16. Чудесное спасение коммандера Гогинса

Утром 3 февраля 1942 года легкий крейсер «Марблхэд» бросил якорь в Баундер-Роудс, широком пространстве спокойных вод, омывающих северо-восточные берега Явы. Глядя на уже стоящие на якорях корабли, даже не моряк мог догадаться, что намечается нечто крупномасштабное. Тяжелый крейсер «Хьюстон», голландский легкий крейсер «Де Рейтер», голландский лидер «Тромп» с тремя своими эсминцами и девять американских «четырехтрубников», на встречу с которыми прибыл «Марблхэд», — здесь были практически все боевые корабли, какие имелись у союзников для защиты Голландской Ост-Индии. Наличествовало, конечно, еще несколько крейсеров и эсминцев — но они базировались далеко на западе, в районе Суматры и Сингапура.

Времена были опасные, а никакой информации о собирающихся для массированного нападения на Яву крупных воздушных и морских армадах японцев пока не имелось. В безнадежной, обреченной на неудачу попытке отвратить неизбежное, этой маленькой ударной группе было приказано следующей ночью совершить внезапное нападение на транспорты [228] крупного флота вторжения, собранного в Макасаре, на юго-западном побережье острова Целебес. Поскольку четыре американских эсминца десять дней назад произвели невероятно успешную ночную атаку на транспорты у Баликпапана, союзное верховное командование рассчитывало, что атака по той же схеме, но более крупными силами, принесет еще более внушительные результаты.

Воздушная поддержка у союзников напрочь отсутствовала. Тем не менее, эта операция с приложением всех наличных сил основывалась на предположении, что если нападение произвести под покровом ночной темноты, то вражеские бомбардировщики можно не принимать в расчет. Однако при этом полностью игнорировался тот факт, что для похода к цели кораблям потребуется весь день идти с риском быть замеченными воздушными патрулями японцев. Если б это удалось, то самоубийственная операция могла задержать осуществление вражеских планов вторжения на несколько недель. А если нет... Впрочем, последствия такого развития событий не обсуждались.

Той ночью маленький флот под командованием контрадмирала Голландского королевского флота Карела Доормана вышел в море. В 09:30 следующего дня он двигался через море Флорес, когда впередсмотрящие на «Марблхэде» закричали: «Японские бомбардировщики заходят с левого борта!» На корабле тут же сыграли воздушную и общую тревогу.

В это время коммандер Уильям Б. Гоггинс, старший помощник командира «Марблхэда», находился на мостике вместе с кэптеном Артуром Г. Робинсоном, командиром корабля. В соответствии с планом защиты от воздушных налетов Гоггинс покинул мостик и направился на нижнюю палубу, где ему полагалось развернуть резервный пункт управления кораблем и принять командование, если Робинсон будет убит или ранен.

Добравшись до главной палубы, он спешно проинспектировал боевые посты по левому и правому борту, убедившись, что все моряки заняли положенные по боевому расписанию места, а активно не занятые — укрылись. К этому времени [229] «Марблхэд» маневрировал на самой полной скорости, и Гоггинс видел, как рвутся в небе зенитные снаряды с «Хьюстона». «Хьюстон» атаковали девять двухмоторных бомбардировщиков, а другое соединение из девяти самолетов нацелилось на «Марблхэд», трехдюймовые зенитки которого открыли огонь.

Гоггинс ждал до последней минуты, а потом бросился на свой пост в офицерской кают-компании, где переборки сотрясали приглушенные взрывы упавших рядом бомб. Ему до крайности не хотелось сидеть взаперти под палубами, так как коммандер отчаянно хотел принять участие в бою — или хотя бы своими глазами видеть его.

Кроме него в кают-компании находились лейтенант Эдвард М. Блессмен, старший авиатор «Марблхэда», и мичман С. X. Коберн. Трое офицеров пили черный кофе и смолили одну сигарету за другой, слушая доносящийся сверху лай зениток. Они чувствовали, как круто кренился на борт корабль, совершая резкие маневры уклонения, заставлявшие скрипеть и стонать его старые борта и стыки броневых плит. Иной раз бомбы падали в опасной близости от борта, и тогда по кораблю пробегала сильная дрожь, в то время как отека кивающие от подводной части корпуса осколки как-то странно потрескивали.

Гоггинс был до крайности расстроен. За один мучительный час с него сошло столько потов, сколько хватило бы на целое сражение. Потом прошло известие, что боеприпасы у зениток на исходе. Потому близ офицерской кают-компании была сформирована бригада для перетаскивания снарядов из носового погреба боеприпасов. Ухватившись за эту возможность хоть как-то поучаствовать в защите корабля, Гоггинс присоединился к матросам с целью проследить, чтобы снаряды передавались к зениткам как можно быстрей. Погреб боеприпасов почти опустел, когда пришел приказ — всем помощникам комендоров подняться на верхнюю палубу и помочь измотанным артиллерийским расчетам устанавливать на снарядах дистанционные трубки.

