Ослепительно белый снег

Европейские государства одно за другим склонили головы перед вермахтом. Легчайшие победы объяснялись отнюдь не тем, что нацистское руководство опиралось на превосходящую мощь. Германия никогда не была сильнее своих противников в совокупности. Нацисты добивались своих целей только потому, что, паразитируя на антикоммунизме, они разобщили западный мир. В этом ключ к пониманию причин ужасающего роста фашистской угрозы для всех стран и народов.

Парализовав ядом антикоммунизма Запад, нацистское руководство дозированно применяло силу. Введение в действие относительно ограниченных по позднейшим масштабам войны контингентов вооруженных сил проистекало не из-за сатанинской мудрости злодеев, правивших в Берлине. Гитлеровцы спешили и бросали в дело практически все, что было у них в наличии на то время. Объем примененных Германией военных сил определялся ее тогдашним военно-промышленным потенциалом. Но в сочетании с антикоммунистической стратегией их оказывалось достаточно для нанесения решающего поражения даже Франции, считавшейся в тридцатые годы первоклассной военной державой.

Исходя прежде всего из политических соображений, гитлеровское руководство и германский генеральный штаб уверенно планировали кампании войны против Советского Союза. Основополагающей посылкой германских стратегов было убеждение в непрочности советского государственного и общественного строя. Отрицая коммунистическую идеологию и считая ее своим злейшим врагом, нацистские главари и мысли не допускали, что принципы социализма отвечают интересам всего советского народа, бившегося за них в годы Великого Октября, гражданской войны и готового с оружием в руках отстоять драгоценное завоевание. Первый и основной промах гитлеровцев, оказавшихся в безысходном плену собственных звериных антикоммунистических представлений, откуда проистекало все остальное. Впрочем, в этом отношении они не были одиноки — миф о «слабости» Советского Союза, в который верил и Запад, строился на том же зыбком основании.

Политическую близорукость Берлина (позднее Сталин скажет: «гитлеровские самовлюбленные дурачки») удваивала расовая теория, отвергавшая самую возможность равноправного союза различных народов. [311]

Гитлер и его последователи еще подкрепляли представление о Советском Союзе как о враге, которому надлежит нанести поражение, антисемитизмом. «На основании обещанного в Библии, — говорил Гитлер, — евреи стремятся к господству над всеми народами, и поэтому они враги отечественного руководства в любой стране!.. Еврей не социалист! Он уже пригвоздил к кресту великого Создателя социалистического искупления! Он сделает это опять, если сможет! Ибо еврей индивидуалист, экономический либерал, эгоист, больше того, паразит. В России евреям удалось направить волю к свободе угнетенных славянских народов против якобы чуждых им правителей, а затем, сами чужие, они уселись на место прошлых правителей... Я вижу, что евреи полны решимости использовать Россию как трамплин для сокрушения существующего строя в других странах!» И так далее все в том же духе.

При таком нелепом взгляде на наше государство понятно, что в Берлине были твердо уверены — военное напряжение неизбежно вызовет раздоры в семье советских народов, что подорвет способность Советского Союза к эффективному сопротивлению. С величайшим презрением высшие нацистские главари рассуждали о русском народе. Они не верили, что русские способны сцементировать великую страну в час опасности.

Высокомерная оценка страны и народа, который гитлеровцы считали врагом, определила намеченный образ действий. Ошеломляющий удар даст толчок развитию политических тенденций, в подспудное существование которых в Берлине свято верили. Молниеносная война («блицкриг»), уже принесшая успех вермахту, должна быть повторена, разумеется, в больших масштабах, соответствующих гигантским размерам страны, которую негодяи вознамерились завоевать. Но ведение боевых действий против Советского Союза должно коренным образом отличаться от кампаний в Европе.

Военные преступления заранее были предусмотрены в нацистских планах агрессии против Советского Союза. Обсуждая с генералами предстоящую войну против СССР, Гитлер говорил на совещании 17 марта 1941 года: в Советском Союзе «интеллигенция должна быть уничтожена, руководящий аппарат Русского государства — сломан. В Великороссии необходимо применение жесточайшего насилия. Идеологические узы недостаточно прочно связывают русский народ. После ликвидации активистов он распадется». Эту мысль Гитлер крепко-накрепко вдолбил в сознание своих генералов. На совещании 30 марта 1941 года [312] он сказал: «Речь идет о борьбе на уничтожение... Командиры должны пойти на жертвы и преодолеть свои колебания».

Слова фюрера не падали в пустоту, против этого абзаца начальник генерального штаба сухопутных сил генерал Гальдер сделал на полях своего дневника пометку: «Главнокомандующему сухопутных войск — в приказ». Во исполнение изуверских предначертаний Гитлера были изданы кровавые приказы для германских вооруженных сил. Стратегический план нападения на Советский Союз, зашифрованный под названием «Барбаросса», был дополнен 13 мая 1941 года «Распоряжением о применении военной подсудности в районе «Барбаросса» и об особых мероприятиях войск». Офицерам вермахта давалось право расстреливать без суда и следствия всех «заподозренных лиц». В распоряжении от 12 мая 1941 года «По вопросу обращения с пленными русскими политическими и военными работниками» устанавливалось, что политические работники Красной Армии не признавались военнопленными и подлежали расстрелу.

Впоследствии эти приказы неоднократно конкретизировались и утверждались верховным командованием германских вооруженных сил. 16 сентября 1941 года гитлеровским войскам, вторгшимся на территорию Советского Союза, предписывалось:

«Чтобы в корне задушить недовольство, необходимо по первому поводу незамедлительно принять наиболее жесткие меры, чтобы утвердить авторитет оккупационных властей... При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычайной жестокости».

В качестве ориентира предлагалось руководствоваться следующим принципом:

«Искуплением за жизнь немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна служить смертная казнь 50–100 коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия».

В приказе от 16 декабря 1942 года, подписанном генерал-фельдмаршалом Кейтелем, указывалось:

«Войска поэтому имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения также против женщин и детей, если только это способствует успеху».

На временно оккупированных советских землях развернулась деятельность специальных органов, созданных для истребления всех, кто оказывал сопротивление, и зверской эксплуатации остальных. 17 июля 1941 года было создано министерство по делам оккупированных восточных областей [313] во главе с Розенбергом («восточное министерство»). Территорию СССР, подлежавшую захвату по плану «Барбаросса», надлежало разделить на четыре имперских комиссариата — остляндский, украинский, кавказский и московский.

Самый жесткий режим предусматривался в зоне действия московского имперского комиссариата, или «Московии», как именовали гитлеровцы центральные области СССР с русским населением. «Оккупация этого района, — заявлял Розенберг, — очевидно, будет коренным образом отличаться от оккупации Балтийских провинций, Украины и Кавказа». Это вытекало из общей доктрины нацистов, считавших русских среди всех славянских народов своими самыми опасными врагами. Еще до войны в «теоретическом» трактате Розенберга подчеркивалось, что «необходимо перенести центр тяжести русских в Азию. История шла не с востока на запад, а с запада на восток, от Рейна к Висле, от Москвы к Томску, и так должно быть теперь». В самый канун начала войны против СССР Розенберг теоретизировал на секретном совещании: в соответствии с указаниями Гитлера Германия «не несет ответственности» за обеспечение продовольствием русских в захваченных областях, «это результат суровой необходимости и по этому поводу не нужно испытывать никаких чувств. Несомненно потребуется очень широкое переселение, и русских ждут весьма тяжкие годы... Поворот русского динамизма на восток потребует для достижения этого очень сильных людей».

В первом меморандуме Гитлеру после вступления в должность Розенберг докладывал о задачах «восточного министерства» в отношении России. После «ликвидации коммунистов» выполнить следующее:

«1. Разрушить Россию как государство и обеспечить ее перманентную слабость.

2. Экономическая эксплуатация России Германией.

3. Использование собственно России как места ссылки для нежелательных элементов».

Все было предусмотрено, даже назначен имперский комиссар для «Московии», основные чиновники, определены границы: на западе — восточнее Смоленска и на юге — севернее Курска, только не было выполнено главное — вермахт со следовавшими в обозе командами убийц так и не дошел до Москвы.

Хотя очень скоро после нападения Германии на Советский Союз иные заботы стали обуревать Берлин, принципиальная установка на уничтожение России никогда не [314] менялась. В 1943 году в нацистской Германии была дана оглушительная реклама книжке профессора Гадолина, в которой «теоретически» обосновывалось, что для «Новой Европы» неприемлемо возрождение России в виде не только «красной» или «белой», но даже «национально-тоталитаристской», ибо Россия, пусть нацистская, через несколько поколений «может создать такую же опасность, как Россия при Петре Великом». Следовательно, «традиция русской государственности должна быть истреблена», а «полное разрешение восточной проблемы предполагает двоякое переселение народов на восток: европейские элементы с запада постепенно заполняют русские просторы, в то время как русская волна возвращается за Волгу, очищая для них место».

В целом планировалось превратить Советский Союз, по словам Розенберга, в «объект немецкой мировой политики». Легионы чиновников «восточного министерства» в учрежденной для них темно-желтой форме отправились на советские земли в пока доступные им имперские комиссариаты устанавливать «новый порядок».

Напутствуя «золотых фазанов», как прозвали этих чиновников за цвет формы, Розенберг в речи в декабре 1941 года заявил: «Вы едете представителями германского народа в завоеванные немецкими солдатами области Востока. Вы встретитесь там с тяжелыми проблемами, нуждой и голодом, в которых живет население. Не подходите к этому с нашей немецкой точки зрения — это особый мир. Вы должны помнить, что русский человек — это животное, он им был и остался. Вы должны заставить его работать еще больше. Он должен быть вьючным скотом при построении великой германской империи. Вы там увидите страдания — русский человек любит страдать — это особый склад его патологической души, который показал миру их писатель Достоевский. Вы должны русским всегда давать чувствовать, что вы представители народа господ».

Такими точными указаниями были снабжены германские вооруженные силы накануне и во время истребительного похода на Восток.

