19. Тяжелый крейсер «Хьюстон»

За первые три месяца войны японцы столько раз записывали в число своих побед потопление тяжелого крейсера «Хьюстон» (СА-30), флагмана Азиатского флота Соединенных Штатов, что тот получил кличку «Призрачный всадник яванского побережья». Несколько раз крейсер оказывался опасно близко к исполнению этих хвастливых утверждений, [278] но его везение вконец иссякло лишь ночью 28 февраля 1942 года, когда «Хьюстон» пропал у северо-западного побережья Явы со всем своим экипажем. Тайна, окружавшая судьбу крейсера, сохранялась до самого конца войны, когда в японских лагерях для военнопленных, разбросанных от Голландской Ост-Индии, Малайского полуострова, джунглей Бирмы и Таиланда и на север вплоть до Японских островов, были обнаружены группы едва живых спасшихся моряков.

Из 1087 матросов и офицеров «Хьюстона» 721 пошел на дно вместе с кораблем. 366 спаслись — но только для того, чтобы попасть в плен. Из них 76 человек умерло в плену, но 290 каким-то образом сумели пережить тяжкие испытания в виде грязи, голода и жестокостей, обрушившихся на них за три с половиной года японского плена.

Случившееся той ночью с «Хьюстоном» — многолетний постоянный кошмар, все произошедшее на его борту помнится мне так живо, словно это произошло только вчера. Почти на закате того рокового вечера 28 февраля 1942 года «Хьюстон» вместе с австралийским легким крейсером «Перт» вышел из Таджунгприока, порта Батавии на острове Ява, направляясь к Зондскому проливу. Я стоял в одиночестве на юте «Хьюстона», глядя на мирную зелень яванского побережья, когда оно медленно уплывало вдаль за кормой. Я часто находил утешение, глядя на его красоту, но на этот раз оно казалось лишь массой кокосовых и банановых пальм, потерявших всякое значение. Как и весь остальной экипаж «Хьюстона», я был физически и психически измотан после четырех дней нескончаемых бомбардировок и боев, и меня глубоко занимал вопрос, грызший всех на борту — прорвемся ли мы через Зондский пролив?

Ранее командир «Хьюстона» Рукс и командир «Перта» Уоллер наведались в пункт связи английского флота в Батавии, где связались по телефону со штаб-квартирой Верховного командования союзным флотом в Бандунге. Их там уведомили, что самолет-разведчик голландского флота не далее как в 15:00 доложил о полном отсутствии на десять часов хода от Зондского пролива любых военно-морских сил японцев. [279]

Теперь мысль об этом, конечно же, радовала — но как насчет японских палубных самолетов, которые тенью следовали за нами весь день? Ведь корабли, с которых они взлетали, не могли находится слишком далеко, и уж они-то определенно отлично знали обо всех наших перемещениях. Кроме того, существовала возможность, что по всей длине Зондского пролива между Явой и Суматрой могли сидеть в засаде вражеские подводные лодки, готовые перехватить корабли союзников, пытающиеся уйти из Яванского моря в Индийский океан.

Хотя оснований для оптимизма казалось маловато, нам уже довелось несколько раз столкнуться с крупным неравенством сил не в нашу пользу, и мы как-то сумели пробиться. Наверное, я был слишком наивен, но мне никак не удавалось заставить себя поверить, что «Хьюстон» завершает свой славный путь. И с таким вот чувством неуверенности, я повернулся и направился к себе в каюту. Только что сменившись с дежурства по кораблю, я рассчитывал отдохнуть хотя бы несколько часов.

В офицерской кают-компании и коридорах, по которым я шел, было темно, так как тяжелые металлические крышки иллюминаторов оставались закрытыми, а яркого света на затемненном корабле не допускалось. Путь мой освещали лишь жутковатые голубые отсветы немногочисленных боевых фонарей. Я наощупь поднялся по узкому трапу и на секунду включил фонарик, отыскивая комингс у двери моей каюты.

Шагнув в тесную клетушку, служившую мне жилищем, я быстро обвел вокруг лучом фонарика и выключил его. В каюте ничего не изменилось. Все лежало там же, где располагалось последние два с половиной месяца. За все это время добавилось лишь одно. Это был Гас, мой безмолвный друг, прекрасная деревянная голова работы балийских резчиков, купленная мной шесть недель назад в Сурабае.

Гас стоял у меня на столе, добавляя к тесной атмосфере каюты свое отполированное деревянное выражение абсолютного покоя. Я ощутил в темноте его присутствие, словно он был живым существом. «Мы ведь прорвемся, верно, Гас?» — [280] проговорил я, сам не знаю почему. И, хоть я и не видел его, мне подумалось, что он медленно кивнул.

Я скинул ботинки и поставил их у стула рядом со столом, вместе с каской и спасательным жилетом — там, где я мог в случае чего быстро дотянуться до них. А затем завалился на койку и позволил своему усталому телу утонуть в ее роскоши. А койка эта была воистину роскошью, так как мало кому удавалось расслабиться, лежа на стальной палубе у своих боевых постов. Но мне как пилоту нашего последнего потрепанного крупнокалиберными пулями гидросамолета, который оставался на борту крейсера, разрешили отдохнуть, насколько удастся, у себя в каюте.

Хотя за последние четыре дня всем нам очень мало довелось поспать, я лежал в липкой тропической жаре и беспокойно ворочался с боку на бок, призывая сон, который все никак не приходил. Гипнотическое гудение вентиляторов, гонящих воздух в недра корабля, легкое покачивание рассекающего морские волны «Хьюстона» и раздающееся иной раз поскрипывание стальных плит его брони слились у меня в голове в парад из безумной последовательности событий, донимавших нас последние несколько недель...

С того ужасающего дня в море Флорес прошло уже двадцать четыре дня, и все же он до конца жизни будет вновь и вновь являться мне в кошмарных снах. Со своего наблюдательного пункта на сигнальном мостике я видел идущий впереди нас голландский легкий крейсер «Де Рейтер», на борту которого находился командующий ударными силами контрадмирал Карел Доорман. А в кильватере за «Хьюстоном» шел второй американский крейсер в Юго-Восточной Азии, старый легкий крейсер «Марблхэд». За ним следовал голландский легкий крейсер «Тромп». Прикрывая нашу линию, рядом двигались голландские эсминцы «Ван Гент», «Пит Хейн» и «Банкерт» вместе с американскими эсминцами «Балмер», «Стюарт», «Джон Д. Эдвардс» и «Баркер». Мы собирались напасть на вражеский конвой поблизости от Макасарского пролива. [281]

Это должно было стать первой схваткой «Хьюстона» с японцами, и экипаж волновался, думая о предстоящей битве и победе.

Увы, наш маленький бесстрашный флот так и не добрался до своей цели.

Внезапно и неожиданно в отдаленном небе мы заметили направляющиеся к нам вражеские самолеты. Тотчас раздался визгливый вой сирен воздушной тревоги, которому хрипло вторили лязгающие колокола громкого боя. Экипаж бросился занимать посты по боевому расписанию, когда кружившие вне досягаемости орудий 54 двухмоторных бомбардировщика, летящие, построившись шестью девятками, начали свои атаки.

При первом заходе на бомбардировку звеном из девяти самолетов, эти самолеты казались пошедшими в пределы досягаемости наших 5-дюймовых зениток. Батареи открыли огонь. Мы смотрели широко раскрыв глаза, предвкушая, как посыплются с неба подбитые вражеские самолеты. Но что-то вышло не так. Хотя наши зенитчики прошивали небо частым огнем, мы потрясение увидели, что большинство снарядов не рвется в вышине. «Хьюстон» страдал от проклятья некачественных боеприпасов. Один разорвавшийся-таки снаряд явно ошеломил ведущий самолет, но все они продолжали двигаться тем же курсом. Открылись бомболюки, и оттуда, кувыркаясь, посыпались черные посланцы смерти и разрушения.

Большие бронебойные бомбы упали по обе стороны «Хьюстона». Взорвавшись глубоко под водой, они подняли огромные столбы воды высотой аж до главного поста управления зенитным огнем на фок-мачте. Мощная волна от взрыва, словно гигантская рука, подняла большой крейсер и отбросила его на много ярдов с первоначального курса. Людей швырнуло на палубу, но потерь не было. Однако наш главный пост управления зенитным огнем сотрясением сдвинуло с места, превратив все приборы в бесполезный хлам, а в щели между разошедшимися броневыми плитами хлынула вода.