Не успели все присутствующие, кроме одного-двух моряков, очистить район носовых погребов, как «Марблхэд» сильно [230] встряхнуло попадание бомбы в корму. Чувствуя, что нанесены серьезные повреждения, Гоггинс бросился было к юту. Но тут, сразу же за первой, еще одна бомба проломила верхнюю палубу, а затем пробила главную палубу и взорвалась в 15 футах позади кают-компании. Свет погас, и у Гогтанса возникло жуткое ощущение, будто вся палуба в корме стала дыбом. Парализующий нервы шок притупил его чувства, так что коммандер даже не услышал звук взрыва. Что-то рассекло воздух и тяжело ударило его по левому бедру, кинув на палубу.

Затянутая едким дымом темнота не давала ничего разглядеть, и все же Гоггинс смутно сознавал, что кают-компания завалена обломками. Когда он, пошатываясь, поднялся на ноги, все его тело окутало сильным жаром, вызванным возгоранием паров топлива. Одетый лишь в шорты и рубашку с короткими рукавами, он чувствовал, что открытая кожа на руках и на ногах покрывается волдырями и ожогами. Близкое пламя заставляло шипеть и дымиться краску на переборках и линолеум на палубе. К счастью, по какой-то необъяснимой причине одежда на нем так и не загорелась.

В этот момент Гоггинс видел только сигнальщика Дугласа Мэрча, находившегося между ним и дверью кают-компании. Дверной проем завалило обломками, но Мэрч и Гоггинс все же продрались сквозь эту преграду. А тем временем кают-компанию позади них охватило сплошное пламя.

Ошеломленный, не чувствуя боли от полученных травм, Гоггинс поспешил на мостик. Ему требовалось узнать, все ли в порядке с командиром, и какие повреждения получил корабль. Командира он застал невредимым, но вот крейсеру грозили серьезные неприятности. Угодившая в корму бомба разнесла рулевую машину и заклинила руль положенным на левый борт. Потеряв управление, «Марблхэд» двигался по кругу со скоростью в 22 узла. Большинство других кораблей держались в стороне от него, но «Хьюстон» подошел поближе, чтобы своими зенитками помочь отогнать атакующие бомбардировщики.

Внутренняя система связи на корабле была выведена из строя, и командир не имел возможности узнать, что нужно [231] сделать для восстановления управления рулем, и есть ли вообще такая возможность. Гоггинс взял выяснение этого вопроса на себя и направился к корме. На главной палубе он миновал санитаров, подбирающих обожженных моряков, и с удовлетворением отметил, что аварийные бригады усердно трудятся, гася пожары. Один санитар спросил, что у него случилось с шеей. Гоггинс и не заметил, что осколки содрали у него кусок кожи как раз над ключицей, а рубашка уже пропиталась кровью. Нетерпеливо дожидаясь, когда ему забинтуют рану, он смутно осознал, что его руки и ноги, с которых клочьями свисала обваренная кожа, тоже все в ссадинах и порезах. Но боли офицер в данный момент не чувствовал. Состояние его не имело значения. Смысл имело лишь одно — «Марблхэд». Его требовалось спасти.

Санитар настойчиво просил его прилечь, но Гоггинс отказался, настаивая, что у него все в порядке. Пробираясь к корме, он узнал от одного матроса, что машинное отделение, примыкающее к румпельному отсеку, затоплено морской водой и топливом из пробитого бака. Попасть туда и попытаться произвести ремонт будет крайне трудно.

Вражеские бомбардировщики все еще атаковали крейсер, когда Гоггинс влез по трапу на боевой пост № 2 — запасной командный центр, находившийся непосредственно перед кормовой 6-дюймовой башней, откуда надеялся связаться с румпельным отделением. Телефон здесь был цел, но остался без тока. Однако с боевого поста № 2 к румпельному отделению шла переговорная труба. Гоггинс несколько раз вызывал через нее, но никто не отвечал. Вскоре он узнал почему. Угодившая в корму бомба взорвалась в самом румпельном отсеке, и все находящиеся там матросы погибли.

В конце концов Гоггинс спустился через люк № 3 с намерением определить, что же еще можно сделать для восстановления управления судном. Спустившись вниз, он столкнулся у трапа с доктором Т. Райаном, который перевязывал раненых. Увидев массированные ожоги на теле старпома, врач сразу же принялся наносить на них слой противоожоговой мази, но Гоггинс упрямо заявил, что другим срочная медицинская помощь [232] нужна больше, заставил медика прекратить это занятие. Райан попытался сделать ему укол морфия, но желавший как можно дольше оставаться в строю, Гоггинс этого не допустил. Тогда врач стал настаивать, чтобы коммандер принял хотя бы две таблетки морфия для облегчения боли. Гоггинс неохотно согласился, так как к его обожженному телу начала возвращаться чувствительность, и он ощутил страшную боль.

