Как развивалась раковая опухоль

Историки, да и не только они, надо думать, никогда не перестанут ужасаться по поводу того, что сделали с Германией нацистские опричники и что причинила Германия, организованная и ведомая главарями фашистского режима, миру в 1939–1945 годах. Долг ученых поведет их к раскрытию и объяснению причин. Как и почему это случилось? Уже написаны библиотеки книг, под разными углами зрения анализирующих проблему. Можно не сомневаться, что в перспективе, скажем, столетия положено только начало исследованию страшного процесса, который едва не вверг человечество в самые мрачные времена варварства.

Первыми исследователями фашизма были люди, испытавшие на себе, что означает национал-социалистская «революция». Громадное большинство их и понятия не имело о сложных социально-экономических теориях, различных моделях государства. У них был лишь непосредственный опыт и здравый смысл. Этого оказалось достаточно, чтобы составить четкое представление о фашизме.

Эрих Мария Ремарк написал роман, определенно автобиографичный, — «Тени в раю». Его героев, которым удалось ускользнуть от гестапо, в эмиграции мучительно преследовал роковой вопрос: почему Германия оказалась заодно с нацистами?

Один из героев заметил: «Нацисты не с Марса свалились, и они не изнасиловали Германию. Так могут думать только те, кто помнит страну в тридцать третьем году. А я еще прожил в ней несколько лет. И слышал рев по радио, густой кровожадный рык на их сборищах. То была уже не партия нацистов. То была сама Германия».

Как же так, недоумевали люди, просвещенная нация чинит неслыханные преступления? Другой эмигрант заметил: «С тридцать третьего года известно... культура — тонкий пласт, ее может смыть обыкновенный дождик. Этому научил нас немецкий народ — народ мыслителей и поэтов. Он считался высококвалифицированным. И сумел перещеголять Аттилу и Чингисхана, с упоением совершив мгновенный поворот к варварству».

Многим изгнанникам пришлось пройти через круги ада нацистских тюрем. Они вспоминали: «Время от времени [275] «гордость немецкой нации» — двадцатилетние «герои» выволакивали из камеры очередную жертву, пиная ее ногами, подгоняя ударами и руганью, — иначе они и не мыслили обращение с больными и старыми людьми». Эти звери были воспитаны фашистами. Они верно служили господствующему тогда режиму. Их было множество.

Так говорил Ремарк устами своих героев, так думали тысячи честных людей Германии и он сам. Лучшие люди страны боролись против фашистского режима. В авангарде шли коммунисты. Они сражались на самом трудном фронте, в условиях жесточайших и изощренных репрессий, террора. Не все имена этих героев известны сегодня, но они заслужили уважение и признательность. Более 300 тысяч немцев стали жертвами коричневого чудовища. Но неравны были силы...

Народам мира пришлось заплатить дорогую цену за уничтожение фашистской чумы. Наша страна в ходе Великой Отечественной войны отдала 20 миллионов бесценных жизней за свободу мира, включая Германию, и свою свободу.

Неслыханные жертвы ради сокрушения преступного со всех точек зрения режима! Однако этот режим, сумевший проложить дорогу к широким массам (иначе монополии никогда не вручили бы власть нацистам), был миллионами нитей связан с Германией, сумев объединить ее вокруг себя.

На VII конгрессе Коминтерна Г. Димитров справедливо подчеркивал: «Приход фашизма к власти — это не обыкновенная замена одного буржуазного правительства другим, а смена одной государственной формы классового господства буржуазии, буржуазной демократии другой его формой — открытой террористической диктатурой».

Но ведь совсем недавно страна была ареной ноябрьской революции 1918 года. Дела германского пролетариата еще были свежи в памяти — восстание в Киле, Баварская советская республика, Гамбург. Именно тогда, в годы революционного подъема, подлинные правители Германии — крупные капиталисты — испытали цепенящий страх. Они никогда не забывали тех лет, когда их власть зашаталась.

Почему же произошла такая трансформация, откуда взялась массовая поддержка национал-социализма? [276]

ФАШИСТЫ НА МАРШЕ

Очень многое проясняют характер и методы воздействия германского фашизма на массы. Гитлеризм создал чудовищную машину социальной демагогии, мощную систему концентрированной пропаганды, такого манипулирования массами, которого до тех пор не знала история.

В конце семидесятых — начале восьмидесятых годов на Западе были посмертно опубликованы записки О. Вагенера. Начальник штаба отрядов СА в 1929–1933 годах и руководитель экономического отдела национал-социалистской партии Вагенер был близок к Гитлеру в те годы и оставил психологический портрет фюрера, как его видели доверенные единомышленники. Основа мировоззрения Гитлера, ставшего государственной идеологией Германии с приходом фашистов к власти, — бредовая расовая теория о превосходстве «нордических народов», первым из которых именовался германский. Методы доказательства можно сопоставить только с безумием самой «теории». Например, ораторствовал Гитлер среди своих лизоблюдов: «Посмотрите на статуи Цезаря, Августа, но также Цицерона и еще раньше Сократа. Я спрашиваю вас, разве похожи эти головы на головы коренного населения Италии или Греции? Такие фигуры более уместны, без изменения, если не считать фрака, заседать ныне в сенате Пруссии».

По неучу Гитлеру, предысторические миграции «нордических» народов дали античные Рим и Грецию. «Только так я вижу ход истории, хотя, быть может, это неисторический взгляд. И это представление питает мою миссию и мою цель». Льстецы, принимавшие свою неосведомленность за уровень исторической науки, подхалимски восклицали: «Герр Гитлер, вы должны поучить самых видных профессоров и ученых всего мира. Затем их нужно разослать в те места, где ведутся (археологические) исследования, и там доказать, что дело обстояло именно так, как вы говорите». Категоричность суждений заменяла для тех, кто шел с Гитлером, элементарную логику. Он знал это.

Накануне взятия власти Гитлер отчетливо высказался в кругу тех, кому можно было доверять. В Гамбургском национальном клубе, объединявшем крупную буржуазию города, он вещал: «Прежде всего нужно покончить с мнением, будто толпу можно удовлетворить мировоззренческими построениями. Познание — неустойчивая платформа для масс. Стабильное чувство — ненависть. Его гораздо труднее поколебать, чем оценку, основанную на научном познании... широкие массы проникнуты женским [277] началом: им понятны лишь категорическое «да» или «нет». Массе нужен человек в кирасирских сапогах, который говорит: правилен этот путь!» Нацисты требовали слепо и безусловно верить всему тому, что исходило с вершины фашистской пирамиды. Вера обычно насаждается вместе с иррациональностью, отсюда пристрастие к таинственности, символике, ночным факельным шествиям.

Дебютировав с роспуска всех без исключения политических партий, кроме своей, нацисты атомизировали нацию. Человек остался один на один с Левиафаном фашистского государства, групповое выражение мнения помимо санкционированного режимом служило достаточным основанием для жесточайшего преследования. Атомизация общества, беспощадное уничтожение любого осмелившегося протестовать были первым шагом на пути консолидации масс вокруг нацистов. Расползавшийся политический и идейный вакуум заполнили миазмы фашистской пропаганды.

Было объявлено, что высший долг каждого и всякого — неукоснительное выполнение предначертаний нацистского руководства. Монопольной политической партией в Германии была нацистская. В ее рядах в день захвата власти в 1933 году было 850 тысяч членов. Став правящей партией, НСДАП быстро расширилась, включая в себя тех, кто связал свою судьбу с фашизмом или ждал существенных выгод от членства в партии. Гитлер настаивал на том, что вовлечение в НСДАП рабочих — первостепенная задача. «Без немецких рабочих вы никогда не будете иметь Германскую империю», — повторял он. Через два года после прихода к власти в НСДАП было 5,3 процента от численности всех рабочих (в 1933 году — 1,6 процента). В 1939 году Гитлер потребовал вовлечения в партию каждого десятого немца. К своему краху фашизм в 1945 году пришел, имея 6 миллионов членов НСДАП.

Идеалом поспешно сооружавшейся проклятой структуры признавалась только верность фюреру (сравни девиз СС — «моя честь — моя верность»). Архипреступники — члены СС, специализировавшиеся на убийствах, — в иерархии нацистского государства составляли высший слой. Нормой их поведения, которое предлагалось копировать, поучал глава ордена Гиммлер, было «не интересоваться повседневными вопросами... а только идеологическими проблемами, важными для десятилетий и столетий, с тем чтобы человек знал... он работает ради задачи, выпадающей раз в 2000 лет».

Каждая посредственность, каждый Ганс или Фриц потоком [278] гадких слов возвышался как человек, сопричастный к великому делу. Его личные интересы подавлялись трескучими тирадами о необходимости выполнения общего дела. Гиммлер обязал образцово-показательный для немцев корпус СC руководствоваться принципом: «Нет ни одной задачи, которая существует ради себя». Служба фюреру — превыше всего, она не идет ни в какое сравнение с личной жизнью индивидуума. Мазохизм, вероятно привлекательный только для некоторых, превратился во всеобщую национальную повинность.

В пропагандистских речах нацистские вожаки апеллировали к шовинизму самого низкого пошиба. Выступая перед строительными рабочими, сооружавшими громадные официальные здания (острословы архитекторы сказали бы: в стиле «вампир»), Гитлер в 1939 году говорил: «Почему мы строим самые большие здания? Я делаю это, чтобы восстановить в каждом немце уважение к себе. В сотнях областей я хочу сказать каждому — мы не ниже, напротив, мы полностью равны любому другому народу». В ответ на слова обожаемого фюрера несся тот самый густой рык, оглушавший героев Ремарка, на который едва ли были способны глотки отощавших безработных времен Веймарской республики.

Чечевичная похлебка национал-социализма

Нацистские бандиты, конечно, не наделили рядового немца сказочными богатствами, но голод утолили. Поставив экономику на нужды войны, они взвинтили занятость. Безработица рассосалась.

