Ю. Старк{553}.

Отчет о деятельности Сибирской флотилии 1921–1922 годов{554}

Дерзкое нападение красных на японские войска в районе Спасска в марте 1922 года, разрыв переговоров в Дайрене и великолепный праздник русских националистов в годовщину переворота 26 мая 1922 года, [437] признанный знаменательным даже американским консулом во Владивостоке, усиливали позиции военных кругов Японии.

Резолюция первого съезда, составленная в ультрадемократическом духе, конституция Приморья, предусматривавшая наличие власти законодательной, в лице Народного Собрания, неоднократные декларации правительства в том же духе создали в глазах иностранцев ореол народного происхождения власти Временного Приамурского правительства.

Японцы, детально осведомленные о настроениях различных политических группировок и имевшие в своем распоряжении все персональные характеристики, отлично знали природу бунта группы членов Народного Собрания. Когда часть правых членов Народного Собрания, желавшая падения Меркуловых по личным соображениям, объединилась с крайними левыми, стремившимися свалить национальное правительство, ненавистное им как сторонникам большевиков, революции еще не было. Была только политическая комбинация. Когда после окончания военного бунта был объявлен созыв Земского собора, японцы поняли, что предстоят коренные перемены. Козыри были вырваны из рук японской военной партии. Было объявлено о принципиальном решении эвакуировать Приморье, но все-таки срок эвакуации еще не был объявлен и не было решено, что эвакуация будет полная.

Когда Земский собор вместо простого выбора верховной власти изменил всю конституцию Приморья, уничтожив Народное Собрание, налицо был уже полный поворот и полное отступление от идеи народоправства. В глазах японских парламентариев власть и армия, боровшиеся против большевиков, были отделены от населения. Японцам ничего не оставалось, как уходить.

8 августа в заседании Собора состоялась торжественная передача власти Временным Приамурским правительством правителю, генерал-лейтенанту Дитерихсу{555}. В том же заседании им были прочитаны указ № 1, согласно которому государственное приморское образование именовалось впредь: «Приамурский Земский Край», армия — «Земская Рать» и командующий войсками и флотом — «Воевода Земской Рати», и указ № 2, содержавший новую инструкцию краевой власти, по которой задача власти делилась на две части: 1) управление внешними общегосударственными делами при сохранении у аппарата власти способности быстро продвигаться вперед по мере расширения территории и 2) развития и укрепления базы движения, устройство тыла. Поэтому власть исполнительная делилась на два органа:

1) Совет внешних дел, состоящий из Управления по делам финансов, торгово-промышленного, иностранных дел и путей сообщения и [438]

2) Совет внутренних дел, состоящий из управляющего внутренними делами, владивостокского городского головы, председателя земской управы и атамана Уссурийского Казачьего войска. В непосредственном подчинении правителю остались государственный контролер и ведомство юстиции. При правителе состояла земская дума, род законосовещательного учреждения, избираемая Земским собором. После этого Собор закрылся.

Не могу свидетельствовать, что новая конструкция власти оживила деятельность ведомств, во всяком случае, за тот короткий срок, который просуществовала национальная власть после Земского собора, ничего, кроме путаницы, она не успела дать.

Перед началом эвакуации японских войск

Первейшей заботой правителя была подготовка армии к ожидавшемуся, в связи с постепенной эвакуацией японцев, нападению красных. Как было официально объявлено, они намеревались осуществить эвакуацию в три срока: 1) Спасский район, 2) район Уссурийской дороги, исключая полуостров Муравьев-Амурский, 3) район полуострова Муравьев-Амурский и Владивосток. Поэтому правителем было решено сконцентрировать все силы к треугольнику Владивосток-Никольск-Спасск, усилив Спасское направление, подвергавшееся ударам в первую очередь, сколько было возможно.

Нужно сказать, что согласно ранее сделанным распоряжениям Ольга была эвакуирована нами еще 26 июля, и отряд генерала Ястребцова возвратился во Владивосток. С ним вернулись и корабли, находившиеся при отряде. Таким образом, из всех сухопутных сил Земской Рати в отсутствии от центра находилась только рота егерей (60 человек), бывшая в составе экспедиционного батальона в распоряжении капитана 1-го ранга Фомина.

В видах реорганизации и перегруппировки армий последовал ряд приказов правителя. При приказе объявлялась схема реорганизации армии, согласно которой Земская Рать должна была состоять из четыpex групп:

1. Поволжская группа (рать), в состав ее входило три полка:

Приволжский, Прикамский и Московский, составлявшиеся из частей 3-го корпуса{556}. Командующим группой оставался генерал-майор Молчанов{557}.

2. Сибирская группа (рать), в состав этой группы входили два полка: Восточно-Сибирский и Западно-Сибирский, составленные из бывших частей 2-го корпуса{558}. Командующий группой — генерал-майор [439] Смолин{559}.

3. Сибирская Казачья группа (рать){560}, в состав ее входили части, укомплектованные Оренбургскими, Уральскими, Сибирскими, Енисейскими и частью Забайкальскими казаками. Командующий группой — генерал-майор Бородин{561}.

4. Дальневосточная Казачья группа (рать){562}, состоявшая из частей, укомплектованных Забайкальскими, Амурскими и Уссурийскими казаками. Ядро этой группы составляли части прежней Гродековской (Семеновской) группы. Командующим группой был назначен генерал-лейтенант Глебов{563}. К каждой из четырех групп была придана артиллерия. Командующие группами сохранили права командиров корпусов, командирам полков были предоставлены права начальников дивизий.

Приказ этот должен был проводиться в жизнь постепенно, но в результате он коснулся только высших соединений и сокращения хозяйственных частей. Части же, состоявшие в прежних корпусах, сохранили наименование и организацию. Таким образом, налицо оставалось около сорока отдельных частей с их штабами и вместо трех корпусов стало четыре. Общее количество бойцов в рати исчислялось генералом Дитерихсом около 10 000 человек, но на самом деле было несколько меньше. Приказ от 9 августа № 1110, являющийся основной директивой всем вооруженным силам, привожу полностью.

»Копия — Весьма секретно.

Генералу Молчанову, Генералу Бордзиловскому, Генералу Бородину, Генералу Глебову, Начальнику Снабжении, Иачвосо и Инспектору Артиллерии, Командующему Сибирской Флотилией.

Эвакуация Спасска японцами начнется к концу августа. К этому времени всем силам Земской Рати занять исходное оперативное положение для активного обеспечения района Приамурского Края от вторжения в его пределы с севера и востока сил Д. В. Республики. Для чего:

1). Генералу Молчанову в составе сил, определенных моим приказом № 137/А, прикрыть главное направление Спасск-Никольск, обеспечивая свой правый фланг до долины реки Даубихе. Спасск должен оставаться за нами, но выдвижение главных сил к северу от Спасска возможно только по эвакуации из него японских войск.

2). Генералу Смолину в составе сил, определенных моим приказом № 137/А, очистить район озера Ханка от красных. Обеспечивая свой левый фланг у Камня-Рыбаловского, главные силы сосредоточить в район станция Мучная — Вознесенское. Штаб — Гродеково.

3). Генералу Глебову вступить в командование группой, определенной приказом № 137/А, прикрыть район операции на фронте Кон-

440

дратенково — Ново-Хатуничи — Сучан — Владимиро-Александровское. Штаб — Раздольное. Смену частей, ныне находящихся в Кневичах, Сучане и Владимиро-Александровске, начать немедля.

4). Генералу Бородину оказать содействие конницей генералу Смолину, сосредоточив главные силы в район Монастырище-Тарасовка. Штаб — Никольск.

5). Всем указанным группировкам выделить немедленно в распоряжение генерала Молчанова партизанские отряды, которые теперь же выдвинуть в нейтральную зону к северу от Спасска. Главная задача партизан: агитация среди красных партизан и войск и пропаганда среди населения в пользу Приамурского Края; захват Штабов и главных советских деятелей. Для облегчения партизанских действий в распоряжение генерала Молчанова назначаю генерала Савельева.

6). Необходимо перевозки выполнить по соглашению с Начвосо и Командующим Сибирской Флотилией.

Требую от всех войск Земской Рати гуманного и братского отношения к населению.

9 августа 1922 г. Владивосток, № 1110/оп.

П. П. Воевода Земской Рати, Генерал-лейтенант Дитерихс».

В этом приказе обращает на себя внимание новая идея — формирование белых партизанских отрядов. Эта идея, очень хорошая по существу, не имела успеха. Единственный партизанский отряд генерал-лейтенанта Савельева формировался до конца Приморья, где-то на Светланской улице во Владивостоке и эвакуировался вместе со всеми частями, чем доказал свою полную непригодность для партизанских действий. Про личный состав этого отряда за время его пребывания на кораблях не могу сказать ничего хорошего.

Директива № 1123/оп. от 12 августа вносила незначительные изменения в расположение частей и окончательно фиксировала даты сосредоточения и задачи групп. Однако указанных в директивах задач армия целиком исполнить не могла. Дальневосточная казачья группа, расположенная на нашем правом фланге, не могла удержать район, занимавшийся ранее частями 3-го корпуса, поэтому правителем было приказано эвакуировать район Владимиро-Александровское. Вследствие этого побережье всех бухт залива Петра Великого, к востоку от Владивостока, оказалось в руках красных, что не замедлило отразиться появлением мелких банд, начавших тревожить окрестности Владивостока со стороны побережья Уссурийского залива.

Остальные задачи, поставленные группам, были выполнены, причем: группа генерала Молчанова сосредоточилась в Спасском районе, [441] а группа Смолина выполнила ряд удачных операций по очистке от красных района, прилегавшего к озеру Ханка.

До начала эвакуации японцев положение оставалось без перемен. За этот период деятельность флотилии носила очень оживленный характер. Экспедиционный отряд под командованием капитана 1-го ранга Фомина, вышедший из Владивостока 10 июля, находился на побережье, осуществляя порученные ему задачи.

В самом начале похода операция проходила неудачно. Отряд задержался на несколько дней вследствие посадки на мель канонерской лодки «Батарея» в густом тумане у маяка Низменного. Вспомогательный крейсер «Лейтенант Дыдымов» был послан во Владивосток с донесением о посадке «Батареи». В ночь на 24 июля «Батарею» сняли с мели, и отряд из трех кораблей («Батарея», «Охотск», «Илья Муромец» ) продолжал операцию.

25 июля утром десант был высажен в бухте Агобе, к северу от Тетюхэ, и после короткой стычки занял этот пункт!.. Красные отступили, но почти без потерь. Ввиду происшедшей уже эвакуации Ольги начальник отряда не счел возможным развивать операцию в глубь страны, так как это, при малочисленности отряда, означало бы, в лучшем случае, повторение ольгинского сидения.

Он решил оставить временно без внимания совершенно бездоходный район Ольга-Тетюхэ и, пользуясь сильной стороной своего отряда — способностью быстро передвигаться на кораблях, — лишить партизан их материальной базы — побережья Татарского залива. В случае, если красные решили оторваться от своего центра, Ольга-Тетюхэ, и направиться пешком на север, начальник отряда рассчитывал, что при бездорожье и огромных пространствах они не успели бы подойти к крайнему южному пункту района лесных концессий (бухта Терней) ранее трех недель, за каковой срок он полагал возможным не только закончить операцию закрепления за собой всего побережья до Императорской Гавани включительно, но и успеть вернуться к Тернею для встречи красных. Дальнейший ход операций вполне оправдал эти соображения. 27 июля, приняв с берега десант, в полночь отряд вышел на север. За время стоянки в Тетюхэ канонерская лодка «Батарея», давшая сильную течь, очевидно вследствие недавней посадки на мель, была заменена канонерской лодкой «улисс» из Ольгинского отряда кораблей.

В тот же день, в 7 часов утра, отряд занял бухту и селение Терней; красная милиция бежала. На рейде оказалось несколько японских пароходов, грузившихся лесом, а на берегу шла энергичная работа по порубке и сплаву леса. Японцы, учитывая опыт с «Лейтенантом Дыдымовым», [442] не отказывались от уплаты налогов. Ввиду того что правительственные сборы за предстоящий сезон ожидались в размере нескольких десятков тысяч иен, начальник отряда распорядился оставить в Тернее гарнизон в 50 человек, поставив ему задачу охранять район японских концессий от красных и не дать отрядам района Тетюхэ просачиваться к северу от Тернея. В Тернее оказался единственный оставшийся в распоряжении красных катер «Рында», который и был захвачен нашим отрядом. Предполагалось идти дальше тремя кораблями, оставив «Рынду» в распоряжении гарнизона.

Выполнив разведку ближайшего к бухте Терней района, отряд приготовился к выходу, но разразившийся норд-остовый шторм и авария катера «Рында» задержали отряд и заставили начальника отряда оставить в бухте Терней еще и канонерскую лодку «Улисс».

30 июля начальник отряда с «Ильёй Муромцем» и «Охотском» вышел в Императорскую Гавань, занятую, по имеющимся сведениям, красным партизанским отрядом в несколько десятков человек. На рассвете 2 августа база партизан в Императорской Гавани была взята высаженным десантом, причем партизаны, предупрежденные о подходе судов по телефону с входного маяка, бежали, бросив свои семьи и имущество.

Закрепив за собой Императорскую Гавань, начальник отряда на «Илье Муромце» вышел в обход побережья к северу и к югу от Императорской Гавани. На это потребовалось восемь дней. «Охотск» был отправлен на остров Сахалин для приобретения 150 тонн угля, который на этот раз покупался уже на деньги, полученные отрядом от первых правительственных сборов на побережье.

Приведя в порядок северный район, задержав около десяти японских пароходов-хищников с лесом и два незаконных крабовых завода, введя работу чиновников, ранее подчиненных партизанам, в нормальное русло, отряд пошел на юг, по дороге высаживаясь и осматривая важнейшие пункты побережья для выяснения общей картины красной организации и дабы дать возможность следовавшим при отряде чиновникам лесного и рыболовного ведомства получить все необходимые для них сведения.

Во многих местах были обнаружены различного рода незаконные действия японских промышленников, причем иногда приходилось прибегать к репрессиям, так, например, капитан одного японского парохода, отказавшийся заплатить штраф, был арестован и привезен на флагманский корабль, а пароход с посланной на него нашей командой начал сниматься с якоря, чтобы следовать за отрядом. Только тогда у капитана нашлись средства, чтобы заплатить штраф. Вообще, японцы [443] старались изыскивать все способы, чтобы не заплатить штрафы и налоги, и всячески тянули время.

16 августа отряд прибыл в бухту Терней, где соединился с «улиссом» и «Лейтенантом Дыдымовым», вернувшимся к тому времени из Владивостока. Начальником отряда были получены сведения, что партизаны в Ольге и Тетюхэ, убедившись, после эвакуации Ольги, в безопасности их базы, выслали сильный отряд на север и что отряд этот подходит к Джигиту. На другой день наш отряд высадился в бухте Джигит с целью атаковать красных, но оказалось, что они уже прошли Джигит в направлении к с. Терней. Ввиду того что с. Терней могло быть легко обойдено красными и они прошли бы в этом случае к северу, где опять нарушили бы уже налаженный порядок, так как отряд имел приказание к 20 августа вернуться во Владивосток, начальник отряда решил перехватить красных до того, как они достигнут разветвления дороги, хотя это и представляло значительные неудобства по причине отсутствия хороших посадочных мест на этом участке побережья и массы прибрежных камней, затруднявших подход кораблей для поддержки десанта артиллерийским огнем.

Последующее столкновение с красными было неудачно для нас. Наш десант (около 80 человек) столкнулся с вдвое сильнейшим противником и отступил к береговой черте, где под огнем противника, преследовавшего его, несмотря на стрельбу кораблей, был принят на гребные суда. В этой стычке был тяжело ранен и взят в плен красными начальник десанта, капитан Егерского полка Шлихлинг, убито трое солдат и несколько ранено. Десант и корабли вернулись в Терней, куда через несколько часов прибыло посыльное судно «Аякс», доставившее начальнику отряда мое предписание, подтверждавшее требование отряду немедленно вернуться во Владивосток. Начальник отряда предполагал выйти на следующий день, дав еще один бой красным, предварительно усилив береговые части судовыми командами, но этому помешало неожиданное обстоятельство.

В 6 часов вечера с моря прибыл японский крейсер «Ниссин», командир которого, через посланного к начальнику отряда офицера, передал, что он, командир «Ниссина», уполномочен японским правительством найти отряд капитана 1-го ранга Фомина, расследовать все случаи конфискации имущества японских рыбо — и крабопромышленников и случаи арестов пароходов и взять к себе все арестованное русскими имущество. Заявив это, офицер передал начальнику отряда «приглашение» командира «Ниссина» прибыть на крейсер. Начальник отряда отказался, сказавшись больным. Тогда ему было настойчиво несколько раз предложено все-таки сесть на японский катер и [444] следовать на крейсер «во избежание очень плохих последствий». Усматривая в приглашении японцев намерение держать его под арестом на крейсере, пока они будут хозяйничать на отряде, начальник отряда решительно отказался. Тогда японцы заявили, что на этот случай у них есть приказание командира передать, что впредь до выполнения всех требований японского правительства ни один из кораблей русского отряда не будет выпущен с рейда Терней. На это он получил ответ, что русский отряд находится в русских территориальных водах, вне зоны японской оккупации, что начальник отряда не подчинен японскому командиру и не намерен считаться с его приказаниями и запрещениями и будет руководствоваться только приказаниями своего командующего флотилией, что приказание адмирала Старка, полученное после полудня, содержит требование отряду вернуться во Владивосток, что начальник отряда и намерен выполнить немедленно по готовности отряда. Далее, капитан 1-го ранга Фомин просил передать командиру крейсера, что русский правительственный отряд находится в борьбе с красными, подступившими к Тернею, что ультиматум японского правительства, связывающий действия русского отряда, является косвенным вмешательством во внутренние дела русских и что поэтому он возлагает на японское правительство ответственность за те материальные убытки, которые японские лесопромышленники, уплатившие сборы русскому правительству, понесут, когда красные заставят их уплатить те же сборы вторично.