Обследовать повреждения на нижних палубах у кормы Гоггинс так и не смог, потому что в командирских каютах бушевали пожары, а в заваленных многочисленными обломками узких коридорах лихорадочно трудились матросы, разбирая завалы и гася пожары. Понимая, что будет здесь только мешать, Гоггинс вернулся на главную палубу. Здесь ноги у него наконец-то подкосились, заставив коммандера опуститься на палубу для восстановления сил.

После недолгого отдыха он поднялся на мостик — доложить о ситуации на корме. Случайно оказалось, что на мостике находился доктор Ф.Ф. Уайлдбуш, главный врач корабля. Бросив всего один взгляд на Гоггинса, врач предложил ему прилечь. Коммандер энергично возражал, но тут вмешался командир Робинсон и приказал своему старшему помощнику спуститься на нижние палубы и прилечь. Удрученный Гоггинс спустился на одну палубу ниже — в боевую рубку, где он мог быть под рукой, если вдруг понадобится. Когда он подошел к двери в рубку, из центрального отсека, расположенного непосредственно позади мостика и ниже ватерлинии, на палубу вышли матросы носовой аварийной бригады.

Из-за взорвавшейся рядом с левым бортом бомбы вода хлынула в несколько отсеков, в том числе и центральный. Не имея возможности выйти через основной люк из-за бушующего над ним пожара, матросы обнаружили, что выбраться они могут через опору мачты-треноги, которая шла вверх из центрального отсека в штурманскую рубку. Первоначально пустотелая труба опоры была достаточно широкой, чтобы без труда пролезть по ней наверх, но постепенно в ней становилось все больше кабелей и трубопроводов, отчего там еле-еле удавалось протиснуться. Некоторые матросы не верили, что у [233] них это получится, но вопрос стоял так: или попытаться, или погибнуть. К счастью, проползти сумели все. Последним выбрался Джо Делюд, дородный корабельный портной, настоявший на необходимости лезть последним из страха, что может застрять и заблокировать остальным путь к спасению. Когда несколько поободравшийся Делюд вывалился на палубу, все облегченно заулыбались.

Гоггинс вошел в боевую рубку и присел. Ожоги начинали причинять ему сильную боль. Чтобы рукава рубашки и штанины не натирали ободранную кожу, он отхватил по несколько дюймов ткани на обоих. Мэрч, сигнальщик, выбравшийся вместе с ним из офицерской кают-компании и тоже сильно обгоревший, принес ему банку оружейной смазки. Возможно, это и не штатное средство от ожогов, рассудил Мэрч, но оно по крайней мере уменьшит боль, не допуская к ним воздух.

К этому времени японские бомбардировщики, израсходовав все бомбы, больше не донимали отряд. «Марблхэд» по-прежнему описывал циркуляцию и кренился на борт, в то время как матросы лихорадочно трудились, спасая свой корабль. Пожар над отделением рулевой машины погасили, но ведущий в него люк, заклиненный взрывом бомбы, открыть не удалось. В конце концов ремонтные бригады проникли туда, прорезав в палубе отверстие ацетиленовыми горелками. Спешное обследование затопленного румпельного отделения установило, что оба вахтенных погибли. Силовые кабели оказались перебиты, а повреждения топливопроводов и сервоприводов руля не поддавались ремонту.

Тогда решили откачать топливо из кормового машинного отделения правого борта, эту работу требовалось выполнить прежде, чем можно будет снова дать прямой ход. Но чтобы открыть спускной вентиль, требовалось сначала отыскать его под слоем топлива и воды, а затем повернуть большим и тяжелым гаечным ключом. Работающие как черти матросы вскоре после полудня сумели добраться до вентиля и выпустить грязную воду из отсека. А затем, используя прикрепленные к поперечным штангам руля цепи, они постепенно развернули перо в диаметральную плоскость корабля и закрепили в ней. [234]

Как только это было сделано, «Марблхэдом» стало можно управлять с помощью машин.

Но все равно крейсер находился в очень тяжелом состоянии. Погибло тринадцать членов экипажа, в том числе и лейтенант Блессмен, стоявший всего в нескольких футах от коммандера Гоггинса, еще более тридцати моряков было тяжело ранено. Бомба, взорвавшаяся на главной палубе, осыпала осколками весь корабль, а раскаленные газы обожгли всех, находившихся поблизости от взрыва вплоть до люка № 3. Матросы, укрывшиеся близ люка № 2, были обожжены и ранены осколками бомбы, пролетевшими на 100 футов вперед по палубе и после рикошетов даже залетевшими за угол. Взрывом даже вскрыло тяжелый сейф в почтовом отделении. Несколько отсеков в передней части корабля затопило, а все офицерские каюты ниже ватерлинии залило топливом и водой.

