17. Задержавшееся донесение о «рутинном патрулировании»

Назвать проводимые гидросамолетами PBY патрульного крыла разведывательно-дозорные патрулирования «рутинными» было жестокой шуткой. В принципе, при этих полетах могло произойти все что угодно — и, как правило, происходило.

Экипаж из двух офицеров и шести рядовых летчиков на борту PBY-4, на рассвете 5 февраля 1942 года вылетевшего из бухты Саумлакки на острове Джамдена в Голландской Ост-Индии, не питал никаких счастливых иллюзий. Им уже довелось пережить такие рутинные патрулирования. И что еще важнее — они видели, как с первых залпов войны удручающе неадекватные военно-воздушные силы Азиатского флота сократились с сорока семи PBY{82}  до всего семнадцати машин. Они и не подозревали, что когда нынешний день завершится, японские пилоты вычеркнут из числа противников еще пять самолетов, в том числе и их летающую лодку.

Когда самолет поднялся в воздух, его командир и первый пилот, младший лейтенант Ричард Булл, объявил, что в ходе патрулирования им придется лететь 300 миль на север к юго-восточной оконечности Серама, а затем 350 миль на запад — к острову Буру. Оттуда они по прямой направятся домой. Между Серамом и Буру самолет должен был пролететь над бывшей базой ABDA в Амбоне, на острове Амбоина, ныне занятой японцами{83} , и сбросить груз бомб на несколько транспортов, по некоторым донесениям, стоящих там. Противодействия со стороны истребителей не ожидалось. [247]

Более четырех часов прошло под монотонный, успокаивающий гул моторов. Летчики почти не разговаривали, так как все глаза беспрестанно высматривали неприятеля. Но никто не увидел даже намека на присутствие японских вооруженных сил в этой части моря Банда.

В 40 милях от Амбона напряжение усилилось, когда моторы, откликаясь на возросшую мощность, загудели громче, и PBY с усилием поднялся на высоту в 17 000 футов{84} . На этой, максимальной своей высоте летающая лодка будет недосягаема для тех зениток, какие обычно устанавливали на торговых кораблях.

Лейтенант Булл перебрался вперед — поработать с бомбовым прицелом в носовой части самолета, а мичман Уильям Харгрейв занял кресло первого пилота. Помощник главного авиамеханика Оливер, тоже флотский авиатор, принял на себя обязанности второго пилота. Минуты тянулись одна за другой, пока белая полоса прибоя не стала первым указанием на близость береговой линии.

Заметив первый корабль, японский крейсер, патрулирующий воды у входа в порт Амбона, летчики не сочли его поводом для тревоги. Более того, это служило неплохим свидетельством того, что искомые транспорты находятся в порту.

Вскоре внизу показался весь порт. Пораженные летчики увидели, что в гавани полно кораблей — более двадцати судов, включая два авианосца и несколько крейсеров.{85}  О таких целях, как торговые суда, тут же позабыли. Хотя самолет наверняка оказался бы в пределах досягаемости зенитного огня крейсеров, мысль об атаке авианосца представляла собой волнующий вызов, который лейтенант Булл посчитал нужным принять. [248]

Командованию, 10-му патрульному крылу, быстро передали сообщение о контакте с неприятелем, и мичман Харгрейв направил свой PBY прямо к избранной Буллом цели. На полпути к авианосцу окружающее небо покрылось черными облачками дыма от рвущихся зенитных снарядов, и по гидросамолету замолотили ударные волны. Казалось, будто все корабли в порту стреляют по нему, но курс «Каталины» оставался неизменным.

Внезапно обрисовалась более опасная угроза, чем зенитный огонь. На перехват летающей лодке мчались быстро взлетающие с аэродрома по тревоге истребители. Понимая, что далее продвигаться к цели будет самоубийством, Булл проорал Харгейву приказ — убираться к чертям из этого района под защитный покров большой гряды облаков, громоздившейся в 12 000 футов к востоку от них.

