонь подлило Апрельское восстание 1876 года в Болгарии. Князь Милан Обренович еще колебался: вступать или не вступать в войну с Турцией, но давление общественного мнения нарастало с каждым днем. Князь фактически оказался перед выбором: или трон, или война. Русские военные специалисты в Белграде предупреждали: армия к войне не готова. Впрочем, Милан Обренович и сам это видел. Тем не менее 18 (30) июня 1876 года Сербия объявила войну Турции. В союзе с Сербией против турок выступила Черногория.

«Возникает законный вопрос: на что же надеялся сербский монарх? — задает вопрос В. Г. Карасев (В. Г. Карасев. [67]

Буржуазно-национальные революции балканских народов, восточный кризис середины 70-х годов XIX в. и русско-турецкая война 1877–1878 гг. — В сб.: «100 лет освобождения балканских народов от османского ига». — М., 1979, с. 178). — Ответ может быть только один — на помощь и заступничество России. Многолетний исторический опыт укрепил в сербах уверенность в том, что русский народ не оставит их в беде».

Русская дипломатия была категорически против этого шага. Но сербы упрямо игнорировали официальную позицию Петербурга, считая, что Россия должна действовать в ущерб своим собственным интересам, лишь бы помочь сербам осуществить их «высшее призвание». Русское общественное мнение было на стороне сербского народа, и в Белграде рассчитывали, что под давлением общественности официальный Петербург кинется таскать из огня каштаны для Сербии.

Этого не случилось. Русская общественность, целиком будучи на стороне Сербии, гораздо в большей степени была на стороне собственной страны. Это общее мнение очень хорошо выразил в те дни известный русский политический деятель князь П. А. Вяземский:

«Все, что делается по Восточному вопросу — настоящий и головоломный кошмар, — писал он. — Война теперь может быть для нас не только вред, но и гибель. Она может натолкнуться на государственное банкротство... Сербы - сербами, а русские - русскими. В том-то и главная погрешность, главное недоразумение ныне, что мы считаем себя более славянами, чем русскими... Все это - недостойно величия России» (Татищев С. С. Император Александр П. Его жизнь и царствование. СПб., 1868, т. 2., с. 312–313).

Необходимо подчеркнуть, что чувства и поступки русских людей XIX века обусловливались не ущербными националистическими представлениями, а нравственной потребностью православных христиан быть рядом с тем, кому сейчас трудно, кто нуждается в помощи и поддержке. «К чести России, — писал Н. Серно-Соловьевич, — следует [68] сказать, что истинно просвещенная часть народа движима в первую очередь гуманными чувствами. Для нее не существует обрядовых, национальных, кастовых предрассудков. Когда она видит страдания и несчастья людей, она прежде, чем узнать, кто эти люди, говорит: торжествует несправедливость, страдают люди. Вот почему ее сочувствие распространяется как на христианина, стонущего под турецким господством, так и на любую человеческую личность» (Н. Серно-Соловьевич. Россия и Восточный вопрос. Париж, 1860).

В Сербию прибыло около 4 тысяч русских добровольцев во главе с генералом М. Г. Черняевым, который занял пост командующего сербской армией. Русский Красный Крест прислал в Сербию врачей и фельдшеров, Тульский оружейный завод — целую оружейную мастерскую со штатом рабочих и мастеров.

Русские добровольцы сражались и в рядах герцеговинских и болгарских повстанцев. В числе добровольцев было более двухсот русских революционеров-народников, в том числе из числа политэмигрантов. Среди них были известный писатель С. И. Степняк-Кравчинский, Н. К. Судзиловский, А. И. Лепешинский, Д. Клеменц, М. П. Сажин — участник Парижской коммуны. Русские революционеры, которые считали, что «очень важно понюхать пороху, хотя бы в национальном восстании» (слова А. Л. Линева, одного из добровольцев) в дальнейшем рассчитывали использовать полученный боевой опыт уже в России. В Одессе вербовкой добровольцев в Сербию и Герцеговину руководил А. Желябов — один из главных организаторов убийства императора Александра II. Сражаясь с турками в рядах сербской армии и герцеговинских повстанцев, погибли такие русские добровольцы-революционеры, как Д. Гольдштейн, Е. Бальзам, А. Ерошенко и др.

Присутствие большого числа русских и болгарских революционеров, как, впрочем, и революционеров из других стран, включая итальянских гарибальдийцев, в рядах сербской армии и герцеговинских повстанцев дало повод [69] европейской прессе активно обсуждать тему сговора Интернационала с «южнославянскими агитаторами», тайные махинации которых, по примеру Парижской коммуны, были направлены «на уничтожение современных европейских государств и существующего социального строя вообще». Тесная связь сербских, болгарских и русских революционеров сохранялась и в 1880-х годах [подробнее см.: Шемякин А. Л. Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868–1891). М., 1998] .

Через две недели после начала войны сербское наступление захлебнулось. Турки остановили плохо обученное Народное войско на всех направлениях. После серии побед над сербами турки 18(29) октября 1876 года прорвали сербский фронт у Джуниса, и всем стало ясно, что война через день-два закончится. Генерал Черняев телеграфировал Милану Обреновичу, что дальнейшее сопротивление безнадежно.

Тексты правительственных телеграмм, посылаемых из Белграда в Петербург, мгновенно приобрели панический характер:

«Отечество в величайшей опасности! — телеграфировал сербский министр иностранных дел Йован Ристич. — Если перемирие не последует в течение 24 часов, турки, опустошив все в десять дней, возьмут и сам Белград... Необходимо остановить неприятельские действия, иначе катастрофа неизбежна! Не теряйте ни минуты!»

Россия спасла Сербию от катастрофы. Несмотря на неготовность нашей страны к войне, император Александр II был вынужден выступить с заявлением о том, что Россия защитит движение славян на Балканах. 19 (31) октября русский посол в Стамбуле граф Н. П. Игнатьев передал турецкому правительству ультиматум России с требованием в 48 часов прекратить военные действия и пойти на перемирие, в противном случае угрожая отозвать русского посла из Константинополя. Турция была вынуждена уступить. Только на черногорском фронте продолжались, то разгораясь, то затухая, военные действия, в целом успешные для черногорцев. [70]

Для урегулирования кризиса в Константинополе была созвана конференция послов великих держав, но прийти к согласию не удалось. Россия была вынуждена начать подготовку к войне. Тем временем разгромленная Сербия подписала с Турцией мирный договор на условиях довоенного статус-кво. Все жертвы сербского народа оказались напрасными, а Россия фактически лишилась союзника в будущей войне. Болгарское восстание было со зверской жестокостью подавлено турками, поголовно вырезавших несколько районов страны. 12 тысяч болгар погибли в этой резне. Только Черногория, не сложившая оружия, еще продолжала в одиночку сражаться с турками, поддерживаемая симпатиями всего славянского мира. Русский Красный Крест отправил в Черногорию несколько санитарных отрядов и развернул там несколько полевых лазаретов. Главным врачом госпиталя в Цетинье стал известный русский медик, профессор Н. В. Склифосовский. Русский медицинский персонал излечил более 40 тысяч раненых черногорцев, герцеговинцев, боснийцев и албанцев, Н. В. Склифосовский и ряд русских врачей были награждены высшими орденами Черногории.

В конце 1876 года началось восстание в Северной Албании. Его руководитель Пренк Биб Дода предложил черногорскому князю Николаю политический и военный союз при условии сохранения автономии Албании. Идея черногорско-албанского союза получила поддержку России. Только энергичные действия турецких властей, бросивших против албанцев крупные военные силы и утопивших восстание в крови, помешали осуществить этот план.