Самыми тяжелыми повреждениями были пробоины в корпусе корабля. Одна из них, расположенная ниже ватерлинии, достигала размера 10 на 13 футов. Через эту пробоину носовые отсеки «Марблхэда» заливались огромным количеством воды, что заставляло нос крейсера опасно погружаться все ниже и ниже. Его бак уже едва возвышался над волнами, а крен корабля вплотную подошел к той величине, за которой начинается опрокидывание, когда измотанные моряки и их отчаянно стучащие помпы сумели наконец-то сдержать подъем воды.

Среди ударных сил адмирала Доормана повреждения получил еще один корабль — тяжелый крейсер «Хьюстон». 500-фунтовая бомба уничтожила его третью орудийную башню, убив сорок восемь членов команды и ранив больше пятидесяти. Хотя бомбардировщики и убрались, возможность новых атак представлялась вполне реальной, и так как элемент внезапности был утрачен, всю операцию пришлось прекратить. Двум поврежденным крейсерам было приказано идти для срочного ремонта в Чилачап на южном побережье Явы.

До входа в гавань Чилачапа «Марблхэд» добрался два дня спустя — исключительно благодаря мореходному искусству и вдохновенному руководству кэптена Робинсона, а также сверхчеловеческим усилиям его команды. Сорок восемь часов [235] корабль держался на плаву только при помощи помп и бригад с ведрами. Управление непослушным, осевшим на нос крейсером требовало абсолютной сосредоточенности. Один неверный шаг — и корабль пошел бы на дно. Поворачивать крейсер приходилось, повышая или понижая скорость вращения правого или левого винта по команде с мостика, передаваемой в машинное отделение по наскоро протянутому телеграфу.

Буксиры медленно провели потрепанный корабль через минное поле и по узкому фарватеру подтащили к пристани. Когда он проходил мимо борта «Хьюстона», команда тяжелого крейсера спонтанно грянула громкое «ура». В ответ моряки «Марблхэда» крикнули «ура» своим коллегам на «Хьюстоне».

Коммандер Гоггинс оставался неподвижным с тех пор, как он впервые присел в боевой рубке. Страшные ожоги на руках и ногах стали настолько стягивать кожу, что малейшее движение причиняло мучительную боль. Когда «Марблхэд» отшвартовался, наиболее тяжелых раненых погрузили в ожидающий их санитарный поезд и отправили в голландский госпиталь в глубине острова. Хотя Гоггинс и попадал в категорию «наиболее серьезно пострадавших», он настоял на возвращении в Штаты вместе со своим кораблем. Из уважения к его званию, желание коммандера выполнили. Вместе с несколькими менее серьезно раненными его переправили в небольшой амбулаторный пункт на берегу, где морякам предстояло дожидаться, пока корабль не будет готов к отплытию.

Однако позже решили, что «Марблхэд» получил настолько сильные повреждения, что во время плавания на нем будет невозможно обеспечить надлежащий медицинский уход за любым из этих раненых. Поэтому на следующий день Гоггинса и других раненых погрузили в 08:00 в три полевые санитарные машины и отправили в голландский госпиталь в Джокьякарте, в 125 милях от Чилачапа.

Эта девятичасовая поездка по разбитым грунтовым дорогам при удушающей экваториальной жаре стала тяжким испытанием. Весь день санитарные машины дребезжали и подпрыгивали на ухабах, лишь изредка делая остановки, чтобы дать раненым воды или бутерброд. В госпиталь «Петринелла» [236] в Джокьякарте они прибыли уже вечером. Бывший прежде больницей при голландской церковной миссии, теперь он перешел в ведение голландской армии. Врачи и медсестры уже ждали пациентов, раненых как можно быстрее занесли в здание. Прежде чем перевязать Гоггинсу раны, ему сделали укол, погрузивший его в милосердный сон.

Когда на следующее утро, 8 февраля 1942 года, Гоггинс проснулся, то обнаружил, что он единственный пациент в приятной палате и за ним присматривает медсестра-яванка. Вскоре после этого офицера навестил лейтенант-коммандер Кройден М. Вассель, врач, присланный адмиралом Хартом для ухода за ранеными американцами. В ходе разговора с Васселем Гоггинс узнал, что все раненые с «Марблхэда» вместе с несколькими моряками «Хьюстона», общим числом сорок один пациент, находятся в том же госпитале. Но коммандер Гоггинс не знал того, что его состояние было настолько критическим, что шансы коммандера прожить более нескольких дней считались весьма небольшими. В госпитале полагали, что ходить он сможет в лучшем случае через много недель.

