Это была реакция на начавшийся в Европе процесс унификации культур, который «неизбежно сопровождается ростом национального самосознания». Последнее же «при дефиците культуры недихотомической солидарности может осуществляться только через групповое противопоставление, питаясь массовым социально-психологическим комплексом неполноценности, который (по законам личностной защиты) рационализируется на уровне идеологического сознания концепциями панславизма, негрютида и прочими и находит выход в агрессивных настроениях, деструктивных действиях»{8} против группы чужой культуры.

Стоит отметить, что до какого-то времени официальный Петербург не поддерживал панславистскую идею, но это не означало, что бродившая в российском обществе идея не оказывала влияния на внешнюю политику государства. Русско-турецкая война в 1877–1878 годов уже велась под лозунгом освобождения братьев-славян. Идея славянского братства захватила общество. Оно жило ею. Тысячи добровольцев — и известных, как художник-баталист [217] В. Верещагин, и безызвестных — отправлялись на помощь сербам и болгарам. Вспомним хотя бы героев Льва Толстого: на Балканы отправляется князь Вронский, в романе «Анна Каренина», солдатом-добровольцем — православный отшельник отец Сергий.

Но не только чувство крови и исторического родства звали россиян на Балканы. Трагический разрыв с обществом князя Вронского и внутренний разлад бывшего гвардейского офицера отшельника Сергия бросают их под турецкие пули. Допустим, это лишь творческий полет мысли Толстого. Но тогда почему другой русский человек, тогда еще никому неизвестный, В. С. Гаршин бросает учебу в институте и отправляется в 1877 году добровольцем на русско-турецкую войну? Ответ можно найти у самого Гаршина. Во время военных действий на Балканах он написал первый свой рассказ «Четыре дня», который можно поставить в один ряд с «Севастопольскими рассказами» выше названного классика. Произведения Гаршина о войне на Балканах помогают понять мотивацию россиян XIX века. Так, в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова» он описывает свои ощущения: «Было неотвратимое побуждение идти вперед во что бы то ни стало, и мысль о том, что нужно делать во время боя, не выразилась бы словами: нужно убить, а скорее нужно умереть». Гаршин помогает нам понять, почему русские люди XIX века готовы были идти «за тысячи верст умереть на чужих полях». Это не пробуждение «кровавых инстинктов и желание убить иноверца», а подспудное желание обрести свободу в смерти в бою за чужое счастье и свободу.

Победа России над Турцией и освобождение славян не привели к ожидаемому их объединению с русским народом, что несколько охладило чувства последователей славянского ирредентизма. Правда, не надолго. И одной из причин этого явился внутренний кризис и революция 1905 года. В начале XX века идеи славянофилов прошлого столетия возродились в неославизме. Опять речь шла о возобновлении славянских съездов и о новых попытках создания [218] союза славянских государств и народов. В российском обществе активно обсуждались внешнеполитические вопросы. В ряде статей газет «Речь», «Новое время», «Голос Москвы» и других проводилась мысль о том, что Россия в своей внешней политике должна руководствоваться прежде всего тем, что она славянская страна. Подчеркивалось, что интересы славянства должны стать приоритетом в российской дипломатии. Во имя этого предлагалось даже не затрагивать в различных переговорах важную в стратегическом плане для России проблему проливов Босфора и Дарданелл.{9} «Для России, — отмечалось в редакционной статье «Голоса Москвы», — как славянской державы единственно правильный путь политики — это создание такого положения, — при котором все славянские народы чувствовали бы, что в тяжкую минуту они встретят у нее поддержку...»{10}

Но были и скептики, так как развитие международной ситуации На Балканах продолжало расходиться со сложившимися представлениями российского общества. Вражда балканских государств и обозначившаяся их прозападная ориентация стали вызывать сомнения по поводу правильности панславистской доктрины внешней политики России. В частности, философ К. Н. Леонтьев обращал внимание на существование серьезных противоречий между славянскими народами и был против близкого сближения с ними.{11} Более того, он считал вполне возможным союз России с Турцией и даже с мусульманством вообще.

Взгляды К. Н. Леонтьева не были исключением. Так, известный политический деятель России и впоследствии министр иностранных дел Временного правительства П. Н. Милюков также высказывал сомнение в отношение возможности объединения славян. В частности, он обращал внимание на определенное несовпадение славянофильской [219] трактовки национальной идеи и реальной действительности. Он отмечал, что «все более обнаруживалась многолетняя борьба между христианскими национальностями».{12}

Для части российских элит, в том числе для П. Н. Милюкова, было очевидно, что роль России в славянском вопросе изменяется. Балканские народы в ходе балканских войн «освободились сами, без помощи России и даже вопреки ее политике» и постепенно отходят от традиционной «русской опеки». П. Н. Милюков подчеркивал, что теперь каждое «славянское государство» идет своим путем и охраняет свои интересы как находит нужным. Россия также по отношению к славянам должна руководиться собственными интересами. Воевать из-за славян Россия не должна».

Журнал «Гражданин» в ответ на целую серию просербских статей в московской и петербургской прессе призывал более сдержанно относиться к «балканским делам», а идею балканского союза оценивал как «иллюзию», и советовал правительству больше внимания уделять «задачам самовозрождения страны».{13} Прослеживается нарастание разочарования как в идеях панславизма, так и миссии России на Балканах. Газета «Русская земля» писала: «Народности, населяющие Балканы, не оправдали забот и жертв, понесенных за них Россией... России теперь впору заниматься только собой».{14}

Развитие рыночных отношений в России способствовало формированию прагматических подходов и к «славянскому вопросу». Так, «Новое время», отдавая обычную для нее дань критике внешней политики правительства, писало: «Корень зла нашей ближневосточной политики заключался всегда в том, что мы, освобождая единоверные и единоплеменные народы Балканского полуострова... не принимали никаких мер в экономической области [220] и отдавали тем самым освобожденных в зависимость к германскому капиталу».{15} В итоге газета призывала «русских фабрикантов» осваивать новые рынки на Балканах.{16} В «Новом времени» настойчиво проводилась мысль о необходимости изменить принципы формирования внешнеполитического курса, откорректировать устоявшиеся стереотипы восприятия международных отношений России. Так, газета одобряет создание Славянской торговой палаты для поддержки торговли на Балканах и подчеркивает, что «необходимо исправить ошибки внешней политики 70–80-х годов, когда все внимание было уделено «военным комбинациям», и утверждает: «Нынешняя славянская политика России должна быть основана... на началах экономики...»{17}

П. Струве, известный своими экономическими работами, признавая особую значимость для российской внешней политики исторической ориентации на Ближний Восток и Балканы, говорил о необходимости активизации экономической деятельности в этих регионах. Это, по его мнению, соответствует не только интересам развития страны, но и обеспечит наиболее эффективно культурное лидерство здесь. А значит — будет продолжать и развивать национальную традицию.{18}

Действительно, отношения между славянскими.народами с момента их прихода на Балканы, а также их всех вместе и в отдельности с автохонным населением — греками, албанцами и румынами — всегда были сложными и конфликтными. Об этом нельзя было не знать. Но российское общество старалось не замечать этот исторический факт, полностью растворяясь в национальном мифе. Чем сильнее нарастали внутренние противоречия в России и в ее отношениях с окружающим миром, тем упорнее общество [221] обращалось к национальному мифу, находя в нем спасение от тягостей и серости российской действительности. Вспомним еще раз о причине отъезда на Балканы упомянутого князя Вронского. Но если общественные круги в этом мифе находили возможность реализовать свою мечту о свободе, то правящие круги надеялись, что славянский национализм напротив отвлечет общество от этой идеи. Как отметил П. Н. Милюков в своих воспоминаниях, «неосведомленность и сомнение темного национализма распространялись на всю правящую верхушку».{19}

Идея славянского союза или государства была популярна не только в России и на Балканах, но и в Австро-Венгерской империр, в состав которой входило не меньше, если не больше славянских народов. Особенно активно вопрос о славянском единстве обсуждался в канун Первой мировой войны. В мае 1914 года один из влиятельных чешских политиков К. Крамарж опубликовал свой меморандум «Устав Славянской империи применительно к Deutsche Bundesakte». В этом документе излагается план создания Славянского Союза, в который должны войти Чехия, Польша, Болгария, Сербия, Черногория, а также Россия. Во главе Союза предполагалось поставить российского императора. Он мог бы утверждать имперскую Думу и Имперский совет — высшие общесоюзные органы перечисленных славянских стран. Но у К. Крамаржа был оппонентом другой известный политик Т. Г. Масарик, который рассматривал идею союза лишь как средство получения независимости для Чехии. В его программе упоминалась, в частности, возможность Унии независимой Чехии с будущей Великой Сербией. Причем Масарик включал в состав обоих будущих государств целый ряд территорий, что свидетельствовало о его довольно смелых планах. Если еще было можно как-то понять, что само собой разумеющимся он считал нахождение в составе Чехии Словакии и Моравии, то его планы включения в ее состав [222] западных земель Венгрии и Закарпатья, где проживало славянское население — русины и украинцы — уже напоминали экспансионистские планы соседней Германии.

Официальный Петербург всегда настороженно относился к различного рода проектам своих и зарубежных славянофилов и русофилов. Но в ходе Первой мировой войны уже рассматривались проекты создания тех или иных объединенных славянских государств. При этом в России никак не могли ни выработать собственный вариант, ни принять чужой. В частности, высказывались сомнения относительно того, смогут ли в едином государстве сосуществовать православные и католики, учитывая, что российская трактовка славянского союза все же предполагала доминирование православия в нем.

В ходе Первой мировой войны были и другие планы объединенного славянского государства. Находившийся в Лондоне Югославянский комитет поставил своею целью выделение из состава Австро-Венгрии югославянских провинций и объединение их с Сербией и Черногорией. Комитет пропагандировал идею единства южных славян и создания их общего федеративного государства. Предполагалось, что оно будет иметь демократические принципы правления при полном равенстве составляющих его национальных элементов. Этот подход противоречил взглядам сторонников воссоздания Великой Сербии, которые трактовали идею единства всех югославян как присоединение к Сербии или образование государства под ее началом. Интересны различия в подходах о будущих границах единого государства. Всеславянский комитет особо оговаривал вопрос о территориях, прилегающих к Адриатике. Сербия считала, что восточная граница государства должна иметь выход к Эгейскому морю: подразумевалось включение в югославянское государство территорий Македонии как естественной части Сербии. Комитет же исключал возможность включения в состав единого государства территорий Македонии, предполагая, что это вызовет [223] сопротивление Болгарии и Греции. В 1918 году комитет опубликовал карту Балкан, на которой Македония находилась в составе Болгарии.

Таким образом, обозначились два подхода, определяемые в общем-то различными цивилизационными характеристиками славянских народов или ориентациями их элит. Кроме того, у самих югославянеких народов не было единой точки зрения в определении своей идентификации. Первоначально существовала точка зрения, что южные славяне есть единый народ, проживающий в Хорватии, Словении, Боснии, Герцеговине, Далмации, Черногории и Болгарии, имеющий лишь различные имена. В другой трактовке речь шла о едином народе, состоящем из различных племен. Частные мнения касались единства сербов и хорватов. Их деление объявлялось искусственным, ибо они говорят на одном языке, лишь с некоторыми диалектическими особенностями.

Разногласия югославян привели к тому, что Хорватия и Словении охладели к проекту объединения с Сербией и создания общего государства с ней. В мае 1917 года в парламенте Австро-Венгрии депутаты-славяне выступили с декларацией, в которой предложили разрешить славянский вопрос в империи путем предоставления славянским народам или автономии, или же через введение федеративных принципов организации австро-венгерского государства. Примечательно, что среди этих парламентариев были и сербы.

Сербское правительство, не согласившись с таким поворотом событий, вступило в переговоры с Югославянским комитетом, которые состоялись в июле 1917 года на острове Корфу. В результате была подписана совместная декларация. В ней говорилось, что «государство сербов, хорватов и словенцев, известных под именем южные славяне или югославяне, будет свободным и независимым королевством с общей территорией и общим гражданством. Оно будет конституционной, демократической и парламентской монархией во главе с династией Карагеоргиевичей [224] «. В декларации подчеркивается равенство трех народов, наличие двух письменностей (кириллицы и латиницы), трех знамен и наименований народов. Но, подписав декларацию, сербская сторона заявила, что у нее не было другого выхода, как согласиться с таким вариантом, а в начале 1918 года — что упомянутая декларация не к чему не обязывает.