Американский публицист У. Шайрер, проведший тридцатые годы в логове фашизма — Германии, видел все это собственными глазами. В книге «Взлет и падение третьего рейха» он замечает:

«К осени 1936 года проблема безработицы в основном была решена, и почти каждый снова имел работу (с февраля 1933 года по весну 1937 года количество зарегистрированных безработных снизилось с шести до менее чем миллиона человек). Можно было слышать, как рабочие, утратившие свои профсоюзные права, шутили над полными мисками — при Гитлере по крайней мере нет свободы умирать с голоду. Лозунг «Общее дело — превыше всего!» в те дни был популярным нацистским лозунгом. Хотя многие партийные лидеры, и первый среди них Геринг, тайком обогащались, а прибыли предпринимателей росли, не было сомнений в том, что массы поддались [279] дурману «национального социализма», не рассмотрев его сущности».

Весьма умеренную сытость немец получил в обмен за отказ от всех и всяческих демократических свобод. Трудовой фронт заместил профсоюзы. По закону от 24 октября 1934 года, учредившему эту организацию «творческих немцев ума и кулака», охватившую 25 миллионов человек, ее цель — «создать истинную социальную и производственную общность всех немцев, дабы каждый индивидуум смог внести... максимальный трудовой вклад». Капиталисты возводились в ранг «вождей предприятий», а введенные с 1935 года «рабочие книжки» закрепили рабочих за предприятиями. Стачки запрещались. Уровень заработной платы был несколько ниже, чем при Веймарской республике. Однако возвращение безработных на производство увеличило фонд заработной платы с 1932 по 1938 год с 25 миллиардов до 42 миллиардов марок, то есть на 66 процентов. Но прибыли возросли на 146 процентов! При удвоении национального дохода в эти годы доля рабочих снизилась с 57 до 53,6 процента, а капитала подскочила с 17,4 до 26,6 процента.

Было бы непростительным упрощением полагать, что рядовые сторонники нацизма продались только за чечевичную похлебку (сухая статистика именно так оценивает «блага» национал-социализма — средняя недельная заработная плата члена Трудового фронта составляла 6 долларов 95 центов, причем налоги и различные поборы уносили из нее 15–35 процентов). Фантастический пьяница Лей, руководитель Трудового фронта, открылся: «Мы должны отвлечь внимание масс от материальных к моральным ценностям. Важнее насытить души, а не желудки».

В понимании гитлеровской верхушки «души» насыщались организацией, точнее, принудительной коллективизацией досуга. Была основана организация с восторженно-идиотским названием «Сила через радость», занимавшаяся проведением коллективного отдыха и спортивных мероприятий. В последних ежегодно принимали участие 7 миллионов человек. Нацисты устроили массовые морские и зимние курорты, океанские круизы, продажу дешевых билетов в театры, на концерты и т. д. «Сила через радость» содержалась на взносы тех же тружеников (причем до 25 процентов их поглощали административные расходы), но получавшие от нее «культурное обслуживание» были убеждены — Гитлер принес им отдых и культуру по низким ценам. Немец по дешевке приобщался к тому, что раньше было уделом немногих счастливцев! [280]

На будущее сулились неслыханные блага, например пресловутый «народный автомобиль» («фольксваген»), проект, к которому приложил руку сам Гитлер. Он декретировал — каждый рабочий получит автомобиль за 990 марок (396 долларов). Коль скоро частная промышленность не взялась выпускать машину по бросовой цене, Трудовой фронт в 1938 году приступил к сооружению «крупнейшего в мире автомобильного завода» около Брауншвейга с годовым выпуском 1,5 миллиона «фольксвагенов». Рабочие еженедельно выплачивали по 5 марок; по внесении 750 марок плательщику выдавали удостоверение с порядковым номером машины, которую он получит, когда «фольксвагены» рекой хлынут с конвейеров. Кто быстрее выплатит требуемую сумму, будет ближе в очереди. К глубокой досаде автомобилистов, сплоченными рядами пошедших за нацистами в поход за бесподобным «фольксвагеном», они не получили ни одной машины — в войну завод достроили для выпуска военной продукции.

Сотрудники Института истории ГДР Блейер, Дрекслер, Ферстер и Хасс объединили свои усилия, написав книгу «Германия во второй мировой войне 1939–1945 гг.». Они указали, что в войне немецкий народ «приносил жертвы за несправедливое дело», и задались целью выяснить, как удалось «втянуть немецкий народ в войну за осуществление экспансионистских и разбойничьих целей». Касаясь материального положения немцев в первый период войны, они нашли:

«Большинство рабочих получали повышенную недельную плату, что объяснялось удлинением рабочего дня. Многие трудящиеся переходили в оборонную промышленность, где почасовая оплата считалась высокой... Снизить жизненный уровень немецких рабочих германский империализм опасался не только по политическим причинам, но также и потому, что рабочей силы для военной промышленности не хватало».

Во всех странах антигитлеровской коалиции нехватку рабочей силы компенсировал женский труд, миллионы женщин заменили мужчин, ушедших в армию. В гитлеровской же Германии, и то к концу войны, пришло на заводы всего 300 тысяч женщин. Нацистские главари категорически запретили мобилизовать женщин в военную промышленность, ибо, по их высокому разумению, это подорвет семью. Тяготы, каторжный труд возлагались на иностранных рабочих — рабов, их в 1944 году в фашистский рейх согнали 7,5 миллиона человек. Что до немецких женщин, то уже в 1942 году Заукель, ведавший рабским трудом, информировал гауляйтеров: «Дабы дать германской [281] домохозяйке, особенно многодетной... облегчение от ее бремени, фюрер приказал мне ввезти в рейх с восточных территорий четыреста — пятьсот тысяч отборных здоровых и сильных девушек». Немецкая домохозяйка получила рабынь, но к станку не встала.

Упомянутые историки-марксисты из ГДР разъясняют: «На фашистской экономике отрицательно сказывался тот факт, что после начала войны снизилось участие в производстве работающих по той или иной специальности женщин{1}. Причиной этого были, с одной стороны, относительно высокие размеры пособия для жен военнослужащих. С другой стороны, в этот период оказывал действие пропагандистский тезис нацистов: место женщины — в доме, на кухне и с детьми, который вытекал из их реакционной концепции, направленной против равноправия женщин».

Гитлеровское руководство пеклось о консолидации масс вокруг себя, конечно, не ради них, а для увеличения возможностей рейха во всех областях, прежде всего военной. Вдумайтесь — НСДАП — «национал-социалистская германская рабочая партия», семантическая уловка для объединения самых разнородных элементов. Немец, в прошлом связанный с любой буржуазной партией, обозревая вывеску над входом в нацистскую партию, мог легкомысленно поверить, что она духовная наследница всех их, примирившая межпартийные распри в единой организации. Главари гитлеровского рейха постоянно подчеркивали, что фашизм и национал-социализм — различные понятия. Геббельс усматривал разницу в том, что «если последний доходит до самых истоков, то фашизм только захватывает поверхность». Гиммлер, выступая перед командованием войск СС в 1943 году, подчеркивал: «Фашизм и национал-социализм коренным образом различны... нет решительно никакого сравнения фашизма и национал-социализма как духовных, идеологических движений».

Гитлеровские «теоретики», раздувая значение своей идейной платформы, делали акцент на то, что у них на вооружении-де «идеология», а не партийная программа. Сам Гитлер видел преимущество «идеологии» перед любой партийной точкой зрения в том, что она неизменно «провозглашает свою непогрешимость». До взятия власти будущему фюреру пришлось потратить немало слов для доказательства этого положения в нацистском евангелии [282] «Моя борьба», в частности посвятить этому всю пятую главу второго тома.

После 1933 года надобность в разъяснениях отпала. Первой в «клятве члена партии» стояло: «Фюрер всегда прав!» Официальные наставления для гитлеровской молодежи открывались рассуждениями о том, что если прежде «все проблемы идеологии» представлялись «нереальными и непонятными», то с появлением фюрера они «стали столь ясными, простыми и определенными, что каждый может понять их и сотрудничать в их осуществлении».

Что именно понимать, предписывалось и указывалось. Гитлер точно заявил: «Я никогда не признаю, что любой народ имеет равные права с немцами»; в наставлении для гитлеровской молодежи формулировалась официальная доктрина: «Основа национал-социалистского мировоззрения — люди не равны». Эти положения немцы знали назубок, отчего соблазнительные социологические схемы насчет темных, обманутых обитателей «третьего рейха», не ведавших, что творилось, в значительной степени повисают в воздухе. Не отрицая серьезного значения массированной пропаганды, все же было бы неверно полагать, что подвергшиеся обработке навсегда расстались с собственным рассудком.

Изданные в 1965 году Г. Боберахом исследования секретных обзоров состояния общественного мнения в Германии в 1939–1944 годах, готовившиеся службой безопасности СС, в высшей степени показательны. Выяснилось, что население в общем было неплохо осведомлено о величайших тайнах рейха — массовом истреблении людей, подготовке к нападению на Советский Союз и т. д. Из этих обзоров также видно, что «жертвы пропаганды в большей степени оставались способными приходить к независимым суждениям». Это, однако, не подрывало широкой поддержки преступного режима.

Как и кого убивать

Чудовищные преступления нельзя было скрыть от населения. В самом рейхе и на оккупированных территориях были разбросаны десятки крупных лагерей смерти, где миллионы гибли в нечеловеческих мучениях. Иные из этих лагерей находились в густонаселенных районах Германии. Порой добропорядочных немцев водили на экскурсии в лагеря, чтобы они могли собственными глазами узреть «преступников» и оценить методы их «перевоспитания». [283]

Веймар вошел в мировую историю как родина Гёте, в нем жили и творили Иоганн Себастьян Бах, Фридрих Шиллер, Ференц Лист. В окрестностях Веймара Гёте часто гулял в буковых лесах горы Эттерсберг, обдумывая будущие произведения. «Здесь, — писал он, — чувствуешь себя большим и свободным, подобно великой природе, которую видишь, чувствуешь себя таким, каким, собственно, нужно быть всегда».

В местах, воспетых поэтом, на склонах горы Эттерсберг нацисты соорудили концентрационный лагерь Бухенвальд, водрузив над его воротами издевательскую надпись: «Каждому свое». За восемь лет существования Бухенвальда через лагерь прошло 238 тысяч человек, из них 56 тысяч были зверски замучены.