Атаки по-прежнему были сосредоточены на «Хьюстоне» и «Марблхэде». Даже при некачественных снарядах, «Хьюстон» не угодил в царство морского дьявола только благодаря постоянному огню наших зениток и мастерскому маневрированию [282] кэптена Рукса. Свыше двух часов мы успешно уворачивались от бомб, по ходу дела даже сбив три самолета и повредив еще несколько{91} . Но наше везение подходило к концу.

Сброшенные на «Марблхэд» бомбы взметнули в воздух столбы воды, окатившие старый крейсер от носа до кормы. Когда водяная завеса улеглась обратно на море, в средней части корабля и близ кормовой орудийной башни бушевали пожары. Крейсер получил два прямых попадания, одно из которых заклинило ему руль в положении круто влево и вынудило в дальнейшем уворачиваться от бомб только на циркуляции. Взорвавшиеся рядом бомбы оставили пробоины в передней части корпуса, и корабль набирал воду с тревожной быстротой. Кэптен Рукс подвел «Хьюстон» почти вплотную к пострадавшему кораблю, надеясь отогнать атакующих огнем наших зениток. Но теперь настала очередь самого «Хьюстона».

«Атака с левого борта!» — проревело из громкоговорителей, и взгляды всех сразу переместились с дымящегося «Марблхэда» на небо. Они снова были там, еще девять ублюдков! Зенитки быстро развернулись в сторону налетающего врага, а потом открыли огонь. Из их пламенеющих стволов вырывался залп за залпом, но самолеты противника упорно пробивались к своей цели. Когда мы увидели падающие бомбы, через громкоговорители пошла команда, произнесенная равнодушным деловым тоном: «В укрытие! В укрытие!» Те, кто мог, попытались укрыться, а остальные просто рухнули на палубу. Но зенитчики у 5-дюймовых пушек в средней части корабля остались на своих местах; как и во время прежних атак, они уверенно стреляли по самолетам. Эти люди были великолепны в этом решительном исполнении своего долга.

Все бомбы кроме одной безвредно взорвались в море слева по борту от нас, но единственная, сброшенная с запозданием на долю секунды, чуть не прикончила «Хьюстон» на месте. На корме громыхнул страшный взрыв. Большой корабль накренился и сильно задрожал. Пробив прожекторную платформу [283] на грот-мачте, бомба проделала футовую дыру в опоре мачты, прошила насквозь радиорубку и взорвалась на уровне главной броневой палубы перед третьей орудийной башней. Добела раскаленные осколки насквозь прошили барбет орудийной башни, словно тот был сделан из бумаги, и подожгли зарядные картузы в снарядном элеваторе. Все моряки в орудийной башне и перегрузочных отделениях внизу погибли мгновенно. Там, где бомба израсходовала свою силу, она выбила в палубе зияющую дыру, под которой оказалась кормовая ремонтная бригада. Ее стерло с лица земли почти всю целиком. Проклятая битва закончилась тем, что сорок восемь наших товарищей погибли, а еще пятьдесят были серьезно обожжены или ранены.

Я отчаянно жаждал избавиться от этой страшной картины, стоящей у меня перед глазами, — пылающая орудийная башня, гротескно растянувшиеся в лужах крови тела убитых и ошеломленные раненые, бредущие, пошатываясь, в поисках медицинской помощи — но мне пришлось увидеть ее всю до конца. Я слышал стук молотков, грохотавших, не смолкая, много часов подряд, когда усталые моряки работали без перерыва, сколачивая гробы для своих укрытых брезентом товарищей, лежащих небольшими группами на свесе кормы.

На следующий день мы пришли в Чилачап — вонючий, пораженный лихорадкой маленький порт на южном побережье Явы. Поврежденный бомбами «Марблхэд» приковылял следом за нами через несколько часов с тринадцатью убитыми и более чем тридцатью ранеными. Когда «Марблхэд» проходил мимо «Хьюстона», команды обоих кораблей выстроились у поручней и спонтанно грянули «ура», выражая взаимное восхищение и уважение.

Мы со скорбью выгрузили раненых и приготовились хоронить погибших. В гуле вентиляторов мне слышались ноты той траурной мелодии, которую играл корабельный оркестр, когда мы проносили своих павших товарищей по раскаленным солнцем пыльным улицам Чилачапа. Я вновь видел перед собой безмолвных туземцев в саронгах, которые смотрели, как мы похоронили своих погибших на маленьком голландском кладбище у моря, и гадал — а что же они думали обо всем этом? [284]

Эта сцена слюнилась иной. Прошло всего четыре дня с тех пор, как мы прошли через минные поля, защищающие прекрасный порт Сурабаю. По всему городу завывали сирены воздушной тревоги, а впередсмотрящие докладывали о бомбардировщиках на горизонте. Горели большие склады вдоль Роттердамского причала, рядом с ним лежал на боку тонущий торговый корабль, изрыгавший густой черный дым и оранжевое пламя. Враг налетел и скрылся, но оставил свои визитные карточки. Стоя на якоре в нескольких сотнях ярдов от причалов, мы безмолвно смотрели, как солдаты королевской армии Голландской Ост-Индии методично работали, туша пожары.

За последующие два дня мы шесть раз испытали воздушные налеты. Стоя на якоре, мы были столь же беспомощны, как утка в бочке для дождевой воды. И то, что зенитчики не рухнули в изнеможении, нужно отнести на счет их чистою мужества и силы. Они с твердой решимостью стояли у своих зениток под палящими лучами тропического солнца, садя в небо снаряд за снарядом, в то время как остальные из нас пытались отыскать укрытие, какое могло найтись в самом центре мишени.

Вражеские бомбы, вновь и вновь падающие вокруг с глухим свистом гигантского кнута, взрывались повсюду, швыряя нам на палубу каскады воды, осколки и даже рыбу. Находящиеся поблизости причалы были уничтожены напрочь, а в голландское госпитальное судно угодила бомба. И все же «Призрачный Всадник яванского побережья» по-прежнему вызывающе стоял на якоре.

Когда сирена мрачно провыла отбой воздушной тревоги, оркестранты «Хьюстона» ушли со своих боевых постов на шканцы, где собралась вся команда, хлопая и топая в такт сыгранным ими мелодиям свинга. Благослови Бог американского моряка, его нельзя победить!

Меня, словно Скруджа{92} , все преследовали призраки прошлого. Я видел, как вечером 26 февраля 1942 года мы в последний [285] раз уходили из Сурабаи. Тактическое командование нашей маленькой ударной группой осуществлял контр-адмирал Королевского флота Нидерландов Карел Доорман. Его флагман, легкий крейсер «Де Рейтер» шел впереди, а за ним следовал английский тяжелый крейсер «Эксетер», прославившийся своим боем с «Адмиралом графом Шпее». Следом в кильватерной колонне шел «Хьюстон», у которого разбомбленная орудийная башня № 3 уже не подлежала ремонту. Легкие крейсера «Перт» и «Ява» в этой колонне шли последними. Остальные наши силы составляли девять союзных эсминцев: четыре американских, три английских и два голландских.

Мы медленно проследовали мимо разрушенных доков, где небольшие кучки стариков, женщин и детей собрались, чтобы со слезами на глазах помахать на прощанье своим любимым, большинство из которых так никогда и не вернется домой.

Наша маленькая, спешно собранная ударная группа никогда раньше не вела совместных боевых действий в качестве единой флотилии. Связь между кораблями трех разных флотов осуществлялась в лучшем случае плохо. Приказы касательно обороны Голландской Ост-Индии, поступавшие от командующего американскими, английскими, голландскими и австралийскими военно-морскими силами (ABDAFLOAT) вице-адмирала Конрада Э. Л. Хельфериха{93} , были весьма туманными. У нас не было никакого плана боя — только мрачная директива, присланная командованием ВМФ ABDA: «Продолжать атаки до тех пор, пока враг не будет уничтожен». Мы знали лишь одно — нам надо сделать все что в наших силах, для рассеивания одного из нескольких японских флотов вторжения, направляющихся к Яве — даже если это могло означать потерю всех кораблей и моряков. Это было последней отчаянной попыткой спасти Голландскую Ост-Индию, которая была обречена независимо от исхода сражения.

Всю долгую ночь мы искали вражеский конвой — но тот, казалось, просто исчез оттуда, где находился по донесениям [286] разведки. В 14:15 следующего дня мы по-прежнему занимали посты по боевому расписанию и собирались возвращаться в Сурабаю, когда донесения воздушной разведки сообщили, что разыскиваемый нами враг находится к югу от острова Бавеан и двигается курсом на зюйд.

