В. Макаров{537}.

Материалы для истории флота в период Гражданской войны 1917–1920 годов. Сибирь{538}

Я некоторое время ехал вместе с командой дивизиона, а затем, в Чусовой, пересел в вагон Минмора. В вагоне было все набито офицерами; были — Федотов{539}, Фомин, Гессе, Гутан. Несмотря на то что мы потеряли все то, над чем так долго трудились, все были настроены сравнительно бодро. Все ломали себе головы над тем, что дальше делать с людьми, пушками и вообще материальной частью флотилии. Пока что было решено сосредоточить людей и материальную часть в Тюмени. Разбирались причины неудач армии, и общее мнение было:

1) отсутствие связи, из-за чего штабы и командующие большими отдельными частями только могли как бы регистрировать события и писать донесения, а отнюдь ими не руководить;

.2) неверно поставленная оперативная задача, целью которой являлся захват территории. На истребление большевиков смотрелось как на нечто второстепенное. Благодаря этому при наступлении большевиков из-за нежелания терять землю была сильно распространена [424] система затыкания дыр резервами, которая ни разу себя не оправдала;

3) недооценка сил большевиков, так как при правильной оценке было бы естественным при начале же большевистского наступления сразу же оттянуть возможно большее количество сил в резерв и после чего повести контрудар.

По дороге в Омск мы провели несколько дней в Екатеринбурге. По выезде из Екатеринбурга у многих появилась мысль, собрав возможное количество трехдюймовых установок в разобранном виде, тронуться вместе с людьми флотилии на соединение с Деникиным через Челябинск — Оршу — Гурьев. В конце концов Минмор начал склоняться к тому же. В артиллерийском смысле это выразилось тем, что Розенталь, Гессе и Гутан остались разбираться в материальной части в Тюмени, я же отправился в Омск на предмет получения орудийных передков, артиллерийской упряжки и т. п.

По прибытии в Омск Минмору удалось убедить в необходимости двинуться на соединение с Деникиным всех, кроме Верховного правителя, который ни за что на это не соглашался. В результате начались снова искания. Сципион и Мейрер задумали организовать партизанский отряд. Другие хотели устанавливать радиосвязь с Деникиным. В изменение общего движения на юг было одно время решено послать только комиссию, составленную из «деляг» и «сражателей»; последняя должна была возглавляться мною и состоять из Мейрера, Сципиона, Кащика и Севиера.

События на фронте тем временем развивались в очень невыгодном для нас направлении. Контрнаступление нашей армии было ликвидировано большевиками, и Челябинск был взят. В Омске начала ощущаться большая неловкость, начали бродить слухи об эвакуации. Надо было спасать положение. Командующим армией был назначен Дитерихс, было задумано наступление, которое должно было начаться, как только большевики дойдут до реки Ишим. Все призывались к полному напряжению. В смысле флотилии было сделано следующее: из первого и третьего дивизионов был образован образцовый морской батальон в 1500 штыков, со взводом артиллерии и 30 пулеметами. Из третьего дивизиона решено было сделать два дивизиона флотилии для плавания по Оби и Иртышу.

Большинство лучших людей ушло в батальон, которым командовал Тихменев. Ротными командирами были Гессе, Сципион, Мейрер и еще один сухопутный офицер. Артиллерийским взводом командовал Головкин{540}. Все очень рьяно отнеслись к батальону: было получено на всех английское обмундирование и шли непрерывные занятия. [425]

Недели через две после начала формирования батальон постигло несчастье — застрелился Гессе. В письмах, которые он оставил, он объяснял свой поступок тем, что видит, что не может справиться с ротой. Потеря Гессе была для артиллерии ничем не заменима. Гессе был выдающимся офицером, у него были разработанные им самим методы стрельбы, которые с успехом применялись в Балтийском флоте и на флотилии на Каме, он работал как вол, участвуя во всех боях. .В то время как дивизионы сменялись, он все время был на действующем дивизионе; единственным его недостатком было то, что он принимал все слишком близко к сердцу, и это его и погубило.

Флотилия образовывалась следующим порядком: командующим был назначен Феодосьев. Начальником 1-го дивизиона — Гутан, 2-го — Гакен. Я попал флагманским артиллеристом флотилии, флаг-артиллеристом 1-го и 2-го дивизионов был Степанов. По прибытии Феодосьева на «Чехословаке» в Омск ему сильно не понравилось обилие начальства и всякого законоположения, почему он немедленно отправился в Томск, а мне предоставил вооружение судов в Омске, взяв на себя вооружение других кораблей в Томске. Еще до его отхода мы послали для оперирования в Товде «Зайсон», «Александр» и «Иртыш». Первые два имели полевые трехдюймовые на колесах, последний был вооружен английской шестифунтовой морской. (Общая идея об Иртышской флотилии была, что суда 1-го дивизиона предназначались для сражений и 2-го — для обороны различных плесов.) Гутан отправился командовать «Александром» и «Иртышом». «Зайсон» был возвращен для перевооружения. Я остался в Омске вооружать «Катунь», «Алтай», «Зайсон», «Туру» и несколько никчемушных катеров.