Японцы уехали к себе. Начальник отряда распорядился немедленно снять десант с берега и, созвав командиров, приказал им:

1. Немедленно прогреть машины и приготовиться к съемке с якоря, разъяснив офицерам и команде создавшееся положение и необходимость поддержания чести флага, не останавливаясь ни перед чем.

2. В случае приближения шлюпок с вооруженными японцами сниматься и уходить, ни при каких обстоятельствах не открывая огня по японцам и, в случае открытия огня ими, быть готовыми на все.

3. В дальнейшем, в случае потопления кораблей, пробираться во Владивосток на своих шлюпках или, в случае гибели их, пользуясь местными крестьянскими лодками.

Для спасения людей, шлюпок и оружия было разрешено кораблям, после открытия огня «Ниссином», выбрасываться на берег.

Через некоторое время на «Илью Муромца» (флагманский корабль) прибыли те же японские офицеры и в очень вежливых тонах передали от имени командира крейсера, что он очень сожалеет, что начальник отряда нездоров, что командир очень желает ему скорейшего выздоровления и, зная, что русские корабли давно из Владивостока, [445] он очень просит начальника отряда принять подарок (две бутылки коньяку), каковой, если пить его с чаем, очень хорошо помогает от простуды. После долгого обмена всякими любезными фразами подарок был принят, и тогда перешли к делу. Японцы заявили, что командир отлично понимает всю трудность положения, в котором оказался начальник отряда, но что и он сам в безвыходном положении вследствие категорического приказания его правительства. Что поэтому он просит составить согласительную комиссию, чтобы решить дело миром. Далее они передали, что запрещение выхода кораблей с рейда — недоразумение, случившееся вследствие неточности перевода, что все корабли свободны идти куда угодно и что японцы совершенно не имели в виду вмешиваться во внутренние русские дела.

Наши представители — чиновники обоих ведомств и один из командиров судов — на вельботе с «Муромца» отбыли на «Ниссин», где состоялось совещание под председательством командира крейсера, капитана 1-го ранга Мори. В дальнейшем было выработано, что вопрос о действиях японских рыбопромышленников, работавших на основании разрешений, выданных официально японским правительством, и об аресте имущества в целом подлежит разрешению путем соглашения между русским правительством во Владивостоке (временное приамурское правительство до этого времени усиленно, но безуспешно добивалось, чтобы японцы вступили с ним в переговоры по вопросу об эксплуатации рыболовных участков) и японским правительством, что поэтому сейчас этот вопрос остается открытым. Арестованное имущество, находящееся на военных кораблях, ни осмотру, ни сдаче не подлежит (равно как взысканные денежные штрафы) и будет доставлено русскими во Владивосток, где будет храниться до решения дела между правительствами. Часть арестованного имущества, находившегося на транспорте «Охотск» (вольнонаемный капитан, личный состав и флаг не военный), будет передано в распоряжение командира «Ниссина», чтобы, с одной стороны, спасти его лицо перед японским правительством и карьеру, как он говорил, с другой же стороны, чтобы дать японцам обеспечение, что в дальнейшем при разрешении спора обе стороны будут в равно благоприятных условиях. Командир крейсера должен был выдать расписку в приеме имущества с обязательством хранить его до рассмотрения вопроса вышеуказанным порядком. Начальник отряда не счел возможным проявить еще большую неуступчивость, опасаясь испортить отношения нашего правительства с японцами, от которых так много зависело, и утвердил соглашение. Все это затянулось до глубокой ночи, причем наши представители несколько раз возвращались к начальнику отряда за инструкциями. [446]

Таким образом, время было потеряно, почва для дальнейших действий была поколеблена, люди устали; начальнику отряда не оставалось ничего другого, как возвращаться во Владивосток с докладом о всем случившемся.

В 6 часов утра 19 августа, без всякого предупреждения японцев, отряд, кроме «Охотска», снялся с якоря, причем «улисс», «Лейтенант Дыдымов» и «Рында» с ротой десанта вышли на север с задачей поддерживать базу в Императорской Гавани и заслон к северу от Тернея и, таким образом, сохранить в наших руках весь район побережья до Амурского лимана.

Начальник отряда с «Ильёй Муромцем» и «Аяксом» вышел во Владивосток, а «Охотск» задержался на один час, чтобы выполнить соглашение с японцами. Вся работа по выгрузке и доставке на крейсер была выполнена японской командой. Командир «Ниссина» выдал в приеме имущества требуемую соглашением расписку.

Каковы были дальнейшие переговоры между генералом Дитерихсом и японцами, я не знаю, но через несколько дней я получил приказание временно прекратить репрессии по отношению к японским рыбопромышленникам, имеющим разрешение на рыбную ловлю от японского правительства. По-видимому, генерал Дитерихс придерживался другой точки зрения, чем бывшее приамурское правительство, которое видело в присвоении японским правительством прав, принадлежащих русской власти, опасный прецедент и предписывало поступать с захватчиками по букве закона, не считаясь с нашей слабостью. Характерно, что этот инцидент нисколько не отозвался на отношении к нам японских моряков.

20 августа начальник отряда с «Ильёй Муромцем», «Аяксом» и «Охотском» вернулся во Владивосток. Через несколько дней вернулся и вспомогательный крейсер «Лейтенант Дыдымов».

Экспедиция, за неполный месяц работы, доставила 80 тысяч иен в кассу государства. Правитель разрешил мне эти деньги и все, какие будут получены с побережья вновь, расходовать целиком на содержание флотилии, сообщая министру финансов лишь количество полученных сумм и передавая ему и соответствующим ведомствам приходные документы, которые должны были сравниваться с отчетами, доставляемыми соответствующими чиновниками с места.

На эти деньги и на те, что получились потом, были срочно отремонтированы корабли, нуждавшиеся в ремонте, пополнено частично самое необходимое в обмундировании личного состава, выдавалось жалованье личному составу, уходившему в экспедиции (всем платить все так и не удавалось), и проч. Всего, таким образом, через кассу [447] флотилии прошло свыше 200 тысяч иен. Это обстоятельство сыграло впоследствии почти решающую роль, когда флотилии пришлось готовиться к эвакуации Владивостока.

Кроме того, японскими концессионерами, опасавшимися отмены правительством выданных им концессий, было внесено в кассу министерства финансов во Владивосток около полумиллиона иен просроченных платежей.

* * *

Канонерская лодка «Магнит» еще до событий 1–11 июня, совершенно готовая к походу на север, продолжала стоять на рейде Владивостока, ожидая приказания об отходе со дня на день. Задержка происходила вследствие неготовности гражданской администрации и отсутствия воинского отряда, способного заменить неудовлетворительный гарнизон Петропавловска, а также из-за недостатка средств на общие расходы по операции. По моему плану уход «Магнита» должен был явиться началом всей Камчатско-Охотской операции, для которой я предназначал «Магнит», «Батарею», «Охотск» и два парохода Добровольного флота.

Совершенно неожиданно для меня правительство, не находя еще достаточных средств для начала Камчатско-Охотской операции, решило использовать готовый к плаванию «Магнит» для другой цели. Дело было в том, что Управление делами Добровольного флота во Владивостоке обратилось к правительству с просьбой о посылке военного корабля в китайский порт Чифу для приведения в повиновение взбунтовавшейся против капитана парохода «Ставрополь» команды и для конвоирования парохода во Владивосток.

Я лично не сочувствовал этой операции, считая действия военного корабля непризнанной державы в чужом порту весьма рискованными, не надеясь на успех и не видя такой ценности для нас в увеличении судового состава Добровольного флота на один пароход, которая оправдывала бы риск и расходы. Но правительство настаивало, и в результате «Магнит» был послан в Чифу с категорическим предписанием занять «Ставрополь» военным караулом, арестовать зачинщиков бунта и доставить пароход во Владивосток.

28 июня «Магнит» вышел из Владивостока и на рассвете 5 июля вошел в порт Чифу, где немедленно ошвартовался к борту «Ставрополя», высадив на него караул. К сожалению, часть команды «Ставрополя» с одним из помощников успела бежать в шлюпке на берег, где предупредила китайских властей о приходе и намерениях «Магнита». [448] Явившиеся таможенные и портовые власти (англичане на китайской службе) требовали сначала выхода корабля из гавани, ввиду несоблюдения им формальностей, но, ознакомившись с особенностями поручения, данного «Магниту», разрешили ему оставаться в гавани. Выяснилось также, что «Ставрополь» в отношении таможни чист к выходу из гавани.

Однако дальнейшие переговоры командира с местным китайским губернатором выяснили, что китайцы считают приход «Магнита» без предупреждения нарушением суверенитета Китая, что «Ставрополь» они не выпустят, а наоборот, требуют ухода «Магнита» в 24-часовой срок.

После этого командиру «Магнита» было прислано уведомление и от портовых властей, что, вследствие распоряжения губернатора, «Ставрополь» не может быть выпущен из порта. Ввиду наличия на рейде двух китайских крейсеров и предупреждения, полученного командиром от лояльного управления местного агента Добровольного флота в том, что все китайские чиновники на берегу подкуплены большевиками и настроены крайне враждебно к «Магниту», командир последнего, лейтенант Дрейер{564}, снял караул со «Ставрополя» и в полночь вышел с рейда. Враждебность китайской администрации получила подтверждение в том, что ими был арестован командир «Ставрополя» при съезде его на берег, и в том, что по снятию нашего караула со «Ставрополя» туда был немедленно прислан взвод китайских солдат с пулеметом.

11 июля «Магнит» вернулся во Владивосток, сделав, таким образом, бесполезный поход в 2290 миль. Можно считать, что в этой операции командиром «Магнита» не было проявлено исключительной решительности, но и допустимо также, что, если бы лейтенант Дрейер действовал абсолютно не считаясь с требованиями китайцев, последствия для корабля были бы очень печальны. Поэтому я не счел возможным винить командира за неудачную операцию, отнеся всю ответственность на долю неправильного освещения обстановки, данной Управлением Добровольного флота.

Обзор операций и походов, выполненных кораблями флотилии за рассматриваемый период, устанавливает, таким образом, очень оживленное движение всех находившихся в строю судов. Нужно сказать, что всю эту службу выполнял личный состав, получавший изредка ничтожные пособия вместо положенного содержания, одетый ниже всякой критики, плохо питаемый за недостатком средств. При этом корабли, не всегда имевшие должный ремонт и снабжение для плавания, зачастую терпели поломки механизмов в море и иногда оказывались в опасном положении. [449] Личный состав действительно делал все, что мог, безропотно и с полной самоотверженностью. Чтобы несколько вознаградить команду судов за службу, я обратился к председателю правительства со следующим секретным рапортом:

»11-го июля 1922 г. Секретно. Председателю Временного Приамурского правительства

РАПОРТ

В подтверждение моих словесных докладов вновь докладываю Вашему Превосходительству о необходимости теперь же изыскать средства для оплаты жалования за 1 месяц всем военнослужащим вверенной мне флотилии.

Со времени последней выдачи небольшой суммы в счет жалования (около 50 проц. месячного оклада) перед Пасхой прошло три месяца.

За это время обмундирование износилось окончательно, у каждого накопились самые неотложные нужды, которые удовлетворить нечем. В то же время появились причины, возбуждающие недовольство в командах. За время событий с 1 по 11 июня бунтовавшие части получили от своих главарей деньги и открыто хвастались перед матросами этим.

Чины Флотилии, за исключением десантной роты, стоявшей в карауле в доме Правительства, не получили ничего в счет жалования. Исключение, сделанное для Десантной Роты и некоторых кораблей, предназначавшихся для дальних походов, усугубляют недовольство.

На почве этого недовольства, при общей полной обездоленности, началось усиленное заявление пока еще одиночных претензий, на которые командиры не имеют ответа. Развилась наглость вербовщиков-провокаторов, вербующих к мифическим Чжан-Цзолинам и Унгернам, и одиночное бегство с Флотилии лучшего элемента команд — месопотамцев{565}.

Докладываю о таких симптомах совершенно откровенно, ибо не привык скрывать правду. Все это еще не отражается ни на службе, ни на боеспособности флотилии, так как самоотверженные усилия офицерства и лучших частей команд еще довлеют над настроениями, порождаемыми отчаянными условиями существования, но не нужно забывать, что Флотилия, нарушившая в корне все планы большевиков и большевиствующих, со времени последних событий является объектом напряженнейших усилий местных коммунистов, направленных [450] к развалу ее личного состава. До сих пор все эти усилия абсолютно тщетны, и таковыми, надо надеяться, будут и впредь, но никто не может угадать момента, в который психология масс совершает свой перелом, переходит предел моральной упругости, — и тогда возврата нет.

Маленькое поощрение в наше время в виде удовлетворения минимальных потребностей составляет надежный щит против всяких тлетворных влияний, посему усердно ходатайствую, чтобы данное мне Вашим Превосходительством и неоднократно подтвержденное обещание о выплате месячного оклада жалования военнослужащим чинам Флотилии было исполнено по возможности теперь же.

На сие требуется отпуск пятнадцати тысяч рублей.

П. п. Контр-адмирал Старк».

Рапорт этот свидетельствует сколь нелегко было в то время выхлопотать для строевых чинов флотилии жалованье за один месяц. Просьба моя на этот раз была уважена.

В начале июля, в стремлении добиться планомерности в работе флотилии, я вновь подал командующему войсками и флотом оперативный доклад, в котором представил несколько видоизмененный план Охотско-Камчатской операции и настаивал на скорейшем осуществлении его, а также на необходимости, удерживая Ольгу, срочно приступить к очистке побережья Татарского пролива от красных.

В подкрепление этого доклада 6 июля я подал генералу Дитерихсу следующий доклад:

Командующий Сибирской флотилией Секретно. 6 июля 1922 г. № 481/on. г. Владивосток

ДОКЛАД

В дополнение к моему оперативному докладу от 3-го сего июля за № 470/оп., считаю необходимым добавить следующие мои соображения, указывающие на необходимость самого срочного исполнения намеченной и принципиально одобренной Вашим Превосходительством операции.

В последнем донесении контрразведки штаба флотилии, в котором приводятся инструкции, полученные приморскими коммунистами от центра, имеется следующий абзац: «Районным десятникам приказано: поставить всех членов партии в известность о необходимости прекратить [451] всякую агитацию против японцев и в районе расположения японских войск впредь ничего не предпринимать.

В тех же местностях, где японских войск нет, и, в частности, в районе Св. Ольги, со стороны партизанских отрядов в самом ближайшем будущем будут предприняты активные действия. Приказано всем коммунистам обратить особое внимание на Каппелевскую армию, содействовать всеми силами тому, чтобы там началось брожение».

Сие указывает на то, что начавшиеся около Ольги стычки не случайность, а следствие начатого и проводимого в жизнь коммунистами плана и что следует ожидать вскоре сильного нажима на Ольгу. Единственным правильным, с моей точки зрения, приемом для парализования этого плана красных и для перехода инициативы действий в наши руки был бы немедленный разгром красных в Тетюхэ и по всему побережью до Императорской Гавани.

С этим надо торопиться еще и потому, что есть опасность, что не сегодня завтра начнутся новые переговоры Читы с японцами, тогда корабли с десантом могут не выпустить из Владивостока; для нас же при всякой стадии переговоров и при всяком политическом и военном положении Владивостока важно иметь побережье в своих руках.

Сейчас есть несколько пунктов, занятых нами, а именно: Петропавловск-на-Камчатке, Охотское побережье, Ольга, устье реки Су-чана и Владивостокский район. Надо сделать так, чтобы части побережья, лежащие между этими пунктами, были бы как можно скорее в наших руках. Тогда красным будет труднее сговариваться с японцами, а последним будет труднее не платить в нашу казну причитающихся ей сборов.

П. П. Контр-адмирал Старк. Нач. штаба, кап. 1 р. Фомин. флаг-капитан по Операт. части, кап. 2 р. Гарковенко.

В результате этих докладов было решено: 1) ускорить отправку канонерской лодки «Магнит» в плавание на Камчатку на три месяца, то есть до конца октября, 2) подготовить и отправить туда же, на пароходе Добровольного флота, новый гарнизон и новую администрацию, а также запасы угля и продовольствия, 3) срочно подготовить и выслать отряд из четырех кораблей с достаточным десантным отрядом для разгрома красных, упорядочения дела охраны рыбных и лесных промыслов и укрепления власти правительства на побережье к северу от Ольги, и 4) по выполнении последней операции снарядить отправку на побережье Охотского моря вновь формировавшегося для действий в Якутской области отряда генерала Пепеляева. [452]

В порядке осуществления этого плана 14 июля мною был отдан следующий оперативный приказ № 570.