В предисловии к сборнику «Бухенвальд», изданному в 1960 году в ГДР по инициативе Международной федерации борцов Сопротивления, сказано:

«Немецкий народ знал о существовании концентрационного лагеря Бухенвальд. О нем знали не только те, кто посещал лагерь, но и персонал железной дороги, который видел эшелоны заключенных, служащие почты, которые доставляли письма со штампом «Концентрационный лагерь Бухенвальд» и отправляли эсэсовские письма с извещениями о смерти, — все они делали из этого свои выводы. Жители Веймара часто видели обитателей Бухенвальда, когда их везли с городского вокзала на гору Эттерсберг. Вряд ли граждане Веймара не проронили ни слова, когда однажды среди бела дня с транспортной машины на мостовую упал гроб, и прохожие пришли в ужас при виде похожих на скелеты трупов из Бухенвальда».

Выступая по радио в День Победы над Германией, писатель Томас Манн поставил вопрос о вине немцев. Он сказал: «Толстенный подвал для пыток, в который гитлеризм превратил Германию, взломан, и наш позор открылся глазам всего мира, иностранным комиссиям, перед которыми проходят эти невероятные картины и которые расскажут в своих странах, что это своей отвратительностью превосходит все, что могут себе представить люди. Наш позор, немецкий читатель и слушатель! Ибо всего немецкого, всех, кто говорит по-немецки, жил по-немецки, касается это обесчествующее разоблачение».

Французский гражданин М. Ламп, выступая свидетелем на Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками, рассказал о лагере Маутхаузен, неподалеку от Вены. «Немецкое население, — говорит Ламп, — в данном случае австрийское население, было полностью [284] в курсе того, что происходило в Маутхаузене». Команды измученных заключенных работали вне лагеря, а немецкий гражданский персонал — на территории лагеря, где они видели собственными глазами казни и кровавые расправы. Дым из крематориев застилал все окрестности, «и все население знало, для чего служил крематорий». Колонны заключенных, направлявшихся в лагерь, проходили через город Маутхаузен. Местные жители могли видеть, в каком состоянии были несчастные люди. Дело дошло до того, заключил Ламп, что «в Вене, когда хотели напугать детей, говорили: «Если ты не будешь слушаться, я отправлю тебя в Маутхаузен».

В Маутхаузене, по неполным подсчетам, было замучено 122 767 человек. На первом месте среди убитых — советские военнопленные и гражданское население — 32 180 человек. Среди погибших лица десятков других национальностей — 1500 немецких и 235 австрийских антифашистов.

Когда палачей привлекли к ответственности, после войны в Западной Германии нашлись люди, пытавшиеся доказать, что этих зверей «втянул» в убийства Гитлер, а население будто бы не знало об ужасах концлагерей. Бывший заключенный В. Клинг 4 апреля 1947 года писал сестре оберштурмфюрера СС Э. Фровайна, которая утверждала, что уж ее-то обожаемый брат не виноват. «Ваше письмо, — заметил Клинг, — вскрывает всю нашу немецкую трагедию, трагедию прошлого и настоящего. Говоря «нашу» трагедию, я хочу, чтобы Вы заключили из этого, что я не отделяю себя от Германии, по крайней мере от немцев». Клинг категорически заявил: «Кто надевал эсэсовский мундир, тот записывался в преступники... я знаю, что говорю: здесь нет исключений из правила».

Рассказав только о ничтожной части зверств, свидетелем которых он был сам, Клинг писал: «Девяносто тысяч из ста тысяч непосредственных убийц... несомненно, были хорошими мужьями, братьями, сыновьями и нежными отцами. Так, в Заксенхаузене был раппортфюрер, которого называли «железный Густав». Это был кровожадный волк в человеческом обличье. Я однажды увидел его плачущим перед лагерным врачом. Заболел его ребенок. Цирайс, комендант Маутхаузена, изобретатель первой душегубки, который подарил сыну ко дню его 14-летия несколько заключенных в качестве мишени для стрельбы и который, чтобы внести разнообразие в наскучившие массовые убийства, собственноручно раскалывал людям головы топором и давал их рвать на куски своим собакам, — господин штандартенфюрер Цирайс считался в [285] частной жизни (я это установил позднее лично) любящим семьянином и страстным садоводом-любителем. Непосредственно после нашего освобождения я имел возможность наблюдать добрую сотню этих «железных», для которых ежедневные массовые убийства были наскучившим делом. Вышло так, как я и думал в течение двенадцати лет, и даже еще более постыдно: они представляли собой кучу мерзко визжащих, отрицающих все субъектов...

Кто кого, черт возьми, вел или совращал? Фюрер, черт или некий бог? Правда ли, что «вовне» никто не знал об этих преступлениях внутри и за стенами лагерей? Непритязательная правда состоит в том, что миллионы немцев, отцы и матери, сыновья и сестры, не видели ничего преступного в этих преступлениях. Миллионы других совершенно ясно понимали это, но делали вид, что ничего не знают, и это чудо им удавалось».

А. Шпеера с достаточными основаниями часто называли «человеком номер два» нацистской Германии. Придворный архитектор Гитлера, вращавшийся в интимном кругу фюрера, он с начала 1942 года до конца войны был министром вооружения. Неоспоримый талант Шпеера-организатора продлил сопротивление «третьего рейха», он проявил невероятную распорядительность, налаживая военное производство, корректируя близорукие решения Гитлера. Деятельность Шпеера, широко применявшего рабский труд, по достоинству оценил международный военный трибунал в Нюрнберге в 1946 году, приговорив его к 20 годам тюремного заключения. В 1966 году он вышел из тюрьмы Шпандау, а в 1969 году выпустил мемуары.

В заключении Шпеер получил сверхдостаточно времени на размышления, а когда по отбытии срока вышел на свободу, его забросали вопросами, сводившимися к одному: как он относился к режиму, повинному в хладнокровном истреблении многих миллионов людей? В мемуарах он написал:

«Я больше не даю ответа, с помощью которого я пытался успокоить не столько спрашивавших, сколько себя, а именно: в системе Гитлера, как в любом тоталитарном режиме, с повышением человека по служебной лестнице растет его изоляция, и он более защищен от суровой реальности; с введением технологии в процесс убийства количество убийц сокращается, а возможности неведения об этом растут; при безумии секретности, встроенной в систему, возникают различные степени осведомленности, и поэтому легко не быть свидетелем бесчеловечной жестокости.

Ныне я больше не даю ни одного из этих ответов. Ибо [286] они — попытка снять вину по формальным основаниям. Верно, что сначала как любимец Гитлера, а позднее как один из самых влиятельных его министров я был изолирован. Верно, что привычка мыслить только в рамках профессиональных интересов предоставила мне как архитектору и как министру вооружения широкие возможности увиливать (от реальности). Верно, я не знал, что на деле началось 9 ноября 1938 года{2} и завершилось Освенцимом и Майданеком. Однако в конечном счете я сам определял степень моей изоляции, размах увиливания и степень моей неосведомленности...

Когда я размышляю о том, какие ужасы мне надлежало знать и какие выводы, естественно, вытекали из немногого известного мне, много или мало я знал, — не имеет решительно никакого значения. Спрашивающие меня ожидают, что я буду искать оправданий. У меня их нет. Извинений нет».

За Гитлером тянулось отнюдь не слепое многомиллионное охвостье. Его сторонники прекрасно видели, что плохо лежит, ибо, как объяснил фюрер, «плохо лежал» весь мир. Они выступили в поход за мировое господство, и слепило их только мнимое величие Германии.

«Мой фюрер — Адольф Гитлер»

Осенью 1942 года Германия достигла вершины своих военных успехов. Взоры всего мира были прикованы к городу на Волге — Сталинграду. Хотя немецкий солдат захлебывался собственной кровью у уреза волжской воды, в Берлине были уверены, что победа почти достигнута, и сочли возможным высказаться откровенно. В один из этих решающих дней — 18 октября 1942 года — Геббельс выступил по радио перед немецким народом о целях войны. Он звал употребить последние усилия, рисуя блистательные перспективы для всей Германии:

«На сей раз речь идет не о туманных идеалах, не о троне и алтаре. Сейчас речь идет о нашем праве на жизнь, о нашей возможности жить. Пространство слишком мало. Мы не можем прокормить себя на этом пространстве — значит, его надо расширить. Более благоприятной возможности, чем сегодня, мы никогда больше не получим. Таким образом, эта война не является делом пруссаков или делом баварцев, делом саксонцев или вюртембержцев. Это наше общее дело, касающееся всех нас. Эта война также не дело верхних десяти тысяч, дело не одних только наци... Мы [287] хотим, чтобы война изменила жизненный уровень нашего народа. Мы как народ хотим в конце концов сесть когда-нибудь за мировой стол, уставленный яствами».

К этому столу шел немецкий солдат по мощеным дорогам Европы, к нему он рвался на советской земле, карабкался на Кавказские горы, полз на брюхе через дымящиеся развалины Сталинграда. За дымом разрывов, в смертельном пламени войны ему виделись сказочные яства, награбленные у других народов, и он подыхал, вдоволь нажравшись советской земли. Но чтобы немец образца 1939–1945 годов проявил такое упорство в предприятии, именуемом в уголовных кодексах всех времен и народов вооруженным разбоем и грабежом, было необходимо соответствующее воспитание, в первую очередь молодежи.

Вечером 10 мая 1933 года площадь перед Берлинским университетом осветил гигантский костер. Тысячи молодых нацистов по завершении факельного шествия жгли книги. Огню предавались произведения из сокровищницы мировой культуры. Когда испепеленные груды книг осели и языки пламени опали, слово взял Геббельс, напыщенно заявивший: «Душа германского народа может вновь выразить себя. Этот огонь не только знаменует конец старой эры, но и освещает новую».

Поход за «германизацию» культуры! Неугодные нацистам книги изымались и уничтожались, писатели, не подпадавшие под критерии «арийцев», бежали из страны, а оставшиеся были брошены в концентрационные лагеря. Гитлер, почитавший себя великим художником, лично взялся за произведения изобразительного искусства. Картины Сезанна, Ван Гога, Пикассо и многих других оказались под запретом и были выброшены из музеев. Летом 1937 года Мюнхен увидел парад в честь двухтысячелетнего юбилея «германской культуры». Прошли тевтонские рыцари со свастиками на груди, протащили языческие символы древних германцев. Все, чтобы ознаменовать открытие «Дома германского искусства», заполненного бездарными полотнами художников от нацистской партии. Гитлер взял на себя труд отбирать картины, достойные помещения в паскудное собрание. С иными из представленных на конкурс картин, не удовлетворивших фюрера, он поступил просто — ударами носка сапога продырявил их.

