Глава первая.

Происхождение войны{ I }

1. Империализм — источник агрессий и войн

Основные черты эпохи империализма

Первая мировая война возникла не случайно. По определению В. И. Ленина, всякая война — «вещь архипестрая, разнообразная, сложная»{1}. Будучи порождением определенной исторической эпохи, каждая война несет в себе конкретное политическое, классовое содержание. «Мне кажется, — писал В. И. Ленин, — что главное, что обыкновенно забывают в вопросе о войне, на что обращают недостаточно внимания, главное, из-за чего ведется так много споров и, пожалуй, я бы сказал, пустых, безнадежных, бесцельных споров, — это забвение основного вопроса о том, какой классовый характер война носит, из-за чего эта война разразилась, какие классы ее ведут, какие исторические и историко-экономические условия ее вызвали»{2}. Из этого требования В. И. Ленин постоянно исходил при изучении военной истории, в том числе и истории первой мировой войны. Касаясь ее, он прямо указывал: «Нельзя понять данной войны, не поняв эпохи»{3}.

В. И. Ленин критически изучил и обобщил колоссальный материал по широкому кругу вопросов экономики и политики империализма. О масштабе проделанной поистине титанической работы свидетельствуют ленинские «Тетради по империализму»{4}. Они содержат выписки из 148 книг и 232 статей, опубликованных в разных странах. Все это дало возможность В. И. Ленину раскрыть содержание эпохи империализма, наступившей на рубеже XIX — XX вв. «Исторической заслугой Ленина является создание научной теории империализма, исследование его природы, [32] противоречий, закономерностей. Ленинский анализ империализма в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» и других работах представляет собой прямое продолжение и дальнейшее развитие идей «Капитала» К. Маркса»{5}.

В своих произведениях В. И. Ленин показал, что империализм представляет собой определенную, очень высокую ступень в развитии капиталистического способа производства. «Империализм, — писал он, — есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрел выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами»{6}. Это определение включает в себя все основные признаки империализма, к числу которых относились следующие пять: «1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами»{7}. В. И. Ленин не только глубоко раскрыл сущность империализма, но и определил его историческое место. Максимально концентрируя производство и обобществляя труд, монополистический капитализм создает материальные условия для победы социализма. «Монополия, — писал Ленин, — есть переход от капитализма к более высокому строю»{8}. Империализм является последней стадией капитализма, кануном социалистической революции.

Исследуя империализм, В. И. Ленин ставил одной из задач определить условия возникновения войн в эту эпоху и прежде всего раскрыть содержание первой мировой войны. В предисловии к своему сочинению «Империализм, как высшая стадия капитализма» он писал, что данный труд призван помочь «разобраться в основном экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об экономической сущности империализма»{9}. Выяснив природу империализма, Ленин сумел убедительно рассказать о причинах порождаемых им войн, о характере и исторических типах этих войн, об отношении к ним рабочего класса и его партии. [33]

Война — явление классового общества, основой которого служит частная собственность на средства производства. Она является продолжением политики определенных классов иными, насильственными средствами. В. И. Ленин неоднократно указывал, что «войны неизбежны, пока общество делится на классы, пока существует эксплуатация человека человеком»{10}. По отношению к буржуазному обществу он говорил, что «война есть необходимый продукт капитализма»{11}. Но особую агрессивность проявляет монополистический капитализм. Эпоха империализма характеризуется крайне неравномерным развитием стран. Соотношение сил между ними резко меняется. Государства, позже других вступившие на путь капиталистического развития, к числу которых в первую очередь относились Соединенные Штаты Америки, Германия и Япония, быстро выдвигались вперед. Они настойчиво стремились к переделу уже поделенного мира, к овладению новыми рынками сбыта и сферами влияния. Это порождало напряженность в международной обстановке. С началом эпохи империализма, как отмечал В. И. Ленин, сравнительно спокойная и плавная полоса мировой истории сменилась «гораздо более порывистой, скачкообразной, катастрофичной, конфликтной»{12}.

* М. Б. Вольф и В. С. Клупт. Статистический справочник по экономической географии стран капиталистического мира, изд., 4-е. M., 1959, стр. 74, 109, 110, табл. 34, 58, 59; изд. 3-е. Л., 1937, стр. 77, 105, 106; табл. 47, 73, 74; «Мировое хозяйство. Сборник статистических материалов за 1913-1927 гг.» М., 1928, стр. 6 — 9, табл. 2, 3.

До начала 70-х годов XIX в. по уровню развития промышленного производства Англия уверенно занимала первое место (табл. 1). В 1870 г. на долю Англии приходилось 1/3 мировой промышленной продукции и 2/5 мирового промышленного экспорта{13}. Однако уже в середине 80-х годов США обогнали Англию по [34] выплавке стали, а в 1900 г. — и чугуна. Еще через десять лет по производству стали Англия оказалась позади не только США, но и Германии. Если в 1900 г. на долю Англии приходилось 29,7% мировой добычи угля и 22,1% мирового производства чугуна, то к 1913 г. ее доля упала соответственно до 21,8 и 13,2%{14}. В начале XX в. Англия по производству промышленной продукции занимала уже третье место после США и Германии. «Былое первенство Англии и безраздельное господство ее на мировом рынке отошли в прошлое», — отмечал В. И. Ленин{15}. Но она по-прежнему занимала первое место по вывозу капитала в свои многочисленные колонии. Стоимость английского товарного экспорта с 1900 по 1912 г. увеличилась на 77%, тогда как экспорт капитала за этот же период возрос на 624%. Общая сумма английских капиталовложений за границей в 1902-1914 гг. возросла примерно в полтора раза{16}. Экспорт капитала приносил английской буржуазии колоссальные прибыли, но он отвлекал средства от промышленности, техническая вооруженность которой постепенно ослабевала и становилась все более устаревшей. Усиленный экспорт капитала являлся одной из причин начавшегося промышленного упадка Англии. Две отличительные черты — «громадные колониальные владения и монопольное положение на всемирном рынке»{17} — определили специфические особенности в развитии английского империализма как империализма колониального.

Наиболее ярко проявилась неравномерность, скачкообразность развития капиталистических стран в эпоху империализма в бурном развитии германского капитализма, В 1900 г. Германия в мировом промышленном производстве занимала уже второе место после США. К этому времени германская внешняя торговля в три раза превышала уровень 70-х годов{18}. В начале XX в. Германия продолжала неудержимо наращивать свое экономическое и военное могущество. За 14 лет — с 1900 по 1913 г. — выплавка чугуна в Германии возросла более чем в два раза, почти в два с половиной раза поднялась выплавка стали. Накануне войны в Германии добывалось и потреблялось железной руды, выплавлялось чугуна и производилось стали примерно в 1,6 — 1,7 раза больше, чем в Англии. Быстро рос вывоз германских капиталов за границу, в особенности в страны Юго-Восточной Европы, Ближнего Востока и Южной Америки. В 1900 г. германские вложения за границей составляли 15 млрд. марок, а в 1914 г. они достигли уже 35 млрд. марок и составили около половины английских и более 2/3 [35] французских{19}. Накануне войны по ряду отраслей Германия занимала ведущее место в мировой торговле. Так, ей принадлежало первое место в мире по вывозу изделий электротехнической промышленности.

Толчком для быстрого развития германского империализма явилась победа Пруссии над Францией в войне 1870-1871 гг., завершившаяся объединением Германии. По мирному договору с Германией Франция вынуждена была отдать ей важные промышленные области — Эльзас и Лотарингию и уплатить огромную по тому времени контрибуцию в размере 5 млрд. франков. Другой причиной, которая благоприятно влияла на экономику, явилось создание после национального объединения Германии широкого внутреннего рынка и широкое использование ресурсов Рура и Лотарингии. Это заложило прочную основу для ускоренного роста тяжелой индустрии. Экономический подъем Германии был неразрывно связан с милитаризацией страны. Уже тогда были известны сталелитейные и пушечные заводы Круппа, электротехнические заводы Сименса и других магнатов германской индустрии.

В Германии более интенсивно, чем в Англии и Франции, шел процесс концентрации производства и образования монополий. В руках финансовых магнатов сосредоточивалась экономическая мощь страны. Они оказывали решающее влияние на внешнюю и внутреннюю политику германского государства. В Германии, по характеристике В. И. Ленина, гигантская сила капитализма соединялась с «гигантской силой государства в один механизм, ставящий десятки миллионов людей в одну организацию государственного капитализма»{20}. По организованности финансового капитала, по превращению монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм Германия стояла впереди всех капиталистических стран, включая США. Широкий охват монополиями всего хозяйства страны, высокая организованность финансового капитала — одна из характернейших особенностей германского империализма. Однако в отличие от США, Англии и Франции в Германии существовало множество феодальных пережитков, обусловленных особенностями возникновения и развития германского государства. Объединение Германии произошло не путем демократической революции, и «не снизу», а «сверху», «железом и кровью», при решающей роли юнкерской милитаристской Пруссии. Союз прусских юнкеров-помещиков и крупной буржуазии, основывающийся на общности экономических и политических интересов и совместной вражде к рабочему движению и социализму, обусловил крайне реакционный и агрессивный характер немецкого юнкерско-буржуазного [36] империализма, который уже в конце XIX в. открыто стал претендовать на мировое господство.

Вторым государством, где происходил бурный экономический подъем, были США. В 1913 г. США превосходили по производству чугуна и стали Англию и Германию, вместе взятые. В США в это время было добыто угля на 77% больше, чем в Англии, и на 87% больше, чем в Германии.

Несколько иным в империалистической системе было положение Франции. Война с Пруссией существенно подорвала ее экономические ресурсы. Около 15 млрд. франков, не считая огромной контрибуции, стоила эта война Франции. Она потеряла высокоразвитый промышленный район — Эльзас-Лотарингию, являвшийся одним из крупнейших железорудных бассейнов в Европе. Это во многом обусловило отставание в развитии французской тяжелой промышленности. Оно становится особенно заметным в последней четверти XIX в. Со второго места (после Англии) в 1860 г. Франция к концу XIX столетия сказалась на четвертом месте — после США, Англии, Германии. Тем не менее она продолжала владеть огромными суммами денежного капитала, которые были сосредоточены в крупнейших банках страны. Процесс концентрации банков намного опередил концентрацию промышленности, но накопленные в избытке капиталы лишь в небольшой степени использовались для увеличения собственного производства и поднятия жизненного уровня населения. Французские империалисты в погоне за высокими прибылями значительную часть этого капитала вывозили за границу, вкладывали его главным образом в государственные займы, транспорт и промышленность. По данным, приводимым В. И. Лениным, экспорт капитала из Франции с 27 — 37 млрд. франков в 1902 г. поднялся до 60 млрд. в 1914 г.{21} Таким образом, заграничные капиталовложения Франции возросли более чем на 2/3, в то время как ее национальный доход с 1900 по 1914 г. увеличился лишь на 1/3{22}. По вывозу капитала Франция была на втором месте после Англии, хотя в отличие от английского экспорта капитала, который главным образом вывозился в колонии, французский капитал поступал в колонии в незначительном количестве. В начале XX в. из 35 млрд. франков, вывезенных за границу, во французские колонии и в Тунис поступило всего 3 млрд.{23} Общая сумма дохода от процентов, полученных Францией по ее иностранным инвестициям в 1913 г., достигла 2300 млн. франков{24}. Именно в ростовщичестве заключались особенности развития французского империализма.

Ростовщический характер французского империализма обусловил превращение Франции в государство-рантье. Усиленная [37] концентрация банков, вывоз капиталов и превращение Франции в страну-рантье определили замедленность темпов развития промышленного производства и все увеличивающееся отставание Франции от других крупнейших империалистических стран. Накануне первой мировой войны Франция в отличие от Англии, Германии и США относилась, как отмечал В. И. Ленин, к разряду второстепенных (первоклассных, но не вполне самостоятельных) стран, так же как Россия и Япония{25}.

В начале XX в. Россия была «страной со средним уровнем развития капитализма, интенсивно перерастающего в монополистическую фазу»{26}. В это время в России насчитывалось несколько десятков трестов, концернов и других типов монополистических объединений{27}. По степени концентрации производства Россия накануне первой мировой войны вышла на первое место. В 1914 г. на предприятиях с числом рабочих свыше 500 было занято 56,5% всех рабочих страны{28}. Темпы развития промышленного капитализма в России в пореформенный период были более высокими, чем в странах старого капитализма Западной Европы. И все же, несмотря на относительно быстрые темпы развития промышленности и высокую степень концентрации производства, Россия продолжала оставаться экономически отсталой, в основном аграрной страной, «в которой, — как указывал В. И. Ленин, — новейше-капиталистический империализм оплетен, так сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических»{29}. Феодальные пережитки тормозили промышленное развитие страны. В 1913 г. по продукции машиностроения Россия занимала четвертое место в мире, по добыче угля и производству чугуна и стали — пятое — после США, Германии, Англии, Франции.

Русские банки были не в состоянии удовлетворить финансовые потребности развивающейся промышленности и экономики в целом. Поэтому царское правительство охотно привлекало иностранный капитал. Общий размер иностранного капитала в России накануне войны, включая и прямую государственную задолженность царизма по займам, оценивался на сумму около 8 млрд. руб.{30} Иностранная доля общегосударственного долга русского царизма накануне первой мировой войны значительно превосходила все иностранные капиталовложения в экономику страны{31}. Первым ростовщиком царизма и экспортером капиталов была Франция. Крупные капиталовложения французских банков стали [38] направляться в Россию начиная с середины 70-х годов. Они быстро проникли в угольную, нефтяную, горнодобывающую промышленность, пошли по широкому пути в виде государственных займов. К началу 1914 г. из 60 млрд. франков французских заграничных инвестиций не менее10 млрд. оказались помещенными в России{32}. На втором месте была Англия. Англичане вкладывали свои капиталы главным образом в русскую промышленность. Например, в нефтяную промышленность перед войной английские капиталисты вложили 134,6 млн. руб., что составляло немногим более трети всего акционерного капитала этой отрасли и около 43% заграничных вложений в нее{33}. Значительной была доля английского капитала в добыче и разработке цветных металлов и золота. Таким образом, иностранный капитал занял весьма прочные позиции в важнейших отраслях народного хозяйства России, в таких, как горнодобывающая, металлообрабатывающая и др. Интересы западного капитала тесно переплелись с интересами капитала российского.

Несмотря на общую тенденцию нарастания зависимости России от западного империализма, в первую очередь от Франции, Россия не была полуколонией западных держав. Внешняя политика царизма в предвоенные годы определялась в первую очередь интересами помещиков и капиталистических монополий, стремившихся к завоеванию внешних рынков. Русский империализм имел военно-феодальный характер, угнетение и капиталистическая эксплуатация трудящихся теснейшим образом переплетались с остатками крепостничества и национальным гнетом. В начале XX в. центр революционного движения переместился в Россию, где в борьбе против буржуазно-помещичьего строя объединились эксплуатируемые капиталом рабочие, задавленные гнетом помещиков крестьяне и угнетенные народы национальных окраин. «Царизм, — указывал В. И. Ленин, — заведомо и бесспорно перестал быть главным оплотом реакции»{34}. В начале XX в. царская Россия оказалась наиболее слабым звеном в системе мирового империализма и узловым пунктом всех его противоречий.

Неравномерность развития капиталистических стран в эпоху империализма привела к резкому обострению борьбы за колонии, рынки сбыта и сферы влияния. Больше всех преуспели в колониальных захватах страны старого капитализма — Англия и Франция. В конце XIX в. в борьбу за колонии включились опоздавшие к дележу мира молодые империалистические хищники: Германия, США, Япония, Италия. К началу XX столетия впервые в истории мир оказался почти полностью поделенным между шестью крупнейшими империалистическими державами. Англия, [39] Франция, Россия, Германия, США и Япония владели 65 млн. кв. км территорий колоний с населением свыше 523 млн. человек{35}. Ряд стран, таких, как Китай, Турция, Иран, оказались в полуколониальной зависимости от империалистических государств. Накануне мировой войны США, вышедшие в области промышленного производства на первое место, владели колониями общей площадью 0,3 млн. кв. км с населением в 9,7 млн. человек. Германия, занимавшая второе место, имела колоний общей площадью в 2,9 млн. кв. км с населением в 12,3 млн. человек, тогда как Англия, стоявшая по уровню промышленного производства лишь на третьем месте, располагала колониями площадью в 33,5 млн. кв. км с населением в 393,5 млн. человек{36}.