О войне и политике

Для нападения на Советский Союз Германия сосредоточила громадные по тем временам силы — 153 дивизии (а с войсками сателлитов — 190 дивизий), насчитывавшие 5,5 миллиона солдат и офицеров. Германия имела решительное [315] преимущество в боевой силе и технике в районах вторжения.

Вермахт был готов для проведения «молниеносной войны» — в соответствии с директивой № 21 от 18 декабря 1940 года, где ставилась задача «разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании... Конечной целью операции является создание заградительного барьера против азиатской России по общей линии Волга — Архангельск». Германские стратеги рассчитывали достигнуть поставленных целей примерно за восемь недель, по крайней мере до осени 1941 года. Отнюдь не Гитлер, а начальник генерального штаба сухопутных сил Гальдер предложил по военным соображениям эту «конечную цель»!

Сталинские массовые репрессии, уничтожение цвета командного и политического состава нашей армии в 1937–1938 годах, конечно, не прошли мимо внимания тех в Германии, кто готовил агрессию против Советского Союза. Только с 27 февраля 1937 по 12 ноября 1938 года было расстреляно 38 679 военнослужащих. Во флоте было уничтожено еще более трех тысяч командиров. Общее число репрессированных превысило 50 тысяч человек. Едва ли гитлеровцы не знали, что по крайней мере частично эти репрессии были результатом подлой провокации германских спецслужб, они констатировали для них очевидное — германский генералитет-де далеко превосходит командование Красной Армии. В канун войны только 7 процентов офицеров Красной Армии имели высшее военное образование, а 37 процентов не прошли полного обучения в средних военно-учебных заведениях. До 75 процентов всех командиров к 22 июня 1941 года имели стаж на занимаемых должностях менее одного года. Некомплект командиров только в сухопутных войсках в 1941 году достиг 66 900 человек, в летно-техническом составе ВВС некомплект составил 32,3 процента.

В мае 1941 года Гальдер подвел итог изучению Красной Армии: «Русский офицерский корпус исключительно плох. Он производит худшее впечатление, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет для достижения прежней высоты». Участник совещания 9 мая 1941 года в генеральном штабе сухопутных сил начальник штаба 4-й армии генерал Г. Блюментрит шел еще дальше. Он считал: «Русское высшее командование уступает нашему, так как мыслит формально, не проявляет уверенности в себе. Оставшихся сегодня высших военачальников, за небольшим исключением, следует еще меньше бояться, чем бывших, хорошо подготовленных генералов русской армии... Нам предстоят [316] упорные бои в течение 8–14 дней, а затем успех не заставит себя ждать, и мы победим. Нам будут сопутствовать слава и ореол непобедимости, идущие повсюду впереди нашего вермахта и особенно парализующе действующие на русских».

Оптимизмом в отношении предстоявшей кампании против СССР был охвачен германский генеральский и офицерский корпус. Военный историк ФРГ К. Рейнгард в книге «Поворот под Москвой» (1972) просто недоумевал:

«Подготовка операции «Барбаросса» проходила в атмосфере такого оптимизма и такой уверенности в победе, каких сегодня нельзя даже понять».

Гитлер ожидал, что стремительное наступление, «блицкриг» станет реальностью именно из-за превосходства командования вермахта. Он не раз возвращался к этому вопросу. На совещании 9 января 1941 года он выделил: «Особенно важен для разгрома России вопрос времени. Хотя русские вооруженные силы и являются глиняным колоссом без головы, однако точно предвидеть их дальнейшее развитие невозможно. Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше это сделать сейчас...» Он уточнил: «Я не повторю ошибки Наполеона. Когда я пойду на Москву, то выступлю достаточно рано, чтобы достичь ее до зимы».

Ни гитлеровское руководство, ни германское верховное командование ни на миг не сомневались, что Советский Союз не выдержит натиска вермахта. Они спланировали войну на основе, как им представлялось, безупречной политической оценки противника. Между тем ложное представление о внутренней силе СССР повлекло за собой крах всех военных расчетов. В Берлине не могли и помыслить, что берутся за невыполнимую задачу, во всяком случае закрыли глаза на широко известный исторический опыт.

Немецкий военный теоретик прошлого столетия К. Клаузевиц, внимательно проанализировавший катастрофу, которая увенчала поход в Россию Наполеона в 1812 году, заключил: «Россия не такая страна, которую можно действительно завоевать, то есть оккупировать... Такая страна может быть побеждена лишь собственной слабостью и действием внутренних раздоров. Добраться же до этих слабых мест политического бытия можно лишь путем потрясения, которое проникло бы до самого сердца страны. Лишь достигнув могучим порывом самой Москвы, как надеялся Бонапарт, можно подорвать мужество правительства, стойкость и верность народа. В Москве надеялся он найти мир, и это была единственная разумная цель, которую он мог поставить в этой войне... Поход 1812 года не [317] удался потому, что неприятельское правительство оказалось твердым, а народ остался верным и стойким, то есть потому, что он не мог удаться».

После войны не было недостатка в сожалениях со стороны недобитых немецких генералов, что, начиная войну против Советского Союза, нацистское руководство действовало не по «науке». Феномен известный. Стратеги, проигравшие войну, обычно пытаются перевоевать ее на бумаге, когда стихнут пушки.

Германский генерал Г. Гот, командовавший крупными танковыми соединениями в войне против СССР, процитировав приведенные положения Клаузевица, заметил: «Этот вывод был сделан тогда, когда русский народ еще не пробудился политически... Разве менее обоснован этот вывод в 1940 году по отношению к большевистскому государству? Окажутся ли силы молодого большевистского государства способными выдержать огромное напряжение борьбы за свое существование?.. На эти вопросы военный руководитель не мог ответить. Даже если бы были выполнены цели плана «Барбаросса», — продолжал Гот, — задача уничтожения расположенных дальше к востоку центров военной промышленности возлагалась на авиацию. Это были утопические планы... радиус действия бомбардировщиков был бы недостаточным, чтобы вывести из строя уральскую промышленность, район Свердловска. А ведь за Свердловском не конец мира... Приходится довольствоваться следующим заключением: несмотря на все победы, нельзя предотвратить восстановления русской армии. Отсюда мог следовать только один вывод: не гнаться за экономическими целями, а точно определить политическую цель — настолько ослабить военную и политическую мощь России, чтобы ее повелитель был вынужден пойти на переговоры».

Все эти умозрительные заключения — праздная игра ума. Слов нет, нацистские руководители политически неверно оценивали Советский Союз, но из этого отнюдь не следует, что они были способны составить правильное представление о Советской стране. Ибо если бы это оказалось возможным, они никогда бы не рискнули воевать против СССР. Словесная пачкотня Гота дела не меняет — ни теоретически, ни практически нельзя представить, чтобы Советский Союз пошел «на переговоры» с душегубами, поставившими целью физически истребить советских людей.

Генерал-фельдмаршал Э. Манштейн, признанный в Германии лучшим стратегом вермахта, в своих мемуарах показал, почему гитлеровское руководство не могло действовать [318] по-иному. Гитлер «исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании, — писал Манштейн. — Но вообще если это было и возможно, то только в случае, если бы удалось одновременно подорвать советскую систему изнутри. Но политика, которую Гитлер проводил в оккупированных восточных областях при помощи своих рейхскомиссаров и СД, могла принести только противоположные результаты. В то время как Гитлер в своих стратегических планах исходил из того, что он ставил себе целью быстрый разгром Советского Союза, в политическом отношении он действовал в диаметрально противоположном направлении».

Поход Гитлера против Советского Союза не удался, потому что он не мог удаться. Но чтобы доказать это, советскому народу пришлось напрячь все силы, принести величайшие жертвы и пройти через мучительно трудные испытания.

22 июня 1941 года

Гитлеровцы напали на нас, как разбойники, на рассвете 22 июня 1941 года, почти день в день с нашествием на Россию в 1812 году коронованного разбойника — Наполеона.

В обращении Советского правительства в связи с нападением фашистской Германии, прочитанном по радио в 12 часов дня 22 июня 1941 года В. М. Молотовым, подчеркивалось:

«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны».

Началась Великая Отечественная война советского народа против беспредельно жестокого и наглого врага. Уже в первые дни войны солдаты, офицеры и генералы вермахта убедились, что картины, нарисованные горячечным воображением верховных нацистских маляров, не соответствуют действительности. Злобный бред о том, что большевизм якобы навязан советским людям, оказался фикцией. Политические расчеты нацистов на разногласия между партией и народом — блефом.

Первые дни боев на советско-германском фронте вписали славную страницу в историю Советских Вооруженных Сил. Если в ходе всей кампании на Западе [319] в мае — июне 1940 года, в результате которой Франция была разгромлена, английская армия изгнана с Европейского континента, захвачены Бельгия и Голландия, сухопутные силы вермахта потеряли убитыми 1253 офицера и 26 455 солдат, то за месяц с небольшим боев на советско-германском фронте было убито 2446 немецких офицеров и 46 533 солдата. А эти недели геббельсовская пропаганда изображала сплошным триумфальным шествием захватчиков по советской земле!

Хотя нашествие продолжалось, нацистские руководители видели, что идет не та война, которую они ожидали. Время от времени острые приступы тревоги охватывали Гитлера, об одном из них он вспомнил год спустя, поучая своих ближайших единомышленников: «На третий день русской кампании ее исход повис на волоске. Если бы мы не пошли на самый страшный риск, не останавливаясь даже перед тем, чтобы продолжать обстрел районов, где приземлялись наши парашютисты, развитие всей кампании могло бы подвергнуться угрозе. Когда знаешь, что иного выхода, кроме продолжения наступления, нет, проблема весьма облегчается». Так рассуждал Гитлер, все еще не допуская мысли, что ввязался в безнадежное предприятие.

Германские генералы-фронтовики сбросили со счетов клише, совместно изготовленные с нацистами в антисоветском чаду, и вспомнили, что они знали о России и русских на личном опыте, ибо в среднем и высшем звене вермахта войска вели в бой ветераны первой мировой войны. Воспоминания не принесли утешения. Как отмечал генерал Блюментрит:

«Во время первой мировой войны мы близко познакомились с русской царской армией. Я приведу малоизвестный, но знаменательный факт: наши потери на Восточном фронте были значительно больше потерь, понесенных нами на Западном фронте с 1914 по 1918 год... русская армия отличалась значительной стойкостью... Способность (русского солдата), не дрогнув, выносить лишения, вызывает истинное удивление. Таков русский солдат, которого мы узнали и к которому прониклись уважением еще четверть века назад. С тех пор большевики систематически перевоспитывали молодежь своей страны, и было бы логичным предположить, что Красная Армия стала более крепким орешком, чем царская армия».