Два флота разделяло менее 50 миль.

В офицерской кают-компании «Хьюстона» сразу было собрано спешное, но крайне серьезное совещание. Коммандер Артур Л. Махер, наш флагманский артиллерист, объяснил, что наша задача — потопить или рассеять вражеские корабли охранения, а затем уничтожить конвой.

Сердце у меня гулко стучало от волнения, так как до боя, который станет потом известен как «Битва в Яванском море», оставались считанные минуты. Я гадал, не истекает ли время для «Хьюстона» и всех нас, кто находился на борту. В тот момент я бы душу продал за знание ответа

В темноте каюты у меня перед глазами снова появились японцы — точно такие, какими я увидел их со своего боевого поста на мостике. В 16:15 шедший в авангарде английский эсминец просигналил: «Два линкора справа по борту». Тут сердце у меня на миг перестало биться, так как линкоры с их огромными орудиями могли оставаться вне досягаемости для наших кораблей и запросто разнести нас всех в клочья. Через минуту эту пугающую мысль рассеяла поправка к донесению, которая гласила: «Два тяжелых крейсера».

Наблюдатель с фор-марса «Хьюстона» доложил о вражеских кораблях, идущих курсом 30 градусов относительно правого борта. Я напряг зрение и наконец-то различил на далеком горизонте две маленьких точки. Они с каждой минутой становились все крупнее, пока не стали отчетливо видны их зловещие надстройки, похожие на пагоды. Это были тяжелые крейсера класса «Нати», вооруженные каждый десятью 8-дюймовыми орудиями, размещенными в пяти орудийных башнях, и восемью 21-дюймовыми дальнобойными торпедами вдобавок к мощным универсальным батареям.

Я заворожено смотрел, как с вражеских кораблей к нам рванулись слои медного пламени, и их мгновенно скрыл от [288] взоров черный дым. Сердце у меня тревожно забилось, а тело залил холодный пот, когда я сообразил, что это пошли их первые залпы. Почему-то казалось, будто все эти огромные орудия целятся именно в меня. Я гадал, почему не открывают огонь наши орудия, но когда снаряды безвредно упали с недолетом в 2000 ярдов, понял, что дистанция еще слишком велика.

Внезапно сигнальщики доложили о мачтах прямо по курсу. Ими, как мы с беспокойством надеялись, будут транспортные суда Они быстро превратились в целый лес мачт — а затем в корабли, число которых за горизонтом все возрастало. Но к нашему смятению, в них опознали две флотилии эсминцев, шесть кораблей в одной и семь в другой, каждую из которых возглавлял легкий крейсер.

Положение теперь резко изменилось. Так как кормовая орудийная башня «Эксетера» не поворачивалась и не могла быть наведена на неприятеля, а третья орудийная башня на «Хьюстоне» и вовсе была уничтожена, у нас имелось всего десять 8-дюймовых орудий против двадцати японских. Нас обоих превосходили и в численности и в вооружении.

На дистанции в 30 500 ярдов «Эксетер» открыл огонь, а за ним быстро последовал и «Хьюстон». Зрелище палящих больших орудий «Эксетера» и сопровождающий стрельбу тяжелый грохот настолько заворожили меня, что я оказался захваченным врасплох, когда ударил главный калибр «Хьюстона». Сотрясением от выстрелов наших орудий меня приложило о переборку и сбило с головы каску, отправив ее скакать по палубе. Хотя я весь дрожал от волнения, но все же вернул каску на голову и обнаружил, что напряжение, вызванное ожиданием начала боя, исчезло будто по волшебству. Слова связиста, передающего сообщение с наблюдательного поста № 1, внушали бодрость: «Начальная дистанция открытия огня без изменений». «Хьюстон» приблизился к цели.

Дистанция быстро сокращалась, и вскоре в яростный бой вступили уже все крейсера. Огонь «Хьюстона» был направлен на державшийся в тылу тяжелый крейсер неприятеля. «Эксетер» и наши легкие крейсера, похоже, сцепились с японскими [289] легкими крейсерами, которые находились теперь далеко справа от нас. Первые пятнадцать минут неприятель совершенно не обращал внимания на «Хьюстон», сосредоточив свой огонь на «Де Рейтере» и «Эксетере». После первых пристрелочных залпов их снаряды падали опасно близко к нашим головным кораблям.

С самого начала атаки снаряды «Хьюстона» ложились близко к цели. Только он стрелял снарядами с цветным дымом, отмечавшим места падения. Когда они взрывались в воде, то вверх взлетали кроваво-красные всплески. Насчет того, как ложились тяжелые снаряды «Хьюстона», не возникало никаких сомнений. После нашего шестого залпа наблюдательный пост №1 доложил: «Вилка!» На десятом залпе «Хьюстон» добился своего первого эффективного попадания — близ передних орудийных башен тяжелого крейсера вспыхнул яркий огонь. При последующих залпах были замечены новые попадания. К 16:55 и на носу и в средней части вражеского крейсера бушевало пламя. Он прекратил стрельбу и повернул прочь, скрывшись в густом дыму от пожаров и из труб. «Хьюстон» пустил врагу кровь, одержав первую победу{94} .

Вражеские крейсера сосредоточили теперь огонь на «Эксетере». Стремясь облегчить его положение, «Хьюстон» схватился с оставшимся тяжелым крейсером. Наблюдатели докладывали о попаданиях, но никаких видимых повреждений нам заметить не удавалось. В то же время «Эксетер» добился прямого попадания по одному из легких крейсеров, вынудив его, горящего и окутанного дымом, выйти из боя.{95} 

Несмотря на потерю двух крейсеров, количество сыплющихся вражеских снарядов, казалось, ничуть не уменьшилось, [291] и море вокруг нас рвал залп за залпом. Меня просто загипнотизировали жестокие вспышки вражеских орудий и зрелище их смертоносных снарядов, летящих к нам, словно стаи черных птиц.

Внезапно мы оказались в опасном положении. Залп 8-дюймовых снарядов взорвался близ нашего правого борта, а за ним быстро последовал другой — с левого борта. Это был зловещий признак того, что японцы наконец-то взяли «Хьюстон» в «вилку», и следующий залп мог означать катастрофу. Мы со страхом ждали него. Снаряды с пронзительным воем рушились в воду, взрываясь повсюду вокруг нас. Это была идеальная «вилка», но «Хьюстону» не досталось-таки ни одного попадания. Последовали еще четыре пронзительно визжащих залпа, но мы каким-то чудом опять остались не задетыми. В то же время, «Перт», в 900 ярдах позади нас, попал в вилку восемь раз подряд — тем не менее, он тоже продолжал сражаться, не получив ни единой царапины.

Примерно через десять минут попытались выйти в торпедную атаку вражеские эсминцы. Две флотилии устремились к нам, но орудийный огонь наших легких крейсеров заставил их повернуть назад. «Перт», по утверждениям его команды, якобы потопил в ходе этой неудачной попытки один эсминец и повредил другой. Но японцы не собирались отступать. Они перестроились и с, легким крейсером во главе, снова атаковали как единая скоординированная группа.

На этот раз вместо тринадцати эсминцев в атаку понеслись только двенадцать. С ними вступили в тяжелую схватку «Эксетер» и легкие крейсера, в то время как «Хьюстон» продолжал поединок с оставшимся тяжелым крейсером. Были замечены попадания по вражеским эсминцам, но они не переставали наседать. Они выпускали торпеды с дистанции в 17 000 ярдов и сразу же скрывались в густом дыму. По прикидкам, этим смертоносным «жестяным рыбам» требовалось почти пятнадцать минут, чтобы добраться до нас.

На этом этапе, ранее поврежденный «Хьюстоном» тяжелый крейсер вернулся атаковать нашу колонну с тыла. С повреждениями, какие ему нанесли, на корабле очевидно справились, [292] но частота его огня существенно снизилась. 6-дюймовый снаряд попал в легкий крейсер «Ява», но никто при этом не пострадал и повреждений он причинил мало. А вот в «Хьюстон» угодил 8-дюймовый снаряд. Пройдя сквозь главную палубу позади якорного брашпиля, он проник на вторую палубу и вышел через правый борт как раз над ватерлинией, так и не взорвавшись. Еще один снаряд продырявил нефтяной танк по левому борту у кормы, но не причинил больших повреждений, так как тоже не взорвался.