В это время пришли в Омск 20 английских шестифунтовых орудий и долгожданные снаряды к 4» орудиям. Шестифунтовыми орудиями решено было вооружить «Зайсон» и 2-й дивизион, ставя на первый четыре орудия и на прочие по одному. «Катунь» и «Алтай» было решено вооружить двумя английскими двенадцатифунтовыми орудиями с Кента на носу и одним 4,7» на корме. «Ермак» и «Урал» того же типа должны были вооружаться в Томске также с той разницей, что вместо двенадцатифунтовых на них должны были стоять 3» полевые. Во время вооружения кораблей в Омске я пользовался по отношению к личному составу правами начальника дивизиона.

..Вооружение «Зайсона», «Катуни» и «Туры» продолжалось около десяти дней, после чего Верховный правитель сделал смотр кораблям и батальону одновременно. Смотр сошел весьма удачно. На следующий день после смотра было получено известие, что «Иртыш» [426] и «Александр» захвачены большевиками и Гутан и все с ним находившиеся убиты. После этого известия меня назначили начальником 1-го дивизиона. (Еще до смотра Верховным правителем на фронт был отправлен «Алтай», под командой Коцюбинского.) После получения назначения мною Федотов вызвался идти на судах вместе со мною в качестве представителя Генерального штаба.

В начале сентября, держа брейд-вымпел на «Катуни», я вышел вниз по реке к Тобольску. Начальником штаба был Д.Н. Федотов, флаг-гартом Михаил Иванович Запрудин{541}. Флаг-меха и доктора не было. Пулеметным офицером был поручик Василевский, назначенный мною вместо Попова, совершенно потерявшего здоровье от неумеренного потребления водки и кокаина.

Ставкой мне были даны инструкции, заключавшиеся в том, что цель флотилии главным образом охранять движение каравана барж, шедшего с большим количеством военного снаряжения с устья реки Оби в Томск, а также охранять подступы к Омску. На мой вопрос, что делать и как делить имеемые в моем распоряжении силы в случае падения Тобольска, никакого прямого ответа не было дано. Мысль о сдаче Тобольска не допускалась, и, в общем, мне было сказано выполнять инструкцию всеми имеемыми силами. Перед походом мне удалось настоять на том, чтобы вернули авиацию, отправленную в Томск, и присоединили бы вначале к моему дивизиону.

Поход до Тары прошел главным образом в артиллерийских учениях. В Таре мы связались прямым проводом с Пешковым и, получив последнюю обстановку и пожелания успеха, тронулись дальше. По случаю болезни командира в командование «Катунью» вступил Федотов. По прохождении Тары, имея у борта «Туру», с полного хода загвоздились на мель. Часов шесть-семь продолжалось заряжение и вырабатывание сваек, завоз верпов и концов, прихватываемых к соседним деревьям, и, наконец, с большим трудом мы сползли и продолжали наш путь. Команда работала не покладая рук, и когда мы снялись, то каждому было выдано по чарке водки, полученной от дружественного нам тарского начгора. Дальше шли, останавливаясь только для погрузки дров.

В некоторых деревнях происходили небольшие курьезы. Например, в одной нас просили искоренить при помощи имеемой в нашем распоряжении артиллерии медведя, который терроризировал все народонаселение. «У нас народа много, и он им всем командует!» — говорили мужики. Гуляя по другой деревне, мы заметили породистого вида пса, привязанного к воротам какой-то хаты. Пес был, по-видимому, нечто среднее между английской и русской борзой [427] и поражал красотой своей пепельной шерсти. По наведенным справкам, хозяин этой собаки собирался шить шубу и искал в настоящее время еще две-три собаки, чтобы подобрать цветом к имеемой. Пожелав псу всяческих благополучии, мы тронулись дальше и остановились только у Абалакского монастыря, где мы с Федотовым и боцманом пошли за справками.