Конец XIX — начало XX в. ознаменовались первыми войнами за передел мира. Инициаторами выступили США. В результате испано-американской войны 1898 г. США отняли у Испании ее колонии — Кубу, Пуэрто-Рико и Филиппины. За испано-американской войной последовали англо-бурская война 1899 — 1902 гг. и русско-японская война 1904-1905 гг. Борьба за передел мира усиливала и обостряла противоречия между империалистическими государствами, которые могли быть разрешены только «ценою всемирной войны»{37}.

Обострение противоречий между империалистическими державами

В начале XX в. из сложного комплекса международных империалистических противоречий на первое место выдвинулись и приняли наиболее непримиримый характер противоречия между Англией и Германией. Уже в 90-х годах XIX в. Англия стала наталкиваться на конкуренцию германских товаров на мировых рынках.

Один английский журналист в своей книге «Сделано в Германии», опубликованной в 1896 г., писал: «Германия вступила с Англией в намеренное и смертельное соперничество и со всей силой ведет борьбу за уничтожение британского преобладания»{38}. Экономическая экспансия Германии вызывала серьезную тревогу правящих кругов Англии. «Нам угрожает страшный противник, который теснит нас так же, как волны морские теснят неукрепленные песчаные берега», заявил английский премьер-министр Розбери{39}. [40]

Интересы Англии и Германии сталкивались во многих районах мира, на суше и на морях. Особую остроту англо-германские противоречия приобрели в Африке, в Восточной Азии и на Ближнем Востоке. Это были главные направления экспансии германского империализма. Первая острая вспышка империалистического соперничества между Англией и Германией произошла из-за Трансвааля. В этой богатой золотом и алмазами южноафриканской бурской республике столкнулись две соперничавшие группы империалистических хищников. Одна возглавлялась английской «привилегированной» компанией в Южной Африке — кликой Сесиля Родса, другая — Немецким банком и некоторыми связанными с ним магнатами тяжелой индустрии и финансового капитала{40}.

В 1896 г. германский кайзер Вильгельм II в связи с неудачей набега английского отряда на Трансвааль послал президенту Трансвааля Крюгеру телеграмму, в которой говорилось, что буры справились с иностранными захватчиками, «не призывая на помощь дружественные державы»{41}. Эта телеграмма вызвала бурю возмущения в Англии. В английских правящих кругах ее расценивали как вызов Англии.

В этот период германский империализм начинает проявлять большую активность в Восточной Азии. С 1885 по 1893 г. германский экспорт в Китай увеличился с 16,5 млн. до 33,25 млн. марок{42}. В 1897 г. Германия под видом «аренды» аннексировала китайский порт Цзяочжоу, а затем распространила свой протекторат на весь полуостров Шаньдун. Это вызвало серьезную тревогу у Англии, давно уже обосновавшейся в Китае. Совместный поход в 1900 г. великих держав для подавления в Китае ихэтуаньского антиимпериалистического восстания (боксерского) не смягчил обострившихся германо-английских противоречий в Восточной Азии.

С конца ХГХ в. начинается бурное проникновение германского империализма на Ближний Восток. Олицетворением усиливающейся экспансии на Ближний и Средний Восток стала Багдадская железная дорога. Концессия на ее постройку была получена в 1898 г. во время поездки Вильгельма II в Турцию. Багдадская дорога открывала Германии прямой путь через Австро-Венгрию, Балканский полуостров и Малую Азию к Персидскому заливу. С постройкой этой дороги германские империалисты приобретали важные позиции на Ближнем и Среднем Востоке и вблизи Суэцкого канала и создавали угрозу морским и сухопутным коммуникациям Англии с Индией, составлявшей основу британской колониальной империи. До начала войны Германия вложила в эту [41] дорогу 1 млрд. марок{43}. Проблема Багдадской железной дороги занимала главное место в англо-германских противоречиях на Ближнем Востоке. Она затрагивала также интересы России и Франции, значительно осложняя всю международную обстановку того времени.

Британские колонии, разбросанные по всему свету, значительно превосходили по своим размерам и значению германскую колониальную империю, которая начала создаваться лишь в 80-х годах XIX в. В эти годы Германия захватила в Африке Того, Камерун, Восточную Африку, а в 90-х годах, в результате напряженной борьбы с другими державами, ей удалось установить свой протекторат над островами Самоа, Каролинскими и Марианскими на Тихом океане.

На рубеже XX в. германский империализм не мог уже удовлетвориться скромными размерами своей колониальной империи. Статс-секретарь по иностранным делам Б. Бюлов, выступая в рейхстаге в декабре 1897 г., заявил: «Те времена, когда немец одному из своих соседей уступал землю, другому — море, а себе оставлял небо, где царствует чистая теория, — эти времена прошли... Одним словом: мы не хотим никого отодвигать в тень, но и себе требуем места под солнцем»{44}. Однако германский империализм пришел «к столу капиталистических яств, когда места были заняты»{45}. Расширить свою колониальную империю Германия могла лишь за счет «старых» колониальных держав и в первую очередь за счет Британской империи. Германские империалисты открыто выступили за передел мира. Но ни Англия, ни другие колониальные державы не думали отказываться от своих колоний. «Такие вопросы в этом мире капиталистов, — указывал В. И. Ленин, — не решаются добровольно. Это может быть решено только войной»{46}. Таким образом, англо-германское соперничество стало основным империалистическим соперничеством, ведущим к мировой войне.

Важную роль в подготовке и развязывании войны сыграли франко-германские и русско-германские противоречия. После победы над Францией в войне 1870-1871 гг. германские капиталисты стремились навечно закрепить за собой отторгнутые от Франции Эльзас и Лотарингию. На занятой территории открыто устанавливался режим военной диктатуры. Это вызывало все усиливающийся протест со стороны коренного населения. В дальнейшем, хотя официально режим военной диктатуры был отменен и Эльзас-Лотарингии была предоставлена конституция, все же политика дискриминации продолжалась. [42]

Эльзас и Лотарингия имели огромное значение для германской экономики. «Германия без Эльзас-Лотарингии будет вынуждена выпрашивать руду у всего света»{47}, — писал один из органов французских биржевых кругов в 1911 г. Зависимость Франции от Германии в отношении угля, в частности кокса, и зависимость Германии от Франции в отношении железной руды были одним из основных источников франко-германских противоречий. Французская буржуазия не переставала думать о возвращении отнятых провинций. Один из идеологов французского империализма, Р. Пуанкаре, писал в своих мемуарах: «В мои школьные годы моя мысль, омраченная поражением, постоянно пересекала границу, навязанную нам Франкфуртским договором; и когда я спускался со своих метафизических облаков, то не видел у нашего поколения другой цели в жизни, чем надежда вернуть наши потерянные провинции»{48}.

Сознавая, что французы не примирятся с потерей Эльзаса и Лотарингии и будут стремиться взять реванш за поражение в войне 1870-1871 гг., германские правящие круги искали малейшего повода, чтобы нанести Франции новый сокрушительный удар и навсегда лишить французскую буржуазию всякой надежды на возвращение Эльзаса и Лотарингии. По этой причине в Европе не раз возникали острые политические кризисы, создававшие постоянную напряженность во франко-германских отношениях.

В начале XX в. острые схватки между Германией и Францией происходили в сфере колониальных интересов. Франция была второй после Англии колониальной державой. Накануне войны она имела по территории колоний в 3,5 раза больше, чем Германия{49}. Ареной острых схваток двух империалистических хищников из-за колониальной добычи стала Северная Африка. Конфликты между Германией и Францией из-за неподеленных территорий в Марокко дважды — в 1905 и 1911 гг. — приводили эти страны на грань войны.

Весьма противоречиво складывались отношения Германии с Россией. В экономической области русско-германские противоречия наиболее отчетливо проявлялись в таможенной войне. Германия была одним из важнейших рынков для русского сырья. В 1897 г. она поглощала 30% экспорта России{50}. Основную массу этого экспорта составляли хлеб, особенно пшеница, лес и другие сырые и полуобработанные товары{51}. Русский рынок поглощал [43] значительную долю промышленных товаров, производимых в Германии.

Из Германии Россия ввозила машины, шерстяные изделия и значительную часть колониальных товаров: перед войной из Германии ввозилось до 2/3 русского импорта машин и более половины шерстяных изделий{52}. Германская буржуазия и юнкерство стремились превратить Россию в поставщика сырья и рынок сбыта изделий своей промышленности, в то же время различными мерами ограничивали ввоз русских сельскохозяйственных продуктов.

В угоду юнкерам германское правительство в 1887 г. наложило запрет на ввоз русского скота и повысило пошлины на импортный хлеб. В ответ русское правительство повысило пошлины на германские товары, ввозимые в Россию. По русско-германскому договору 1894 г. царизму удалось добиться снижения пошлин на вывозимый русскими помещиками хлеб. Но, воспользовавшись русско-японской войной, германское правительство в 1904 г. заключило с Россией новый торговый договор, по которому пошлины на русский хлеб были повышены до 28 руб. за тонну{53}, тогда как германские промышленники и юнкера получили возможность увеличить ввоз своих товаров в Россию{54}. Договор вызвал большое недовольство русских помещиков и буржуазии. В Государственной думе и печати велась кампания за пересмотр русско-германского договора. В 1914 г. Россия повысила пошлины на ввозимый из-за границы хлеб. Следствием этого явилось резкое обострение русско-германских экономических отношений.

Большую опасность представляла экспансия германского империализма на Ближнем Востоке. С 1877 по 1910 г. доля Германии в турецком импорте увеличилась с 6 до 21%{55}. В железнодорожном строительстве турецкой империи ее доля перед войной составила 67,5%{56}. Быстрое проникновение германского империализма на Ближний Восток резко усиливало русско-германский антагонизм. Интересы русских помещиков и буржуазии на рынках Ближнего Востока постоянно наталкивались на конкуренцию более мощного германского империализма.

Особенно беспокоила господствующие классы России перспектива захвата Германией черноморских проливов, которые для [44] России имели большое экономическое и стратегическое значение.

В предвоенные годы через балтийские порты вывозилось всего лишь 11% хлеба, а через Босфор и Дарданеллы — 80%{57}. В среднем за десятилетие, с 1903 по 1912 г., вывоз через проливы составил 37% всего вывоза России{58}. Германия становится основной преградой на пути России к Константинополю и проливам.

В начале XX в. германские монополисты добились больших успехов в экономическом проникновении в балканские страны, например, за период с 1901 по 1908 г. ведущее положение в области вывоза металлических изделий и шерсти на Балканы перешло от Австро-Венгрии к Германии{59}. В сферу германского влияния попали Румыния и Болгария. Если первая уже в 80-х годах XIX в. стала союзником Австро-Венгрии и Германии, то Болгарию австро-германский блок начал прибирать к своим рукам после русско-японской войны. В октябре 1907 г. германское правительство возвело германского консула в Софии в ранг посла и полномочного министра, а Австро-Венгрия дала согласие на подготовку болгарских офицеров в австрийских военных училищах{60}. Болгария имела для австро-германского блока большое стратегическое значение. Она являлась связующим звеном между Германией и Турцией. Для России Балканские страны представляли кратчайший путь по суше к черноморским проливам. Следовательно, проникновение германского империализма в Переднюю Азию и на Балканы сильно ущемляло экономические и политические интересы России.

Русско-германские противоречия усугублялись еще и тем, что Германия поддерживала и поощряла экспансию на Балканах Австро-Венгрии, которая была основным соперником России в борьбе за гегемонию в этом районе. В конце XIX в. влияние Австро-Венгрии на Балканах стало преобладающим, за исключением Греции и Черногории{61}. Усилению австрийского влияния на Балканском полуострове способствовало поражение царизма в войне с Японией. Габсбургская монархия использовала это обстоятельство для осуществления далеко идущих экспансионистских планов на Балканах. Она стремилась включить в состав своей империи соседние южнославянские страны — Боснию, [45] Герцеговину, Сербию захватить порт Салоники на побережье Эгейского моря, утвердить свое господство на Балканах. Народы балканских стран, которые на протяжении веков вели борьбу за свободу и национальную независимость, встречали у России помощь и покровительство в стремлении избавиться от иноземного ига.

На рубеже XIX и XX вв. в борьбе за мировое господство все чаще сталкивались между собой Германия и США. Обе державы вели ожесточенную борьбу за мировые рынки. В 1913 г. Германия вывозила машин на сумму 738,4 млн. марок, что составляло 29,1% мирового экспорта машин. США в это же время продали машин на сумму 680,6 млн. марок, что равнялось 26,8% мирового экспорта{62}. В экспорте химических изделий Германия еще более заметно опередила США. Интересы США и Германии прежде всего сталкивались в Латинской Америке. В. И. Ленин отмечал, что «Соединенные штаты имеют «виды» на Южную Америку и борются с растущим в ней влиянием Германии»{63}. Интересы двух молодых хищников сталкивались и в других частях света. Во время испано-американской войны 1898 г. борьба из-за Филиппин между Германией и США приняла столь острый характер, что дело едва не дошло до военного столкновения{64}.

С начала XX в. американский империализм приступил к укреплению собственных позиций на Ближнем Востоке. К 1908 г. относится первая серьезная попытка американского адмирала и дельца А. Честера получить железнодорожную концессию в Турции. Ему удалось заручиться согласием султана, но под давлением Германии и других европейских держав концессия не была окончательно утверждена турецкими властями{65}.

Острая борьба развернулась между США и Японией за господство в Восточной Азии и на Тихом океане. И только начавшаяся мировая война отвела угрозу американо-японской войны.

На почве колониальных захватов обострились отношения Италии с Францией и Англией. Итальянский империализм активно включился в борьбу за влияние в средиземноморском бассейне в конце XIX — начале XX в. Используя противоречия великих держав, Италия сумела прочно обосноваться в Северной Африке, захватив у Турции Триполитанию и Киренаику. Больших успехов добилась итальянская буржуазия в экономическом проникновении в Турцию. По объему экспорта на турецкий рынок хлопчатобумажных тканей и пряжи Италия к 1910 г. вышла на второе [46] место после Англии, а по вывозу шелковых тканей и шелка-сырца — на первое{66}.

Итальянский империализм стремился закрепиться и на Балканах. Здесь его интересы остро сталкивались с интересами Австро-Венгрии. Но Италия и Австро-Венгрия в силу своей экономической слабости занимали подчиненное положение в системе империалистических государств. Италию и Австро-Венгрию В. И. Ленин относил к разряду не вполне самостоятельных держав{67}.

Немало спорных вопросов имелось также между Англией и Францией, Англией и Россией, Турцией и Россией, Турцией и Италией. Но все это отступило на второй план перед основными противоречиями между Германией, с одной стороны, Англией, Францией и Россией — с другой. Эти противоречия определили группировку и расстановку сил в Европе, раскол ее на два противостоящих блока. С выходом на мировую арену молодых империалистических хищников — Германии, Японии и США — раскол этот стал приобретать мировые масштабы.

Углубление противоречий внутри стран империализма

Эпоха империализма характеризовалась не только обострением противоречий между империалистическими державами за передел уже поделенного мира, но также нарастанием классовых битв в странах империализма, активизацией национально-освободительного движения угнетенных народов против колонизаторов. Гонка вооружений, связанная с подготовкой империалистических держав к войне, сопровождалась дальнейшим наступлением монополистического капитала на жизненный уровень трудящихся и прежде всего рабочего класса. Это вызывало обострение экономической борьбы между трудом и капиталом.

Огромное значение для развития классовой борьбы имела первая русская революция 1905 — 1907 гг. Под ее воздействием на борьбу за свою свободу поднимались угнетенные народы Европы, Азии, Африки, Ближнего Востока. Росло и ширилось забастовочное движение во Франции, Германии, Англии, Италии, Бельгии, Швеции и других капиталистических странах.

В Германии, где стоимость жизни в 1913 г. возросла по сравнению с 1900 г. почти на 1/3, за четыре года (1910-1913) произошло 11533 выступления рабочих с общим числом участников около 1,5 млн. человек. Только в 1910 г. в германской промышленности зарегистрировано более 3 тыс. конфликтов{68}. В сентябре [47] этого года в Берлине отдельные столкновения стачечников со штрейкбрехерами переросли в баррикадное сражение с полицией. Несколько дней в Берлине шла упорная уличная борьба, глубоко взволновавшая рабочих всей Германии. По поводу этих событий Ленин писал: «... в Германии явно для всех надвигается великая революционная буря»{69}. В марте 1912 г. забастовало 250 тыс. горняков Рурской области. В 1913 г. крупные стачки рабочих происходили в Гамбурге, Бремене, Киле и ряде других городов.