Еще не протикало 17:25, а жестокий темп битвы все нарастал. Взрываясь в море, тяжелые снаряды то и дело окатывали водой палубу «Хьюстона». Меткость японского артиллерийского огня не оставляла никаких сомнений, что кто-то будет серьезно поражен. И на протяжении всего этого безумия вся команда с неуютным чувством сознавала, что к нам, рассекая воды, несутся эти проклятые торпеды. Однако адмирал Доорман не отдавал никаких приказов совершить маневр уклонения.

Внезапно мы увидели извергающееся с середины «Эксетера» облако белого пара. В английский крейсер угодил 8-дюймовый снаряд, который убил четверых из орудийного расчета его 4-дюймовой универсальной пушки, прошил насквозь несколько стальных палуб и взорвался в котельной № 1. Шесть из восьми котлов крейсера сразу же вышли из строя, а вокруг них лежали десять погибших английских моряков. Скорость серьезно покалеченного «Эксетера» упала до 7 узлов.

В отчаянной попытке избежать несущихся на него торпед, кэптен Оливер Л. Гордон сразу же развернул свой поврежденный крейсер влево. Кэптен Рукс, полагая, что пропустил сигнал адмирала Доормана повернуть «всем вдруг» и перестроиться из кильватерной колонны в строй фронта, повернул «Хьюстон» параллельно «Эксетеру». А когда командир «Перта» Уоллер и командир «Явы» Ван Стаэлен увидели, как два корабля впереди них повернули, то тоже свернули круто влево.

В союзном флоте тут же воцарилась сумятица Без всяких приказов три группы американских, английских и голландских эсминцев прыснули в разные стороны. Лишившись всякой [293] иной альтернативы, адмирал Доорман быстро приказал «Де Рейтеру» повернуть влево, присоединившись таким образом к логичному оборонительному маневру, приказ о котором ему и следовало бы отдать в первую очередь.

Прежде чем «Перт» завершил поворот, кэптен Уоллер понял затруднительное положение «Эксетера» и отвернул, выводя свой корабль из общего строя. С валящими из всех его труб клубами густого черного дыма, «Перт» обогнул «Хьюстон», чтобы прикрыть «Эксетер» от японцев дымовой завесой. А затем, умножая сумятицу, впередсмотрящие доложили о трех новых вражеских крейсерах с шестью эсминцами, появившихся на горизонте справа по борту.

В этот миг вода буквально зашевелилась от торпед — которые, казалось, носились во всех направлениях. Стоящий рядом со мной матрос закричал: «Господи, гляньте на это!» Я резко повернулся, посмотрел в том направлении, куда он показывал, и едва поверил своим глазам. Близ правого борта по носу от нас подымался гигантский водяной столб высотой более 100 футов. А прямо под ним, так что виднелись лишь малые доли его носа и кормы, находился голландский эсминец «Кортенаэр». Он мчался сменить позицию в строю, когда нацеленная в «Хьюстон» торпеда угодила ему прямо в брюхо. Со сломанным хребтом, кораблик перевернулся и сложился пополам. Когда водяной столб осел, над водой оставались только носовые и кормовые секции его киля. Мы видели, как несколько несчастных моряков пытались спастись, карабкаясь на перевернувшийся эсминец и цепляясь за обросшее ракушками днище, в то время как два винта в предсмертных судорогах еще медленно вращались в воздухе. Менее чем через минуту «Кортенаэр» исчез под волнами Яванского моря. Ни один корабль не остановился поискать спасшихся, так как любой, сделавший это, мог запросто разделить их судьбу.

Теперь уже все корабли союзников выпускали черный дым, стараясь скрыть от врага «Эксетер». Море на много миль вокруг настолько заволокло густым дымом, что было невозможно точно определить ни кто где находится, ни какой там новый маневр замышляет адмирал Доорман. Иной раз в небе появлялся [294] японский разведчик, круживший вне досягаемости наших зениток с целью передать на свой флагман диспозицию, курс и скорость нашего флота. Сбившаяся масса кораблей союзников, двигающихся кто куда, должно быть привела японцев к совершенно бредовым выводам.

В конечном итоге сквозь дым мы разглядели, что на «Де Рейтере» поднят обычный сигнал «Следовать за мной». «Хьюстон» и другие крейсера попытались встать в кильватерную колонну, одновременно стреляя по врагу, дабы помешать ему подойти к «Эксетеру». Положение еще больше осложнялось из-за того, что море по-прежнему пенилось от следов торпед, и для уклонения от них требовалась крайняя бдительность. В течение некоторого периода времени воды вокруг нас несколько раз вздымались от странных взрывов. Вызывались они, как мы потом поняли, самоуничтожением вражеских торпед, когда те полностью завершали свой пробег.

Наблюдатели на фор-марсах доложили о множестве вражеских кораблей, движущихся с целью проникнуть сквозь дымовую завесу к «Эксетеру». Противостоять этой атаке могли в силу занимаемого ими положения в строю только английские эсминцы «Электра», «Юпитер» и «Энкаунтер». С традиционной британской смелостью, они решительно кинулись на перехват численно превосходящих сил.

Первой вступившая в боевой контакт «Электра» прорвалась сквозь темную завесу дыма и выскочила на яркий солнечный свет, где с ней тут же схватились японские эсминцы, замыкающие группу из семи кораблей с легким крейсером во главе. Бой разросся до грандиозных масштабов, когда крейсер, а за ним и остальные эсминцы развернулись и тоже вступили в сражение. «Энкаунтер» и «Юпитер» появились на сцене как раз тогда, когда «Электра» превратилась в объятый пламенем остов. Но прежде чем скрыться под волнами, «Электра» записала на свой счет несколько попаданий в крейсер и эсминец{96} . [295]

«Энкаунтер» и «Юпитер» обменивались выстрелами с японцами до тех пор, пока наши крейсера не заняли позицию, позволяющую им принять участие в бою и разрешить эсминцам уйти обратно под защиту дымовой завесы. Японцы же, понимая, что их превосходят в артиллерии, удрали за пределы ее досягаемости. Атака была сорвана, но нас угнетало сознание того, что «Электра» и ее доблестный экипаж погибли.

Бой продолжал быть крайне сумбурным. «Хьюстон» маневрировал, стараясь встать в строй позади «Де Рейтера», когда один японский эсминец прорвался сквозь дым не далее как в 2000 ярдов прямо по курсу. Наш главный калибр, готовый к отпору, дал залп 8-дюймовыми снарядами, которые практически разорвали вражеский корабль пополам. Миг назад он еще был, а в следующую секунду уже исчез{97} .

К этому времени «Эксетер» сумел нарастить свою скорость до 10 узлов, и голландскому эсминцу «Витте де Виту» приказали сопровождать его назад в Сурабаю. Затем, снова собрав воедино свою колонну, Доорман опять пошел в атаку. На дистанции примерно в 20 000 ярдов корабли продолжили бой. Были замечены попадания в несколько вражеских кораблей, но без всякого заметного воздействия, а союзники пострадали лишь от нескольких взорвавшихся рядом снарядов. Эта часть сражения длилась не более пятнадцати минут, и адмирал, стремясь поберечь боеприпасы для применения их против транспортов, повернул свои силы на юг в попытке прервать бой.

Когда его крейсера легли на обратный курс, Доорман приказал американским эсминцам выйти в контратаку. Но тут же был подан другой сигнал: «Отменить контратаку — поставить дымовую завесу!» Через несколько минут он просигналил: «Прикройте мое отступление». [296]

К этому времени командиры американских эсминцев были уже основательно сбиты с толку и далеко не уверены в том, что же на уме у командующего. Однако они решили, что последняя директива означала, что им следует атаковать вражеские крейсера, которые следовали неуютно близко за эскадрой. Не обращая внимания на вражеский огонь, старые «четырехтрубники» «Джон Д. Эдвардс», «Олден», «Пол Джонс» и «Джон Д. Форд» приблизились к неприятелю на дистанцию в 10000 ярдов.{98}  Подойти ближе было бы чистым самоубийством, и они выпустили торпеды с предельной дистанции. Временами вражеские снаряды подымали фонтаны воды опасно близко к эсминцам, но доблестные моряки привели свои корабли назад невредимыми.

Во время этой атаки главный калибр «Хьюстона» стрелял по кораблям, похожим на ранее не сталкивавшиеся с нами два тяжелых крейсера. «Перт» тоже стрелял по ним, и японские корабли от носа до кормы охватило пламя. После этого коммандер Махер переключил свое внимание и орудия «Хьюстона» на другие цели. Хотя Махер не мог подтвердить потопление этого корабля, наблюдатели на борту «Хьюстона», «Перта» и других союзных кораблей докладывали о виденном ими сильном взрыве, после которого вражеский крейсер исчез под волнами кормой вперед.