Открывая выставку, Гитлер объяснил: «Я был всегда преисполнен решимости, если судьба дарует нам власть, не вдаваться в обсуждение мастерства, а принимать решения». Он изложил свои личные взгляды, а следовательно, линию нацистов в отношении культуры: «Произведения [288] искусства, которые нельзя понять, не прибегая к пространным разъяснениям, доказывающим их право на существование, и предназначенные для умственно неполноценных людей, подпавших под влияние этого глупого и наглого вздора, больше не будут беспрепятственно достигать германского народа. Пусть никто не питает иллюзий на этот счет! Национал-социализм поставил своей целью очистить Германскую империю и наш народ от всех влияний, угрожающих его существованию и характеру... С открытием этой выставки пришел конец безумию в художественной форме и отравлению нашего народа».

Итак, изолировать Германию от мировой культуры, посадить немцев в интеллектуальном отношении на нацистскую диету. Культ фюрера замещал все. Некая дама, штатный партийный пропагандист, с большим чувством публично говорила о том, что ее собачка ответила на вопрос, кто такой Адольф Гитлер, словами «мой фюрер». Убежденный нацист в аудитории громко возмутился — зачем нести вздор? Расплакавшаяся дама парировала: «Умное животное знает, что Адольф Гитлер побудил принять законы против вивисекции и еврейских ритуальных убийств животных и в знак благодарности признало своим фюрером Адольфа Гитлера».

При таком быстро распространяющемся подходе к личности Гитлера общественные науки были излишни. Ученых в области гуманитарных наук нацисты соответственно не жаловали. К чему рефлексия, когда малограмотный штатный пропагандист в состоянии воспроизвести плоские изречения фюрера. В научной общине и государстве таких ученых быстро низвели до подобающего им положения людей второго сорта. Считалось, например, что гуманитарий принесет куда больше пользы, орудуя штыком, чем пером. Те, кто подошел по возрасту, особенно к началу войны, были мобилизованы в вермахт.

Геббельсовское ведомство позаботилось о духовном здравии «народа» организацией примитивных зрелищ и, конечно, спортивной показухи. В «третьем рейхе» артисты и спортсмены стали героями дня. По причинам очень понятным: артисты заученными словами и телодвижениями популяризировали на подмостках то, что им велели. Голова в этом процессе, естественно, не участвовала. Со спортсменами еще яснее — стальные мускулы символизировали мощь нацистского государства. Голова снова ни при чем. Этих драгоценных — тружеников сцены и арены — Геббельс забронировал от службы в вооруженных силах, чтобы они всегда были под рукой, [289] помогая при нужде создавать идиотски-беззаботное настроение.

Стереть сразу память у людей зрелых, вероятно, даже главарям рейха представлялось делом трудоемким и малоперспективным. Иное дело — молодежь. «Когда противник заявляет: «Я не буду на вашей стороне», — говорил Гитлер в речи 6 ноября 1933 года, — я спокойно отвечаю: «Твой ребенок принадлежит нам...» Кто ты такой? Ты уйдешь. Твои потомки уже в новом лагере. Скоро они не будут знать ничего, кроме нового сообщества».

Школа подверглась усиленной нацификации. Учителей поголовно обязали присягнуть Адольфу Гитлеру и объединили в национал-социалистскую учительскую лигу. К преподаванию в школе и высших учебных заведениях допускались только «надежные» с точки зрения нацистских экспертов, надзиравших за народным просвещением и высшим образованием. Все они прошли переквалификацию на различных курсах, где делался упор на изучение книги Гитлера «Моя борьба», официально объявленной «непогрешимым педагогическим руководством». В основу обучения легли расистские концепции гитлеровцев о превосходстве расы господ-немцев. Срочно переписывались учебники истории, отныне наполненные претенциозным вздором.

Хотя нацистская чистка привела к изгнанию из университетов 2800 профессоров и преподавателей, то есть примерно одной четверти, число потерявших работу из-за активной оппозиции гитлеровскому режиму, по словам одного из уволенных, профессора В. Репке, было «чрезвычайно небольшим». Некоторым крупным ученым, правда, удалось вырваться из Германии. Основная масса присягнула на верность нацистам. «Это была проституция, — писал позднее Репке, — запятнавшая честную историю германской науки». В университетах читались курсы германской физики, германской химии, германской математики и т. д. Первый номер нового журнала «Германская математика», появившийся в 1937 году, возвещал, что попытка судить о математике с нерасистских позиций «несет в себе бациллы разрушения германской науки».

Результаты нацификации системы высшего образования привели к катастрофическим последствиям. За первые пять лет пребывания нацистов у власти количество студентов упало со 127 920 до 58 325. Введение бесконечных курсов, нашпигованных нацистской идеологией, решительно сократило время на изучение научных дисциплин. Фашистские лженауки торжествовали. Профессиональная [290] подготовка студентов, естественно, серьезно пострадала, хотя Германия, вставшая на путь лихорадочного перевооружения, настоятельно нуждалась в специалистах. Обнаружился застой в фундаментальных исследованиях, страна на глазах нищала талантами. Фашисты, собиравшиеся воевать со всем миром, изгнали из Германии А. Эйнштейна, а из Италии — Э. Ферми, физиков, трудам которых США обязаны созданием атомной бомбы.

Гитлер и его окружение были в сущности очень средними, посредственными, малообразованными людьми. Однако успех, когда они были волей монополий вознесены к рулю современного государственного корабля, вскружил им голову. Если они с ничтожным запасом знаний и навыков возглавили Германию, то какой прок в образовании вообще! Поэтому нацистские бонзы, исходя из собственного опыта, не слишком беспокоились по поводу упадка науки и понижения образовательного уровня молодежи, ибо стремились совершенно к другому. Презрение Гитлера к «профессорам» и интеллигентам вообще было известно. Уже в «Моей борьбе» он высказался: «Все образование в нацистском государстве должно быть прежде всего направлено не на набивание голов одними знаниями, а на создание здорового тела».

С 1933 года в Германии развил бурную деятельность «гитлерюгенд», объединивший мальчиков и юношей с 6 до 18 лет. В 1936 году любые другие молодежные организации были запрещены. Все воспитание в «гитлерюгенде», строившееся на принципах нацистской доктрины, преследовало цель подготовить здоровых и сверхдисциплинированных солдат, безусловно верных режиму. Уже в десять лет на варварски-торжественно обставленной церемонии мальчик давал клятву: «Перед этим окровавленным знаменем, представляющим нашего фюрера, клянусь употребить всю мою энергию и силы ради спасителя страны Адольфа Гитлера. Я хочу и готов отдать за него жизнь».

Из «гитлерюгенда» юноши шли отбывать трудовую и воинскую повинность. Организация для девушек была призвана воспитать их в духе нацистских идей — быть здоровыми матерями здоровых детей.

В глазах нацистов трудовая повинность ставила сразу две цели — дать дешевую рабочую силу в основном для строительства дорог и обеспечить физическую подготовку молодежи на открытом воздухе. Девушки были обязаны отработать год в сельском хозяйстве. Это время они обычно жили в специальных лагерях в деревне. Родители, препятствовавшие своим детям быть в «гитлерюгенде» или отбывать [291] трудовую повинность, подлежали тюремному заключению.

Пример молодежи, по твердому убеждению Гитлера, подавали только люди физического труда. Чтобы ущемить ненавистную интеллигенцию, нацисты возвеличивали такие профессии, как сталелитейщик, рабочие судостроительной и военной промышленности, шахтер. С изрядной долей лицемерия Гитлер поучал: на заводах Крупна в Эссене, на верфях в Вильгельмсгафене «рабочие своей внешностью и поведением производят на меня впечатление истинных господ... Что верно в отношении рабочих-металлистов, относится и к шахтерам. Они есть и будут элитой германской рабочей силы».

Фюрер всячески подчеркивал, что сам он происходит из «народа» и категорически отказывался принимать почетные степени от университетов. В туманном прошлом Гитлера официальные борзописцы, да и он сам прежде всего выделяли — был-де строительным рабочим. Тем и подавал пример богачам, как вести себя. «Буржуа не должен больше быть своего рода пенсионером традиции или капитала, отделенным от рабочего марксовой идеей собственности, — сказал Гитлер в одном интервью, — но должен стремиться приспособиться к рабочим на благо общества». Лей со своей стороны объяснял: «Рабочий видит, что мы серьезно относимся к подъему его социального статуса. Он видит, что мы посылаем за рубеж представлять новую Германию рабочих, а не этих из «образованных классов».

Нацисты неспроста превозносили рабочих, щедро раздавая им ордена, всячески отличали их. Они стремились сделать из молодежи, бронированной от армии, послушных работников тяжелой и машиностроительной промышленности, на которой покоилась военная мощь. У иных, стоявших у станка и мартена, под давлением пропагандистского пресса сознание серьезно деформировалось. В марте 1945 года Шпеер, инспектировавший заводы Круппа в Руре, отметил отрадное для него как министра вооружения явление — военное производство продолжалось в той мере, в какой позволяли ресурсы, — и изумился другому — сталелитейщики все еще верили в Гитлера. На пороге гибели режима! Когда сам министр изыскивал пути сбежать с тонущего корабля!

Закладывая фундамент, как им представлялось, «тысячелетнего рейха», гитлеровцы ревностно готовили будущих кадровых работников нацистской партии и ее идеологов. Для молодых людей, которым предопределялся такой жизненный путь, были открыты школы Адольфа Гитлера, нацистские [292] политические институты, а в замках-орденах, в обстановке, воссоздававшей тевтонские замки псов-рыцарей четырнадцатого-пятнадцатого веков, готовились отборные головорезы. «Образование» в них занимало шесть лет, завершающие полтора года курсант проводил в замке Мариенбург в Восточной Пруссии, вблизи польской границы. Нацистские инструкторы помимо умения владеть оружием и основательной физической подготовки накрепко вбивали в головы балбесам, глазевшим на земли по ту сторону границы, идею о закономерности захвата «жизненного пространства» на Востоке расой господ.