Секретно-оперативно.

ПРИКАЗ КОМАНДУЮЩЕГО СИБИРСКОЙ ФЛОТИЛИЕЙ

№ 570 14 июля 1922 г., г. Владивосток

Приказанием Командующего Войсками и флотом Вр. Приамурского Правительства, сообщенного в надписи его Начальника Штаба от 10 сего июля за № 0928/оп., на меня возложена задача организации и общего руководства операцией, имеющей целью очищение от красных побережья в районе Тетюхэ — Императорская Гавань и восстановление нормального государственного порядка в этом районе.

В состав отряда, назначенного для операции, кроме тех сил, кои будут выделены во исполнение этого приказания из состава вверенной мне флотилии, Командующим Войсками и флотом назначены:

рота резерва милиции — 100 штыков и рота пограничной стражи — 100 штыков.

Во исполнение вышеуказанного приказываю:

Сформировать экспедиционный отряд в составе:

1. Кораблей: к/а. «Батарея», к/л. «Илья Муромец», вел. кр. «Аей-Дыдымов» и тр. «Охотск».

2. Отдельного экспедиционного батальона из трех рот:

а. Рота Морских Стрелков ................................ 100 шт.

6. Рота Резерва Милиции (Егерск. полк) ......... 100 шт.

в. Рота Пограничной Стражи............................ 100 шт.

Назначаю Начальником Экспедиционного отряда Начальника моего Штаба, капитана 1 р. Фомина, Командиром Отдельного Экспедиционного Батальона, Командира Отдельной Роты Морских Стрелков Подполковника Цимбалова, с подчинением последнего во всех отношениях Начальнику Экспедиционного Отряда — обоих с оставлением в занимаемых должностях.

Предоставляю Начальнику Экспедиционного Отряда на время похода права младшего флагмана, согласно ст. ст. 119–130 кн. Х Св. Мор. Пост. изд. 1914 г.

Начальнику Экспедиционного Отряда поднять брейд-вымпел штаб-офицера, командующего отрядом судов на к/л «Батарея» с [453] момента выхода с Владивостокского рейда и нести его во время похода до возвращения на Владивостокский рейд. Отряду выступить в поход в кратчайший срок.

П. п. Контр-адмирал Старк.

Вследствие неготовности сухопутных частей десантного отряда, не получивших своевременно обмундирования, экспедиционный отряд вышел в море лишь 20 июля, причем назначенная в поход рота пограничников, по неизвестным мне причинам, в поход не выступила, а рота егерей оказалась далеко не в полном составе. Таким образом, силы десантного отряда были уменьшены наполовину.

Отданный одновременно с приказом об экспедиции приказ командующего войсками о немедленной эвакуации Ольги совершенно расстраивал весь план, ибо отряду в 170 человек надлежало теперь выполнить задачу, бывшую не по силам вдвое сильнейшему гарнизону Ольги, все действия которого в течение четырех месяцев свелись лишь к обороне поселка Ольга. Описание действий экспедиционного отряда приведу позднее. Нужно отметить, что распоряжение об эвакуации Ольги, столь несвоевременное, являлось следствием крайнего морального утомления войск гарнизона и полной невозможности послать ему смену; до такой степени упала к этому времени дисциплина в армии.

Вот один из приказов командующего войсками и флотом, относящийся до того времени и являющийся наглядным доказательством только что сказанного:

Секретно-Срочно. ПРИКАЗ ВОЙСКАМ И ФЛОТУ ВР. ПРИАМУРСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА

№ 98/А 19 июля 1922 г., г. Владивосток.

Ввиду поступавших ко мне донесений о переутомлении Сибирского казачьего полка и Амурского казачьего дивизиона службой в деревне Кневичи, мною было приказано Комкору I сменить названные части и по оперативным соображениям разместить их в Раздольном, куда перевести и их хозяйственные части из Владивостока.

Вызывающийся этим распоряжением расход в 200 р. за казарменные приспособления был отпущен мною в распоряжение Комкора I. [454]

Командир Амурского казачьего дивизиона, Полковник Рубинов, уклоняясь от точного выполнения моего оперативного приказа, позволил себе возбудить в незаконном порядке ходатайство о перемещении дивизиона во Владивосток, за что и был отрешен мною от командования.

Сегодня я узнал, что полковник Рубинов, преступно возмутив Амурский дивизион, отказался от следования в Раздольное и решил двинуться во Владивосток. Попытка возмутить к тому же неповиновению Сибирский казачий полк не удалась, и названный полк, за исключением командира полка. Полковника Солнцева, направился, как честная и доблестная воинская часть, в Раздольное, во исполнение оперативного приказа. Полковник Солнцев, по-видимому, примкнул к мятежной толпе полковника Рубинова. Вследствие сего приказываю:

А. Комкору 3:

1) не допустить мятежников во Владивосток и, разоружив, водворить их в Раздольное;

2) полковников Рубинова и Солнцева арестовать и доставить в Раздольное.

Б. Комкору I срочно передать дело о полковниках Рубинове и Солнцеве военному следователю для производства дознания в срочном порядке. В отношении всего Амурского казачьего дивизиона произвести дознание на предмет выделения зачинщиков и передаче о них дела также военному следователю.

В. Коменданту крепости Владивосток также в срочном порядке произвести дознание о причинах невыполнения хозяйственными частями Сибирского казачьего полка и Амурского казачьего дивизиона переезда в Раздольное и принять меры к немедленной перевозке их в Раздольное.

Г. Об исполнении настоящего приказа мне донести.

П. п. Генерал-лейтенант Дитерихс.
За Начальника Штаба, Генерального Штаба Полковник Озолин.

Штаб войск в этот период был занят исключительно выработкой компромиссов, способных примирить начальников отдельных войсковых частей, за время смуты брошенных в противоположные лагери. Многочисленные приказы о перемещении частей вызывались стремлением сохранить внутренний мир в армии.

При таких обстоятельствах я не ожидал более возможности выделения какой-либо части для отправки на Камчатку и с разрешения командующего войсками приступил к формированию еще одной роты [455] Морских Стрелков (такого же взгляда придерживался, по-видимому, и командующий войсками, так как им было разрешено генералу Пепеляеву формировать особый отряд северной милиции, предназначенной к отправке на Охотское побережье для содействия повстанцам Якутской области). Ввиду того что формирование должно было занять большой срок, я настоял на немедленной отправке канонерской лодки «Магнит» в плавание на Камчатку, так как наши промыслы там находились без всякой охраны.

22 июля «Магнит» вышел на Камчатку. На нем были посланы Чины Управления рыбными и звериными промыслами, новый командир и часть офицеров и команды для «Свири», стоявшей в Петропавловске. Приказом командующего войсками «Свирь» возвращалась В состав флотилии.

Приостанавливая на этом описание оперативной деятельности флотилии, перехожу к изложению политических событий, имевших место во Владивостоке в конце июля и начале августа.

Земский собор

В Конце июля состоялся созыв Земского собора, постановления которого положили начало последнему периоду существования национальной власти в Приморье — периоду военной диктатуры.

Земский собор открылся 24 июля. Первые его заседания, обставленные торжественно, произвели очень хорошее впечатление. Население проявило, несомненно, большой интерес к деятельности Собора.

Но уже вскоре обнаружилось, что Собор находится в руках небольшой группы лиц, выделившейся из рядов несоциалистов и соорганизовавшейся еще до Собора. Эта группа была явно антимеркуловского направления и имела за собой поддержку некоторых военных членов Собора — представителей частей еще недавно бунтовавшей против правительства группы войск.

Присутствие на Соборе представителей реальной силы не могло не связать судьбу решений Собора с настроениями армии, поэтому, когда часть ее представителей, за кулисами Собора, связалась с группой политических деятелей, организовавшейся с целью управлять работой Собора, все дальнейшее стало в зависимость от способности командующего войсками и флотом сдерживать подчиненных ему начальников настолько, чтобы оградить свободу постановлений Собора от закулисных влияний, тем более внушительных, что не так давно было продемонстрировано, какие потрясения может [456] принести государству неудовлетворение затаенных чаяний этих людей.

Командующий войсками и флотом, генерал Дитерихс присутствовал на Соборе в качестве члена его. В неоднократных своих разъяснениях по поводу участия в Соборе представителей войск генерал Дитерихс указывал, что только он один имеет право адресоваться с речами к Собору. Этим он хотел создать единство голоса армии и устранить закулисные влияния, но запрещение произносить речи в общих собраниях не могло помешать высказывать свои суждения и требования в кулуарах, каковые разговоры, как известно, часто имеют большее значение, чем речи с трибуны.

Этим не замедлили воспользоваться те, кому это было удобно, а именно представители так называемых «молчановцев» и «смолинцев». Генерал Дитерихс пытался принимать против них крутые меры, но это мало устрашало их, так как они были слишком уверены в своих прошлых заслугах и знали, что репрессии могут носить лишь очень легкий характер.

Представители других частей войск не могли служить противовесом этим интригам, так как у них не было и не могло быть выработано общей уговоренной политической платформы. Исполняя требования командующего войсками и флотом, все они ожидали, что мнения и желания армии и флота будут высказаны им самим. Так же относились к этому вопросу я и представители флотилии.

'Между тем политические чаяния групп войск, возглавляемых генералами Молчановым и Смолиным, определились к тому времени совершенно ясно, это была «военная диктатура». «Довольно подчиняться пиджакам!» — был их наиболее часто произносимый лозунг. Подобное стремление организованного меньшинства Собора к установлению единоличной власти явно имело все шансы на успех, при обозначавшемся уже к тому времени искреннем монархическом настроении подавляющего большинства членов Собора. Дальнейшие манипуляции этой группы политических деятелей делаются понятными.

Прежде всего работе Собора не было придано никакой стройности. Не было политической секции или какой-либо комиссии, обычно вырабатывающей план работы для многолюдных собраний. Возможно, что подобная секция работала за кулисами Собора, но она не была им избрана. Все вопросы решались и разбирались общим собранием, что вносило сумбур в работу Собора и приводило к совершенно неожиданным для неорганизованного большинства решениям. [457]

По указу правительства Собору предстояло две задачи:

1. Заслушать и обсудить доклад временного приамурского правительства.

2. Избрать верховную власть.

Если бы Собор встал на эти рельсы, то естественно, что при внимательном обсуждении докладов правительства о его деятельности за минувшие полтора года и изучении всех особенностей политической обстановки Приморья новые вехи по вопросам: 1) дальнейшего политического устройства Приморья и 2) дальнейшей борьбы с большевиками, поставленные Собором, — находились бы в эволюционной связи с работой первого несоциалистического съезда и с работой правительства, вышедшего из его недр. При таких условиях существенные недостатки старого правительства были бы исправлены, а его разумные мероприятия и предположения были бы заимствованы новой властью.

Земский собор, руководимый группой безответственных политических деятелей антимеркуловского направления, поддержанных представителями части вооруженных сил, еще не вполне остывших от только что минувшего бунта, стал на совершенно другую дорогу. Доклад правительства был заслушан, но не обсуждался, вследствие заявления генерала Дитерихса, что он, будучи одновременно и членом Собора, и лицом, подчиненным правительству, не мог бы участвовать в обсуждении доклада. Заявление генерала многими приветствовалось, ибо оно избавляло правительство и военное командование от возможных резких нападок и избавляло присутствующих от неприглядной картины, которую мог бы явить Собор в результате возможного вскипания страстей. Эта опасность, однако, могла бы быть избегнута совершенно другим способом, без отказа от обсуждения итогов работы правительства.

В действительности такое поверхностное отношение Собора к докладу правительства попросту ставило крест над всей минувшей работой национальной несоциалистической власти, не подведя итогов, достигнутых освободительным движением, и переворачивало страницу истории Приморья, открывая новый лист, на котором не было написано ничего.

После этого Собор окончательно оторвался от прошлого и, приняв на себя не принадлежавшие ему по смыслу указа о его созыве функции Учредительного собрания, занялся, по предложению той же группы, обсуждением вопросов о том, какая должна быть верховная власть в Приморье. Провозгласив безусловно приемлемые для всех членов Собора монархические лозунги. Собор вслед за тем постановил [458] просить в Приморье кого-либо из Великих Князей Дома Романовых, чтобы открыто возглавить с востока всенародное движение. Впредь же, до приезда Царственного возглавителя, единоличная власть в Приморье должна была быть вручена кому-либо на правах наместника.

В дальнейшем дело свелось к выбору наместника. Все голоса сходились на кандидатуре находившегося в Харбине бывшего Приамурского генерал-губернатора, популярного Н.Л. Гондатти{566}, молчание которого на телеграфный запрос председателя правительства о приемлемости для него этой должности давало повод говорить о его согласии, что еще при обсуждении вопроса о необходимости единоличной власти оказывало значительное влияние в пользу этого течения. Одним из высших аргументов защитников идеи единоличной власти было то утверждение, что будто бы Н.Л. Гондатти не пойдет работать в составе директории. К тому же и войско в лице генерала Дитерихса настаивало на скорейшем выставлении кандидатуры Н.Л. Гондатти. При таких настроениях оставалось только голосовать за единоличную власть и за Н.Л. Гондатти, как кандидата на пост наместника.

Председатель правительства С.Д. Меркулов отказался выставить свою кандидатуру. Кроме Н.Л. Гондатти, была выставлена только кандидатура генерала Дитерихса. В самый последний момент перед избранием правителя пришло известие о решительном отказе Гондатти от выставления своей кандидатуры. Собору предстояло высказаться по поводу кандидатуры генерала Дитерихса. В заседании б августа Земский собор единогласно избрал генерала Дитерихса правителем. Налицо была военная диктатура.

Зная лично многих политических деятелей Приморья, я могу констатировать, что как самое установление института военной диктатуры, так и выбор диктатора явились для многих неожиданными. Но как раз противниками этих решений были люди, искренними стремлениями которых были сохранение единства в среде национальных сил и лояльность всякой законно избранной национальной власти. Поэтому осуществленная таким образом военная диктатура ни с чьей стороны не встретила ни возражений, ни противодействия.

Благими последствиями возникновения военной диктатуры были:

1) восстановление единства в среде национальной общественности,

2) успокоение умов в армии, что позволило генералу Дитерихсу в сравнительно короткий срок восстановить, до известной степени, дисциплину в среде высшего военного сухопутного командования и вернуть [459] армии ее оперативную гибкость. Все эти плюсы новой структуры власти были внутреннего порядка.

Дурные же последствия отчаянного шага Земского собора почувствовались во внешних делах нашего государства и были гораздо более значительны. Они привели все дело к катастрофе.

Дело в том, что ни для кого не было тайной, что Приморье могло сохранить свою независимость только при наличии японской охраны, в виде ли штыков, действительно находящихся на границах области, в виде ли оговорки в договоре между японцами и Советской Россией, по которой предусматривалось бы создание независимого буфера. Все это было осуществимо постольку, поскольку в Японии военная партия перед лицом своих политических противников оказывалась богатой доказательствами разумности и справедливости сохранения независимости от большевиков русского Приморья.

В течение 1921-го и начала 1922 года наличие в крае Народного собрания, избранного населением свободно, применимо к существующим в других странах пресловутым демократическим нормам, поддержка, оказанная Народным собранием правительству, резолюция протеста против представительства большевиками интересов русского народа на Гаагской и Генуэзской конференциях, вынесенная Собранием, резолюция Собрания об оказании всемерной поддержки армии белоповстанцев во время Хабаровского похода{567} и при отсутствии армии — все это были большие козыри в руках японских военных кругов, чтобы доказывать справедливость сохранения оккупационных войск, обеспечивающих желаемую самим русским населением независимость края от Советской России.

Борьба с красными в тыловом районе

В тыловом районе, подведомственном мне, весь сентябрь и начало октября велась упорнейшая борьба с красными. В противоположность многим минувшим периодам борьбы с большевиками мы на этот раз, имея совершенно ничтожный гарнизон во Владивостоке, очень мало беспокоились за безопасность его, хотя было известно, что восстание во Владивостоке было бы очень на руку большевикам. Дело было в том, что в случае захвата большевиками Владивостока извне по праву войны поднимался вопрос о праве их на захват военных грузов. По отзывам иностранной прессы, захват Советской Россией такого громадного количества запасов вооружения представлялся державам, еще не признавшим тогда большевиков, [460] опасным и мог поэтому приобрести международное значение. Большевикам было бы кстати разрешить этот вопрос путем внутреннего переворота во Владивостоке, чтобы поставить иностранцев перед фактом падения белого правительства по воле самого революционного народа. Но их организации во Владивостоке были слишком слабы. Население, относившееся пассивно к факту возможного завоевания, не склонно было помогать большевикам. Благодаря хорошо поставленному делу контрразведки мы были осведомлены о каждом их собрании, каждом решении и движении в городе. В этом отношении моя осведомленность как начальника тыла базировалась главным образом на сведениях, полученных контрразведкой флотилии, работа начальника коей, штабс-капитана по адмиралтейству Федуленко, была поистине мастерской.