В конце Первой мировой войны стало очевидным, что распад Австро-Венгрии неизбежен. В октябре 1918 года в Загребе состоялся съезд всех югославянских народов Габсбургской империи. Затем Хорватский собор провозгласил создание независимого государства сербов, хорватов и словенцев на югославянских землях Австро-Венгрии. 1 декабря Народное вече нового государства приняло решение о присоединении его к Сербии и Черногории. Оно было признано державами как Королевство сербов, хорватов и словенцев. В него вошли и те территории Македонии, которые являлись частью Сербии по Бухарестском договору 1913 года. Безусловно, к созданию югославянского государства приложили руку европейские державы и США, сделавшие ставку на Сербию.

В Сербии объединение югославян в таком варианте было принято с большим энтузиазмом, посчитав это победой их политической линии. Но противоречия между двумя югославянскими «партиями» сохранились. Одна ориентировалась на унитарные принципы государственного устройства, другая — на федеральные. Унитаристы, являясь в основном представителями сербских элит, выдвигали лозунг «один народ, одно государство», федералисты, представлявшие югославян Австро-Венгрии, выступали за многонациональную федерацию. В то же время по существу оба течения имели националистический характер и преследовали свои цели. Объединение лишь было средством их реализации. Одни мечтали о Великой Сербии от моря до моря, другие под защитой федеративного государства предполагали лишь пройти начальный период самоутверждения. [225]

Левые социал-демократы подходили к балканскому вопросу с классовых позиций, предлагая положить в основу федеративного союза солидарность трудящихся. Они считали, что феодально-буржуазные правительства балканских государств не способны разрешить исторические противоречия, причиной которых являются сталкивающиеся экспансионистские устремления именно эксплуататорских классов феодалов и капиталистов. Следовательно, их вывод был таков: балканская федерация может оправдать возлагаемые на нее надежды только как союз демократических республик. Причем, по мнению В. И. Ленина, — лишь после победы революции в России.

Как известно, революция 1917 года в России и приход к власти большевиков не стали прологом мировой революции, в том числе и на Балканах. Но это не означало, что идея социалистической федерации умерла. Она жила в умах деятелей Коммунистического интернационала. Когда исход Второй мировой войны стал очевиден, в Москве в Кремле и Исполнительном Комитете Коминтерна стали разрабатываться модели будущего мироустройства. Они основывались, в частности, на том, что после окончания войны в ряде стран, где особенно были сильны компартии и руководимые ими партизанские движения, вполне реально создать правительства социалистической ориентации. А значит, создать и союз рабоче-крестьянских республик. Наиболее подходящим регионом для этого, как казалось авторам подобных проектов, были Балканы. Здесь действовали мощные партизанские движения и подполье, находившиеся под сильным влиянием компартий. Не маловажным было и то, что эти компартии имели своих представителей в Москве и пользовались ее опекой.

Идея единения славян присутствовала и во внешней политике СССР. Она была востребована в период Второй мировой войны. Тогда опять были созданы всеславянские комитеты и в очередной раз разрабатывался проект балканской федерации для объединения славян. В советско-болгарских, отношениях со стороны Москвы особое значение [226] уделялось культивированию идей близости и родства двух стран. В постсоветский период в России вновь возросла популярность панславистской традиции. В центре ее стоит все та же идея миссии поддержки «братского сербского народа» перед лицом экспансии западных государств. Панславистская традиция и мессианство нашли свое проявление в создании СНГ, когда был первоначально заключен Союз трех «славянских» республик, а затем и в создании союза России и Белоруссии.

Войны между славянскими государствами, их экономическое и политическое тяготение к Европе, союзы со стратегическими соперниками России (например, Болгарии с Германией в двух мировых войнах) и периодическое обострение или охлаждение отношений то с одной, то с другой балканской страной, наконец, достаточно сложные отношения с украинским государством — все должно было несколько изменить характер российской политики, сделать ее более прагматичной. Но менялись только конкретные государства, их названия и режимы, на которые делалась внешнеполитическая ставка России, а постоянным являлось извечное стремление россиян реализовать себя в своем национальном мифе.

В практической плоскости идея создания балканской федерации обсуждалась Сталиным с Г. Димитровым и И. Броз Тито в сентябре 1944 года. Именно Сталин заговорил о возможности реализации старого проекта федерации на Балканах.{20} Тогда, после революции в Болгарии и ее выхода из союза с Германией и объявлении ей войны, неизбежно вставал вопрос об участии СССР в освобождении Югославии. В октябре было заключено соглашение между правительством теперь уже болгарской республики и прокоммунистическими силами Югославии, еще находящейся под оккупацией. В этом соглашении речь шла о сотрудничестве в военных действиях против немецкой армии на [227] Балканах. Кроме того, стороны представили друг другу свои проекты создания югославско-болгарской федерации. К этому времени из-за сложной обстановки в Греции и вокруг нее пришлось отказаться от идеи всебалканской федерации и остановиться на чисто славянском варианте.{21}

Предполагалось, что федерация балканских славян будет образована в короткие сроки. Тито в своей телеграмме правительству Болгарии высказал пожелание югославской стороны о том, чтобы 1945 год стал годом ее создания. Но давние разногласия, существовавшие между руководителями компартий по частным и общим вопросам федерации, создали препятствия для реализации продекларированного сторонами своего стремления к единению. Югославы считали, что болгаро-югославское государство должно состоять из семи федеральных субъектов. Болгария должна была, по их мнению, быть одной из республик. Болгары настаивали на дуалистической федерации, опасаясь, что при югославском варианте доминировать будут югославяне. Здесь сыграли роль и давние исторические предубеждения и обиды. Оставался предметом разногласий двух сторон и македонский вопрос.

Кроме того, за тем, как развивались отношения двух балканских компартий, внимательно следила Москва. Тень Сталина зримо и незримо осеняла переговоры, где бы они не проходили, направляя в ту или иную сторону. Стоит отметить, что болгарское правительство в значительной степени было сформировано в Москве из иммигрантов-коммунистов. Как это происходило, можно догадываться. Например, после знаменитого разоблачения культа личности Сталина, когда стали открыто говорить о тех методах, которые он использовал для «перестановки кадров», среди болгарских коммунистов возникли подозрения, что взрыв самолета в 1944 году с членами ЦК болгарской компартии, поднявшегося с аэродрома в Смоленске и взявшего [228] курс на Болгарию, где уже произошла революция, дело рук Сталина. Они также считали, что Сталин не отпускал Г. Димитрова в Болгарию, держа его практически под негласным арестом. Были и подозрения, что его скоротечная смерть после прибытия в Болгарию связана с теми же «особенностями» Сталина.

В январе 1945 года в Москве состоялись консультации по созданию федерации. В них участвовал непосредственно Сталин и представители двух компартий. Причем Г. Димитров фактически представлял государство, югослав же М. Пьяде — пока только определенные политические силы Югославии. Таким образом, консультации шли при неравнозначности сторон. Кроме того, Болгария была уже республикой, а вопрос о будущем строе Югославии был еще в процесс обсуждения. Югославская компартия, опираясь на мощь партизанской армии и надеясь на поддержку Кремля, рассчитывала возглавить правительство освобожденной Югославии как республики. Но Сталин считал, что Югославия должна оставаться по-прежнему королевством, поэтому коммунистам рекомендовали сотрудничать с югославским королем и правительством в изгнании, другими политическими силами страны. Не говоря уже о том, что вопрос о будущем Болгарии и Югославии и в целом Балкан являлся еще предметом переговоров трех союзных держав СССР, США и Великобритании.

Со своей стороны, Тито и его соратники проявляли балканский характер в отношениях со всеми участниками. Они не шли на соглашение с эмигрантским правительством и руководителем сербских отрядов четников Д. Михайловичем, несмотря на нажим со стороны Великобритании. Когда же они были не согласны со Сталиным, то они косвенно давали ему об этом понять.

Все же 7 марта 1945 года, как и рекомендовала Ялтинская конференция союзников, было образовано Временное народное правительство Демократической Федеративной Югославии. Во главе правительства стал Тито. [229]

Он же занял пост министра обороны. В целом абсолютное большинство постов в правительстве было у коммунистов, что и соответствовало реальному раскладу сил в стране. Первое заявление Временного правительства вызвало неудовольствие товарища Сталина. По его мнению, изложенному в его письмах к Броз Тито и его сподвижникам, в Заявлении недостаточно отражается освободительная миссия СССР во Второй мировой войне, нет четкой позиции по вопросу сближения со славянскими странами. В письмах также высказывались упреки в том, что югославские коммунисты поддались давлению Великобритании и США. В этой связи встает вопрос: случайно ли югославы поддались давлению западных союзников и не расписали ли в красках освободительную миссию СССР. А может быть, это лишь маниакальные подозрения Сталина. Очевидно, и то, и другое Последующее поведение Иосифа и Иосипа подтверждают это.

Москва отреагировала немедленно. Было выслано приглашение Тито посетить Москву. 5 апреля 1945 года состоялся первый визит Тито как государственного лица — главы правительства Югославии. Выступая на приеме во Всеславянском комитете 13 апреля, Тито сказал, что он сделает все, чтобы между славянскими народами была не только дружба, но и постепенно были бы созданы условия для более тесного их сплочения.{22} Во время визита его участники могли заметить скрытую внутреннюю напряженность в отношении Тито к Сталину. Он, по свидетельству члена делегации одного из его близких в то время сподвижников М. Джиласа, сдерживал себя с большим трудом, когда Сталин пытался в обычной его манере подшучивать над своим собеседником.{23} Известно, что Сталин играл на давних исторических противоречиях, существовавших между Сербией и Болгарией. В личных беседах Сталин говорил Г. Димитрову, что югославы хотят поглотить Болгарию, [230] взять и греческую Македонию и даже Албанию, а также части Венгрии и Австрии.{24} И это при том, что на переговорах он говорил о значении славянской солидарности. По воспоминаниям М. Джиласа, Сталин затронул эту тему в таком контексте: при единстве и солидарности славян никто в будущем не сможет пошевелить даже пальцем.{25} В то же время болгарские военные и политические советники (а среди них могли быть и советские граждане) участвовали в гражданской войне в Греции в 1940-е годы. Во главе греческого партизанского движения стояла компартия, которая имела финансовую поддержку Москвы. Это настораживало югославское руководство. Известно, что оно не дало санкцию на проход через югославскую территорию болгарских «добровольцев» с целью помощи греческим партизанам. В 1949 году резко ухудшились отношения между Болгарией и Югославией. Случались инциденты на болгаро-югославской границе, сократился аппарат дипломатических представительств. Отношения ухудшились в связи с продолжающимся спором о национальной принадлежности славянского населения Македонии и взаимными историческими претензиями Болгарии и Сербии на эту территорию Балкан.

Проект болгаро-югославской федерации или федерации всех славянских народов так и не реализовался. Зато в пику ли югославским руководителям или подражая Советскому Союзу, в Болгарии была образована автономия мусульман в юго-восточной части страны. Была признана и македонская идентичность в Пиринском крае.

Любопытно, что Г. Димитров сам имел македонские корни. В социалистической Болгарии не любили говорить и скрывали тот факт, что мемориальная «къшта» в Пиринском крае вовсе не тот дом, где родился «великий сын болгарского народа», а реконструкция того, который находился на территории Македонии, отошедшей к Сербии. [231]

Очевидно, македонское происхождение Г. Димитрова и было причиной того, почему он неоднократно менял свое отношение к вопросу о национальности славян Македонии. Первый руководитель Народной Республики Болгарии то отрицал македонцев как самостоятельный народ, то признавал его. За что после смерти Димитрова постоянно упрекали.

Автономия болгарских мусульман просуществовала недолго, а македонцев опять переименовали в болгар. Официальная точка зрения остановилась на отрицании существования самодостаточного македонского народа как в Болгарии, так и в соседней Югославии.