В последующие дни поселившийся в местном отеле доктор Вассель почти все время проводил в госпитале со своими пациентами. Ему умело ассистировал голландский медицинский персонал больницы «Петринелла». Эти замечательные люди, которым затем суждено было попасть в плен к японцам, делали для американцев все, что было в человеческих силах. О действенности их лечения свидетельствует то, что из раненых умер только один. Поразив всех, кроме себя самого, Гоггинс менее чем за две недели преодолел стадию кризиса и находился на пути к выздоровлению.

15 февраля Сингапур пал под натиском японцев, к 23 февраля стало очевидно, что следующей за ним будет Ява. Из источников в голландской армии Вассель узнал, что в Австралию уже эвакуируют некоторых штабных офицеров союзников и как можно больше важных штатских. В штаб-квартире ВМФ США в Сурабае он также узнал, что все американские штабные работники, служившие там и в Бандунге, готовились в случае ухудшения положения перебраться в Чилачап. [237]

Яванская телефонная связь с ее местными операторами неизменно повергала в шок всякого, говорившего по-английски и вздумавшего воспользоваться ее услугами. Другой человек мог бы плюнуть и сдаться, но доктор Вассель несколько часов висел на линии, пока наконец не связался со старшим американским офицером ВМФ в Чилачапе. Когда врач объяснил, что должен вывезти с Явы своих пациентов, ему велели как можно быстрее привезти их в Чилачап — но доставить сюда только тех, кто способен перенести тяжелый переход до Австралии, находясь на палубе судна. Остальным, сказали ему, придется остаться на Яве.

Но у Васселя были иные планы. Он не собирался оставлять на милость японцев ни одного из своих пациентов.

Утром 25 февраля сорок раненых погрузили на поезд, идущий в Чилачап. Ходячие пациенты ехали в пассажирском вагоне, а десять лежачих, в том числе и коммандера Гоггинса, разместили в небольшом санитарном вагоне. Все очень радовались предстоящей отправке домой. Не желая портить им настроение, доктор Вассель никому не сказал, что десять из этих людей, возможно, не доживут до конца пути.

Был уже вечер, когда поезд, громыхая на стыках, прибыл в Чилачап. Так как никаких больниц в городе не имелось, доктор отвез пациентов в большой дом, которым пользовались живущие в этом районе моряки американского флота. Лежачих раненых уложили на койки, расставленные на открытой веранде. Вскоре Вассель узнал, что тридцати ходячим раненым отведены места на танкере «Пекос», который отплывал в Австралию двадцать седьмого. На его мольбы эвакуировать и лежачих раненых отвечали категорическим отказом, мотивируя это тем, что на борту нет адекватных средств для надлежащего ухода за больными. Доктору приказали вернуть этих пациентов в Джокьякарту. Когда ему в конце концов пришлось сообщить десяти несчастным эту обескураживающую новость, доктор Вассель попросил их не терять надежды, так как он сделает все возможное для вывоза их с Явы.

Поезд отправлялся в Джокьякарту на следующее утро, но санитарного вагона в нем не имелось. Поскольку в пассажирском [238] вагоне его пациенты ехать не могли, Вассель убедил голландцев прицепить к поезду небольшой грузовой вагон, куда и погрузили раненых на их койках. Поезд прибыл в Джокьякарту ранним вечером двадцать шестого числа. На следующее утро несколько раз объявляли воздушную тревогу. Как только раздавался скорбный вой сирены, санитары клали пациентов под койки, поскольку перенести их в отдаленное бомбоубежище не было никакой возможности.

Вот тогда-то коммандер Гоггинс и понял, как мало у него шансов покинуть Яву, если он не сможет ходить. Превозмогая боль, он тяжело поднялся на ноги — и к изумлению всех, пошатываясь, прошел несколько ярдов, прежде чем рухнуть на пол. За несколько оставшихся дней пребывания в госпитале Гоггинс продолжал совершать короткие мучительные прогулки, которые вдохновили других делать тоже самое.

А доктор Вассель неустанно выискивал для своих пациентов все возможные пути бегства с острова. 28-го числа у него появился проблеск надежды. У ВВС армии США все еще оставалось несколько действующих самолетов, которые эвакуировали важных штатских с близлежащего аэродрома. Один полковник пообещал, что пациентов заберут той же ночью, — если для них найдется место. Доктору велели оставаться у телефона — так, чтобы его могли уведомить в ту же минуту, как появятся места. Врач дал указание своим пациентам быть готовыми к отъезду в любой момент, и моряки замерли в ожидании.