Харгрейв в ответ сразу же резко крутанул штурвал, бросая тяжелую машину в крутой разворот. Но в нескольких секундах лета от спасительных облаков по «Каталине» открыли огонь приближавшиеся слева «Зеро». Лихорадочно пытаясь отделаться от них, Харгрейв бросил неуклюжую летающую лодку под брюхо к атакующим самолетам. Этот неординарный маневр помешал истребителям тут же сбить американский самолет, но когда тот нырнул в облака, струи пуль буквально изрешетили левое крыло и хвостовое оперение.

Не успели американцы обрести безопасность, скрывшись в облаках, как поврежденный пулями левый двигатель заглох. Пытаясь удержать высоту и остаться в облаках, летчики выбросили все бомбы, но стрелка альтиметра продолжала неуклонно ползти вниз. А потом в корпус струей полилось горючее из перебитого бензопровода; его едкие пары наполнили весь самолет. Опасаясь грозившего в любой миг взрыва, Харгрейв заглушил оставшийся двигатель и во избежание искрения отключил радиопередатчик. После чего потянулись долгие тревожные мгновенья, когда Харгрейв повел PBY на посадку.

Они вывалились из облаков на высоте в 5000 футов над северным побережьем острова Амбоина. К счастью, когда Харгрейв с неработающим двигателем садился на воду в полумиле [249] от берега, близ небольшой туземной деревни Хила, никаких вражеских самолетов в поле зрения не наблюдалась. Без проблем приводнившись, весь экипаж быстро приготовился покинуть свой корабль. Вот тогда-то пилоты и узнали, что помощник авиамеханика третьего класса Шарп то ли выпрыгнул, то ли получил пулю и выпал за борт во время боя. У хвостового стрелка, радиста третьего класса Кьюсака, обильно текла кровь из ран в правой руке и левой ноге.

Пока лейтенант Булл уничтожал секретный бомбовый прицел и радиокоды, Харгрейв оказал Кьюсаку первую помощь, но так и не сумел остановить сильное кровотечение. Так как раненого настоятельно требовалось срочно доставить к врачу, летчики поспешно надули и спустили на воду резиновый спасательный плот. Кьюсака бережно опустили на него, а затем туда влезли Харгрейв, радист первого класса Нельсон и помощник авиамеханика второго класса Мюллер. Лейтенант Булл приказал им плыть к берегу, сказав, что он и двое оставшихся с ним последуют за ними на втором плоту — как только закончат топить самолет.

Собравшиеся на плоту едва успели отчалить, как послышался хорошо знакомый вой пикирующего с высокой скоростью самолета. Подняв головы, летчики увидели несущийся на них японский «Зеро». Внезапно из его пулеметов вырвалось желтое пламя, смертоносные пули потянулись к цели, подымая на воде цепочку маленьких фонтанчиков, а затем принялись с жутким клацаньем дырявить нос и хвост PBY. У трех остающихся на борту не было ни малейшего шанса уцелеть.

Пока еще длился первоначальный шок, спасавшиеся на плоту укрывались под правым крылом гидросамолета. Когда истребитель пошел на второй заход, Харгрейв, Нельсон и Мюллер нырнули в воду, и буксируя на плоту Кьюсака, изо всех сил начали грести к острову. Они успели отплыть не более чем на 50 ярдов, когда пули снова застучали по самолету. На этот раз за обстрелом последовал сильный взрыв, в воздух взвился адский огненный шар и PBY исчез.

Когда самолет пошел ко дну, горящий бензин растекся по поверхности моря и быстро распространялся во все стороны. [250]

Отставший от других на 10 ярдов Мюллер внезапно оказался окружен пламенем. Буксировавшие плот Харгрейв и Нельсон сумели остаться вне досягаемости огня. Пока летчики пытались добраться до берега, героический японский пилот, все еще жаждавший крови янки, дважды пролетал над ними, поливая их из пулеметов. На этот раз его меткость оставляла желать лучшего.

Харгрейв и Нельсон, отделавшиеся мелкими порезами и синяками, вытащили на берег Кьюсака. Затем, услышав крики Мюллера, они бросились обратно в море — спасти товарища, тонущего там, где глубина была всего по пояс. Хотя по всему телу Мюллера обнаружились ожоги, а сам он находился в состоянии шока, ему каким-то образом удалось проплыть четверть мили.