Первые годы существования югославянской федерации были омрачены не только отношениями с соседней Болгарией. По инициативе Сталина Югославия и югославские коммунисты были подвергнуты остракизму со стороны практически всех просоветских режимов стран Восточной Европы и их компартий. Югославское руководство обвинили в предательстве дела социализма и сотрудничестве с империалистическими режимами Запада. Попутно начались преследования политических деятелей в восточноевропейских странах под предлогом их сотрудничества с югославскими ревизионистами. Резко ухудшились советско-югославские отношения. Покинули Москву и Белград не только послы, но и временные поверенные обеих стран.

Ухудшение советско-югославских отношений нельзя объяснить только непростыми личными отношениями Сталина и Тито. Гонениям на Югославию предшествовала активизация после окончания Второй мировой войны прямых связей между всеми компартиями, хотя раньше они осуществлялись в основном под опекой Кремля и в рамках Коминтерна. Такая самодеятельность не приветствовалась Сталиным. Например, за то, что Г. Димитров как-то высказал мысль о возможности образования федерации государств Восточной Европы, он получил «выговор» от Хозяина. Таким образом, можно предположить, что, раскручивая тему о югославском ревизионизме, Сталин [232] препятствовал такому развитию ситуации в Восточной Европе, которая могла бы привести к созданию здесь какого-либо крупного государства (например, болгаро-югославской федерации или федерации славянских народов) или союза государств, претендующего на независимую политику от СССР.

Балканы второй половины XX столетия

Первая и Вторая мировые войны принесли много бед балканским государствам. После их завершения державы победительницы, решая вопросы будущего мироустройства, попытались вновь решить и проблемы международных отношений на Балканах, снять спорные вопросы по территориям, развести враждующие государства и установить более или менее их удовлетворяющие границы. Кроме старых проблем после войн возникли и новые, которые и по сей день затрудняют нормальное развитие международных отношений во всех областях: политической, военной, экономической, гуманитарной. По-прежнему с особой настороженностью каждое балканское государство следит за действиями другого, принимаются долгосрочные дорогостоящие меры для поддержания баланса сил в регионе.

После окончания Второй мировой войны, когда Центральная Европа начала залечивать раны и восстанавливать разрушенное, на Балканах продолжали греметь выстрелы. В Греции шла гражданская война. Она началась еще в 1944 году после того, как британские войска, находившиеся на Балканах, не позволили прийти к власти греческой компартии, которая за годы Второй мировой войны не только усилила свои позиции в обществе, но обрела опыт вооруженной партизанской борьбы. Гражданская война закончилась только в конце 1940-х годов, когда на помощь [233] правым силам пришли теперь уже американцы, силой оружия подавившие партизанские отряды компартии.

Определенную роль в разгроме греческих коммунистов сыграло то, что в это же время резко ухудшились отношения между СССР и Югославией. Они настолько осложнились, что в 1947–1948 годы бывшие союзники уже больше походили на непримиримых врагов. Как уже говорилось, Белград не дал возможности Москве и Софии оказать греческим коммунистам помощь, закрыв свою границу с Грецией и Болгарией.

Приблизительно в эти же годы началась холодная война двух сверхдержав — Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. Оба государства заявили о своих претензиях на мировое лидерство. Тень холодной войны накрыла и Балканы. В ответ на создание в 1949 году США и их европейскими союзниками Североатлантического союза в 1955 году Москва вместе с восточноевропейскими государствами создает Организацию Варшавского Договора. Так, Балканы оказались разделенными между двумя военно-политическими блоками. Греция и Турция вошли в блок НАТО, а Албания, Болгария и Румыния — в ОВД. Югославия, не войдя ни в один из названных союзов, стала играть роль стратегического буфера между двумя враждебными лагерями.

Несмотря на жесткое противостояние между НАТО и ОВД и политические кризисы в странах Восточной Европы, приводившие к неоднократным обострениям международной обстановки, противоборствующие стороны смогли избежать военного конфликта. Не было конфликтов и на Балканах. Исключением можно было бы считать отношения Греции и Турции, которые, состоя даже в одной военно-политической организации НАТО и при наличии потенциальной угрозы со стороны ОВД, демонстрировали свои намерения силой оружия защищать свои интересы и ценности.

Конечно, на самом деле не только Греция и Турция готовы были взяться за оружие, фактически все балканские [234] государства находились в состоянии войны. Но она проходила не наяву, а в их национальной памяти.

Войны национальной памяти и проблема этнических «меньшинств» на Балканах

История Балкан XX века началась с войн между балканскими народами. Закончилась — политическими потрясениями, революциями и, наконец — Третьей Балканской войной между республиками бывшей Югославии. Причина этих конфликтов в значительной степени заключается в том, что представители большинства населения того или иного государства сделали этническое меньшинство ответчиком за прошлое. Как правило, власти, представляя этническое большинство населения государства, пытается ограничить этническое меньшинство в политических и экономических правах и в культурном самовыражении, оспаривают их самоидентификацию. Бывают случаи и прямого физического насилия.

Понятие национального (этнического) или религиозного «меньшинства» было неизвестно до XVII века. Появление различных религиозных течений и общин в Европе постепенно привело к необходимости юридической защиты их прав, что в конце концов нашло свое отражение в международных договорах XVII века. Впервые вопрос о положении национальных меньшинств на Балканах был поднят в договоре, подписанном в 1615 году в Житватороге между Австро-Венгерской и Оттоманской империями. В нем говорилось, что иностранцы — католики и мусульмане пользуются свободами в этом регионе.{26} Безусловно, [235] это был первый важный шаг в защиту прав меньшинств на свободу вероисповедания. В XVIII веке Россия смогла добиться от Оттоманской Порты права на покровительство и защиту православного населения этой империи, что было зафиксировано в документах Кучук-Кайнарджийского трактата. Несмотря на названные договоры реально положение христиан в Османской империи не изменилось. В какой-то степени это можно объяснить непоследовательностью европейских политиков, которые естественное чувство солидарности с единоверцами использовали и для своего вмешательства во внутренние дела Оттоманской империи, что не способствовало действительной защите прав меньшинств, а напротив, приводило к ужесточению политики в их отношении. С другой стороны, все обращения, настоятельные требования и пожелания европейских держав к Оттоманской империи провести реформы законодательства и изменить политику в отношении христианского населения не принимались ею в расчет. В этом можно было увидеть и особенности имперского мышления власти как таковой, и того, что сами мусульмане искренне считали христиан людьми «второго сорта». И все же, несмотря на отсутствие результата, важен сам факт постановки вопроса о меньшинствах в международной политике.

Парижская мирная конференция 1856 года ознаменовала начало новой эры в международных отношениях на Балканах. Под давлением великих держав султан указом от 18 февраля 1856 года объявил свободу всем христианским вероисповеданиям. Затем был заключен ряд многосторонних договоров, обеспечивавших защиту прав национальных меньшинств. Эти договоры подписывались, с одной стороны, Османской империей, на территории которой находилось национальное меньшинство, и Великими державами — с другой. Великие державы, включая и Россию, выступали гарантами этих договоров. Такая практика была распространена затем и на молодые государства на Балканах, которые выделились [236] из Оттоманской империи, но сохранили в своем составе мусульманское население.

Рассматривая проблему национального меньшинства в аспекте признанного за ним права на самоопределение, следует уделить внимание и способам его достижения. Как известно, в советской историографии национально-освободительное движение трактовалось как естественное стремление к свободе и независимости угнетенных народов колоний западных государств и Российской империи. В настоящее время подход изменился, ибо заявки на самоопределение рассматриваются как угроза целостности России. Теперь движение за национально-территориальное самоопределение стало трактоваться как сепаратистское, ведущее к нарушению целостности государства. Действительно, такая опасность существует. Причем это угрожает не только целостности государства, но и может привести к дестабилизации сложившейся системы международных отношений как в отдельном регионе, так и мирового порядка в целом.

В этой связи следует учитывать, что вопрос о национальном самоопределении имеет два аспекта. Один касается культурной самореализации и самоидентификации личности — ее естественного права быть самим собой, вести привычный образ жизни, то есть говорить на родном языке, свободно исповедовать определенную религию и т. д. Исторически это осознается первоначально через групповую этническую и религиозную консолидацию как реакцию на внешнее давление или ассимиляцию, что и нашло свое юридическое оформление в праве национального меньшинства на свое самоопределение. Но, когда в международных договорах и соглашениях речь идет о равных правах национальных и религиозных меньшинств, отдельная личность с ее правом на самореализацию неизбежно становится вторичной, ибо подчиняется иерархии межнациональных отношений. Второй аспект касается национального самоопределения как политического явления. Он отражает процесс перераспределения [237] власти между определенными элитами. Результатом этого перераспределения может быть достижение той или иной этнической группой ограниченной или полной территориальной автономии. А это, в свою очередь, приводит к тому, что в этой автономии представители большинства, или «господствующего» этноса превращаются в угнетаемое меньшинство, которое, в конце концов, также может поставить вопрос о самоопределении.

Пожалуй, наиболее болезненной проблемой на Балканах в течение всего XX века является положение мусульманского и тюркоязычного меньшинства. Это население воспринималось подавляющим большинством балканских народов (за исключением Турции) как чуждое и инородное на Балканах и как напоминание об османской деспотии и национальном угнетении. Турки и мусульмане после распада Османской империи подвергались жесточайшим гонениям, большая их часть покинула Балканы как в соответствии с международными договорами, так и из-за притеснений со стороны администрации и населения новых балканских государств. Оставшиеся продолжали подвергаться различного рода притеснениям, на что неоднократно отвечали восстаниями и волнениями вплоть до начала Второй мировой войны. С началом ее на Балканах действовала «добровольческая» горнострелковая дивизия СС Боснии и Герцеговины.

После распада Османской империи численность тюркоязычного и мусульманского населения сначала уменьшилась, но потом начала расти, что вызвало беспокойство в государствах, где оно проживает. В настоящее время компактно тюркоязычное меньшинство проживает на территории Восточной части Балкан, которая сегодня поделена между Болгарией, Грецией и Турцией. Мусульманское население включает в себя не только тюркоязычное, но и группы балканских народов, принявших в свое время ислам. Это — албанцы (большинство), болгары, греки, сербы, цыгане, черкесы и т. д. [238]

В Западной Фракии (северо-восточная Греция) насчитывается более 100 тысяч турок-мусульман, в юго-восточной Болгарии проживало, по разным сведениям, от 500 до 900 тысяч. В то же время исторические источники средних веков свидетельствуют, что население этих районов было в основном славянским. Правда, в Греции опровергают это, утверждая, что здесь преобладало греческое население. В период османского правления турки постепенно заселяли юго-восточные Балканы, происходили также исламизация и отуречивание славянского и греческого населения.

Турко-мусульманское население в Болгарии и Греции образуют самое большое национальное меньшинство. Его положение в этих и других государствах было приблизительно одинаково, о чем было сказано выше, хотя на какое-то короткое время в Болгарии турко-мусульманскому меньшинству было предоставлено право на национально-территориальную автономию и в начальных школах велось преподавание на турецком языке. В начале 1980-х годов коммунистический режим Болгарии попытался осуществить натурализацию этого населения, поскольку стал подозревать его в сепаратистских намерениях. Тогда в короткое время все турецкие и мусульманские имена в юго-восточной Болгарии были заменены на болгарские без согласия людей. В ответ начался исход тюркоязычного населения в Турцию. В Югославии мусульмане были признаны как особая этническая группа.