Всю долгую ночь издалека слышался шум садящихся и взлетающих самолетов, но звонок так и не раздался. С рассветом улетел последний самолет, оставив на земле несколько очень усталых и мрачных американцев. Похоже, пациенты были обречены на гибель или плен, так как поезда больше не ходили — японцы позаботились об этом, бомбя и обстреливая составы. К тому же голландцы взорвали аэродром, а отыскать другие средства транспортировки, как им говорили, было уже невозможно. Впрочем, положение сделалось чуть менее мрачным, когда доктор Вассель раздобыл брошенный ВВС армии США «Форд-седан». [239]

Утром 1 марта Вассель ворвался в палату Гоггинса и велел ему быстро выходить из госпиталя и не задавать никаких вопросов. Нельзя было терять ни минуты. Собрав своих пациентов, врач погрузил всех, кого мог, в свой новообретенный «седан» и отвез их к местному отелю, а затем вернулся за остальными. Все это произошло так быстро, что ни у кого из больных не нашлось времени даже одеться. Все приехали в больничных пижамах, а большинство к тому же и без обуви. Однако это не имело значения, когда моряки узнали последние новости: разгромив военно-морские и военно-воздушные силы союзников, японцы высадились на Яве. Сухопутные оборонительные силы, сообщили им, уже разбиты наголову.

Неустанные усилия доктора Васселя найти способ вывезти своих подопечных наконец-то окупились. Он остановил проезжавшую мимо его отеля английскую моторизованную противовоздушную часть, которая направлялась в Чилачап, надеясь на эвакуацию, и убедил командующего подразделением капитана прихватить с собой его пациентов. В двух грузовиках нашли место для шести пациентов, которые находились в наилучшем состоянии. Трех остальных разместили на заднем сидении «Форд-седана», а коммандер Гоггинс сел на переднем, рядом с ведущим машину доктором.

Конвой выехал примерно в полдень, двигаясь не быстрее 20 миль в час. Грузовики шли с существенными интервалами, чтобы в случае бомбардировки или обстрела самолетам не удалось накрыть многих из них. А чтобы вражеской авиации было не так-то легко углядеть беглецов, конвой ехал по дорогам, хорошо укрытым вплотную подступавшим к ним лесом. Эти проселочные дороги, разбитые и ухабистые, сделали поездку крайне тяжелой для раненых. Иной раз какой-то грузовик ломался, и если машину не удавалось починить, ее сталкивали с дороги, обливали бензином и поджигали, чтобы она не досталась врагу.

Примерно в 17:00 конвой сделал остановку для обеда, но доктор Вассель, озабоченный тем, что время уходит, и твердо решивший найти для своих пациентов способ эвакуироваться с Явы, продолжал ехать дальше. В Чилачап он прибыл примерно в 22:30 и направился прямо к «Гранд-отелю», в котором [240] временно размещался штаб адмирала Глассфорда. В штабе оставался только голландский офицер связи, лейтенант Шмидт, который сообщил врачу, что тот опоздал. Все американские корабли уже ушли. Лейтенант также упомянул, что несколько часов назад сюда прибыл английский капитан, командир батареи. С ним был один из пациентов Васселя, который где-то сломал руку. Этому моряку повезло — его взяла на борт как раз готовившаяся отчалить американская яхта «Изабель».

Васселю удалось поместить троих пациентов на ночь в маленьком голландском амбулаторном пункте, а сам врач с помощью Шмидта получил для себя и Гоггинса номер в «Гранд-отеле». Название этого отеля не имело никакого отношения к действительности, так как удобства в нем походили скорей на первобытные, чем на положенные грандам. Тем не менее, еще очень повезло, что удалось найти там номер, поскольку Чилачап наводнили штатские беженцы и военнослужащие, лихорадочно пытающиеся спастись от японцев, и большинству из них спать было просто негде.

Рассвет следующего дня принес устрашающий вой сирен воздушной тревоги. Вражеские самолеты висели прямо над головами, но бомб не сбрасывали. Внезапно перед отелем возникла сильная суматоха, а затем в холл ворвались несколько взволнованных голландцев, кричащих, что в городе высадились вражеские парашютисты и все должны сражаться с ними. Не имевшие никакого оружия Гоггинс и Вассель были сильно озабочены этой новой угрозой их бегству с Явы. Однако когда через час прозвучал отбой воздушной тревоги, стало известно, что сообщение о японских парашютистах было ложным.

Все утро доктор Вассель провел в попытках найти место для своих пациентов на борту какого-нибудь корабля. С этим ему не повезло. Хуже того, он узнал, что ночью два судна с эвакуируемыми были торпедированы у входа в порт, и только горстке их пассажиров удалось спастись{81} . Теперь, при подкарауливающих [241] в засаде японских подводных лодках, перспективы убраться с Явы морем (в случае, если даже им удастся устроиться на каком-нибудь судне) и впрямь выглядели мрачными.

Английский конвой с остальными американцами прибыл в полдень. В нем недоставало одного из пациентов, Гопкинса. Тот сильно разболелся в пути, и его, не способного ехать дальше, поместили в маленькую голландскую больницу в 36 милях от города. С этим уж ничего нельзя было поделать, но командир английского конвоя пообещал вывезти его, если такое вообще возможно.