Верховные жрецы нацистского культа, воспевавшие разбойничьи войны, так и не смогли подвести «научную» основу под свою идеологию. Разогнать «интеллигентов», особенно гуманитариев, оказалось несложным, хрупкая мысль блекла перед увесистым кулаком, а дальше? Споры в узком кругу нацистских заговорщиков проливают яркий свет на умственные способности людей, вознамерившихся поставить Германию над всем миром. Гитлер выдвинул расовую теорию, канонизированную как официальное кредо рейха. Гиммлер поторопился углубить ее, затеяв археологические раскопки, дабы открыть великие исторические корни германцев. «Зачем мы привлекаем внимание всего мира к тому, что не имеем исторического прошлого? — вспылил Гитлер. — Разве не достаточно того, что римляне возводили великолепные здания, когда наши предки жили в землянках; теперь Гиммлер раскапывает их и превращает в святыню каждый найденный горшок и каменный топор. А доказывается лишь одно — мы швырялись каменными топорами и ползали вокруг костров в то время, как греки и римляне достигли высшей стадии культуры. Лучше помалкивать о нашем прошлом».

Исступленные проповеди о расовом «превосходстве» нашли благосклонных, жадных слушателей. Сделал свое дело и культ «простого человека», которого национал-социалисты объявили носителем величайших добродетелей. Обывательские стереотипы возобладали над тем, что было выстрадано лучшими представителями немецкого рабочего класса. Как ни прискорбно, удалось объединить массы вокруг негативных идеалов, подменив ложными воззрениями трезвый взгляд «простого человека» на основе личного опыта на себя и свое место в обществе.

Размышляя о недавнем тогда прошлом Германии, группа немецких генералов, представлявшая «старшее поколение», в 1953 году написала книгу «Итоги второй мировой войны», своего рода «духовное завещание». Исследуя конкретный [293] вопрос — почему рейх в научно-техническом, отношении отстал от держав, на которые гитлеровцы пошли войной, — генералы заключили: это следствие того, что нацисты придушили науку. Обанкротившиеся вояки в этой связи написали немало очень страшных слов в адрес Гитлера и его окружения. В этом, на взгляд генералов, лежала одна из главных причин, приведших Германию к поражению. Однако они, дожив до седых волос, так и не поняли, что нацистам иного и не было дано — нельзя было оболванить человека, массы, не предав одновременно поношению думающих людей, то есть ученых.

Сделано это было широко. Нашли автора книги с геббельсовским, во все плечо пропагандистским замахом.

«Национал-социалистская партия в то время стремилась перетянуть рабочего на свою сторону. Она старалась освободить его от марксистских традиций и сделать его националистом. Но это было нелегко, потому что классовое самосознание уже прочно укоренилось в среде рабочих. Тогда партия прибегла к более простому средству. Сословие «интеллигентов» и «академиков» стали поносить на всех перекрестках. Многочисленные партийные ораторы до самого начала войны не пропускали ни одного случая, чтобы не ругнуть ученых. Лей, выступая на большом сборище рабочих военной промышленности, иллюстрировал свою мысль «ярким примером». «Для меня, — сказал он, — любой дворник гораздо выше всякого академика. Дворник одним взмахом метлы сметает в канаву сотни тысяч бактерий, а какой-нибудь ученый гордится тем, что за всю свою жизнь открыл одну-единственную бактерию!»

В глумлении над интеллигенцией нацисты и видели средство наращивания мощи рейха. Действительно, только устранив интеллектуальный фермент, являющийся продуктом работы мозга, можно было повести за собой легионы вооруженных, нерассуждающих солдафонов. В этом помимо прочего и состояла большая стратегия антикоммунизма, в сущности государственная религия Германии под пятой нацизма.

Чиновники поспешно замещали вакуум, образовавшийся в результате травли творческой интеллигенции. Они обнаружили неожиданный авторский зуд и тщеславное желание видеть свои имена на корешках книг. При ближайшем рассмотрении, вероятно, обнаружилось бы, что они только подписывали книги, состряпанные референтами. Так появлялись книги, весомость которых определялась высотой поста так называемого автора в нацистской [294] иерархии. Приближенный фюрера Розенберг, почитавшийся нацистским идеологом, распродал сотни тысяч экземпляров книги «Миф двадцатого столетия», которую послушные порядку немцы сочли за официальное разъяснение господствующей доктрины. Публично Гитлер отмолчался, а восторгавшимся приближенным отрезал: «Эту чепуху совершенно невозможно понять», — и выразил изумление, что творение «узколобого прибалтийского немца, мыслящего ужасно сложно», могло найти читателя. «Возвращение к средневековью», — повторял он, упустив из виду очевидное — высокопоставленный чиновник всего-навсего прокомментировал изречения самого фюрера.

А как с «Моей борьбой», книгой, которую чтили евангелием? А. Шпеер, благоговейно выслушивавший откровения фюрера, с ужасом отметил его слова: «Значительная часть ее больше не имеет значения, — сказал Гитлер. — Мне бы не следовало так рано связывать себя определенными заявлениями». Услышав это, я оставил безуспешные попытки прочитать книгу».

О нацистской «идеологии»

Если так, то в какой мере нацистские лидеры были сами привержены своему идеологическому кодексу, малейшие отклонения от которого грозили рядовому немцу концлагерем или смертью? Характерно, что высшие деятели партии не посылали своих сыновей в школы Адольфа Гитлера и замки-ордена. Был отмечен единственный случай — Мартин Борман отдал одного из своих сыновей в такую школу. В качестве наказания.

Для руководителей рейха идеология была важна не сама по себе, а только как средство связать по рукам и ногам немцев и погнать их впереди себя на войну. Что дело обстояло именно так, показывают рассуждения Гитлера об исламе. От заезжей группы арабов Гитлер набрался премудрости, узнав факт, крайне поразивший его, — в раннее средневековье волну арабского завоевания, оказывается, остановили на юге Франции, где им нанесли поражение.

«Если бы арабы выиграли битву, — рассудил Гитлер, — мир ныне был бы мусульманским. Ибо их религия учит распространять веру мечом и подчинять ей другие народы. Германцы стали бы наследниками этой религии, которая полностью отвечает их темпераменту. Арабы-завоеватели из-за расовой неполноценности в конце концов не смогли бы выжить в суровых климатических и иных условиях Германии. Они не смогли бы удержать в повиновении более [295] энергичные племена, и в конце концов не арабы, а немцы-мусульмане возглавили бы империю Магомета. Просто несчастье, что у нас не та религия! Почему у нас не японский культ, считающий высшей добродетелью жертвовать собой ради родины? Мусульманская вера также куда бы больше подошла нам, чем христианство. Почему случилось так, что мы получили кроткое и слабохарактерное христианство?»

Проливая слезы по поводу того, что ислам в свое время не овладел германцами, Гитлер забыл собственные недавние сентенции насчет «богословской» основы нацизма. «Когда я читаю евангелия Нового Завета и откровения разных пророков, — записывал поучения Гитлера Вагенер, — я чувствую, что живу в эпоху Рима, позднего эллинизма и христианства, и меня потрясает, что сделали с их учениями, особенно Иисуса Христа. Ведь эти люди создали мировоззрение, которое ныне называется социализмом, они вводили его, учили ему. Но христианские церкви... предали Христа! Они превратили святую идею христианского социализма в свою противоположность! Они убили социализм как раз в то время, когда евреи пригвоздили Иисуса к кресту, они похоронили социализм, как похоронили тело Христа.

Мы первые эксгумируем это учение! Только через нас учение возродится!.. Мы должны воспитать молодежь в духе Христа, возродив его: любовь к ближнему, каждый из вас творение бога, вы все — братья. Молодежь с презрением уйдет от фарисеев с именем Христа на устах и дьяволом в сердце» и т. д. Едва ли стоит тратить еще слова, чтобы доказать — никакой «научной» основы в нацистской идеологии не было и быть не могло.

Все, чему учили нацистские заговорщики, было призвано освятить низменные цели агрессии. Они пытались рационализировать в терминах бредовых доктрин животные инстинкты, нравственно отбросив человека к каменному веку. С тем только отличием, что воспитанный ими немец отправлялся в грабительский, истребительный набег на соседей не в звериной шкуре и с каменным топором в руках, а в танке, вооруженный новейшей военной техникой. Это не меняло дела — топал двуногий зверь. Он, безусловно, превосходил как убийца своих собратьев по «профессии» из стран Запада.

У. Шайрер, наблюдавший военную подготовку германской молодежи и увидевший ее результаты в начале войны, записал:

«Молодежь «третьего рейха» росла сильной и здоровой, верившей в будущее своей страны и в себя, проникнутая чувством товарищества, которое разбивало все классовые, [296] экономические и социальные барьеры. Я вспомнил об этом в майские дни 1940 года, когда на дороге между Аахеном и Брюсселем был очевиден контраст между германскими солдатами, загорелыми, подтянутыми в результате юности, проведенной на свежем воздухе, получавшими достаточное питание, и первыми английскими военнопленными с впалой грудью, покатыми плечами, серым цветом лица и скверными зубами, являвшими собой трагический пример молодых людей, которых Англия так безответственно игнорировала в межвоенные годы».

Реакция Шайрера типична для многих европейцев и американцев, увидевших гитлеровскую солдатню, натасканную на убийство еще в «гитлерюгенде». Наблюдатели не рассмотрели, однако, что здоровых безмозглых гитлеровских скотов и тщедушных юношей Запада дал один и тот же строй — капитализм. Одних он уродовал нравственно, других еще и физически. Один на один «дети кризиса», как именовали на Западе поколение молодежи, недоедавшее в тридцатые годы, не могли устоять перед молодым нацистским зверем. Страх перед могуществом вермахта сковывал души. Когда мотомеханизированное варварство выплеснулось за границы Германии, ужас далеко обгонял колонны германских войск.