Между тем все усилия европейских держав урегулировать положение на Балканах не привели к успеху. Ситуация продолжала оставаться взрывоопасной. Турция, поддерживаемая Англией, отказывалась идти на любые уступки подвластным ей народам, а национально-освободительному движению на Балканах грозило полное поражение. Это могло серьезно ослабить позиции России. Когда [71] все средства мирного урегулирования были исчерпаны, в России начали готовиться к войне.

В Петербурге понимали, что нельзя начинать военные действия, не урегулировав отношения с Австро-Венгрией. Переговоры с ней начались еще летом 1876 года. Сторонам удалось достичь согласия по многим вопросам. Австро-Венгрия поддержала претензии России на возвращение последней Южной Бессарабии, утерянной в результате Крымской войны. Петербург и Вена обязались не допустить образования на Балканах в случае поражения Турции большого славянского государства. Максимум на что они могли пойти — это «добиваться некоторых территориальных приращений для Сербии и Черногории». Позиция России относительно предоставления автономии Боснии и Герцеговины поддержки у Вены не нашла.

3(15) января 1877 года в Будапеште Россия подписала с Австро-Венгрией секретное соглашение: Австро-Венгрия обязалась соблюдать нейтралитет в будущей русско-турецкой войне, взамен Россия соглашалась с притязаниями Австро-Венгрии на Боснию и Герцеговину — то есть на те земли, которые должны были стать частью «Великой Сербии» и из-за которых и разгорелся Восточный кризис. Одна из статей Будапештского соглашения предусматривала, что «в случае территориальных изменений или распадения Оттоманской империи образование большого сплоченного славянского или иного государства исключается; напротив, Болгария, Албания и остальная Румелия могли бы стать независимыми государствами». Иными словами, Россия отказывалась способствовать планам создания «Великой Сербии» и делала ставку на независимость Болгарии. Но в Белграде об этом пока не знали.

12 апреля 1877 года Россия объявила Турции войну. Начался беспримерный по трудности и героизму поход русской армии за Дунай, навеки покрывший русское оружие славой Плевны и Шейнова, Шипки и Филиппополя. 314 дней и ночей продолжался освободительный поход. В [72] боях за освобождение Болгарии пало более 50 тысяч русских солдат.

«8 января 1878 года в наш город Хасково прибыли братушки, — записывал в памятной тетради житель болгарского города Хасково Апостол Стратиев. — Великая Россия освободила нас, я пишу это, потому что об этом нужно помнить всегда, на веки вечные».

Вступление русских войск на Балканы вызвало новую волну национально-освободительной борьбы порабощенных Турцией народов. Румыния провозгласила свою полную независимость от Турции, и румынская армия приняла участие в освобождении Болгарии. По всей Болгарии формировались отряды народного ополчения, присоединявшиеся к русским войскам. Черногорцы в упорном девятидневном бою («девять кровавых дней» со 2 по 11 июня 1877 года) устояли перед султанской армией и перешли в контрнаступление. В Боснии, Герцеговине и Македонии усилилось повстанческое движение.

После долгих раздумий 1 декабря 1877 года Сербия решилась присоединиться к общеславянскому движению. Падение Плевны оказало решающее влияние на колебания Белграда. Король Милан Обренович объявил войну Турции, не забыв сообщить сербскому народу, что главные задачи в борьбе с турками уже решены другими: «Мы найдем на поле боя покрывшую себя героической славой храбрую русскую армию; братьев черногорцев и наших смелых соседей — румын, которые, перейдя Дунай, борются за независимость и свободу порабощенных христиан».

Ведя локальные боевые действия и не встречая сильного сопротивления (главные силы турецкой армии сражались с русскими в Болгарии), сербы заняли города Ниш, Пирот и вышли на историческое Косово поле, где пятьсот лет назад решилась судьба Сербии.

19 января было подписано соглашение о перемирии России с Турцией. Известие об этом всколыхнуло европейские столицы. В Вене поспешили заявить, что Австрия [73] требует созыва международной конференции для обсуждения условий мира с Турцией и не будет считать действительными те положения будущего мирного договора, которые затронут интересы Австро-Венгрии. В подкрепление своей позиции Вена объявила частичную мобилизацию и концентрацию своих войск на границе с Россией. Австрийский министр иностранных дел граф Д. Андраши даже был готов к более решительным действиям, но главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Альбрехт и генералы были против немедленной войны с Россией.

В Лондоне премьер-министр Англии Дизраэли также потребовал созыва международной конференции. Английский флот демонстративно вошел в пролив Дарданеллы. В ответ правительство России известило турецкого султана, что русские войска намерены войти в Константинополь. Международная обстановка обострилась до предела.

19 февраля 1878 года был подписан Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор между Россией и Турцией. По этому договору провозглашалась полная независимость от Турции Сербии, Черногории и Румынии, а также Болгарии, территория которой распространялась и на всю Македонию вплоть до Албании. О независимости Албании речь пока не шла, но российская дипломатия ставила этот вопрос в числе задач следующего этапа. Большие приращения получала Черногория — ее территория увеличивалась в три раза. Что касается Сербии, то она по Сан-Стефанскому договору не получила всех тех земель, которые были освобождены сербскими войсками в ходе войны и на присоединение которых рассчитывали в Белграде.

Почему так произошло? Некоторое время русская дипломатия полностью поддерживала сербского князя Михаила Обреновича и усиленно способствовала сближению сербов и болгар. Идея объединения сербов и болгар в одно федеративное государство при полном равенстве двух народностей выглядела вполне реальной, и болгарские представители [74] даже начали переговоры с правительством Илии Гарашанина о создании сербо-болгарского южнославянского царства во главе с сербской династией Обреновичей. Однако эти переговоры были сорваны по инициативе Гарашанина. В планах «югославянской революции», «освобождения и объединения», предусмотренных в «Начертании», никакого равноправия для других славянских народов Балкан не предусматривалось. Гарашанин и другие сербские политики пренебрежительно считали болгар политически неспособными к развитию, лишенным государственных качеств и энергии для борьбы. А после отставки Гарашанина и полной переориентации сербских правящих кругов на Запад, Белград прекратил все контакты с болгарами.

В Петербурге никогда не признавали права Сербии в одиночку решать национальные вопросы на Балканах. Во имя государственных интересов России русская дипломатия встала на сторону болгарского освободительного движения. Болгарам в силу специфики их положения не на кого было больше рассчитывать, кроме как на Россию. И в этой ситуации сильная и благодарная Болгария была гораздо более предпочтительным союзником на Балканах, чем «лукавая» «Великая Сербия», чьи правители откровенно рассматривали Россию как инструмент для обслуживания сербских интересов. «Наша внешняя политика всегда действовала против советов России, — признавал Никола Пашич, почти бессменный, с 1891 по 1926 год, премьер-министр Сербии, — и стремилась уверить европейские державы в том, что она слепо не следует этим советам, и искала симпатий и поддержки у Западной Европы. В конце концов, немудрено, что она потеряла симпатии России» (Шемякин, с. 195). Кроме того, через Болгарию лежал кратчайший путь в Средиземное море, к Константинополю и проливам Босфор и Дарданеллы. А именно это, а не счастье сербских революционеров, было главной целью внешней политики Российской империи на Балканах. [75]

«Болгария была нашим любимым детищем, а Сербия — забытой падчерицей», — отмечает в своих мемуарах русский посланник в Белграде князь С. Н. Трубецкой. «Сербия была нашим союзником, и мы не очень хорошо с нею обращались», — сказал в 1915 году император Николай II, как бы подводя итог всей русской политики в отношении Белграда (Дж. Бьюкенен. Мемуары дипломата. М., 1991, с. 150).