С тревогой поглядывая в сторону моря, Харгрейв и Нельсон не видели никаких признаков своих товарищей по эскадрилье. Лишь все еще изрыгаемый догорающим пожаром маслянисто-черный дым безмолвно свидетельствовал о трагическом финале полета.

Вокруг уцелевших собрались дружелюбные туземцы из деревни Хила, пытаясь помочь. От одного из них, немного говорившего по-английски, летчики узнали, что никакого врача здесь не водится. Деревенский староста предложил им еды и соломенную хижину для ночлега, затем он принес для лечения раненых бинты и кокосовое масло. Раны Кьюсака перестали кровоточить; появилась надежда, что он оправится. Но Мюллер постоянно мучился болью и не мог передвигаться.

Через два дня, 7 февраля, туземцы нашли в воде тело, в котором опечаленный Харгрейв опознал Оливера, третьего пилота. Туземцы похоронили его в море. На следующий день они нашли еще одно тело, в котором Нельсон опознал помощника авиамеханика Бина. Его тоже похоронили в море. Тело же младшего лейтенанта Булла так и не обнаружили.

Хотя для удобства Мюллера и Кьюсака делали все возможное, их не улучшившееся за четыре дня самочувствие вызывало глубокую озабоченность. Требовалось срочно отправляться на юг, но скверное состояние раненых делало это невозможным. [251] Ни Харгрейв, ни Нельсон и думать не хотели о том, чтобы оставить товарищей на произвол судьбы, но требовалось предпринять что-то радикальное, и при этом побыстрей. Услышав от туземцев, что где-то на южном побережье видели нескольких австралийских солдат, Нельсон отправился на их поиски, надеясь, что у тех хотя бы найдутся крайне нужные медикаменты.

Во время пятидневного отсутствия Нельсона на долю Харгрейва выпала тяжелая задача лечить раненых, которым становилось все хуже. Мюллер почти все время метался в лихорадке, вынуждая Харгрейва быть с ним днем и ночью. У Харгрейва сердце разрывалось, когда ему приходилось беспомощно смотреть на товарищей, неуклонно приближающихся к своему концу. Прибытие Нельсона ничем не облегчило положение. Он повстречал всего одного австралийского солдата, спасшегося от устроенной японцами в Амбоне бойни, и вернулся с ним. Но тот ничего не знал ни о каких-либо других солдатах, ни о медикаментах.

Положение стало теперь отчаянным — не только с точки зрения раненых, но и в смысле безопасности остальных. Над деревней постоянно летали японские самолеты, и староста опасался, как бы его вместе с односельчанами не поймали на укрывательстве летчиков. Все отлично знали о японских репрессиях за такие действия, и последствия грозили весьма неприятные. Оставшись без всякой иной альтернативы, Харгрейв объяснил раненым, что их единственная надежда — это искать помощи в японском армейском госпитале в Амбоне. Предприятие это было весьма рискованное, но Кьюсак и Мюллер согласились отправиться туда, и тем же вечером поплыли в Амбон на каноэ с экипажем из туземцев.

А Харгрейв, Нельсон и австралиец на следующий день с утра пораньше двинулись вдоль берега, надеясь найти деревню, где сыщется достаточна большая лодка для переправы на Серам. На этот остров японцы пока еще не высадились, а у голландцев там, как знали летчики, находилось несколько радиостанций, которые все еще поддерживали связь с войсками ABDA. Если они смогут отправить сообщение 10-му патрульному [252] крылу, оттуда отправят «Каталину» забрать их. По крайней мере, именно эта надежда двигала летчиками.

Через два дня они наткнулись на австралийского солдата, лежавшего в тени пальм у ручья с пресной водой. Тот тоже бежал из Амбона, но теперь страдал от малярии, бросавшей его то в жар, то в холод. Он умолял летчиков забрать его с собой, но состояние больного и дальность пути исключали это. Харгрейв и Нельсон прекрасно понимали, что мощные японские силы вскоре захватят слабо защищенную Голландскую Ост-Индию, и боялись, что шансы на их спасение постоянно уменьшаются.