Смелая торпедная атака не причинила вреда никаким вражеским кораблям, но вынудила японцев повернуть прочь, прекращая огневой контакт. На часах тогда было 18:30. Бой продолжался больше двух часов. Такая продолжительность противоречила мнению большинства военно-морских стратегов, так как, на их взгляд, артиллерия и торпеды развились до такой степени изощренности, что исход морского боя будет решен за считанные минуты. Вероятно, данное положение было верным — но при условии, что бой ведется в соответствии с [297] правилами и уставом, однако про столь хаотические сражения, как это, не говорилось ни в каком уставе.

Тот вечер был заполнен страшным напряжением, и недолгое затишье, во время которого нам подали спешно приготовленные сэндвичи и кофе, было ниспосланным богом. Хотя нас немножечко утешала мысль, что мы по-прежнему живы, всю команду неотступно преследовал мучительный вопрос «Сколько еще может продлиться наше везение?» Адмирал Доорман, как мы знали, твердо решил перехватить японские транспорты, и если понадобится, погибнуть, но потопить их. И мысль, что по ходу дела он может погубить и нас всех была не из приятных.

Мы подсчитали свои потери. Эсминцы «Кортенар» и «Электра» потоплены. Покалеченный «Эксетер» в сопровождении эсминца «Витте де Вит» вернулся в Сурабаю. Четыре американских эсминца, израсходовав все торпеды и почти все горючее, тоже отошли в Сурабаю. С нами оставались только два английских эсминца, «Юпитер» и «Энкаунтер». Но крейсера «Хьюстон», «Перт», «Де Рейтер» и «Ява» по-прежнему участвовали в бою.

Наш главный калибр пребывал в неважном состоянии. Стволам обеих башен осталось менее 40 выстрелов до конца своего штатного лимита в 300 выстрелов на орудие. Но даже теперь их меткость была сомнительной. А сегодня они стреляли так часто и так долго, что лейнеры в орудийных стволах выползали на целый дюйм, а то и больше. Вдобавок к и без того трудному положению «Хьюстона», у него осталось всего по 50 выстрелов 8-дюймовых снарядов на орудие.

Вентиляционная система в погребах боеприпаса оказалась совершенно неадекватной. Матросы на снарядных палубах теряли сознание от угнетающей жары и физических усилий, требовавшихся для беспрерывного снабжения орудий боеприпасами. И вдобавок к прочим тяготам службы орудийных расчетов, растопленная смазка из орудийных люлек достигла в желобках рифленой палубы глубины в два дюйма, делая платформы у орудий коварно-скользкими. А дюймовой глубины озеро из воды и пота в зарядном отделении делало хождение [298] там крайне рискованным, особенно при маневрах корабля на высокой скорости. Кроме того, оно вызывало намокание зарядных беседок и увлажнение пороха.

В недрах корабля положение обстояло не лучше. Там, как докладывал старший механик, его подчиненные, потерявшие за время боя более семидесяти человек пострадавшими от теплового удара, находились на грани полного изнеможения.

После захода солнца адмирал Доорман повел свои оставшиеся корабли курсом на север. В 19:30 сигнальщики доложили о вражеских кораблях слева по борту. В тот же миг темноту разорвали вспышки, когда «Перт» выстрелил вперед веер осветительных снарядов. Мы напрягали зрение, но ничего не увидали.

Чтобы уклониться от встречи с таящимися в темноте вражескими кораблями, мы резко сменили курс и пошли на восток. Прошло двадцать минут без всяких признаков неприятеля. А затем совершенно внезапно ночь превратилась в день, когда над нами вспыхнула светящаяся бомба. Ослепленные ярким зеленоватым светом и не способные защищаться, мы беспомощно замерли, страшась, что невидимый враг приближается, готовый нанести нам смертельный удар.

Светящиеся бомбы на парашютах вспыхивали в небе одна за другой, сгорая и медленно падая в море. Находящиеся на борту корабля говорили шепотом, словно даже их слова могли выдать нас врагу. Слышались лишь шорох волн, когда наш нос рассекал поды Яванского моря со скоростью в 30 узлов, да доносившийся с близкого юта непрерывный рев вентиляторов. Смерть стояла начеку, готовая нанести удар. Никто не говорил об этом, хотя все мысли сосредоточились именно на ней.

После восьмой светящейся бомбы мы напряженно ожидали следующей. А та все не вспыхивала, и нас снова окутала темнота Никакой атаки так и не произошло, и с течением времени стало очевидным, что сбросивший светящиеся бомбы невидимый самолет убрался. Как же чудесна была эта темнота, и как страшно было думать, что врагу известно о наших передвижениях, и он лишь дожидается своего часа, готовя финальный удар! [299]

Светящиеся бомбы заставили адмирала Доормана изменить курс и двинуться на юг. Когда на фоне усыпанного звездами неба стали видны темные силуэты яванских гор, корабли взяли курс на запад параллельно побережью. Мы направились в большую бухту в нескольких милях к западу от Сурабаи, где предвиделась возможная попытка японского десанта. Наши морские карты показывали, что воды эти были не очень глубоки, и когда по обе стороны свеса кормы начала нарастать большая кормовая волна, кэптен Рукс встревожился, так как это указывало, что корабль вошел на мелководье. Внезапно «Хьюстон» начал сильно вибрировать и терять скорость. Сознавая, что крейсер садится на мель, Рукс сразу же вывел корабль из общего строя и направился к более глубоким водам подальше от побережья. Вскоре после этого Доорман явно понял свою ошибку и вывел остальные корабли из бухты, а «Хьюстон» снова присоединился к колонне.

Со сменой курса Доорманом совпал взрыв на английском эсминце «Юпитер», прикрывавшем наш фланг, обращенный к суше. «Я торпедирован!» — доложил он{99} . Мы были потрясены, так как никаких вражеских кораблей в поле зрения не наблюдалось. Предоставив обреченный эсминец уготованной ему судьбе, мы помчались прочь и продолжили вслепую искать транспорты.

Луна, иногда заслоняемая стремительно проносящимися тучами, помогала нашим поискам, но мы не видели никаких признаков вражеских боевых кораблей. Я поднялся на носовой пост управления зенитным огнем и улегся немного отдохнуть, прежде чем начнется неизбежная стрельба. Едва я смежил веки, как раздавшиеся свистки и крики подняли меня на ноги. Вода по правому борту была усеяна головами пловцов, окликавших нас на иностранном языке. Это были голландцы, уцелевшие после гибели эсминца «Кортенаэр», торпедированного [300] в ходе дневного боя. Английскому эсминцу «Энкаунтер» приказали спасти бедолаг и забрать их на Сурабаю.

Лишившись эсминцев, наш маленький флот состоял теперь лишь из трех легких крейсеров и покалеченного тяжелого крейсера Мы шли дальше сквозь ночной мрак. Внезапно параллельно колонне наших кораблей появились шесть таинственно движущихся огней. Мы в страхе уставились на эти коварные огни, похожие с виду на те круглые горшки с маслянисто-желтым пламенем, что по ночам расставляют на стройплощадках. Никто не мог сказать, откуда они взялись или что это такое. Некоторые думали, что это мины, а по мнению других, им предназначалось отмечать наш курс для врага. И та и другая возможность вызывала тревогу.

Как только мы оставили одну группу огней за кормой, рядом с нами возникла другая. Продолжая двигаться вперед, мы видели позади нас эти нервирующие огни, растянувшиеся на несколько миль и четко отмечавшие наш след. Тянущиеся зигзагами по волнующейся поверхности Яванского моря, они покачивались и пылали, словно дьявольские блуждающие огоньки на болоте. Мысль о том, что враг отслеживает каждое наше движение, просто ошеломляла

А затем огоньки погасли — столь же внезапно, как и появились. Мы с тяжелым сердцем продолжали двигаться дальше, ища неуловимые транспорты. Но враг все не торопился нанести удар, а таинственные огоньки исчезли в ночи, и мы снова испытали чувство благодарности к окутывающей нас темноте.

Нервы у всей команды были натянуты туже, чем тетива охотничьего лука. Расслабляться было нельзя. Мы находились в районе, заряженном враждебностью. С наших кораблей сотни глаз вглядывались в ночь, ища вражеский конвой — который, как мы надеялись, в любой миг окажется в пределах нашей досягаемости. Бой обязан был скоро начаться, и моряки гадали, не тикают ли их последние мгновения на этой земле...