Глубокое недовольство царило среди угнетенного населения Эльзаса и Лотарингии. В ответ на произвол прусской военщины, грубо попиравшей права населения отторгнутых от Франции провинций, осенью 1913 г. в Эльзасе прокатилась волна бурных антипрусских демонстраций.

Начавшийся в 1913 г. экономический кризис еще более обострил политическую обстановку в Германии. В стране складывалась предреволюционная ситуация. В этих условиях германские империалисты форсировали подготовку к войне, надеясь с ее помощью предотвратить германскую революцию. В. И. Ленин еще в 1908г. писал: «Германские юнкера и генералы с бурбоном Вильгельмом II во главе рвутся в бой с Англией, надеясь на возможность использовать перевес сухопутных сил и мечтая о том, чтобы шумом военных побед заглушить все растущее недовольство рабочих масс и обострение классовой борьбы в Германии»{70}.

Навстречу крупным социальным конфликтам шла и Англия. В стране в 1910 г. бастовало более 500 тыс. рабочих, в 1911 г. — около 1 миллиона, а в 1912 г. — 1,5 миллиона рабочих{71}. Наиболее ярким проявлением классовой борьбы английских рабочих была забастовка горняков весной 1912 г., фактически парализовавшая всю экономическую жизнь страны. В забастовке, продолжавшейся шесть недель, участвовало более миллиона горняков и рабочих, косвенно связанных с добычей угля. Правительство вынуждено было пойти на уступки и частично удовлетворить их требования. Но все возрастающая гонка вооружений вела к неуклонному снижению реальной заработной платы рабочих, усиливала наступление капиталистов на жизненный уровень трудящихся, что влекло за собой усиление стачечной борьбы в Англии. Весной и летом 1914 г. ежемесячно происходило в среднем по 150 стачек{72}. В это время обострилась борьба по вопросу о гомруле (самоуправлении) Ирландии. Английская реакция упорно отказывалась удовлетворить национальные чаяния ирландского народа. Накануне войны Англия стояла на пороге крупных социальных конфликтов. Война временно ослабила их остроту. [48] На втором году войны член британского кабинета Монтегю говорил в парламенте: «Когда разразилась война, конфликты развивались, и многие серьезные промышленные вопросы были чреваты ими в недалеком будущем, объявление войны потребовало объявления мира в промышленности»{73}.

Острые классовые бои развернулись во Франции. За шесть предвоенных лет произошло 7260 стачек{74}. Перед войной фактически не было ни одной отрасли французской промышленности, в которой бы не развивалось стачечное движение{75}. Крупным событием в предвоенной истории французского рабочего движения была всеобщая забастовка железнодорожников, вспыхнувшая в 1910 г. В следующем году произошли волнения среди крестьян. Для усмирения крестьянских волнений в Шампани были посланы войска, которые были выведены лишь несколько месяцев спустя.

Грозные революционные события надвигались в Италии. Упорные классовые бои развернулись в металлургической, автомобильной и других отраслях промышленности. Развертывалось движение горняков, каменщиков, служащих, железнодорожников, батраков, испольщиков. Летом 1914 г. в Италии произошли внушительные антивоенные демонстрации. В Анконе была стычка между войсками и демонстрантами, в которой было убито двое рабочих. На репрессии правительства рабочий класс ответил всеобщей политической забастовкой. В ряде мест она переросла в революционные выступления против монархии и буржуазных порядков{76}. Революционные события в Италии накануне войны сказались на решении итальянского правительства воздержаться от вступления в войну на стороне австро-германского блока. 2 августа 1914 г. итальянский министр иностранных дел заявил в беседе с германским послом, что в случае участия в войне итальянское правительство должно считаться с возможностью революции{77}.

В Австро-Венгрии перед войной политическая обстановка характеризовалась подъемом национально-освободительного движения порабощенных народов. В Боснии и Герцеговине, Хорватии и Далмации вели борьбу за свои национальные права южнославянские народы. В Восточной Галиции, в Закарпатье и Западной Украине против австрийского национального гнета продолжал упорную борьбу украинский народ. Большое развитие получило освободительное движение румын в Трансильвании, направленное против [49] проводившейся правящими кругами Венгрии политики мадьяризации — закрытия румынских школ, газет и т. д. В тесной cвязи с национальным движением росло и развивалось рабочее движение. На протяжении всех предвоенных лет продолжались рабочие выступления в Праге, Брно, Кракове и других промышленных центрах Австро-Венгрии. 23 мая 1912 г. произошла всеобщая политическая забастовка рабочих Будапешта, сопровождавшаяся столкновением с полицией{78}. Габсбургская монархия стремилась к скорейшему развязыванию войны, чтобы с ее помощью расправиться с национально-освободительным движением в стране и еще на многие годы продлить существование «лоскутной» империи.

Наивысшего подъема классовая борьба в предвоенные годы достигла в царской России. После нескольких лет разгула реакции, последовавшей за поражением революции 1905 — 1907 гг., в рабочем движении России наметился новый революционный подъем. Он ознаменовался стачками на текстильных предприятиях Москвы, в которых участвовало 10 тыс. рабочих{79}. Вслед за Москвой стачки произошли и в других промышленных городах страны. Волна забастовочного движения прокатилась по всей России в связи с расстрелом царскими войсками рабочих Ленских золотых приисков в апреле 1912 г. В первомайских забастовках протеста участвовало почти 400 тыс. человек{80}. В 1913-1914 гг. рабочее движение продолжало расти и наивысшего подъема достигло в 1914 г. В первой половине 1914 г. стачек было больше, чем в 1905 г.{81} В период с января по июль 1914 г. в забастовках участвовало около полутора миллиона человек, из них 80% являлись участниками политических стачек{82}. В Петербурге и других городах дело доходило до вооруженных столкновений рабочих с полицией и войсками.

Одновременно в ряде губерний проходили крупные крестьянские волнения, часто принимавшие характер вооруженных выступлений.

Революционные настроения масс проникали и в царскую армию. Волнения среди солдат и моряков имели место во многих частях и на кораблях. Особенно частыми они были в Киевском, Варшавском, Рижском гарнизонах, в Туркестанском округе. В июле 1912 г. произошло восстание солдат в лагере близ Ташкента. Массовое рабочее, крестьянское и солдатское движение свидетельствовало о назревании революционного кризиса в стране. [50]

Обострение внутренних противоречий отмечалось и в других странах империализма. За шесть предвоенных лет в Германии, Англии, Франции, Италии, Австро-Венгрии и России в общей сложности бастовало 11 млн. рабочих{83}. Усилившаяся борьба пролетариата в Европе содействовала подъему революционного и национального движения народов колониальных и зависимых стран Азии, Северной Африки и Латинской Америки. В 1908 — 1914 гг. демократическое и национально-освободительное движение охватило весь мир.

Внутренние и международные противоречия, обостренная борьба за колонии и источники сырья заставляли правительства европейских государств искать решения этих вопросов путем войны. Считалось, что только «внешние акции» смогут оздоровить внутриполитическую обстановку. Господствующие классы видели в войне возможность достижения своих грабительских целей, средство против нарастающей революционной борьбы, орудие подавления национально-освободительного движения.

Образование военно-политических союзов{ I I }

На основе захватнических устремлений великих держав уже с конца 70-х годов в Европе стала складываться система тайных военно-политических блоков и союзов. В этот период доминирующую роль в международной жизни играли франко-германские и русско-германские отношения. Появление после франко-прусской войны 1870-1871 гг. в центре Европы объединенной Германии коренным образом изменило соотношение сил на Европейском континенте. Франция в военном и экономическом отношении не могла противостоять Германии, открыто провозгласившей агрессивный курс. Наряду с этим и в правящих кругах России не могли не учитывать того факта, что с образованием сильного германского государства на западных границах Российской империи появился грозный потенциальный противник. Ввиду этого по инициативе военного министра Д. А. Милютина была предпринята передислокация ряда соединений с юга и из центральных областей России в пограничные с Германией западные губернии. Все же официальный курс царского правительства был направлен на укрепление сотрудничества с Германией. Выражением этого стал союз трех императоров, т. е. России, Австро-Венгрии и Германии. Идею «союза трех императоров» выдвинул Бисмарк с целью не допустить политического сближения Франции и России, отвлечь от Франции ее возможных союзников, в частности Россию и Австро-Венгрию. Россия не отвергла предложений Бисмарка. Союз милитаристской Германии с Австро-Венгрией представил бы [51] угрозу не только для Франции, но и для России, которая как раз в это время осуществляла военные реформы. Возможность такого союза в центре Европы пугала царизм. Русские дипломаты в свою очередь стали искать сотрудничества с Австро-Венгрией, чтобы этим противодействовать ее сближению с Германией, а главное — обеспечить сохранение своих интересов на Балканах. В сближении с Центральными державами русская дипломатия видела также некоторую гарантию безопасности западных границ России. Ввиду этого в мае 1873 г. была подписана русско-германская военная конвенция. Через месяц в Шенбрунне был заключен договор между Россией и Австро-Венгрией, к которому в октябре того же года присоединилась и Германия. Так возник союз трех императоров — непрочное создание канцлера Бисмарка. Правительства государств, входивших в союз, преследовали собственные цели — хотели использовать его в своих интересах. Союз не мог разрешить существующих между ними противоречий.

Для обуздания германской агрессии решающее значение имела позиция России по отношению к Франции. Уже в начале 1875 г. в Германии стали открыто говорить и писать о возможной войне с Францией. Бисмарк торопился вызвать военный конфликт. Он считал, что Франция слишком быстро восстанавливает свои силы. Опасаясь, что она может сблизиться с Россией, германское правительство спешило поскорее еще раз сокрушить своего западного соседа, пока он полностью не окреп и не имеет сильных союзников. Послушная Бисмарку печать начала серию публикаций, направленных против Франции, обвиняя ее в «колоссальных вооружениях» и в подготовке к нападению на Германию. Такой аргументацией германские руководители обосновывали необходимость превентивной войны против Франции. Для осуществления задуманной акции германское правительство считало необходимым заручиться благожелательным отношением России или, во всяком случае, ее нейтралитетом. Но русское правительство не поддержало германских планов в отношении Франции в 1875 г. Твердая позиция России заставила Бисмарка отступить и спасла Францию от намечавшегося германского нападения. Перед лицом всей Европы Германия предстала как ярко выраженное агрессивное государство. Ф. Энгельс в своей статье «Официозный вой о войне», написанной им в разгар военной тревоги в апреле 1875 г., тщательно проанализировал состояние и тенденции развития вооруженных сил Франции и Германии и пришел к выводу, что «истинной представительницей милитаризма является не Франция, а германская империя прусской нации»{84}.

События 1875 г. окончательно убедили германского канцлера в том, что Россия — главное препятствие для агрессии против Франции{85}. Поэтому германское правительство стремилось [52] всячески отвлечь Россию от европейских дел, втянуть ее в войну с Турцией, поссорить с Австро-Венгрией.

В период Восточного кризиса 1875 — 1878 гг. Бисмарк поддержал Австро-Венгрию в ее стремлении ослабить русское влияние на Балканах, утвердить там свою гегемонию. Поведение германского правительства в дни Восточного кризиса ясно показало, что в случае австро-русской войны Германия поддержит Австро-Венгрию. Берлинский конгресс 1878 г. еще более обострил русско-германские отношения. На этом конгрессе, проходившем под председательством Бисмарка, Россия была лишена многих плодов победы в русско-турецкой войне 1877 — 1878 гг.

Позиция германского канцлера на конгрессе вызвала в России «жестокий взрыв негодования... против Германии»{86}. Один русский генерал в беседе с Вильгельмом Гогенцоллерном, выражая глубокое возмущение коварной политикой Бисмарка, сказал: «Этот отвратительный Берлинский конгресс! Какая огромная ошибка канцлера! Он разрушил старую дружбу между нами, насадил недоверие при дворе, в правительстве и внедрил убеждение, что русской армии была оказана величайшая несправедливость после кровопролитной кампании 1877 г.»{87}.

После русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. в Европе произошла новая расстановка сил, побудившая Германию стать на путь более тесного сближения с Австро-Венгрией. В планах и предположениях германского генерального штаба всегда уделялось большое внимание Австро-Венгрии. Учитывая возможность войны на два фронта — против России и против Франции и опасаясь такой перспективы, германское правительство, естественно, стремилось не допустить какого-либо сближения Австро-Венгрии с Францией или Россией, а, наоборот, старалось всемерно укрепить союз Германии и Австро-Венгрии. В свою очередь Австро-Венгрия также была заинтересована в том, чтобы иметь сильного союзника против России.

В октябре 1879 г. представители австро-венгерского и германского правительств подписали договор, обязывающий оба государства оказывать друг другу военную помощь «со всею совокупностью военных сил своих империй» в случае, если Россия нападет на одно из них, и «не заключать мира иначе как только сообща и по обоюдному согласию»{88}. Это был агрессивный военный союз, который открывал Германии некоторые возможности избежать войны на два фронта. Он явился по сути дела началом [53] создания последующих группировок государств, возникших как противовес этому союзу двух держав, занимавших ключевые позиции в центре Европы.

Третьим участником союза стала Италия, искавшая поддержки в борьбе с Францией за раздел Северной Африки, в частности за Тунис, являвшийся одним из главных объектов колониальных притязаний итальянской буржуазии. Важную роль в присоединении Италии к австро-германскому блоку сыграло экономическое соперничество с Францией и стремление итальянской буржуазии освободиться от засилья французского капитала на итальянском рынке{89}. Тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия и Италия) был заключен в 1882 г. сроком на 5 лет{90}, по истечении которых был продлен.

Примкнула к австро-германскому блоку и Румыния. В 1883 г. она заключила тайный договор с Австро-Венгрией, по которому Австро-Венгрия обязывалась оказать помощь Румынии в случае нападения на нее России{91}. Румынская правящая верхушка связала себя с Тройственным союзом, с одной стороны, из-за боязни захвата Россией черноморских проливов, что могло бы привести к господству России над экономической жизнью Румынии, с другой — из-за желания увеличить территорию румынского государства за счет Бессарабии, а также Силистрии, Шумлы и других болгарских городов и районов.

Образование Тройственного союза положило начало оформлению тех военных коалиций, которые в дальнейшем столкнулись в первой мировой войне.

Германская военщина стремилась использовать Тройственный союз для осуществления своих агрессивных замыслов в отношении Франции. Такая попытка была предпринята в конце января 1887 г., когда в Германии было решено призвать 73 тыс. резервистов на учебные сборы. Местом сборов была назначена Лотарингия. В газетах появились инспирированные статьи о якобы усиленной подготовке Франции к войне с Германией. Кронпринц Фридрих, будущий император Фридрих III, записал в своем дневнике 22 января 1887 г., что, по словам Бисмарка, война с Францией «ближе, чем он ожидал»{92}. Однако германскому канцлеру не удалось заручиться нейтралитетом России на случай франко-германского конфликта. А войну с Францией без уверенности, что Россия не вмешается в конфликт, Бисмарк всегда считал опасной и рискованной для Германии{93}. [54]

Появление в центре Европы Тройственного союза, продолжающееся ухудшение франко-германских отношений, достигшее наибольшего напряжения к 1887 г., требовали от французского правительства скорейшего поиска путей для выхода из создавшейся для Франции политической изоляции. Для ослабленной Франции, нуждавшейся в мире и в то же время не оставлявшей мысли о реванше, необходимо было время, чтобы ликвидировать последствия войны 1870-1871 гг. Французские политические деятели ясно представляли, что если возникнет новая война с Германией (а опасность новой агрессии со стороны Германии была вполне реальной), то Франции нужно иметь надежных союзников, ибо единоборство с германскими вооруженными силами успеха не принесет. И такого союзника Франция видела в первую очередь в крупнейшем государстве, расположенном на востоке Европы, — в России, сотрудничества с которой Франция начала искать уже на следующий день после подписания Франкфуртского мира. Тот факт, что опасность войны с Германией в 1887 г., как и военная тревога 1875 г., были предотвращены благодаря твердой позиции русской дипломатии, все более усиливало стремление Франции к союзу с Россией. Международная обстановка двух истекших десятилетий свидетельствовала о том, что Франция нуждалась в таком военном союзе больше, чем Россия{94}. Однако потребовалось два десятка лет, чтобы стремление правящих кругов Франции к союзу с Россией воплотилось в русско-французском договоре 1891-1893 гг.