Зато в остальных районах тыла было крайне неспокойно. Даже Посьетский район, до тех пор считавшийся образцовым, начал причинять мне крупные беспокойства. С уходом японцев с охраны уссурийской дороги, таковая охранялась только нашими частями, главные силы которых были оттянуты на фронт. Это вызвало ряд взрывов партизанами железнодорожных мостов, порчу пути, а затем, убежденные в своей относительной безопасности, партизаны начали просачиваться к югу от железной дороги с целью грабежа еще достаточно богатого Посьетского района. Это вызвало настоящую панику в населении и могло бы закончиться переходом значительной части корейского населения района на сторону красных, что составляло угрозу тылу армии тем более, что масса корейцев имели оружие, выданное им противохунхузнической организацией Янковских.

В первый момент для борьбы с распространением партизан, появившихся около 6 сентября в виде отряда в 90 человек при пулемете, я мог двинуть только сборный десантный отряд из матросов ремонтирующихся судов около шестидесяти штыков, каковой и был высажен в тот же день в Сидими. Задержав дальнейшее распространение партизан и убедившись, что ни из гарнизона Владивостока, ни из армии я не мог получить подкрепления, я поручил полковнику Вишневскому сформировать партизанский русско-сербский отряд. Этот офицер оказался очень энергичным человеком и в недельный срок собрал больше 25 добровольцев сербов и русских и 12 сентября был высажен с отрядом в Сидими на подмогу отряду матросов. Партизаны, не приняв боя, ушли к северу в направлении к китайской границе.

Ожидая их нового появления, я уговорил начальника резерва Рати, мне неподчиненного, дать в мое распоряжение 100 человек от Урало-Егерского [461] отряда{568} (единственная боевая часть во Владивостоке), а также уже в виде личной услуги выпросил у правофланговой группы войск (генерал-лейтенант Глебов) конный взвод казаков в 20 человек.

Когда 20 сентября партизанский отряд уже в количестве 200 человек с пулеметами вновь появился в районе Сидими, все эти силы были при помощи ледокола «Байкал» и посыльного судна «Страж» переброшены на западный берег Амурского залива. Правда, партизанам благодаря оплошности начальника сводного отряда удалось ускользнуть от преследования, но после этого они перестали тревожить Посьетский район, который я опять был вынужден оставить без защиты. Борьба за охрану побережья Татарского пролива продолжалась непрерывно, отвлекая на себя почти что все силы флотилии.

Предполагавшееся в конце августа окружение красных в районе бухты Терней при помощи отряда генерала Пепеляева не удалось вследствие нерешительности последнего. Командир канонерской лодки «Илья Муромец», производивший разведку для этого отряда, имея мои инструкции по выполнении операции у Тернея, следовал на север для установления связи с канонерской лодкой «улисс» и гарнизоном Императорской Гавани и по отбытии отряда генерала Пепеляева 1 сентября вышел из бухты Джигит на север. 2 сентября «Илья Муромец» встретил «Улисса» около Самарги. Выяснилось, что отряд партизана Колесниченко, выбитый в начале августа из Императорской Гавани, после долгих скитаний по лесам спустился на юг и занял не охранявшуюся нами бухту Гросевича (80 миль к югу от Императорской Гавани).

Командир канонерской лодки «Илья Муромец», старший лейтенант Буцкой, коему моим приказом были временно предоставлены права начальника экспедиционного отряда, решил снять гарнизон из Самарги и совместно с «улиссом» выбить партизан из бухты Гросевича. В ночь на 3 сентября суда подошли к бухте Гросевича.

Первая попытка высадки была отбита партизанами с потерями для нас — убит один матрос, ранен один офицер и четыре стрелка. Переменив несколько место, произвели высадку вторично, и на этот раз удачно. Деревня Гросевича была занята нами. Разведка донесла, что отряд Колесниченко, сильно уменьшенный численностью, отправился вдоль берега на юг с целью соединиться с отрядом Назаренко, двинувшимся из Тернея на север. Четыре партизана из отряда Колесниченко сдались добровольно начальнику гарнизона бухты Гросевича. Оставив гарнизон в бухте Гросевича, канонерская лодка «Илья Муромец» вышла во Владивосток для доставки раненых. Таким образом, [462] район побережья, находившийся под нашей охраной, вновь сократился и простирался теперь от бухты Гросевича на север до мыса Сизиман, где начиналась зона японской оккупации.

Исследовав создавшееся положение, я пришел к заключению, что при данном соотношении сил я не мог рассчитывать в короткий срок изгнать партизан с побережья. В то же время, учитывая начинавшуюся на фронте решительную борьбу, я полагал необходимым сохранить более или менее широкую базу на побережье с тем, что, в случае благоприятного для нас исхода борьбы на фронте, эта база послужила бы исходной для предпринятия операций в более широком масштабе. Достигнуть этого было возможно только при использовании нашей сильной стороны — быстроты передвижения на кораблях при применении системы нанесения коротких ударов с общей задачей привязать партизан к известным пунктам и затруднить их продвижение на север. Необходимо отметить, что вследствие плохих отношений, установившихся к этому времени между правителем и японцами, получение нами боевых припасов к орудиям из наших складов в Минном городке стало для нас совершенно невозможным, и мы принуждены были оперировать, имея по 100–150 патронов на винтовку и по 15–20 снарядов на орудие, без всякой надежды на пополнение.

Исходя из всех этих соображений, я, собрав все резервы, какие еще мог выжать из батальона морских стрелков, выслал их на канонерской лодке «Диомид» на подкрепление. Командиру канонерской лодки «Диомид», капитану 2-го ранга Кореневу{569}, назначенному мной начальником всего экспедиционного отряда, была дана инструкция пройти прямо в Императорскую Гавань, где, соединившись с главными силами отряда, посадить десант на «Диомид» и «улисс» и, оставив небольшой гарнизон для охраны базы, выйти на юг, войти в соприкосновение с главными силами партизан и заставить их броситься на юг в район Ольга-Тетюхи. Через несколько дней я предполагал выслать на подкрепление отряда еще посыльное судно «Аякс».

«Диомид» вышел из Владивостока 10 сентября, имея еще побочную задачу конвоировать п. х. Добровольного флота «Монгугай», на котором следовала из Владивостока на различные пункты побережья лесоустроительная комиссия, назначенная распоряжением правителя. «Диомид» вследствие шторма и плохого состояния механизмов прибыл в Императорскую Гавань лишь 16 сентября.

17 сентября «Диомид» и «улисс» прибыли в бухту Гросевича, где были сосредоточены главные силы батальона. Убедившись, что отряд Колесниченко, потрепанный в предыдущий поход канонерскими [463] лодками «Илья Муромец» и «улисс», продолжал держаться у бухты Гросевича и только теперь тронулся на юг, командир «Диомида» решил найти и окружить его. 18–21 сентября продолжалась безрезультатная охота за маленьким отрядом Колесниченко, который благодаря отличному знанию местности и привычке к тайге ус кользнул от преследования, уйдя затем на юг и оставив район бухта Гросевича — Императорская Гавань навсегда.

21 сентября отряд вышел на юг для отыскания главных сил партизан. 22-го, подойдя к Самарге и убедившись, что селение занято красными, капитан 2-го ранга Коренев высадил отряд в 12 верстах севернее, в деревне Адеми. Выяснилось, что Самарга занята отрядом в 120 человек при 20 конных и пулемете. Наш отряд состоял из 112 человек при одном пулемете. На рассвете 23 сентября наши, при поддержке кораблей, атаковали Самаргу. Красные боя не приняли, но отступили не на юг вдоль берега, как этого хотелось нам, а в глубь страны, где в нескольких верстах находилась прекрасно оборудованная и снабженная продовольствием японская концессия. Оставалось пожалеть, что отряд потерял несколько дней на охоту за ничтожным отрядом Колесниченко. Теперь наш отряд оказался в невыгодном положении. Растянутый на большом участке, против равного в силах противника, с малым комплектом патронов, он был вынужден или обороняться, оглядываясь на корабли, которые не всегда могли стоять на якоре у открытого берега Самарги, или атаковать противника, засевшего в лесистой местности, лучше нас вооруженного и обмундированного.

Воспользовавшись прибытием посланного на подкрепление посыльного судна «Аякс», капитан 2-го ранга Коренев выслал канонерскую лодку «улисс» во Владивосток с донесением о создавшемся положении и с просьбой об усилении отряда. Нервное настроение отряда усилилось под впечатлением известия об эвакуации японцами Николаевска и устьев Амура и о занятии этого района красными, что теоретически обнажало наш северный фланг и давало в руки красных выход к морю и морскую базу.

Канонерская лодка «Улисс» 26 сентября прибыла во Владивосток. Занятый в это время операциями в Посьетском районе, я почти ничего не мог выслать на подмогу капитану 2-го ранга Кореневу. Все же, заключив из его донесения, что в отряде наблюдается усталость, нервность и упадок духа, я решил поддержать его чем мог. Мною было приказано немедленно посадить на корабль формировавшийся для побережья отряд милиции, о котором я упоминал выше, и выслать его в Самаргу. Отряд этот к тому времени состоял из 40–50 человек, [464] вооруженных берданками, но надежных по настроению людей, большей частью бывших солдат и офицеров. Хотя они не были вполне боевым элементом, они могли быть предназначены для несения гарнизонной службы в спокойных районах, что освободило бы от этих обязанностей боевую часть отряда.

27 сентября, то есть через сутки после прихода «Улисса», канонерская лодка «Илья Муромец» с отрядом милиции и с пополнением запаса патронов для отряда капитана 2-го ранга Коренева вышла на север на соединение с отрядом и 29 сентября, то есть через четыре дня после ухода «Улисса» из Самарги, была на месте. Но уже 27 сентября Самарга была оставлена нашим отрядом. Произошло следующее.

26 сентября наш отряд решил атаковать красных, не ожидая подкрепления. Атака была отбита, причем мы потеряли двух стрелков убитыми и одного раненым. Одновременно были получены сведения о присоединении к партизанам отряда Колесниченко. В этом неудачном для нас бою отряд расстрелял значительное количество патронов из нашего более чем скудного запаса. Капитан 2-го ранга Коренев, при таких условиях, а также ввиду появления признаков шторма, который, по его мнению, лишил бы гарнизон помощи кораблей, решил очистить Самаргу и отойти опять в район бухта Гросевича — Императорская Гавань. Несомненно, была проявлена излишняя поспешность и нервность, так как через полторы суток, с приходом канонерской лодки «Илья Муромец», обстановка значительно изменилась в нашу пользу. Шторм также не мог быть настолько опасен, так как в 10–12 милях к северу от Самарги, у мыса Сюфрен, есть хорошая якорная стоянка, укрытая от самого опасного в это время года норд-остового шторма. Туда же берегом мог в случае надобности отступить и сухопутный отряд. Командир канонерской лодки «Илья Муромец», прибывшей 29 сентября в Самаргу, уже занятую красными, наблюдал спокойную высадку рабочих, китайцев и японцев, с парохода Добровольного флота на берег и сам беспрепятственно простоял у Самарги весь день.

Так или иначе, наш отряд вернулся 28 сентября в исходное положение в бухту Гросевича. К начальнику отряда, перешедшему в Императорскую Гавань, присоединилась канонерская лодка «Илья Муромец» с отрядом милиции. К этому моменту состав отряда был:

канонерские лодки «Диомид», «Илья Муромец», посыльное судно «Аякс», катер «Рында», батальон (2 роты морских стрелков и рота егерей), около 180 штыков при двух пулеметах, и отряд милиции, 40–50 человек. Получив с «Ильёй Муромцем» подтверждение моего [465] приказа атаковать партизан у Самарги во что бы то ни стало, начальник отряда решил, однако, произвести предварительную разведку участка побережья к северу от Императорской Гавани для выяснения активности красных в Николаевске-на-Амуре, послав для этого канонерскую лодку «Илья Муромец» с командиром батальона и частью стрелков.

Между тем мною был получен приказ генерала Дитерихса возвратить экспедиционный батальон к 10 октября во Владивосток. Ввиду необходимости послать с этим приказанием корабль, не имея точных сведений о движении отряда и полагая, что он находится неподалеку от Самарги, я решил использовать оставшийся до 10 октября срок для того, чтобы, нанеся удар партизанам у Самарги, наверняка заставить их отступить на юг и получить возможность удерживать северный район бухта Гросевича — Императорская Гавань одной милицией и кораблями. В это время из ремонта вышла канонерская лодка «Патрокл» и вследствие временного затишья в Посьетском районе освободился русско-сербский отряд (около 50 штыков). Поэтому мною было приказано канонерской лодке «Патрокл», готовившейся к походу с особым поручением, принять на себя русско-сербский отряд и пополнение милиции и выйти к Самарге и далее на север, до соединения с отрядом капитана 2-го ранга Коренева.

Одновременно мною был назначен новый начальник экспедиционного отряда капитан 1-го ранга Соловьев, который должен был при встрече с отрядом капитана 2-го ранга Коренева его сменить и вступить в командование отрядом. Капитану 1-го ранга Соловьеву было приказано, собрав все силы, обрушиться на партизан у Самарги и заставить их броситься на юг. После этого два корабля, «Патрокл» и «Аякс», и милиция должны были остаться в распоряжении капитана 1-го ранга Соловьева, а два других корабля, «Диомид» и «Илья Муромец», с батальоном и русско-сербским отрядом должны были вернуться во Владивосток к 10 октября.

3 октября «Патрокл» с новым начальником отряда, имея на борту русско-сербский отряд, вышел на север. 5 октября вечером «Патрокл» подошел к Самарге, но не нашел там нашего отряда. Начальник отряда, не задерживаясь, вышел дальше и б октября встретился в Императорской Гавани с канонерской лодкой «Диомид» и посыльным судном «Аякс».

Ввиду отсутствия канонерской лодки «Илья Муромец», высланной капитаном 2-го ранга Кореневым на север в разведку, капитан 1-го ранга Соловьев, вынужденный его дожидаться, не мог рассчитывать выполнить вовремя приказ о нападении на партизан сосредоточенными [466] силами и решил исполнить вторую часть приказа, говорившую о возвращении экспедиционного батальона во Владивосток к 10 октября. Поэтому он приказал канонерской лодке «Диомид», взяв наличных стрелков из Императорской Гавани, выйти во Владивосток, что и было исполнено. Несение охраны побережья от бухты Гросевича до мыса Сизиман было возложено на милицию, поддержанную кораблями и взводом (20 человек) стрелков. 10 октября канонерские лодки «Диомид» и «Илья Муромец» с экспедиционным батальоном и русско-сербским отрядом вернулись во Владивосток.

Таким образом была закончена операция, начатая нами еще в конце июля. Правда, оставленные нами в районе побережья силы были недостаточны, чтобы удержать красных в случае их дальнейшего продвижения из Самарги к северу, но, во-первых, они такого движения до самой нашей эвакуации не обнаружили, а во-вторых, наша слабость могла быть только временной, так как в случае успеха на главном фронте мы бы, с уходом японцев, получили в свое распоряжение неисчерпаемый запас снарядов, орудий и большой запас патронов и вернулись бы на побережье в гораздо больших силах, а наступавшая зима ставила партизан, совершавших переходы главным образом пешком, в невыгодное положение по отношению к нам, владевшим кораблями и ледоколами. Владение красными Николаевском-на-Амуре также не составляло для нас угрозы, по крайней мере до весны, так как в начале ноября устье Амура обычно замерзало; у красных же в Николаевске не было ни одного ледокола.

Так или иначе, операция дала нам очень много.

1. Мы получили несколько сот тысяч иен, что составило вместе с деньгами, внесенными концессионерами-лесопромышленниками во Владивостоке, около одной двенадцатой всего годового бюджета нашего государства.

2. Эти же деньги были отобраны у красных, которые иначе обратили бы их на борьбу против нас.

3. Флотилия, не потребовав никаких дополнительных расходов на свое содержание от государства и, наоборот, принеся ему существенный доход, вместе с тем подкрепилась во всех отношениях. Конечно, снабжение кораблей и состояние их механизмов были далеки от совершенства, но все же, после целого лета непрерывных походов, корабли, за малым исключением, были в лучшем состоянии, чем весной.

Личный состав также далеко шагнул вперед в смысле обучения своему делу, привычки к морю и общей сплаванности. То, что я застал во Владивостоке в 1921 году, когда я принял командование, и то, [467] что было в моем распоряжении к осени 1922 года, ни по размерам, ни по качеству не могло быть сравниваемо.

Чтобы закончить обзор этой продолжительной операции, необходимо указать на несколько столкновений с японцами, происшедших на побережье на почве усиленной деятельности наших кораблей. Японские промышленники, привыкшие за 1920-й и 1921 годы к почти полному отсутствию государственной власти на побережье, начали считать себя полными хозяевами. Единственно, с кем им приходилось считаться — это были партизаны, но последние, не будучи осведомлены в законах, приходили всегда к быстрому соглашению с японцами, и конечно к выгоде последних.