Подобное отношение Петербурга вызвало в Сербии шок. Сан-Стефанский договор «как громом поразил сербские идеалы», писал Никола Пашич. Националистический угар сменился глубоким разочарованием.

Впрочем, Сан-Стефанский договор вызвал разочарование не только в Сербии. Албанцы протестовали против планов включения в состав Болгарии части албанских территорий. Английские и австрийские агенты разжигали недовольство албанцев, стараясь направить его против славян и России.

Усиление позиций России на Балканах вызвало в Англии и Австро-Венгрии в буквальном смысле слова истерику. В Вене особенно болезненно восприняли статьи Сан-Стефанского договора о предоставлении независимости славянским народам — это нарушало планы Австрии включить в зону своего влияния Сербию, Черногорию и Албанию. В Англии резкое недовольство вызвало получение Болгарией выхода к Эгейскому морю, предусмотренное условиями Сан-Стефанского договора. В результате Россия через своего союзника Болгарию получала выход в Средиземное море в обход черноморских проливов.

Европа стояла на пороге войны. В Петербурге уже обсуждали «образ действия в случае новой войны с Англией и Австрией». Канцлер А. М. Горчаков, военный министр Д. А. Милютин, министр финансов М. X. Рейтерн, министр внутренних дел С. И. Тимашев полагали, что войны надо избежать любой ценой. Представители дома Романовых — императрица, великий князь Николай Николаевич-старший, [76] великий князь Александр Александрович — настаивали на жесткой позиции, считая, что отказ от войны приведет к падению престижа России во всей Европе. Ради престижа мы, как известно, весь народ готовы на плаху положить — и командование русской армией на Балканах получило приказ занять Босфор и не допустить прорыва английской эскадры в Черное море. Одновременно в Вену был направлен русский дипломат граф Н. П. Игнатьев. Перед ним стояла сложная задача — убедить императора Франца Иосифа и министра иностранных дел Д. Андраши, главных сторонников «жесткого курса», в справедливости русских требований. Но переговоры зашли в тупик: в Вене уже видели Австро-Венгрию гегемоном на Балканах и ни о каком присутствии России в этом регионе не желали и слышать. Н. П. Игнатьев отклонил все претензии Вены. Переговоры были прерваны.

В таком же ключе развивались отношения России с Англией. Премьер Дизраэли повел себя, по отзыву русских дипломатов, «с поразительной наглостью». Он объявил Сан-Стефанский договор «несовместимым с законными интересами Великобритании». Англия в открытую начала подготовку к войне. Английские войска, расквартированные на Мальте, получили приказ готовиться к десантной операции на Балканах, а английский флот в Эгейском море был спешно усилен.

Накалившуюся обстановку разрядило предложение Бисмарка стать «честным маклером» в переговорах с конфликтующими сторонами. В этот период Германия не имела никаких военно-стратегических интересов на Балканах и ее позиция была подчеркнуто нейтральной. В начале декабря 1876 года Бисмарк, выступая в рейхстаге, заявил, что во всем Восточном вопросе он не видит интереса, «ради которого стоило бы пожертвовать костями хотя бы одного померанского мушкетера». Для Германии гораздо важнее было сохранение Союза трех императоров — Германии, Австро-Венгрии и России — и сохранение своего лидерства в этом союзе. [77]

При посредничестве Германии в Берлине был созван международный конгресс по Балканам. «Россия пошла в Берлин извиняться за свою победу», — ядовито охарактеризовал позицию русской дипломатии на этом конгрессе А. А. Керсновский в своей «Истории русской армии». Впрочем, в Петербурге с самого начала понимали, что Сан-Стефанский мир — не окончательный, и с его условиями великие державы не согласятся, а воевать одновременно с Англией, Австро-Венгрией и Турцией реально мыслящие политики России не собирались. Сан-Стефанский договор, по существу, олицетворял программу-максимум русской политики на Балканах по состоянию на тот период. Реализовать полностью эту программу Россия не надеялась, да и не могла.

Берлинский конгресс открылся 1(13) июня 1878 года и проходил в условиях острой дипломатической борьбы. Австро-Венгрия и Англия требовали от России отказаться от планов создания «Великой Болгарии» и сократить территорию Болгарии до минимума. Эта позиция получила поддержку Сербии, политика которой со времени Берлинского конгресса и до начала XX века отличалась ярко выраженной проавстрийской ориентацией.

Англия настаивала на разделении Болгарии на две части, при этом северная часть получала политическую автономию, а южная — административную автономию в составе Турции. Австрия также выступала против создания единой Болгарии. «Это означает смертный приговор болгарской национальности, — заявлял в ответ глава русской дипломатии А. М. Горчаков, — честь и интересы России запрещают это категорически».

Одновременно английская дипломатия сделала ставку на противопоставление Греции славянским народам Балкан, пытаясь превратить Грецию в плацдарм своей балканской политики. Англия удержала Грецию от вступления в войну с Турцией в 1877 году и теперь требовала для Греция территориальных приращений в Эпире и Фессалии. Фактически же целью Англии было поощрение [78] греческого национализма и искусственное разжигание национальных противоречий на Балканах. Что же касается «любви» Англии к грекам, то министр иностранных дел Англии лорд Солсбери в 1877 году так характеризовал греков в частной беседе: «Эту расу... он полагает слишком уж недисциплинированной и чересчур пропитанной конституционными теориями, чтобы играть полезную роль среди примитивных народов Оттоманской империи».

На конгресс в Берлин прибыла и албанская делегация, члены которой, встретившись с Бисмарком, просили включить албанский вопрос в повестку дня заседаний. «Албанской национальности не существует», — ответил Бисмарк. Его мнение совпадало с представлениями лидеров других западноевропейских государств. Объясняются эти представления не какой-то злонамеренностью, а элементарной убогостью мышления европейских руководителей, которые традиционно исповедуют доставшийся им еще со времен Римской империи стереотип: существует западная культуртрегерская «цивилизация» и прочий «мир варваров», людей второго сорта, которые все на одно лицо, и которых желательно «окультурить», привить им начала «цивилизации», а тех, кто сопротивляется — уничтожить. То, что могут существовать иные цивилизации, не похожие на западную, в рамки стереотипа не укладывается. Этот взгляд продолжает доминировать в сознании западных политиков до сего дня.

Итогом Берлинского конгресса стало подписание Берлинского трактата, который изменил ряд положений Сан-Стефанского договора в ущерб интересам России и славянских народов Балкан. Черногория, Сербия и Румыния получали полную независимость. Северная часть Болгарии определялась как самостоятельное государство, вассальное по отношению к Турции и платящее ей дань. Территория Болгарии была сокращена до минимума. Ее южная часть превращалась в автономную провинцию Восточная [79] Румелия в составе Турции. Македония оставалась под властью Турции.

Англия «в награду» выторговала себе Кипр, Австро-Венгрия получила санкцию на оккупацию Боснии и Герцеговины. Албания же в документах конгресса фигурировала лишь как географическая область — потенциальный источник территориальных приращений соседних балканских государств.

Берлинский конгресс стал рубежным моментом в истории Балкан. Сыграв определенную стабилизирующую роль, он одновременно заложил те фундаментальные балканские противоречия, которые на долгие годы, вплоть до сегодняшнего дня, закрепили за Балканами недобрую славу «порохового погреба Европы».