Царская Россия не отвергала предложений Франции. Она, в свою очередь, опасалась оказаться в изоляции перед своим западным соседом — Германией. Политические и стратегические расчеты, связанные с преимуществом флангового положения России и Франции по отношению к центральным державам Европы, определяли выгоду франко-русского союза как противовеса Тройственному союзу. Начало его осуществления было положено в августе 1891 г., когда состоялся обмен письмами между русским министром иностранных дел Гирсом и французским министром иностранных дел Рибо и заключено соглашение о взаимных консультациях. В августе 1892 г. начальник русского генерального штаба Обручев и помощник начальника французского генерального штаба Буадеффр подписали франко-русскую военную конвенцию. Окончательное утверждение она получила в декабре 1893 г. Конвенция уточняла те военные меры, которые должны быть предприняты в случае необходимости каждой из договаривающихся сторон. Пункт 1-й конвенции гласил: «Если Франция подвергнется нападению со стороны Германии или Италии, поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать, для нападения на Германию. Если Россия подвергнется нападению Германии или Австрии, поддержанной Германией, Франция [55] употребит все войска, какими может располагать для нападения на Германию». В пункте 3-м указывались силы договаривающихся сторон для действий против Германии: «Действующие армии, которые должны быть употреблены против Германии, будут со стороны Франции равняться 1 300 000 человек, со стороны России — от 700 000 до 800 000 человек. Эти войска будут полностью и со всей быстротой введены в дело, так чтобы Германии пришлось сражаться сразу и на востоке и на западе»{95}.

Следовательно, итогом развития международных отношений с 1871 по 1893 г. явилось создание двух военных коалиций. «Крупные военные державы континента, — по выражению Ф. Энгельса, — разделились на два больших, угрожающих друг другу военных лагеря: Россия и Франция — с одной стороны, Германия и Австрия — с другой»{96}.

Союз с Россией изменял положение Франции в Европе, создавал для нее несравненно более выгодное положение среди других европейских государств. Он явился важнейшей предпосылкой существования Франции как великой европейской державы. Однако не следует забывать, что этот союз не был пацифистским соглашением, каким его стремятся представить буржуазные историки. Конвенцию 1892-1893 гг. заключила царская Россия и «Франция буржуазная, Франция реакционная, союзница и друг царизма, «всемирный ростовщик»»{97}. Французские империалисты использовали союз для дальнейшего усиления реакции и реваншизма внутри страны и для финансового закабаления России. С усилением финансовой зависимости царизма от Франции менялась роль России во франко-русском союзе, что находило отражение в изменениях, вносимых в русско-французскую военную конвенцию на совещаниях начальников генеральных штабов обеих стран{98}.

В начале XX в. Англия, опасаясь усиления кайзеровской Германии и видя в ней главного своего противника, постепенно отходит от традиционной политики «блестящей изоляции» и ищет путей сближения со своим старым колониальным соперником — Францией. Последняя и решающая схватка между английским и французским империализмом произошла в 1898 г. за господство в Африке. Войска французских и английских колонизаторов, двигавшиеся с разных направлений к верховьям Нила, столкнулись в местечке Фашода. По поводу англо-французского конфликта [56] в Африке В. И. Ленин писал: «Англия на волосок от войны с Францией (Фашода). Грабят («делят») Африку»{99}. Однако перед лицом германской опасности правительства двух государств пришли к выводу о необходимости договориться по основным колониальным и другим спорным вопросам, что создавало условия для дальнейших переговоров о совместных действиях против Германии. В апреле 1904 г. между Англией и Францией было заключено «сердечное согласие», или Антанта («entente cordiale»). Этим соглашением между ними были улажены колониальные распри в Египте, Марокко, Сиаме и других районах мира. Египет полностью переходил в сферу влияния Англии, Марокко — Франции{100}. Английские и французские колонизаторы сняли свои взаимные претензии с целью объединиться для борьбы против Германии. «Готовятся к войне с Германией»{101}, так характеризовал Ленин англо-французскую сделку. От колониального соперничества Англия и Франция перешли к военному сотрудничеству против Германии. Были начаты переговоры между генеральными штабами по разработке плана совместных боевых действий французской и английской армии в случае воины с Германией{102}.

Создание Антанты вызвало большое беспокойство в Германии. Германская дипломатия принимала меры к тому, чтобы сорвать англо-французское соглашение, оторвать от Франции Россию и включить ее в сферу своего влияния{103}. Для нажима на Россию Германия выбрала удачный момент — ослабление царизма в результате русско-японской войны 1904-1905 гг. и революции 1905 — 1907 гг. В июле 1905 г. германские дипломаты организовали встречу кайзера Вильгельма и царя Николая в Финском заливе («Бьёркское свидание»), во время которой был заключен русско-германский союзный договор. Пункты этого договора гласили: «В случае если одна из двух империй подвергнется нападению со стороны одной из европейских держав, союзница ее придет ей на помощь в Европе всеми своими сухопутными и морскими силами... Император всероссийский, после вступления в силу этого договора, предпримет необходимые шаги к тому, чтобы ознакомить Францию с этим договором и побудить ее присоединиться к нему в качестве союзницы»{104}. Таким образом, договор предусматривал создание континентального блока во главе с Германией против Англии. Однако русское министерство иностранных дел отрицательно отнеслось к такой акции. Оно [57] расценило ее как стремление Вильгельма разрушить франко-русский союз и скомпрометировать Россию в Париже и Лондоне. Царю пришлось отказаться от подписанного им соглашения.

Все возрастающая угроза британскому колониальному господству со стороны Германии вынуждала английскую дипломатию спешить с образованием антигерманского блока. В своем стремлении создать антигерманский блок Англия большое значение придавала союзу с Россией, так как Франция даже с помощью английской экспедиционной армии не могла противостоять сухопутным вооруженным силам Германии. Чтобы привлечь Россию на свою сторону, английские империалисты вынуждены были уладить с ней давние колониальные споры.

Главным полем соперничества Англии и России были Средняя Азия и Ближний Восток. В 1885 г. Россия была на волосок от войны с Англией. Однако бурное проникновение германского империализма на Ближний Восток ослабило остроту англо-русских противоречий в этом районе. Теперь не Россия, а Германия оказывала решающее влияние на ближневосточную политику Англии. В мае 1903 г. лорд Элленборо заявил в палате лордов: «Я предпочел бы увидеть Россию в Константинополе, чем один европейский арсенал на берегах Персидского залива»{105}. Исходя из неизбежности англо-германского конфликта, английская дипломатия пошла на урегулирование колониальных споров с Россией в Азии. В августе 1907 г. правительства Англии и России заключили соглашение, касающееся Тибета, Афганистана и раздела сфер влияния в Иране{106}.

Для сближения России с Англией немаловажное значение имел и тот факт, что союзница России Франция уже была в союзе с Англией. Способствовало сближению Англии и России их обоюдное стремление договориться о совместной борьбе против усилившегося в странах Азии революционного и национально-освободительного движения. Англо-русское соглашение определило зоны, в которых партнеры обладали свободой действий по «поддержанию порядка».

Образование военно-политического блока России и Англии было завершено в 1908 г., когда английский король Эдуард VII и Николай II, встретившись в Ревеле, обменялись мнениями о предстоящей совместной войне с Германией{107}, а в протоколах совещания начальников русского и французского генеральных штабов появилась статья о немедленной мобилизации союзников в случае германской мобилизации против Англии{108}. [58]

Принятые общеполитические обязательства еще носили неофициальный, первоначально только устный характер, военные же соглашения считались условными и хранились в глубокой тайне.

Англо-русское соглашение оказало влияние и на дальневосточную политику царизма. В 1907 г. союзница Англии Япония достигла соглашения с Россией о разграничении сфер влияния в Китае, а в 1910 г. — о единстве действий в Маньчжурии с целью защиты своих интересов. Франция также пришла к соглашению с Японией о согласовании своих интересов на Дальнем Востоке. Эти соглашения отразили процесс формирования Тройственного согласия.

Создавая военные коалиции в Европе, крупные капиталистические государства старались привлечь на свою сторону новых союзников. Так, в июле 1881 г. был заключен австро-сербский союзный договор, по которому Сербия обязалась не заключать договоров с другими правительствами без предварительного согласования с Австро-Венгрией и соблюдать дружественный нейтралитет{109} (имелось в виду, очевидно, влияние России на Сербию). В 1883 г., как было сказано, Австро-Венгрии удалось привязать к себе специальным договором Румынию.

Если не удавалось привлечь на свою сторону какую-либо страну, занимавшую важное в стратегическом отношении положение, то участники обеих коалиций стремились путем провозглашения «вечного нейтралитета» этой страны лишить также и, противника возможности воспользоваться ее положением. Так, нейтралитет Бельгии, герцогства Люксембургского и Швейцарии казался выгодным Франции, так как должен был на значительном протяжении обеспечивать ее сухопутные границы от вторжения со стороны Германии. Дания и Норвегия господствовали над проливами из Балтийского в Северное море, поэтому противники всячески старались сохранить их нейтралитет, так как участие этих стран в одной из коалиций лишало бы другую возможности пользоваться этими проливами в случае войны. Договор о территориальной неприкосновенности Норвегии, в котором участвовали Россия, Германия, Франция, Англия и Норвегия, был заключен в ноябре 1907 г.{110}

Стремление разложить враждебную коалицию, играя на противоречиях между ее участниками, и переманить на свою сторону отдельных ее членов или хотя бы нейтрализовать союзников своего противника видно из действий Франции по отношению к Италии, между которыми в ноябре 1902 г. было заключено соглашение о нейтралитете. Италия обязалась сохранить строгий нейтралитет в случае, если бы Франция подверглась нападению [59] со стороны одной или даже нескольких держав. Это соглашение сводило на нет участие Италии в германской коалиции. Такой же попыткой со стороны России связать Австро-Венгрию на случай войны с Германией была русско-австрийская декларация о взаимном нейтралитете, заключенная в октябре 1904 г. Германия, в свою очередь, намеревалась разрушить русско-французский союз. Примером этому может служить попытка заключить русско-германский договор об оборонительном союзе в Бьёрке в июле 1905 г.

Сильные державы привлекали на свою сторону малые страны путем согласия на расширение колониальных владений той или иной из них. Пример этому — франко-испанское секретное соглашение по африканскому вопросу, заключенное в октябре 1904 г.{111}

Одной из форм обеспечения себя на случай каких-либо действий со стороны вероятных противников являлись договоры о сохранении status quo в каком-то определенном районе. Такие договоры были заключены между рядом стран в разное время и в различных комбинациях, например о сохранении status quo на Средиземном море (Франция, Италия, Англия и Испания), на Балтийском море (Россия, Германия, Дания, Швеция), на Северном море (Германия, Дания, Франция, Англия, Голландия, Швеция).

Поиски союзников не ограничивались только Европой. Враждующие стороны пытались привлечь в свои блоки государства из других частей света. Германия, например, прилагала много усилий, чтобы привлечь на свою сторону Турцию. Накануне войны Англия заключила несколько договоров о сотрудничестве с Японией (в 1902, 1905 и 1911 гг.)

Соединенные Штаты Америки не примыкали открыто ни к одному из сложившихся в Европе блоков, хотя и были заинтересованы в разгроме Германии. Назревающая война была выгодна американским империалистам. Она привела бы к ослаблению не только Германии, но и других европейских государств и тем самым способствовала бы стремлению правящих кругов США к мировому господству. Руководители американской внешней политики живо интересовались всеми изменениями в расстановке сил на международной арене. Они устанавливали тайные связи со многими странами, добиваясь усиления своего влияния на политическую ситуацию как в Европе, так и в других частях света. Представитель президента Вильсона полковник Хауз, направленный в страны Европы официально якобы для того, чтобы предупредить возможность вооруженного столкновения, доносил президенту в мае 1914 г.: «Наибольшие шансы для мира — это достижение согласия между Англией и Германией о морских [60] вооружениях, с другой стороны, для нас было бы несколько хуже, если бы обе эти державы слишком сблизились»{112}.

С образованием союзов крупнейших европейских держав окончательно определилась расстановка сил в Европе. Неумолимо надвигалась мировая война. В. И. Ленин указывал, что империалистические союзы «в форме ли одной империалистской коалиции против другой империалистской коалиции или в форме всеобщего союза всех империалистских держав — являются неизбежно лишь «передышками» между войнами. Мирные союзы подготовляют войны и в свою очередь вырастают из войн, обусловливая друг друга, рождая перемену форм мирной и немирной борьбы из одной и той же почвы империалистских связей и взаимоотношений всемирного хозяйства и всемирной политики»{113}.

Военно-экономическая подготовка войны

Подготовка к войне требовала изготовления огромного количества предметов вооружения, чтобы снабдить ими массовые армии эпохи империализма. Это стало возможным благодаря высокому уровню экономического развития ряда стран на рубеже XIX — XX вв., росту промышленного производства и развитию техники. Уже к началу XX в. резко возросли выпуск стали и цветных металлов, добыча каменного угля и нефти, производство различного рода машин. Большие достижения имелись в технологии производства чугуна и стали, в химической промышленности. В электротехнике были изобретены динамомашины и электродвигатели, в технике средств связи — телефон и беспроволочный телеграф (радио). Был создан двигатель внутреннего сгорания, а благодаря этому появились автомобиль и аэроплан. Значительно развилась сеть железных дорог.

Достижения науки и техники позволили создать новые, более эффективные образцы вооружения. Усиленное строительство железных дорог, развитие средств связи явились условиями, обеспечивающими использование массовых армий; железные дороги позволяли в короткий срок сосредоточивать к полям сражений большие количества войск, а новейшие средства связи — телеграф, телефон, радио — позволяли централизованно управлять массовыми армиями, разбросанными на больших расстояниях.

Было ясно, что в случае войны между отдельными странами или коалициями преимущество имела бы сторона с более высоким уровнем развития промышленности, более развитой техникой производства и с достаточными запасами сырья, необходимого для производства оружия и военных материалов. В связи с этим [61] развитию различных отраслей промышленности уделялось большое внимание. Экономические показатели основных стран к началу войны приведены в табл. 2.

* М. Б. Вольф и В. С. Клупт. Статистический справочник по экономической географии капиталистического мира. Изд. 3-е, стр. 77, 87, 101, 138, 337, табл. 47, 57, 69, 110, 341; Изд. 4-е, стр. 74, 85, 105, 109, 110, 158, табл. 34, 42, 54, 58, 59, 97; «Мировое хозяйство», стр. 6 — 7, 8 — 9, табл. 2, 3.

Если сравнить уровень производства чугуна и стали, достигнутый странами-соперницами перед войной, то окажется, что Германия и Австро-Венгрия, вместе взятые, лишь немного уступали странам Антанты. Такое положение в области выплавки металла — основы для производства вооружения и боеприпасов, особенно артиллерийских снарядов, вселяло в германских милитаристов надежду на безусловную победу в случае войны.

Однако следует заметить, что Германия не обладала достаточными запасами железной руды. Ее металлургия в большой степени зависела от ввоза руды из других стран. Так, в 1913 г. Германия вынуждена была ввезти 14,0 млн. т железной руды{114}, главным образом из Франции и Швеции. Немаловажным было то, что преобладающая доля собственной железной руды (75%) добывалась в аннексированной Лотарингии, которая в случае войны с Францией прежде всего подверглась бы нападению.

В надежде на быстротечную войну Германия могла обеспечить свою металлургию запасами сырья, накопленными в мирное время, пополняя их подвозом руды из Швеции. В условиях длительной войны и блокады Германия неизбежно стала бы испытывать [62] острый недостаток железной руды. Что касается добычи каменного угля, то здесь германская коалиция уступала Антанте незначительно и полностью покрывала внутреннюю потребность собственным производством. Кроме того, Германия имела немалые разведанные запасы каменного угля.

В отличие от Германии Франция была бедна углем. До войны ей приходилось в значительной мере завозить уголь из других стран. В 1913 г. только из Англии во Францию было завезено 12 766 тыс. т угля{115-116}. Из Германии в том же году Франция получила 18,4% всего своего импорта угля и 78% импорта кокса{117}.