Тем не менее, они решили остаться с австралийцем до тех пор, пока тот не наберется сил для продолжения пути. К счастью, уходя из Хилы, помимо еды они взяли с собой и небольшой запас таблеток хинина, которые очень пригодились больному. Через четыре дня тот действительно поднялся на ноги и был готов к походу.

Усталые и голодные, четверо бойцов 23 февраля добрели до большой мусульманской деревни, где их приветствовал дружественный раджа. Он не только приказал принести беглецам еду, но и пообещал переправить их на Серам. Летчикам хотелось без задержки продолжить путь, но раджа настоял на том, чтобы днем они отдохнули, а в путь, во избежание вражеских глаз, пустились ночью.

Пока они отдыхали, прибыли на каноэ туземцы из Хилы с печальным известием — Мюллер умер по пути к Амбону. Его похоронили японцы, а Кьюсака, как считали туземцы, они забрали в госпиталь.

В море беглецы вышли в полночь на большом каноэ с экипажем из двух туземцев. Все гребли по очереди; к рассвету лодка пересекли 15 миль открытого моря и причалила у ничем не примечательной деревни на юго-западной оконечности Серама. Туземцы сообщили летчикам, что никаких японцев на остров не высаживалось. А единственный известный им радиопередатчик, на котором работал офицер голландского наблюдательного поста, находился в Пиру, примерно в 100 милях к северу. [253]

Немало не смущенный перспективой трудного пути через малонаселенные джунгли, маленький отряд уцелевших вскоре направился к передатчику в Пиру, представляя себе, как их наконец-то спасут.

Они продвигались от деревни к деревне, проходя долгие мили при палящем зное и лишь иногда убеждая туземцев подвезти их на каноэ. Через три дня беглецы прибыли в Пиру. Желая поскорей радировать о помощи, Харгрейв поспешно связался с голландским офицером наблюдательного поста — но в ответ на свою просьбу услышал, что радиопередатчик на прошлой неделе был выведен из строя японскими бомбардировщиками. Офицер посоветовал им отправиться в Гесер на южном побережье Серама, где имелся другой наблюдательный пост. Если же рация не работала и там, то им, вероятно, удастся раздобыть в Гесере парусную лодку.

Это означало проделать путь в добрых 300 миль, частично вернувшись обратно. Обескураженные, но твердо решившие спастись Харгрейв и трое его спутников весь следующий день отдыхали в доме офицера-наблюдателя.

Пиру они покинули 26 февраля на предоставленном голландцем парусном каноэ. Офицер также снабдил их едой, деньгами и адресованной всем деревенским старостам запиской с просьбой оказывать беглецам всю возможную помощь. Туземцы высадили Харгрейва на берег 50 милями дальше по побережью, после чего беглецы снова двинулись от деревни к деревни пешком или на туземных каноэ.

В ходе этого путешествия Харгрейв подхватил малярию, отчего путь сделался для него еще более тяжелым. Поздно вечером 2 марта они прибыли в довольно крупный городок Амахай. Находящийся почти в лихорадочном бреду и потерявший всякое представление о времени, Харгрейв вдруг вспомнил, что сегодня день рождения его сестры, и постоянно твердил, что та, возможно, беспокоится сейчас о нем.

Голландский офицер с наблюдательного поста в Амахае отвел путников к себе домой и хорошо накормил их. Он также поднял беглецам дух, рассказав о передатчике в городке Сапоруа, в половине дня пути от побережья. На следующий день, [254] пока остальные отдыхали, Нельсон, как самый сильный из беглецов, вызвался сходить в Сапоруа и попытаться связаться с авиакрылом. Но прибыв в Сапоруа, он узнал, что тамошний передатчик взорвали день назад. Впрочем, путешествие его оказалось не совсем напрасным, так как вернулся он с полученными от тамошнего офицера-наблюдателя деньгами и несколькими большими бутылками голландского пива.