Россия, несмотря на победоносную войну с Турцией, в результате оказалась в проигрыше. Русское общественное мнение, от крайних националистов до самых «красных» народников, горячо сочувствовало борьбе сербов, болгар и других народов Балкан за свою свободу. Но оказалось, что образование независимых славянских государств на Балканах создало для официального Петербурга постоянную головную боль — русская дипломатия теперь постоянно тонула в балканской трясине. Император Александр III был убежден, что его предшественник совершил большую ошибку, нарушив статус-кво на Балканах: «В 1876 и 1877 годах наше несчастье заключалось в том, что мы шли...с народами, вместо того чтобы идти с правительствами. Российский император всегда должен идти только с правительствами». Признав тем самым, что российский император — явление антинародное, Александр III тем не менее четко обозначил проблему, вставшую перед всей Европой во второй половине XIX века: «правительствам» теперь приходилось иметь дело не только друг с другом, но и с «народами». Иными словами, социальные движения в Европе становились важным фактором европейской политики. Для Балкан, где этническая чересполосица являлась главной причиной конфликтов, [80] социальный фактор усложнял все проблемы ровно вдвое: ведь каждый нация делилась на «правительство» и «народ», интересы которых совпадали очень редко.

Болгария решениями Берлинского конгресса была глубоко оскорблена: болгарские земли расчленялись, а Македония отторгалась от Болгарии. Это больно ударило по национальным чувствам болгар. «Болгария в границах, предусмотренных Сан-Стефанским договором!» — так можно сформулировать цель внешней политики Болгарии после Берлинского конгресса. Македонский вопрос отныне стал камнем преткновения в болгаро-сербских отношениях. Идея конфедерации Сербии и Болгарии была окончательно похоронена, а соперничество между двумя странами в, македонском вопросе становилось источником постоянной угрозы межславянской войны на Балканах.

Решения конгресса обострили отношения Греции с Турцией. Переговоры о демаркации греко-турецкой границы, начавшиеся в 1878 году, завершились только в 1881 году благодаря активному вмешательству великих держав, оставив неудовлетворенными обе стороны. Греция готовилась силой разрешить территориальный спор и выжидала только удобного момента для этого.

Отказ великих держав признать существование албанского вопроса способствовал росту национального движения албанцев. Албанская лига — политический орган албанского населения Европейской Турции — взяла курс на независимость страны.

Берлинский конгресс вызвал к жизни острые черногорско-албанские территориальные споры. Турция активно использовала искусственно созданные Берлинским конгрессом межнациональные противоречия, разжигая рознь между народами Балкан. При этом решения конгресса спровоцировали рост напряженности и усиления борьбы за национальное освобождение в этом регионе.

Для Сербии итоги Восточного кризиса стали катастрофой. Рухнули надежды на скорое объединение всех сербских земель. Эпоха национального романтизма уходила в [81] прошлое. Перед молодым сербским государством вставали новые, более приземленные задачи. Впервые сербским правящим кругам стало вполне ясно, что право окончательного голоса в решении балканских проблем принадлежит великим державам и «сербский вопрос» может быть решен только при их участии. Но в своих решениях великие державы руководствуются отнюдь не интересами народов Балкан! И этот горький урок также был усвоен сербскими политиками.

Весьма характерным результатом стала и явно обозначившаяся внутренняя трансформация самих национальных движений в балканских странах: те, кто еще недавно выступали под лозунгами национально-освободительной революции, придя к власти, стремительно преображались в великодержавных шовинистов, угнетающих (а в дальнейшем — проводящих политику геноцида) другие народы. Эта трансформация характерна абсолютно для всех «революционных» движений не только Балкан, но и Европы, в том числе и России. Вероятно, это преображение отражает определенную внутреннюю суть «революционных» движений, рассмотрение которых выходит за рамки нашего повествования.

Восточный кризис высветлил и еще одну проблему, которой суждено было оставаться ключевой в русско-сербских отношениях вплоть до конца XX века: должна ли Россия жертвовать своими стратегическими внешнеполитическими интересами во имя частных интересов Сербии? И должна ли Сербия поступаться своими интересами во имя интересов России? Существуют разные варианты ответов на эти вопросы.

Подводя итог, отметим, что объективно Берлинский трактат стал выражением реального соотношения сил великих европейских держав в 1878 году. Это соотношение сложилось тогда не в пользу России и балканских народов. [82]

Болгарский кризис (1885–1886)

Внешнеполитическая ситуация на Балканах после Берлинского конгресса очень изменилась. Сербия оказалась заключенной в полукольцо Австро-Венгрией. Все прежние планы и варианты освобождения и объединения сербских земель рухнули. Босния и Герцеговина были оккупированы Австро-Венгрией, которая отныне превратилась в главное препятствие на пути к цели, указанной «Начертанием». Одновременно Сербия была шокирована «предательством» России, явно оказывавшей предпочтение Болгарии. Фактически Петербург сам подтолкнул Сербию в сферу влияния Австро-Венгрии. Все это не могло не вызвать пересмотра сербской внешней политики.

В свою очередь, в Вене рассматривали Сербию как жизненно важный плацдарм для обеспечения австрийских интересов на Балканах. Посол Австро-Венгрии в Петербурге граф Г. Кальноки писал: «Если Сербия будет подчинена нашему влиянию, или еще лучше, если мы будем хозяевами в Сербии, тогда мы легко сможем обеспечить наши интересы в Боснии и Герцеговине, а также наши позиции на Нижнем Дунае и в Румынии. Только тогда наше могущество на Балканах будет покоиться на прочной основе в соответствии с жизненными интересами монархии».

Новая внешнеполитическая обстановка после Берлинского конгресса означала для Сербии вынужденный отказ от активной борьбы за создание объединенного сербского государства. Традиционная дружба с Россией была заменена политикой тесного союза с Веной.

Уже в июне 1878 года Сербия заключила соглашение с Австро-Венгрией. В обмен на поддержку сербских территориальных притязаний в Македонии сербское правительство обязывалось предоставить Австро-Венгрии право на сооружение железнодорожной магистрали Белград — Ниш [83] с ветками на Пирот и Вранье, соединенной с системой венгерских железных дорог мостом на реке Сава. Это был важный шаг на пути экономического проникновения Австро-Венгрии в Сербию, а английский посол в Белграде даже счел его первым шагом Австро-Венгрии к аннексии Сербии.

К 1880 году князь Милан Обренович, в прошлом ярый русофил, твердо решил связать судьбу страны и династии с Австрией. Фактически этот шаг стал первым крупным внешнеполитическим шагом независимого Сербского княжества.

В июне 1881 года Милан Обренович заключил тайную конвенцию с Австро-Венгрией, определившую направления внешней и внутренней политики Сербии вплоть до начала XX века. По условиям конвенции, Австро-Венгрия гарантировала сохранение династии Обреновичей. Кроме того, Австро-Венгрия признавала интересы Сербии в Македонии и право Сербии на присоединение македонских земель. В ответ Милан Обренович брал на себя обязательства «без предварительного соглашения с правительством Австро-Венгрии не вести переговоров и не заключать политических соглашений с каким бы то ни было другим государством и не предоставлять свою территорию для размещения иностранных войск, даже под видом добровольцев». Милан также официально подтверждал отказ Сербии от притязаний на Боснию и Герцеговину.

