Е. Красноусов{548}.

В Шилкинской речной флотилии боевых судов{549}

Кажется, в июне 1920 года штаб Дальневосточной армии атамана Семенова разработал план крупных операций против забайкальского красного партизана Якимова в районе Нерчинского завода. Сильные пехотные и кавалерийские части Дальневосточной армии удачно били красных, но несли большие потери ранеными и терпели нужду в боеприпасах. Для облегчения их положения была сформирована в городе Сретенске Шилкинская речная флотилия боевых судов в составе вооруженных колесных речных пароходов «Стефан Левицкий» и «Александр Бубнов». Этим кораблям поставлена была задача пробиться вниз по Шилке, берега которой были заняты красными, до Усть-Кары и провести за собой санитарное судно и транспорт с боеприпасами, продовольствием и обмундированием, флагманом этой «эскадры» был «Стефан Левицкий», вооруженный двумя [433] клиновыми пушками образца 1877 года, стрелявшими дымным порохом. При стрельбе из этих пушек соблюдались все положенные детали: промывание канала ствола орудия мокрым банником после каждого выстрела, вкладывание сначала снаряда с подталкиванием его вперед особой палкой, а потом — заряда пороха в мешке, задвигание клинового затвора, «протравливание» этого заряда особой иглой-протравником через отверстие в казенной части орудия и вставление вытяжной трубки, наполненной гремучей ртутью с терочным в ней приспособлением. Скорость стрельбы, конечно, не могла быть многообещающей.

Пушки были установлены по одной на носу и на корме палубы, на особых деревянных платформах, вращавшихся целиком вместе с орудием и номерами при нем на толстом железном шкворне. Таким образом, «наводить» орудие нужно было всей орудийной платформой. Для смягчения отката при выстреле сошник орудия упирался в деревянный брус, сзади которого установлены были четыре-пять вагонных буферных пружин, принимавших на себя силу отката. Устройство примитивное, но, как увидим дальше, вполне достаточное для выполнения поставленной кораблям задачи.

Кроме этих орудий, на флагмане были три-четыре тяжелых пулемета. По бортам положены были мешки с песком и поставлены тяжелые железные листы (которые, как показал опыт, легко пробивались ружейной пулей и потому оказались не только бесполезными, но даже вредными, так как перегружали пароход).

«Александр Бубнов» был вооружен одной пушкой образца 1900 года и двумя тяжелыми пулеметами. Он был меньшего размера, более подвижной и лучше вооружен, так как его трехдюймовка была гораздо действеннее, чем наши «старушки» времен 3-й турецкой войны, потревоженные Октябрьской революцией в России и вытащенные из Читинского музея снова «на службу Родине». Пароходы обслуживались своей обычной вольнонаемной командой, ходившей с ними по Шилке в Амур к Хабаровску и Благовещенску. Сохранились на «Стефане Левицком» даже две молодые и довольно смазливые «стюардши», внесшие немало веселых минут в нашу монотонную жизнь на этом пароходе.

Наша батарея была назначена обслуживать артиллерию обоих этих пароходов. Поехали в эту командировку пять офицеров и достаточное число казаков. Поехал и я, хотя имел месячный отпуск «после ранения», данный мне медицинской комиссией при выписке из госпиталя. Рана моя еще не совсем зажила к этому времени и требовала хотя и не частых, но регулярных перевязок. Несколько дней прошло в окончательном оборудовании орудийных платформ и в [434] ознакомлении с работой при этих музейных редкостях. Я и Шурка Васильев{550}, еще по военному училищу, были знакомы с этими пушками, но только с их материальной частью, в «боевой же работе» мы их никогда не видели.

Утром жаркого летнего дня снялись с якорей и причалов и выступили в поход. Впереди наш флагман, за ним — транспорт и санитарное судно и в хвосте колонны «Александр Бубнов». На флагмане Н.М. Красноперов{551}, А.В. Белкин{552}, Шурка Васильев и я, на «Бубнове» — командир батареи Яковлев и сотник Вологодский.

Двигались вниз по течению реки довольно быстро, перед каждым населенным пунктом останавливали машины и просто плыли по течению, «на ходу» обстреливая красных, если они в этих селениях были. Первая стрельба была почти сразу у Лоншаково, потом у уктычи. Стрельба была очень «упрощенной»: прицел стоял на полверсты, и орудия стреляли, стараясь бить по окраинам населенного пункта, чтобы принести меньше вреда мирному населению, но «навести панику» на партизан. Это удавалось отлично.

Только под Батами пришлось задержаться и стрелять довольно долго, крейсируя взад и вперед, а потом высадить десант, который и отогнал красных в сопки. К вечеру подошли к Ломовской станице. Стрелять пришлось много, так как красные упорно сопротивлялись. Высаженный десант выбил их из станицы, и мы встали на якорь. Посланы были разъезды для установления связи с нашими частями, которые должны были находиться где-то недалеко. Связь установлена. Санитарное судно и транспорт прошли дальше к самой Усть-Каре, «Александр Бубнов» прошел и стал на якорь еще дальше, впереди них, а мы остались под Ломами до утра.