В настоящее время международно-политический статус мусульманских групп в балканских странах повысился. В Болгарии тюркоязычные мусульмане образовали свое движение. А их деловая активность, связи с соседней Турцией составляют значительный фактор в экономике Болгарии. То же самое можно сказать об албанских мусульманах Македонии. Поддержка Западом мусульман Боснии и Албании, а также сепаратистского движения албанских мусульман Косово в Югославии может принципиально изменить общую ситуацию на Балканах, если учесть, что [239] эти мусульманские группы еще опекаются Турцией и рядом арабских государств и исламских организаций. В любом случае можно констатировать, что балканские мусульмане уже не представляют как прежде «вещь в себе». Они, как показывает опыт Болгарии и всей бывшей Югославии, консолидируются на политическом уровне, имеют свои программы и институты выражения и защиты своих интересов. Так что перед всеми балканскими государствами стоит вопрос о признании нового статуса мусульман и установлении с ними таких отношений, которые позволили бы интегрировать их в политические и международные процессы на новом уровне. Сохранение стабильности на Балканах требует особых усилий по организации мирного и продуктивного диалога и взаимодействия религиозных конфессий, чтобы живущие рядом и практически говорящие на одном языке народы больше не убивали друг друга только потому, что принадлежали к разным религиям.

Проблема положения национальных меньшинств на Балканах тесно связана с проблемой безопасности государств. Примером является динамика греко-турецких отношений. Но прежде всего следует поставить такой вопрос: допустимо ли создание политической партии на религиозно-этнической основе?

Запрет на создание политических партий на религиозно-этнической основе в Греции и Турции обусловлен задачей безопасности государства, в этих странах разработаны механизмы, не допускающие или ограничивающие деятельность таких партий или движений. В Греции существует закон, запрещающий образование политических партий на религиозной или этнической основе. Там были предотвращены все попытки создания партии мусульман Западной Фракии. Но накануне парламентских выборов в 1989 году в качестве предвыборных объединений были зарегистрированы движение «Доверие» в округе Родопи и движение независимых мусульман «Судьба» в городе Ксанти. Они и способствовали выбору двух независимых [240] депутатов-мусульман в греческий парламент. В Турции конституция, закон о политических партиях и избирательный закон также не допускают создания политических партий и движений на этнической или религиозной основе. Турецкие граждане курдского, арабского, армянского, греческого происхождения, выходцы с Кавказа (черкесы) и другие могут принимать участие в выборах только в качестве представителя турецкой политической партии, официально зарегистрированной с правом участия в выборах. Депутаты нетурецкого происхождения не могут объединяться в отдельные парламентские фракции, они могут осуществлять в парламенте свою деятельность только в качестве представителя соответствующей турецкой политической партии. В связи с этим особое внимание заслуживает статья 14 конституции, где говорится, что ни одно из основных прав и свобод не может быть использовано в целях нарушения неделимости государства, его территории и населения.

Рассматривать положение греко-православного меньшинства в Стамбуле и турецко-мусульманского в Западной Фракии на настоящем этапе только в свете политики официальных властей в отношении этих меньшинств было бы не вполне обоснованно. На самом деле существует множество факторов, которые влияют на формирование условий жизни этих этнических общин. Поэтому, делая сравнительный анализ положения меньшинств, надо учитывать их комплекс, а не только политику правящих кругов Греции и Турции.

Исторически сложилось так, что представители греческого меньшинства в Стамбуле в основном являются преуспевающими коммерсантами, в отличие от представителей турецкого меньшинства в Западной Фракии, которые остаются крестьянами. Западная Фракия не может сравниться по уровню жизни со Стамбулом, одним из самых больших городов Турции. Соответственно и уровень образования названых меньшинств не одинаков. Стамбульские греки, столкнувшись с трудностями при получении [241] образования, обусловленными принципом взаимного ответного препятствия к самовыражению меньшинств в Греции и Турции, всегда могут продолжить свое образование в американских, английских или французских колледжах.

Даже беглого ретроспективного взгляда на проблему меньшинств в Греции и Турции, а также других странах достаточно, чтобы воспроизвести довольно неприглядную картину политики этих стран в отношении этой части населения.

Никогда раньше этнические противоречия не вызывали такую большую тревогу, как в настоящий период развития Балкан. Более того, политическая ситуация в регионе постоянно выводит на политическую арену экстремистские силы. Периодическое разжигание националистических страстей приводит к тому, что национальное меньшинство не может жить в гармонии с остальным населением, а остальное население не может терпимо относиться к меньшинству.

Конечно, нет государства на Балканах, которое без определенной доли настороженности относилось бы к тем или иным меньшинствам. Но если государство, призванное относиться лояльно ко всем своим гражданам, рассматривает какое-то меньшинство как абсолютное зло, которое должно быть устранено оперативным путем, внутренний конфликт неизбежен. В таких условиях легко могут разгореться радикальные националистические и сепаратистские настроения. Более того, они могут вызвать обострение отношений двух соседних государств или перерасти в международный конфликт, так как меньшинство вполне может ориентироваться в достижении своих целей на помощь соседнего этнически родственного государства, с которым связано религиозными или культурными традициями. Неоднократно проблема национального меньшинства становилась причиной ухудшения международных отношений. Это происходило: между Грецией и Турцией, Албанией и Югославией, Албанией и Грецией, Болгарией и Турцией. [242]

В свою очередь, ухудшение отношений между балканскими государствами отрицательно сказывается на положении национальных меньшинств. Так, для греко-турецких отношений второй половины XX века характерно, что все случаи их обострения непосредственно отражались на жизни греческого меньшинства в Турции. Например, увеличивалось число провокаций и угроз в адрес греческого населения, а также количество вооруженных нападений и убийств представителей этого меньшинства. Так было в 1955, 1964, 1974 годах. Во время греко-турецкого кризиса 1974 года на островах Имброс и Тенедос греческое меньшинство подверглось грабежам и насилию. В это же время в Греции в Западной Фракии можно было увидеть сгоревшие мечети, угрожающие надписи на стенах домов мусульман, представители мусульманских общин также нередко подвергались насилию.

В значительной степени взаимная психологическая нетерпимость создает проблему национального меньшинства и является одной из причин возникновения конфликта. Сложная история Балкан, оставившая в памяти их народов не одну зарубку, сформировала противоречивую систему взаимовосприятий, стереотипов представлений друг о друге.

Пожалуй, общим для большинства балканских народов была память об османском прошлом и негативное восприятие Турции как наследницы Оттоманской империи. В этом они абсолютно солидарны. Конечно, актуализация памяти происходит у каждого народа по своему. Для Греции это связано с территориальным спором и соперничеством с Турцией в Эгейском море, а также военной поддержкой Анкарой де-факто раздела Кипра. В Болгарии так же есть те, кто считают, что территории Западной Фракии могли бы принадлежать болгарскому государству. В период вхождения Болгарии в Организацию Варшавского Договора Турция рассматривалась как основной ее вероятный противник. [243]

Отношение балканских государств к Турции определяется не только их претензиями на ее территорию и озабоченностью по поводу своей безопасности. В своих негативных стереотипах по отношению к туркам балканские народы самоутверждаются, выстраивая удобную для себя иерархию оценок: «мы лучше, чем они». Так, Турция и турки воспринимаются как олицетворение азиатчины, восточного деспотизма и коварности, верный союзник Запада, сателлит США.{27} В негативном отношении к Турции есть и скрываемое чувство если не зависти, то неудовольствия тем, что Америка так опекает эту азиатскую страну, не имеющую права называться европейской. Соответственно Турция воспринимается как враг. В настоящее время обращается особое внимание на различного рода радикальные высказывания турецких политических и общественных деятелей, которые истолковываются однозначно как стремление Анкары к реваншу, воссозданию Османской империи или реализации идей пантюркизма и панисламизма.

Другой страной, традиционно воспринимаемой негативно рядом балканских государств, является Греция. Это связано с византийским периодом истории балканских народов, когда могущественная империя решала их судьбы по собственному усмотрению. В греческой ретроспективе соседние балканские народы видят потенциальную угрозу их целостности и безопасности. И если на государственном уровне вопрос о границах не поднимается, то в общественных кругах Албании и Болгарии оспаривается принадлежность ряда северных районов Греции и идентификация его населения. Турция же претендует на острова в Эгейском море, находящиеся в непосредственной близости от ее западного побережья, принадлежащие Греции. В памяти турок осталась и последняя греко-турецкая война, [244] когда ослабленная в ходе Первой мировой войны Турция подверглась агрессии со стороны соседнего государства.

Естественно, что у Турции и Греции есть свои восприятия. Традиционно говорится о «славянской угрозе», попытках некоторых соседних государств расширить свои границы «от моря до моря», ассимилировать соответственно турецкое и греческое население. Анкарой и Афинами высказывается озабоченность и по поводу положения мусульманского населения и греческой церкви.

Далее в иерархии «врагов» и «угроз» на Балканах после Турции и Греции следует Сербия. Когда-то сильное средневековое государство Великая Сербия доставила массу проблем всем балканским народам. В новое время, когда устанавливались границы независимых балканских государств, у Сербии возник спор сразу со всеми ее соседями. Причем они видели в Сербии агрессора, стремящегося создать империю от Адриатики до Эгейского моря. После Второй мировой войны Югославия, несмотря на свой федеративный строй и многонациональный состав, продолжает отождествляться с Сербией, которой и приписывали создание этого мощного государства на Балканах. Греция к тому же видела в ней еще и «коммунистическую угрозу». Негативное восприятие Сербии во многом способствовало тому, что скоротечный распад югославской федерации прошел при молчаливом согласии соседей. Только позднее опасность расползания войны на все Балканы, вмешательство США и НАТО в балканские дела изменили отношение к Сербии. С сочувствием к ней стали относиться в Греции, в меньшей мере в Болгарии и Румынии. Сербия видится общественностью или ее частью жертвой сепаратистов, поддержанных Западом и Турцией. Особую лояльность проявляет теперь Греция, ибо македонский вопрос в ее отношениях с Сербией был исчерпан после возникновения независимой Македонии. Теперь греческое общественное мнение рассматривает Сербию как жертву экспансии Запада и католической [245] церкви и ислама, а также видит в ней потенциального союзником в решении тех или иных вопросов своей безопасности, в частности как сдерживающий фактор в отношении Турции.

Болгарское общество с большим предубеждением относится к сербам, что проистекает из исторического соперничества этих двух славянских государств. Только один раз они были союзниками — в 1912 году, когда в Первой Балканской войне все государства этого региона воевали против Турции. До того и после Болгария и Сербия всегда были по разные стороны фронтов, в том числе во время Первой и Второй мировых войн. Интересно отметить, что одновременно Россия ни разу не поддерживала оба славянских государства. После Второй мировой войны Болгарии, как члену организации Варшавского договора, отводилась значительная роль как в сдерживании натовской Турции и Греции, так и титовской Югославии. После падения коммунистического режима Болгария изменила свою геополитическую ориентацию и стремилась войти в НАТО. А до этого она поддержала операцию НАТО против Югославии и заявила о возможности размещения военных баз этого военно-политического союза на своей территории. Так ее исторические антисербские представления соединились с новыми амбициями.

Взаимовосприятия балканских народов не всегда были связаны с международными отношениями. Часто актуализация негативных стереотипов имела чисто внутренние причины. В частности, наряду со стереотипами отражения внешнего мира существуют аутостереотипы (то есть устойчивое представление о своем коллективном Я), выраженные в соответствующих национальных идеях и мифах, воздействующих на характер отношений того или иного народа с внешним миром и определяющих иерархию этих отношений.

Великое прошлое античной Греции и средневековой Византии, их бесспорно определяющий вклад в развитие культуры европейских и балканских народов питают амбиции [246] современной греческой элиты, которая считает свою страну колыбелью западной цивилизации и лидером на Балканах.

Другим культурным полюсом национальных амбиций на Балканах является Румыния. Для румын значимо, что они являются автохтонным (как и греки) народом — потомками древних даков. Эта нация претендует в какой-то степени на римское наследие и гордится тем, что название государства и язык имеют римские корни, что, по ее мнению, дает основание считать себя частью западного мира, на культурное развитие которой отрицательно сказались длительное пребывание под гнетом Османской империи и соседство с Российской империей и Советским Союзом.

