«Топить врага в его базах!»

1

Мещерин с Борисовым находились на КП, когда в дверях показался запыхавшийся Рачков.

— Разрешите обратиться к Борисову, товарищ капитан? — Константин Александрович обернулся. Заметив темную поросль на губе Рачкова, комэск спросил:

— Почему, товарищ младший лейтенант, вы плохо побриты? Бритвы нет, что ли? Возьмите у товарищей. Иван Ильич от неожиданности оторопел. А Михаил рассмеялся:

— То он, товарищ капитан, отпускает усы. Дал зарок не брить их до конца войны. Взял пример со штурмовиков.

Мещерин насмешливо скосил глаза:

— Обращайтесь!

— Миша! Прилетел Макарихин с Лясиным к нам в полк. Пойдем встречать!

— Макарихин? — переспросил комэск и ему тоже захотелось повидать своего бывшего заместителя. — Где он?

— На стоянке, товарищ капитан. У штаба. У штаба стоял одинокий А-20Ж. Толпа встречающих уже разошлась. У носа самолета лежала груда вещей и парашютов. Летчики толпились в сторонке. Выделялись ростом Богачев, Конько и Иванов. Над ними витал табачный дым.

При подходе командования третьей экскадрильи летчики расступились. В середине круга стоял одетый в серый летный костюм Федор Макарихин, такой же, как на перегонке, худенький, аккуратный, подвижный, с карими глазами мечтателя и негромким голосом. Ростом старший лейтенант как-то не вышел, но это не мешало его прочной славе одного из лучших летчиков перегоночного полка. Как-то по прилету в Новосибирск на его самолете не вышла правая нога шасси, и Федор Николаевич пошел на большой риск: решил посадить машину на одно колесо. Выполнил это он блестяще, чем сразу заставил говорить о себе всех перегонщиков. Самолет остался совершенно целым. На нем был поврежден лишь винт правого мотора да слегка помята консоль крыла. Талант!

Прилет в минно-торпедный авиаполк такого командира-летчика порадовал всех, кто его знал. Потому ему и устроили такую теплую встречу.

— С прилетом, дорогой Федор Николаевич! — крепко пожал руку Макарихину Мещерин. — Значит, опять вместе? Куда же вас определили?

— Во вторую эскадрилью заместителем. А это, — обернулся он к застенчиво стоявшему позади широкоплечему офицеру, — мой штурман Александр Петрович Лясин. Знакомьтесь!

— Лейтенант Лясин! — взял под козырек молодой человек.

— Как тут у вас? — спросил Макарихин, протягивая Мещерину пачку сигарет. — Говорят, имеете потери?

— Потери есть, где их не бывает? Война. Зато потопили три десятка фашистских «калош»!

Поговорить не дали: заурчал мотором подъехавший автостартер. Экипаж кинулся грузить на него вещи.

— Как освободитесь, приходите, Федор Николаевич, к нам в третью! — пригласил Мещерин. — Расскажете, как поживают наши перегонщики, что нового у них?

— Обязательно!..

2

Техник-лейтенант Беликов сидел на ступеньке самолетной стремянки и, томясь от длительного ожидания, смотрел на запад в ту сторону, где далеко за лесом находилось невидимое с паневежисского аэродрома море. На рассвете в его туманные просторы улетели замкомэск Борисов в паре с лейтенантом Башаевым и почему-то до сих пор не возвращались. По натуре Виктор Беликов был человеком беспокойным, больше всего на свете любил самолетную технику, а летчиков боготворил. Поэтому, когда они улетали, не находил себе места от тревоги за их судьбы и за машину. Нет, качество и надежность подготовки материальной части его не волновали — тут он был уверен, все ими, техниками и механиками, было сделано на совесть. Но летчики... Они-то улетали в бои, а там... И Виктор желал только одного: пусть самолеты, моторы, оружие будут разбиты, с дырами и перебитыми трубопроводами, с разорванными тросами и разрушенными приборами, с выведенными из строя узлами и агрегатами — конечно, для него, техника, это очередные бессонные ночи и много работы — пусть, но лишь бы летчики возвращались домой.