Германское радио все сообщало о новых победах, давая фантастические цифры пленных, якобы захваченных в бесчисленных «котлах» окруженных советских войск. Каждому сообщению предшествовали звуки из «Прелюдии» [320] Листа. Гитлер избрал эту мелодию для заставки к победоносным реляциям с советско-германского фронта. А Блюментрит писал:

«Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои... Наше окружение русских редко бывало успешным».

Наблюдая, как в круглосуточном сражении сгорают отборные германские части, Блюментрит заключил:

«Россия явилась истинным испытанием для наших войск. Это была тяжелая школа. Человек, который остался в живых после встречи с русским солдатом и русским климатом, знает, что такое война. После этого ему незачем учиться воевать».

Другой гитлеровец, генерал-танкист Меллентин, на собственной шкуре испытавший сокрушительные удары Красной Армии, вспоминал: «Русский остается хорошим солдатом всюду и в любых условиях». С типично немецким педантизмом Меллентин попытался разобрать качества всех родов войск Красной Армии и, скрипя зубами, был вынужден дать им высокую оценку:

«Русская пехота в ходе второй мировой войны полностью сохранила великие традиции Суворова и Скобелева... Для русского солдата просто не существует естественных препятствий: в непроходимом лесу, болотах и топях, в бездорожной степи — всюду он чувствует себя как дома».

Немецкие войска пробивались на Восток под ураганным огнем советской артиллерии, сила которой надолго запала в память Меллентину. Он писал:

«Русская артиллерия является очень грозным родом войск и целиком заслуживает той высокой оценки, которую ей дал Сталин. Во время войны Красная Армия применяла больше тяжелых орудий, чем армия любой другой воюющей страны».

Что касается танковых войск, то Меллентин смог оценить их как профессионал:

«Русские танковые войска вступили в войну, располагая большим преимуществом — у них был танк Т-34, намного превосходивший любой тип немецких танков... Русские конструкторы танков хорошо знали свое дело. Они сосредоточили внимание на главном: мощи танковой пушки, броневой защите и проходимости. Во время войны их система подвески была намного лучше, чем в немецких танках и в танках других западных держав».

Германские штабы планировали войну против СССР, применяя критерии победоносных кампаний на Западе. За 43 дня активных операций, приведших к поражению Францию и изгнанию английской армии с континента [321] Европы, немецкие сухопутные войска израсходовали 88 тысяч тонн боеприпасов. Потребность их на всю операцию «Барбаросса», то есть разгром СССР, гитлеровские стратеги исчислили в 91 тысячу тонн, подготовив транспорт и прочее. Увы, уже к 31 июля 1941 года пришлось подать на Восточный фронт 125 тысяч тонн боеприпасов, а требования все возрастали. Разгоравшаяся война пожирала ресурсы в размерах, которых никак не предвидели немецкие генералы и военные промышленники.

В надежде на легкую победу гитлеровское руководство в 1941 году сократило производство боеприпасов на 37 процентов, до 540 тысяч тонн по сравнению с 865 тысячами тонн в 1940 году. К исходу 1941 года вермахт израсходовал в операциях против Красной Армии 583 тысячи тонн боеприпасов. Этот грубейший просчет — один из важнейших критериев для оценки интеллектуального уровня людей, взявшихся завоевывать нашу страну.

Фронтовой опыт разбивал недавние представления о Красной Армии. Далеко позади остались заверения Гитлера, что мощь Германии непревзойденна. Первые, пока слабые сомнения стали закрадываться в сердца германских генералов. Не кто другой, как фюрер, заверил их в канун похода на Россию: «Я рад, что мы настолько развили военное производство, что можем тягаться с кем угодно. У нас более чем достаточно вооружения, и мы уже подумываем о переводе на мирные рельсы части нашей промышленности. Людские ресурсы вермахта лучше, чем в начале войны. Наша экономика на гранитном основании». Теперь эти «ресурсы» в виде трупов усеивали русские поля, а снаряды немецких противотанковых орудий отскакивали от брони советских танков Т-34 и КВ.

Неизбежно припоминали также недавние внушения Геринга со слов Гитлера: «Поход Наполеона осложнили трудности со снабжением. Поэтому я побуждал фюрера обратить больше внимания на организацию тыла, чем на создание новых дивизий, некоторые из которых так и не окажутся под огнем... Стоит германским войскам вступить в Россию, как большевистское государство рухнет, и поэтому мы не должны опасаться, что будут разрушены транспортная сеть и склады различных припасов. Дело сводится лишь к ликвидации большевистских руководителей». А что происходило на самом деле?

Генералы вермахта, которые еще вчера вслед за нацистскими руководителями считали общественный строй СССР его ахиллесовой пятой, на собственном прискорбном [322] опыте убедились: именно на нем зиждется могущество Советской державы. Красноармеец шел в бой, защищая свою Родину, вдохновляемый высокими идеалами, под руководством Коммунистической партии. Меллентин и его коллеги наверняка много наслушались от геббельсовских пропагандистов касательно мнимого раскола между партией и народом. На деле они столкнулись с незыблемым единством партии и народа. «Партия и ее органы, — писал Меллентин, — обладают в Красной Армии огромным влиянием. Почти все комиссары являются жителями городов и выходцами из рабочего класса. Их отвага граничит с безрассудством; это люди очень умные и решительные «.

Гитлеровское руководство вело Германию против мира ради установления господства, торжества «избранной» расы над всеми народами. Риторика риторикой, но нацистские вожаки отлично знали, чем обеспечивается боевой дух свирепой серой саранчи, вторгшейся на нашу землю. Они торопились немедленно дать своим подданным непосредственный выигрыш от разбойничьих войн. Это отнюдь не было следствием приверженности нацистов к догмам национал-социализма, а диктовалось прагматическими соображениями — заинтересовать в ведении грабительской войны страну, добиться стойкости в бою и прочности тыла. Иными словами, воровской порукой связать миллионы людей. В Германию потекли потоки товаров и продовольствия, награбленные на оккупированных территориях.

Нацисты рассчитывали, что подачки, поощрение грабежа других народов сработают и в политических целях.

«Гитлер и большинство его политических сторонников, — писал в своих мемуарах Шпеер, — принадлежали к поколению, которое солдатами было свидетелями ноябрьской революции 1918 года и никогда не забывало о ней. В частных разговорах Гитлер не раз давал понять, что после опыта 1918 года нельзя не быть осторожным. Чтобы предотвратить любое недовольство, тратилось больше средств на потребительские товары, военные пенсии, компенсации женщинам, кормильцы которых были в армии, чем в демократических странах. Если Черчилль обещал своему народу только кровь, пот и слезы, мы во время всей войны и ее различных кризисов слышали военный лозунг Гитлера: «Окончательная победа очевидна». То было признание политической слабости, выдававшее громадное беспокойство по поводу утраты популярности, способное перерасти в мятежные настроения». [323]

Вторая мировая война с участием в ней Советского Союза превратилась в гигантскую классовую битву, невиданную в истории, хотя грани размежевания борющихся сторон прошли по национально-государственному признаку. Правительство Англии, пережившее позор Дюнкерка и смертный ужас перед гитлеровским вторжением, заявило о поддержке Советского Союза. Аналогичные заявления сделал Вашингтон.

В тяжелый 1941 год, за исключением теплых слов, советский народ практически не получил никакой помощи ни с Британских островов, ни из-за океана. Хотя правящие круги Запада приветствовали мужество русских, бесстрашно схватившихся с врагом, всерьез они не верили в способность Советского Союза выстоять и помимо прочего не видели необходимости расточать свои ресурсы обреченным.

Командование английских вооруженных сил считало — захват Украины и Москвы «займет от 3–4 до 6 недель». В Москву прибыла военная миссия во главе с генералом Мэсон-Макфарланом. Правительство Черчилля поставило перед членами миссии задачу — когда произойдет «распад» СССР, стимулировать сопротивление вермахту, а также сотрудничать в уничтожении нефтепромыслов на Кавказе. Форин офис еще подчеркивало — нужно всячески афишировать в «пропагандистских целях» сотрудничество Англии с СССР. Что касается политических реалистов типа Франклина Д. Рузвельта, то они предпочитали выжидать: если Советский Союз выдержит первоначальный удар вермахта, тогда можно пойти на оказание ему помощи в таких размерах, чтобы она была полезной для боевых действий против Германии, но не привела к усилению нашей страны.

В призрачном мире Берлина

Чем дальше шли германские дивизии по советской земле, тем сильнее массовый гипноз овладевал руководителями рейха. Сообщения с фронта о тяжелых людских потерях, утрате техники преломлялись через призму господствовавшего среди нацистов мировоззрения — слепой веры в мистическую звезду фюрера. Германские войска далеко углубились в пределы СССР, захватили важные в экономическом отношении районы, осадили Ленинград, выходили на подступы к Москве, но они не выполнили основной цели кампании — Советские Вооруженные Силы не были уничтожены. Красная Армия сжималась подобно стальной [324] пружине, час возмездия был не за горами. Преимущества, полученные вермахтом в силу внезапности нападения, были почти исчерпаны.

На фронте в результате беспримерных по мужеству и напряжению усилий советского народа неотвратимо приближался кризис германской стратегии. А нацистские главари, не способные оценить долгосрочные перспективы войны, занялись обсуждением неотложных мер, которые надлежит провести по достижении победы. Иной раз совещания проводились в такой обстановке, которая наглядно иллюстрировала призрачный мир, в котором они жили.