Доктор Вассель собрал восемь своих подопечных в номере отеля и примерно в час дня принес им немного риса с тушеным мясом. Затем вместе с голландским моряком по фамилии Геларинс, помощником голландского офицера связи, он ушел сделать последнюю отчаянную попытку добиться места на борту какого-нибудь корабля, пусть это и могло оказаться опасным.

В тот вечер Вассель вернулся в отель, принеся волнующие новости. Капитан маленького каботажного судна «Янсенс», ходившего меж островами индонезийского архипелага, согласился взять их с собой. Каким образом врач справился с этой невозможной задачей, в то время как сотни людей умоляли эвакуировать их, предлагая за это огромные суммы, неизвестно — но, должно быть, здесь сыграли роль его сила убеждения и непоколебимая решимость. В скором времени раненых посадили в маленький автобус и отвезли на причал. Однако прежде чем покинуть отель, Геларинс дал им три пробковых матраса, которые он предусмотрительно конфисковал, — заявив, что если их выбросят за борт, то по крайней мере, будет на чем плыть. У Гоггинса сложилось впечатление, что голландец искренне верил, будто матрасы им понадобятся именно для этой мрачной цели.

«Янсенс», 300-тонное дизельное суденышко, было битком набито беженцами. На борту находились голландские офицеры, взорвавшие базу ВМФ в Сурабае, английские матросы с потопленных кораблей, австралийские солдаты, различные штатские лица, женщины и дети — в целом более 600 несчастных [242] душ. Поскольку никаких коек для американцев не имелось, матрасы разместили под тентом на забитой беженцами кормовой части палубы, где пятерых моряков, четверо из которых по-прежнему оставались лежачими ранеными, и устроили с максимально возможным комфортом. Доктору Васселю и трем раненым офицерам — коммандеру Гоггинсу, лейтенанту Артуру Гудхью и мичману Коберну — отвели место в маленьком курительном салоне, где уже набилось намного больше народу, чем там можно было расквартировать хоть с каким-то комфортом. Однако никто не выражал недовольства своей участью; все благодарили небо, что им выпал этот шанс спастись от надвигающегося на Яву ада.

Вскоре после наступления темноты маленький кораблик отчалил. Когда он проходил через прикрывающее порт минное заграждение, всем в первую очередь думалось о малоприятной перспективе оказаться торпедированными. Шлюпок на корабле не хватало, но всем на борту раздали спасательные жилеты.

Однако у выхода из порт они столкнулись не с подводными лодками, а с сильной грозой. «Янсенс» сильно болтало с борта на борт и с носа на корму в бурном, исхлестанном ветром море, но даже хлынувший с небес ливень показался пассажирам даром богов. Он снизил видимость почти до нуля и помог скрыть корабль от цепких перископов вражеских подводных лодок.

Когда забрезжил рассвет, коммандер Гоггинс с тревогой обнаружил, что судно находится не на изрядном расстоянии к югу от Явы, а идет вдоль побережья Явы курсом на восток. Он сразу же спросил об этом капитана, выразив сомнение в желательности и далее следовать таким курсом. Но капитан ответил, что голландское Адмиралтейство порекомендовало ему проследовать 800 миль на восток, прежде чем повернуть к югу. Так у теплохода будет больше шансов разминуться с японскими подводными лодками, которые таились в засаде повсюду. Коммандер, остро сознавая, каких бед способны натворить японские бомбардировщики, возразил, что из-за близости корабля к береговым японским аэродромам его шансы [243] прорваться будут не слишком велики. Но капитан думал иначе, и «Янсенс» продолжал следовать своим курсом.

В 09:30 всех на борту «Янсенса» привело в ужас появление летящей в их сторону большой группы японских бомбардировщиков. Эти самолеты прошли прямо над кораблем, так и не атаковав его, и устремились дальше — строго на запад к Чилачапу. С этой минуты Гоггинс стал опасаться бомбардировки больше, чем когда-либо. Верно, корабль не атаковали, но о его местонахождении по всей вероятности сообщили другим самолетам, которые более чем охотно налетят разделаться с ним.

Через час страхи Гоггинса полностью подтвердились. Когда он и доктор Вассель сидели за беседой в маленькой столовой, оглушительный грохот заставил всех вскочить на ноги. Три вражеских истребителя внезапно налетели незамеченными и теперь поливали корабль разрывными 20-мм снарядами и пулями винтовочного калибра. Те, кто мог, бросились искать убежища под палубами, где стальной корпус корабля давал хоть какую-нибудь защиту. В возникшей суматохе Вассель безуспешно пытался пробиться к корме и добраться до своих лежачих пациентов. Позже он с облегчением узнал, что их унесли под защиту нависающей верхней палубы. Гоггинс, которому руки и ноги все еще при малейшем движении причиняли сильную боль, сумел уковылять по трапу на нижнюю палубу.