Бытующее в России представление о Болгарии и болгарах как братской славянской стране не полностью совпадает с представлениями болгар о себе. Их самовосприятие абсорбирует из исторического прошлого все то, что позволяет выделить себя из внешней среды, а не отождествлять себя с ней. Болгары гордятся тем, что их легендарные сонародцы Кирилл и Мефодий создали славянскую письменность. Но славянские корни являются не единственным ориентиром в болгарском сознании. Официально болгарская государственность началась с прихода болгар из степей Северного Крыма на Балканы их тюркских предков. Тюркофильство культивировалось в 30-х, а затем в начале 80-х годах XX столетия. Третьей составляющей основой болгарской культуры считается автохтонный фракийский элемент.{28} Последнее особенно важно для болгарского самолюбия и его соперничества с греками и румынами: находящиеся на территории Болгарии археологические памятники, идентичные культуре Великой Трои, дают им основание претендовать даже на ее наследство.{29} [247]

Болгарский аутостереотип также основан на ценностной интерпретации своего прошлого как истории, того, что нация не смогла реализоваться полностью в силу внешних причин. Прежде всего упоминается тяжелое наследие 500-летнего османского ига, которое не только отрицательно сказалось на культурном развитии нации, но и существенно снизило его демографический потенциал. Некоторые болгарские элиты считали в прошлом и считают в настоящее время, что одной из причин национального застоя является однобокая пророссийская ориентация Болгарии и навязанная ей Москвой коммунистическая модель развития.

Сербское национальное сознание определяет свою нацию не только как абсолютно славянскую по корням, но и как сумевшую сохранить свою чистоту, несмотря на все исторические перипетии. Это и центральное положение в мире южных славян позволяет Сербии заявить о своем праве на югославянское лидерство и считать себя оплотом борьбы с как с восточной, так и западной экспансией. Оба эти народа явно не удовлетворены своим положением на Балканах.

Но другие народы — македонцы и черногорцы — оспаривают у сербов право на славянскую чистоту. Македонцы определяют себя как центр всеславянского сопротивления и подчеркивают, что в последней войне они освободились абсолютно самостоятельно от фашистских захватчиков и ни один союзный солдат не участвовал в этом.

В соперничающем пространстве национальных греческих и славянских амбиций практически не остается места на Баканах албанскому национальному самосознанию. Единственной опорой его является бесспорная автохтонность и образ «народа жертвы», в течение веков подвергающегося экспансии более сильных государств, но все же выжившего.

Турция всем своим интересом к балканским событиям и подчеркнутой озабоченностью судьбами мусульман и тюркоязычного населения полуострова показывает, что [248] она не собирается отказываться от своего прошлого. Напротив, она претендует и на античное наследство, на определенный вклад османской культуры в развитие Балкан. Кроме того, в Турции считают, что, потеряв значительную часть территории Османской империи, страна не смогла за сравнительно короткий срок продвинуться в своем развитии и стать в один ряд с европейскими народами. И только предвзятость и проволочки европейской бюрократии и интриги Афин мешают занять ей достойное место в европейском сообществе.

Если же говорить о самовосприятиях хорватов и словенцев, то они взяли курс на интеграцию своего прошлого, настоящего и будущего в европейскую культуру и старательно дистанцируются от балканской и югославской истории, считая этот период лишь драматическим курьезом. В свою очередь, австро-венгерский период рассматривается как более близкий их идентичности. В подтверждение этого обращается внимание на католический элемент их национальной культуры, латинскую письменность и т. д., то есть все то, что позволяет их отнести к среднеевропейскому типу государства.

Дополнительные проблемы в межэтнические отношения вносит вопрос об идентификации национальных меньшинств. Этот вопрос весьма сложен, ибо идентификация и самоидентификация ряда этнических групп — помаков, чаков, боснийских мусульман, македонцев-славян и др. — противоречива и неоднозначна.

Не утихают споры об этнических корнях балканских мусульман, говорящих на турецком языке или на языке одного из балканских народов. Каждое государство, где проживают мусульмане, считает их частью титульной нации, в прошлом подвергнутой насильственной исламизации. В какой-то степени так оно и было. Хотя нельзя отрицать факта, что все же часть турок не покинула Балканы после крушения Османской империи и Балканских войн. Не говоря уже о том, что среди общей массы тюркоязычных народов затерялись где-то потомки половцев и татар. [249]

В восточной части Балкан проживает особая этническая группа помаков. В религиозном отношении они — мусульмане, которые говорят на болгарском языке. Идентификация этой группы населения оспаривается Болгарией, Грецией и Турцией. В Болгарии считают это население исламизированными болгарами. В Греции — потомками эллинистических македонцев, которые первоначально были ассимилированы славянами, а затем турками. Турецкая сторона считает это население однозначно турками. Сами же помаки не считают себя ни греками, ни турками. Язык помаков близок к болгарскому (является его диалектом). Но несмотря на это для них продолжает оставаться значимой их принадлежность к исламской культуре. И в этом плане они дистанцируются от болгар. Также оспаривается в Албании и Греции идентичность чамов, проживающих на Северо-западе Греции. В Албании их считают албанцами, а в Греции — греками.

Вопрос идентификации ряда этнических групп на Балканах не так сложен с научной точки зрения, как политизирован. Какие бы исторические корни не имела та или иная этническая группа, важнее ее собственная самоидентификация и возможность ее сохранения и реализации в конкретном государстве. Последнее же весьма затруднительно, так как практически все государства Балкан проводили или проводят активную или пассивную ассимиляторскую политику по отношению к национальным меньшинствам. Например, не разрешается говорить и печататься на родном языке, не открываются или закрываются школы для меньшинств. Национальная история, преподаваемая в школах и вузах, замалчивает или интерпретирует соответствующим образом факты проживания на территории государства предков национальных меньшинств и т. д. Например, в Румынии и Греции игнорируется факт проживания на этой территории славян. Более того, их выселяли из приграничных территорий, соседствующих с Болгарией и Сербией. [250]

Процесс самоидентификации и консолидации балканских обществ еще продолжается. Вековой срок слишком мал, чтобы эти государства сформировались как гражданские нации. Да и бесконечная череда войн, конфликтов и интриги великих держав этому мешали. Кроме того, всем балканским государствам присущи в той или иной мере черты традиционного общества, имеющего, в частности, склонность к изоляционизму, а значит, преодолению внутренних противоречий через актуализацию образа внешнего врага.

К сожалению, следует констатировать, что проблему национальных меньшинств на Балканах полностью решить ни международное право, ни практика международных отношений оказались не в состоянии. Это являлось одной из причин всех войн на Балканах, а также Первой мировой войны. Не дала ответы на многие болезненные исторические и этнографических вопросы и наука. А потребность в разработке единой целостной концепции, соответствующей общему процессу гуманизации в Европе и охватывающей все аспекты — этнические, культурные, вопросы эмиграции, межгосударственные проблемы и т. д. — очень велика.

Территориальный вопрос на Балканах

Проблема национального меньшинства на Балканах тесно связана с вопросом о территориальных границах балканских государств. Последние являются не только пространством власти тех или иных балканских элит и режимов, но и отождествляются народами с определенными опасностями и несправедливым к ним отношением в прошлом и настоящем. Иначе говоря, — являются важнейшей системой самоидентификации и фактором их этнической мобилизации. Острота территориального вопроса определяется еще и тем, какие государства и народы он затрагивает, [251] чью этническую память возбуждает. Государственные границы на Балканах перекраивались неоднократно, так же, как неоднократно менялся состав населения тех или иных районов. В связи с этим возникло много спорных территориальных вопросов. Кроме того, границы проводились еще и с учетом интересов великих держав, которые видели в том или ином балканском государстве или своего союзника или союзника своего противника. Иначе говоря, на Балканах нет ни одной государственной границы, которую два соседних государства могли бы считать справедливой. Скорее всего, все границы являются или компромиссом сторон, или результатом отсутствия выбора у одной из них.

Следует выделить три района Балкан, с которыми связаны взаимные территориальные претензии и споры, в конечном итоге приводившие или к войнам, или к конфликтам. Это — Западная Фракия, Македония и Косово. Все эти территории имеют важное геополитическое значение, одновременно представляя собой зону контакта народов и культур. Здесь пересекаются интересы великих держав и балканских государств. И здесь, где проживает смешанное в этническом плане население, сталкиваются ценности балканских народов и мировых цивилизаций.

Территории Западной Фракии и острова Эгейского моря стали камнем преткновения как в ввиду их геополитической значимости, так и из-за того, что в разное время здесь преобладало славянское, греческое и турецкой население. Спор этот, в общем-то, так и не закончился. Во всяком случае, если не за столом официальных переговоров, то в умах ученых историков и политиков, в чувствах и переживаниях национальной интеллигенции он продолжается.

В момент государственно-территориального размежевания Турции с Болгарией и Грецией в начале XX столетия было крайне сложно определиться с будущей принадлежностью территорий Западной Фракии, ибо население этого района Балкан представляло собой конгломерат народов различных национальностей и религий, история появления которых уходила корнями в далекое прошлое. [252]

Так как в основу создания государств на Балканах были положены этнический принцип и принцип их исторической преемственности, процедура демаркации границ столкнулась с большими трудностями. Прежде всего необходимо было определить национальный состав населения, но до 1912 года точных статистических данных об этом не собиралось — турецкие переписи фиксировали лишь религиозную принадлежность населения. Поэтому в 1919 году французская военная администрация провела свои исследования, чтобы определить национальную принадлежность групп населения, проживающих в Западной Фракии. По французским данным выходило, что население на оккупированной территории Западной Фракии насчитывало 219 723 человека. Из них: 77 276 турок, 101 776 болгар, 81 457 христиан и 29 309 мусульман, 32 553 грека, 3066 евреев, 3369 армян и более 2000 жителей других национальностей.{30} Согласно исследованию болгарских специалистов по Западной Фракии П. Милетича, Ст. Н. Шишкова и Т. Карайовова, до начала первой Балканской войны здесь жили: 120 тысяч турок, 180 тысяч болгар, из которых 100 тысяч христиан и 80 тысяч мусульман, около 63 тысяч греков. В 1914 году болгарские власти подготовили подробные статистические данные о Западной Фракии: всего — 351 221 человек, из них 170 285 турок, 149 503 болгарина, 86 363 христианина и 63 167 мусульман, 32 319 греков, 1763 еврея и 3319 жителей других национальностей.{31} Некоторые турецкие исследователи территориальных проблем Западной Фракии считают, что накануне Лозаннской мирной конференции в этой области жили 129 120 турок, которые владели 84% земли, 33 910 греков, владевших 5% земли и 26 226 болгар, владевших 10% земли.{32} [253]

Расхождение в цифрах и такой, вплоть до единицы, скрупулезный подсчет населения свидетельствуют, что вопрос о принадлежности территории решался далеко не просто. Не говоря уже о том, что численность населения и его соотношение по национальным группам менялись в зависимости от военно-политической обстановки в регионе и его отдельных районах. Так, после отхода Западной Фракии к Греции начинается выселение (или принуждение к нему) болгар и турок. В этот период Греция стремится изменить демографический состав в свою пользу. Александр Люцканов, представитель болгарского правительства в арбитражном суде в Лондоне, сообщает в своем письме, адресованном мировому сообществу, что только в мае 1920 года, когда из Западной Фракии уходили французские оккупационные войска, в Болгарию и Турцию переселились 35 000 человек. А. Люцканов также отмечает, что «положение в мае 1920 года уже с трудом могло контролироваться. Бегством болгар и турок воспользовались греческие и армянские спекулянты, которые покупали у беженцев дома и домашний скот за бесценок», а «греческие вооруженные банды нападали на караваны беженцев и грабили их, устраивали вооруженные налеты на болгарские и турецкие поселения».{33} Так возникли встречные потоки беженцев и переселенцев, которые крайне запутали этнодемографическую ситуацию Балкан.

Собственно говоря, никто из держав-победительниц в Первой мировой войне не захотел считаться со статистическими данными и сделать политические выводы в связи с действиями Афин, очевидно, жаждавших восстановления «исторической справедливости». На Лозаннской мирной конференции 1923 года турецкая сторона внесла предложение о проведении референдума в Западной Фракии по вопросу о самоопределении области. Великие силы категорически отвергли это предложение. [254]

Тот факт, что территории Западной Фракии по решению Антанты отошли к Греции, не означал, что с этим согласились Болгария и Турция. И если на официальном уровне проблема спорных территорий Восточных Балкан как международная была закрыта, то в памяти народов и политиков война за эти земли продолжалась. Жертвами этой войны стали национальные меньшинства, о чем говорилось выше.