Пока Виктору в этом везло. Но, как говорят в авиации, раз на раз не всегда сходится. Беликов вытащил из кармана куртки трофейные авиационные часы — он снял их с разбитого самолета, сам отремонтировал и теперь пользовался за неимением наручных. Часы были специальные. На них было два циферблата: большой во весь круг — показывал обычное время и маленький — замерял полетное. По большому циферблату выходило, что приближался обед, по маленькому — что торпедоносцы находились в воздухе больше четырех часов. Следовательно, если свободная охота экипажа Борисова прошла благополучно, то летчикам пора бы уже вернуться. Но их не было. Почему?..

По возрасту Беликов от своих командиров отличался мало. Правда, на флоте он служил побольше штурмана Рачкова — с 1938 года. В тот год он, как и его друзья-комсомольцы, выдержав конкурсные вступительные экзамены, поступил в военно-морское авиатехническое училище, а через два года, закончив его, получил желанную специальность авиационного техника, воинское звание младшего воентехника и назначение на Балтику в 1-й минно-торпедный авиаполк — тот самый, который в августе 1941 года прославился смелыми налетами на Берлин экипажей Преображенского, Ефремова и других и стал гвардейским. Там и служил до начала 1944 года. Тогда как раз началось формирование нового минно-торпедного полка и ему, технику звена, предложили временно перейти в него, чтобы помочь организовать новое хозяйство. Он перешел, да так и остался. И не жалеет. Наоборот, гордится, что его опыт пригодился.

У подножки стремянки рядом с аккуратно составленными в пирамиду тормозными колодками, прямо на земле, завернувшись в брезентовые чехлы, беспробудным сном спали уставшие за ночь техники, механики, мотористы эскадрильи. Растянувшись во весь рост, положив под голову шапку, вместе со всеми мирно похрапывал инженер Завьялов, умаявшийся не меньше остальных. К нему жался свернувшийся калачиком хозяин богачевской машины сержант Смирнов. На его ноги удобно положил кудлатую голову механик по вооружению Василий Шашмин, а к нему пристроились сразу три моториста.

Все спали так крепко, что их не могли разбудить даже грохочущие звуки работающего на полную мощность фронтового аэродрома; воздух буквально разрывался от могучего рокота авиационных моторов — пикировщики и истребители, торпедоносцы и топмачтовики в одиночку и парами, большими и малыми группами улетали на боевые задания, возвращались и снова улетали. Иногда по небу проносились на запад или возвращались эскадрильи дальних и ближних бомбардировщиков из фронтовой авиации — то армейские летчики летали бомбить укрепления Курземского полуострова, где в Курляндии окопались недобитые гитлеровцы. Положение немцев в этой курляндской группировке вообще-то было безнадежным: прижатые к морю нашими войсками, отрезанные от путей отступления в Восточную Пруссию, они были обречены. Но, как недавно рассказывал на политинформации секретарь комсомольской организации Рачков, гитлеровское командование еще на что-то надеялось, издавало один приказ свирепее другого и тем заставляло солдат и офицеров держаться до последнего, и те не складывали оружия. Опираясь на мощные укрепления пинии Тукумс — Либава, немцам удалось во второй половине октября отбить два наступления войск Красной Армии, и теперь они спешно наращивали укрепления, сгоняя на их строительство латышей и получая помощь морем. Потому-то армейские летчики и не снижали темп авиационного наступления на врага, а балтийские — били по морским коммуникациям и блокировали с моря их военно-морские базы в Виндаве, Либаве, Мемеле...

— Летят? — прервал мысли техника проснувшийся Смирнов.

Беликов сверху посмотрел на худенького сержанта, успокоил:

— Нет, Виталий! Спи! Покажутся — не сомневайся, разбужу!

— Но я же ясно слышу гул! — не согласился тот и сел, продирая глаза и отряхивая остатки сна.