Накануне первой мировой войны важное значение как стратегическое сырье стала приобретать также и нефть. В военно-морском флоте внедрялось жидкое топливо, вводились двигатели внутреннего сгорания, работающие на нефти и продуктах ее перегонки. Расширилось применение двигателей внутреннего сгорания в авиации и сухопутных войсках (автомобиль). Всего в 1913 г. во всех странах было добыто 53,7 млн. т нефти. Однако из стран Антанты только Россия имела собственную нефть и добыла ее в 1913 г. 9,2 млн. т. Англия и Франция своей нефти не имели и вынуждены были довольствоваться привозными нефтепродуктами{118} из стран Среднего Востока и Индии. В 1913 г. в Индии было добыто 1,1 млн. т нефти, однако ее надо было доставлять долгим морским путем. Из стран германской коалиции в 1913 г. добывалось: в Австро-Венгрии — 1,1 млн. т, в самой же Германии — всего 121 000 т. Главная масса нефти добывалась в нейтральных странах, не примыкавших формально к военным группировкам в Европе (США, Мексика, колонии Голландии, Румыния и др.), причем основная масса мировой добычи нефти принадлежала США (34 млн. т).

В производстве вооружения существенная роль принадлежала машиностроительной промышленности. В этой области преимущество было на стороне Германии. Стоимость продукции машиностроительной промышленности Германии и Австро-Венгрии, вместе взятых, в полтора раза превышала стоимость продукции машиностроительных заводов Великобритании, Франции и России. Удельный вес Германии в машиностроительной промышленности в 1913 г. по отношению к мировому итогу составлял 21,3%, а удельный вес Великобритании, Франции и России — только 17,7% (на долю США приходилось 51,8%, а на долю остальных капиталистических стран — 9,2%).

Важную роль в военном деле стал играть железнодорожный транспорт. Все страны, готовясь к войне, увеличили железнодорожное строительство, особенно в направлении к границам. [63]

Протяженность железнодорожной сети главнейших европейских стран за время с 1880 по 1914 г. значительно возросла, что видно из табл. 3.

Следует, однако, отметить, что важное значение для военных целей имело не само по себе увеличение протяженности железнодорожных путей, а насыщенность железнодорожной сетью той или иной территории и развитие железнодорожных линий в направлениях, обеспечивающих потребности войны. С этой точки зрения состояние железнодорожной сети трех крупных европейских государств было следующим: на 100 кв. км территории в среднем приходилось: в Германии — 11,8, во Франции — 9,6, в Европейской России — 1,1 км железных дорог{119}. В приграничной полосе, т. е. полосе развертывания армии, плотность железных дорог была значительно выше. Так, Германия в Прирейнском районе имела до 18 км железных дорог на 100 кв. км территории. В Восточной Пруссии и Силезии плотность железных дорог на 100 кв. км была меньше средней плотности (6,4 и 10,4 км соответственно).

В условиях, когда экономическая жизнь государств Европы в значительной степени зависела от оживленной торговли с заморскими странами, большое значение имел морской торговый флот, особенно для колониальных государств. Самым многочисленным торговым флотом владела Англия. На 1 июля 1914 г. она имела 9240 парусных и паровых судов общим тоннажем 19 256,8 тыс. регистровых брутто-тонн. Второе место занимала Германия, которая имела 2388 судов (в 3,9 раза меньше Англии) тоннажем всего 5459,3 тыс. регистровых брутто-тонн (в 3,5 раза меньше Англии){120}. Флоты других государств были меньше как по количеству судов, так и по тоннажу.

Что касается такой важной отрасли экономики, как производство продовольствия, то в этом отношении не все страны находились [64] в одинаковом положении. Только Россия была полностью обеспечена продовольствием и даже вывозила часть зерна на внешние рынки (ежегодно пшеницы — 4239 тыс. т, ржи — 655 тыс. т, ячменя — 3719 тыс. т, овса — 1088 тыс. т и кукурузы — 763 тыс. т){121}. Почти на 90% своим хлебом была обеспечена Франция. Германия перед войной вынуждена была ввозить 1/3 потребляемой пшеницы и почти половину ячменя. Англия ввозила более 3/4 потребляемой пшеницы, более 2/5 ячменя, более 1/5 овса{122}. Германия и Англия ввозили также много мясных и молочных продуктов.

При оценке экономического превосходства какой-либо из стран нельзя исходить лишь из количественного сравнения тех или иных факторов. Необходимо учитывать также местонахождение сырьевых ресурсов и возможности их доставки. Например, Антанта в 1913 г. больше добывала угля, чем Германия и Австро-Венгрия (Антанта — 369 млн. т, Германия и Австро-Венгрия — 331 млн. т). Но из всего количества угля, добываемого странами Антанты, на долю Англии приходилось 292 млн. т, а России лишь 36 млн. т. И если Россия до войны ввозила 1/6 часть потребляемого угля из Германии и Англии, то в случае войны с германской коалицией доставка угля из Англии возможна была бы лишь кружным путем, через Архангельск.

По тем же соображениям преимущество Антанты в добыче нефти, из которой 9,2 млн. т добывалось в России, также могло быть использовано с большими затруднениями. В случае же продолжительной войны Германия, зависевшая в большей степени от ввоза промышленного сырья и продовольствия, оказывалась в очень затруднительном положении.

Все возрастающая потребность в вооружении вызывала усиленный рост военного производства. Увеличивалось количество государственных военных заводов. Для производства оружия шире привлекались частные заводы. К 1914 г. в основных европейских странах имелась хорошо организованная мощная военная промышленность в виде государственных и частных специальных заводов по производству оружия.

Германская военная промышленность накануне войны представляла собой мощную отрасль индустрии, включавшую до 30 государственных и частных заводов с числом рабочих в 180 тыс. человек. Из частных сюда входили известные заводы Круппа, [65] которые уже в то время являлись одним из главных поставщиков оружия. Государственных военных заводов в Германии было 16, в том числе три пороховых, четыре оружейных, три снарядно-патронных, три трубочных и три орудийных. На всех этих заводах в 1913 г. работало 43 тыс. человек{123}. Имелись также довольно мощные государственные и частные судостроительные верфи (в Вильгельмсгафене, Киле, Данциге), на которых работало более 72 тыс. человек{124}. О постоянном расширении военного производства в Германии свидетельствует бурный рост числа рабочих на заводах Круппа. Так, в 1873 г. на них работало 9 тыс. рабочих, в 1885 г. — 22 тыс., в 1902 г. — 44 тыс., в 1906 г. — 58 тыс., в 1913 г. — уже 80 тыс. рабочих{125}.

Крупные военные заводы имелись в Австро-Венгрии. Например, на заводах Шкода в Пльзене, производящих военную продукцию, во время войны работало до 40 тыс. человек.

Сравнительно высокого уровня развития достигла военная промышленность Франции. Накануне войны во Франции имелось [66] 6 судостроительных заводов (они назывались арсеналами) и 23 государственных военных завода, в том числе 10 пороховых, 3 оружейных, 4 снарядных, 1 патронный, 1 трубочный, 4 орудийных. На этих заводах до войны работало 57 тыс. человек{126}. Кроме того, производством военной продукции занималось много частных предприятий — Шнейдер в Ле-Крезо, у которого работало в мирное время 60 тыс. человек (производительность его заводов мало уступала заводам Круппа в Германии), Сен-Шамон и др. Всего на производстве военной продукции во Франции было занято до 100 тыс. рабочих. Свидетельством расширения военного производства во Франции является рост экспорта военных материалов французскими фирмами, что видно из табл. 4.

Англия также располагала государственными и крупными частными заводами, выполнявшими военные заказы. Огромную роль в производстве вооружения играли, например, частные фирмы Виккерс и Армстронг — Виттворт. На предприятиях последней до войны работало 25 тыс. человек{127}. Крупными были заводы и верфи для морского судостроения. Всего в Англии имелось 19 крупных судостроительных и машиностроительных заводов, часть из которых могла строить дредноуты. На английских государственных военных заводах было занято перед войной 10 тыс. человек, на судостроительных — 60 тыс. человек. Всего же в военной промышленности работало более 100 тыс. рабочих{128}. Государственная чисто военная промышленность Англии по своей производительности имела относительно малое значение и [67] ограничивалась небольшим числом заводов: орудийный завод в Вульвиче, оружейные заводы в Энфильде, Вульвиче и Квебеке{129}. Имелся еще завод взрывчатых веществ в Вельтам-Абби{130}. Вульвичский арсенал производил все — начиная от тяжелых орудий и винтовок до солдатских сапог и рубашек включительно, но давал свою продукцию только для экспедиционного корпуса, который был очень мал. Поэтому частные заводы в военном производстве Англии играли большую роль. Так, если в 1900 г. частными заводами было выполнено 69% военных заказов, то в 1912 г. — уже 90%{131}.

Сравнительно развитой специальной военной промышленностью располагала перед войной и Россия. Она имела свыше 20 казенных предприятий и ряд крупных частных заводов. Мощными государственными военными заводами являлись Тульский, Ижевский и Сестрорецкий оружейные, Обуховский и Пермский орудийные, Охтинский, Шостенский и Казанский пороховые заводы, Балтийский судостроительный завод{132}. Кроме того, изготовлением, ремонтом и переделкой некоторых видов вооружения занимались семь сухопутных и два морских арсенала. В их числе были такие мощные арсеналы, как Петербургский, Киевский, Брянский. Четыре казенных завода изготовляли дистанционные трубки и взрыватели к снарядам, два — ружейные патроны, два — взрывчатые вещества{133}. Военные заказы регулярно выполняли частные заводы, в том числе такие гиганты, как Путиловский, ряд частных судостроительных заводов в Петербурге, Николаевский судостроительный завод. Для производства дистанционных трубок, ружейных патронов, пороха и взрывчатых веществ привлекались еще семь частных заводов. Россия размещала часть заказов за границей: на военные корабли — в Англии и Германии, на артиллерийское вооружение — в Германии и Франции. Всего на предприятиях русской военной промышленности, казенных и частных, накануне войны было занято около 80 тыс. рабочих{134}.

Военные приготовления империалистических держав влекли за собой огромные расходы. Они вызвали, как указывал в 1895 г. Ф. Энгельс, возрастание военных расходов в геометрической прогрессии{135}. Для покрытия колоссальных военных расходов буржуазные правительства вводили новые налоги и все усиливали налоговый пресс, выжимая из трудящихся последние [68] гроши. Гонка вооружений неизбежно влекла за собой «непомерное повышение налогов», отмечал Энгельс{136}, и производилась полностью за счет трудящихся. Промышленники же наживали на этом деле сказочные состояния.

Военные расходы были особенно высокими в Германии. Ее ассигнования на вооружение в 1879 г. составляли 428 млн. марок, к 1899 г. — достигли 926 млн. марок{137}, a в 1913 г. на эти цели было отпущено более 2 млрд. марок, т. е. половина всего государственного бюджета{138}. Всего за 35 лет (с 1879 по 1914 г.) военные расходы Германии выросли в 4,7 раза. Военные расходы Австро-Венгрии в начале XX в. (с 1900 по 1913 г.) выросли более чем на 70% и достигли в 1913 г. 583 млн. крон{139}. Непомерно высоким был и военный бюджет Италии. Ф. Энгельс указывал еще в 1893 г., что Италия «...изнемогает под тяжестью военного бюджета»{140}. Действительно, если в 1907 — 1908 гг. в стране было ассигновано на военные нужды 308 млн. лир, а спустя два года — 330 млн. лир, то на 1911-1912 гг. смета военных расходов определялась в 396,1 млн. лир{141}.

Во Франции расходы на военные нужды к 1914 г. достигли огромной суммы — 1,5 млрд. франков, что составляло 38% всех бюджетных расходов{142}.

Русское правительство, несмотря на тяжелое финансовое положение после русско-японской войны, также постепенно увеличивало расходы на вооруженные силы. За время с 1907 по 1913 г. общий бюджет военного и морского министерств России увеличился в 1,67 раза{143}.

За 25 лет, с 1883 по 1908 г., эти расходы по всем странам возросли на 81,3%, или в среднем по 3,25% в год. За период с 1908 по 1913 г., т. е. только за пять лет, увеличение составило 49,6%, или в среднем по 9,92% в год. В целом расходы на вооружение к 1913 г. увеличились более чем в 3 раза.

Темпы роста военных расходов различных стран были неравномерными. Австро-Венгрия за период с 1908 по 1913 г. по сравнению с периодом 1883-1908 гг. увеличила военные расходы в 13 раз, Италия — почти в 16 раз, Франция — в 4,2 раза, Россия — в 3,7 раза, Англия — в 1,3 раза и Германия — в 1,6 раза. Всего же перед войной за последние 30 лет «вооруженного мира» [69] шесть европейских великих держав израсходовали непосредственно на военные нужды 125 млрд. марок (57,9 млрд. рублей), не считая расходов на англо-бурскую и русско-японскую войны{144}. Непомерно выросли и государственные долги. К 1911 г. они достигли следующих сумм: Франция — 26 046 млрд. марок, Россия — 19 313, Англия — 13 447, Германия — 20 600, Австро-Венгрия — 15 713, Италия — 11 590 млрд.{145}

Русское правительство, не имея достаточно финансовых средств для соревнования в гонке вооружений с другими державами, предложило созвать международную конференцию по ограничению вооружений, чтобы попытаться хоть в какой-то степени затормозить гонку вооружений своих вероятных противников. Предложение России не нашло отклика среди европейских держав. Самым решительным противником ограничения вооружений показала себя Германия. Отрицательную позицию занимали также французский и английский кабинеты. Все же ни одно правительство не посмело отказаться от участия в конференции, которая состоялась с 18 мая по 29 июля в 1899 г. в Гааге с участием представителей 26 государств. Однако конференция заранее была обречена на неудачу и в итоге ровно ничего не принесла. На ней не было достигнуто никакого соглашения об ограничении новых вооружений. Свою особую агрессивность продемонстрировал на конференции германский империализм{146}.

Проповедь милитаризма и шовинизма

Экономическая и военно-техническая подготовка к войне сопровождалась и идеологической обработкой населения. Задолго до возникновения мировой войны правящие круги империалистических стран старались внушить населению мысль о необходимости и неизбежности войны, всячески насаждали милитаризм, разжигали шовинистические чувства. Для этой цели использовались все средства пропаганды: церковь, школа, печать, литература, искусство. В. И. Ленин еще в 1911 г. указывал, что «буржуазная шовинистическая пресса» Англии и Германии «бросает в народные массы миллионы и миллионы зажигательных статей с натравливанием на «врага», с воплями о неминуемой опасности «германского нашествия» или «английского нападения», с криками о необходимости усиленных вооружений»{147}. При этом преследовалась также цель отвлечь широкие массы рабочих и крестьян от воздействия революционных идей, все глубже проникавших в толщу народных масс. [70]

Наиболее оголтелая проповедь милитаризма и шовинизма велась в Германии. Причины этого явления лежат в исторических судьбах германского государства. Германия была воссоединена не путем демократической революции, а с помощью войн, которые вела Пруссия, добиваясь объединения германских земель на прусско-юнкерской милитаристской основе. Сразу после франко-прусской войны 1870-1871 гг. объединенная «железом и кровью» Германия предстала перед Европой как государство явно милитаристского типа. Господство Пруссии в объединенной Германии, союз буржуазии и юнкерства обусловили особенно агрессивный и воинственный характер немецкого милитаризма. Ни в одной стране Европы в это время культ милитаризма и военщины не поддерживался с такой настойчивостью и целеустремленностью, как в Германии.

Проповедуя культ оружия и войны, насаждая шовинизм, национальную вражду к другим народам, идеологи германского милитаризма стремились не только превратить народ в послушное орудие для осуществления своих захватнических целей, но также отвлечь широкие слои рабочих и крестьян от воздействия революционных идей, все глубже проникавших в толщу народных масс. «В войне, — утверждал фельдмаршал Мольтке, — раскрываются и обнаруживаются наиболее достойные человеческие доблести. Без войны мир погрузился бы в объятия материализма»{148}.

Философское обоснование милитаристской системы, широкая националистическая пропаганда, направленная на восхваление и оправдание войны, имели среди населения новой Германии определенный успех. Ф. Энгельс отметил в связи с этим, что «суеверная вера в государство перешла из философии в общее сознание буржуазии и даже многих рабочих»{149}.