По мере того как укреплялись позиции Австро-Венгрии в Сербии, возрастало и противодействие им. Значительная часть сербских политиков считала, что Милан Обренович предает сербские национальные интересы, препятствует выполнению исторической миссии Сербии по решению главной национальной задачи: освобождению и объединению остальных частей сербского народа. Зачем нужно это объединение, ради которого требуется ценой большой крови перекроить политическую карту Балкан? Это было неизвестно даже лидеру партии радикалов [84] Николе Пашичу. «Национальная свобода всего сербского народа всегда была для меня большим идеалом, чем политическая свобода сербов в Королевстве (то есть в Сербии)», — писал он. Иными словами, неважно, как живет сербский народ, важно, чтобы все сербы жили в одном государстве, пусть даже это государство прозябает в нищете. Такое упорное желание поставить идеал над жизнью, втиснуть реальность в рамки собственных идей несет в себе огромный разрушительный потенциал — вспомним Ленина, Гитлера, других деятелей подобного рода... Собственно, Никола Пашич и его коллеги недалеко ушли от них. Когда Пашич заявляет о том, что «сербы стремятся к тому, чтобы объединить все сербские племена на основе традиций и ценностей исторического прошлого сербского народа, под водительством идеи... свободы, равенства и братства», то сразу вспоминается, что нечто подобное (только без слова «сербы») проповедовали Робеспьер, Дантон, Марат, русские декабристы, итальянские карбонарии и прочие тайные и явные поборники своеобразно понимаемого «гуманизма». И вероятно, не зря столь тесными были связи лидеров сербских националистов с Францией — страной, где идеи «свободы, равенства и братства» уже давно стали господствующими и где получали образование практически все сербские ипкмлектуалы. Что касается России, то премьер-министр Сербии Милан Пирочанац называл ее «варварской страной» и очень опасался, как бы «копыто казачьего коня не затоптало современную цивилизацию» (Шемякин, с. 264). Но в народной толще продолжали жить симпатии к России, которые возрастали по мере того, как в стране усиливалось австрийское присутствие.

В таком состоянии сербское общество подошло к новому кризису на Балканах.

Балканским народам, национально-освободительная борьба которых достигла кульминации в период Восточного кризиса 1870-х годов, из-за вмешательства великих держав не удалось довершить формирование национальных [85] независимых государств на Балканах. Одновременно Берлинский конгресс создал новые исторические условия, при которых национальный вопрос на Балканах решался только с помощью политических комбинаций и войн. Играя на местных националистических и династических устремлениях, великие державы в своих интересах разжигали вражду между народами Балкан.

В 1881 году был подписан секретный австро-германо-русский договор, направленный на достижение политического равновесия в Европе. Этот договор развязывал руки России в отношении болгарского вопроса: Австрия и Германия согласились не препятствовать воссоединению Восточной Румелии с Болгарией.

За годы, прошедшие с момента провозглашения независимости Болгарии, Россия не оставляла своих намерений превратить Софию в своего надежного и постоянного союзника на Балканах. В стране существовало мощное русофильское движение, опиравшееся на искреннюю любовь к России самых широких народных слоев. Болгарские офицеры обучались в России, русские военные советники создавали болгарскую армию. Первым командующим военно-морскими силами Болгарии и фактическим их создателем был русский адмирал З. П. Рожественский — будущий командующий 2-й Тихоокеанской эскадры, с чьим именем связан Цусимский разгром.

Но, помимо русофильской партии, в Болгарии существовали и германофильские круги, опиравшиеся прежде всего на князя Болгарии Александра Баттенберга. Положение самого князя было двусмысленным: он постоянно чувствовал себя игрушкой в руках петербургского МИДа и в попытках вести самостоятельную политику стремился опираться на австро-германскую дипломатию.

Берлинский конгресс не решил проблему единства болгарских земель. Восточная Румелия оставалась в составе Турции. Хотя на Берлинском конгрессе она объявлена автономной, Турция всеми силами старалась изолировать эту территорию, фактически урезая ее и без того скромные [86] права. Ситуация в Восточной Румелии не ускользнула от внимания великих держав: Австро-Венгрия и Англия негласно поощряли Стамбул, в то время как Россия добивалась от Турции реальной, а не на словах, автономизации Румелии.

Болгария же шла еще дальше, стремясь добиться воссоединения земель.

В сентябре 1885 года в Восточной Румелии вспыхнуло восстание, инспирированное из Софии. 8 сентября было провозглашено объединение Румелии с Болгарией. Русская дипломатия отнеслась к этому шагу двойственно: с одной стороны, это усиливало болгарского союзника, с другой — явная поспешность этого шага, а также тот факт, что Болгария решилась на него без консультаций с Россией, ставили Петербург перед лицом внезапной конфронтации со Стамбулом. Болгария явно собирались повторять сербский путь, и в Петербурге имели все основания быть недовольными своим балканским союзником.

Русско-болгарские отношения ухудшились. Россия отозвала из Болгарии своих военных советников. Турция была готова ввести свои войска в Восточную Румелию и силой восстановить статус-кво. Россия и Англия удержали» Стамбул от этого шага. Русский МИД предложил обсудить проблему Восточной Румелии на международной конференции. Франция и Англия поддержали Россию, Австро-Венгрия и Германия возражали. Пока в столицах европейских держав дипломаты искали пути для компромисса, Белград неожиданно заявил об ущемлении своих интересов.

Сербский король Милан усмотрел в акте воссоединения болгарских земель нарушение равновесия сил на Балканах. Сильная Болгария представляла угрозу великосербской экспансии в Македонии. Правящие круги Болгарии и сербские эмигрантские организации, оппозиционные королевскому правительству, строили планы создания сербско-болгарского федеративного государства. Главным условием этого замысла являлось устранение короля Милана [87] Обреновича. В Болгарии начали формироваться дружины сербских и черногорских добровольцев.

Отношения Сербии и Болгарии обострились. Заявив, что воссоединение болгарских земель означает «попрание» постановлений Берлинского конгресса, сербское правительство начало мобилизацию. Королю Милану Обреновичу, чтобы укрепить свое пошатнувшееся положение в стране, нужна была победоносная война. Поэтому, не учитывая позиции великих держав и России, не считаясь с мнением Греции и Черногории, отрицательно относившимся к планам Сербии, король Милан, сославшись в качестве повода на вымышленный пограничный инцидент, 2 ноября 1885 года объявил войну Болгарии.

Характерно, что накануне войны правительственная пропаганда распускала слухи о том, что армия мобилизуется, чтобы воевать с турками за освобождение Старой Сербии (Косова). И только когда война началась, сербские солдаты с удивлением и разочарованием узнали, что король посылает их против братьев-славян...

«То, что не могло нам присниться и в страшном сне, случилось, — писал лидер сербских радикалов Н. Пашич. — Сербо-болгарская война стала фактом. Исполнилось желание врагов славянства» [цит. по: А. Л. Шемякин. Идеология Николы Пашича. Формирование и эволюция (1868–1891). М., 1998, с. 231] .

Такой поворот дела не прибавил боевого духа сербской армии, начавшей наступление на болгарский город Видин. Накануне войны главные силы небольшой по численности болгарской армии находились в Восточной Румелии, где болгары ожидали возможного турецкого нападения. На границе с Сербией располагалось только небольшое число войск. Вдобавок, болгарская армия была ослаблена и частично дезорганизована отзывом русских военных советников. Тем не менее главные силы болгарской армии, совершив стремительный форсированный марш из Восточной Румелии, сумели вовремя сосредоточиться на направлении главного удара сербской армии. [88]

В трехдневной битве у Сливницы 5–7 ноября сербы потерпели сокрушительное поражение. Перейдя в контрнаступление, болгары заняли сербский город Пирот и 15 ноября в новом сражении нанесли еще один удар сербской армии. На помощь разбитой Сербии пришли Австро-Венгрия и Россия. Вена предъявила Болгарии ультиматум с требованием немедленно остановить наступление на Белград, в случае отказа угрожая ввести в Сербию австрийские войска. Военные действия были прекращены, и 19 февраля 1886 года в Бухаресте был подписан мирный договор, восстановивший довоенное положение.