Наши корабли, имея на борту чиновников соответствующих учреждений, быстро вводили в законное русло порядок взимания правительственных сборов в районах, находившихся под нашей охраной. Это иногда вызывало сопротивление со стороны японцев и несколько раз приводило к столкновениям. Так была нами опечатана японская береговая радиостанция на лесной концессии в Самарге. Там же был отобран склад винтовок. Только после того, как японцы согласились допустить постоянное присутствие нашего радиотелеграфиста на радиостанции и представили нам бесплатно право пользования ею, мы открыли станцию. Были случаи обстрела катеров, не желавших остановиться при встрече с нашими кораблями в море, арестов капитанов пароходов, отбирания судовых документов и проч. Японское морское командование сначала вмешивалось в эти дела, даже один раз послало крейсер «Ниссин» по местонахождению нашего отряда, чтобы протестовать против сурового обращения с их подданными, но, убедившись, что мы стояли на законной почве и что японские промышленники в массе нарушали закон, установив вакханалии хищнического разграбления русских богатств, махнули на все рукой. Но наконец два случая с канонерской лодкой «Илья Муромец» вновь обратили на себя их внимание.

Первый случай имел место 29 сентября у Самарги, когда, преследуя японский катер, не останавливавшийся несмотря на сигналы, «Илья Муромец» обстрелял его и попал одним снарядом в катер, где, по словам японцев, был убит один из команды; в другом случае командир той же канонерской лодки «Илья Муромец», старший лейтенант Буцкой, испытывая недостаток угля, решил пополнить его часто практиковавшимся нашими кораблями способом, то есть путем покупки с японского парохода. Это было 5 октября у мыса Сюркум. Капитан парохода сначала согласился дать уголь, но по подходе канонерской лодки к борту в резкой форме отказал, отдав швартовы [468] «Ильи Муромца». Тогда командир, основываясь на статье 338-й Морского устава, взял 20 тонн угля силой, заплатив за него по высокой оценке.

Оба эти случая вызвали визит японского командующего эскадрой во Владивосток ко мне на «Манджур». Японский адмирал в очень вежливой, но настойчивой форме просил произвести расследование этих случаев при участии в комиссии японских представителей. Я отказал в участии японцев в комиссии и обещал на специальном судне выслать русскую следственную комиссию на место для разбора дела.

Японцы удовлетворились. Следственная комиссия на посыльном судне «Фарватер» вышла из Владивостока 7 октября, успела вернуться и сделать мне краткий доклад о первом случае на Самарге, согласно которому командир «Ильи Муромца» оказался совершенно прав. В эти же дни Императорскую Гавань посетил японский крейсер «Чихайя», посланный японским правительством для расследования случая с катером в Самарге.

Начальник отряда капитан 1-го ранга Соловьев, прибывший на крейсер по приглашению командира, сказавшегося больным, был встречен со всеми почестями и вызовом караула. В дальнейшем в беседе капитан 2-го ранга Иодохара сказал, что японское правительство и общественное мнение Японии очень недовольны репрессиями, применяемыми нами на побережье. Осведомленный по радио из Владивостока о выходе нашей следственной комиссии, он этим ограничился. Нужно отдать справедливость чинам японского флота:

как в это время, так и впоследствии они всегда относились к нам с отменной вежливостью и корректностью.

Кроме вышеупомянутых операций, флотилия за тот же период выполнила ряд других. Канонерские лодки «Магнит» и «Свирь» находились в плавании у берегов Камчатки. Канонерская лодка «Батарея» находилась в плавании в водах Охотского моря в распоряжении генерала Пепеляева и вернулась во Владивосток около 10 октября. Зафрахтованные флотилией пароходы Добровольного флота «Томск», «Защитник», доставив эшелоны отряда генерала Пепеляева{570} в Аян, иернулись во Владивосток. Блокада бухт залива Петра Великого к востоку от Владивостока поддерживалась посыльным судном «Фарватер» и миноносцем «Инженер-механик Анастасов» посменно.

По требованию штаба армии были сделаны две экспедиции на катерах флотилии. Задачей первой экспедиции была поддержка нашего крайнего левого фланга, упиравшегося в берег озера Ханка. 20 сентября в эту экспедицию были посланы два моторных катера, посланные [469] по железной дороге до станции Халкедон. Дальше они должны были двигаться, около 150 верст, частью по проложенной командами катеров дековильке, частью по перепруженной плотинами и порогами реке Лефу и по мелководным озерам Лебехэ и Ханка. Потратив неделю на этот переход, катера благополучно прибыли по назначению и участвовали в нескольких мелких экспедициях на озере Ханка. В начале октября, при спешном отступлении нашей армии, удалось вывезти во Владивосток только моторы, корпуса же катеров были сожжены.

Вторая экспедиция состояла в попытке навести плавучий мост через реку Суйфун у Раздольного. Эта работа, бывшая совершенно не по нашим средствам, была все-таки предпринята по категорическому повторному требованию штаба армии. В экспедицию был послан один маленький паровой катер порта, один моторный катер и две баржи Инженерного ведомства. Последнее поддерживало требование начальника штаба Рати и доносило, что задача осуществима. Только по прибытии экспедиции на место представитель Инженерного ведомства убедился, что через Суйфун существует брод и что подбуксировать баржи к предполагаемому месту постройки моста невозможно из-за мелководья. Одновременно с этим войска Дальневосточной казачьей группы, стоявшие на охране переправы, ушли, получив другую задачу, и охрана доставленного имущества и самой переправы была возложена на команду катеров, вопреки докладу начальнику экспедиции мичмана Сенкевича о том, что в районе изобилуют партизаны и что команда числом семь человек обречена на гибель. Когда я получил во Владивостоке донесение мичмана Сенкевича о его безвыходном положении, было уже поздно отзывать его: катера подверглись ночной атаке красных, часть команды была перебита, остальные ранены, в том числе и начальник экспедиции, и взяты в плен.

Этот период работы Сибирской флотилии омрачился еще одним печальным случаем. 8 сентября злоумышленниками была взорвана машина транспорта «Охотск», и транспорт вышел из строя на все остальное время. Подобных покушений за время моего командования было зарегистрировано несколько, но все они были своевременно раскрыты и предотвращены контрразведкой флотилии. Найти участников преступления не удалось, но все же благодаря принятым мерам этот случай остался единственным удавшимся покушением на порчу кораблей за время моего командования флотилией.

В самом разгаре вышеописанной работы флотилии она была прервана стремительно наступившим крахом всей нашей государственности. [470]

Крушение государства

13–14 октября определился крутой поворот в истории Приамурской государственности. В эти дни наша армия потерпела поражение. Правителем было принято решение прекратить вооруженную борьбу с большевиками и вывести остатки бойцов из-под ударов красных за границу.

13 октября, получив по телеграфу указ правителя, отменяющий все исключительные меры, принятые мною во Владивостоке, я послал генералу Дитерихсу письмо, в котором указывал, что в тот критический момент, который мы переживали, спасение всего дела заключалось лишь в строго последовательном проведении властью решительных и суровых мер, в успехе коих я не сомневался, что обстановка во Владивостоке мне, как начальнику тыла, ближе и виднее и что я нуждаюсь в известной свободе действий, вытекающей из объема прав, предоставленных мне по указу самого правителя, коим я был назначен начальником тыла.

В тот же день из Мукдена прибыл во Владивосток управляющий внешними делами Н.Д. Меркулов. Из беседы с ним я выяснил, что отношение правителя трех восточных провинций Китая (Маньчжурии) Чжан Цзо-лина к нам неизменно благоприятное, что все сношения могут дать реальные результаты очень крупного масштаба, но что для достижения их надо суметь продержаться во Владивостоке более или менее продолжительный срок после полной эвакуации города японцами. Эта эвакуация была объявлена на 22 октября.

Вместе с тем Н.Д. Меркулов сообщил мне о своих впечатлениях, вынесенных из бесед с правителем и командирами корпусов. Суммируя его данные, можно было заключить, что борьба на фронте еще далеко не проиграна, что недостаток патронов самое больное место армии, но что дух еще не сломлен, и если удастся продержаться до 22-го числа, когда несомненно получим патроны, то вся картина может резко измениться в нашу пользу. В ожидании ответа правителя на мое письмо Н.Д. Меркулов предложил мне свое сотрудничество но гражданской части во всех вопросах, связанных с укреплением базы борющейся армии. Нами был намечен ряд мер в развитии тех моих приказов, которые за 24-часовой срок своего действия успели уже дать значительный результат.

14 октября я получил последовательно ряд известий из Никольска-Уссурийского, сообщавших о происшедшей на фронте катастрофе. Той же ночью я получил собственноручную записку генерала Дитерихса от 14 октября следующего [471] содержания:

«Дорогой Юрий Карлович. Указ мой сегодняшнего числа и дополнительная к нему телеграмма исчерпывают в сущности ответ на Ваше письмо. С сегодняшнего дня Вы являетесь хозяином полуострова. Из золотого запаса Вы дайте сумму Членам Правительства и Совета, дабы они имели возможность, в крайности, спасти свои головы. Преданный Вам, Мих. Дитерихс».

На следующий день был получен приказ правителя о прекращении борьбы.

Ко времени получения всех этих известий обстановка во Владивостоке была следующая:

1. Все правительственные учреждения распорядительного характера продолжали еще работать нормальным порядком, за исключением высших коллегиальных инстанций, где царил хаос. Эти высшие учреждения, с уменьшением территории до размеров полуострова Муравьев-Амурский, теряли всякий смысл существования.

2. Большевики в городе совершенно притихли, и по сведениям, получавшимся мною из первоисточника, местные большевики не ожидали быстрого падения города.

3. Население, напуганное надвигавшимися событиями, не имело никакого цельного настроения и явно выжидало поступков власти.

4. В моем распоряжении во Владивостоке находились: Урало-Егерская бригада, офицерский батальон, батальон Морских Стрелков{571}, Русско-Сербский отряд и другие более мелкие части, не считая флотилии, общей численностью около двух тысяч человек под командованием генерал-майора Д.А. Лебедева, и кроме того, определилось, что вся Дальневосточная группа, численностью около трех тысяч штыков и сабель, отходит не на Посьет, а на Владивосток.

Эти силы могли оказаться недостаточными для оказания сопротивления, но надо принять во внимание, что: а) красные, вообще не слишком многочисленные, вынуждены были бы выделить сильную группу для преследования главных сил армии, отступавших на Посьет, б) местность на подступах к Владивостоку представляла собой ряд неприступных позиций, в) вся линия наступления красных на город должна неминуемо была проходить по железной дороге, которая расположена на самом берегу Амурского залива и находится под ударами с моря, где мы являлись полными хозяевами, г) Владивосток с его 200-тысячным населением имел огромный запас живой силы, д) 22-го числа, после ухода японцев, мы получили большой запас патронов и неограниченное количество тяжелой артиллерии, до этого же числа красные не могли бы войти в [472] город, ибо туда их не пустили бы японцы, и наконец, е) японцы были застигнуты врасплох стремительностью нашей катастрофы. В их расчеты совершенно не входила та унизительная для них обстановка ухода из Владивостока, при которой они его покидали после нашей эвакуации. Сам правитель считал, на основании, по-видимому, бесед с представителями высшего японского командования, что планы японцев могут еще измениться. По всему прежнему поведению японцев можно было заключить, что в случае задержки нами наступления красных они эвакуируют Владивосток 22 октября, в случае же нашего поражения они уйдут только после нашей эвакуации. Нельзя только было сказать, что они станут делать, если мы отойдем во Владивосток и все-таки будем настаивать на продолжении борьбы. Возможность изменения планов японцев явствовала из телеграммы нашего представителя в Токио генерала Андогорского. Эта телеграмма, посланная через морского агента, адмирала Дудорова, мне для передачи правителю, гласила:

»Правителю. Министр инострандел вчера запросил Владивосток устойчивости правительства. Решение кабинета ожидается вторник семнадцатого. Ожидаю Вашего решения. Неизвестностью затрудняются переговоры. Выезжаю 20.

Токио. 15 октября.

Андогорский. Дудоров 949».

Учитывая все эти соображения, для меня становилось ясным, что при уходе или неуходе японцев нам оставались еще шансы сохранить за собой Владивосток, во всяком случае, еще на некоторое время.

Слова правителя: «Вы являетесь полным хозяином на полуострове», приказ его о прекращении им борьбы и заключительные слова этого приказа: «Я лично во Владивосток и вообще туда, где японцы, не пойду» развязывали мне руки. Я принял решение не уходить без боя. Переговорив с Н.Д. Меркуловым, я поручил ему сформирование временного гражданского аппарата и подготовку всех деклараций и распоряжений по гражданской части в связи с решением о продолжении борьбы. Приглашенные мною генералы Лебедев и Глебов выразили готовность продолжать сопротивление. Я приказал изъять отовсюду, где он был получен, приказ правителя № 54. Это было необходимо даже в случае отказа от активного плана, так как приказ этот невозможно было опубликовать во флотилии, коей самим правителем поручалась задача эвакуирования войск и их семей.

Предположительный план действий в общих чертах намечался [473] следующий:

1. Не допускать красных до города с тем, чтобы после 22-го числа, по получении оружия, закрепиться прочно и перейти в наступление.

2. Использовать свободу действий и установившуюся связь с Чжан Цзо-лином, передав ему часть огромных запасов вооружения, как предполагалось, на сумму в несколько миллионов рублей, получить средства на продолжение борьбы и иметь возможность осуществить мобилизацию.

3. В случае полной невозможности удержать Владивосток постараться задержаться настолько, чтобы быть в состоянии погрузить на корабли самое ценное из имущества, находившегося под охраной японцев, и тем приобрести средства на помощь всем эвакуированным, а может быть, и фонд на продолжение борьбы из-за границы, в том или ином виде.

Как одним из исходов в этом случае рисовалась возможность перейти с частью войск и флотилией в Петропавловск-на-Камчатке, где по времени года и вследствие нашего перевеса на море можно было рассчитывать продержаться еще довольно долго. Как раз в эти дни было закончено формирование 3-й роты Морских Стрелков, предназначенной на Камчатку. Правителем был назначен новый губернатор Камчатки генерал-майор Иванов-Мумжиев{572}, подчиненный мне как начальнику тыла. Он отбыл в Петропавловск со всем штабом управления и с запасами продовольствия на пароходе «Сишан». 3-ю роту я задержал ввиду моего намерения сохранить Владивосток.

Весь день 15 октября я не мог связаться с правителем по телеграфу, почему предполагал на следующий день приступить к выполнению своего плана и уже вечером подписал ряд приказов, которые должны были быть опубликованы утром 16-го. Была составлена ответная телеграмма в Токио генералу Андогорскому, указывавшая, что я намерен продолжать борьбу и что во Владивостоке спокойно.

Совершенно неожиданно ночью мною были получены сведения, что поезд правителя следует во Владивосток и что он задержан на станции Седанка японцами. Я приказал докладывать мне о движении поезда правителя и вскоре, проверив, что правитель, вопреки своим прежним намерениям, возвращается в зону оккупации японцев, разослав в типографии приказание приостановить печатание моих приказов, отменил посылку телеграммы генералу Андогорскому и сам отправился на вокзал встречать правителя.

Правитель не одобрил моего плана: он пребывал в твердом убеждении, что нам остается только спешно эвакуироваться. На мой вопрос, имеет ли он какие-нибудь дальнейшие планы по отношению к [474] флотилии, он еще раз подтвердил то мнение, которое он мне высказывал раньше и которое он поручил находившемуся при его штабе для связи капитану 2-го ранга Четверикову передать мне. Мнение это было таково, что по выполнении эвакуации Владивостока флотилия должна самостоятельно избирать свои пути, так как борьба кончена и ни на какую дальнейшую поддержку его со стороны флотилии он рассчитывать не может. Я указал на возможность перехода части флотилии после эвакуации на Камчатку в случае, если к тому будут благоприятные обстоятельства, на что генерал Дитерихс еще раз ответил мне, что я волен поступать с флотилией самостоятельно.

Едва я вернулся после этого свидания к себе домой, как вслед мне был послан следующий указ правителя:

УКАЗ № 66 ПРАВИТЕЛЯ ЗЕМСКОГО КРАЯ

16 октября 1922 г., г. Владивосток.

Прибыв в г. Владивосток, повелеваю: адмиралу Старку обратиться к исполнению своих прямых обязанностей по командованию флотом.

Управляющим Ведомствами иметь у меня непосредственные доклады. Ввиду чрезвычайных обстоятельств Земской Думе прервать с сего числа свои занятия.

П. П. Правитель Земского Приамурского Края

Мих. Диmepuxc.

Этим указом мои обязанности как начальника тыла кончались юридически, но, по существу, они могли быть с меня сняты, так как генерал Дитерихс не считал нужным оставаться во Владивостоке до конца и руководить эвакуацией во всем ее объеме, в каком случае только я мог рассматривать свою задачу сведенной к командованию флотилией. Генерал Дитерихс сообщил, что он останется во Владивостоке очень недолго, только чтобы сделать последние распоряжения, а затем выйдет со штабом в Посьет, предоставив мне закончить эвакуацию.