С переходом капитализма в империалистическую стадию проповедь милитаризма в Германии еще более усилилась. Теперь она была связана с подготовкой германского империализма к войне за передел уже поделенного мира. Претензии на колонии обосновывались потребностями в рынках сбыта и источниках сырья, а также потребностями перенаселенной Германии в обширных землях для колонизации{150}. 18 января 1896 г., отмечая 25 лет существования Германской империи, кайзер Вильгельм II возвестил всему миру, что эта империя, созданная Пруссией, отныне является «мировой империей»{151}.

Выразителем агрессивных устремлений германского юнкерско-буржуазного империализма стал Пангерманский союз, возникший [71] в 1891 г. в связи с протестом против англо-германского договора и предусмотренных им колониальных уступок в пользу Англии{152}. Пангерманский союз сыграл большую роль в формировании политической идеологии германского милитаризма. Он возглавлялся и субсидировался весьма влиятельными политическими деятелями, крупными представителями финансового капитала, юнкерства, военщины. Пангерманский союз призывал к борьбе против Англии, к захвату заморских колоний и созданию сильного военно-морского флота. «Только при условии, если мы сильны на морях, — писалось в пангерманской печати в 1899 г., — крупные морские державы позволят нам создать среднеевропейский экономический союз... и только при наличии широкой среднеевропейской основы мы можем обрести мировые позиции и в других частях земного шара и удержать их»{153}. Таким образом, предпосылкой создания «мировой» германской империи идеологи пангерманизма считали создание «Срединной Европы», т. е. мощного [72] с политической и экономической точек зрения блока европейских государств под эгидой германской империи{154}.

Планы пангерманистов в отношении Франции сводились к ее расчленению и захвату промышленных департаментов и французских колониальных владений в Африке.

Колониальные аппетиты германских империалистов неудержимо росли. Так, резолюция пангерманской организации в Галле, принятая в 1912 г., гласила: «Мы не можем переносить больше положения, при котором весь мир становится владением англичан, французов, русских и японцев. Мы не можем также верить, что только мы одни должны довольствоваться той скромной долей, которую уделила нам судьба 40 лет назад. Времена изменились и мы не остались теми же, и только приобретением собственных колоний мы можем обеспечить себя в будущем»{155}. Пангерманисты требовали захвата английских, французских, бельгийских и португальских колоний, железорудных районов Франции, всей Бельгии, Голландии, отторжения от России Прибалтики, Польши, Украины, Кавказа.

В основе идеологии Пангерманского союза лежала легенда о превосходстве германской нации. Широкое распространение получил культ грубой силы, оправдание агрессии и захватнических войн. Генерал Бернгарди, чьи произведения накануне войны получили широкое распространение в Германии, писал в одной из своих книг: «Наши политические задачи не выполнимы и не разрешимы без удара меча»{156}.

Большого накала милитаристская пропаганда в Германии достигла в канун войны. Летом 1914 г., незадолго до начала войны, известный русский генерал А. А. Брусилов, находившийся на отдыхе в курортном городе Киссингене, стал свидетелем следующей картины. На центральной площади города был воздвигнут макет Московского Кремля, который под звуки нескольких оркестров был подожжен со всех сторон. «Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь... Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела, когда музыка сразу же при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот фейерверка, загремела немецкий национальный гимн»{157}.

Пангерманистская идеология нашла распространение и благодатную почву не только в самой Германии, но и в Австро-Венгрии. [73] Здесь она имела в основном антиславянскую направленность{158}. Идеологическая подготовка к войне велась как в плане пропаганды великодержавных империалистических задач, так и пропаганды «сербской опасности», которая служила прикрытием агрессивных целей в отношении Сербии. Проповедь милитаризма в многонациональной австрийской империи могла иметь успех только среди австрийской и венгерской буржуазии, занимавшей господствующее положение в стране, но не среди порабощенных народов. Например, в Венгрии широкое распространение среди господствующих классов и отсталой части населения получили идеи панвенгеризма. Панвенгеристы проповедовали неизбежность в недалеком будущем установления венгерского господства в Сербии, Далмации, Болгарии и Румынии{159-160}.

В Италии империалисты стремились убедить итальянцев в необходимости широкой колониальной экспансии на Балканах, в Малой Азии и Северной Африке, что позволило бы Италии обрести былое величие и могущество Римской империи{161}. Один из глашатаев итальянского империализма, Луиджи Федерцони, «ратовал за «глубоко рациональную и эгоистичную внешнюю политику», которая бы способствовала экономической и колониальной экспансии и распространила бы итальянскую цивилизацию «на весь мир»»{162}.

Накануне войны фактическим союзником Германии стала Турция. Турецкие правители рассчитывали с помощью войны на стороне кайзеровской Германии добиться осуществления своих экспансионистских целей. Младотурки, пришедшие к власти в 1908 г., открыто стали готовиться к войне с Россией с целью восстановить свое господство над балканскими народами, отторгнуть от России Закавказье и Крым, истребить армянское население{163}. Это отвечало бы целям германского империализма.

Идеологическим обоснованием турецкого экспансионизма стал пантюркизм и панисламизм. Пантюркисты, провозглашая превосходство турецкой расы, проповедовали подчинение всех тюркских народов власти Стамбула. «Если бы все турки в мире, — доказывали они, — сплотились в одну огромную общину, [74] образовалась бы сильная нация»{164}. Но на пути к осуществлению этих целей стояла Россия, в которой тюркские народности насчитывали 4-5 млн. человек. Пантюркизм «дополнялся» панисламизмом, согласно которому объединившиеся турки должны были образовать центр притяжения для всего исламистского мира{165}. Пантюркисты мечтали об установлении гегемонии в Персии, Афганистане и мусульманской Индии. Накануне войны панисламистская и пантюркистская пропаганда приняла широкий размах. Она активно поощрялась германскими милитаристами, видевшими в ней могучее орудие вовлечения Турции в войну против России.

В конце 1913 г. П. Рорбах, выступая в тесном кругу офицеров германского генерального штаба с докладом «о задачах Германии в Турции», выдвинул идею заселить территорию Восточной Анатолии тюркскими племенами, чтобы «создать стальной барьер против России»{166}.

Германский империализм всячески разжигал великоболгарский шовинизм, который был взят на вооружение болгарской буржуазией и придворной камарильей, мечтавшей о создании «великой Болгарии». В стране велась широкая антирусская и антисербская пропаганда{167}. Как отмечал Г. Димитров, одной из важнейших причин всех национальных бедствий и катастроф, постигших болгарский народ в последние десятилетия, «является великоболгарский шовинизм, великоболгарская идеология и политика завоевания гегемонии на Балканах и господства над соседними народами»{168}.

В странах Антанты пропаганда войны не была столь откровенной и беззастенчивой, как в Германии. Однако она также велась систематически. Так, в Англии в основе милитаристской пропаганды лежала проповедь неудержимой колониальной экспансии. В 60-90-х годах XIX в. с проповедью активной колониальной политики британского империализма выступал историк Д. Фруд. В своих трудах он пропагандировал всемерное подчинение государственной политической программы задачам колониальной экспансии. Он был одним из первых, кто требовал начать войну против буров. Фруд ратовал за передел мира, за отвоевание наиболее ценных территорий у европейских государств{169}. Ярыми [75] поборниками колониальных войн в конце XIX в. были Р. Черчилль, один из самых консервативных членов палаты общин, и видный политический деятель Англии Д. Чемберлен. Оба они были сторонниками англо-бурской войны. Но с завершением раздела колоний и провозглашением германскими империалистами курса на передел мира в свою пользу в идеологической подготовке Англии к войне важное место заняла пропаганда германской «опасности» в смысле подрыва английской промышленности, торговли, морского транспорта, в которых были заняты миллионы английских рабочих, а также запугивание англичан растущей морской мощью Германии. Эта пропаганда отравляла сознание широких масс английского населения.

Во Франции широко распространялась многочисленная милитаристская литература{170}. В стране существовал подлинный культ армии. «Вокруг идеи армии, — писал французский историк Рауль Жирарде, — создавалось единство Франции»{171}. Милитаристская пропаганда велась под видом отмщения за проигранную войну 1870-1871 гг. В духе реванша было воспитано целое поколение французов. Французский военный писатель Артур Буше за несколько лет до начала первой мировой войны писал: «Французы... народ гордый, который всегда исполнит то, что ему прикажет его честь... Франция должна говорить громко и решительно, так как имеет на это полное право. Ее враг 1870 ошибается»{172}.

Пропаганда милитаризма и шовинизма особенно широкий размах приобрела с избранием президентом Франции Р. Пуанкаре, ставленника финансово-монополистической буржуазии. Президент заявил о создании «великой и сильной Франции». Пуанкаре придавал большое значение идеологической подготовке к войне. «Для французского правительства, — говорил он русскому послу, — весьма важно иметь возможность заранее подготовить французское общественное мнение к участию Франции в войне»{173}. Французская буржуазная пропаганда представляла надвигающуюся грабительскую войну справедливой, а империалистические интересы французской буржуазии — национальными интересами французского народа. Незадолго до начала войны Пуанкаре с удовлетворением мог отметить: «События последних 18 месяцев произвели во французском общественном мнении крутой переворот и вызвали здесь давно небывалое патриотическое настроение»{174}.

Помещичье-буржуазные партии России призывали начать войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских [76] народностей под эгидой России. В печати началась усиленная пропаганда великодержавного панславизма{175}. Разоблачая попытки господствующих классов России обмануть народные массы, втравить их в кровавую бойню за интересы капиталистических монополий и царского самодержавия, Ленин писал: «Политика октябристов, националистов, беспартийных «патриотов», от «Нового Времени» до «Русского слова», ясна и проста. Травля Австрии, науськивание на войну с ней, крики о «славянских задачах» России — все это есть шитое белыми нитками стремление отвлечь внимание от внутренних дел России и «урвать кусок» Турции. Поддержка реакции внутри и колониального, империалистского грабежа вовне — такова суть этой грубой «патриотической» «славянской» политики»{176-177}.

В идеологической подготовке народных масс к войне много сделала и сербская буржуазия, стремившаяся к созданию «Великой Сербии» путем объединения семи миллионов югославян Австро-Венгрии с Сербией. По ее инициативе был создан ряд националистических организаций, которые развернули усиленную пропаганду великосербских идей в южнославянских областях Австро-Венгрии. Эта кампания имела успех, так как широкие массы славянского населения видели в создании «Великой Сербии» реальный путь к национальному освобождению.

Так буржуазия всех стран, играя на национальных чувствах и традициях народов, используя патриотизм народов, оправдывала гонку вооружений и готовилась начать большую войну для достижения своих захватнических целей.

В. И. Виноградов

2. Предвестники мировой войны

Научное предвидение мировой войны

Назревание мировой войны задолго до ее начала предсказали основоположники научного коммунизма К. Маркс и Ф. Энгельс. Их предвидение войны основывалось на открытых ими законах общественного развития, которые позволили им дать подлинно научное объяснение такого сложного социального явления, как война. Они показали, что войны — не результат слепого случая, а вполне объяснимое закономерное явление в классовом обществе. Исходя из способа производства, условий материальной жизни общества, определяющих политический строй общества, [77] К. Маркс и Ф. Энгельс вскрыли истинные причины возникновения тех или иных войн, их характер и историческое значение. Они рассматривали войны в их неразрывной связи с внутренней и внешней политикой государств, правящих классов; при оценке войны исходили из интересов рабочего класса, национального развития государств, социального прогресса. Маркс и Энгельс впервые в истории на ряде войн, происходивших при их жизни, доказали возможность научного предвидения войны, хода и исхода вооруженной борьбы. Так, например, изучив политическое и экономическое положение ведущих европейских держав накануне Крымской войны (1853-1856), Маркс и Энгельс предсказали, что Англия и Франция будут вести войну против России с ограниченными целями, так как из-за боязни революции в собственных странах они не захотят разгрома царской России. И действительно, когда началась война, Англия и Франция основные усилия сосредоточили в Крыму, где любые успехи не могли иметь решающего значения. Оправдался прогноз Маркса и Энгельса о возможности гражданской войны в США, а когда вспыхнула война между Севером и рабовладельческим Югом, они безошибочно предсказали победу северян и значение этой победы для будущего Америки. С уничтожением рабства в стране, писал Энгельс, «наступит такой подъем, который в кратчайший срок обеспечит ей совершенно иное место в мировой истории...»{178}

Зародыш будущего мирового конфликта основоположники научного коммунизма уже отчетливо увидели во франко-прусской войне 1870-1871 гг., предсказав с большой прозорливостью ход и исход этой войны. Так, Маркс уже на четвертый день после начала франко-прусской войны предвидел, что главным итогом ее будет падение монархического строя во Франции. «Чем бы ни кончилась война Луи Бонапарта с Пруссией, — писал он, — похоронный звон по Второй империи уже прозвучал в Париже. Вторая империя кончится тем же, чем началась: жалкой пародией»{179}. 1 сентября, накануне поражения Франции под Седаном, Маркс, предостерегая немцев от последствий политики аннексий, писал: «Теперешняя война, чего прусские ослы не понимают, с такой же необходимостью ведет к войне между Германией и Россией, с какой война 1866 г. привела к войне между Пруссией и Францией... Кроме того, такая война № 2 будет повивальной бабкой неизбежной в России социальной революции»{180}. Уже в те годы Маркс предвидел два события всемирно-исторического значения: мировую войну и ее последствие — революцию в России.

После заключения Франкфуртского мирного договора в мае 1871 г. Маркс не сомневался в том, что этот грабительский, аннексионистский договор будет иметь роковые последствия для [78] немецкого народа. По поводу захвата Германией Эльзаса и Лотарингии он писал: «Это — действительно наилучшее средство увековечить в обновленной Германии военный деспотизм как необходимое условие господства над Польшей Запада — Эльзасом и Лотарингией. Это — безошибочный способ превратить будущий мир в простое перемирие до тех пор, пока Франция не окрепнет настолько, чтобы потребовать потерянную территорию обратно»{181}.

Маркс подчеркивал, что эта аннексия принудит «Францию броситься в объятия России», что может привести Германию к новой войне «против объединенных славянской и романской рас»{182}, когда «Франция вместе с Россией будет воевать против Германии»{183}. Потребовалось лишь два десятка лет, чтобы предвидение Маркса о русско-французском союзе стало реальной действительностью. Оправдалось предсказание Маркса и о коалиционном характере будущей войны.

Фридрих Энгельс, особенно много занимавшийся военными вопросами, сделал самый дальновидный по своей глубине и точности прогноз о назревании всеобщей войны. Он точно определил продолжительность будущей мировой войны: три-четыре года{184}, указал на ее разрушительные последствия и политические итоги. В 1887 г., за 27 лет до первой мировой войны 1914-1918 гг., во «Введении к брошюре Боркхейма «На память ура-патриотам 1806 — 1807 гг.» Энгельс писал: «...для Пруссии — Германии невозможна уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны»{185}. Он указывал, что эта война будет длительная, в ней примут участие многомиллионные армии. «И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи»{186}. Энгельс предвидел также разрушительный характер будущей войны и ее тяжелые экономические последствия для всех — победителей и побежденных. Он считал, что в будущих войнах «обладание Бельгией ... является необходимым условием для нападающего, независимо от того, идет ли речь о немецком вторжении во Францию или о французском вторжении в Германию»{187}.

Политическим итогом мировой войны, по мнению Энгельса, будет создание условий для победы рабочего класса в пролетарской революции. «Крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — писал он, — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы [79] поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как это все кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат абсолютно несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса»{188}. В. И. Ленин назвал это великое научное предвидение гениальным пророчеством: «Какое гениальное пророчество! И как бесконечно богата мыслями каждая фраза этого точного, ясного, краткого, научного классового анализа!»{189}

Позднее в одном из писем к Бебелю, касаясь перспектив будущей войны между Германией и Францией, Энгельс дополнил свой прогноз о гибельных последствиях для буржуазии всемирной войны: «Но можно сказать заранее: если эта война разразится... она явится окончательным крахом классового государства — политическим, военным, экономическим (включая финансовый) и моральным. Может дойти до того, что военная машина взбунтуется и откажется продолжать взаимную резню... Клич классового государства: après nous le déluge (после нас хоть потоп. — Ред.), но после потопа придем мы, и только мы»{190}.