9 августа 1885 года группа болгарских офицеров-русофилов совершила государственный переворот, низложив князя Александра Баттенберга. Через несколько дней новый переворот вернул князя Александра к власти. Болгария вступила в полосу нестабильности, в стране боролись две группировки — русофилов и германофилов. После серии переворотов и контрпереворотов власть в стране перешла к регентскому совету, и в сентябре 1886 года Народное собрание Болгарии обратилось к русскому императору Александру III с просьбой взять болгарский народ под защиту. Неудачные шаги русской дипломатии и острейшая внутриполитическая борьба в стране в итоге привели к победе германофилов. Предложенный Россией кандидат на болгарский трон — грузинский князь Мингрельский был отвергнут. В июне 1887 года князем Болгарии был избран принц Фердинанд Саксен-Кобург-Готский, офицер австрийской армии. Позиции германофильской партии в стране существенно усилились.

Болгарский кризис резко обострил борьбу великих держав за позиции в Болгарии. Бисмарк, стремившийся к сохранению австро-германо-русского союза, предлагал, чтобы Австрия и Россия заключили между собой соглашение о разделе сфер влияния на Балканах, причем России доставалась бы Болгария, а Австро-Венгрии — Сербия. Он считал, что при политическом разрешении Болгарского [89] кризиса Россия наделала столько ошибок, что теперь «чем больший простор будет у нее для действий, тем вернее выроет она себе там могилу». Но, несмотря на все усилия германской дипломатии, развязать новый узел, завязавшийся на Балканах, не удалось.

В результате Болгарского кризиса Россия утратила ряд важных политических позиций в Болгарии. Одновременно произошла перегруппировка в стане великих держав: ухудшились отношения» России с Австрией и Германией, одновременно произошло сближение России с Францией.

Воссоединение Болгарии и поражение сербской армии реанимировали «македонский вопрос». Призрак Сан-Стефанской Болгарии будоражил умы софийских политиков. Восточная Румелия вошла в состав Болгарии — следующей будет Македония!

В Белграде же смотрели на «македонский вопрос» совершенно иначе...

Провал внешней политики Милана Обреновича исчерпал доверие сербской элиты к королю, и тот вынужден был уйти с политической авансцены. Продлив срок действия тайной австро-сербской конвенции, Милан Обренович 22 февраля 1889 года отрекся от престола в пользу своего 12-летнего сына Александра и покинул страну. При малолетнем короле до его совершеннолетия был образован регентский совет. К власти пришло правительство радикалов, которое решительно взяло курс на сближение Сербии с Францией и Россией. В 1891 году король Александр и ведущие политики Сербии Н. Пашич и И. Ристич посетили Петербург. Одновременно радикалы провели ряд преобразований во внутренней политике, экономике, финансовой системе, в области народного образования и в армии.

При радикалах началась активизация сербской деятельности на подлежащих «освобождению и объединению» балканских территориях. Еще в 1886 году в Белграде было основано общество Св. Саввы, которое руководило сербской пропагандой в Македонии. Теперь эти функции целиком [90] взяло на себя правительство Сербии. Сербские консульства были открыты в Скопье, Приштине, Салониках.

Приход к власти радикалов, ориентированных на Францию и Россию, вызвал ответную реакцию со стороны сербских австрофильских кругов. В августе 1892 года правительство радикалов заменил кабинет либералов — австрофильской партии. А 1 апреля 1893 года король Александр Обренович, действуя совместно со своим отцом Миланом, ушедшим с престола, но не ушедшим из политики, распустил регентский совет и взял на себя всю власть в стране. Милан Обренович вернулся в Сербию, и Александр назначил отца главнокомандующим сербской армией.

1890-е годы для Сербии стали годами борьбы франкофилов (и соответственно русофилов) и австрофилов за власть. И за теми, и за другими явственно были видны интересы великих держав: Европа катилась к мировой войне, и закулисная борьба за сферы влияния уже шла вовсю. Партия радикалов во главе с Николой Пашичем ориентировалась на Францию и Россию. Народная партия (либералы) придерживалась проавстрийской ориентации. Либералов называли «друзьями Вены». Их активно использовала австро-германская дипломатия, которая старалась всеми силами обострить противоречия между Сербией и Болгарией и расколоть наметившийся Балканский союз. Либералы считали, что основным объектом устремлений Сербии должна являться Македония, и при этом Сербия не должна останавливаться даже перед угрозой войны с Болгарией.

В конце 1880-х годов в Сербии начали создаваться (или просто выходить на свет) тайные заговорщицкие организаций преимущественно из числа шовинистически настроенных офицеров. Заговорщики установили контакт с проживавшим во Франции Петром Карагеоргиевичем — наследным принцем династии Карагеоргиевичей, внука легендарного Карагеоргия и зятя черногорского князя Николая Негоша. [91]

В 1899 году на Милана Обреновича было совершено покушение. Экс-король остался жив, но срок, отмеренный ему судьбой, явно подходил к концу, и в январе 1901 года Милан скончался. А в ночь на 29 мая 1903 года группа офицеров-заговорщиков во главе с полковником Драгутином Димитриевичем по кличке Апис ворвалась в королевский дворец и устроила резню. Король Александр Обренович, королева Драга и несколько их приближенных были убиты.

Майский переворот 1903 года положил начало политики, в результате которой Сербия превратилась в «детонатор мировой войны», по образному выражению одного из французских политиков.

Созданное заговорщиками Временное правительство немедленно созвало скупщину, которая избрала на сербский престол Петра Карагеоргиевича. К власти пришло правительство радикалов — ярых противников Австро-Венгрии и поборников «национальной миссии» — то есть «освобождения и объединения». В стране был фактически установлен однопартийный режим радикальной партии.

«У радикалов имеется две программы, — писал в 1903 году австро-венгерский посланник в Сербии К. Думба. — Одна из них открытая, предназначенная для всех и, естественно, не полная. Другая же тайная — с ней знакомы только крайние элементы, которые и призваны реализовать планы радикальной эмиграции, разработанные после 1883 года».

Взяв за образец объединение Италии, осуществленное при активном участии тайных организаций карбонариев, правящие круги Белграда объявили Сербию «югославянским Пьемонтом» и начали создавать сеть тайных организаций в Македонии, Косово и в Боснии. Так как «национальная миссия» не могла быть осуществлена иначе, как посредством войны, внутри страны правительство радикалов взяло курс на ускоренный подъем экономики, а во внешней политике избрало тесный [92] союз с Францией и Россией. Длительная конкуренция между немецким производителем оружия Круппом и французскими военными заводами Шнейдер-Крезо на Балканах закончилась в пользу последних. Поставки французского оружия в Сербию начались практически сразу после прихода к власти династии Карагеоргиевичей и радикалов. Для его приобретения Франция предоставила Сербии кредит в размере 94,5 миллиона франков. А оружие было «вторым хлебом» для маленькой страны, вожди которой возложили на себя осуществление «национальной миссии».

Новый курс Сербии не мог не вызвать обострения ее отношений с Австро-Венгрией. С 1906 года Австро-Венгрия закрыла свою границу для сербского экспорта. В ответ Сербия запретила ввоз австрийских товаров. Началась пятилетняя (до 1911 года) австро-сербская торговая война, которая вскоре чуть-чуть не переросла в горячую...

Илинденское восстание (1903)

Русско-турецкая война 1877–1878 годов и Сан-Стефанский мирный договор, по которому Македония становилась частью независимой Болгарии, вызвали в Македонии небывалый общественный подъем: неужели ненавистному турецкому игу пришел конец? И какое же разочарование вызвали итоги Берлинского конгресса: великие державы Европы отказались предоставить свободу Македонии! По условиям Берлинского договора турецкое правительство формально обязывалось «со временем», когда-нибудь, ввести в Македонии особое административное устройство.