По другому сценарию продолжался спор между Грецией и Турцией по поводу принадлежности целого ряда островов в Эгейском море. Здесь переплелись проблемы безопасности и экономические интересы, сочувствие и солидарность по отношению к греческому или турецкому населению островов, болезненные воспоминания о прошлом. Поводом для ухудшения отношений могло быть и то, что турки, по мнению греческой стороны, не достаточно уважительно или бережно относятся к памятникам античной культуры и распродают их в зарубежные коллекции.

С тех пор как Греция провозгласила свою независимость, в повестку дня греко-турецких отношений непрерывно ставился вопрос о разделении морских пространств Эгейского моря. Согласно Лондонскому протоколу от 3 февраля 1830 года, подписанному Францией, Великобританией и Россией, с одной стороны, и Оттоманской империей — с другой, острова, расположенные в восточной части Эгейского моря, принадлежат Греции.

В конце XIX — начале XX века Турция теряет одну за другой свои провинции, а вместе с ними и контроль над Эгейскими островами. Во время первой Балканской войны Греция оккупирует множество островов в северо-восточной и центральной части Эгейского моря. Первая попытка узаконить это положение выразилась в подписании Лондонского договора 1913 года, согласно которому Турция уступала остров Крит, а вопрос о других турецких островах в Эгейском море передавался на рассмотрение великих держав. Афинский мирный договор 1914 года, предотвративший [255] едва не возникшую войну между Грецией и Турцией из-за Эгейских островов, подтвердил статью 5 Лондонского договора 1913 года, по которой вопрос о принадлежности спорных островов передавался на рассмотрение великих держав. Поражение Турции в Первой мировой войне и ее тяжелое экономическое, политическое и военное положение были использованы державами Антанты для окончательного раздела бывшей Оттоманской империи.

Согласно Севрскому мирному договору 1920 года, Восточная Фракия с Эдирне (Адрианополем), европейский берег Дарданелл и весь Галлипольский полуостров, а также Измир (Смирна) отходили к Греции. Успехи турецких национально-освободительных сил в борьбе с англо-греческой интервенцией и упрочение международного положения Турции вынудили ряд держав Антанты согласиться на пересмотр договора. Вопрос о разделении островов и морского пространства Эгейского моря частично был решен Лозаннским мирным договором 1923 года.

Греции в настоящее время принадлежат около 2500 островов, а под суверенитетом Турции находятся около шестидесяти островов, расположенных в шести милях от Анатолийского берега. Такое распределение островов Эгейского моря является одной из причин греко-турецкого конфликта, в котором можно выделить четыре основных предмета спора: морское пространство; континентальный шельф; воздушное пространство; юридический статус островов.

Напряженный характер греко-турецких отношений обострил вопрос о демилитаризации восточных островов Эгейского моря и в соответствии с Лозаннским договором 1923 года эти острова были демилитаризованы. В статье 13 этого договора говорится, что «в видах обеспечения сохранения мира, Эллинское правительство обязуется соблюдать следующие меры на островах Митилена, Хиос, Самос и Никерия: [256]

1. Никакие морские базы и никакие укрепления не будут устраиваться на названных островах.

2. Греческой военной авиации будет воспрещено летать над территорией Анатолийского побережья, а турецкое правительство воспретит своей военной авиации летать над названными островами.

3. Эллинские военные силы на названных островах будут ограничены призванным для военной службы нормальным контингентом, который может обучаться на месте, а также численным составом жандармерии и полиции, пропорциональным численному составу жандармерии и полиции, существующему на всей в целом эллинской территории».

На основании статьи 12 принцип демилитаризации распространяется на все греческие острова — Лемнос, Самофракия, Митилена, Хиос, Самос и Никерия. В соответствии со статьями 4 и 6, касающимися проливов, устанавливается демилитаризованный статус островов, расположенных у входа в Дарданеллы. После Второй мировой войны юго-восточные острова Эгейского моря — Додеканезские, в силу Парижского договора 1947 года отошли к Греции, и для них был установлен режим демилитаризации. Однако в начале 1960-х годов Греция постепенно приступила к ремилитаризации своих восточных островов. Турция с беспокойством следила за нарушениями международных договоров. Только за период 1970–1980 годов турецкая сторона направила более пятидесяти нот протеста по этому поводу, обеспокоенная безопасностью своих восточных границ. Первоначально греческая сторона отрицала тот факт, что проводится милитаризация. С середины 1970-х годов Греция заявила, что она имеет право укреплять в военном отношении свою восточную границу, поскольку обстоятельства, при которых были подписаны Лозаннский и Парижский договоры, изменились коренным образом. По мнению Афин, существует несколько причин, которые не позволяют Греции соблюдать эти договоры. [257]

Во-первых, тот факт, что со времен Анкарского договора 1930 года двусторонние отношения претерпели большую эволюцию и отсутствуют обстоятельства, которые в то время требовали демилитаризации островов.

Во-вторых, ремилитаризация зоны проливов по Конвенции 1936 года, подписанной в Монтре, отменяет статьи Лозаннской конвенции 1923 года, предусматривающие демилитаризацию островов в восточной части Эгейского моря.

В целом же Греция считает, что находится под постоянной и усиливающейся угрозой со стороны Турции, которая стремится отобрать у нее некоторые острова. Исходя из этого, Греция имеет суверенное право на самооборону. Она должна укрепить свою восточную границу, чтобы защищаться от турецких притязаний. В Афинах болезненно внимательно наблюдают за тем, что происходит в Турции, и отмечают малейшие нюансы ее внутренней и внешней политики.

Например, греческая сторона считает, что ремилитаризация Турцией своих островов Имброс и Тенедос дает право Греции в качестве ответной меры приступить к милитаризации островов Лемнос и Самофракии, расположенных у Дарданелл.

В свою очередь, турецкая сторона обвиняет Афины в нарушении международных договоров. При этом турецкие юристы отмечают, что существует большая разница между тем, почему произошла ремилитаризация зоны проливов и почему это делает греческое правительство. Ремилитаризация зоны проливов явилась следствием многостороннего международного договора, в то время как для ремилитаризации греческих островов существуют причины политического и военно-стратегического характера, но она не обоснована с юридической точки зрения. Что касается островов Имброс и Тенедос, то надо отметить, что они расположены гораздо ближе к проливу, и поэтому в преамбуле Конвенции 1936 года говорится об их ремилитаризации. Государства, подписавшие эту конвенцию, руководствовались [258] положением, что в случае участия Турции в войне ей представляется право разрешать или запрещать проход через проливы, а если Турция не участвует в войне, проливы должны быть закрыты для прохода военных судов любой воюющей державы. Турецкое правительство получило право ввести такое положение и в том случае, если оно решит, что Турция находится под непосредственной угрозой войны. Следовательно, в целях обеспечения национальной безопасности Турция получила в 1936 году право ремилитаризировать зону проливов и двух островов. Итак, Конвенция 1936 года отменяет режим, установленный Лозаннской конвенцией 1923 года, только в отношении островов Имброс и Тенедос. Все положения, в том числе статья 4/3 и статья 6 Лозаннской конвенции относительно греческих островов Лемнос и Самофракии, которые не входят в противоречие с Конвенцией 1936 года, будут действовать.

Турецкая сторона категорически не согласна с греческими утверждениями о том, что с милитаризацией турецких островов нарушилось военное равновесие в регионе. Наоборот, считает она, это способствует политической стабильности.

Такая пикировка между членами одной военно-политической организации, отличающейся высокой степенью солидарности, могла бы удивить, если бы речь не шла о балканских странах. Причем и Анкара, и Афины стремились использовать эту организацию с целью получения односторонних преимуществ и давления на соседа. Это создавало не только дополнительные проблемы для натовского руководства, но и являлось одной из причин периодического обострения греко-турецких отношений. Так, например, было в 1974 году, когда Греция вышла из военной организации Североатлантического союза в знак протеста против позиции, занятой им во время военной интервенции Турции на Кипре. В 1983 году Греция предоставила остров Лемнос в распоряжение НАТО. Турецкая сторона сразу отрицательно отреагировала на это предложение. [259] Анкара увидела в этом попытку Афин продолжить милитаризацию острова и узаконить это положение вопреки статьи 4 Лозаннской конвенции 1923 года. В 1984 году история вновь повторилась. Турция опять выступила против, заявив при этом, что будет бойкотировать работу Комитета по планам обороны НАТО. Инициатива Брюсселя провести модернизацию военных объектов на острове была заблокирована Анкарой. В свою очередь, Греция использовала свое право вето в отношении применения турецких вооруженных сил в рамках НАТО.

Фракия и Эгейское море являются районами острого и длительного противостояния различных социально-политических сил, связанного с многочисленными территориальными спорами и взаимными претензиями, подогреваемыми неудовлетворенными политическими амбициями. Это обстоятельство используется различными силами для провоцирования здесь кризисных ситуаций. Периодически в треугольнике Греция — Турция — Кипр возникают военно-политические конфликты, которые потрясают систему региональных отношений, а также угрожают всеобщему миру.

Другой территорией, принадлежность которой оспаривают также три государства, является Македония. Это историко-географическая область Балкан, расположенная на сопряжении границ современных Болгарии, Греции и Сербии. Население Македонии полиэтнично. Наиболее многочисленными группами являются греки, славяне-македонцы и албанцы. Есть также турки, влахи, цыгане и др. Смешанный состав населения и принадлежность их в разное время к трем соседним государствам давали последним повод претендовать на эти территории в той или иной их части. Не углубляясь особенно в древнюю историю Балкан, необходимо констатировать, что первоначально Македония являлась частью империи Александра Македонского, которую можно назвать одним из государств, предшественников Греции. Причем именно с этим государством греки связывают пик своего исторического [260] величия. Позже в первые века прошлого тысячелетия Македонию, входившую тогда в состав Византийской империи, заселяли славянские племена. Но в тот период еще не возникло каких-либо устойчивых социально-политических образований, которые могли бы быть однозначно названы предшественниками современных славянских народов, а тем более государств. Хотя те славяне, которые называют себя македонцами, отмечают, что македонский царь Самуил (976–1014) объединил под своею властью большую частью Сербии, Болгарии, Эпира и Албании.{34}

Так или иначе, но процесс самоидентификации славянского населения шел медленно непротиворечиво, так как был затруднен тем, что территории Македонии постоянно переходили от одного феодального правителя к другому. Язык и культура славянского населения Македонии хотя и имеют определенные особенности, но близки всем славянским соседям. В этой связи были бы интересны рассуждения одного из деятелей македонского национального движения начала XX столетия и автора первого македонско-русского словаря и краткой грамматики македонского языка Дмитрия Чуповского. Заочно отвечая болгарским и сербским оппонентам, он приводил доказательства того, что македонский язык существует, хотя процесс его оформления еще не завершен.

Прежде всего Д. Чуповский отмечал, что при создании сербского литературного языка в начале XIX века не было обращено внимание на славянские диалекты Восточной Сербии, Западной Болгарии и Македонии, поэтому принятие герцеговинского говора в качестве литературного языка не удовлетворяло потребности славян перечисленных территорий. При образовании же болгарского литературного языка, по его мнению, в основу которого легло восточно-болгарское наречие, также мало внимания было уделено наречиям западных болгар, восточных [261] сербов и всех славян-македонцев. Славянские наречия Македонии, по мнению Д. Чуповского, представляет собой среднее между говорами Болгарии и Сербии. Таким образом, он делает вывод о том, что именно такой односторонний подход способствовал разделению славян Балканского полуострова на два лагеря, которые враждуют между собой на почве наречий, совмещающих особенности как болгарского, так и сербского языков. Между тем если бы при образовании того или иного литературного языка был возведен в степень один из центральных говоров Балканского полуострова, тогда можно было бы избежать антагонизма между южными славянами и соединить их в одно национально-культурное целое. По мнению Д. Чуповского, возведение одного из них в ранг литературного македонского языка способствовало бы устранению притязаний Сербии и Болгарии на Македонию и консолидации македонцев-славян на их землях.{35}

В религиозном отношении большинство населения Македонии было православным, но одновременно являлось объектом соперничества Болгарской, Греческой и Сербской церквей. Вопрос об утверждении автокефальности Македонской православной церкви имел и имеет важное значение в самоидентификации македонцев-славян. Как и в других национальных движениях на Балканах, этот вопрос был краеугольным камнем в национальной программе македонского национального движения.