Гитлер разъезжал по Германии в чудовищном поезде — два локомотива, 15 вагонов! В голове и хвосте состава бронированные вагоны, ощетинившиеся зенитными орудиями, в самом центре — салон-вагон фюрера. В специальном вагоне представители прессы, фиксировавшие каждый шаг «выдающейся личности», в другом — врачи. Поезд носил многозначительное название «Америка». Еще более роскошный состав Геринга, который рейхсмаршал так же претенциозно обозвал — «Азия». Им было тесно в рамках Европы, они уже видели себя властелинами мира!

Тон на бредовых сборищах прожектеров задавал Гитлер. С упорством маньяка он торопил с запланированной перестройкой Берлина, дабы к 1950 году превратить город в «столицу мира». Фюрер лично занимался проектированием основных правительственных зданий, среди которых должен был возвышаться дворец для собраний — громоздкая конструкция высотой более 300 метров. Дворец, по расчетам, мог вместить одновременно 150–180 тысяч человек, которым, стоя, надлежало выслушивать откровения вождей рейха.

Предполагалось сооружение почти 150-метровой триумфальной арки, «аллеи побед» и прочего. Объем новых зданий составил бы более 30 миллионов кубических метров, стоимость по минимальной оценке — 5 миллиардов марок. Гитлер озаботился предписать: имперский орел, венчавший дворец для собраний, должен держать в когтях не свастику, а земной шар, олицетворяя господство Германии над всем миром. Эти здания должны были разместиться в районе громадной площади имени Адольфа Гитлера в Берлине. При строительстве было приказано строго руководствоваться «теорией руин». Гитлер глубокомысленно раздумывал над тем, чтобы по прошествии тысячелетий, когда беспощадное время разрушит эти здания, памятники его рейха, руины «выглядели пристойно». Ну совсем как Колизей в Риме или развалины храмов Древней [325] Греции. В общем устраивались на тысячелетия.

Архитекторы поэтому, за редчайшими исключениями, не предусматривали стальных каркасов, а планировали возведение мощных стен из гранита и мрамора. Но сталь все же требовалась. Многократно рассмотрев макет будущей площади его имени, Гитлер распорядился: «Когда-нибудь мне придется принимать непопулярные решения. Они могут привести к мятежам. Мы должны быть готовы на этот случай. Все окна зданий на площади оборудовать тяжелыми стальными пуленепробиваемыми ставнями. Двери также должны быть из стали. Следует установить тяжелые железные ворота, которыми можно отгородить площадь. Нужно сделать так, чтобы центр рейха можно было оборонять как крепость».

Декрет Гитлера от 25 июня 1940 года «Об увековечении нашей победы» дал непосредственный толчок началу перестройки Берлина и некоторых других городов Германии. Были заключены контракты с ведущими строительными фирмами Норвегии, Финляндии, Италии, Бельгии, Швеции и Дании на поставку камня и строительных материалов. Робкие предложения некоторых чиновников повременить с началом выполнения различных программ до завершения боевых действий Гитлер отверг, отдав 27 ноября 1941 года категорическое указание: «Строительство должно начаться уже в течение этой войны. Я не позволю, чтобы война вмешалась в выполнение моих планов».

Рассчитывая на скорую победу над Советским Союзом, германские руководители заблаговременно составляли планы на дальнейший период. Уже 15 июля 1941 года ставка главного командования сухопутных войск составила «Тезисы к докладу об оккупации и охране русской территории и о реорганизации сухопутных войск после окончания операции «Барбаросса». В этом документе, образце штабного кретинизма, детальнейшим образом делилась шкура неубитого медведя. Чего только стоило глубокомысленное суждение: «Как только русские войска, находящиеся западнее линии Днепр — Двина, будут в своей массе разбиты, операции надо будет продолжать по возможности только моторизованными соединениями, а также теми пехотными соединениями, которые окончательно останутся на русской территории. Основная часть пехотных соединений должна в начале августа после достижения линии Крым — Москва — Ленинград приступить к обратному маршу». Определялись и потребности для «оккупации и охраны завоеванной русской территории» — [326] 56 дивизий. Ни на одну больше и ни на одну меньше!

Летом 1941 года была разработана операция «Наступление через Кавказский хребет» — с ноября 1941 по сентябрь 1942 года продвинуться через Кавказ и занять перевалы на ирано-иракской границе для дальнейшего наступления на Багдад. 27 июля 1941 года оперативный отдел штаба главнокомандования сухопутных сил подготовил наметки «Операции против промышленной области Урала» — предусматривалось силами четырех танковых и восьми моторизованных дивизий «с полным соблюдением внезапности... по возможности быстрее достигнуть уральской промышленной области и либо удержать, если позволит обстановка, захваченное, либо снова отойти после разрушения жизненно важных сооружений».

Исходя из хвастливого предположения, что с Советским Союзом будет покончено к осени 1941 года, верховное главнокомандование вооруженных сил в июне — июле 1941 года разработало «Директиву № 32: подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса». Центр тяжести борьбы переносился против Англии и США. В интересах ведения войны против них предполагалось реорганизовать вооруженные силы Германии — сократить численность сухопутной армии, высвободившейся после «восточного похода», резко увеличить авиацию и флот, расширить число танковых и моторизованных дивизий, создав особые «тропические дивизии», и т. д.

На пути этих планов встал советский народ, защищавший свою Родину и все человечество.

«Генеральный план Ост»

Пока в штабах уточнялись планы дальнейших операций, Гитлер ораторствовал в кругу приближенных. Сентенции фюрера за обеденным столом прилежно заносились на бумагу стенографами, примостившимися в углу столовой. Они донесли до нас, что готовился сделать с нашей великой страной кровавый немецкий национал-социализм. 5 июля 1941 года Гитлер говорил: «Тем, кто спрашивает меня, достаточно ли установить границу по Уралу, я отвечаю — в настоящее время достаточно провести границу там. Самое главное — уничтожить большевизм. В случае необходимости мы возобновим свое наступление, если возникнет новый центр сопротивления. Москва, центр доктрины, должна исчезнуть с поверхности земли, как только богатства из нее будут перевезены в безопасное место». [327]

Вечером 27 июля 1941 года Гитлер уточнил: граница должна проходить «на двести — триста километров восточнее Урала». Аппетит приходит, как известно, во время еды... «Русское пространство является нашей Индией».

Великий город Ленинград, само название которого приводило Гитлера в ярость, был осажден. Фюреру представлялось, что теперь добыча в его лапах. 16 сентября 1941 года он открыл своим единомышленникам: «Это «чумное гнездо», из которого азиатская зараза так долго распространялась на Прибалтику, должно быть стерто с лица земли. Город уже отрезан. Нашей артиллерии и авиации остается всего-навсего разбить его дотла, уничтожив водоснабжение, электростанции и все, что дает жизнь населению. Азиаты и большевики должны быть изгнаны из Европы, тем самым будет положен конец двумстам пятидесяти годам азиатской заразы».

Донесения об осаде Ленинграда аккуратно направлялись в ставку Гитлера, откуда офицер связи сообщал Розенбергу: «Уже три дня 240-мм орудия обстреливают город. Бомбардировщики Рихтгофена уничтожили насосные станции водопровода... В Ленинграде почти невозможно достать хлеба, сахара и мяса. Фюрер хочет избежать уличных боев, в которых наши войска понесут тяжкие потери. Город должен быть превращен в груды камней артиллерией, а население заставят вымереть... Финны предложили направить воды озера Ладоги в Финский залив, который лежит на несколько метров ниже, чтобы смыть Ленинград». Адъютант Гитлера Шмундт специально собрал высшее командование вермахта, объяснив намерение фюрера — «по Ленинграду должен пройти плуг!». Услужливые генералы добавляли — Ленинград нужно окружить, «если возможно, колючей проволокой, по ней пропустить ток», а вокруг расставить пулеметы.

17 октября Гитлер присовокупил: «Мы не будем жить в русских городах, пусть они придут в запустение, мы не пошевелим и пальцем. И прежде всего никаких сожалений по этому поводу!.. Мы не можем сделать худшей ошибки, попытавшись нести массам там образование... Мы, наверное, ограничимся радиостанцией под нашим контролем. В остальном им достаточно знать дорожные знаки на наших автострадах, с тем чтобы не попадать под машины!» Фюрер не очень долго удержался на этой точке зрения, вероятно сочтя ее чрезмерно либеральной. 22 июля 1942 года он добавил: «Йодль совершенно прав, говоря, что предупреждения на украинском языке «берегись поезда» излишни, подумаешь, что за дело, если [328] один-другой туземец попадет под поезд?»

Гитлер постоянно возвращался к одной и той же мысли: «Есть единственный долг — германизировать страну в результате иммиграции немцев, а к туземцам нужно относиться как к краснокожим». Все, что создано трудом и гением народов нашей страны, надлежало уничтожить. «У меня нет никаких сожалений, — говорил Гитлер, — в связи с предложением стереть с лица земли Киев, Москву или Санкт-Петербург». «На Восточных территориях, — грозился он, — я заменю славянские географические названия немецкими. Крым, например, можно назвать Готтенланд». Он носился с идеей «европеизации» Востока: «Потребных для выполнения этой задачи два-три миллиона людей мы найдем быстрее, чем думаем. Они прибудут из Германии, Скандинавии, западных стран и Америки. Я не доживу до этих дней, но через двадцать лет Украина будет родиной для двадцати миллионов человек, не считая туземцев».

Фюрер фантазировал за обеденным столом со своими сотрапезниками, а вермахт и бесчисленные немецкие ведомства ревностно претворяли в жизнь эти предначертания. Колонизация захваченных земель к востоку от Германии была возложена на СС. Общей руководящей директивой для германской политики на Востоке был составленный руководством СС «Генеральный план Ост», предусматривавший «выселение»; под этим имелось в виду уничтожение в Польше и западной части Советского Союза в течение 30 лет 31 миллиона человек. Первый вариант плана был составлен до начала войны против СССР. Очень скоро нацистские руководители сочли его недостаточным. В имперском министерстве по делам оккупированных восточных областей посчитали, что нужно выселить, то есть уничтожить, по крайней мере 46–51 миллион человек, ибо «речь идет не только о разгроме государства с центром в Москве... Дело заключается скорей всего в том, чтобы разгромить русских как народ». Итак, и Розенберг внес свою лепту в дело СС.