Неизбежность новой, всеобщей войны Энгельс усматривал также в существовании постоянных армий. Он писал: «... Система постоянных армий во всей Европе доведена до такой крайности, что либо народы будут ею экономически разорены, не выдержав бремени военных расходов, либо она неизбежно приведет к всеобщей истребительной войне, если только постоянные армии не будут своевременно преобразованы в милицию, основанную на всеобщем вооружении народа»{191}. В другой своей работе уже в 1895 г. Энгельс снова говорит о том, что усиление милитаризма, гонка вооружений, развернувшаяся после франко-прусской войны, непомерное увеличение армий, «насчитывающих уже миллионы солдат», новое, более мощное вооружение являются предпосылкой «неслыханной по своей жестокости мировой войны, исход которой совершенно не поддается учету»{192}.

Естественно, Энгельс не мог полностью раскрыть империалистический характер будущего мирового конфликта, так как процесс перерастания «свободного» капитализма в монополистический далеко еще не был завершен, а внешнеполитические противоречия мирового, империализма не проявлялись во всех своих чертах. Тайные пружины войн эпохи империализма были полностью раскрыты В. И. Лениным, развившим марксистское учение о войне и армии. В 1900 г. Ленин в одной из статей отмечал, что войны велись и будут вестись буржуазными правительствами ради «наживы кучки капиталистов» и что в поисках этой наживы буржуазия стран с быстро развивающейся промышленностью все [80] с большей алчностью устремляется в колонии, ведя, ради их приобретения, бесконечные войны{193}. Вскрывая причины русско-японской войны 1904-1905 гг., Ленин писал, что она была вызвана интересами алчной буржуазии, интересами капитала, погоней за прибылью{194}. В 1912 г., анализируя исход итало-турецкой войны, Ленин снова отмечал тот факт, что буржуазия «ни перед какими бойнями не останавливается ради нового источника прибыли»{195}.

На основе опыта первых империалистических войн, в первую очередь русско-японской войны, В. И. Ленин сделал ряд важных военно-теоретических выводов. В частности, он указал на вовлечение в войны широких народных масс, возрастание роли экономического и морального факторов, изменение форм и способов ведения вооруженной борьбы. Все эти факторы в полную меру проявились в первой мировой войне.

Пристально следя за развитием империалистической политики крупных государств, Европы, Ленин обращал внимание на то, что она таила в себе угрозу мировой войны. В 1908 г. он писал: «Борьба за колонии, столкновения торговых интересов сделались в капиталистическом обществе одной из главных причин войн»{196}. Наиболее остро эта борьба развернулась между Германией и Англией. Ленин отмечает: «... капиталисты обеих стран считают войну между Англией и Германией неизбежной, а представители военщины там и здесь — прямо желательной»{197}. О приближении войны отчетливо свидетельствовало и образование враждебных коалиций крупнейших государств Европы. Еще в 1908 г. В. И. Ленин отмечал, что «при сети нынешних явных и тайных договоров, соглашений и т. д. достаточно незначительного щелчка какой-нибудь «державе», чтобы «из искры возгорелось пламя»»{198}.

Международные кризисы и конфликты начала XX в.

Стремление империалистических государств к захвату новых территорий и расширению сфер влияния приводило к ожесточенной борьбе между ними за «последние куски неподеленного мира или за передел кусков, уже разделенных»{199}. Эта борьба вызывала острые международные конфликты, не раз ставившие мир на грань войны. Международные кризисы, по словам В. И. Ленина, явились вехами подготовки мировой войны{200}. [81]

Серьезную опасность таил в себе уже первый Марокканский кризис 1905 г. Главные европейские державы стремились всемерно усилить свое влияние в Марокко, которое являлось одной из богатейших стран Африканского континента и имело важное стратегическое значение в бассейне Средиземного моря. Франция владела большей частью территории Марокко и, претендуя на исключительную роль в его экономике, принимала все меры к тому, чтобы исключить политическое влияние других государств и установить свой полный контроль над финансами страны. Германия не соглашалась с особыми привилегиями Франции в Марокко, не признавала ее прав и требовала своего участия и своей доли при разделе Марокко. Для Англии же решение марокканского вопроса всегда было связано с господством в Гибралтарском проливе. Английские империалисты предпочитали иметь дело в Северной Африке с Францией, а не с Германией, от которой исходила главная опасность британскому мировому господству. Марокканский кризис 1905 г. был ликвидирован на международной Алхесирасской конференции (январь — апрель 1906 г.), где представители России, Англии, Италии и США поддержали Францию, и Германия, оказавшись в изоляции, вынуждена была отступить. Однако германские империалисты не отказались от своих намерений захватить Марокко и ждали лишь удобного случая, чтобы заявить о своих колониальных притязаниях на эту страну.

После образования Антанты первым крупным международным конфликтом, едва не приведшим к войне, явился Боснийский кризис 1908 — 1909 гг. Он был вызван аннексией Австро-Венгрией в октябре 1908 г. провинций Боснии и Герцеговины, населенных преимущественно сербами{201}. Захват этих провинций имел целью не допустить национального и социального освобождения, равно как и объединения южнославянских народов. Аннексия Боснии и Герцеговины вызвала взрыв негодования в Сербии и Черногории. Сербия заявила решительный протест. В ответ на это Австро-Венгрия стала открыто угрожать Сербии войной. Правящая верхушка Австро-Венгрии горела желанием использовать возникший кризис для разгрома Сербии, что явилось бы смертельным ударом по антигабсбургскому движению в южнославянских землях. Германия поддержала агрессивные замыслы австрийской военщины, так как считала момент благоприятным для нанесения удара по Антанте в ее слабейшем звене, каким была тогда Россия, еще не восстановившая после русско-японской войны свою былую мощь. «Самый лучший момент, чтобы рассчитаться с русскими», — сделал пометку Вильгельм II на полях донесения военного атташе из Петербурга 10 декабря 1908 г.{202} Начальники генеральных [82] штабов Германии и Австро-Венгрии приступили к составлению конкретных планов развязывания войны. Россия осудила аннексию Боснии и Герцеговины и выступила в защиту Сербии.

Весной 1909 г. Боснийский кризис достиг своего наивысшего напряжения. Отношения России с Австро-Венгрией были близки к разрыву. В марте 1909 г. Австро-Венгрия приступила к мобилизации и концентрации войск на сербской границе. Два австрийских корпуса сосредоточились на русской границе{203}. Предложение России о созыве международной конференции для разрешения конфликта вызвало резкое противодействие германского канцлера Б. Бюлова, который потребовал от русского и сербского правительств признания аннексии Боснии и Герцеговины. Он заявил, что Германия поддержит Австро-Венгрию в ее войне против Сербии. Предъявляя ультимативные требования России, германское правительство хотело напугать Россию и заставить ее отойти от ориентации на Англию и Францию.

В период Боснийского кризиса царское правительство не получило ожидаемой поддержки от своих союзников. Французские правящие круги использовали Боснийский кризис для достижения с Германией договоренности по марокканскому вопросу, которая и была оглашена в феврале 1909 г. Царское правительство, не поддержанное Англией и Францией, капитулировало. Капитуляцию расценивали в России как «дипломатическую Цусиму».

Начало второго десятилетия XX в. отмечается дальнейшим нарастанием противоречий и конфликтов. Особенно острым был новый конфликт из-за Марокко в 1911 г. («Агадирский кризис»). В ответ на захват французскими войсками столицы Марокко города Феса германское правительство настойчиво потребовало для себя территории в Марокко или в другой части Африки. Однако французские империалисты были полны решимости отстоять захваченные позиции в Марокко. Один из лидеров французской буржуазии, Клемансо, говорил, что из-за Марокко он пойдет на разрыв и войну с Германией{204}.

1 июля 1911 г. германские милитаристы направили в марокканский порт Агадир канонерскую лодку «Пантера» с целью обосноваться на Атлантическом побережье северной части Африканского континента. В момент посылки в Агадир «Пантеры» германский дипломат Меттерних, оправдывая действия Германии в Марокко, заявил в Лондоне, что «между 1866 и 1870 гг. Германия стала великой страной, восторжествовавшей над всеми своими врагами. Между тем побежденная Франция и Англия поделили с тех пор между собой мир, в то время как Германии достались лишь крохи. Наступил момент, когда Германия имеет право на нечто реальное и значительное»{205}. [83]

Оккупация Агадира преследовала также цель расколоть Антанту. Однако Англия и Россия поддержали Францию. Германские империалисты вынуждены были отказаться от мысли закрепиться в Агадире. Но за отказ от Агадира Германия потребовала в качестве компенсации французское Конго. Франция отвергла эти домогательства. В период Агадирского кризиса противоречия между Францией и Германией обострились настолько, что война могла вспыхнуть в любую минуту. Россия обратилась к Франции с просьбой проявить уступчивость и не доводить дело до войны, которая не найдет в России сочувствия, так как русское общественное мнение относится к настоящему конфликту как к колониальному спору{206}. В то же время на совещании начальников генеральных штабов Франции и России 18 (31) августа 1911 г. было подтверждено, что в случае франко-германской войны Россия выступит на стороне Франции{207}. Характеризуя остроту конфликтов, возникавших между сторонами в этот период, В. И. Ленин писал: «Германия на волосок от войны с Францией [84] и Англией. Грабят («делят») Марокко»{208}. Марокканский кризис Ленин назвал в числе главнейших кризисов в международной политике великих держав. После франко-прусской войны 1870-1871 гг. империалистические блоки как бы пробовали свои силы.

Попытка Германии изолировать Францию от ее союзников не увенчалась успехом. Оказавшись перед лицом единого блока стран Антанты, германские империалисты вынуждены были согласиться на признание преимущественных прав Франции в Марокко, за что Германия получила незначительную часть французского Конго. Как отмечали чиновники французского министерства иностранных дел, «благодаря союзу с Россией и дружбе с Англией Франция смогла воспротивиться германским требованиям»{209}.

Марокканский кризис 1911 г. еще более обострил англо-германские отношения. «Гамбургер Нахрихтен», орган гамбургских судовладельцев и финансистов, писала в начале января 1912 г., что «это обострение является чернейшей грозовой тучей на международном горизонте и в дальнейшем также будет опаснейшим пунктом, поскольку Германия осталась единственной мишенью британской политики»{210}.

В период Агадирского кризиса возник конфликт между Италией и Турцией. Заручившись поддержкой Франции{211} и Англии, Италия решила приступить к осуществлению своих агрессивных планов в Африке. Имея целью захватить Триполитанию и Киренаику, которыми владела Турция, она в сентябре 1911 г. объявила последней войну. Момент для нападения Италия выбрала наиболее подходящий, когда международная обстановка складывалась для нее весьма благоприятно. Франция, Англия и Германия были заняты Агадирским кризисом. Кроме того, Германии было невыгодно из-за Триполитании ссориться со своей союзницей. Россия также не возражала. Турция оказалась в одиночестве и после года войны вынуждена была подписать в Лозанне в октябре 1912 г. мирный договор, по которому Триполитания и Киренаика передавались во владение Италии. Они были превращены в итальянскую колонию Ливию.

Решающую роль в возникновении итало-турецкой войны 1911-1912 гг. сыграли страны Антанты — Франция и Англия, считавшие, что военные действия в Триполитании послужат [85] «похоронным звоном» для Тройственного союза, в котором Италия была самым слабым звеном из-за острых противоречий с Австро-Венгрией. Итальянская буржуазия требовала присоединения пограничных земель Австро-Венгрии с итальянским населением (Триест, Тироль). Благожелательная позиция Франции и Англии в отношении итальянских претензий на Триполитанию и Киренаику способствовала отходу Италии от Тройственного союза. В дальнейшем обещание Антанты отдать итальянцам принадлежавшие Австро-Венгрии Трентино и Триест, Албанскую Валлону не только определяло нейтралитет Италии в начале войны, но и переход ее на сторону Антанты{212}.

Не успела затухнуть итало-турецкая война, как на Балканах вспыхнула война между союзом балканских государств (Сербия, Болгария, Греция и Черногория) и Турцией. Война на Балканах, как ни в каком другом районе мира, таила в себе опасность мирового конфликта. Здесь издавна скрещивались интересы главнейших капиталистических держав и бушевало пламя национально-освободительного движения. На Балканах, по определению Ленина, годы, последовавшие за революцией в России, прошли под знаком пробуждения «целого ряда буржуазно-демократических национальных движений»{213}. На Балканах усилилась борьба за создание независимого албанского государства, греческий народ добивался воссоединения Крита и освобождения из-под турецкого ига Северной Греции. Изнывала под турецким гнетом Македония. Росло движение южных славян за освобождение из-под гнета Австро-Венгрии и объединение с соседней Сербией.

Стараясь покончить с национальными чаяниями южных славян, правящие круги Австро-Венгрии стремились максимально ослабить или полностью подчинить своей власти Сербию. Главным противником установления австрийской гегемонии на Балканах была Россия, придерживавшаяся традиционной политики поддержки национально-освободительного движения балканских народов. Эта политика способствовала укреплению и расширению русского влияния на Балканах, что не отвечало и империалистическим целям Англии и Франции в этом районе. Однако в своей балканской политике страны Антанты в первую очередь учитывали возросшее стратегическое значение балканских стран, которые в случае войны могли стать преградой для связи между Германией и Турцией. Все это превращало Балканы в пороховой погреб Европы и не случайно балканские войны 1912-1913 гг. явились первыми искрами мирового конфликта.

Первая Балканская война 1912-1913 гг. вопреки ожиданиям закончилась быстрым разгромом Турции. Сербские войска вышли к Адриатическому морю. Австро-Венгрия ответила на это широкими военными приготовлениями как на юге, так и в Восточной [86] Галиции против России. Вильгельм II хвастливо заявил, что «не побоится даже мировой войны и готов воевать с тремя державами Согласия»{214}.

Австро-Венгрия ультимативно потребовала от Сербии отвести свои войска с Адриатического побережья. Австрийский ультиматум Сербии вызвал взрыв негодования в России. Дело дошло до уличных шовинистических манифестаций{215}.

При разделе между балканскими странами-победительницами европейских владений Турции царизм стремился укрепить южнославянские страны, видя в них своих потенциальных союзников. Англия и Франция, не заинтересованные в укреплении русского влияния на Балканском полуострове, не оказали должной поддержки русскому правительству. Необеспеченность военной поддержки союзников и опасность новой революции в России вынудили царское правительство снова капитулировать перед требованиями Австро-Венгрии и Германии. По Лондонскому мирному договору (30 мая 1913 г.) к балканским странам, участвовавшим в войне, отошла почти вся территория, которую занимала Турция на Балканах. Эта война не привела, однако, к разрешению балканского вопроса. Вскоре возникла вторая Балканская война 1913 г.

Она происходила между бывшими союзниками из-за дележа отвоеванных у Турции территорий. Балканской коалиции уже не существовало. В этой войне против Болгарии на стороне Сербии и Греции выступила и Румыния. Болгарские войска, атакованные со всех сторон, отступили. Турецкие части, выбрав подходящий момент, перешли установленную договором границу и заняли Адрианополь, выбив оттуда болгар. Правительство Болгарии вынуждено было прекратить сопротивление. Бухарестский мир 10 августа 1913 г., которым закончилась вторая Балканская война, не разрешил ни одного из противоречий империалистических государств по балканскому вопросу. К Турции, кроме Адрианополя, снова перешла почти вся Фракия. Румыния получила южную Добруджу, а также крепость Силистрию и районы Добрич — Балчик на правом берегу Дуная{216}, Греция, кроме Южной Македонии с Салониками, получила часть Западной Фракии с Каваллой. К Сербии перешла большая часть Македонии{217}.

Таким образом, Болгария потеряла не только значительную часть своих завоеваний, но и некоторые территории, которыми она владела раньше. [87]

Балканские войны способствовали размежеванию балканских стран между империалистическими группировками. Сербия, уже в конце XIX в. освободившаяся от австрийской экономической и политической зависимости, попадает в сферу русского влияния и фактически становится форпостом России на Балканах. Болгария, став противником Сербии, попала под влияние Германии и Австро-Венгрии.

После балканских войн усилилась борьба между Антантой и австро-германским блоком за привлечение Греции на свою сторону. В германском генеральном штабе рассчитывали, что военные силы Греции в случае войны отвлекут значительную часть сербских войск{218}. Поэтому германские деятели старались примирить Грецию с Турцией, так как только таким путем можно было вовлечь ее в австро-германский блок.