Набираясь сил, беглецы два дня отдыхали в Амахае. За это время они узнали, что почти вся Голландская Ост-Индия, включая Яву и Суматру, пала под натиском японцев. И если они хотят избежать плена или смерти, то их единственная надежда на спасение — направиться к северной Австралии, лежащей более чем в 1000 миль к югу. Но летчики все еще надеялись на помощь, если только им удастся связаться с авиакрылом. Они не знали, что 10-е патрульное крыло с тремя единственными оставшимися в строю PBY уже было отправлено в южную Австралию, и радиосвязь с ним стала невозможной.

Спутники покинули Амахай 5 марта на каноэ, в котором гребли двое туземцев. Везя с собой приличный запас купленных ими консервов и риса, они высадились у следующей деревни, в 20 милях южнее по побережью, и продолжили путь пешком. Путешествие по тропам в джунглях и примитивным дорогам оказалось небыстрым, так как все путники заболели малярией, дизентерией или же и тем и другим вместе. Несколько раз им помогали туземцы на каноэ. На преодоление последних 100 миль пути потребовалось почти две недели, и подвиг этот беглецам удалось совершить лишь благодаря своей смелости и отчаянному желанию выжить.

К тому времени когда Харгрейв, Нельсон и двое их спутников-австралийцев наконец-то доплелись до Гесера, прошел уже двадцать один день после их выхода из Пиру. Беглецы уже дошли до крайнего предела своей физической выносливости. Питались они в основном рисом да дикими фруктами. Обувь их износилась, а одежда сделалась грязной и рваной. С длинными свалявшимися волосами и косматыми бородами, опаленные безжалостным солнцем до темно-коричневого загара, они представляли собой жутковатое зрелище. [255]

В двадцати милях от Гесера к Харгрейву и его спутникам присоединилось еще трое австралийцев, сбежавших с близлежащего острова, недавно захваченного японцами. В Гесере семерых путников встретил голландский офицер с местного наблюдательного поста, который на их первый вопрос удрученно сообщил, что радиостанция уничтожена. Эта новость была обескураживающей, но в других отношениях беглецам все-таки продолжало везти. Хотя мясо и другие основные продукты питания числились здесь в дефиците, офицер-наблюдатель обильно накормил оголодавших спутников рыбой и рисом. После того, как путешественники приняли ванну и облачились в чистую одежду, пожертвованную им все тем же голландцем и местными жителями, то жизнь снова показалась им сносной.

К счастью, в Гесере нашелся местный врач, обработавший их покрытые волдырями ноги и изъязвленные подошвы, сделавший уколы от дизентерии и давший хинин от малярии. Сомнительно, чтобы без этой медицинской помощи Харгрейв и некоторые из его товарищей смогли бы продолжить путь. И в завершение выпавшего им везения офицер-наблюдатель предоставил в их распоряжение прекрасный 40-футовый люггер с командой из четырех туземцев, сказав, что беглецы могут пользоваться лодкой, сколько им потребуется, а затем экипаж доставит люггер обратно.

Японские войска подступали все ближе к Сераму, и расслабляться было некогда. На следующее утро семеро спасшихся отбыли из Гесера в 180-мильное путешествие в Туал на островах Кай. У них имелась причина для оптимизма, так как радиостанция в Туале, по слухам, все еще работала, благодаря чему перспектива спасения выглядела более многообещающей, чем когда-либо.

По пути к Туалу они иногда заходили в маленькие деревни за пресной водой и провизией. В одном из этих безымянных местечек лавочник-китаец пригласил беглецов к себе домой и подал на ужин цыпленка, оказавшегося, по всеобщему мнению, самым вкусным из того, что им когда-либо доводилось пробовать. [256]

Везде, где бы они ни появлялись, туземцы относились к беглецам дружелюбно и всячески старались им содействовать.