Подчиненный Герингу «Экономический штаб Ост», созданный для грабежа советских земель, издавал инструкции для оккупационных властей, в которых прямо указывалось, что речь идет о создании таких условий, когда местное население ждет голодная смерть. В инструкции от 23 мая 1941 года подчеркивалось: «Многие миллионы людей станут излишни на этой территории, они должны умереть или переселиться в Сибирь. Попытки спасти там население от голодной смерти могут быть [329] предприняты только в ущерб снабжению Европы. Они подорвут стойкость Германии в войне, они подорвут способность Германии и Европы выстоять блокаду».

В ноябре 1941 года Геринг хладнокровно заметил итальянскому министру иностранных дел Чиано как о само собой разумеющемся: «В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек. Может быть, даже хорошо, что так произойдет, ведь некоторые народы надо сокращать». Все это признавали закономерным авторы «Генерального плана Ост».

Руководители CС и привлеченная ими профессура (профессор Майер, профессор Шульц, доктор Вертуель и др.) прилежно трудились над разработкой и уточнением «Генерального плана Ост» вплоть до конца 1943 года. Они делали подробные расчеты и наконец пришли к выводу — в будущей колонии СС, то есть при «заселении вплоть до Урала», необходима 80-процентная «германизация» соответствующих территорий. Следовательно, подлежало физическому истреблению минимум 120–140 миллионов человек, на место которых предстояло поселить 8–9 миллионов немцев. Ожидалось, что в считанные годы немецкое население достигнет здесь 100 миллионов человек...

Красная Армия сорвала «Генеральный план Ост», но то, что удалось уже совершить нацистским убийцам во исполнение его, потрясает до глубины души. До войны на советских территориях, временно оккупированных Германией, проживало 88 миллионов человек, после войны осталось 55 миллионов. Из недостающих 33 миллионов человек 10 миллионов удалось эвакуировать в советский тыл, часть мужчин ушла воевать в Красную Армию. Остальное население (за вычетом угнанных в рабство в Германию) было уничтожено или погибло от голода и болезней...

Годы спустя, весной 1945 года, Гитлер, забившийся в бункер под имперской канцелярией, скажет своим лизоблюдам: «Самое важное решение, принятое мною в ходе войны, было нападение на Россию... Будьте уверены, я долго и мучительно размышлял о судьбе Наполеона в России». Во второй половине 1941 года гигантская тень Наполеона лежала на походе вермахта в нашу страну. Фигура Гитлера, руководителя разбойничьего предприятия, в глазах испуганного Запада приобретала исполинские очертания.

Банально мыслившие на Западе, сравнив темп похода армии Наполеона пешком со скоростью передвижения мотомеханизированных [330] дивизии вермахта, вероятно, утрачивали рассудок. Тот же Дж. Кеннан, сидевший в американском посольстве в Берлине, по собственным словам, «ежедневно отмечал на большой карте России, висевшей на стене в моем кабинете, продвижение армий Гитлера через обширные лесные и болотистые районы к западу от Москвы, постоянно сравнивая его с аналогичным продвижением армии Наполеона в 1812 году. Сходство по времени и местам прохождения было часто поразительным». Кеннан, написав эти слова в мемуарах, вышедших в 1967 году, поставил после них точку.

Продолжим: в 1812 году Наполеон со своим многоязычным сбродом пешим порядком все же доковылял до Москвы почти на два с половиной месяца раньше, чем в 1941 году немцы смогли выползти в танках на ближние подступы к столице нашей Родины...

Признаки поражения германских вооруженных сил накапливались с первого дня войны — 22 июня 1941 года. Вермахт постепенно утрачивал пробивную силу, и глубокой осенью задачи, ставившиеся перед ним, оказались не по плечу обескровленным германским дивизиям. Первоначальных глубоких прорывов на советско-германском фронте германские генералы достигали массированным применением танковых соединений. В первый день войны вермахт бросил против СССР 3712 танков, на пополнение прибыло 663 единицы. К 31 декабря потери составили 3770 танков. За полгода войны германские танковые войска были выбиты до последней машины первоначального состава. Такой ценой оплачивалось продвижение по советской земле. Это было достигнуто благодаря беззаветному мужеству советских воинов, отстаивавших родную землю от захватчиков.

Вновь и вновь Гитлер разъяснял своим приближенным, почему идет такая ожесточенная борьба. Для вящего убеждения он ссылался на свой личный опыт солдата, проведшего четыре года в траншеях первой мировой войны. 25 сентября 1941 года он рассуждал в узком кругу: «Натиск русских в наступлении не должен удивлять нас. Так было и в первую мировую войну... Мы забыли о том, с каким отчаянным упорством русские сражались с нами во время первой мировой войны... Нельзя допустить существований любого организованного русского государства к западу от Урала. Русские — звери, с этой точки зрения безразлично, какой там строй — большевистский или царский, они — дикие звери».

Фюрер с величайшим подозрением относился особенно [331] к тем, кто считал себя знатоком России, родился в ней или просто изучал страну. Для себя Гитлер еще задолго до войны вывел некую закономерность, которую считал абсолютно правильной. «Заметили ли вы, что немцы, долго прожившие в России, никогда больше не станут немцами? — спрашивал Гитлер и тут же давал ответ: — Огромные пространства околдовали их. В конечном итоге Розенберг пышет злобой на русских только потому, что они не позволили ему стать русским».

Эти положения пронизывали фашистское кредо, были начертаны на штандартах вермахта и запечатлены в штабных разработках. Гитлер и его единомышленники были твердо убеждены, что эта идеология и политика поднимут боевой дух солдата вермахта на невиданную высоту и он положит ненавистную Россию к ногам победоносной Германии.

То, что представлялось гитлеровскому руководству могучим оружием — национал-социалистская идеология, на деле оказалось ахиллесовой пятой режима. Идеологические шоры, являвшиеся, по мнению фашистской верхушки, несравненным украшением вермахта и обеспечившие германскому солдату «непобедимость» (их, конечно, не повредила слабая перестрелка во время кампаний на Западе в 1939–1940 гг.), пали под мощными ударами Красной Армии. Немало немцев, втиснутых в военные мундиры, лишившись защиты от реальности, взглянули на окружающее широко раскрытыми глазами и ужаснулись — они развязали войну против могучей страны, решительного и гордого народа, поднявшегося стеной на защиту Родины! Элементарный, животный страх стал заползать в сердца захватчиков.

Это хорошо запомнили те, кто вместе с гитлеровцами участвовали в походе на Восток. Один из них, укрывшийся под псевдонимом М. Китаев, еще в 1947 году в книжонке о власовцах подчеркнул:

«Германия вступила в войну с Советским Союзом, будучи очень плохо осведомлена о военных и экономических возможностях СССР, а также о тех культурных сдвигах, которые произошли за время Советской власти. С легкой руки Розенберга и Геббельса, русский человек, в области его духовной сферы, представлялся немцам в виде унтерменша{4}... В области оценки военных и экономических возможностей руководство национал-социалистской партии полагалось на сведения, полученные от немцев, долго проживших в России, а также от старой эмиграции, которая утомительно твердила об ужасающем упадке [332] всех сторон общественной и экономической жизни в Советском Союзе. Следует удивляться, что немецкая контрразведка не сумела исправить хоть сколько-нибудь эти бредовые представления. Розенберг и Риббентроп, мнившие себя непререкаемыми авторитетами по русскому вопросу, сумели убедить Гитлера, что Советский Союз представляет собой вполне созревший плод, который при небольшом сотрясении легко свалится в немецкую корзину.

«Россия может быть побеждена только самими русскими». Эта фраза принадлежит великому немецкому писателю Шиллеру. Она была забыта, так же как и многократные предостережения Бисмарка против войны с русскими. Первые люди, усомнившиеся в мифе об унтерменше и получившие истинное представление о моральных качествах русского человека, были фронтовики. Не следует забывать, что это прозрение сопровождалось огромными потерями в людском составе, производимыми новыми видами оружия, незнакомыми немецкой стороне. В паническом ужасе созерцая полет советских реактивных снарядов, немецкие солдаты и офицеры вынуждены были под ударами жестокой действительности переоценить положение».

Переоценить прежде всего в том отношении, что вермахт взвалил на себя непосильное бремя и сил для успешного ведения операций просто не хватит. Уже после приграничных сражений грамотные германские офицеры и генералы не могли не отметить с глубочайшей тревогой — возможности войск резко падают, а по мере того, как растягивались коммуникации, во весь рост вставала проблема снабжения и организации тыла на захваченной советской земле. Без указаний свыше фронтовые дивизии попытались облегчить положение, создавая рабочие команды из военнопленных для ремонта дорог, транспортного обслуживания и прочего. Таким путем они надеялись высвободить войска, застревавшие в тылу, и поддержать ударную мощь первых эшелонов.

Некоторые рабочие команды переодели в немецкую форму без знаков различия, поставили над ними немецких офицеров, но категорически не допускали их вооружения. Импровизаторы в низовых штабах германской действующей армии отлично поняли всенародный характер Великой Отечественной войны со стороны СССР и не питали ни малейших иллюзий, куда обратят оружие военнопленные, загнанные в рабочие команды. Возможно, иные, более образованные германские военные знали, что вермахт, используя таким образом военнопленных, нарушает [333] многочисленные международные конвенции, и поэтому с самого начала замаскировали всю операцию, пустив в обиход термин «хиви» — от немецкого Hilfswillige («добровольный помощник»). Естественно, «желания» военнопленных, которых заставляли работать под дулом автомата, никто не спрашивал.

Эти контингенты, находившиеся под жестким контролем, обоснованно считались гитлеровцами ненадежными.

Одновременно развивался другой процесс. Нападение гитлеровской Германии и ее сателлитов на первое в мире социалистическое государство — Советский Союз — подняло на ноги всех тех, кто по классовым мотивам были злейшими врагами Советской власти. Всполошилась часть белой эмиграции, люди, которые не могли забыть Великий Октябрь, гражданскую войну, вышвырнутые за пределы нашей страны. Эти люди и предложили гитлеровцам свои услуги.