В связи с определением границ воссоздаваемых славянских государств — Болгарии и Сербии — между ними и Грецией разгорелся спор о принадлежности к ним той или иной части Македонии. В разрешении этого спора участвовали и великие державы. Каждая из них при этом преследовала и свои интересы. В 1913 году этот спор стал одной из причин начала Второй Балканской войны, в которой против Болгарии воевали все балканские государства.. И после Первой, и после Второй мировых войн этот вопрос [262] оставался на повестке дня мировой политики. Известно, что Сталин и Тито, Сталин и Димитров в 1944–1947 годы неоднократно обсуждали вопрос о принадлежности территорий Македонии и идентичности ее населения. Позднее — в период противостояния двух военно-политических блоков на Балканах — казалось, что стороны смирились со сложившимся положением вещей, хотя и продолжали заочную дискуссию об историческом праве на ту или иную часть Македонии и спорили об этнической принадлежности его населения. Так, в Болгарии не признавали самобытность македонцев-славян, считая их болгарами. В Сербии, напротив, утверждали обратное. В Греции говорили о том, что Македония не справедливо отторгнута от общего эллинского культурного и политического пространства.

Македонская тема вновь стала политически актуальной после распада СФРЮ, когда союзная югославская Республика Македония заявила о своей независимости. Но никто из соседних государств не захотел воспользоваться этой ситуацией, чтобы попытаться заявить претензии на какую-то часть территорий нового, еще не признанного мировым сообществом государства. Все понимали, что это может привести к новой всебалканской войне. Каждое соседнее государство стало с опаской наблюдать за формированием внешнеполитического курса нового независимого государства, подозревая его в экспансионистских намерениях. Поводом для этого, как считалось, могли быть прежние споры по поводу этнического происхождения славянского населения Македонии и даже само наименование государства. Особенно беспокоилась Греция, хотя в свое время Афины постарались отселить из своих северных территорий славян, а вместо них поселить выехавших из других балканских государств греков. В Греции также считают, что признание названия нового независимого государства автоматически ставит проблему принадлежности ее северных территорий, тем более что в Конституции Республики Македонии не констатировался факт признания [263] ныне существующих ее границ. Более того, вдохновленные неожиданно свалившейся независимостью радикальные националисты уже строили планы о будущей Великой Македонии.

Европа под давлением Греции долго не признавала независимость бывшей югославской республики под прежним наименованием. Казалось естественным, что это сделали Турция, Болгария, Хорватия и Словения. Неожиданным явилось признание Москвой независимости Республики Македонии, ведь первоначально позиция российского МИДа в отношении этого была весьма сдержанной. Во всяком случае, Россия не стремилась быть среди первых. Российская дипломатия, безусловно, отдавала себе отчет, насколько сложен и болезнен македонский вопрос. Но президент России Б. Ельцин решил не вдаваться в исторические детали и во время своего визита в Болгарию в 1992 году на итоговой пресс-конференции заявил о признании независимого государства Македонии. Это было шоком не только для Греции, но и для самих российских дипломатов. Последним пришлось улаживать международный скандал.{36} Это удалось, так как интересы Российской Федерации и Греции по ряду важнейших вопросов международных отношений на Балканах совпадал и. Причем каждая сторона надеялась на взаимную помощь в их решении.

В настоящее время София и Белград более или менее спокойно относятся к вопросу о названии соседнего государства, считая, что дружественные отношения с ним и его внутренняя стабильность являются более значимым фактором, особенно в связи с теми процессами, которые происходят на соседних с Македонией территориях Косово, которые расположены в западной части Балкан. Земли Косово оспариваются двумя этническими группами: албанцами и сербами. Каждая считает, что имеет право на эту территорию. Об этом здесь можно сказать кратко, так [264] как проблема Косово во всех аспектах будет рассмотрена специально. Каждая сторона утверждает, что она первой заселила Косово. Албанцы считают, что они, являясь потомками иллирийцев — возможно, самого древнего народа Балкан, проживали издавна на этой территории, а славянские племена пришли на эту территорию значительно позже, в VI — VII веках н. э. Сербы, не углубляясь в древнюю историю, настаивают на том, что их государственность, культура и религия образовались на территориях, неотъемлемой частью которых является и Косово. Причем в то время, когда албанцев здесь не было. Последние появились здесь уже в период Османской империи как результат ее политики умиротворения непокорных сербов. В настоящее время вопрос о пересмотре государственных границ официальными властями балканских государств не поднимается. Но в то же время в общественных и научных кругах не перестают обсуждать несправедливость договоров и соглашений по государственным границам, заключенным после окончания Первой мировой войны, а затем после Второй мировой войны, когда державы победительницы фактически навязали их балканским народам. Например, в некоторых болгарских средствах массовой информации положительно восприняли реакцию Германии и Венгрии на торжества в Париже, проходившие в связи с 80-летием окончания Первой мировой войны, на которых отсутствовал канцлер Г., Шредер. Затем положительную реакцию прессы вызвало заявление премьер-министра Венгрии В. Орбана (во время визита в Будапешт его болгарского коллеги И. Костова) о том, что границы венгерского государства не совпадают с границами венгерской нации. В болгарской прессе отмечалось, что вхождение в объединенную Европу не исключает сохранения национального достоинства и поддержания исторической памяти. Следует напомнить, что в Первой мировой войне Венгрия вместе с Германией и Болгарией (в составе дуалистической Австро-Венгерской империи) входили в один военно-политический блок. [265]

Греко-турецкое соперничество в Эгейском море

После окончания Второй мировой войны отношения Греции и Турции временами настолько обострялись, что казалось — военный конфликт неизбежен. Почти все международные форумы и организации, в работе которых принимали участие Греция и Турция, превращались в арену столкновения двух национальных доктрин, в значительной степени выражающих несогласие с настоящим и желание исторического реванша по отношению друг к другу. Во время встреч с руководителями других стран, в том числе и балканских, греческие и турецкие руководители стремятся получить хотя бы морально-политическую поддержку от них.

Взаимные претензии Греции и Турции типичны для балканских государств. Это — положение национальных меньшинств, споры о принадлежности тех или иных территорий и по поводу идентификации их населения. Все это проходило на фоне крайне обостренного чувства взаимного Недоверия и подозрения. 13 мая 1984 года на пленуме одной из ведущих политических партий левой ориентации ПАСОК ее лидер А. Папандреу заявил, что Греция находится под усиливающейся угрозой со стороны своего восточного соседа, который стремится отобрать у нее некоторые Эгейские острова и другие территории. Между Грецией и Турцией, заявил он, не существует вопросов, требующих разрешения, существуют лишь «турецкие претензии», поэтому начать переговоры, о которых заранее известно, что они испортят еще более наши отношения, означало бы поддаться политическому и военному шантажу. Это нельзя назвать диалогом. Нечто подобное можно было услышать и от турецкой стороны.

Неоднократно, с помощью Вашингтона и НАТО, Греция и Турция пытались отрегулировать и нормализовать свои отношения, но период относительного потепления [266] заканчивался очередным кризисом. Они резко ухудшились в 1974 году в момент раздела островного государства Кипр на турецкую и греческую части и самопровозглашения на северных территориях нового государства, так как именно Анкара оказала в этом политическую и военную поддержку туркам-киприотам. В конце 1970-х — начале 1980-х годов наметившиеся перспективы улучшения отношений между Грецией и Турцией опять сменились усилением конфронтации, что привело к новому кризису в 1986–1987 годах, когда оба натовских союзника оказались на грани войны.

В конце мая — начале июня 1986 года с новой силой разгорелись споры о воздушном пространстве над Эгейским морем и о континентальном шельфе. Имели место и провокационные действия со стороны Турции. Газета «Ризоспастис» 26 июня 1986 года сообщила, что во время учений греческих вооружениях сил «Диас-86» только за два дня турецкие ВВС 24 раза нарушили Лозаннский договор 1923 года, в том числе и вторглись в воздушное пространство Греции. Вслед за учениями греческой армии последовали учения турецкой. Тогда в греческой печати появились сообщения и о нарушениях территориальных вод Греции, совершенных турецкими боевыми кораблями.

Визит Т. Озала в 1986 году в турецкую часть Кипра и встреча с лидерами самопровозглашенной «Турецкой Республики Северного Кипра» были расценены греческой стороной как провокационные, и реакция последовала незамедлительно. По этому поводу в заявлении греческого правительства говорилось, что правительство и лично премьер-министр Турции стремятся довести градус напряженности греко-турецких отношений до максимальной степени. Затем Афины вынесли вопрос о греко-турецких отношениях на обсуждение очередной сессии НАТО. Логическим окончанием этого периода конфронтации явился пограничный инцидент, имевший место у реки Марица. Вследствие турецкой провокации погибли один греческий и два турецких солдата. [267]

Период 1986–1987 годов является одним из самых драматичных в истории греко-турецких отношений со времен турецкой интервенции на Кипре. Военно-политическое противостояние и отсутствие готовности к компромиссу по нерешенным проблемам явились предпосылками для достижения кульминационной точки Эгейского кризиса в марте 1987 года.

Появившееся сообщение о том, что греческое правительство собирается скупить акции иностранного нефтяного консорциума НЕПК и возобновить поисковые работы вне признанной Турцией шестимильной зоны острова Тасос, было воспринято турецким правительством как подходящий повод для очередного выдвижения своих претензий. Турецкое правительство дало разрешение акционерному обществу «Турецкая нефть» на проведение новых поисковых работ в Эгейском море в непосредственной близости от территориальных вод островов Лемнос, Тасос и Самофракии, где без разрешения греческих властей и появилось турецкое исследовательское судно «Пири Рейс». Самолеты турецких ВВС неоднократно нарушали греческое воздушное пространство. 26 марта 1987 года подразделения первой и четвертой армии были приведены в состояние повышенной боевой готовности. 28 марта судно «Сизмик-1» покинуло порт Чанаккале и в сопровождении турецких военных кораблей и самолетов ВМС Турции направилось в спорные воды с целью поиска нефти. Греческая сторона заявила, что ВМС Греции не допустят его появления в ее территориальных водах. Напряженность достигла в этот момент своей кульминационной точки.

Реальная опасность выхода ситуации из-под контроля встревожила руководящие круги НАТО и заставила их принять спешные меры, чтобы остановить дальнейшее обострение греко-турецких отношений. В результате обе стороны вернулись на исходные позиции.

Эгейский кризис 1987 года положил начало новому этапу греко-турецких переговоров по спорным вопросам. Но искренность выраженного турецкой стороной желания [268] начать диалог вызвала сомнения в правящих кругах Греции. Совместные турецко-пакистанские военно-морские учения, которые проводились в Эгейском море с 8 по 23 августа, снова поставили под угрозу хрупкий мир.

Осенью 1987 года началось постепенное улучшение политического климата между двумя странами. Этому способствовала и встреча в декабре министров иностранных дел в рамках очередной сессии НАТО в Брюсселе, а затем переговоры высших руководителей двух стран Т. Озала и А. Папандреу.

Через девять месяцев после того, как над Эгейским морем отзвучало эхо вооруженного кризиса, они встретились в Давосе. Переговоры, призванные определить дальнейшее развитие отношений между двумя странами, проходили в условиях глубокого недоверия друг к другу. Но Анкара надеялась, что этот диалог позволит смягчить негативное отношение Греции к вопросу о приеме Турции в Европейского сообщество, и заявила, что готова отменить вызывающий критику Афин закон 1964 года, ограничивающий права собственности лиц греческой национальности, проживающих в Турции. На встрече в Давосе рассматривались также вопросы развития туризма, торговли и т. д., но что касается Эгейского конфликта и кипрской проблемы, позиции сторон остались неизменными. В практическом плане не было достигнуто ничего.