До Туала путешественники добрались 27 марта, плавание их обошлось без всяких происшествий. Радиостанция здесь и правда работала, но увы — офицер-наблюдатель мог связаться только с близлежащими островами. Однако голландский офицер сообщил другую радостную весть — в порту Добо на острове Ару, милях в 140 дальше на юг, стоял корабль, присланный забрать союзных солдат. Голландец предложил беглецам немедленно отплыть туда, и пообещал, что по радио попросит судно задержаться до их прибытия.

С приличным ветром путешествие до Добо должно было занять всего два дня. Но тут беглецам не повезло — они столкнулись с противными ветрами и сильным волнением на море, отчего на дорогу у них ушло пять дней. Один раз ветры зашвырнули люггер через риф на мелководье, где тот несколько раз садился на мель и повредил корпус об острые кораллы. В пробоины хлестала вода и приходилось круглые сутки работать ручной помпой, чтобы не пойти ко дну. К тому времени, когда беглецы прибыли в Добо, у них иссякла и еда и вода. А самое обидное — транспорт с войсками отплыл в Австралию сутки назад.

Добо был довольно большим городком с хорошими запасами продовольствия и медикаментов, но никакой радиосвязи с союзными войсками здешний радиопередатчик не имел. Единственная надежда путешественников состояла теперь в том, чтобы плыть через Арафурское море к Мерауке в голландской части Новой Гвинеи, в 500 милях на юго-восток. Тяжесть их положения усугублялась тем, что после поражения ABDA в битве в Яванском море японцы приобрели полное господство в воздухе и на море во всей Голландской Ост-Индии. Японское вторжение в Добо считалось неизбежным и могло произойти в любое время.

Пробоины в корпусе люггера были быстро заделаны и путешественники уже готовились к выходу в море, когда по радио пришло сообщение из Туала с просьбой подождать еще шестерых солдат, которые уже плыли сюда. Задерживаться [257] было опасно, но все согласились подождать бедолаг, стремящейся к той же цели, что и американцы с австралийцами. Два дня спутники провели в тревожном ожидании, поминутно обливаясь холодным потом. Утром 3 апреля в порт наконец-то вошло большое каноэ с шестью солдатами на борту. Четверо из них были австралийскими военнослужащими, сбежавшими из японского лагеря для военнопленных в Амбоне, а двое других — голландскими солдатами с брошенного аванпоста; они присоединились к австралийцам в Туале. Как только новоприбывшие оказались на борту, тотчас был поднят парус и люггер направился к выходу из порта Добо, курсом на Мерауке.

Этот отрезок пути предполагалось одолеть в срок от десяти до четырнадцати дней. На борту хватало запасов еды, если питаться два раза в день, воды было на две недели. Харгрейва избрали штурманом, и он принял на себя эту ответственность, вооруженный лишь ручным компасом и маленькой картой, найденной им в местной школе. Когда люггер вышел в море, все испытывали подъем духа, так как ветер идеально подходил для быстрого и прямого плавания к цели.

Через два дня по выходе из Добо начались первые неприятности. Ветер спал до всего лишь легкого зефира, а последующие два дня люггер и вовсе дрейфовал по воле волн. На пятый день поднялся свежий ветер, но дул он с юго-востока — оттуда, куда требовалось двигаться. В довершение всего путники обнаружили, что одна из двух прихваченных ими 40-галлонных канистр с водой прохудилась и опустела. Так как теперь на суденышке оставалось всего 30 галлонов питьевой воды, то ее сразу начали экономить, разрешая в день только две чашки кофе или чая на человека — одну утром и одну вечером.

В то время никто из них не ведал, что муссоны окончательно изменили свое направление. Харгрейв это подозревал, но держал подобные мысли при себе, надеясь на то, что ошибся. При ветрах, постоянно дующих с востока, Харгрейв установил курс настолько близкий к осту, какой они только могли держать. Он надеялся, что этот курс приведет кораблик к побережью Новой Гвинеи, пусть и намного севернее Мерауке. [258]

На десятый день они столкнулись с сопровождающимися ливнями шквалами и сильным волнением на море. Хотя многие из экипажа настрадались от морской болезни, эти шторма оказались настоящим благословением, так как рушащимися сверху каскадами воды удалось наполнить все имевшиеся емкости. Теперь главной заботой мореплавателей стала еда. Для ее экономии каждому выделялось по две горсти вареного риса в день. Табак кончился у всех; не желая лишаться привычного курева, некоторые пускали на самокрутки сушеные чайные листья и молотый кофе.