Но фашистская верхушка с величайшим подозрением отнеслась к различным планам предателей и отщепенцев организовать вооруженные части из русских для войны против Советского Союза. Объяснялось это главным образом тем, что в Берлине ни на минуту не верили, что удастся поднять на борьбу против Родины сколько-нибудь значительное количество людей. Как бы ни расписывали радужные перспективы жалкие изменники, гитлеровское руководство оставалось глухим к их доводам, что удастся набрать «добровольцев» для войны бок о бок с фашистами против собственного народа. В результате с горечью, не притупленной годами, предатель Л. В. Дудин констатировал в книге «Великий мираж»: «Начало... борьбы антисоветских русских сил против Советской власти во время второй мировой войны... положили русские эмигранты, бросившиеся в первые же дни войны в немецкие мобилизационные пункты, но встреченные крайне неприветливо и даже враждебно германскими властями. Отдельные лица, принятые переводчиками в немецкие части, конечно, никакой существенной роли играть не могли, и добровольческое движение заглохло надолго». Пока на помощь не пришли те, кто неизменно твердил после второй мировой войны о своей полной непричастности к политике, — кадровые офицеры и генералы вермахта.

Они, традиционно объявлявшие символом веры послушание букве и духу любого приказа, исходящего свыше, на свой страх и риск сделали следующий шаг от «хиви» — попытались использовать русских на линии огня. Установить [334] точно, где и когда были сделаны первые шаги в этом направлении, не представляется возможным. Известно, например, что 134-я дивизия германской армии претендует на приоритет в этом отношении. После тщательного отбора и под неусыпным наблюдением она зачислила в качестве солдат считанных изменников из числа бывших советских граждан. То, что отдельные германские командиры шли на действия, как противоречившие нацистской доктрине, так и нарушавшие порядок комплектования вермахта, — верный критерий чудовищного напряжения вермахта в войне с СССР. Начало самонадеянной самодеятельности штаба 134-й дивизии относится уже к лету 1941 года...

В сентябре 1941 года в политику окунулся (через три месяца командующий 2-й танковой армией) генерал-полковник Шмидт, представивший доклад «О возможности подавления большевистского сопротивления изнутри». Очень скоро в дело включились представители разведки, и началось составление различного рода прожектов, сводившихся к тому, как использовать русских в качестве пушечного мяса «третьего рейха». Значительную роль в этом отношении сыграл Штрик-Штрикфельд, который в очень зрелом возрасте носил погоны всего-навсего капитана. Это был человек с темным прошлым. Происходя из прибалтийских немцев, в первую мировую войну он был офицером царской армии и в описываемый период с удовлетворением вспоминал, что, дав присягу царю, на деле служил Германии. Он участвовал в антисоветской интервенции в 1919–1920 годах. В двадцатые годы Штрик-Штрикфельд занимался «торговой деятельностью» в Англии, а теперь, шныряя в штабах гитлеровского вермахта, проталкивал идею использования русских против русских.

В тот октябрь 1941 года развернулось наступление германской армии на Москву, а в штабе группы армий «Центр» как раз в те дни, когда геббельсовская пропаганда трубила на весь мир об успехах немецкого оружия, полковник фон Тресков и полковник генерального штаба Герсдорф трудились над проектом немедленного создания двухсоттысячной «русской освободительной армии» и организации в Смоленске марионеточного «русского правительства». Командующий группой армий «Центр» торопил; по мере того, как накапливались все новые данные о замедлении немецкого наступления, он часто вспоминал слова своего двоюродного брата, бывшего царского морского атташе в Берлине: «Россию голыми руками не возьмешь!» Штрик-Штрикфельд разработал, точнее, свел воедино [335] коллективное мнение группы офицеров, детали формирования армии, которую надлежало вооружить всеми видами оружия, в том числе тяжелого. Прожектеры уже рассуждали о том, какой участок фронта выделить этой армии, а Штрик-Штрикфельд уточнял — за каждыми тремя «русскими» дивизиями в тылу должна стоять одна немецкая дивизия и нельзя допускать создание «русских» авиационных частей.

Проект получил полное одобрение Бока и в середине октября 1941 года был направлен главнокомандующему германской сухопутной армией фельдмаршалу Браухичу. Тот поднял обсуждение на ступень выше, доложив план в ставке Гитлера. Вскоре пришел ответ, подписанный Кейтелем:

«Политические вопросы совершенно не касаются командования. Кроме того, фюрер не считает возможным это обсуждать».

Спустя несколько дней Штрик-Штрикфельд получил назад копию своего проекта от Браухича. Рукой Браухича на отвергнутом документе было написано:

«Считаю этот проект для войны решающим фактором».

И следовала подпись фельдмаршала. В личном дневнике Браухич пометил:

«Россию можно победить только Россией».

Почему они дошли до Москвы?

Так-то оно так. Гитлеровский «блицкриг», конечно, с треском, позорно проваливался, но война летом и осенью 1941 года шла вопреки и нашим довоенным представлениям. Советская стратегическая доктрина гордо провозглашала:

«Если враг навяжет нам войну, Рабоче-Крестьянская Красная Армия будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий.

Войну мы будем вести наступательно, перенеся ее на территорию противника.

Боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение, с целью полного разгрома противника и достижения решительной победы малой кровью».

Эти слова проекта Полевого устава 1939 года, по которому учили войска, на «гражданке» были всеобщим достоянием, перелагались в стихи и песни. На страницах бойких книг агрессор терпел немедленное поражение. «Достаточно назвать как эталон этих настроений, — писал в 1965 году Константин Симонов, — хорошо памятный людям моего поколения предвоенный роман «Первый удар», в котором мы, уже не помню, то ли за сутки, [336] то ли за двое, расколачивали в пух и прах всю фашистскую Германию. И беда была не в бездарности этого романа, а в том, что он был издан полумиллионным тиражом и твердой рукой поддержан сверху». Недавние читатели романа не могли не сопоставить свои довоенные настроения с реальностью на путях бесконечного отступления от границы к Москве.

Нельзя сказать, чтобы советская военная наука и самые подготовленные военачальники не предвидели, как развернется будущая война. Уже в 1932 году в СССР были сформированы первые два моторизованных корпуса, через два года их количество возросло до четырех. Первый заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский неустанно ратовал за развитие танковых войск. «Ему, — писал Г. К. Жуков, — принадлежит множество прозорливых мыслей о характере будущей войны. М. Н. Тухачевский глубоко разработал новые положения теории, тактики, стратегии, оперативного искусства». Начальник Генерального штаба А. И. Егоров, крупные военачальники А. И. Корк, И. П. Уборевич, И. Э. Якир и другие дали, по словам Г. К. Жукова, «много ценного и по-настоящему интересного для каждого профессионального военного». Но в расцвете сил 43-летний М. Н. Тухачевский, 50-летний А. И. Корк, И. П. Уборевич и И. Э. Якир, оба в возрасте 41 года, были расстреляны в 1937 году.

Безвинно казнили и репрессировали с ними и вслед за ними крупнейших военачальников: по подсчетам генерала А. И. Тодорского, из пяти маршалов — троих, из пяти командармов 1-го ранга — троих, из 10 командармов 2-го ранга — всех, из 57 комкоров — 50, из 186 комдивов — 154, из 16 армейских комиссаров 1-го и 2-го рангов — всех, из 28 корпусных комиссаров — 25, из 64 дивизионных комиссаров — 58, из 456 полковников — 401. Герой гражданской войны Ф. Ф. Раскольников в открытом письме Сталину 17 августа 1939 года гневно писал:

«Накануне войны Вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову техники и сделали ее непобедимой. В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров. Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин{5}. [337]

Для успокоения взволнованных умов Вы обманываете страну, что ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала еще сильнее. Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, Вы воскресили институт политических комиссаров, который возник на заре Красной Армии, когда у нас еще не было своих командиров, а над военными специалистами нужен был политический контроль. Не доверяя красным командирам, Вы вносите в армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину. Под нажимом советского народа Вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев: Александра Невского, Дмитрия Донского и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут Вам больше, чем казненные маршалы и генералы».

Понятно, что добытое советской военной наукой (неотделимое от ученых, развивавших ее и репрессированных) и претворявшееся в жизнь впоследствии уничтоженными военачальниками предавалось забвению. В ноябре 1939 года гордость Красной Армии — моторизованные корпуса были расформированы. Только к концу 1940 года, имея перед глазами опыт действий подвижных соединений вермахта на Западе, решение отменили и вновь началось, на этот раз поспешное, формирование моторизованных корпусов. Здравый смысл пробивал себе дорогу. Как это было трудно! Более четверти арестованных, в том числе будущие Маршалы Советского Союза К. А. Мерецков и К. К. Рокоссовский, в канун и в первые месяцы войны были освобождены. Но вплоть до нападения Германии на Советский Союз репрессии военных продолжались, хотя и не в масштабах 1937 года. В конце 1941 года среди прочих арестованных погибли заместитель наркома обороны, начальник ВВС Красной Армии генерал-полковник 48-летний А. Д. Локтионов, его преемник Герой Советского Союза 30-летний генерал-лейтенант П. В. Рычагов, генеральный инспектор ВВС дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант 39-летний Я. В. Смушкевич, начальник управления ПВО Герой Советского Союза 40-летний генерал-полковник Г. М. Штерн...

В давящей атмосфере в командовании Красной Армии наша страна шла навстречу войне. Но нужно было работать, и работали те, кто в войну возглавили Советские Вооруженные Силы. «Сталин, — напишет в 1965 году Константин Симонов, — все еще оставался верным той маниакальной подозрительности по отношению к своим, которая [338] в итоге обернулась потерей бдительности по отношению к врагу... Прямое противопоставление своего взгляда на будущую войну взглядам Сталина означало не отставку, а гибель с посмертным клеймом врага народа. Вот что это значило... Сталин несет ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению».

Какими бы убедительными ни представлялись рассуждения о том, что Сталин, стремясь оттянуть начало войны, требовал не принимать в приграничных округах мер, которые Германия могла бы истолковать как провокационные, остается непреложным фактом — вломившись на рассвете 22 июня 1941 года в нашу страну, гитлеровские орды достигли стратегической внезапности. Как в Польше в 1939 году, во Франции в 1940 году, в Югославии и Греции в 1941 году! Г. К. Жуков объяснил в мемуарах:

«При переработке оперативных планов весной 1941 года практически не были полностью учтены особенности ведения современной войны в ее начальном периоде. Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней пограничных сражений».