Вставшие к двум корабельным пулеметам калибра 0,3 дюйма голландские моряки открыли огонь по вражеским самолетам. К счастью, атака продолжалась недолго, но когда самолеты улетели, восемь беженцев оказались ранены, причем двое из них — серьезно. Из американцев ни в кого не попали, но всю столовую, где недавно сидели Гоггинс и Вассель, изрешетило пулями. Верхние каюты и мостик были повреждены, но не настолько сильно, чтобы сделать корабль неуправляемым.

Для многих эта атака стала последней каплей в длинной серии треплющих нервы испытаний. Некоторые заходились в истерике и требовали высадить их на берег. Идя им навстречу и желая спрятать судно до темноты, капитан зашел в маленькую [244] бухту примерно в 70 милях к востоку от Чилачапа, где и поставил теплоход на якорь — для максимальной незаметности как можно ближе к берегу.

Наиболее ответственные лица на борту собрались и решили, что «Янсенсу» следует идти в Австралию, и что тех, кто не согласен пойти на такой риск, следует немедленно отправить на берег. Если бы на берег захотел сойти кто-либо из пациентов, то доктор и коммандер Гоггинс готовы были остаться вместе с ними. Однако все моряки решили направиться к Австралии. Примерно 160 других пассажиров, убежденные в том, что корабль обречен, предпочли попытать счастья на берегу.

С наступлением ночи «Янсенс» вышел в море. Капитан, озабоченный тем, как бы избежать встреч с японской береговой авиацией, в этот раз игнорировал рекомендации Адмиралтейства и направил свой корабль курсом на юг от Явы. И все же находящиеся на борту чересчур хорошо знали, что какой курс ни выбери, а шансы уцелеть у них очень и очень невелики. В Индийском океане, через который они шли, как все знали, так и кишели японские подводные лодки, эсминцы, крейсера — и как минимум два авианосца. Поскольку маленький корабль с одним дизельным двигателем мог дать не больше 7 узлов, то идти зигзагами для уклонения от подводных лодок значило лишь даром терять время. А светившая всю ночь яркая тропическая луна еще более увеличила шансы оказаться замеченными врагом.

На третий день пути «Янсенс» находился почти в 500 милях к югу от Явы, но не встретил никаких замеченных им вражеских кораблей или самолетов. На корабле уже преобладало оптимистическое настроение. Если судно сумеет пройти невредимым следующие 200 миль, то окажется в относительной безопасности от всего, кроме подводных лодок.

Однако неожиданно стряслась большая беда — у «Янсенса» сломалось рулевое управление. Два мучительных часа теплоход описывал круги, пока все попытки произвести ремонт терпели неудачу одна за другой. Капитану не оставалось ничего иного, кроме как перейти на управление машинами — работа трудная и тяжелая для экипажа. [245]

11 марта, когда они прошли уже далеко на юг и находились у западного побережья Австралии, впередсмотрящие закричали, что приближается самолет. Все взгляды были прикованы к подлетавшему все ближе и ближе самолету, затем раздались радостные крики, когда в нем узнали американский гидросамолет PBY. Первый дружественный самолет, какой кто-либо видел за много недель, он сделал над «Янсенсом» несколько кругов, а затем помахал в знак приветствия крыльями и улетел.

На следующий день Гоггинс сидел в маленькой столовой, размышляя о прошлом и думая о скором прибытии корабля в Австралию, когда его размышления внезапно прервал шум на палубе. Встревоженный, он проковылял посмотреть, что там случилось. В полумиле за кормой всплыла большая черная субмарина и следовала за теплоходом. Мысль быть потопленными сейчас, после того, как все столько пережили, а конец пути был уже близок, казалась невыносимой.

Напряжение стало совсем нестерпимым, и капитан, твердо решив вызнать намерения этого зловещего черного ужаса, который подкрадывался к суденышку, внезапно резко изменил курс, повернув на юг. Подводная лодка не последовала за ним, а двинулась прежним курсом. Более того, она не стала погружаться, когда через недолгое время на сцене появился австралийский легкий бомбардировщик и пролетел прямо над ней. Дальнейших доказательств находящимся на борту «Янсенса» не требовалось; подводная лодка наверняка должна быть своей.

Для некоторых пятница тринадцатого числа — несчастливый день. Но для плывших на борту маленького «Янсенса» пятница 13 марта 1942 года представлялась чудесно счастливым днем — таким, которого никто из них никогда не забудет. В тот день «Янсенс», целый и невредимый, наконец-то бросил якорь в порту Фримантл, Австралия. Он достиг того, что пытались сделать многие другие, но не преуспели и погибли. Все ужасы японской агрессии остались далеко позади, и за это коммандер Гоггинс и остальные моряки лихорадочно благодарили доброго Господа и неунывающего доктора Васселя. [246]