Разочарование и гнев, вызванные берлинскими решениями, толкнули македонцев на восстание. Несколько [93] лет в горах гремели выстрелы — македонские четники отчаянно пытались привлечь к себе внимание Европы. Но Европе было на Македонию глубоко наплевать, и к началу 1880-х годов четническая борьба была подавлена турецкими карателями.

Надо ли говорить, что никого не обязывающие решения Берлинского конгресса турецким правительством выполнены не были и никакое «особое административное устройство» в Македонии введено не было? Но вот положение Македонии после Берлинского конгресса существенно осложнилось. На карте Европы появились новые независимые государства, хоть и сильно урезанные берлинскими постановлениями. Все они имели программы «национального освобождения», и все эти программы содержали пункт о присоединении Македонии...

Болгария, опираясь на положения Сан-Стефанского договора, считала Македонию частью «Великой Болгарии», своей законной территорией, отторгнутой в результате интриг великих держав: Македония — это Западная Болгария, а македонцы — западные болгары.

Сербия видела в Македонии одну из территорий, которую в соответствии с задачами «национальной миссии» требовалось освободить и объединить в границах «Великой Сербии». В Белграде не жалели средств на создание сербской агентуры в Македонии — «колыбели сербства». В 1887 году были открыты сербские консульства в Салониках и Скопье, в 1888 году — в Битоле.

В Афинах хорошо помнили, что Македония — часть Греции еще со времен Александра Македонского, и задачи создания «Великой Греции» не позволяли уступать эту провинцию сербам и болгарам. То, что в Македонии вот уже тысячу лет живут славяне, никого не смущало: не захотят говорить по-гречески — значит не будут жить...

Но в этом споре была еще одна сторона, которая хотела иметь свой собственный голос. «Македония — для македонцев!» — был ее лозунг. И сторонники этого лозунга — Даме Груев, Христо Татарчев, Петр Попарсов, [94] Гоце Делчев — создали в 1893 году Внутреннюю македонскую революционную организацию (ВМРО) — первую партию, поставившую своей целью автономию Македонии.

Создатели ВМРО не обольщались по поводу сербских, болгарских и прочих «друзей» Македонии и ставили своей целью всеобщее вооруженное восстание македонцев против турецкого владычества. Любое вмешательство доброхотов извне грозило Македонии новым рабством.

«Спасение Македонии — во внутреннем восстании. Кто думает иначе, тот лжет себе и другим», — говорил Гоце Делчев. Устав ВМРО, принятый на съезде в Салониках, помимо подготовки восстания предусматривал борьбу против любой шовинистической пропаганды — сербской, греческой и прочей, борьбу с национальным разделением и распрями и сплочение всего народа Македонии. Устав ВМРО фактически заложил политическое будущее нации.

Неустанная подпольная деятельность ВМРО привела в итоге к тому, что к 1903 году организация имела разветвленную конспиративную сеть в Македонии и отделения в Софии, Стамбуле и Афинах. С 1900 года началась вооруженная партизанская борьба македонских повстанцев. Болгарское правительство негласно поощряло деятельность ВМРО. Также негласно македонские революционеры поощрялись русскими дипломатическими агентами на Балканах. Вместе с тем посетивший в декабре 1902 года Софию министр иностранных дел России граф Ламсдорф ясно дал понять, что Россия не позволит македонским революционным комитетам втянуть себя в вооруженную борьбу с Турцией. Вместо этого Ламсдорф предложил план создания автономной Македонии под управлением турецкого паши.

Партизанская борьба в Македонии вылилась в массовое Илинденское восстание 1903 года.

Поводом к восстанию стала резня христианского населения Салоник и Битоля, устроенная турками. 15 июля [95] главный штаб ВМРО обратился к великим державам с декларацией, в которой говорилось, что македонский народ начинает борьбу и не сложит оружия до тех пор, пока не добьется освобождения. Начало восстания было назначено на Ильин день — 20 июля.

20 июля началась беспримерная борьба македонцев с турецкими войсками. Бои шли до ноября 1903 года. Восставшим удалось освободить часть территории страны с городом Крушево.

Никто из балканских государств не выступил на помощь македонцам. Болгария не могла в одиночку воевать с Турцией и не собиралась разрывать отношения с Константинополем, зная, что Россия ее в этом не поддержит. Мнения российских дипломатов разделились: русский посол в Софии настаивал на немедленной помощи Македонии, а русский посол в Стамбуле — на суровом подавлении македонского восстания. Англия, Россия и Австро-Венгрия выступили с планом урегулирования македонской проблемы путем осуществления реформ. Турции предлагалось создать автономную македонскую область под управлением турецкой администрации, разрешить назначение в эту область русского и австрийского гражданских агентов, реорганизовать местную жандармерию и допустить присутствие на территории Македонии иностранных военных наблюдателей, провести реформу юридических учреждений, вернуть македонских беженцев и оказать им финансовую помощь. Переговоры о реформах в Македонии затянулись до начала 1904 года, когда началась русско-японская война и внимание России переключилось на восток. Болгария, оставшись без русской поддержки и опасаясь, что Австро-Венгрия, воспользовавшись случаем, введет свои войска в Северную Македонию, поспешила урегулировать свои отношения с Турцией в одностороннем порядке.

Илинденское восстание вызвало отклик во всей Европе. Славянское благотворительное общество в Петербурге выделило в помощь народу Македонии 10 тысяч рублей. [96]

Русский Красный Крест начал сбор пожертвований для нужд македонцев. Кампания в защиту Македонии развернулась во всех славянских странах, в Англии, Италии, Франции. Но никакой вооруженной помощи македонцы не получили.

Силы повстанцев, оставшихся в одиночестве, были на исходе. 2 октября 1903 года главный штаб принял решение прекратить борьбу, но в отдельных районах бои велись вплоть до начала ноября. Турецкие каратели устроили массовую резню македонцев, более 20 тысяч беженцев вынуждены были искать спасения в Болгарии, Сербии, Черногории. В южных областях Македонии банды греческих шовинистов, нанятых на Крите и в материковой Греции, развязали настоящий геноцид по отношению к македонскому населению. Весной 1904 года вся Европа была потрясена известием об уничтожении православными греками-шовинистами македонской деревни Загоричани, все население которой — православные славяне-македонцы — было вырезано со страшной жестокостью. Это преступление вызвало взрыв антигреческих настроений в Болгарии. Болгарское правительство распорядилось немедленно ликвидировать на территории все церковные приходы, подведомственные Константинопольской православной церкви.

Жертвы македонцев были огромны. Спустя полвека над Охридским озером поднялся памятник павшим в дни Илинденского восстания — стилизованное корневище огромного дуба, лишившегося всех своих ветвей...

Разгром Илинденского восстания обескровил ВМРО. Иллюзии, что македонцы в одиночку смогут добиться освобождения, рухнули. Оставалось ждать освободителей. Вот только что они принесут с собой? [97]

Боснийский кризис (1908–1909)

В начале XX века Балканы продолжали оставаться ареной ожесточенной борьбы великих держав за сферы влияния. Албания и Черногория попали в зону столкновения интересов Австро-Венгрии — «часового Германии на Балканах», по выражению Бисмарка — и Италии. Одновременно в Южной Албании продолжалась экспансия Греции, которая рассматривала эту территорию как часть будущей «Великой Греции».

Перед лицом нового фактора силы в Европе — Германии — Англия и Франция, несмотря на существовавшие между ними противоречия, вынуждены были объединиться. 8 апреля 1904 года между двумя странами был подписан договор «о сердечном согласии» — «1'Entente cordiale», который в просторечии стал именоваться Антантой — «Согласием». Так было положено начало второму военно-политическому блоку в Европе. Англо-русские отношения, на протяжении всей второй половины XIX века остававшиеся напряженными, после 1904 года начали улучшаться. Так как Россия имела дружественные связи с Францией, Англия перед лицом надвигающейся германской опасности могла попросту оказаться в изоляции. И, взвесив все «за» и «против», пошла на союз с Россией.