Монахи поразили нас своей молчаливостью и угрюмостью. В монастыре остановился отряд особого назначения, начальник которого, по-видимому, отдыхал и не мог нас принять. Офицеры ничего путного сообщить не могли. Разочарованные, мы спустились вниз на свой корабль. В это время к нам прискакал ординарец с просьбой начальника отряда, полковника Колесникова, пожаловать в монастырь, на что мы ответили, что будем рады видеть полковника у себя. Полковник Колесников приехал к нам, однако ничего путного о положении дел в Тобольске сказать не мог.

Мы решили продолжать движение к Тобольску, и «Тура», как более тихоходная, была выслана вперед. Только мы собирались сниматься, как за поворотом реки показался целый караван буксиров и барж. Была видна возвращающаяся «Тура» и много всяких войск на баржах. С «Туры» был сделан семафор, что она имеет у себя на борту начальника Боткинской дивизии, полковника Юрьева{542}, и что она подходит к борту. Юрьев вышел к нам, и мы собрали небольшое совещание, на котором Юрьев сообщил, что Тобольск оставлен нашими войсками, что дивизия Бордзиловского{543}, забрав все плавучие средства, отступает вниз по Иртышу и что он, со своими войсками, собирается занять линию по реке Ишим. Из вооруженных кораблей с Бордзиловским ушел «Алтай». Юрьев передал, что Бордзиловский просил нас идти к нему, но он, как начальник, командующий отдельным отрядом, может дать нам предписание оперировать с ним и, во всяком случае, просить нас его не покидать.

С Юрьевым был вооруженный корабль 2-го дивизиона «Тюмень». Пароходы, которые тащили многочисленные баржи, были весьма слабы, и движение вверх было примерно со скоростью двух верст в час. Оставив «Туру» для прикрытия Абалакской переправы, мы впряглись в одну из барж и пошли вверх. Руководствуясь тем, что с Бордзиловским находится «Алтай», который один сильнее «Иртыша» и «Александра», а также тем, что к нему будут непрерывно подходить корабли, вооружаемые в Тобольске, мы решили остаться с Юрьевым, однако в течение ближайших ночей пойти в Тобольск для обстрела переправ.

Через одну ночь мы пошли с «Турой» к Тобольску. Было новолуние и довольно светло. Подходя к первой переправе у Мысовой, мы [428] убедились, что она не действует. На последнем плесе у Тобольска по нас был открыт довольно сильный ружейный и пулеметный огонь невидимым противником. Убедившись, что переправа у самого Тобольска тоже бездействует, мы повернули. В это время по нас открыла огонь батарея с диспозиции примерно 1–1 Ѕ версты. Сделав несколько выстрелов кормовой, последняя отчего-то прекратила огонь. Я прошел в корму и убедился, что команда сидит за прикрытием, во главе с плутонговым командиром. Правда, пули свистали довольно интенсивно. Стрельбу возобновили. Затем, потеряв батарею из виду за поворотом, должны были снова огонь прекратить. Однако батарея, видя наши мачты, все еще не унывала и продолжала стрелять еще по крайней мере минут сорок, так как мы, вследствие извилистости реки, не могли выйти из обстрела. В течение этого времени на «Type» скисла машина, и нам пришлось взять ее на буксир.

У Абалакской переправы по нас снова открыли ружейный огонь, однако мы его быстро потушили. В дальнейшем отступление к Усть-Ишиму не сопровождалось никакими военными действиями. Мы были заняты главным образом выволакиванием остающихся барж и помощью каравану Боткинской дивизии{544}. Придя в Усть-Ишим, мы решили сделать поход за двумя баржами, оставленными нами верст на девяносто в тылу.

Вышли мы примерно часов в восемь вечера, по дороге заметили кавалерийскую часть большевиков, по которой открыли пулеметный огонь. Конница быстро рассеялась. Подойдя к баржам, мы увидели, что биржевики относятся весьма скептически к нашим намерениям, так как они говорили, что всюду вокруг большевики и что нам барж вывести не удастся. В то время как мы заводили концы, мы заметили, что на левом берегу шестерка лошадей тащит нечто сильно похожее на пушку. Мы открыли огонь одним орудием, и это «нечто» куда-то смоталось. Обратно мы выступили часа в два, строй: «Катунь», «Зайсон», «Отец», баржа, баржа.

Часов около четырех, дремля в кресле в кают-компании, я проснулся от сильного пулеметного огня. Вылетев наверх, убедился, что нас обстреливают с берегов не меньше двух пулеметов и двух рот. Мы отвечали из всех орудий и пулеметов, причем пушки скисали одна за другой, и все знаменитые St. Etienne последовали их примеру.