То был страшный враг человечества. Реакция советских людей, схватившихся с ним лицом к лицу, не имела ничего общего с той, какая была на Западе. На российских полях гитлеровское воинство растеряло свой бравый вид и все «доблести». Русский писатель Леонид Леонов оставил нам зарисовку «Немцы в Москве» о том, как в начале четвертого года Великой Отечественной войны, 17 июля 1944 года, 57 тысяч немецких военнопленных под редким конвоем провели по улицам столицы.

Они «проходили мимо нас около трех часов, и жители Москвы вдоволь нагляделись, что за сброд Гитлер пытался посадить им на шею в качестве устроителей всеновейшего порядка... Оно текло долго по московским улицам, отребье, которому маньяк внушил, что оно и есть лучшая часть человечества... Несостоявшиеся хозяева планеты, они плелись мимо нас, долговязые и зобатые, с волосами, вздыбленными, как у чертей в летописных сказаниях, в кителях нараспашку, брюхом наружу, но пока еще не на четвереньках, — в трусиках и босиком, а иные в прочных, на медном гвозде, ботинках, которых до Индии хватило бы, если бы не Россия на пути... Шли с ночлежными рогожками под мышкой, имея на головах фуражки без дна, котелки с дырками, пробитыми для проветривания этой части тела, грязные [297] даже изнутри, словно нарочно подбирал их Гитлер, чтоб ужаснуть мир этим стыдным исподним лицом нынешней Германии. Они шли очень разные, но было и что-то общее в них, будто всех их отштамповала пьяная машина из какого-то протухлого животного утиля.

Эти живые механизмы с пружинками вместо душ не раз топали под музыку по столицам распластанной Европы. Старые облезлые вороны с генеральскими погонами принимали завоевательский парад на парижской Плас-Этуаль, и радио послушно разносило по всей планете эхо чугунной германской поступи. Эти же проходили по Москве уже не церемониальным маршем...

Мы не жжем пленных, не уродуем их: мы не немцы! Ни заслуженного плевка, ни камня не полетело в сторону врагов, переправляемых с вокзала на вокзал, хотя вдовы, сироты и матери замученных ими стояли на тротуарах во всю длину шествия... Брезгливое молчание стояло на улицах Москвы, насыщенной шарканьем ста с лишним тысяч ног». Шлепали стопроцентные «арийцы», «лучшие из лучших в Германии», по словам нацистов, возвеличивавшие службу под знаменами фюрера как высшее достижение.

Эвтаназия и «Хрустальная ночь»

Под моральный и иной уровень таких «людей» нацисты вознамерились подогнать всех немцев. Очень немногие в Германии тогда понимали, куда приведут уже начавшиеся процессы, хотя зловещих предзнаменований было предостаточно. В угаре строительства рейха как-то забывались или представлялись случайными некоторые красноречивые суждения Гитлера. Еще в 1923 году он прямо заявил: «Германский народ состоит на треть из героев, на треть из трусов и на треть из предателей». Эта мысль крепко засела в его голове. В 1940 году он повторил: «Я не что иное, как магнит, двигающийся в германском народе и вытягивающий из него сталь. Как я часто говорил, настанет время, когда все достойные люди Германии будут в моем лагере, а те, кто там не окажется, в любом случае бесполезны». Об участи последних было нетрудно догадаться. Гиммлер, формируя соединения СС, успел конкретизировать общие рассуждения фюрера. В СС зачислялись только лица, доказавшие свое «арийское» происхождение вплоть до 1750 года, не менее 170 сантиметров ростом («я знаю, что человек, достигший должного роста, имеет достаточно нужной крови»), блондины с голубыми глазами. Многие ли из немцев [298] могли похвастаться предписанными физическими характеристиками?

Иной кривоногий лавочник уверенно смотрел в будущее, ибо считал, что беспредельная верность фюреру вывезет, если даже он ростиком не вышел для вожделенного корпуса убийц — CС. Жесточайшее заблуждение — лишь лихорадочная подготовка к войне, а затем сама война не дали возможности нацистским изуверам применить разрабатывавшуюся селекцию во всем объеме. По оценке нацистских экспертов, по крайней мере 20 процентов немцев имели наследственные биологические дефекты. Уже в 1933 году специальный закон вменил в обязанность врачам сообщать властям обо всех пациентах с наследственными заболеваниями, с тем чтобы их можно было подвергнуть стерилизации.

В неустанных хлопотах о грядущих поколениях Гитлер рассуждал: «Допустим, что из миллиона новорожденных в Германии устранятся семьсот — восемьсот тысяч самых слабых, тем самым в целом мощь нации возрастет». С августа 1939 года акушерам приказывалось тайно умерщвлять «неполноценных» новорожденных, «безболезненно» и не «причиняя горя» родителям. Конечно, до определенных фюрером 70–80 процентов было очень далеко, но начало делу положили.

Пришла война, которая дала толчок программе «эвтаназии» (легкой смерти). С 1 сентября 1939 года секретным приказом Гитлера до 60 процентов госпитализированных душевнобольных подлежали уничтожению. Фюрер рассудил: Германия а) не может занимать койки в больницах психически больными. Освободить 250 тысяч коек, нужных для раненых; б) высвободится для ухода за ранеными медицинский персонал, занятый обслуживанием совершенно бесполезных для «великой Германии» душевнобольных. С сентября 1939 года были убиты, вероятно, сотни тысяч душевнобольных, хронически больных и престарелых немцев. Их доставляли в пункты уничтожения, вели в специальные камеры (по-доброму объясняли, что это ингаляторные помещения, советовали глубоко дышать) и умерщвляли газом. Десяткам тысяч врачей, а с 1938 года и офицерам вермахта прочитали лекции по социальной гигиене, иллюстрируя необходимость избавиться от «бесполезных», демонстрируя неизлечимых больных, неопрятных, в самом жалком состоянии.

Вести о планомерном убийстве больных быстро разнеслись по Германии и вызвали массу толков. Епископ Лимбургский писал в августе 1941 года министру внутренних [299] дел, что население его округа прекрасно осведомлено о происходящем:

«Несколько раз в неделю в Хадамар прибывают автобусы с большим числом таких жертв. Школьники в окрестностях знают эти машины и говорят: «Вот снова едет живодерня...» От старых людей можно услышать: «Только не в государственную больницу. После слабоумных придет черед стариков, как бесполезных едоков...» Эти события наносят страшное потрясение авторитету власти как моральному понятию».

Мнение о том, что рейх освобождался только от лишних ртов, было ошибочным. Один из руководителей программы «эвтаназии», доктор К. Брандт, привлеченный к суду, энергично доказывал, что несчастные уничтожались по «этическим соображениям».

На будущее (по завершении победоносной войны) был заготовлен проект закона о здоровье народа. В нем предусматривалось:

«После рентгеновского обследования всего народа фюреру будет представлен список больных, особенно легочных и сердечных. На основе нового закона рейха о здоровье народа... этим семьям будет запрещено жить среди народа и иметь детей. Их дальнейшую судьбу определят последующие приказы фюрера».

Можно уверенно утверждать, что значительная часть немецкой нации была заведомо обречена на насильственную смерть. Пока сначала назревала, а затем шла война, режим не трогал верноподданных слуг. Германия нуждалась в пушечном мясе и рабочей силе.

Впрочем, приступ к улучшению «крови» был уже сделан в весьма своеобразной форме. В 1940 году Гиммлер обязал эсэсовцев плодить потомство, не замыкаясь в своей семье. В апреле 1942 года Гитлер с величайшим одобрением отозвался о неустанных трудах молодых скотов из СС на поприще «государственной важности». Разглагольствуя в узком кругу, он заявил: «В районе Бертехсгадена{3} мы многим обязаны притоку крови СС, ибо местное население было чрезвычайно скверной и смешанной породы. Я особо отметил это в период строительства Бертехсгадена и глубоко задумался, как исправить положение. Ныне благодаря тому, что там расквартирован полк «Лейбштандарт», окрестности изобилуют веселой и здоровой детворой. Практику следует продолжить, мы должны направить отборные войска в районы, где очевидна тенденция к вырождению, через десять — двадцать лет порода неузнаваемо изменится. Отрадно, что наши солдаты считают долгом перед отчизной побуждать молодых женщин рожать здоровых детей. Особенно важно это для сохранения расы ныне, когда мы проливаем в таких [300] количествах самую драгоценную кровь. Первоклассные войска, я думаю, нужно расквартировать также в озерном крае Восточной Пруссии и в Баварии».

Гитлеровцы приступили к расширению «жизненного пространства» в собственной стране, обрушив удары на евреев. Преследования немецких евреев объяснялись отнюдь не одним антисемитизмом нацистов (для них подавляющее большинство народов планеты были «недочеловеками»). То была «стажировка», подготовка к предстоявшим истребительным кампаниям. Как науськивание собак, так и личное участие в расправе над евреями развязывали звериные инстинкты, заурядный хулиган становился сопричастным к возведению тысячелетнего рейха. Изгоняя евреев из университетов, школ, театров, газет, журналов и т. д., нацисты объявили, что отныне немецкая культура — в надежных руках арийцев: обычная уловка из арсенала «психологической войны».

В конце тридцатых годов главным инквизитором евреев стал Р. Гейдрих, замеченный и вознесенный Гитлером на пост руководителя службы безопасности рейха. Фюрер положительно любовался молодым Гейдрихом, которого в обход старой гвардии нацистов прочил себе в преемники. До этого было далеко — в 1939 году самому Гитлеру было 50 лет, а пока Гейдрих старался авансом оправдать доверие фюрера. Он и явился создателем упорядоченной системы травли немецких евреев. Коллега Гейдриха, один из руководителей немецкой разведки, В. Шелленберг, объяснял после войны особое рвение палача в преследованиях евреев тем... что у него самого текла в жилах еврейская кровь! «Холодные глаза Гейдриха светились удовлетворением, — писал Шелленберг, — когда он отдавал приказ гестапо избить и вздернуть семью какого-нибудь еврейского торговца, уличенного гестапо в мелких мошенничествах. Его шизофреническая ненависть к собственным предкам — евреям толкала Гейдриха на чудовищные преступления против евреев вообще».