Такое положение, когда мне предстояло закончить эвакуацию, начинавшуюся вне моего контроля, окончательно уничтожило всякую планомерность работы. После отъезда правителя, когда я опять получил власть в свои руки, все в городе оказалось в полном параличе. Высшие правительственные учреждения были расформированы распоряжением правителя, в низших же, оставшихся без руководства, царила паника. Служащие большинства правительственных учреждений просто разбежались. [475]

От Посьета до Гензана{573}

Как выше было сказано, корабли флотилии, как находившиеся непосредственно под моим командованием, так и задержавшиеся еще на побережье Татарского пролива (отряд капитана 1-го ранга Соловьева), в конце октября 1922 года покинули пределы России.

Необходимо заметить, что благодаря отсутствию у временного приамурского правительства и у правительства генерала Дитерихса сколь-нибудь серьезного заграничного представительства никакой информации о возможном отношении к нам со стороны иностранных держав, в частности Японии и Китая, у правительства не было. Не было поэтому и никакого плана похода флотилии и не дано мне было правителем никаких руководящих указаний, кроме обязательства доставить семьи военнослужащих в один из портов Китая. Однако после приказа правителя о невыпуске в Посьете на берег частей генералов Глебова и Лебедева и это приказание отпало, так как корабли, перегруженные войсками и кадетами, не могли помышлять о походе . из Посьета хотя бы в Шанхай или Инкоу. Надо еще вспомнить, что часть кораблей, имевших на борту наибольшее число беженцев, как то: «Манджур», «Охотск», «Чифу», «Пушкарь», шли на буксире и, понятно, не могли выдержать похода открытым морем при том состоянии, в котором находились буксиры и буксирные средства.

Единственным источником заграничной информации для меня была моя переписка с нашим бывшим морским агентом в Токио контр-адмиралом Б.П. Дудоровым и бывшим председателем Временного Приамурского правительства Н.Д. Меркуловым, находившимся также в Токио.

Из сообщений первого, основанных на данных, полученных из кругов нашего токийского посольства, явствовало, что: 1) японцы, находившиеся в переговорах с красными, будут стремиться как можно скорее отделаться от наших кораблей и беженцев, поэтому хотя непосредственной опасности в японских портах в смысле ареста кораблей и передачи их красным нам пока не угрожало, но ни на какую помощь со стороны Японии мы рассчитывать не могли; 2) Китай находился в состоянии, близком к анархии, причем враждовавшие между собой генерал-губернаторы отдельных областей явно не считались с властью центрального правительства и в своей политике считались только с личной выгодой, чем и определялась их неустойчивость в отношениях с большевиками. Само центральное правительство, переставшее еще осенью 1920 года признавать нашего прежнего посла и уничтожившее экстерриториальность для русских и наши прежние концессии, находилось [476] под сильнейшим влиянием советского посла Иоффе. При таких условиях стоянка в каком-либо порту Китая и даже заход в такой порт без предварительного договора с местным автономным губернатором и без реального обеспечения с его стороны представлялись явно опасными; 3) все великие державы, за исключением Соединенных Штатов Северной Америки, имевшие своих представителей, управлявших международными портами Востока, были более или менее заинтересованы в том, чтобы не давать большевикам повода обвинять их в помощи белым. Наиболее влиятельная держава на Востоке — Великобритания — уже заключила торговый договор с Советской Россией, поэтому, собственно, английские порты были закрыты для нас. По мнению адмирала Дудорова, только в портах Североамериканских Соединенных Штатов мы могли найти надежное убежище и даже помощь, но ни в коем случае не политического характера, а чисто благотворительного. Однако Манила, ближайший порт владений САСШ, отстояла от Посьета более чем на две тысячи морских миль и была недосягаема для нас в то время.

Другой осведомитель, Н.Д. Меркулов, сообщал, что на Востоке еще не все потеряно и что он надеется, использовав свои связи в некоторых влиятельных японских кругах, обеспечить нам отход на Камчатку и помощь Японии новому камчатскому государственному образованию. Хотя этот план при наличии нашего временного преобладания на море, притом что в Петропавловске-на-Камчатке находился еще наш гарнизон и корабли, и при не раз доказанной изменчивости японской политики не мог представляться окончательной нелепостью, но все же в него мало верилось. Этот план помимо политической помощи требовал больших денежных затрат, и непонятно было, откуда могли бы взяться люди, которые ссудили бы нас в такой короткий срок большими деньгами без видимого реального обеспечения.

Так или иначе, но на ближайшее время для флотилии не было иного выхода, как избрать первым пунктом сосредоточения ближайший оборудованный иностранный порт — Гензан.

Казалось при этом, что, если генералу Дитерихсу, отходившему с армией в район, подвластный одному из самых могущественных автономных властителей Китая — маршалу Чжан Цзо-лину, — удастся установить прочные отношения с этим последним, нам удастся в Гензане разгрузиться от войск и беженцев и затем избирать дальнейшие пути флотилии, в зависимости от обстановки, располагая некоторой оперативной свободой. Поход флотилии в Инкоу, единственный порт Чжан Цзо-лина, в этом случае был бы вполне естественным, но, памятуя обстановку перехода армии из Забайкалья в полосу отчуждения [477] в 1920 году, казалось невероятным, чтобы план генерала Дитерихса о приеме армии Чжан Цзо-лином на службу имел какие-либо шансы на успех.

Переход из Посьета в Гензан при очень бурной погоде оказался очень тяжелым для флотилии, особенно для кораблей, шедших на буксире, и для катеров. На этом походе мы потеряли утонувшим катер «Ретвизанчик», шедший на буксире парохода «Защитник». Людей на нем не было. Катер «Усердный» (бывший «Павел V») ночью при подходе к Гензану выскочил на песчаный берег к северу от входа. Причины — очень тяжелая погода, плохая видимость и неопытность личного состава катера, командир которого старший лейтенант Старк не оказался на должной высоте как судоводитель. Спасти катер не удалось.

Гензан

31 октября в Гензане собрались следующие корабли: «Байкал», «Свирь», «Батарея», «Диомид», «Илья Муромец», «Парис», «Фарватер», «Страж», «Лейтенант Дыдымов», «Охотск», «Диомид», «Манджур», катера «Стрелок», «Ординарец», «Резвый» (бывший «Павел Дирекционный»), «Надежный» и пароходы: «Эльдорадо», «Защитник», «Взрыватель», «Монгугай», «Чифу», «Пушкарь», «Смельчак», «Воевода» и «Тунгуз». Через несколько дней подошел отряд капитана 1-го ранга Соловьева «Патрокл», «Улисс» и «Аякс».

К концу нашей стоянки присоединился и «Магнит», посланный капитаном 1-го ранга Ильиным{574} на присоединение к флотилии после эвакуации им Камчатки. Пароходы Добровольного флота «Сишан» и «Томск», бывшие в чартере флотилии и застигнутые событиями в японских портах, вследствие забастовки вольнонаемных команд и вмешательства японцев были нашими караулами оставлены и ушли во Владивосток. Капитан 1-го ранга Ильин с частями и беженцами с Камчатки на зафрахтованном им японском пароходе ожидал в Хакодате моих указаний о пункте следования. Впоследствии он присоединился к нам в Шанхае.

Сама эвакуация Камчатки произошла без всякого давления противника и без какого-либо распоряжения с моей стороны. Сведения о занятии Владивостока красными и отсутствие со стороны правителя и моей приказа о сохранении Камчатки за нами были сочтены капитаном 1-го ранга Ильиным и прибывшим ему на смену генералом Ивановым-Мумжиевым достаточными основаниями для принятия самостоятельного [478] решения об эвакуации. Обстановка момента была так сложна и положение флотилии было настолько тяжелым, что я ни тогда не осудил, ни теперь не могу осудить начальствовавших на Камчатке лиц за проявленную ими поспешность. Трудно сказать, случилась бы какая-нибудь польза для нашего общего дела от того риска, с которым сопряжена была для людей, находившихся на Камчатке, задержка ими эвакуации, или наоборот.

Во всяком случае, с фактом потери нами Камчатки и двух больших пароходов Добровольного флота план Н.Д. Меркулова потерпел крушение, ибо поскольку сомнительной являлась надежда, что японцы пропустят через свои порты неразоруженными нас, идущих из Владивостока, в свой порт на Камчатку, постольку являлось бесспорным, что они не допустят новой экспедиции против Камчатки, предпринимаемой из японского порта, как базы.

По приходе в Гензан все мои первоначальные заботы сводились к тому, чтобы разгрузить флотилию от беженцев и войск, ибо, с одной стороны, было ясно, что флотилия оставаться навсегда в Гензане не сможет и даже не сможет по недостатку средств и угля провести там зиму, с другой стороны, положение беженцев было поистине отчаянным. При совершенно невероятной скученности, большей частью на морозе, на верхней палубе, при недостатке горячей пищи и даже пресной воды, все это грозило перейти в неописуемое бедствие, причем с развитием эпидемий и среди судовых команд все население кораблей потеряло бы сначала возможность передвинуться в другой порт, а затем и возможность обслуживания самых элементарных требований жизни.

К несчастью, японцы начали с того, что запретили съезд на берег кому бы то ни было и запретили подход кораблей к берегу за водой и углем. Затем после долгих разговоров они разрешили съезд на берег мне и старшим начальникам сухопутных войск по особым пропускам. На другой день последовало разрешение кораблям по очереди подойти к стенке, чтобы один только раз пополнить запас воды, за деньги, конечно.

Единственно, кто сразу получил разрешение высадиться на берег и даже получил некоторую помощь, это были раненые, прибывшие в Гензан на японских пароходах еще до прихода флотилии, и первая партия кадет около шестидесяти человек. Японцами был организован для раненых лазарет на берегу, куда они все и были помещены. Японцы очень носились с этим лазаретом, в котором ими была оказана помощь нескольким десяткам русских из числа около восьми тысяч находившихся на кораблях, но все же, чтобы этот лазарет не прекратил [479] преждевременно своего существования, мне пришлось пожертвовать пять тысяч иен из сумм флотилии на его содержание. Кадеты отправились в Мукден по железной дороге и затем после долгих мытарств присоединились к своим корпусам уже в Шанхае.

Только через несколько дней удалось убедить японцев разрешить свезти на берег гражданских беженцев и их семьи. Они были помещены японцами в холодные бараки на берегу и начали получать самую минимальную помощь продовольствием. Положение этих несчастных сделалось очень мало чем лучше, чем на кораблях, лишь только те, кто имел родственников в Маньчжурии и Китае, получили теперь возможность списаться с ними и покинуть Гензан. Масса же была, обречена на самое ужасное существование.

С уходом гражданских беженцев на берег освободились «Манджур», переданный вслед за тем его новым владельцам, купившим его еще во Владивостоке, и «Охотск», и стало несколько свободнее на других кораблях. Все же на кораблях сверх личного состава флотилии оставались еще следующие категории пассажиров:

1) воинские части Дальневосточной казачьей группы генерал-лейтенанта Глебова (около 2500 человек) и их семьи;

2) части Урало-Егерского отряда генерал-майора Лебедева (около 1200 человек) и их семьи и милиция побережья Татарского пролива . (около 100 человек) с семьями;

3) кадетские корпуса — Омский{575} и Хабаровский{576} и семьи воспитателей (около 350 человек);

4) батальон Морских Стрелков, Морская Десантная рота, русско-сербский отряд и их семьи (около 500 человек);

5) чины частично эвакуировавшихся учреждений Морского ведомства, как то: порта, службы связи, плавучих средств, морского госпиталя и пр. и их семьи (около 200 человек);

6) семьи плавающего состава (около 150 человек).

При этом люди, принадлежавшие к 4, 5 и 6-й категориям, имели прямое отношение к флотилии и перед эвакуацией были приняты в расчет интендантством флотилии как связанные с ее судьбой и поэтому подлежащие длительному пребыванию на кораблях. Они были обеспечены продовольствием и деньгами на продовольствие на два месяца.

Третья категория — кадетские корпуса были приняты на корабли для доставки за границу, имели кое-что из продовольствия, но не имели никаких денежных средств и никакого ценного имущества. Поэтому, входя в положение детей-кадет, я принял на себя заботы о пополнении недостающего в продовольствии кадетских корпусов во все время их пребывания на кораблях. [480]

Люди же первой и второй категории, составлявшие громадное большинство населения кораблей, были приняты мною согласно инструкции воеводы Земской Рати на несколько часов для доставки из Владивостока в Посьет и осели на кораблях случайно, после того как высадка их в Посьете была запрещена генералом Дитерихсом.

Продовольствие этих людей я не считал на своей ответственности, тем более что оба трюма канонерской лодки «Свирь» были завалены неизвестным мне имуществом сухопутных частей и грузами интендантства армии, и потому еще, что мне неизвестно было состояние касс всех этих воинских частей и было отлично известно, что если бы я принял всех людей 1-й и 2-й категории на довольствие при флотилии, то все тогдашние ресурсы ее окончились бы в две недели.

Я не мог считать себя в какой-либо мере ответственным за то тяжелое положение, которое создалось для этих людей, и со своей стороны принимал лишь все меры, чтобы разъяснить начальникам сухопутных частей то обстоятельство, что флотилия бессильна помочь им и что они сами должны изыскивать пути устройства участи своих людей. Зато на мне полностью лежала ответственность за корабли, на которых находились эти люди.

Между тем уже 3 ноября, то есть через четыре дня после нашего прихода в Гензан, мною была получена от адмирала Дудорова следующая телеграмма:

Копия

Телеграмма

г. Управляющего Российским Посольством в Токио Российскому Консульскому Агенту Гензана и Сончжине.

Получена 3 ноября в 9 ч. 48 м. вечера.

Дополнение 84. Адмирал Дудоров просит передать Адмиралу Старку:

По категорическому заявлению мне Японского Морского Министерства Японским Правительством принято решение не разрешать долговременной стоянки наших судов в японских портах. Последние меры китайцев в отношении наших беженцев не дают полной уверенности в безопасности стоянки в китайских портах. Телеграфируйте, сколько остается на судах команды и каковы ваши намерения.

(Подпись) Абрикосов № 90. С подлинным верно: (подпись) [481]

Нужно заметить, что с самого Владивостока и до Гензана флотилию конвоировал дивизион японских миноносцев. В Гензане же к нему присоединился японский легкий крейсер. Японцы относились к нам в высшей степени вежливо, ограничиваясь лишь наблюдением за нами, но из всех разговоров с ними выяснялось, что японское морское командование не допускает мысли, чтобы Сибирская флотилия, как таковая, задерживалась бы надолго в японских портах. Например, в вопросе пополнения запасов угля и воды они предупредили меня, что это будет допущено за наличные деньги и только один раз для каждого корабля при условии, что мы используем уголь для срочного ухода из порта. Таким образом, телеграмма адмирала Дудорова находила свое подтверждение на месте. Мое указание на то, что флотилия в состоянии такой перегруженности не может выйти в море, японцы отказывались принимать во внимание и настаивали на уходе.

Японцы не скрывали, что пребывание в японских водах собственно Сибирской флотилии, как организованной и вооруженной морской части, располагавшей к тому же кораблями, которые большевики требовали задержать и вернуть им, являлось одним из главных препятствий в ходе их переговоров с красными и что они готовы были идти на все, чтобы это препятствие устранить. Сухопутные части, находившиеся на кораблях, наоборот, они склонны были рассматривать как беженцев, при условии схода их на берег безоружными.

Все это указывало на то, что надо уходить, чтобы не попасть в ловушку. Однако в своем решении уводить корабли я встретил резкое противодействие со стороны генерала Лебедева, сохранившего за собой главенство среди сухопутных войск. Дело было в том, что для сухопутных начальников оказалось нежелательным уходить из Гензана с теми целями, которые ставились мною, а именно: 1) отыскания безопасного убежища для кораблей; 2) способствования переходу личного состава на положение мирных беженцев в условиях наивозможно более благоприятных для отыскания частного заработка. В связи с чисто авантюристической деятельностью так называемого «Сибирского правительства» г. Сазонова, отправившегося в Токио и посылавшего оттуда информацию о возможности возобновления освободительного движения при поддержке японцев и при возглавлении дела им, у сухопутных начальников зрело убеждение в необходимости во что бы то ни стало сохранить остатки армии в вооруженном состоянии и как можно ближе к пределам России. Поэтому они не хотели ни двигаться немедленно дальше на кораблях, ни сходить c кораблей в Гензане, чтобы перейти на положение беженцев. Так как [482] часть боевых кораблей флотилии, в том числе и флагманский «Байкал», и все транспорты были загружены войсковыми частями, их семьями и имуществом, то создавалось положение, при котором флотилия была не способна двинуться из Гензана.

Я настаивал на освобождении кораблей. Генерал Лебедев отдал приказ по войскам (копия не сохранилась), в котором приказывал подчиненным ему начальникам самим озаботиться обеспечением своих частей транспортными средствами, то есть кораблями флотилии. Произошла резкая переписка, в результате которой я настоял на отмене генералом Лебедевым своего приказа, но все же вопрос с освобождением кораблей не двинулся с места.

Как оказалось впоследствии, много способствовал обострению отношений миф о наличии у меня огромных ценностей на сумму в 500 тысяч иен. Миф этот имел основанием приведенное мною в первой части отчета предписание генерала Дитерихса о выемке частного имущества из хранилищ Владивостокского государственного банка. Это предписание мною исполнено не было, но генерал Дитерихс довел о нем до сведения некоторых лиц, кои начали распускать слухи, что флотилия уходит с целью увезти эти ценности и воспользоваться ими только для себя. Когда этот вопрос разъяснился, острота отношений несколько сгладилась.