Буксир «Зайсона» был перебит, и он вышел вправо от «Отца», не прекращая огонь ни на секунду из своих шестифунтовых. В это время несколько ружейных пуль, попавших в ящики с двенадцатифунтовыми патронами, произвели пожар на «Катуни». Из боевой рубки было видно пламя выше мостика. Наши носовые орудия прекратили [429] огонь, и было полное впечатление, что мы горим. Федотов кинулся собирать трюмно-пожарный дивизион, а я бросился прямо к ящикам и начал сбрасывать их в воду. В это время неприятель был на траверзе, и стрельба его была весьма интенсивна. По ликвидации пожара мы возобновили стрельбу. В общем, во время этого обстрела нам приходилось проходить столь близко от большевиков, что Кузьминский, новый командир кормового плутонга, временами пользовался своим револьвером. На этом деле мы потеряли 17 человек раненых, из них трое тяжело. Потери главным образом распределялись между «Зайсоном» и «Отцом». У нас был один легко раненный, да еще я был несколько обожжен. Обошлось не без курьезов. Например, на буксирном корабле «Отец», который нас сопровождал, оказалось несколько женщин, в том числе жена капитана. Когда начался обстрел, последняя, вместо того чтобы спуститься в трюм, куда ей было указано, бросилась снимать развешанное белье, опасаясь, что оно будет простреляно. В результате ее ранило в руку в трех местах.

По окончании обстрела, сгрузив всех раненых на «Зайсон», мы его отправили вверх самостоятельно, сами же продолжали двигаться с баржами. «Зайсон» пришел благополучно, мы же попали еще три раза под обстрел, причем наши боевые качества, по-видимому, сильно улучшались, так как во втором случае мы не могли прекратить большевистский огонь в течение получаса, в последнем же заткнули большевиков в три-четыре минуты. Когда мы вернулись к Юрьеву, то оказалось, что «Зайсону» были уже сделаны большие овации и роздано несколько крестов. То же самое произошло на «Катуни» несколько дней спустя.

Из Усть-Ишима была сделана еще операция и десант у деревни Новой, где говорилось, что несколько большевиков, а главным образом туземцы, отрезали обоз Боткинской дивизии. В десанте участвовали «Катунь» и «Зайсон». Высаживалась комендантская команда Боткинской дивизии и любители с «Зайсона». По дороге туда мы подобрали несколько солдат Боткинского обоза, которые нам рассказали примерно следующее: «Остановились мы в деревне Новой. Зарезали корову и начали свежевать. С нами был прапорщик. В это время раздались крики: «большевики!» Прапорщик выхватил револьвер — и раз! Его об землю... Ну, после этого мы все бросились бежать...»

Остановиться у Новой и высадить десант не представило затруднений. После этого мы засели в кают-компании и начали дожидаться сведений. Оказалось, что наши войска долго не могли найти дорогу к Новой, затем ворвались в деревню, убили каких-то людей, после [430] чего воткинцы начали грабить и затем привели каких-то мужиков, объявив, что это пленные. Среди этих пленных была, между прочим, и одна женщина, которой Юрьев сказал весьма обидные для нее физические сравнения. Впрочем, забранные мужики обвинялись в том, что они охраняли наших пленных, захваченных большевиками. Вид у них был весьма невзрачен, и обращение с ними воткинцев заставляло желать лучшего.

После этого мы снова вернулись к Усть-Ишиму и простояли там дня три. В течение этого времени разведка, посланная Юрьевым по Ишимскому тракту, обнаружила противника весьма далеко по тракту, и в связи с подслушанными телефонными разговорами можно было заключить, что большевики не собираются форсировать Ишим в том месте, где мы находимся, а думают его обойти и вести операцию против города Тары. Исходя из этого, Юрьев решил отступить дальше, а именно расположить свои позиции у деревни Знаменской, в 10 верстах ниже Тары.

Когда этот маневр мы начали выполнять, то большевики уже подступили к Усть-Ишиму и действительно двигались по Ишимскому тракту. За это время самовольно смотался из одной из деревень правого берега конный дивизион и полурота Боткинской дивизии. У этой деревни находилась «Тура». Видя это, командир «Туры» вместе с 10 людьми и пулеметом занял деревню и послал мне «Туру» со старшим офицером доложить о случившемся. Я здорово перепугался за его судьбу, полетел к Юрьеву — через день полурота снова заняла деревню, и Фохт торжествующе вернулся на корабль.

Отступление к Таре заняло дня три-четыре. Придя в Знаменское, мы задержались там всего на несколько часов и пришли вместе с Юрьевым в Тару. Из Тары мы с Федотовым сцепились прямым проводом с Пешковым, причем просили его повлиять на то, чтобы прислали подкрепление Юрьеву, а также дали бы в наше распоряжение батальон морских стрелков для десантных операций. Пешков нам в свою очередь сообщил, что на всех фронтах мы бьем большевиков и неудачи, по-видимому, только на нашем фронте.