Преследования евреев в Германии имели и чисто экономическую подоплеку. Нацистские лидеры, испытывавшие острую нужду в средствах для подготовки войны, надеялись «аризацией» еврейской собственности и прямым грабежом изыскать дополнительные материальные ресурсы. Нацисты проводили различия между богатыми и менее состоятельными евреями. Крупным финансовым тузам, таким, как венский Ротшильд, они позволили уехать за границу и долгое время, вплоть до войны, вели с ними торговые дела. [301]

«Хрустальная ночь» — еврейский погром 9 ноября 1938 года в ответ на убийство сотрудника германского посольства в Париже отчетливо вскрывает многообразный комплекс причин, которыми руководствовались нацисты. Само название «Хрустальная ночь» — напоминание о том, что во время погрома разбили массу витрин в магазинах, и сверкающие осколки стекол усыпали улицы. Бесчинства, представленные геббельсовской пропагандой как стихийные, на деле были спланированы гестапо. Все местные органы гестапо Германии накануне их получили точные инструкции, в которых, между прочим, говорилось:

«Этим выступлениям не следует чинить препятствий. Однако по согласованию с полицией следует обеспечить поддержание порядка, чтобы грабежи и прочие из ряда вон выходящие нарушения порядка могли быть пресечены».

Предписывалось арестовать 20–30 тысяч человек. Чудовищную роль в операции «Хрустальная ночь» сыграли сионисты, которые вошли в сговор с гестапо и составили списки «опасных» евреев. В их числе оказались коммунисты и все те, кто не разделял платформу сионизма.

12 ноября 1938 года на совещании министров под председательством Геринга с великой гордостью говорилось о достигнутом. Разгромлено 7500 торговых предприятий, около 2000 синагог, убито 36 человек. За грабежи арестовано 174 человека. Тут выяснилось: в центре Берлина разбит ювелирный магазин, растащено драгоценностей на 1,7 миллиона марок. Геринг взволнованно обратился к руководителям гестапо, присутствовавшим на совещании: «Найти мне драгоценности! Устройте грандиозные облавы!» Министры договорились наложить на немецких евреев контрибуцию в 1 миллиард марок. «Это разорит их», — расплылся в ухмылке Геринг.

Обыватели, терпевшие или рукоплескавшие нараставшим репрессиям против двухсоттысячного еврейского населения Германии, полагали, что речь идет о преследовании «недочеловеков», а раса господ неприкосновенна. Они недооценили приверженность нацистских маньяков к расовой доктрине и не могли должным образом понять конечные цели того, что интеллигентному человеку представлялось пустой болтовней о «чистоте крови» и прочих нелепых вещах.

Снова «Дранг нах остен»

5 ноября 1937 года в рейхсканцелярии высшие политические и военные чины Германии собрались на секретное [302] совещание. Гитлер открыл им свою программу захвата соседних стран, прежде всего Австрии и Чехословакии, а затем завоевательных войн в интересах обеспечения «жизненного пространства». Конечная цель — мировое господство Германии. В кругу, где можно было быть откровенным, он огласил циничную программу, присовокупив: «Политические и философские идеи имеют силу лишь до тех пор, пока они составляют основу для осуществления реальных жизненных потребностей народа. Будущее германского народа зависит поэтому исключительно от решения проблемы пространства». В практической политике он проводил разграничение между социальной демагогией и реальными действиями в интересах правящей верхушки Германии.

Вся военная мощь страны подчинялась достижению политических целей, сформулированных фюрером, что нашло формальное выражение в назначении 4 февраля 1938 года Гитлера верховным главнокомандующим. Германский генералитет, с готовностью принявший новую структуру высшего командования, согласился с целями нацистов. Возникший было небольшой теоретический спор разрешила памятная записка штаба верховного главнокомандования (ОКВ) «Проблемы организации руководства войной» от 19 апреля 1938 года, где было сказано:

«Общее руководство в войне — прерогатива фюрера и рейхсканцлера. «Война, — говорил Клаузевиц, — есть орудие политики; она неизбежно должна носить характер последней; ее следует мерить политической мерой. Поэтому ведение войны в своих главных очертаниях есть сама политика, сменившая перо на меч, но от этого не переставшая мыслить по своим собственным законам». Этому основному положению как нельзя лучше отвечает решение от 4 февраля 1938 года, определяющее, что верховное главнокомандование вооруженных сил, непосредственно подчиненное фюреру и рейхсканцлеру, уже в мирное время должно заниматься вопросами подготовки к войне. Это решение вызвало самое горячее одобрение в народе и офицерском корпусе».

Насчет «народа», конечно, словесное украшение, а в отношении офицерского корпуса совершенно верно. В массе своей военная каста связала себя с Гитлером по причинам не столько идеологическим (прусский офицер — и идеология, что за неестественное сочетание!), сколько желудочным. От конца первой мировой войны до начала бешеного вооружения Германии прошло каких-нибудь полтора десятка лет. В эти годы Германия сохранила почти целиком [303] кадры кайзеровского офицерского корпуса, занимавшие более или менее скромные посты в относительно небольшом рейхсвере.

Гитлер рисовал перед всеми изголодавшимися по чинам захватывающие дух перспективы продвижения по служебной лестнице. Поседевшие или облысевшие лейтенанты и майоры уже видели на плечах обер-офицерские и генеральские погоны. Многомиллионный вермахт открыл сотни тысяч офицерских вакансий с надлежащим содержанием, денщиками и прочим. Грубо говоря, офицерский корпус был куплен Гитлером на корню.

Какие бы доводы ни приводили после войны профессиональные военные из ФРГ и какие бы фантастические истории о разногласиях с Гитлером они ни сочиняли, факт остается фактом — германские генералы полностью и до конца разделяли захватническую программу нацистов. Как видно из приведенного документа, они даже дали теоретическое «обоснование» закономерности службы преступному национал-социалистскому руководству, заранее объявившему, что для очистки «жизненного пространства» оно будет проводить политику геноцида. «Ни раньше, ни сейчас не было и нет территорий без хозяина, наступающий всегда наталкивается на владельца», — хладнокровно говаривал Гитлер.

В конце тридцатых годов в мире, конечно, знали далеко не все о гитлеровской Германии, однако известно было достаточно, чтобы по справедливости заключить — Гитлер и К° поставили страну вне семьи народов. В Германии набухала чудовищная раковая опухоль фашизма, уже начавшая давать метастазы в других странах и даже на других континентах. Национал-социализм являл смертельную угрозу всему человечеству. Тогда почему не были приняты меры, чтобы пресечь рост этой опухоли, почему Германии удалось обрушить на мир самую истребительную войну в истории цивилизации? Где виновники?

Крылатая русская поговорка гласит: «Задним умом крепок». Опыт второй мировой войны, когда державы «оси» создали смертельную угрозу Англии и подвергли потенциально такой же опасности Соединенные Штаты, просветил государственных мужей этих стран. Под влиянием непосредственных, очень болезненных ощущений они задним числом высказали немало здравых суждений по поводу фашизма и своего соучастия в выращивании нацистского чудовища.

Министр иностранных дел Англии А. Иден, представляя на ратификацию английскому парламенту Ялтинские [304] соглашения СССР, США и Англии, в речи в палате общин 28 февраля 1945 года напомнил «о жупеле большевизма и о том, как хорошо Гитлер использовал его. Как часто приезжавшим в Нюрнберг немцы говорили о страхе перед Россией. Мне лично пришлось много слышать об этом во время бесед с Гитлером. Может сейчас кто-нибудь сомневаться в том, что эта пропаганда мешала нам установить взаимопонимание с Советской Россией? Может кто-нибудь сейчас сомневаться в том, что, если бы в 1939 году было единство между Россией, Британией и Соединенными Штатами, которое было создано в Ялте, никогда бы не разразилась эта война?»

Эта точка зрения постепенно стала общим достоянием по обе стороны Атлантики. В 1947 году в палате представителей США конгрессмен Л. Джонсон, впоследствии президент Соединенных Штатов, сказал: «Франция могла бы остановить Гитлера, когда он вторгся в Саарскую область. Франция и Англия могли бы предотвратить оккупацию Австрии, а позднее не дать возможности нацистам захватить Чехословакию. Соединенные Штаты, Англия и Франция могли бы не допустить разгрома Польши, если бы была общая решимость остановить агрессию. Японию можно было бы остановить перед тем, как она вторглась в Маньчжурию, и, вне всяких сомнений, ее можно было бы остановить, когда она начала войну против беззащитного Китая.

Однако сирены умиротворения убедили нас, что происходившее в Китае или даже в мире нас не касалось, и таким-то образом Франция была принесена в жертву честолюбивым замыслам фашистов, а судьба Англии решалась в небесах над Лондоном».

Что ж, Линдон Джонсон составил внушительный список упущенных возможностей, сражений, проигранных до их начала, выхолостив, однако, классовый смысл происходившего. Западные правители так легко попали на крючок «большевистского жупела» только потому, что страстно желали направить агрессию держав фашистской «оси» против СССР. Они лелеяли надежду уничтожить или фатально ослабить первое в мире социалистическое государство руками гитлеровцев. Классовый смысл этого курса совершенно очевиден. В то же время он отлично вписывается в традиционную политику тустороннего мира, носящую название политики «баланса сил». В сжатом выражении этот образ действия сводится к известной формуле — «двое дерутся, третий радуется».

Политика «баланса сил» — неотъемлемая черта империализма, [305] имеющая в виду помимо прочего добиться максимума с минимальными издержками. В тридцатые годы Лондон, Париж и Вашингтон надеялись, что повторные уступки агрессорам, весомые авансы за нападение на Советский Союз убедят гитлеровское руководство: оно может быть спокойно за свой тыл во время разбойничьего похода на Восток. В откровениях руководителей нацистского рейха западные политики буквально с лупой выискивали и крепко запоминали прежде всего то, что свидетельствовало об их намерении продолжать «Дранг нах Остен», восходивший к временам наступления немецких псов-рыцарей на славянские земли. Недостатка в такого рода программных заявлениях не было.

Гитлер публично декларировал: «Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли их получить в общем и целом только за счет России. В этом случае мы должны двинуться по той же дороге, по которой некогда шли рыцари наших орденов». Еще в 1925 году в «Моей борьбе» было сказано:

«Если мы сегодня говорим о новых землях и территориях в Европе, мы обращаем свой взор в первую очередь к России... Это громадное государство на Востоке созрело для гибели... Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая явится самым веским подтверждением расовой теории».