Однако, несмотря на прогерманскую ориентацию правящей верхушки Греции{219}, Германии не удалось сгладить греко-турецкие противоречия. Враждебное отношение Греции к Турции и Болгарии привело ее в годы войны в лагерь Антанты.

Балканские войны ускорили начавшийся с 1907 г. отход Румынии от Тройственного союза. Во второй Балканской войне Румыния выступила на стороне Сербии против Болгарии, которую поддерживала Австро-Венгрия, стремившаяся всячески ослабить Сербию. Австрийцы не оказали своей союзнице достаточной поддержки во время конфликта с Болгарией из-за Южной Добруджи. Союз с Австро-Венгрией и Германией становился для правящих классов Румынии все менее выгодным. Румынская буржуазия претендовала на Трансильванию, Восточный Банат и Южную Буковину. Эти австро-венгерские провинции, где большинство населения составляли румыны, значительно превосходили как по площади и населению, так и в экономическом отношении Бессарабию, которую обещала Румынии Австро-Венгрия{220}. Толкали Румынию на союз с Антантой и другие обстоятельства. На внешнеполитическую ориентацию румынского правительства оказывало влияние все возрастающее проникновение французского и английского капитала в экономику Румынии.

С присоединением к Антанте румынская буржуазия связывала свои надежды на захват предприятий австро-германской промышленности, находившихся в Румынии, а также немецких и австрийских капиталов, вложенных в румынскую экономику{221}. [88]

Отход Румынии от Тройственного союза и сближение ее с Антантой ускорили действия русско-французской дипломатии. Если для Франции и Англии Румыния имела важное экономическое значение, то для России — стратегическое. В случае войны Румыния не только связывала Россию с Сербией, но и перерезала связи Австро-Венгрии и Германии с Болгарией и Турцией. Из Румынии открывался для русской армии кратчайший путь на Константинополь, Софию и Будапешт в обход и в тыл укрепленных позиций противника{222}. Накануне первой мировой войны русско-французской дипломатии удалось добиться заметного улучшения отношений с Румынией.

Таким образом, целый ряд внешнеполитических и внутренних факторов определили эволюцию Румынии от тесного союза с Австро-Венгрией и Германией к союзу с Антантой.

Последним крупным международным конфликтом накануне первой мировой войны был конфликт, вызванный тем, что в декабре 1913 г. по соглашению с Турцией германское правительство направило в Константинополь для реорганизации и обучения турецкой армии военную миссию во главе с генералом О. Лиманом фон Сандерсом. Турецкий султан назначил немецкого генерала на должность командующего 1-м корпусом, расположенным в Константинополе. Россия выразила резкий протест против передачи Лиману фон Сандерсу командования гарнизоном турецкой столицы, так как это влекло за собой установление немецкого контроля в районе проливов. Возник острый дипломатический конфликт между Россией и Германией, в котором Англия и Франция заняли уклончивую позицию{223}. Этот конфликт таил в себе серьезную опасность возникновения войны между Германией и Россией. Германия угрожала решить спор ударом «бронированного кулака». В ответ на это в русской печати появилось полуофициальное заявление: «Россия готова к войне»{224}. Но в действительности русская армия была еще не готова для большой войны. Конфликт был разрешен в январе 1914 г. путем внеочередного предоставления Лиману фон Сандерсу звания мушира, т. е. маршала турецких войск, что позволило освободить немецкого генерала от командования 1-м корпусом, как не соответствующего его новому званию, и назначить генерал-инспектором турецкой армии. Эта уступка со стороны Германии настойчивым требованиям России снять генерала с командного поста в столице нисколько не изменила планы германских милитаристов, видевших задачу миссии в установлении полного контроля над вооруженными силами Турции. Накануне первой мировой войны [89] германская военная миссия в Турции насчитывала свыше 70 человек{225}. Немецкие офицеры заняли ключевые позиции как в генеральном штабе, военном министерстве, так и в ряде крупных войсковых соединений{226}. Деятельность в Турции многочисленной германской военной миссии явилась серьезной угрозой России и в первую очередь безопасности ее черноморского побережья и границ на Кавказе. Правительство России в связи с этим приняло меры по укреплению кавказской границы и усилению Черноморского флота{227}. Миссия Лимана фон Сандерса еще более обострила русско-германские отношения и сыграла свою роль в вовлечении султанской Турции в империалистическую войну на стороне германо-австрийского блока.

Таким образом, международные конфликты кануна войны содействовали обострению противоречий между Антантой и Тройственным союзом и явились предвестниками первой мировой войны.

Застрельщиком международных конфликтов выступал германский империализм. Немецкая группа капиталистов, по определению Ленина, «еще более хищническая, еще более разбойничья», чем англо-французская группа, спешила грабить более старых и обожравшихся разбойников{228}. Провокации со стороны германских милитаристов способствовали упрочению Антанты. В 1912 г. были подписаны англо-французская и франко-русская морская конвенции. В 1913 г. начались переговоры между морскими штабами Англии и России о заключении подобного же соглашения.

Война между двумя группами держав из-за дележа колоний, из-за порабощения других наций, из-за выгод и привилегий на мировом рынке неумолимо надвигалась.

Против милитаризма и угрозы мировой войны

В. И. Ленин неоднократно указывал на то, что пока взаимоотношения между странами определяются империалистическими правительствами, войны будут являться логическим продолжением их «мирной» политики грабежей и насилий. Империалистических грабительских войн, отмечал Ленин, будет несколько{229}. Но это отнюдь не значит, что пролетариат должен беспристрастно наблюдать за тем, как правительства втягивают народы в кровавую бойню. В условиях все возрастающей военной опасности В. И. Ленин призывал пролетарские массы к решительной борьбе [90] за мир. «Единственная гарантия мира, — писал он в мае 1913 г., — организованное, сознательное движение рабочего класса»{230}. Только в международном рабочем классе видел Ленин реальную силу, способную обуздать милитаризм, преградить дорогу империалистической войне.

Международный рабочий класс накануне мировой войны представлял могучую общественную силу. К 1914 г. в его рядах насчитывалось свыше 150 миллионов человек{231}.

Во многих странах Европы и в США имелись социалистические рабочие партии, объединявшие в своих рядах 3,4 млн. человек{232}. Социалисты издавали сотни журналов и еженедельных газет. В 1914 г. в парламентах всех стран социалистам принадлежало около 700 мест{233}. В те годы международное рабочее движение возглавлялось II Интернационалом, который накануне войны представлял собой значительную политическую силу. К 1914 г. он объединил 41 социал-демократическую партию из 27 стран{234}, за которые голосовало около 12 млн. человек. «Если бы эта сила была направлена на борьбу против войны, она могла в значительной степени связать руки империалистическим правительствам»{235}. Но международный рабочий класс не смог помешать империалистам подготовить и развязать мировую войну, так как отсутствие единства в международном социалистическом движении сорвало образование единого антиимпериалистического фронта.

Вопрос об угрозе надвигающейся военной катастрофы и о мерах борьбы против нее неоднократно обсуждался на конгрессах социалистических партий II Интернационала. На Штутгартском конгрессе 1907 г. главным пунктом повестки дня был вопрос о милитаризме и международных конфликтах. Увеличивающаяся опасность мировой войны придавала обсуждению этого вопроса особую остроту. Однако в выступлениях большинства руководителей социалистических партий явно сквозили оппортунистические тенденции, отказ от принципов пролетарского интернационализма, неправильное объяснение природы войн. Они отрывали борьбу против войны от задачи борьбы против капиталистов. Ход работы конгресса в Штутгарте показал, что по существу позиция большинства лидеров II Интернационала была близка к поддержке капиталистов их «собственных» государств.

Против этой опасной для международного пролетариата оппортунистической позиции резко выступил В. И. Ленин. Он боролся за объединение тех групп левых делегатов, которые защищали интернациональные интересы рабочего класса. В результате [91] решительной борьбы с оппортунистической частью германской делегации в проект резолюции была включена важная поправка, внесенная В. И. Лениным и Р. Люксембург. Она гласила: «В случае, если война все же разразится, они (пролетарии. — Авт.) должны ... стремиться всеми средствами к тому, чтобы использовать вызванный войной экономический и политический кризис для возбуждения народных масс и ускорить падение капиталистического классового господства»{236}. Эта поправка была полностью повторена и в резолюции, принятой на конгрессе в Копенгагене в 1910 г. по вопросу о борьбе с военной опасностью.

Новые антивоенные решения были выработаны на Чрезвычайном международном социалистическом конгрессе в Базеле в ноябре 1912 г. Этот конгресс собрался в особо напряженной обстановке, когда война уже бушевала на Балканах и во всем мире развернулось массовое антивоенное движение. Базельский конгресс единогласно принял манифест, предостерегающий народы и правительства о все возрастающей угрозе мировой войны. В манифесте говорилось: «В любой момент великие европейские народы могут быть брошены друг против друга, причем такое преступление против человечности и разума не может быть оправдано ни самомалейшим предлогом какого бы то ни было народного интереса... Было бы безумием, если бы правительства не поняли того, что одна мысль о чудовищности мировой войны должна вызвать негодование и возмущение рабочего класса. Пролетариат считает преступлением стрелять друг в друга ради прибылей капиталистов, ради честолюбия династий, ради выполнения тайных дипломатических договоров»{237}.

В. И. Ленин оценивал этот документ как «самое точное и полное, самое торжественное и формальное изложение социалистических взглядов на войну»{238}. По словам Ленина, манифест устанавливал «тактику революционной борьбы рабочих в интернациональном масштабе против своих правительств, тактику пролетарской революции»{239}.

Однако оппортунистические руководители западноевропейских социалистических партий на деле ничего не сделали для претворения в жизнь антивоенных решений конгрессов II Интернационала. Более того, ведущая его партия — Германская социал-демократическая партия — оказывала непосредственную поддержку своему правительству в гонке вооружений и в проводимой им агрессивной политике. Так, во время второго Марокканского кризиса 1911 г. правление СДПГ уклонилось от сколько-нибудь решительных выступлений против экспансионистских устремлений германского империализма{240}, а 30 июня 1913 г, социал-демократическая [92] фракция рейхстага открыто поддержала правительственный законопроект об увеличении военных расходов{241}.

Военный вопрос стал главным вопросом внутрипартийной борьбы и во Французской социалистической партии. В июне 1914 г. партийный конгресс после долгой дискуссии постановил в случае развязывания войны ответить на нее всеобщей стачкой. Эта мера в случае ее осуществления могла бы в значительной степени помешать французским империалистам. Однако принятие резолюции отнюдь не означало гарантии неукоснительного выполнения ее со стороны руководителей партии, большая часть которых стояла на оборонческой позиции, считая, что всеобщая стачка в случае войны явится изменой делу социализма и приведет к неприятельскому вторжению. Естественно, что такая позиция части руководства Французской социалистической партии была на руку империалистической буржуазии.

Аналогичные тенденции в оценке военного вопроса в той или иной мере были характерны и для других социалистических партий.

Лишь отдельные группы левых социал-демократов, в Германии во главе с К. Либкнехтом и Р. Люксембург, во Франции — во главе с Ж. Жоресом, а также в других странах твердо стояли на позициях пролетарского интернационализма и вели мужественную, непримиримую борьбу против надвигающейся угрозы мировой войны. Однако группы левых были еще очень немногочисленными, они организационно входили в состав традиционных социал-демократических партий и не имели значительного влияния на массовое рабочее движение. Большая часть рядовых социал-демократов и беспартийных рабочих все еще шла за правоопптортунистическими лидерами. Засилье оппортунистов в западноевропейских социал-демократических партиях явилось причиной того, что рабочему классу не удалось помешать империалистам развязать мировую войну.

Только левое крыло Интернационала, в авангарде которого выступала партия большевиков во главе с В. И. Лениным, оказалось последовательным борцом против милитаризма и угрозы войны. Большевики вели активную борьбу против надвигающейся войны как на международной арене, так и внутри страны. Используя легальные и нелегальные средства борьбы, большевики развернули в массах широкую антивоенную пропаганду. Открытая антимилитаристская пропаганда велась на страницах большевистских газет. «Правда» и другие органы большевистской печати из номера в номер публиковали материалы, раскрывающие классовую сущность внешней политики империалистических держав, публиковали статьи, рассказывающие рабочим о тяжелом бремени вооружений. Предупреждая рабочих о близкой опасности войны, «Правда» призывала их к сплочению в борьбе против [93] этой опасности. Большевики уделяли большое внимание антивоенной пропаганде в армии и на флоте. В воинских частях вели в то время революционную работу многие большевики{242}.

Большевики пользовались любой возможностью для антивоенных выступлений. «Правда» регулярно выступала со статьями против гонки вооружения в России. С думской трибуны рабочие депутаты решительно протестовали против военных ассигнований, открыто клеймили агрессивную внешнюю политику царизма. В июне 1913 г. в Думе с решительным отказом голосовать за военные кредиты выступил депутат-большевик А. Е. Бадаев. С думской трибуны он заявил: «В полном согласии с социал-демократами других стран мы заявляем, что будем бороться всеми доступными нам способами против всяких международных авантюр и постоянного увеличения вооружения...»{243}. Ленин требовал от большевистской фракции IV Государственной думы (А. Е. Бадаев, Г. И. Петровский, М. К. Муранов, Ф. Н. Самойлов, Н. Р. Шагов) не ограничивать антимилитаристскую пропаганду стенами Государственной думы, а сочетать ее с революционной работой в рабочих массах.

Выполняя указания В. И. Ленина, депутаты-большевики проводили большую работу на промышленных предприятиях среди рабочих масс, призывая к борьбе с военной опасностью. В официальном заявлении, сделанном А. Е. Бадаевым от имени партии большевиков, говорилось: «Рабочий класс будет бороться всеми силами против войны. Война не в интересах рабочих. Наоборот, всем своим острием она направлена против рабочего класса всего мира... «Война войне» — вот наш лозунг. За этот лозунг мы, действительные представители рабочего класса, будем бороться»{244}.

Действия большевиков — депутатов Государственной думы — быстро становились известными широким рабочим массам, использовались в агитационной работе, направленной против войны. В. И. Ленин с гордостью отмечал невиданное еще в международном социализме использование парламентаризма революционной социал-демократией{245}.

В предвоенные годы партия большевиков, В. И. Ленин вели последовательную борьбу против милитаризма и надвигающейся угрозы мировой войны. Когда в апреле 1914 г. в связи с ростом военной опасности польский журналист А. Майкосен спросил В. И. Ленина: «Вы жаждете конфликта?», то В. И. Ленин ему ответил: «Нет, я не хочу его. Почему я должен был бы его хотеть? Я делаю все и буду делать до конца, что будет в моих силах, чтобы препятствовать мобилизации и войне. Я не хочу, [94] чтобы миллионы пролетариев должны были истреблять друг друга, расплачиваясь за безумие капитализма. В отношении этого не может быть недопонимания. Объективно предвидеть войну, стремиться в случае развязывания этого бедствия использовать его как можно лучше — это одно. Хотеть войны и работать для нее — это нечто совершенно иное»{246}.

Основная масса рабочего класса России не поддалась волне шовинизма, захлестнувшей в июле — августе 1914 г. страны Европы. Разоблачая милитаризм, большевики стремились довести до сознания рабочего класса ту мысль, что избавиться от милитаризма и угрозы войны можно только путем свержения буржуазного строя. Антивоенная пропаганда большевиков была тесно связана с общей революционной пропагандой среди рабочих и дала свои плоды, в годы войны способствовала революционному выходу России из мировой бойни. «Нелегальная Российская социал-демократическая рабочая партия, — писал Ленин, — исполнила свой долг перед Интернационалом. Знамя интернационализма не дрогнуло в ее руках»{247}.

* * *

Первая мировая война возникла в результате обострения противоречий между главнейшими капиталистическими странами в их борьбе за рынки сбыта и источники сырья, за передел мира. По определению Ленина, эта война «была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала»{248}. Немалую роль в развязывании войны сыграла политика империалистов, направленная на то, чтобы отвлечь рабочий класс от борьбы за свое социальное освобождение.

В авангарде борьбы против милитаризма и войны находился рабочий класс. Наиболее последовательную и непримиримую борьбу в этом направлении вели русские большевики во главе с В. И. Лениным. [95]