В дальнейшем генералы Лебедев и Глебов, настаивая на своем желании оставаться в Гензане и не настаивая на неуходе флотилии, просили только: 1) обеспечить их отряды достаточным числом транспортов и 2) оставить офицеров флота для обслуживания транспортов до окончания надобности в них.

В результате была произведена перегрузка частей. Отряду генерала Лебедева был предоставлен пароход «Эльдорадо», отряду генерала Глебова — транспорт «Охотск», пароходы «Защитник», «Монгугай» и «Пушкарь». Вместе с тем пароходы «Смельчак», «Воевода», «Тунгуз» и «Чифу», как составлявшие частную собственность, были мною отпущены первые три во Владивостоке, а последний в распоряжение владельца, находившегося на нем. На военных кораблях остались только сухопутные части флотилии, кадетские корпуса, сверхштатные чины Морского ведомства и их семьи. После этого мною было решено оставить транспорты с сухопутными частями в Гензане, поручив командование ими контр-адмиралу Безуару, с флотилией же готовиться к уходу.

Все эти переговоры и перегрузки заняли около трех недель времени, что отразилось крайне тяжело на скудных финансах флотилии и впоследствии поставило нас в безвыходное положение в Шанхае. [483] Намечая уход флотилии, я колебался в выборе конечного пункта следования. Возможностей в этом отношении представлялось две:

1) Инкоу, 2) Манила. Инкоу — единственный порт владений маршала Чжан Цзо-лина, в северную область которых отошла наша армия и где должен был находиться правитель. Присоединение флотилии, при наличии известных гарантий со стороны маршала, обеспечивающих корабли от простого захвата, могло значительно усилить позиции правителя и армии при Чжан Цзо-лине. Принимая во внимание коммерческий тип большинства кораблей флотилии, рисовалась возможность обратить корабли на их прямое назначение и дать заработок личному составу. Опасной стороной решения было проверенное вероломство китайцев и неустойчивость отрицательного отношения к Советам со стороны самого маршала Чжана. Его политика, как было известно, основывалась на подсказке японцев, японцы же явно шли на сближение с большевиками. Кроме того, независимость Чжан Цзо-лина от центрального правительства Китая, находившегося в дружеских переговорах с большевистским неофициальным представителем в Пекине Иоффе, основывалась только на временной слабости центрального правительства, каковое положение могло всегда измениться не в пользу маршала.

С генералом Дитерихсом никакой связи не было. Сведения об отношении китайцев к частям армии, перешедшим границу и разоружившимся, были самого мрачного характера. Это все убеждало меня в том, что поход в Инкоу без предварительной подготовки являлся бы опрометчивым. Желание генерала Дитерихса, чтобы флотилия шла именно в Инкоу, в этот момент мне еще не было известно.

При выборе другого конечного пункта, Манилы, что мне советовал и адмирал Дудоров, я мог надеяться на человеколюбивое отношение американцев к беженцам, к личному составу флотилии и их семьям. Но я должен был учитывать, что наша организация, как таковая, никакой поддержки не получит, никакой помощи не получу я и для устройства дальнейшей судьбы кораблей, кроме разве того, что им разрешено будет оставаться в американских водах на любой срок, пока Соединенные Штаты не признают большевиков. Кроме того, поход в Манилу представлялся в высшей степени трудным и опасным, в морском отношении.

Совершенно неожиданно для меня за несколько дней до ухода из Гензана ко мне прибыл из Мукдена один из русских офицеров, устроившихся при штабе Чжан Цзо-лина. Он уверял меня, что прислан от самого маршала с тем, чтобы убедить меня идти в Инкоу, что, [484] маршал готов обеспечить флотилию всем, что я найду нужным, и дать какие угодно гарантии в исполнении своих обязательств. Не особенно доверяя этому офицеру, которого я мало знал, и вместе с тем не считая себя вправе отказаться совершенно от сношений с Чжан Цзо-лином, в руках которого находилась в это время вся наша армия, я командировал вместе с этим офицером в Мукден инженера полковника Ярона, коему дал письменные неограниченные полномочия на заключение договора с маршалом от моего имени и приказал располагать работу так, чтобы к приходу в Фузан{577} я мог бы знать — серьезно ли это предложение.

19 ноября в Гензан, как бы проездом, прибыл один из штаб-офицеров для поручений при штабе правителя полковник Ловцевич{578}. Он посетил меня, рассказал мне о тех тяжелых условиях, в которые попали наши разоружившиеся части в Маньчжурии, и затем под величайшим секретом дал мне снять копию с циркулярного письма правителя, которое ему было поручено развезти по адресам, но которое почему-то не было адресовано мне. По моему мнению, оно не могло быть секретным от меня. Письмо это, имеющее большой исторический интерес, привожу полностью:

»Генералу Лохвицкому {579}.

Копию переслать генералу Смолину, копию полковнику Ловцевичу.

С переходом Земской Ратью границы и в связи со сдачей оружия китайским военным властям Рать перестает быть воинской организацией, и существенной внутренней задачей является лишь сохранение насколько возможно существовавшей внутренней спайки в частях, дабы, с одной стороны, в среде доверившихся нам солдат не могло возникать мысли, что в трудных условиях жизни офицеры бросают своих солдат, а с другой — сохранить нам желательную организованность групп беженцев для облегчения расселения, довольствия и постановки разных работ.

При достижении этой задачи самым важным является сохранение в общей организации лишь тех офицерских и солдатских элементов, которые:

1) Идейно, сознательно никогда не пойдут на слияние с советской властью.

2) Которые стремятся остаться в группировке не по стадному началу, не по желанию, продолжая ничего не делать, получать жизненный паек, а будут отдавать себе полный отчет в том, что ныне настало [485] время возможного голода и холода и без работы жизнь будет совершенно необеспеченной.

3) Кто вполне искренно откажется временно, впредь до изменения общего международного положения, от попыток вести и продолжать в беженской организации тайную политическую работу, не исходящую из руководства высшего командного состава.

Для достижения сего категорически воспрещаю удерживать кого-либо в составе частей в стремлении иметь части.

Теперь это совершенно не отвечает общей обстановке, так как на ближайшие месяцы условия жизни в Китае будут настолько тяжелыми, что выдержать, и без ропота, агитации и внутренней смуты могут только те, кто сознательно отнесется к этому сейчас и в идейности будет искать выхода в сохранении себя в рядах общей организации.

Организация наша для далекого будущего должна очиститься, выбросить из своего состава все, что представляет мало-мальски несознательное, не идейное, а следовательно, для нас совершенно ненужное в будущем.

Никакие авантюристические планы, намерения и стремления мною не допускаются.

Факт совершился: мы проиграли стадию борьбы 1918–1922 годов в плоскости бывшего характера борьбы, интернировались на территорию чужого государства и стали в положение обыкновенных беженцев. Это есть реальное, действительное наше современное исходное положение для всего нашего будущего стремления — освободить и возродить Великую Самодержавную Россию. Эту реальность каждый в организации обязан принять и признать искренно для данного момента и исходить в дальнейшем из нее. Но прежде всего каждый начальник должен искренно и честно, не обольщая себя личными желаниями, установить и добиться в среде своих подчиненных сознания необходимости и чистоты именно этой реальной обстановки.

Если этого не будет, то налицо явятся факты, о которых Вы мне доносите из полосы отчуждения: насильственное водворение в пределы Совроссии, распыление и расчленение воинских частей. Это явление будет вполне логическим, ибо, стремясь сохранить воинские части. Вы всегда будете иметь задержанных Вами насильственно людей, которые за Вашей спиной будут тем или иным путем доводить до сведения Китайских властей об искреннем или провокационном их стремлении вернуться в Россию, и этим создается большая опасность для тех, кто не хочет, а с внешней стороны является в насилии китайцев (какового, возможно, фактически не было). Это особенно надо продумать и воспринять в полосе отчуждения, где в полной мере [486] работает Дорком, советская агентура и которая слишком открыта для международного контроля. .

В Хунчунском районе и вообще в глубине Китая отношение совершенно иное, здесь о насилии не может быть и речи. Главная масса беженской организации (Земской Рати) разделена мною на беженские группы: Прикамские беженцы, Волжские беженцы. Московские и т. д. Во главе каждой группы поставлен Старший. Группы будут на днях разведены по двум уездным городам для размещения и довольствия на зиму по 800 человек на город. Центральное Управление намечается в Гирине. Вопрос довольствия окончательно еще не установлен и будет разрешен в Мукдене, куда я командирую завтра Начальника Штаба Генерала Петрова. Пока люди получают довольствие от городских обществ: чумиза, картофель, капуста. Я хочу добиться в Мукдене ассигнования определенной постоянной месячной суммы, которая и будет распределяться нами самими на довольствие сообразно местным ценам на продукты. В дальнейшем китайцы предусматривают использование наших специалистов, а затем и общей массы для работ, но полагают, что первоначально международное положение и зима оттянут разрешение этих вопросов до весны.

В Мукдене же я ставлю на разрешение и вопрос общего объединения беженской организации, как с теми, которые интернировались в Пограничной, так и с теми, которые должны были прибыть в Инкоу (Старк и Лебедев). Последнее меня озабочивает, так как я подозреваю, что они задержаны японцами в Гензане, куда Старк должен был доставить до 4000 беженцев: женщин, детей и группу Глебова. Пока донесений оттуда не получал.

Лично в отношении меня китайцы относятся как к Правителю, какового звания я с себя не снимал и не могу снять. Они считают, что официально, временно я должен буду отделиться от общей массы, но не отрицают возможности сохранения моих сношений. Пока я остаюсь при главных силах, до их расселения по намеченным пунктам, на что они согласились, а в дальнейшем еще не знаю окончательного места моего пребывания, что выяснится только после моего посещения Чжан Цзо-лина.

Из сведений, получаемых из полосы отчуждения, я вижу, что среди интернировавшихся в Пограничной частей и учреждений уже началось наше обычное разложение в подобных случаях, выявляющееся прежде всего в личных счетах, забывая, что потеря чинопочитания является основанием всякого революционного порядка.

По строевому положению для всех частей и учреждений, интернировавшихся в Пограничной, генерал Смолин остается старшим [487] начальником и старшим распорядителем. Кто не пожелает сему подчиниться, тот подлежит беспощадному исключению из наших рядов как человек с революционными зачатками в своей натуре. Всякий обход сего положения путем самостоятельного забегания к Китайским властям, путем постановки препятствий к выполнению тех или других распоряжений Генерала Смолина я рассматриваю как людей, нехорошо пользующихся настоящим нашим положением, а следовательно, обладающих натурами по природе не военными, не национальными, не монархическими и не приемлющими великих основных принципов дисциплины, чести и порядка. Это натуры 1917 года.

Генерал Смолин должен настоятельно освободить организацию от всех элементов неидейного начала и предоставить таковым свободно вернуться в Россию. Генерал Смолин должен понять международное положение, создавшееся для Китая с интернированием нас на его территории: никто в Китае не может рассматривать нас как военную организацию, и в наших интересах помочь ему выйти из этого трудного положения как можно скорее, стремясь облегчить этим положение организованной массы беженцев (Рати). Это надо было учесть с самого начала и самому создать те новые формы организации «беженцев», которые позволили бы китайским властям официально говорить, что Армии уже нет, а есть только беженцы. Поэтому в этих формах не может иметь места помещение чинов, и официально всякое лицо является только беженцем, а не Генералом, офицером, солдатом. Тогда не могла бы возникнуть и мысль об официальном отделении офицеров от солдат. А внутренне, среди идейных и сознательных элементов Генерал и офицер всегда ими и останутся. Исключением останусь лишь я один, который как был Правителем (а не Воеводой), так и останусь им, почему официально ко мне будет и иное отношение.

Средств у нас нет, почему приходится базироваться только на то, что предоставят китайцы. Их масштабы совершенно для нас необычны, и до тех пор, пока организации не начнут зарабатывать сами, положение с продовольствием будет очень трудное и тяжелое. В этом надо предупреждать всех людей и не задерживать в организации тех, кто не способен будет примириться с такой перспективой.

Никаких перспектив на будущее я сейчас не ставлю: это будет зависеть прежде всего от:

1) идейности и прочности организации, 2) от того, как удастся устроить людей в Китае и

3) от общего международного положения. [488]

На ближайшее время ставлю всем начальникам задачей: заботу о занятии людей и приискание и организацию работ. Поэтому во главе групп беженцев «старшими» должны быть поставлены бывшие начальники, пользующиеся популярностью среди определенной массы людей и обладающие способностью по организации работ, занятий, развлечений.

В состав каждой группы беженцев входят и офицеры, и солдаты, и женщины, и дети. Старшие начальники, не ставшие в категорию «старших» в беженской группе, приписываются к одной из групп по своему усмотрению.

Те, кто не пожелает подчиниться указанному распорядку, исключаются из состава нашей организации, и им предоставляется устраивать свою судьбу собственным попечением.

Все лошади, вся материальная часть, бывшее казенное имущество и имущество отдельных частей, управлений и учреждений являются достоянием казенным и продаются и ликвидируются по моим указаниям на нужды всей организации.

Собственных лошадей упраздняю.

Донесений и телеграмм на мое имя не посылать. Корреспонденция должна адресоваться на имя Полковника Бафталовского.

14 ноября 1922 года. Кит. Хунчун. № 663.

М. Дитерихс.

Верно: Генерал-Квартирмейстер Штаба Земской рати Подполковник Бафталовскии».

Из письма этого я впервые узнал, что в планы генерала Дитерихса входил поход флотилии с частями генерала Лебедева в Инкоу, а что части генерала Глебова подлежали доставке в Гензан и не далее. Узнал я также, что армия погибла и что правитель находится в поселке Хутун, откуда с ним нет никакой связи. Это письмо было последним известием из Ставки правителя. В связи с планами правителя относительно Инкоу посылка моего представителя в Мукден, происшедшая случайно, приобрела новое значение, и я с нетерпением стад ожидать известий от полковника Ярона.

Готовясь к походу, я приказал произвести распределение кораблей по дивизионам.

1-й дивизион: «Байкал» (мой флаг), «Свирь», «Батарея», «Магнит», «Взрыватель» (изъят из отряда транспортов и переведен в разряд канонерских лодок).

2-й дивизион: «Илья Муромец», «Патрокл», «улисс», «Диомид».

3-й дивизион: «Лейтенант Дыдымов», «Фарватер», «Парис», «Аякс». [489]

4-й дивизион (катера): «Страж», «Стрелок», «Резвый», «Усердный» (погиб на камнях), «Ординарец» -остались в Гензане, «Надежный» .

Начальниками дивизионов: 1-го остался капитан 1-го ранга Ильин, но ввиду его отсутствия корабли были подчинены непосредственно начальнику моего штаба. 2-го остался капитан 2-го ранга Четвериков. 3-го был назначен капитан 1-го ранга Соловьев. 4-го был назначен капитан 1-го ранга Пышнов.

Уход флотилии из Гензана

20 ноября последовал мой приказ об уходе из Гензана. Привожу его:

«Секретно-оперативно

ПРИКАЗ КОМАНДУЮЩЕГО СИБИРСКОЙ ФАОТИЛИЕЙ

№40 20 ноября 1922 г., р. Гензан

Флотилия, стоя на рейде Гензан, расходует запасенный здесь уголь, причем, по предупреждению японских властей, дальнейшее пополнение здесь угля, в Гензане, невозможно. Завтра, 21-го ноября, запас угля на флотилии приходит к такому положению, что корабли, выйдя завтра, смогут дойти только до ближайшего порта, в котором возможно пополнение углем.

Поэтому не считаю возможным задерживать в дальнейшем на рейде Гензан боевые корабли флотилии в ожидании устройства сухопутных войск, находящихся на транспортном отряде, и беженцев на берегу и приказываю:

1. 1-му, 2-му, 3-му и 4-му дивизионам судов приготовиться к походу завтра в 8 часов утра. Сниматься с якоря и следовать в море по моим сигналам.

2. Все части и беженцы, находящиеся на перечисленных дивизионах, пойдут с флотилией, ввиду не разрешения вопроса японскими властями о свозе их на берег.

3. Транспортному отряду в составе транспортов: «Охотск», «Эльдорадо», «Защитник», «Монгугай», «Пушкарь» и «Воевода» остаться на рейде Гензан под общим командованием контр-адмирала Безуаpa, [490] коему сохранить отряд в полной готовности к выходу в море и к походу. В распоряжение контр-адмирала Безуара оставить все комендантские команды транспортов, увольнять чинов коих от службы, до окончания вырешения вопроса с устройством Армии, или моего особого приказания — не разрешаю.

4. Флагманскому интенданту выделить в распоряжение контр-адмирала Безуара 5000 (пять тысяч) рублей для пищевого довольствия команд транспортов в течение месяца и для возможности запасти уголь для необходимого в крайнем случае перехода отряда.

5. В распоряжение контр-адмирала Безуара для содействия выполнению порученной ему задачи оставить к/л «Илья Муромец» и катера «Ординарец» и «Надежный».