Фюрер претендовал на право «первооткрывателя» бандитской доктрины. Наверное, темный немецкий обыватель свято верил ему. Но с точки зрения исторической науки очевидно — то был плоский плагиат изречений тех, кто привел Германию к войне 1914–1918 годов. Советский историк, профессор Ф. И. Нотович, открывая задуманное им монументальное четырехтомное исследование «Дипломатическая борьба в годы первой мировой войны», очень справедливо заметил в 1947 году:

«Все это уже было сказано предшественниками Гитлера, и все это уже было включено в боевую программу кайзеровской Германии... Достаточно беглого ознакомления с «теориями» о господстве немцев, с аннексионистскими программами германского империализма 1914–1918 годов и с программой «нового порядка» германского фашизма, чтобы сразу убедиться в том, что последняя старательно списана с первых. Гитлер облек программу пангерманцев в мистическую и истерическую форму и выдал за свою... Гитлер и немецкий фашизм не выросли на пустом месте. Они уходят своими корнями в глубь десятилетий. То, чего не смогли добиться духовные отцы Гитлера — кайзер Вильгельм, Людендорф и Гинденбург, — стремился осуществить германский фашизм. [306] Тут нет никакой случайности, налицо историческая преемственность».

Однако в Берлине не были в неведении о принципах «баланса сил». Нацистские заговорщики отлично понимали, что Запад, подталкивая Германию на войну против СССР, отнюдь не желал, чтобы фашистский рейх занял господствующее положение в мире. Такая война, отвечавшая звериной природе антикоммунизма, в то же время была бы лучшим средством подорвать мощь Германии. Перед англосаксонским миром открывалась блестящая возможность продиктовать свои условия.

Руководители нацистского рейха, стремясь к мировому господству, отнюдь не горели желанием «таскать каштаны из огня» для презираемых ими западных «плутократов». Поход за завоевание мирового господства в Берлине постановили открыть ударом на запад, где Франция и Англия, ослепленные антикоммунизмом, не ожидали войны всерьез. В результате вторая мировая война началась не так, как планировали считавшие себя хитроумными политики Франции, Англии и США. Тем, кто собирался потирать руки у военного пожара на востоке Европы, пришлось самим отбиваться от раскормленного ими фашистского зверя.

Запад в канун 22 июня 1941

С осени 1939 по весну 1941 года Германия со своими сателлитами в быстрой последовательности разгромила западноевропейские страны, овладела Балканами и поставила под контроль всю континентальную Европу. Держались только Британские острова.

Победители перекраивали границы континентальной Европы, и не оставалось ни малейшего сомнения — это только начало. Обладавшие острым чувством истории не могли не проводить аналогий: стрелки часов истории повернуты по крайней мере на четыре столетия назад. Гитлеровские захваты вызвали из небытия контуры «Священной Римской империи германской нации», где господствовали немцы, североитальянцы и испанцы. Как тогда, Франция расчленена, Англия изгнана из Европы, Нидерланды, Артуа, Фландрия и Бургундия тяготеют, если уже не включены, к империи. Накануне падения Парижа французский премьер П. Рейно, вероятно, в муках озарения сообразил, что натворили те, кто поощрял нацистов, — в речи по радио он сообщил: если Гитлер победит — «вернутся средние века, но не озаренные христианским милосердием». [307]

В относительной безопасности за Ла-Маншем У. Черчилль 18 июня 1940 года предрек: если противники Гитлера потерпят поражение, «тогда весь мир, включая Соединенные Штаты, включая все, что мы знали и о чем пеклись, рухнет в пропасть нового века тьмы, более зловещего и, вероятно, более длительного, ибо его озарит свет извращенной науки». Он не думал о виновниках, премьер У. Черчилль, а смотрел в непосредственное будущее — как удержаться на краю той чудовищной пропасти. Он, как и Ф. Рузвельт, завел речи об угрозе цивилизации, вкладывая в это понятие, однако, особый смысл.

Тогда, в 1940-м, под воооруженным натиском сокрушались догмы буржуазного порядка, в глазах руководителей, если угодно, традиционного капитализма нацистская контрреволюция, умело маскируемая под «революцию», выплеснулась за пределы рейха, испепеляя сытую и самодовольную буржуазию. В условных рамках «Священной Римской империи» XX века попирался порядок, которым гордились Черчилль и Рузвельт, их образ жизни. Во весь рост вставал вопрос: сумеет ли гитлеровская Германия найти последователей в захваченных странах и соорудить свой пресловутый «новый порядок»? Хотя приверженность нацистов к расистским догмам, казалось, давала отрицательный ответ, бесспорные преимущества вермахта, показанные в молниеносных кампаниях, дали толчок процессам, точные результаты которых нельзя было предвидеть. Маховик «нового порядка» определенно раскручивался, приобретая сторонников не только в оккупированной Европе, но и по ту сторону Атлантики.

В те времена жена кумира американских средств массовой информации летчика Ч. Линдберга выразила сокровенные воззрения семьи в книжонке «Волна будущего». Домохозяйка поддержала своего политиканствовавшего в пронацистском духе супруга в категорических выражениях: «Я не могу рассматривать эту войну в терминах борьбы сил добра и зла. Мне представляется куда более правильным сказать — в бой вступили силы будущего против сил прошлого». Иные в США были склонны солидаризироваться с высказанными суждениями: послужной список провалов капитализма был широко известен, а нацистский только открывался, да и на него духовные союзники предпочитали закрывать глаза.

Во Франции очень известный теолог Тейяр де Шарден летом 1940 года учил: «Я считаю, что мы свидетели рождения, а не смерти мира. Прискорбно, что Англия и Франция пришли к этой трагедии, ибо они искренно испробовали [308] дорогу мира. Однако не совершили ли они ошибки в определении смысла, что такое мир? Мир означает всего-навсего высшую ступень завоевания... Планета будет принадлежать самым активным. Немцы заслужили право на победу, как бы ни плох и ни запутан был их дух, морально они сильнее остального мира». От лица французских коллаборационистов Дре ла Рошель 19 июня 1941 года отчеканил: «Разве не видно, что Черчилль и Рузвельт обломки прошлого? Ожидать восстановления господства Сити и Уоллстрита над Европой так же не соответствует духу времени, как надежды старых русских буржуа, ютящихся в предместьях некоторых западных столиц, на возвращение царя и капитализма в Москву».

Антикоммунизм Запада подвел человечество вплотную к краю пропасти. Развязанные им силы можно было победить только превосходящей мощью, какой Запад не обладал и не мог приобрести в обозримом будущем. Взоры тех, кто оказался в смертельной опасности, неизбежно обращались к стране, обеспечившей победу над немецким милитаризмом в 1914–1918 годах, — России. По противоположным мотивам — торопясь ликвидировать ненавистный «большевизм» и главное препятствие на пути к мировому господству, главари рейха нацеливались на Советский Союз. Гитлеровская Германия, овладев ресурсами континентальной Европы, готовилась к нападению на СССР.

Полученные в Лондоне и Вашингтоне по тайным каналам подробные сведения о предстоящей войне вызывали несравненное чувство облегчения. Непосредственная угроза со стороны Германии рассеивалась. В высших эшелонах власти Англии и США обсуждалась будущая политика в отношении Советского Союза. Высказывались реалистические мнения, что в собственных интересах будет необходимо поддержать борьбу советского народа. Пока все было туманно. Дж. Кеннан, видный эксперт Вашингтона по СССР, работал тогда в американском посольстве в Берлине. Он побывал в оккупированных странах Европы, собственными глазами видел, что делают гитлеровцы, и тут прослышал о предстоящей германо-советской войне.

В апреле 1941 года Кеннан счел необходимым внести свою лепту в сверхсекретные дискуссии в высших сферах Вашингтона. Он предостерег государственный департамент: нельзя считать СССР «единомышленником в защите свободы». Что до нацистов, то, по мнению Кеннана, «неверно предполагать, что германская политика мотивируется садистским желанием причинять страдания народам, подпавшим под немецкое господство. Напротив, немцы [309] очень заинтересованы в том, чтобы их подданные были счастливы при их правлении». Вероятно, и эта точка зрения принималась к сведению, дискуссия продолжалась.

6 июня 1941 года глава американской стратегической разведки, личный представитель Рузвельта генерал Донован присутствовал на секретном инструктаже работников английских спецслужб. Собрались в Блэчли — штаб-квартире английского ведомства радиоперехватов и дешифровки немецких кодов. Начальник английской политической разведки Р. Липер обратился к присутствовавшим: «Господа! Премьер-министр поручил мне сообщить вам тайну, известную ему и начальникам штабов уже несколько недель. Господин Черчилль разрешил сказать вам, и только вам, с тем чтобы мы могли скоординировать наши планы, — Гитлер нападет на Советский Союз. Вторжение произойдет в середине июня, 22-го, через две недели и два дня. Не записывайте ничего и не готовьте конкретных действий до наступления этого дня. Каждый из вас несет ответственность за свой отдел с началом действий Германии. Мы установили 29 дивизий, которые двинутся под командованием фон Лееба из Восточной Пруссии и пойдут на север, 55 дивизий фон Бока, которые пойдут южнее по обе стороны оси Минск — Смоленск — Москва, а 42 дивизии фон Рундштедта выступят от Люблина на Киев...»

Выводы были сделаны на основании перехваченных и расшифрованных немецких приказов. Руководители спецслужб Англии и США ожидали полной внезапности нападения. Донован сообщает Рузвельту: «Если бы англичане направили в Кремль перехваченные немецкие приказы, Сталин мог бы увидеть истинное положение вещей. Но они считают все выполняемое в Блэчли абсолютно секретным и хотят использовать имеющуюся у них информацию для получения преимуществ другими путями».

Черчилль засел за составление речи, которую он произнесет по радио 22 июня 1941 года. В 1960 году известный на Западе историк Д. Ретлингер заметит: «Когда будет написана история всего XX века, то окажется — над ней доминировало главное событие, а именно вторжение Гитлера в Россию».

Накануне этого события Запад хранил каменное молчание. [310]