Наутро и мы пошли к Усть-Каре и бросили якорь недалеко от пристани, ожидая возможности подойти под снабжение дровами. Был жаркий, безветренный день. У пристани шла погрузка раненых и разгрузка боеприпасов и прочего снабжения, там кипела работа. Мы не принимали в ней участия и просто «отдыхали». Большинство разбрелось по каютам, но многие остались на палубе и, развалившись на разостланной шинели где-нибудь в тени, сладко спали сном младенцев. Я лежал в своей каюте и полудремал. Неожиданно с ближайшей сопки раздалась пулеметная и ружейная стрельба. Пули шумели по палубе, как рассыпанный горох, прошивали железные листы укрытий и борта парохода. Началась паника.

Красные партизаны стреляли сверху вниз, и укрыться от их выстрелов не было возможности. Нужно было отвести пароход на дистанцию, которая позволила бы и нам обстреливать их если не из [435] пушек, то хотя бы из пулеметов. Машина заработала, но нужно было пустить в ход якорную лебедку на палубе парохода, чтобы выбрать якорь из воды. Палубная команда матросов не появлялась, боясь получить красный гостинец. Создалось весьма неприятное положение, в котором наш флагман изображал собой неподвижную и совершенно безопасную для красных цель.

Укрывшиеся от наблюдения (и, значит, от огня партизан) за палубными надстройками парохода, Н.М. Красноперов, А.В. Белкин и Шурка Васильев после короткого совещания с криком «хоп-ля» выскочили из своего укрытия и бросились к лебедке. Пустить ее в ход для них не представляло особого труда, так как эту процедуру они уже не раз наблюдали в исполнении палубной команды. Заработала якорная лебедка, застучала цепь, и пароход стал медленно отходить от берега.

Потом долго смеялись над этим происшествием и «героями дня», показавшими «цирковой номер».

Этим трагикомическим происшествием закончился наш поход на Усть-Кару. На следующий день флотилия, удачно выполнив свою задачу, возвратилась в Сретенск и была расформирована. Оставлен был для патрульной службы от Сретенска до Усть-Кары один лишь «Стефан Левицкий», обслуживать артиллерию которого назначили меня с командой казаков от нашей батареи, а все остальные вернулись в Нерчинск к месту нашей постоянной стоянки.

Для меня настали тяжелые дни бесцельного сидения на разогретом до банной температуры пароходе. Мой компаньон по каюте, какой-то пехотный поручик, обслуживавший пулеметы, почти сразу же заболел и не выходил из каюты. Наши патрульные операции проходили спокойно, так как партизаны ушли.

В одну из таких поездок меня вызвал к себе командир парохода и предупредил, что нужно подготовить к сдаче снаряды, так как это был наш последний «патруль». Меня эта новость чрезвычайно обрадовала, но радость была скороспелой. Дело в том, что во время нашего «главного похода» на Усть-Кару, в особенности во время боев под Батами и Ломами, желая ускорить стрельбу, мы «приготовили к бою слишком много снарядов». Это приготовление заключалось в том, что из головки снаряда вынималась особая металлическая чека, которая в обычное время удерживала цилиндр ударного приспособления, не давая ему возможности при толчке войти в соприкосновение с зарядом гремучей ртути, вызывавшей взрыв снаряда. Цилиндрик этого ударного приспособления, после выема чеки, удерживался на «безопасной дистанции» от капсюля только лишь тремя слабыми латунными [436] лапками в особом кольце. При сильном ударе цилиндрик по инерции продолжал движение вперед, сжимая свои лапки, проходил сквозь кольцо и, прокалывая капсюль, вызывал взрыв.

Заготовленные нами для боя, но неиспользованные снаряды стояли в особых открытых ящиках-лотках. Когда я взял один из них для осмотра, прежде чем положить его в общий ящик для сдачи, то обратил внимание на то, что цилиндрик ударного механизма, по-видимому, от тряски парохода во время работы его машины уже осел и только одному богу было известно, на каком расстоянии от капсюля было в этот момент его жало.

Взрыва можно было ожидать в любой момент. Немедленно доложил о замеченном командиру корабля. На его вопрос: «Что же с ними делать?» — предложил сбросить их в воду. Ответ командира:

«Снаряды, ударившись о дно реки, могут взорваться и повредят пароход, — возьмите их в лодку и сбросьте с лодки, отъехав от парохода». Резонно отвечаю ему, что если подводный взрыв снаряда может повредить борт парохода, то такой взрыв, конечно, не только повредит, но просто перевернет нашу лодку и что тогда будем делать мы в быстрой и глубокой Шилке, не умея плавать. Задумался моряк, но ответа не нашел и просто... предложил мне «устранить как-нибудь опасность» взрыва этих снарядов на пароходе.

Посоветовавшись со своим взводным урядником, решил вместе с ним начать «обезвреживание» снарядов «домашним способом». Держа снаряд головкой вниз, через отверстие для чеки, тонкой проволокой мы осторожно отталкивали цилиндрик назад, пока не появлялось на нем отверстие, через которое должна проходить чека. Чека вставлялась на свое место, и снаряд был «обезврежен». Командир парохода и чины команды издали наблюдали нашу работу и вздохнули облегченно, когда я доложил, что все в порядке и готово к сдаче.

Ночью в тот же день, вернувшись в Сретенск, мы получили предписание отбыть в свою батарею в Нерчинск.