Примерно в 23:00 впередсмотрящие доложили о двух крейсерах слева по борту, идущих встречным курсом. Никаких дружественных кораблей здесь быть не могло, и все моряки, [301] стоящие наготове по своим боевым постам, поняли, что это враг. Резкий треск 5-дюймовых орудий разорвал тишину, когда «Хьюстон» попытался озарить неприятеля осветительными снарядами. Первый залп, выпущенный с дистанции в 10 000 ярдов, упал с недолетом. Следом за ним мы быстро дали еще два осветительных залпа на дистанцию в 13 000 ярдов. Хотя снаряды ярко озарили весь район, они тоже упали с недолетом и лишь временно ослепили обе стороны.

Когда вражеские корабли скрылись в темноте, «Хьюстон» дал один залп главным калибром с неопределенным результатом. Нехватка 8-дюймовых снарядов не позволила нам выстрелить еще разок-другой. Однако японцы дали три залпа, один из которых взял в «вилку» нашу корму. Столкновение было коротким, и обе стороны опять потеряли друг друга в ночи, когда адмирал Доорман продолжил эту бредовую слепую охоту за транспортами.

За все время похода ордер кораблей в колонне изменился. «Де Рейтер» по-прежнему шел во главе, а за ним следовали «Хьюстон», «Ява» и «Перт» в указанном порядке. Полчаса прошло без происшествий. Уже почти наступила полночь. Частично скрытая тучами луна мало помогала нашим поискам. Всем морякам отчаянно хотелось закончить эту безумную игру в жмурки, так или иначе завершив дело. И вдруг внезапное потрясение резко вернуло наши чувства, притупленные усталостью и страшным напряжением, к ощущению ужасающем действительности. Гнетущую тишину разорвал оглушительный взрыв, и идущую в 900 ярдах в кильватере за «Хьюстоном» «Яву» мгновенно объяло пламя, которое взметнулось высоко над ее мостиком.

Одновременно воду вокруг «Хьюстона» вспенили кильватерные следы торпед. Откуда они исходили, определить не мог никто, поскольку враг оставался невидимым.{100}  «Де Рейтер» [302] внезапно сменил курс, взяв круто вправо. «Хьюстон» уже собирался повторить маневр, когда еще один гигантский взрыв поразил «Де Рейтер». Чудовищное потрескивающее пламя лизнуло небо у него над мостиком и распространилось с быстротой степного пожара по всей длине корабля. Мы прошли в 100 ярдах от этого ужасающего пылающего ада, когда сдетонировавшие от сильнейшего жара боеприпасы выбросили в небо добела раскаленные осколки.

В последние драгоценные мгновения своей жизни доблестный адмирал Доорман, до самого конца решительно выполнявший директиву высшего командования, приказал «Хьюстону» и «Перту» не спасать уцелевших, а уходить в Батавию.

Кэптен Рукс продемонстрировал шедевр мастерского кораблевождения и быстрой сообразительности, совершив с «Хьюстоном» маневр уклонения от торпед, которые пронеслись мимо нас в 10 футах от каждого борта. А затем, вместе с присоединившимся к нам «Пертом», мы ринулись прочь от пораженных кораблей и врага, который по-прежнему оставался невидимым. Какой же ужасной и гнетущей была эта необходимость — вот так оставлять наших доблестных товарищей по оружию, которым мы были бессильны помочь.

С гибелью адмирала Доормана командование принял на себя кэптен Уоллер, так как он был старше кэптена Рукса. Теперь мы лицом к лицу столкнулись с неприятной перспективой оказаться единственными (не считая поврежденного «Эксетера») крейсерами союзников во всей Юго-Восточной Азии. Оба наших корабля, испытывая нехватку горючего и боеприпасов, противостояли всей мощи военно-морских и военно-воздушных сил Японии. Наша единственная надежда состояла в том, чтобы каким-то образом уклониться от столкновения с вражескими силами и уйти в Индийский океан через Зондский пролив, лежавший между Явой и Суматрой.

Всю ночь мы следовали за «Пертом», когда тот выписывал зигзаги со скоростью в 28 узлов. Все моряки стояли на боевых постах, взгляды их пытались проникнуть сквозь темноту, высматривая корабли и молясь о том, чтобы не обнаружить никого. Когда рассвело, вид встающего солнца казался нам чудом, [303] так как за эти последние пятнадцать часов я много раз мог бы поклясться, что мы его никогда больше не увидим.

«Хьюстон» представлял собой обломки боевого корабля. За время боя орудийные башни № 1 и № 2 дали 101 залп, выпустив всего 606 8-дюймовых снарядов. Сотрясения этих больших пушек, вкупе с ударными волнами от их стрельбы, вызвали сильные разрушения внутри корабля. Все не привинченные к полу столы и кухонные шкафы были сорваны с мест, а их содержимое раскидано повсюду вокруг. В шкафчиках посрывало одежду с вешалок и свалило ее в беспорядочные кучи. Картины, радиоприемники, книги — фактически все, что не было закреплено, сдернуло с обычных мест и расшвыряло тут и там.

Адмиральская каюта, в которой некогда располагался президент Рузвельт, находясь на борту нашего корабля, представляла собой прискорбное зрелище. Разбитые часы, перевернутая мебель, треснувшие зеркала, сорванные с переборок карты и большие куски обвалившейся с подволока звукоизоляции добавляли мусора под ногами.

Корабль тоже пострадал. Броневые плиты по бортам «Хьюстона», ранее ослабленные близкими разрывами бомб и снарядов, сильно покоробились и пропускали воду. Стекла в иллюминаторах на мостике разбились вдребезги. Протянутые по коридорам на случай чрезвычайных происшествий пожарные шланги давали протечки и вызвали тут и там небольшие наводнения. «Хьюстон» серьезно пострадал в бою и устал сражаться, но у него еще оставалось немало пороху в пороховницах.

Боевой дух корабля оставался высоким, но физическое состояние экипажа было неважным. У большинства моряков за четыре с лишним дня не появлялось ни малейшей возможности для чего-либо, могущего называться отдыхом, потому что больше половины этого времени все занимали боевые посты, а время между надводными боевыми контактами и воздушными тревогами никогда не превышало четырех часов. Питаться из-за этого приходилось нерегулярно и скудно. Тем не менее команда не обращала внимания на трудности, так как [304] каждый считал себя счастливчиком, коли ему удалось остаться в живых. Моряки твердо были готовы отдать все свои силы до последней капли, лишь бы помочь «Хьюстону» преодолеть трудности.

Эти события, и недобрые предчувствия в отношении того, что ждало нас впереди, мучили мою душу до тех пор, пока чувства в конце концов не притупились и я не расслабился в объятиях Морфея. Пока я спал, кэптен Рукс находился на мостике вместе с лейтенантом Гарольдом С. Хэмлином-мл., дежурным по кораблю, занятым сохранением положения в 900 ярдах в кильватере у «Перта». В орудийных башнях № 1 и № 2 стояли боевые расчеты, а элеваторы подачи зарядов были заполнены. Батарею 5-дюймовых орудий разделяли орудия летной палубы на носовом посту управления зенитным огнем и орудия шлюпочной палубы на кормовом посту управления зенитным огнем.

Море было спокойное, ночь безветренная. Полная луна вырисовывала тревожащие силуэты вулканических гор Западной Явы. Появился маяк Сент-Николас-пойнт, отмечающий вход в Зондский пролив, и старшина-рулевой отметил время — 23:15. Моряки на палубе ликовали, так как уже казалось, что «Хьюстон» и «Перт» все-таки смогут успешно прорваться. Но в этот момент впередсмотрящие доложили о надводных судах прямо по курсу. Напряжение нарастало. Сперва мы еще надеялись, что это голландские дозорные катера, которые, как мы знали, действовали в этом проливе. Кэптен Рукс и лейтенант Хэмлин пристально изучили их в ночные бинокли и пришли к выводу, что для обыкновенного дозора маневрировали они чересчур быстро. Кэптен Рукс тут же скомандовал занять места по боевому расписанию, а Хэмлин, бывший командиром орудийной башни № 1, бешено рванулся на свой боевой пост.

Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бьющий по нервам лязг колоколов общей тревоги разорвал мой чудесный кокон сна. За почти три месяца войны этот гонг, призывающий всех моряков на боевые посты, звенел со смертоносной серьезностью. Означал он [305] лишь одно — опасность. И горькие уроки войны были столь основательно усвоены под торопливое, бессердечное лязганье этого юнга, что я оказался обутым в ботинки прежде чем толком проснулся.

Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Гонг эхом отражался от стальных переборок пустынных внутренних помещений «Хьюстона». Я гадал, что же за дьявольщина противостояла нам на этот раз, и испытывал чувство подавленности. Застегивая ремешок стальной каски, я торопливо вышел из каюты. Когда я покинул ее, над головой грохнул залп главного калибра. Сотрясение швырнуло меня о барбет орудийной башни № 2. А ведь нам отчаянно не хватало этих 8-дюймовых «чемоданов»! Я знал, что растрачивать их на миражи ребята не будут. Размышляя об этом, я на ощупь пробрался через пустую офицерскую кают-компанию в коридор на ее кормовом конце.

У подножья трапа, ведущего на палубу выше, собралась группа матросов с носилками и санитаров. Я спросил, на что мы наткнулись. Они не знали. Когда я быстро взобрался по трапу, ведущему на мостик, к грохоту главного калибра присоединилось громыхание 5-дюймовых орудий. Бой делался адским. Я задержался на палубе связи, где вступали в бой счетверенные зенитные установки, и немного понаблюдал за тем, как быстро работали в темноте их расчеты, садя из своих мелкокалиберных спаренных зениток снаряд за снарядом. Перед глазами у меня мелькали огненные полосы от летящих в ночь трассирующих снарядов. Как же прекрасны эти посланцы смерти, подумал я.

Прежде чем я успел добраться до мостика, в бой вступили уже все орудия. Их смертоносная мелодия была великолепна, и успокаивала. С размеренными интервалами к резкому, беспорядочному треску 5-дюймовых орудий и постоянному «бум-бум-бум» наших 1,1 -дюймовок присоединялось громыхание главного калибра, в то время как над всем этим, с площадок высоко на фок — и грот-мачтах доносилось стрекотание крупнокалиберных пулеметов, размещенных там для борьбы с низколетящими самолетами, но теперь примененных в схватке с надводными целями. [306]

Мое прибытие на мостик приветствовала ослепительная вспышка и громовое буханье, когда в ночь умчался залп из орудийной башни № 2. Мои глаза только-только начали вновь фокусироваться, как темноту разорвал залп из орудийной башни № 1, снова ослепив меня. Мне отчаянно хотелось узнать, с чем же мы столкнулись, но спрашивать было бы нелепо. Все на мостике, от командира до матросов на перегруженных телефонах боевой связи, были полностью поглощены ведущимся морским сражением. В конце концов при ярких вспышках палящих во все стороны орудий я различил нескольких сотнях ярдов прямо по курсу от нас «Перт». Непрерывные орудийные вспышки с многих сторон указывали, что «Хьюстон» стал мишенью для многочисленных военных кораблей.

При таком явном артиллерийском превосходстве противника для любого из нас не составляло большой разницы, знаем мы или нет, что врезались в самую гущу крупнейшей десантной операции из когда-либо предпринимавшихся японцами. Цели находились со всех сторон, и проявлять разборчивость особо не приходилось. Вдоль берегов залива Бентам, где проходила большая часть сражения, стояли шестьдесят транспортов, готовившихся выгрузить войска и военную технику для завоевания Явы. Между нами и транспортами находилась эскадра эсминцев во главе с легким крейсером, усиленная торпедными катерами. А в нескольких милях за нами к месту боя шли два тяжелых крейсера, авианосец и неизвестное число эсминцев. Вход же в Зондский пролив преграждали два тяжелых крейсера, легкий крейсер и десять эсминцев. «Хьюстон» и «Перт» оказались в западне{101} . [307]

Пытаясь прорваться сквозь окружающие боевые корабли, «Хьюстон» и «Перт» вынуждены были совершать резкие маневры, уклоняясь от торпед, пускаемых эсминцами со всех мыслимых направлений. Темные воды Яванского моря засветились от их фосфоресцирующих следов. Один раз доложили о приближении к «Хьюстону» двух торпед по левому борту. Корабль в этот момент маневрировал, стараясь увернуться от других; сделать что-либо еще было невозможно. Пораженный ужасом, я смотрел, не в состоянии оторвать глаз от стремительно приближающихся жестяных «рыбок». Я весь подобрался, готовый к тому, что сейчас произойдет. А затем — о чудо из чудес! — обе торпеды прошли прямо под «Хьюстоном», так и не взорвавшись.

Из-за производимых обоими кораблями маневров уклонения и постоянных ослепляющих вспышек орудийного огня становилось трудно, а временами так и вовсе невозможно отслеживать передвижения «Перта». Сразу после полуночи его еще видели на воде — тонущим, но по-прежнему палящим из всех своих орудий. Когда кэптен Рукс понял, что «Перту» пришел конец и вырваться уже невозможно, то развернул «Хьюстон» к транспортам, твердо решив продать свой корабль подороже. С этого мгновения все корабли в данном районе были вражескими, и мы начали жестокий бой насмерть.

Японцы дрались, отчаянно пытаясь защитить свои транспорты. Словно смыкающаяся вокруг добычи волчья стая, эсминцы бесстрашно проносились вблизи с целью осветить «Хьюстон» своими мощными прожекторами, чтобы крупнокалиберные орудия их крейсеров могли определить дистанцию. Не устрашенный этим слепящим светом экипаж «Хьюстона» тут же дал отпор. Не успели прожектора вспыхнуть, как наши пушки повыбивали их. Один пытавшийся осветить нас эсминец разорвало пополам залпом главного калибра, и он мгновенно исчез. Еще одному, ставшему жертвой орудий левого борта, снесло мостик. Несколько раз сбитые с толку команды эсминцев освещали собственные транспорты близ берега, и артиллеристы «Хьюстона» не медлили ухватиться за возможность всадить в них снаряды. [308]

«Хьюстону» не составляло труда выбрать цели, а вот японцам временами бывало нелегко различить собственные корабли. Один раз мы с изумлением наблюдали, как неприятельские корабли какое-то время стреляли друг в друга, при этом ни один снаряд не вызвал всплеска поблизости от нас

Почти пятнадцать минут «Хьюстон» маневрировал, словно заговоренный. Враг не добился ни одного существенного попадания. Один залп тяжелых снарядов даже прошил насквозь офицерскую кают-компанию, с правого борта до левого, но так и не взорвался. Но везение «Хьюстона» подходило к концу. Один разорвавшийся на баке снаряд вызвал пожар в носовой малярной мастерской, указывая врагу наше местонахождение. Пока матросы из носовой ремонтной бригады мчались тушить пожар, японские артиллеристы, стреляя в упор, добились еще нескольких попаданий в бак. Во все стороны полетели осколки, ранив нескольких человек из ремонтной бригады. Казалось, будто прошла целая вечность, но через несколько минут пожар погасили.

«Хьюстона» теперь постигало неизбежное. Примерно в 00:15 могучий корабль потряс взрыв пробившей левый борт торпеды. В кормовом машинном отделении все мгновенно погибли, а скорость «Хьюстона» упала до 23 узлов. Густой дым и горячий пар из пораженного машинного отделения окутали шлюпочную палубу, гоня матросов прочь от орудий и делая бесполезным прибор управления огнем кормовых 5-дюймовых орудий. Когда дым и пар слегка рассеялись, орудийные расчеты вернулись на боевые посты и продолжили стрельбу без указаний приборов. Подача электроэнергии к снарядным элеваторам прекратилась, остановив поток 5-дюймовых снарядов из почти опустевших погребов боезапаса. Матросы попытались спуститься в трюм и носить снаряды вручную, но им преградили путь обломки и пожары. Лишившись боеприпасов, расчеты принялись бить по врагу осветительными снарядами и всем прочим, что у них еще оставалось в кранцах первых выстрелов.

Почти сразу же вслед за первой в наш правый борт врезалась вторая торпеда, попавшая аккурат под радиорубкой. [309]

Взрывающиеся снаряды вызвали пожары по всему кораблю, лихорадочные попытки погасить их при усилившемся неприятельском огне ни к чему не привели. Внезапно вторая орудийная башня, пробитая прямым попаданием, взорвалась, выбросив пламя выше мостика. Сильнейший жар прогибал стальные плиты палубы, выгоняя всех из боевой рубки и с мостика. Связь с другими частями корабля полностью оборвалась.