Вермахт не дал этих «нескольких дней», навалившись на войска наших приграничных округов всеми силами. При всем этом, подчеркивает Г. К. Жуков, «период же с 1939 до середины 1941 года характеризовался такими преобразованиями, которые дали Советской стране блестящую армию и подготовили ее к обороне».

Вот такая армия под давлением вермахта и стала отступать. Уже первые дни исполинского сражения омрачила расправа, которую Сталин учинил над командованием Западного фронта. На 9-й день войны были арестованы, сразу осуждены и расстреляны командующий фронтом генерал армии, Герой Советского Союза 43-летний Д. Г. Павлов и работавшие с ним генерал-майоры В. Е. Климовских, А. Т. Григорьев, Н. А. Клич, А. А. Коробков. На них возложили ответственность за неудачи наших войск в полосе фронта. По тогдашней манере их [339] еще объявили изменниками. Летом 1941 года ряд генералов, погибших или попавших в плен при невыясненных обстоятельствах, были объявлены предателями. Так, когда в конце июля начальнику Главного политического управления Красной Армии Мехлису офицеры, вышедшие из окружения, доложили, что командующий 28-й армией генерал-майор В. Я. Качалов пал в бою, он бросил: вы «политические младенцы и не понимаете, что Качалов не только сам давно уже решил перейти к противнику, но и искал себе союзников». В. Я. Качалова заклеймили «предателем». Разумеется, все эти военачальники в пятидесятые годы были посмертно реабилитированы.

Через несколько недель войны Сталин не мог не убедиться, что расправы с командующими не влекут за собой перелома в ходе операций. Репрессии среди военных, за считанными рецидивами, прекратились на все время войны. Но еще долго сказывались последствия массовых избиений — в первую голову боязнь взять на себя ответственность, что нередко осложняло положение войск, дравшихся насмерть с врагом. Война, однако, быстро рассортировала командный состав, отсеяв неспособных или отсталых и открыв дорогу талантливым и подготовленным.

Первым среди равных, безусловно, оказался генерал армии Георгий Константинович Жуков. Встретив войну на посту начальника Генерального штаба, Г. К. Жуков делал все возможное, чтобы остановить вражеское наступление. После того как попытки сделать это по приказу Сталина войсками приграничных округов не удались, именно Жуков решительно настоял на постепенном создании фронта стратегической обороны, куда и подавались подходившие резервы.

Жуков с величайшей проницательностью в конце июля разгадал планы Гитлера — получив отпор на Московском направлении, немецкие подвижные соединения будут брошены против Юго-Западного фронта, с тем чтобы глубоким охватом окружить наши войска, оборонявшиеся на Украине, защищавшие Киев. 29 июля 1941 года Жуков на докладе у Сталина предложил в предвидении немецкого наступления провести перегруппировку, отойти за Днепр, оставив Киев. Это единственно правильное решение вызвало яростный гнев у Сталина, осыпавшего Жукова оскорблениями. Жуков был освобожден от должности начальника Генерального штаба и отправлен командовать Резервным фронтом. Оставленный членом Ставки Верховного Главнокомандования Жуков с фронта продолжал настаивать на своих предложениях. В начале сентября войска [340] под командованием Жукова одержали первую победу в Великой Отечественной, разбив врага и взяв город Ельню, а через неделю с небольшим разразилась предсказанная им катастрофа — крупные соединения Юго-Западного фронта были окружены и разбиты. Под удар попали Харьковский промышленный район и Донбасс, а высвободившиеся войска немецкое командование перебросило на Московское направление для наступления на Москву.

Такова была страшная цена очередного сталинского просчета в руководстве войной. Маршал Советского Союза А. М. Василевский в мемуарах расширил круг виновных за поражение:

«При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать вспышки неудержимого гнева, и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на юго-западном направлении».

В Генеральном штабе этой «твердости» хватило только Жукову, который теперь из войск в бессильном гневе наблюдал за разгромом южного крыла нашего фронта. Наблюдал издалека — с 10 сентября он командовал Ленинградским фронтом. Войска под водительством Жукова остановили врага у ворот города. По вызову Сталина 7 октября он прибыл в Кремль — теперь катастрофа разразилась на Московском направлении.

Победа под Москвой

В тот год, 1941-й, Москва как магнит притягивала гитлеровское руководство. Все его помыслы были сосредоточены на ней. Ставка фюрера полагала, что взятие красной столицы будет означать победоносное завершение похода на Восток. Уже 16 сентября 1941 года была отдана директива командования германской группы армий «Центр» о проведении операции на Московском направлении под названием «Тайфун». 30 сентября — 2 октября 77 германских дивизий перешли в наступление на Москву

Основные силы трех наших фронтов, оборонявшихся на Московском направлении, — Западного, Резервного и Брянского — были окружены. Враг преуспел в третий раз тем же приемом — в июне, наступая с запада, гитлеровцы сомкнули танковые клещи у Минска, в июле — августе это повторилось у Смоленска, теперь — у Вязьмы, где в трагическом окружении героически дрались наши войска. Память о них не померкнет, ибо именно эти герои задержали [341] 28 дивизий врага в те дни, когда дорога на Москву была открыта.

С 10 октября 1941 года генерал армии Г. К. Жуков возглавил войска, оборонявшие Москву. Наскоро собранные части под его командованием приостановили марш фашистских дивизий, а тем временем стали прибывать резервы.

Сбой на фронте нарушил график работы фашистской машины истребления и разрушения. В тылу вермахта палачи СС готовились выполнить приказ фюрера об уничтожении столицы СССР. Гейдрих, подсчитав ресурсы СС, просил Гиммлера доложить фюреру — ответственность за то, что Москва будет стерта с лица земли, должен взять на себя вермахт. Части СС физически не в состоянии выполнить задачу. Он сослался на донесения немецких агентов, пробиравшихся в осажденный Ленинград, где они не видели значительных разрушений. Поэтому с уничтожением крупных городов может справиться только армия, применив взрывчатку и зажигательные средства.

12 октября до сведения всех командиров частей и соединений, наступавших на Московском направлении, доводится указание главного командования сухопутных сил:

«Фюрер вновь решил, что капитуляция Москвы не должна быть принята, даже если она будет предложена противником... Всякий, кто попытался оставить город и пройти через наши позиции, должен быть обстрелян и отогнан обратно... И для других городов{6} должно действовать правило, что до захвата их следует громить артиллерийским обстрелом и воздушными налетами, а население обращать в бегство».

12 октября орган нацистской партии «Фёлькишер беобахтер» вышел с заголовком через всю первую страницу «Великий час — конец кампании на Востоке». 14 октября приказ командования группы армий «Центр», действовавших против Москвы, начинался самонадеянным утверждением: «Противник перед фронтом группы армий разбит», и отдавались конкретные указания «как можно быстрее» завершить окружение Москвы. Тут же уточнялись линии прикрытия с востока. И снова предупреждение:

«Кольцо окружения города в конечном счете должно быть сужено до Окружной железной дороги. Эту линию по приказу фюрера не должен перешагнуть ни один немецкий солдат. Всякая капитуляция должна отклоняться. В остальном поведение по отношению к Москве будет объявлено особым приказом».

Такового не последовало, ибо, хотя немецкие войска доползли до ближайших подступов [342] к Москве, выполнить поставленную им задачу они не сумели, не смогли пробить стальную стену обороны столицы.

В Подмосковье германские войска смогли окончательно убедиться, какого противника они получили по воле нацистского руководства. Командующий немецкой 2-й танковой армией генерал Г. Гудериан, считавшийся ведущим теоретиком танковой войны на Западе, был потрясен и обескуражен. Его армия, наступавшая на Москву с юга, с трудом выдерживала удары советских войск. В начале октября в районе Орла он записывает:

«В бой было брошено большое количество русских танков Т-34, причинивших большие потери нашим танкам. Превосходство материальной части наших танковых сил, имевшее место до сих пор, было отныне потеряно и теперь перешло к противнику».

Генерал Блюментрит, обозревавший положение гитлеровских войск, нацеленных на Москву с запада, отмечал:

«С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила. В течение последних недель сопротивление противника усилилось, и напряжение боев с каждым днем возрастало... Воспоминание о великой армии Наполеона преследовало нас как привидение. Книга мемуаров наполеоновского генерала Коленкура, всегда лежавшая на столе фельдмаршала фон Клюге, стала его библией. Все больше становилось совпадений с событиями 1812 года».

Как в полосе 2-й танковой армии Гудериана, так и на фронте 4-й армии, начальником штаба которой был Блюментрит, танки Т-34 повергали в панику германские войска. «В результате появления у русских этого нового типа танков, — писал он, — пехотинцы оказались совершенно беззащитными. Требовалось по крайней мере 75-мм орудие, но его еще только предстояло создать. В районе Вереи танки Т-34 как ни в чем не бывало прошли через боевые порядки 7-й пехотной дивизии, достигли артиллерийских позиций и буквально раздавили находившиеся там орудия. Понятно, какое влияние оказал этот факт на моральное состояние пехотинцев. Началась так называемая танкобоязнь».

Оборона Москвы — героический эпос отечественной истории, бессмертны подвиги ее защитников, сумевших отразить натиск вермахта, до тех пор не знавшего поражений. В единоборстве в Подмосковье одержал верх советский народ, ни на минуту не допускавший мысли о том, что враг может победить. Провал наступления на Москву [343] был в первую очередь крахом политических расчетов гитлеровцев, никак не ожидавших встретиться с такой стойкостью советских людей. Отсюда отчетливо видны и военные промахи врага. Германский генерал-фельдмаршал Клейст после войны, вернувшись к дням, когда гитлеровские орды стояли у ворот Москвы, признал: «Надежды на победу в значительной степени основывались на том, что вторжение вызовет политический переворот в России... Слишком большие надежды проистекали из убеждения, что после тяжелых поражений Сталина свергнет собственный народ. Это убеждение распространялось политическими советниками фюрера». Единство партии и народа явилось той силой, о которую разбилось немецкое наступление.