В интервью греческой газете. «Едевтеротипия» А. Папандреу заявил: «Что касается основных вопросов, не верю, что в Давосе случилось что-то новое, иными словами, мы не решили абсолютно никакой проблемы и не пытались решить что-нибудь на этой встрече. Уже с первого момента я понял, что нам не предстоит разрешить что-то существенное, и каждый изложил основные принципы, на которых до сегодняшнего дня строилась политика его государства». Но все же позитивным итогом встреч и переговоров руководства двух соседних балканских стран явились взаимный отказ от войны как средства разрешения спорных вопросов, что создавало условия для открытия [269] нового периода в греко-турецких отношениях, а также создание комиссии по политическому диалогу и экономическому сотрудничеству. Турция упразднила закон, согласно которому греческие граждане лишались права распоряжаться и продавать свое имущество в Турции. В ответ на это Греция поставила свою подпись под протоколом об ассоциации Турции в ЕЭС, что было оценено в Анкаре как значительный шаг вперед по пути европейской интеграции. Но вскоре после этого стало известно о том, что после упразднения турецкого закона об имуществе греческих граждан каждый конкретный случай стал рассматриваться в судебном порядке. В Афинах это было воспринято как очередной шантаж со стороны Турции.

Вскоре Турция сумела обеспечить себе право проводить военные учения в международном воздушном и морском пространстве Эгейского моря. Характерной чертой внешней политики Турции этого периода являлось непризнание десятимильного воздушного пространства Греции и его систематическое нарушение. Анкара сохраняла в неизменном виде все свои претензии в районе Эгейского моря. Она продолжала отклонять предложения греческой стороны о передаче спора о делимитации континентального шельфа в Международный Суд в Гааге. Турция вновь поднимала вопрос о соблюдении прав турецкого меньшинства в Западной Фракии.

Она оставалась глухой ко всем призывам Афин о выводе, хотя бы частичном, турецких оккупационных войск с Кипра, находящихся там с 1974 года. Греческое предложение о демилитаризации восточных островов Эгейского моря с целью достижения прочного и справедливого урегулирования кипрской проблемы тоже осталось без ответа. Так, на страницах официальных газет Турции появилась географическая карта, где Эгейское море и Кипр были разделены пополам. Было очевидно, что разговор на разных языках продолжается даже после встречи в Давосе и установления прямой телефонной связи между правительственными кабинетами в целях предотвращения или хотя [270] бы установления контроля над критической ситуацией, которая может возникнуть в двусторонних отношениях.

Очередной виток греко-турецких противоречий начался после окончания холодной войны. Теперь, как могло показаться, уже ни одна сторона не могла сослаться на фактор угрозы с севера. Исчезли также идеологические разногласия между Российской Федерацией и Грецией и Турцией. Каждая сторона этого геополитического треугольника стала чисто прагматически определять направления двусторонних отношений, но именно это и внесло в греко-турецкие отношения нечто новое.

Так, в Москве начали прорабатывать возможность поставок военной техники как в Турцию, так и Грецию. Тяжелое экономическое положение российского ВПК заставляло Москву искать новых партнеров на Баканах и Ближнем Востоке. Наиболее перспективным представлялась именно Греция. Последняя же увидела в военно-техническом сотрудничестве с Россией возможность укрепить оборону своих восточных островов в Эгейском море. В одном из интервью министр обороны Греции А. А. Цохадзопулос заявил, что его страна заинтересована «в приобретении оружия ПВО как малых, так и больших радиусов действия, военной авиации, скоростных кораблей для перевозки крупных воинских контингентов». При этом министр заметил, что эти корабли «нужны для перевозки войск на острова Эгейского моря».{37}

Такие перспективы греко-российского военно-технического сотрудничества стали беспокоить Турцию, особенно после заключения в 1997 году между Россией и Кипром контракта на поставку на остров зенитно-ракетного комплекса С-300 ПМУ-1. Кипр, устанавливая связи с российским ВПК, получал дополнительную опору и одновременно оказывал поддержку Греции, которая не могла вести себя так свободно, так как имела определенные обязательства перед НАТО. [271]

Вокруг этого контракта развернулась сложная и многоходовая политическая игра, в которой были задействованы не только подписавшие его государства. Как известно, в северной части Кипра находится воинский турецкий контингент (более 30 тысяч человек), который был введен туда в июле 1974 года с целью защиты турков-киприотов. В свою очередь, Афины неоднократно заявляли, что они гарантируют безопасность Кипрской Республики. По словам упомянутого министра обороны Греции, «любое турецкое нападение на Кипр означает состояние войны между Турцией и Грецией». Это соответствовало и обнародованной Афинами концепции «единого оборонного пространства эллинизма», интегрирующей оборонные усилия Греции и Кипра с целью противодействия турецкой угрозе.

Турция начала активно противодействовать реализации контракта по всем возможным направлениям. Напряжение нарастало по мере приближения срока поставок на Кипр комплекса С-300. Причем каждая сторона стремилась получить выгоду не только от подписания контракта и, наоборот, от его срыва, но и от самой возникшей ситуации вокруг него. Интрига принимала еще более запутанный характер. Поговаривали, что Анкара ввела в торг даже лидера турецких курдов А. Оджалана.

В конечном итоге всем пришлось пойти на компромисс. Контракт не был сорван, но комплекс было решено разместить не на Кипре, а на греческом острове Крит. Транспортировка С-300 велась в обстановке строгой секретности, ибо не исключалась возможность противодействия этому со стороны турецких силовых структур.

После размещения комплекса С-300 Греция выразила желание приобрести дополнительное количество мобильных зенитных ракетных комплексов (ЗРК) ближнего действия «Тор-M1» для их прикрытия. Такая закупка позволит создать на Крите эффективную эшелонированную оборону, в том числе с учетом противодействия низколетящим целям и высокоточному авиационному оружию, [272] которое эффективно проявило себя в Югославии. Как известно, российский ВПК активно продвигал этот заказ. Он заинтересован в этом как с экономической стороны, так и с военно-политической.

Сложность греко-турецких отношений обусловлена еще и тем, что оба государства занимают разное положение в НАТО и Европе. Турция выступает как основная военная сила сдерживания на кавказском и южном направлениях. Можно также говорить об особых американо-турецких военно-политических отношениях, сложившихся после Второй мировой войны. Но Анкара не удовлетворяется ролью азиатского союзника НАТО. Турецкое государство, территориально расположенное и в Европе (Западная Фракия), претендует на идентичность, тождественную европейцам. Попытки Турции вступить в Европейское сообщество всякий раз встречают сопротивление Афин. ЕС высказывает Анкаре большие претензии в отношении прав человека в стране. В ответ Турция ставит вопрос о положении турецкого и мусульманского меньшинства на Балканах, в частности и в Греции.

Греция играет пассивную роль геостратегического плацдарма НАТО в регионе Восточного Средиземноморья и Балкан. Кроме того, внешняя политика Афин хотя на первоначальном этапе (от вступления в НАТО до свержения афинской хунты в 1974 году) и характеризовалась американской ориентацией, затем — после ослабления угрозы со стороны ее северных балканских соседей — демонстрировала усиление независимых тенденций. Афины начинают все больше подозревать американцев в неискренности. За последние двадцать лет кризисные ситуации в греко-турецких отношениях, которые не раз угрожали перейти в вооруженные конфликты, показали Греции, что США и НАТО в этом регионе не могут дать надежные гарантии сохранения мира в Эгейском море и способствовать разрешению действительно важных и острых проблем ее отношений с Турцией так, как это понимают греки. В связи с этим Греция берет курс на укрепление [273] связей с Европой, а сотрудничество с ЕЭС вносит новые элементы во внешнюю политику страны. Афины, считая себя колыбелью европейской цивилизации, стремятся на равных вести диалог с европейцами, одновременно претендуя на активную и самостоятельную политику на Балканах.

В конце 80-х годов XX века, когда в рамках СБСЕ развернулось балканское сотрудничество и была распущена организация Варшавского Договора, Греция также расширила свои связи с СССР, а затем с Россией. Причем теперь Афины рассчитывали, что сотрудничество с Москвой даст ей дополнительные гарантии безопасности на ее восточных границах, ибо Грецию беспокоил тот факт, что турецкая армия все еще оставалась одной из самых больших не только на Ближнем Востоке, но и на Балканах. К этому надо добавить, что эта армия хорошо обучена и вооружена современными образцами военной техники. Кроме того, Турция, которая в период войны в Персидском заливе сыграла немаловажную роль в достижении целей антииракской коалиции, продолжает оставаться более привилегированным союзником США, по сравнению с Грецией. В период конфронтации двух военно-политических блоков с таким положением еще как-то можно было мириться, а большая ответственность Анкары даже устраивала Афины. Сейчас ситуация изменилась и греко-турецкие противоречия имеют другое измерение. Сложное положение России на Кавказе и ее слабые позиции на Балканах уже не создают автоматически того необходимого Афинам баланса в греко-турецких отношениях, в то время как большинство потенциальных угроз для безопасности Греции все еще существует.

Озабоченность Греции своей безопасностью вызвана тем, что она окружена странами и районами, где у тюркоязычного и мусульманского населения исторически доминируют или весьма значительны протурецкие настроения. Это — юго-восточная Болгарии, Македония, югославского Косово и Албания. Причем ряд этих территорий [274] примыкает непосредственно к границам Греции. Если же говорить о том, что НАТО фактически поддержало албанских сепаратистов, а ранее оказало поддержку боснийским мусульманам, то перспектива для Афин выстраивается не очень-то благоприятная.

Что касается будущего греко-турецких противоречий, то оно зависит от того, какая тенденция — на сближение или разобщение — возобладает в конечном счете, будут ли преодолены сложившиеся стереотипы и смогут ли Афины и Анкара реалистически подойти к устранению своих разногласий. Сама история развития Эгейского кризиса, греко-турецких противоречий в Западной Фракии и на Кипре показала, что первичным является не только реальное столкновение интересов. Греция и Турция строят свою политику в отношении друг друга в значительной степени на основе стереотипов, которые складывались в течение длительного исторического времени.

На настоящем этапе как для Греции, так и для Турции характерна примерно следующая логика: мы не хотим с ними ссориться, но они ведут против нас информационную войну, предъявляют нам территориальные претензии, настраивают против нас другие страны, увеличивают свой военный арсенал и проводят модернизацию своих вооружений, не соблюдают наш государственный суверенитет и осуществляют политику прямого и опосредованного вмешательства в наши внутренние дела. Такая философия отношений только способствует наращиванию военных арсеналов и создает условия, которые подменяют перспективы мирного урегулирования споров силовым равновесием.

Следовательно, чтобы добиться взаимоприемлемых решений спорных вопросов, необходимо посмотреть на конфликтную ситуацию другими глазами, под другим углом. Для этого нужно оценить свои интересы и существующие противоречия не с антагонистической позиции, а критически и прагматически. В условиях существующих реалий — границы, философские, религиозные, культурные, [275] политические и экономические различия — надо, чтобы каждый переосмыслил то, что является угрозой для национальной безопасности и территориальной целостности страны, и приложил максимум усилий, чтобы освободиться от мифологических предрассудков и найти общее в ценностной системе другого.

Новая политическая ситуация требует, чтобы концепция национальной безопасности предусматривала не только превентивные меры по укреплению обороноспособности, но и наличие политических механизмов урегулирования и предотвращения конфликтов. В Греции и Турции понимают всю сложность современной ситуации. С одной стороны, пересматриваются роль и функции НАТО, а с другой — других гарантий национальной безопасности, которые ожидаются от внеблоковых балканских и общеевропейских структур, пока не существует, и этот факт порождает определенную неуверенность.

В развитии ситуации на Балканах наблюдается определенная закономерность. Так, после окончания европейских и мировых войн, ведущихся великими державами, на передний план международных отношений на Балканах каждый раз выходят этнические и территориальные проблемы, ибо они уже не сдерживаются опасностями глобального уровня. После окончания холодной войны опять на Балканах усиливаются националистические настроения, обостряются этнические и территориальные проблемы. При том, что до сих пор так и не выработана формула мира и стабильности для региона, не найдены оптимальные пути разрешения спорных вопросов между государствами. [276]