Дикое побережье Новой Гвинеи обрадованные спутники узрели 17 апреля, но из-за вынужденного частого лавирования и мотавших люггер по всему морю штормов, у Харгрейва отсутствовало даже самое туманное представление о том, где же они находятся. Однако он рассудил, что идя вдоль побережья на юг, в конечном итоге можно будет добраться до Мерауке.

На второе утро плавания вдоль побережья к их борту вплотную подошли шесть каноэ со свирепыми на вид дикарями. Вооружение этих голых туземцев состояло из копий и сумпитанов{86} . Они не говорили ни слова, но мрачно гребли, держась вровень с люггером и явно анализируя свои шансы захватить его. Прошло около пятнадцати напряженных минут, в ходе которых обе стороны молча глядели друг на друга. К счастью, у нескольких солдат еще оставались при себе винтовки, и они продемонстрировали их. В конце концов, устав от этой игры, кто-то выстрелил пару раз перед носом головного каноэ, и туземцы, в которых позже опознали местных охотников за головами, резко свернули прочь. Это появление местных жителей мгновенно покончило с любыми всякими мыслями пристать в какой-нибудь туземной деревне для приобретения еды.

Идущий близ берега без всякой возможности определить глубину, люггер иной раз садился на мель. Всякий раз как это случалось, почти все выпрыгивали за борт и сталкивали суденышко с отмели. Однажды ночью они сели на мель примерно [259] в 23:00, и прежде чем люггер удалось столкнуть на волю, пошел отлив, делая дальнейшие усилия тщетными. Когда занялся рассвет, лодка оказалась на суше более чем в 1000 ярдах от берега.

Когда же начался прилив, суденышко внезапно окружили стаи мелкой рыбешки, за которой последовали рыбы-мечи в 3–4 фута длиной. Один туземец из команды люггера нырнул за ними с ножом, вытащив восемь рыб-мечей и полную рубашку рыбы помельче. Хотя другие пробовали сделать то же самое, никому из них не удалось поймать ни одной рыбки. В тот день и следующий все мореплаватели пировали, поедая дары глубин.

С приливом люггер наконец-то освободился из плена и 22 апреля вошел в пролив Марианны, который тянулся свыше 100 миль вдоль юго-западного побережья Голландской Новой Гвинеи. При нормальных условиях пересечение пролива могло занять день, от силы два — но только не на этот раз. Вскоре после того, как лодка вошла в пролив, ветер спал до еле заметного дуновения и суденышко оказалось дрейфующим по гладкому как стекло морю. И что еще хуже, сильное течение гнало люггер обратно на север. Для предотвращения этого лодку поставили на якорь — ждать попутного ветра.

Ветра все не появлялось, но когда течение переменилось, якорь выбрали, позволив люггеру дрейфовать на юг. Пять мучительных дней экипаж лодки пережидал штиль, причем последние два — без еды и воды. Тем не менее, влекомые попутными течениями и бросая якорь, когда те становились неблагоприятными, беглецы в конце концов сумели провести свой люггер через пролив, где и поймали свежий бриз.

Обгоревшие на солнце, голодные и впавшие в отчаяние от сознания, что продолжать путь при таких условиях просто невозможно, беглецы причалили люггер к песчаному берегу близ первой же увиденной ими туземной деревни. Кто бы там ее ни населял, охотники за головами или какое-то иное племя, экипаж твердо решил добыть здесь еды и воды, даже если это означало вступить в кровавый бой. Не успели они высадиться, как из деревни к ним набежала толпа практически голых туземцев. Те, у кого остались винтовки, держали их наготове, но [260] ко всеобщему несказанному облегчению, туземцы оказались дружелюбными. Они принесли спутникам массу пресной воды и продали им обильный запас свежих фруктов и риса. Вдобавок один туземец, одетый в наимоднейший племенной наряд — большой гульфик, прикрывающий его мужское достоинство, — согласился провести беглецов через коварные мели, преграждающие путь к Мерауке.