Европейское противостояние вступило в новую стадию. Мировую войну считали неотвратимой и шли ей навстречу. Сегодня может показаться странным, но перед 1914 годом никто из руководителей великих держав не опасался общеевропейской войны. Никто не представлял себе, каких масштабов могут достичь человеческие и материальные потери в этой войне. Политики и военные мыслили категориями игры в оловянные солдатики — «обмануть, перехитрить, опередить, маршировать туда и сюда, быстро победить, союз с тем, вражда с этим, и все будет [98] легко и прекрасно» (Д. М. Проэктор. Мировые войны и судьбы человечества. М., 1986, с. 50). В результате все ведущие страны Европы пассивно позволили вовлечь себя в водоворот событий, прежде чем с ужасом обнаружили, что случилась катастрофа и ситуация стала неуправляемой.

В июле 1908 года в Стамбуле произошла революция «младотурок». Понимая, в каком глубоком кризисе находится империя, младотурки пошли на широкие реформы, предусматривавшие предоставление равных прав всем народам и исповеданиям Османской империи. Эти лозунги привлекли боровшееся за свои права население Албании и Македонии и на время ослабили напряженность в Европейской Турции. Однако уже летом 1909 года стамбульское правительство усилило национальный гнет. Пытаясь сплотить разваливавшуюся империю на базе исламских ценностей, младотурки настойчиво разжигали религиозную вражду между мусульманами и христианами, противопоставляя их друг другу. Эта денационализаторская политика вызвала обратную реакцию — весной 1910 года началось восстание албанцев в Косово. Восстания в разных областях Албании не прекращались до 1912 года.

В результате младотурецкой революции перед великими державами вновь остро встал Восточный вопрос, вопрос о судьбе турецких владений в Европе.

В Вене решили, что появилась возможность официально присоединить к Австро-Венгрии оккупированную австрийскими войсками еще в 1878 году Боснию и Герцеговину — формально они продолжали считаться владением Турции. Такое решение прямо противоречило постановлениям Берлинского конгресса, но министр иностранных дел Австрии А. Эренталь полагал, что эта смелая инициатива наглядно продемонстрирует всей Европе, что империя достаточно сильна, чтобы проводить активную внешнюю политику, а разговоры о ее скором распаде и о ее зависимости от Германии не более, чем злонамеренные слухи. [99]

Со своим союзником — Германией — в Вене вопрос об аннексии Боснии обсуждать не стали (как оказалось, напрасно — Берлин был возмущен этим неожиданным актом). Зондаж намерений России выявил, что русский МИД в целом «готов с пониманием отнестись к действиям Австрии». Русское правительство сознавало, что пока Россия не восстановит свои вооруженные силы после проигранной русско-японской войны 1904–1905 годов, она не будет в состоянии предпринять эффективные действия в случае нарушения статус-кво на Балканах. Поэтому русская дипломатия пошла навстречу австро-венгерским притязаниям с условием компенсаций для России: за свой нейтралитет Петербург требовал от Австрии поддержать требования о пересмотре условий международных договоров о режиме черноморских проливов в пользу России: проливы должны были стать открытыми для прохода русских военных кораблей.

Эренталь и российский министр иностранных дел Извольский достигли по/этому поводу устного «джентльменского соглашения». Но Эренталь, поспешив объявить на весь мир об аннексии, фактически нарушил условия этого соглашения. Извольский негодовал — это был удар по его личному престижу. Отношения Петербурга с Веной резко ухудшились.

Аннексия Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией была расценена в Белграде как тяжелейший удар по национальным устремлениям. Правительства Сербии и Черногории выступили с совместным заявлением, в котором выражался протест против действий Австро-Венгрии. Белград захлестнула шовинистическая истерия — «национальная миссия» в опасности! Экстремисты из кругов сербской военщины требовали немедленной войны.

Только Сербская социал-демократическая партия выступила со взвешенным и спокойным заявлением: народ Боснии и Герцеговины должен сам решать свою судьбу — оставаться ли ему в составе Австро-Венгрии, или присоединиться к Сербии, или создать собственный дом — свое самостоятельное государство. [100]

Мир в Европе повис на волоске. Министр иностранных дел Сербии Милован Милованович поспешил в Париж: хотим воевать с австрияками, какие будут указания? Австро-Венгрия начала сосредоточивать свои вооруженные силы — более миллиона штыков — у границ Сербии. Германия твердо заявила о своей поддержке Австрии: аннексия должна быть признана всеми великими державами! Специально для России Берлин повторил это требование в ультимативной форме: требуем признать аннексию и ждем незамедлительного ответа. Если ответ будет отрицательный, то австро-венгерская армия немедленно нанесет удар по Сербии.

Россия, обманутая австро-венгерской дипломатией, не готовая к войне, уступила и 24 марта 1909 года признала аннексию Боснии и Герцеговины. Через семь дней то же самое сделало и сербское правительство, временно отказавшись от своих претензий на Боснию и Герцеговину.

Аннексия вызвала протест у самых широких слоев населения Боснии и Герцеговины, независимо от национальности и вероисповедания. За годы, прошедшие со дня начала австрийской оккупации, жители Боснии убедились, что австрийцы относятся к ним не как к освобожденному народу, а «как к низшей расе» — по словам британского очевидца, сэра Артура Эванса. Сербская и Мусульманская народные организации совместно опубликовали заявление против аннексии, призывая в то же время население к лояльности. Впрочем, через несколько месяцев обе организации признали аннексию и выразили желание сотрудничать с австрийским правительством.

«Боснийский кризис» резко обострил отношения России с Германией и Австро-Венгрией. Одновременно усилилось противостояние Австро-Венгрии и Сербии. Фактически этим кризисом начался период подготовки Европы к мировой войне.

Младотурецкая революция подтолкнула Болгарию на борьбу за достижение полной независимости от Турции. [101]

По условиям Берлинского конгресса, Болгария продолжала платить феодальную дань Турции, а Стамбул никогда не упускал возможности дать понять Болгарии, что не считает ее самостоятельным государством. Зная о планах Австро-Венгрии осуществить аннексию Боснии и Герцеговины, в Софии решили приурочить свои действия к этому событию. 4 октября Болгария торжественно объявила о своей независимости, а князь Болгарии Фердинанд был провозглашен царем Болгарии. В Турции это вызвало всплеск эмоций, в воздухе явно запахло войной, и только благодаря вмешательству стран Антанты мир был сохранен. Переговоры Болгарии с Турцией, начавшиеся в январе 1909 года, шли очень сложно, и ситуация то и дело повисала на волоске, грозившем вот-вот оборваться. Под давлением России и Англии 19 апреля 1909 года был подписан турецко-болгарский договор о признании независимости Болгарии.

Аннексия Боснии и Герцеговины вызвала рост численности националистических кружков и организаций, в среде которых активно действовала сербская агентура. Под ее влиянием значительная часть этих организаций стояла на экстремистских позициях. Среди боснийской молодежи были весьма популярны и идеи русских анархистов и народовольцев, Бакунина и Нечаева — (по Достоевскому — «бесов»). Террор считался важнейшим средством подготовки революции. В 1913 году была создана террористическая организация «Млада Босна» («Молодая Босния»), избравшая тактику индивидуального террора. Ее членом стал никому тогда не известный сараевский школяр Гаврило Принцип. [102]