6. 4-му дивизиону идти совместно с 1-м дивизионом, причем «Резвому» идти на буксире «Свири», к/л «Батарея» иметь наблюдение за п/с «Страж», к/л «Байкал» за кат. «Стрелок».

7. Катер «Усердный», сидящий на мели в бухте Зарина, и катер «Ретвизанчик», находящийся в Чонджине, поручаю заботам Русского Консула в Гензане.

Контр-Адмирал Старк

Начальник Штаба Капитан 1 ранга Фомин».

Получив этот приказ, временный командующий сухопутными войсками генерал-лейтенант Глебов собрал военный совет из подчиненных ему начальников и прислал мне 20-го поздно вечером постановление совета, в коем заключалась просьба задержать уход флотилии до возвращения генерала Лебедева, уехавшего в Токио для совещания с членами «Сибирского правительства».

Исполнить этой просьбы я не мог, не вызвав конфликта с японцами, коим после повторных их просьб дал обещание уйти на следующий день. Кроме того, флотилия имела уголь действительно уже на исходе. Мотив просьбы о задержке я считал несерьезным.

В 8 часов утра 21 ноября флотилия вышла в Фузан, следуя подивизионно. Перед съемкой с якоря оказалась неисправность в машине на «Магните», которому было разрешено следовать в Фузан самостоятельно.

Говоря об уходе из Гензана, я должен с благодарностью вспомнить нашего консульского агента в этом городе г-на Зеллиса, отношение которого к флотилии и к ее нуждам было исключительно лояльное и предупредительное. Японские конвоиры-миноносцы следовали за флотилией. Крейсер ушел в Японию дня за два до нашего ухода из Гензана.

23 ноября флотилия благополучно прибыла в Фузан. [491]

Фузан и переход в Шанхай

В Фузане повторилась та же история, что и в Гензане. Японские власти встречали флотилию со всей присущей им вежливостью и предупредительностью, но съезд на берег был разрешен только самому ограниченному числу лиц, по японским пропускам-карточкам, под моей гарантией, что никто из них не останется на берегу.

Наш консул в Фузане г-н Скородумов, прекрасно владевший японским языком и пользовавшийся отличным положением в городе, встретил флотилию так, как всегда встречались русские эскадры в заграничных портах нашими дипломатическими представителями, и в дальнейшем достиг того, что местные японские власти в сношениях своих со мною обращались ко мне как к адмиралу иностранной эскадры или как к начальнику отряда беженских кораблей. Этим в значительной степени облегчилось исполнение задач, поставленных флотилии в Фузане.

Принимая во внимание трудное и щекотливое положение, в котором находился наш консул осенью 1922 года, то есть через пять лет после крушения последнего признаваемого Японией русского правительства, надо было удивляться его умению сохранить на должной высоте свой престиж как представителя России и вместе с тем в кратчайший срок добиться от японцев всего того, что нужно было флотилии. Я бы проявил черную неблагодарность, если бы не отметил в этом своем отчете то исключительное внимательное и сердечное отношение, которое встретила флотилия со стороны г-на Скородумова. Его задача, впрочем, несколько облегчилась тем обстоятельством, что флотилия ничего не просила даром и за все, что было ей нужно, уплачивала полной ценой. Все же, например, в вопросе о ремонте судов японцы долго колебались, прежде чем позволили поместить заказы на местных заводах.

Местные власти и наши конвоиры немедленно же по приходе флотилии подняли вопрос о сроке ее ухода.

В местной ратуше собралось многочисленное заседание при участии моем и нашего консула. В результате были установлены все нужды флотилии и срок ее ухода был определен на 2 декабря. При этом с меня было взято обязательство, что по уходе из Фузана флотилия более ни в один японский порт заходить не будет. Все поставки на флотилию угля и других материалов любезно приняла на себя городская управа, причем японцы уверяли, что таким способом будет выгоднее и лучше для флотилии. Отказаться, конечно, не было возможности. Как я и предвидел, «отцы города» бесчестно [492] обманули флотилию, поставив уголь очень плохого качества и по ценам гораздо более высоким, чем предлагали частные японские фирмы еще до заседания. По свойству японской организации, с момента, когда власти приняли на себя заботу о поставке угля, таковой исчез на всех частных складах и, несмотря на протесты наших приемщиков инженеров-механиков, уголь, поставленный городскими властями, неизменно оказывался из единственного наличного в Фузане запаса и «самого лучшего качества».

В день прихода флотилии в Фузан ко мне прибыл с докладом из Мукдена полковник Ярон. Он сообщил, что он действительно был принят представителем маршала Чжан Цзо-лина, после чего ими совместно был разработан проект договора между маршалом и мною. Черновик этого договора полковник Ярон привез с собою. Вот он:

«I. Одно из судов флотилии отправляется немедленно в Инкоу, куда и должно прибыть в кратчайший, возможный в связи с неизбежными в море случайностями, срок.

2. По прибытии названного в п. 1-м судна в Инкоу Маршал немедленно же уплачивает адмиралу Старку или кому он укажет наличными деньгами сумму, каковая необходима для покрытия расходов всей флотилии по переходу из порта Фузан в порт Инкоу и составляющуюся из стоимости угля, воды, материалов для плавания, масла, обтирочных материалов и проч., а также стоимости продовольствия всей флотилии на переход из расчета до двух недель, и выражающуюся в сумме...

3. По прибытии судов флотилии в Инкоу военные суда получают право стоянки в порту Инкоу, считаются интернированными, причем вооружение, принадлежащее кораблям, за исключением небольшого числа, не превышающего 1/5 части всего вооружения каждого корабля, остается на кораблях в полном распоряжении Командующего флотилией. Что же касается транспортов и других судов флотилии, то таковые могут быть использованы для коммерческих целей на нижеуказанных в п. ... условиях.

4. К моменту прихода флотилии в Инкоу заблаговременно должен быть заготовлен полный запас угля на берегу для всей флотилии в размере 1500 тонн, каковой и погружается немедленно на корабли. Как уголь, так и погрузка его производятся за счет и средствами Маршала.

5. На военных кораблях флотилии сохраняется Андреевский флаг до момента поступления его в чартер, в случае если таковой осуществляется для некоторых из военных кораблей с согласия на то Адмирала Старка и согласно условиям, указанным ниже в п. ... [493]

6. С момента прихода флотилии в Инкоу: а) все офицеры и матросы, принадлежащие к составу флотилии, а также члены их семейств удовлетворяются продовольствием, для каковой цели Маршалом Адмиралу Старку или кому он укажет вносится сумма в 15 000 иен в месяц; 6) на отопление кораблей флотилии ежемесячно авансом отпускается сумма для приобретения 800 тонн угля, сверх запаса угля, указанного в п. 4; в) все офицеры и матросы флотилии получают жалование по ставкам, назначаемым Адмиралом Старком, для каковой цели Маршалом ежемесячно выдается Адмиралу Старку или кому он укажет 16 000 иен; г) всем чинам семейств флотилии предоставляются отапливаемые и вполне пригодные для жилья помещения на берегу.

7. Транспортные суда флотилии, катера и те из военных судов, которые Адмирал Старк признает годными для коммерческих целей, могут быть сданы в чартер для использования их для перевозки грузов и пассажиров, для каковой цели дополнительным договором образуется Русско-Китайская Пароходная Компания, и с момента поступления в чартер суда поднимают китайский флаг, а остающиеся на судах бывший состав офицеров и команды переходят на службу компании.

8. Имеющиеся в составе флотилии сухопутные офицеры и солдаты батальона Морских Стрелков на службу не принимаются, причем все принадлежащее им вооружение приобретается Маршалом по цене в 70 р. за винтовку с комплектом в 30 патронов, а всем чинам батальона и их семьям предоставляется право свободного пребывания в пределах Китая и Полосы Отчуждения, или выезда, по их желанию.

9. В обеспечение производимых Маршалом указанных выше расходов Адмиралом Старком совершается особый запродажный договор на ледокол «Байкал», оцениваемый в 800 000 иен, причем ледокол по приходе в порт приступает немедленно к ледокольным работам, в случае необходимости таковых для порта Инкоу. Указанный ледокол поступает в полную собственность Маршала по внесении им всей суммы стоимости, каковая уплачивается отдельными суммами в размере полного указанного выше расхода п. 6 сего договора, каждый раз на три месяца вперед. В уплату за ледокол «Байкал» зачитывается и сумма, указанная в п. 4 сего договора, а также сумма, полученная в размере 67 500 рублей от Маршала по договору его с ген. Дитерихсом на 2 миноносца.

10. флотилия не принимает никакого участия ни в каких военных действиях, а в случае признания Правительством Китая Правительства Российской Советской Социалистической федеративной Республики [494] или правительства Дальневосточной Республики — договор считается нарушенным и флотилия имеет право свободного выхода из порта Инкоу. В случае же образования Белого Правительства на территории России флотилия также имеет право свободного выхода, за исключением судов, находящихся в чартере Русско-Китайской Компании, срок коего оговорен особым договором.

11. Срок настоящего договора считается от настоящего числа на ... год».

В таком виде договор, за исключением некоторых подробностей и редакционных поправок, был приемлем для меня. Единственным темным пятном в переговорах полковника Ярона с китайцами была неудача в его попытке видеть самого Чжан Цзо-лина, но на другой день после приезда полковника Ярона в Фузан была получена телеграмма из Мукдена, извещающая, что представитель маршала выезжает в Фузан для окончательных переговоров со мной. Оставалось ждать.

В Фузане меня ожидал еще один визит. Однажды утром ко мне в гостиницу, где я остановился на два дня, прибыл бывший старший лейтенант флота Белли{580} и, отрекомендовавшись представителем советской миссии в Пекине, предложил мне от имени Иоффе вернуться с флотилией во Владивосток, обещая полную амнистию, соединение с моей семьей и хорошее вознаграждение. С негодованием отвергнув это гнусное предложение, я, памятуя свои прежние хорошие отношения с Белли, служившим со мною вместе на «Авроре» и в минной дивизии в моем штабе, предложил ему немедленно покинуть Фузан во избежание плохих для него лично последствий. Надо сказать, что это было не единственной попыткой большевиков вернуть флотилию. С самого нашего выхода из Владивостока и еще во время стоянки в Гензане большевики не оставляли нас своими призывами и просто по радио, и через японцев. Я не отвечал ни слова и запретил давать им квитанции.

Стоянка в Фузане подходила к концу. Между тем представитель Чжан Цзо-лина не приехал, и из Мукдена не было ни слуха ни духа.

От адмирала Дудорова я получил карты для похода и письмо, в котором он сообщал, что из частных бесед с американским послом в Токио выяснилось, что правительство Соединенных Штатов допускает возможность нашего прихода в Манилу и склонно рассматривать это как неизбежное зло, причем мы могли надеяться на человеколюбивое отношение к личному составу и беженцам.

Я решил с большей частью кораблей идти в Манилу, сделав, однако, заход на несколько дней в Шанхай. Там я рассчитывал получить [495] окончательную уверенность в том, что соглашение с Чжан Цзо-лином провалилось, устроить на стоянку мелкие корабли и катера и уволить ту часть личного состава, которая мечтала попасть именно в Шанхай.

Японцы начали беспокоиться, сдержу ли я свое слово относительно срока ухода, и каждый день приставали с этим ко мне и к консулу. Вместе с тем ремонт кораблей был закончен. Правда, некоторые корабли, особенно «Лейтенант Дыдымов», у которого ремонтировались котельные донки, продолжали внушать опасения, но тянуть с ремонтом было нельзя. Приказав на «Лейтенанте Дыдымове» изготовить плавучий якорь, я отдал приказ об уходе из Фузана в Шанхай.

Одновременно с этим я командировал полковника Ярона в Мукден с тем, чтобы окончательно выяснить вопрос с заходом в Инкоу. Он должен был прибыть в Шанхай по железной дороге.

2 декабря в 8 часов утра флотилия вышла в Шанхай. Дивизионы следовали в следующем составе: «Байкал» шел совместно с «Батареей», «Магнит» задержался по неисправности машины на два часа, при нем в качестве конвоира следовал «Взрыватель». 2-й дивизион:

«Патрокл», «Диомид» и «Улисс» — шел совместно, к нему было прикомандировано на поход посыльное судно «Страж». 3-й дивизион в составе «Лейтенант Дыдымов», «Аякс», «Парис», «Фарватер» шел соединенно, имея при себе катер «Стрелок», наконец, «Свирь» шла самостоятельно, ведя на буксире катер «Резвый». Японцы более не конвоировали нас.

Я предполагал, что дивизионы, имея приблизительно один и тот же ход семь-восемь узлов, не выйдут из видимости Друг друга или, во всяком случае, останутся в пределах радиосвязи, но с наступлением темноты все дивизионы оказались в одиночестве. Попытки поддерживать радиосвязь не имели успеха, хотя радиостанции были на большинстве кораблей. Из-за отсутствия знающего офицера, радиотелеграфиста, радиотелеграфное дело в Сибирской флотилии в последние годы было поставлено более чем отвратительно. Практически не было ни одной надежно действовавшей радиостанции. Поэтому в дальнейшем на походе дивизионы более не имели связи между собой.

До утра 4 декабря все шло благополучно. Погода была совершенно тихая. В 7 часов 30 минут утра 4 декабря, когда дивизионы находились на расстоянии 120–180 миль от Шанхая, внезапно налетел сильный шквал от норд-веста, превратившийся в шторм силою восемь-девять баллов. Уже через полчаса волнение было так сильно, что «Байкал» начал принимать воду на кормовой и носовой срезы, и скоро вода залила машинное отделение. [496]

Повернули по волне и, выбросив за борт часть имущества кадетских корпусов, которым буквально была завалена верхняя палуба, освободили штормовые шпигаты, после чего легли на старый курс. Около полудня я, видя, что «Батарее» трудно держаться на курсе, сделал ей сигнал «идти самостоятельно», после чего «Батарея» скоро скрылась во мгле. «Байкал» не мог идти против волны и был вынужден постепенно склоняться к зюйду.

К вечеру 4 декабря «Байкал» встал на якорь за Седельными островами. К утру 5 декабря несколько стихло, мы снялись с якоря и около полудня вошли на рейд Вузунг в Ян-цы-кианге, где уже стояла на якоре «Батарея». «Взрыватель» с «Магнитом» также потеряли друг друга, причем «Взрыватель» отстаивался у Седельных островов, а «Магнит» уклонился на 200 миль к югу от курса. Первый пришел в Вузунг 5 декабря после полудня, а второй только 6 декабря.

2-й дивизион со «Стражем» шел весь день 4-го и часть ночи на 5-е по волне и ночью повернул на курс к Шанхаю, иначе у «Стража» не хватило бы угля. 6 декабря утром дивизион благополучно и соединенно прибыл на рейд Вузунг. 3-й дивизион растерялся весь. Его корабли и «Стрелок» приходили на рейд Вузунг поодиночке в течение 6 декабря.

Не было только флагманского корабля дивизиона «Лейтенант Дыдымов». Последний раз его видел «Парис» на закате солнца 4 декабря. «Дыдымов» сильно штормовал, поворачивая то по волне, то против, не имея почти никакого хода. К несчастью, на «Парисе» был пробит волною машинный кожух, и он, сам находясь в критическом положении, не мог оказать помощи «Дыдымову» или даже держаться около него.

Обстоятельства гибели «Дыдымова» так и остались невыясненными. На нем погибли начальник дивизиона капитан 1-го ранга Соловьев с семьей, командир старший лейтенант Семенец, старший офицер лейтенант Недригайлов и около восьмидесяти человек команды и пассажиров-кадет. Полный список погибших приведу в конце отчета.

Только «Свирь» с «Резвым» не испытали шторма. Вследствие малого хода «Свири» шторм застал ее еще у острова Квельпарт, за которым она и отстоялась, сделав переход при тихой погоде.

Таким образом, из 16 кораблей и катеров, вышедших из Фузана, 15 благополучно дошли до рейда Вузунг. То, что такие маленькие катера, как «Страж», «Фарватер» и «Стрелок», выдержали шторм в открытом море, нельзя рассматривать иначе как чудо, так, по крайней мере, считали все иностранцы — служащие Шанхайского [497] порта, получившие ряд донесений о повреждениях больших океанских кораблей.

Последствия шторма оказались настолько тяжелыми для флотилии, что все мои планы на дальнейшее были совершенно разрушены. Двухтрехдневное странствование всей флотилии в море нарушило наши запасы угля. Денег, чтобы пополнить его в такой мере, у меня уже не было. То же оказалось в отношении провизии, часть которой была уничтожена и попорчена штормом.

«Диомид», «Магнит», «Свирь», «Парис» и «Улисс» имели повреждения в машинах, требовавшие заводского и докового ремонта, прочие корабли в большинстве также нуждались в нескольких днях стоянки, что на открытом рейде Вузунг должно было происходить под парами и, следовательно, еще более нарушало наши запасы угля. Пассажиры, переполнявшие корабли, непривычные к морю, испытав свирепый шторм со всеми последствиями и зная о гибели «Дыдымова», находились в паническом состоянии и умоляли оставить их в Шанхае.

Между тем нас ожидали еще более тяжкие испытания.