Еще до этого, воспользовавшись эвакуацией Кузьминского, мы послали весьма мотивированное донесение Пешкову с указанием важности Тобольского направления, а также описанием Боткинской дивизии и полной невозможности что-либо сделать без подкрепления, В ответ на все наши донесения и прямые провода пришла телеграмма, что «естественно, что никакой сухопутной части нельзя дать в подчинение к флоту. Из всех войск, действующих в Тобольском направлении, образуется Тобольская группа. Командовать группой [431] назначается генерал Редько{545}. С генералом Редько идет пополнение Боткинской дивизии в составе 600 человек, местный полк в составе 1200 человек и Егерский батальон морских стрелков в составе 600 человек».

Мы несказанно обрадовались подкреплению, но несколько разочаровались в появлении Редьки, так как Юрьев нам казался отличным военным начальником, и мы с ним весьма подружились. В это же время прибыла наша авиация в составе трех аппаратов, во главе с Марченко{546}. Через неделю в Знаменском появился и сам генерал Редько, который с места же произвел самое неблагоприятное впечатление. Лицо у него было каменное, без всяких признаков каких бы то ни было выражений. Он всех все время ругал, главным образом отсутствовавших. Его штаб не избежал общей участи. Как только кто-нибудь уходил из помещений, где он сидел, генерал громогласно начинал критиковать умственные способности ушедшего. После того как мы с Федотовым ушли, как нам потом сообщили, генерал спросил:

«Который из них Макаров? А, этот, по-видимому, идиот!» — хотя видит бог, что мы с ним не успели обмолвиться и полудюжиной слов.

Флот он вообще ругал всем и всюду. Однако его первое мероприятие было не плохо, так как он приказал немедленно же убрать всех жен и детей, следующих с Боткинской дивизией. Дальнейшие пять дней генерал употребил на поджидание подкреплений и обдумывание оперативного приказа. Кое-какие подкрепления начинали подходить. Это время я проводил в практических стрельбах в Знаменском, затем вернулся в Тару и по приходе получил предписание нашего полководца вести разведку в местностях, расположенных на 300 верст от ближайшей воды. Сообразив, что дело, по-видимому, касается авиации, я вызвал Марченко, и он мне объяснил, что задание совершенно невыполнимо из-за ограниченного района действия аппаратов. Я решил отправиться к Редько, доложить, в чем дело, причем Марченко уговорил меня взять его с собой, сообщив, что он замечательно объясняется с генералами.

Генерал встретил нас «в штыки». Он все время пытался уличить нас в нежелании сражаться и в трусости и всячески старался выводить на чистую воду. Мы не поддавались, и, наконец, на объяснения Марченко о технических и тактических свойствах аппаратов громогласно заявил, что он сам инженер, на что Марченко ответил: «Тем хуже, так как если бы вы были авиатором, то все было бы много яснее». Фраза эта произвела впечатление разорвавшейся ракеты. Все в штабе смолкло, однако генерал скис и, заявив нам что-то вроде: «Делайте что хотите», отпустил нас с миром. Несколько дней еще продолжалось [432] бездействие, и в течение этого времени было получено предписание Минмора назначить Федотова в штаб Редько, от которого насилу удалось отбрыкаться.

В конце концов, появился приказ Редько об общем наступлении, с предписанием занять позиции у Усть-Ишима 24 сентября. Корабли начали движение вниз вместе с частями сил, расположенных на правом берегу реки, а именно с Отрядом особого назначения полковника Колесникова. Примерно в 45–50 верстах ниже Знаменского мы встретили нашу авиацию и полковника и решили с полковником, что мы возьмем к себе 150 человек его отряда и пойдем вместе с ним вниз, делая временами высадки.

Когда отряд перебрался на «Катунь», то не было свободного места, всюду сидели люди и ночью надо было смотреть, чтобы не наступить на кого-нибудь. Однако отряд почему-то почувствовал давно не испытанный комфорт. Вместе с отрядом мы дошли примерно за 200 верст до Усть-Ишима, временами высаживаясь в деревнях, однако никакого сопротивления не встречали. За это время мы сильно улучшили технику высадки. Обсудив хорошенько, мы решили с Колесниковым атаковать Усть-Ишим. Ввиду того что для этого необходимо было сговориться с Юрьевым, я взгромоздился на аэроплан к Марченко, и мы полетели. Примерно через полчаса мы узрели «Европу», стоящую у берега примерно в 70 верстах от места нашей стоянки{547}.