Через несколько минут пожар угас, и орудийная башня № 2 стала безмолвной и темной. Нехватка снарядов вынудила обе передние башни использовать погреб обычных боеприпасов. Когда же его затопили, пытаясь предотвратить взрыв, это лишило первую орудийную башню вообще любых боеприпасов. Главный калибр «Хьюстона» теперь умолк навек, но несколько 5-дюймовых орудий вместе со счетверенными зенитными установками и крупнокалиберными пулеметами продолжали бой.

Абсолютно уверенный, что «Хьюстону» приходит конец, неприятель отправил несколько торпедных катеров прочесать палубы крейсера пулеметным огнем. Один такой катер, попав под перекрестный огонь крупнокалиберных пулеметов и счетверенной зенитной установки № 1, развалился на куски. Еще один огнем из тех же стволов разрезало пополам; он затонул в 50 ярдах от нашего левого борта — но не раньше, чем выпустил торпеду, которая взорвалась внутри «Хьюстона» перед ютом.

Через зияющие в корпусе пробоины «Хьюстон» набирал огромные количества воды и постепенно кренился на правый борт. Скорость его упала почти до нуля, и маневрировать стало невозможно. Корабли атаковали со всех сторон, а над нашими головами пролетали вражеские самолеты. Было невозможно определить, что взрывается — снаряд, торпеда или бомба. Словно боксер в состоянии «грогги», крейсер еле-еле держался на ногах.

Для кэптена Рукса настало время отдать свой последний приказ. Я стоял на мостике рядом с ним, когда он подозвал к себе молодого морпеха-сигналыцика и сильным, решительным голосом скомандовал: «Труби сигнал покинуть корабль!» [310]

Когда прозвенели ноты сигнальной трубы, я решил не дожидаться спуска по и так уже забитому народом трапу, а вместо этого перелез через поручни и спустился палубой ниже. Этот шаг оказался весьма удачным, поскольку как раз в тот момент, когда я приземлился на палубе, выше разорвался снаряд. Я пробрался к катапульте правого борта, где развернул во мраке свои бесполезные крылья наш последний потрепанный гидросамолет. Там имелся двухместный спасательный плот и бутылка бренди, а в такую ночь, как я прикинул, мне может пригодится и то и другое. Но я опоздал. Другие добрались туда раньше меня.

Примерно в это же время мичманы Чарльз Д. Смит и Герберт Левитт, искавшие раненых товарищей, чтобы помочь им спуститься за борт, нашли лежащего на сигнальном мостике кэптена Рукса. Голова и грудь у него были залиты кровью. Почти теряя сознание, он не мог говорить. Мичманы сделали ему укол морфия для облегчения боли, а через несколько секунд он умер. Офицеры накрыли его одеялом и уже собирались покинуть корабль, когда случайно оглянулись и увидели человека, сидящего на палубе скрестив ноги и укачивающего на руках тело командира. Вернувшись, они обнаружили, что это был состоявший при командире толстенький стюард-китаец, которого вся команда добродушно называла «Буддой». Мичманы уговаривали его покинуть, пока не поздно, тонущий корабль — но китаец не обращал на них внимания. Раскачиваясь взад-вперед, он держал командира, словно тот был спящим мальчиком, и повторял вновь и вновь голосом, преисполненным печали: «Командира умирай, «Хьюстон» умирай, Будда тоже умирай». Китаец отправился на дно вместе с кораблем.

Хотя «Хьюстон» по-прежнему осыпали снаряды и он постепенно тонул, на борту не было никакой паники или сумятицы. Моряки быстро приступили к работе, сопровождающей оставление корабля. Явного страха не наблюдалось нигде — наверное, из-за того, что все, чего мы страшились больше всего, уже стало реальностью.

Вражеские корабли приблизились и систематически прочесывали наши верхние палубы пулеметным огнем. Несмотря [311] на приказ покинуть корабль, пожары и опасный крен на правый борт, несколько сильных духом матросов и морских пехотинцев отказывались прекратить бой. Несколько крупнокалиберных пулеметов и одно 5-дюймовое орудие продолжали стрелять. Их отвлекающий огонь помог сорвать расстрел многих моряков, пытающихся убраться за борт. Эти храбрецы, несомненно, спасли жизнь своим товарищам — но, по всей вероятности, не себе. Кто были эти герои, так и останется безвестным.

Я спрыгнул с катапульты на ют, где в гротескных позах лежали несколько погибших. С печалью на душе я осмотрел каждого из них. Я знал их всех, и все они погибли. Но время истекало. Я увидел, как ребята из пятого дивизиона пытаются вытащить из ангара правого борта большой понтон гидросамолета и два крыльевых поплавка. Там было немало еды и воды, припасенных именно на такой вот чрезвычайный случай. Собранное на воде как запланировано, это плавсредство стало бы прочным сооружением, вокруг которого мы могли собраться и разработать план спасения. Я поспешил им на помощь.

Работали мы быстро, так как «Хьюстон» мог в любой миг перевернуться. Тяжелый поплавок вручную выволакивали из ангара, в то время как я лихорадочно возился, опуская правые бортовые леера так, чтобы его можно было утащить за борт. Я отцепил один и уже высвобождал второй, когда палуба юта у меня под ногами внезапно подпрыгнула и вспучилась. Ввысь взметнулся громадный фонтан из горючего и соленой воды, тут же рухнув обратно на нас. Торпеда ударила прямо под тем местом, где я стоял, и все же я не услышал ни звука. Размышлять, почему так случилось, не было времени.

Вплоть до этой минуты я был слишком заворожен нереальностью окружающего кошмара, чтобы пугаться всерьез. Но обрушившийся сверху поток воды и топлива был более чем реальным. Это происходило со мной, и я мог думать только об огне. О том, что меня могут убить или ранить, я как-то не думал, но это — это было нечто иное. Я отчетливо представил себе, как горит топливо на покрытой им поверхности моря и [312] на моем теле. И меня залихорадило от мысли, что не смогу проплыть сквозь такой огненный ад. Большинство из нас спонтанно бросилось прочь от правого борта в сомнительное убежище ангара левого борта. Едва мы очистили ют, как его пропахал залп снарядов, взорвавшихся глубоко внутри корабля.

Топливо все еще не загорелось, но «Хьюстон» сильно накренился на правый борт. При молотящих по нему со всех сторон снарядах делать оставалось только одно — убираться с корабля, и чем скорее, тем лучше. Я спустился по грузовой сети, свисающей с левого борта, повис на руках, а затем упал в теплое Яванское море. В темноте, со звенящими в ушах звуками боя, я оказался в окружении безликих людей, спасающихся вплавь. У меня болела душа, когда я слышал мучительные крики о помощи со стороны тонущих товарищей — крики, на которые могли откликнуться лишь немногие из нас, если вообще кто-нибудь откликнулся. Как-то вдруг сразу море сделалось маслянистым полем, на котором отдельно взятые люди самостоятельно боролись со смертью. Я подумал о мощном засасывающем действии, сопровождающем погружение корабля, и изо всех сил поплыл прочь от «Хьюстона».

Ярдах в ста или более за кормой моего смертельно раненного корабля я, донельзя измотанный, хватая воздух открытым ртом, все-таки обернулся, дабы увидеть его последние мгновения. Прожектора эсминцев освещали «Хьюстон» от носа до кормы. Он сильно кренился на правый борт, а вражеские снаряды все продолжали долбить его. Я молился, чтобы на борту не оставалось никого из живых. Несколько тяжелых снарядов взорвались в воде среди группы плывущих моряков. Как ни далеко я отплыл, а подводные ударные волны молотили меня по животу, словно гигантские кулаки, заставляя кривиться от боли. Я содрогнулся при мысли о том, что же они сотворили с теми бедолагами, которые оказались ближе к взрывам.

Ошеломленный, не в состоянии поверить в реальность этой жуткой сцены, я одиноко плыл и зачарованно смотрел. Тонущий «Хьюстон» кренился на правый борт все больше и больше, пока нок-реи едва не коснулись воды. И даже при этом неприятель все еще не закончил сражаться с ним. Выпущенная [313] мстительным врагом торпеда ударила в середину левого борта. После того, как он вынес столько ударов, кораблю полагалось тут же перевернуться. Но вместо этого «Хьюстон» накренился в обратную сторону и встал на ровный киль. С залитыми водой палубами гордый корабль величественно замер, в то время как внезапно налетевший бриз подхватил звездно-полосатый флаг, все еще твердо поднятый на его грот-мачте, и затрепетал им в последнем вызывающем жесте. А затем, устало содрогнувшись, великолепный «Хьюстон» исчез под волнами Яванского моря.