Через два дня, 29 апреля 1942 года, люггер вошел в порт Мерауке. Было трудно представить себе более экзотическую толпу бородатых оборванцев, нежели та, которую в этот момент представляли из себя путешественники, бурно выражавшие восторг по поводу своего спасения. Сердца их переполнились еще большей радостью, когда здешний голландский офицер-наблюдатель сообщил им, что поддерживает радиосвязь с частями союзников на острове Терсди — у северо-восточной оконечности северной Австралии, всего в 140 милях отсюда. Не теряя времени, он передал сообщение с просьбой о присылке транспорта. Харгрейв также отправил сообщение, адресованное командованию 10-го патрульного авиакрыла, на которое никакого ответа не пришло.

Катер «Ран Палома» забрал крепкий маленький отряд уцелевших 5 мая 1942 года, и через два дня высадил их на берегу острова Терсди. 9 мая Харгрейв и Нельсон отправились на лодке к близлежащему острову Горн, откуда самолет королевских австралийских ВВС вылетел с ними в Таунсвилл, расположенный в 500 милях к югу, на северо-восточном побережье Австралии.

В расположенной там штаб-квартире армии США им порекомендовали явиться в штаб-квартиру американских ВМС в Мельбурне, в 1200 милях дальше на юг. Хотя летчикам и пообещали воздушный транспорт, никто не мог сказать, когда же он прибудет. Харгрейв с Нельсоном ждали два удручающих дня и в конце концов решили попросить подбросить их на четырехмоторном бомбардировщике до Брисбена, где транспорт до Мельбурна наличествовал.

Это решение чуть не погубило их. На полпути до Брисбена, во время полета над гористой местностью, у бомбардировщика [261] отказал двигатель. Это не могло служить причиной для тревоги, так как самолет неплохо летел и на трех. Но через десять минут произошла поломка второго двигателя. Все находящиеся на борту сразу же надели свои парашюты и нервно ожидали команды прыгать. После того, что им выпало пережить, Харгрейву с Нельсоном было бы крайне обидно по горькой иронии судьбы найти свой конец в горных дебрях Австралии. Для облегчения веса самолета экипаж был вынужден слить горючее, и машина сохранила высоту до тех пор, пока не совершила вынужденную посадку в Рокингеме, в 250 милях от Брисбена.

Последовали два дня нервного ожидания, когда перспективы продолжить путь каким-нибудь военным рейсом выглядели далеко не радужными. Охваченный нетерпением и желая поскорее отправиться в путь, Харгрейв взял дело в собственные руки. У него совсем не было денег, но он уговорил представительство некой коммерческой авиалинии в Рокингеме предоставить им два места на рейс до Брисбена в обмен на письменную гарантию.

В Брисбене летчики узнали, что там совсем недавно обосновалась штаб-квартира одного из подразделений американского флота — 42-й оперативной группы. Летчики сейчас же явились доложить о своем прибытии. Рядовые и офицеры, которых они никогда раньше не видели, приветствовали их как героев, заставив обоих почувствовать себя внезапно отыскавшимися давно пропавшими родственниками. На следующий день, одетые в новенькие мундиры и с деньгами в карманах, Харгрейв и Нельсон, счастливые, как сытые младенцы, уже ехали на поезде в Мельбурн.

Через девяносто пять дней после своего вылета из бухты Саумлаки в тот катастрофический рейд, оставив позади несколько тысяч миль тяжелого пути, Харгрейв и Нельсон 22 мая 1942 года явились в штаб-квартиру ВМС США в Мельбурне, доложить о возвращении с задания. После полного медицинского обследования и нескольких дней весьма необходимого отдыха Харгрейв принялся писать официальный отчет о своих невероятных приключениях. Он начинался скупым деловым [262] языком: «5 февраля 1942 года, согласно предписанию командующего 10-м патрульным крылом, мы вылетели на рутинное патрулирование».