Командующий Западным фронтом Г. К. Жуков жестко и требовательно руководил войсками. Он требовал обращать особое внимание на фланги — немцы, создав там сильные группировки, пытались (в четвертый раз!) зайти севернее и южнее, окружить Москву, сомкнув клещи где-то в районе Ногинска.

Продвижение группы армий «Центр» на Москву теперь измерялось считанными километрами. Г. К. Жуков искусно руководил ожесточенным сражением. Те в Германии, кто привык переносить каждый день на картах флажки со свастикой все дальше на восток, впервые с начала войны задумались. В эфире больше не звучали победоносные реляции, сводки с фронта становились все неопределеннее. В секретном обзоре настроений в стране гестапо докладывало: «Часть населения впала в чрезмерный оптимизм, основываясь на высказываниях руководителя прессы рейха. Слова доктора Дитриха и сообщения газет принимались буквально». Наступало похмелье.

В самом конце ноября 1941 года Гитлер в ставке бросил слова, которые можно было принять за признание невозможности победы военными средствами. Может быть, на несколько дней бесноватый прозрел? Кто знает... Но если и возникли у Гитлера какие-то сомнения, их заглушили верноподданнические доклады генералов. Тщательно пряча собственную неуверенность в завтрашнем дне, они убеждали обожаемого фюрера — Москва будет взята. Об этом те, кто вел обескровленные германские дивизии на Москву в ноябре 1941 года, после войны поторопились забыть. Но именно они в тот момент повели за собой и Гитлера. Кадровые германские генералы, кичившиеся своей профессией, шли к первому поражению Германии в войне. [344]

В Ставке Советского Верховного Главнокомандования пристально следили за тем, как выдыхались германские войска. Несмотря на то что бои разворачивались в непосредственной близости от Москвы, Ставка не вводила в дело свежие стратегические резервы. В начале декабря стало наконец ясно, что гитлеровская группировка, нацеленная на Москву, подошла к кризисному состоянию. Приказы употребить все усилия для взятия Москвы «даже под угрозой того, что войска полностью сгорят», больше не давали результатов. Вермахт топтался на месте.

Анализируя неудачу операции «Тайфун», Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своих мемуарах подчеркивал:

«Гитлеровское верховное главное командование, планируя такую сложную стратегическую операцию большого размаха, какой была операция «Тайфун», серьезно недооценило силу, состояние и возможности Советской Армии для борьбы за Москву и грубо переоценило возможности своих войск, сосредоточенных для прорыва нашего фронта обороны и захвата столицы Советского Союза... Большие потери, неподготовленность к борьбе в зимних условиях резко отразились на боеспособности противника... Наши воины глубоко сознавали личную ответственность за судьбу Москвы, за судьбу своей Родины и были полны решимости умереть, но к столице врага не подпустить».

5–6 декабря 1941 года началось контрнаступление советских войск под Москвой. Враг был отброшен от стен столицы Советского Союза, впервые с начала второй мировой войны вермахт был вынужден сдавать захваченные позиции. Особенностью боевых действий на советско-германском фронте было то, что Красная Армия не имела перевеса в силах на всех фронтах над противником. Удары по врагу, нанесенные под Москвой, возвестили начало общего наступления Красной Армии, охватившего почти 2000-километровый фронт. Оно продолжалось всю зиму 1941/42 года. В результате немцы были отброшены на 100–350 километров, была устранена угроза Москве. Германские войска понесли громадные потери в живой силе и технике.

Теория и практика «блицкрига», еще недавно обеспечивавшего Германии успехи на Западе, лежали в руинах. Гитлеровское руководство встало перед перспективой затяжной войны. 8 декабря 1941 года Гитлер отдал приказ о переходе к обороне на Восточном фронте. Миф о непобедимости вермахта был развеян.

Международные последствия победы советских войск [345] под Москвой трудно переоценить. С затаенным дыханием мир следил за событиями на советско-германском фронте. В конце октября 1941 года советский полпред в Лондоне И. М. Майский докладывал в Москву о настроениях в Англии:

«Чувство тревоги все возрастает и достигло особенной интенсивности в последние три-четыре недели, когда новое германское наступление поставило под угрозу Москву и Донбасс. Наряду с тревогой явно ощущается и другое чувство, которое можно лучше всего охарактеризовать восклицанием: «Какое счастье, что дьявольская машина гитлеризма, вся мощь которой только сейчас обнаружилась, обрушилась сначала не на нас, а на СССР. Если бы вышло обратно, от нас, пожалуй, ничего не осталось бы. Теперь же, даже в самом худшем случае, эта машина обернется против Англии, сильно потрепанной и ослабленной». И пока трудно сказать, какое из этих чувств доминирует в общественных настроениях страны».

Теперь, с разгромом немцев под Москвой, волна горячей благодарности к России прокатилась по миру. Сдержанность как черта национального характера англичан хорошо известна. Но тогда, заметил американский историк Д. Лукач, на Британских островах «весь народ был охвачен русофилией, почти иррациональный энтузиазм, который напоминал всеобщее заблуждение 1914 года — сотни тысяч англичан поверили, что русские войска, высадившиеся на севере Англии, следуют на фронт во Францию».

Однако было громадное различие между 1914 и 1941 годами — теперь Красная Армия нанесла общему врагу, Германии, такой удар, от которого было нельзя оправиться. Хотя еще предстояли годы и годы кровопролитной войны, на Западе вчерашний пессимизм сменился легкомысленным оптимизмом — русским все по плечу!

«В течение нескольких недель, — писал американский публицист У. Шайрер, — того холодного декабря и января казалось, что разбитые и отступающие германские армии, фронт которых беспрерывно прорывали советские войска, могут распасться и погибнуть в русских снегах, как случилось с армией Наполеона за 130 лет до этого».

Битва под Москвой ознаменовала всемирно-исторический поворот в ходе второй мировой войны, но мы, русские люди, знали — враг еще силен. [346]

* * *

Разгром германских армий в декабре 1941 года потряс до основания всю структуру нацистского рейха. Генерал Блюментрит свидетельствовал:

«Московская битва нанесла первый сильнейший удар по Германии как в политическом, так и в военном отношении».

Генералы вермахта, победоносно водившие войска на протяжении предшествующих лет, были смещены, иные уволены в отставку без права ношения формы, а некоторым предстояло предстать перед военным судом. 19 декабря Гитлер взял на себя командование сухопутными войсками. Фюрер спесиво разъяснил Гальдеру: «Эти пустяковые обязанности оперативного командования может выполнять любой. Задача главнокомандующего армией состоит в подготовке ее в духе национал-социализма. Я не знаю ни одного генерала, который мог бы выполнить эту задачу, как я хочу. Поэтому я и решил взять на себя командование армией».

Волна паники захлестнула вымуштрованных германских генералов, окружавших фюрера в его ставке «Волчье логово», располагавшейся вблизи восточнопрусского городишка Растенбург. Они боязливо шептались о судьбе, которая ждет главнокомандующего армией генерал-фельдмаршала Браухича. Еще бы! Гитлер отозвался о нем: «Тщеславный и трусливый негодяй». Даже лизоблюд генерал-фельдмаршал Кейтель в ответ на какое-то замечание о ходе событий на советско-германском фронте получил немедленный выговор от Гитлера, самым пристойным эпитетом в бешеной тираде был «идиот». Йодль застал Кейтеля за сочинением слезливого прошения об отставке, револьвер лежал под рукой у обмякшего фельдмаршала. Йодль убедил его продолжить службу фюреру, что Кейтель и сделал, заслужив петлю по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге.

В ставке Гитлера составлялись бесчисленные планы, как стабилизировать положение на рушащемся Восточном фронте. В бои бросались все резервы. 7 января 1942 года Гальдер помечает в своем дневнике: «Меня пытаются убедить начать химическую войну против русских». До этого дело не дошло: устрашились немедленного возмездия. С громадными трудностями и колоссальными потерями вермахту кое-как удалось удержать фронт.

В «Волчьем логове» фашистский зверь зализывал раны. В угрюмой обстановке бункеров, запрятанных под землю, царила мрачная атмосфера. Когда появлялся поседевший за зиму Гитлер, все испуганно замолкали, гадая, [347] что и как сказать. Любимчики фюрера по-прежнему выслушивали его откровения, только содержание и тон их не имели ничего общего с прежними. 19 февраля 1942 года Гитлер в остром приступе мистицизма заметил: «Я всегда ненавидел снег, Борман, ты знаешь об этом. Я всегда ненавидел его всеми фибрами души. Теперь я знаю почему. То было предзнаменование!» В ночь с 27 на 28 февраля он признался: «Господа, вы не можете представить себе, что все это означало для меня, как последние три месяца подорвали мои нервные силы. Теперь я могу сказать вам, что за первые две недели декабря мы потеряли тысячу танков и две тысячи паровозов».

В марте 1942 года рейхсминистр Геббельс навестил «Волчье логово». Он тщательно занес в дневник свои впечатления об этом посещении:

«Фюрер рассказал мне, как близко в последние месяцы мы были к зиме Наполеона. Если бы он проявил слабость хоть на мгновение, фронт рухнул бы, и последовавшая катастрофа заставила бы побледнеть бедствие, постигшее Наполеона».

О военных планах на будущее, кроме общих замечаний о необходимости возобновить наступление с приходом тепла, с министром пропаганды речи не было. Геббельс подвел итог:

«Собачка, которую подарили фюреру, теперь играет в его комнате. Он всем сердцем привязан к песику, который волен делать все, что хочет, в бункере. В настоящее время пес ближе к сердцу фюрера, чем кто-либо еще».

Военные планы перекраивались. Высшему командованию германских вооруженных сил был известен общий ход мыслей фюрера. Потерпев неудачу в наступлении на Москву, он отныне искал решения на флангах советско-германского фронта. «Гитлера теперь обуревает идея захвата Ленинграда и Сталинграда, — записывал Гальдер, — ибо он убедил себя, что, если падут эти «два священных города коммунизма», Россия рухнет».

На лето 1942 года Гитлер запланировал решительное наступление на юге советско-германского фронта. [348]