Виталий Смирнов среднего роста, русоволос, с открытыми и приятными чертами еще чистого мальчишеского лица и пристальными серыми глазами был на три года моложе своего коллеги; авиаучилище техников он окончил уже в войну, в Ленинград прибыл в мае при формировании этого авиаполка, на «отлично» прошел стажировку и был допущен к самостоятельной работе, принял у старшины Терещенко самолет младшего лейтенанта Богачева. Беликов еще в период стажировки отметил старательного сержанта, проникся к нему доверием, а потом уважением: на такого добросовестного механика можно было положиться полностью. Позже они подружились. В немалой степени их дружбе способствовало то, что экипажи летчиков Борисова и Богачева были дружны еще с перегонки. Потому, когда летчики улетали, оба техника старались держаться друг к другу поближе.

— То, Виталик, возвращаются «пешки», ходили на Либаву. Спи!

— «Пешки» летят с моря, а я слышу гул с другой стороны! — Смирнов встал на ноги, потянулся, аппетитно зевнув.

— Точно! Вон же летят торпедоносцы! — Смирнов показал на восток.

С той стороны доносился могуче-грозный гул, Беликов прислушался к нему, потом спрыгнул со стремянки и под облаками разглядел быстро приближающиеся черточки. Их было девять. Что за самолеты и почему они приближались к аэродрому с востока? Может, немецкие? Аэродром Паневежис, хотя и находился вблизи линии фронта, но гитлеровская авиация его не беспокоила, даже не вела разведку. Вот почему появление целой эскадрильи неизвестных самолетов насторожило техника и он бросился к телефону.

— Товарищ оперативный дежурный! — крикнул Беликов в трубку. — Вижу девятку чужих самолетов, похожих на А-20Ж. Наши таким скопом не летают. «Воздушную тревогу» объявлять? Не надо? — Виктор в недоумении поглядел на замолчавшую трубку и осторожно положил ее на ящик.

— Что там, Беликов? — крикнул Завьялов. Он тоже проснулся и теперь поправлял на ногах сапоги.

— Из Ленинграда! — показал техник на небо. — К нам. А торпедоносцы плотным, как на параде, строем, уже пролетали середину летного поля, по очереди начали отваливать и заходить на посадку.

— По почерку видно; это перегонщики! — воскликнул Смирнов и предложил: — Пойдем встречать?

На стоянке с флажками в руках появился дежурный техник. Он прибежал расставлять заруливающие самолеты.

Воздух над аэродромом вновь всколыхнулся от могучего рокота; с запада из-за леса на летное поле выскочила на бреющем полете еще пара торпедоносцев. Они летели так низко, что под фюзеляжем передней машины была хорошо видна длинная сигара торпеды, а на хвостовом оперении желтела цифра «27».

— Командир вернулся! — обрадовался Беликов. Он выхватил из кармана заготовленную газету, оторвал от нее кусок и принялся сворачивать козью ножку, поглядывая на поведение прилетевших. — Не салютуют, значит, опять слетали впустую...

Техник проследил посадку торпедоносцев и нажал кнопку малого циферблата часов, останавливая «полетное время». Стрелки показали: группа Борисова находилась в воздухе 4 часа 53 минуты. Много! Опытный глаз техника быстро ощупывал приближающийся по рулежной дорожке самолет, искал повреждения. Их, вроде, не было.

Когда моторы были выключены и винты, описав последние круги, замерли, из задней кабины вылез Рачков, за ним Демин. Освобождаясь от парашютов и капок, летчики устало потягивались и неестественно громкими голосами отвечали на вопросы встречающих.

Открылся горгрот в пилотской кабине, Борисов стащил с головы шлемофон, но вылезать не спешил, сидел, откинувшись, отдыхал.

Беликов поднялся к нему, подал традиционную козью ножку.

— С благополучным возвращением, командир! — поприветствовал он летчика. — Как моторы, приборы?

— Спасибо, Виктор, но дай отдышаться. За моторы не беспокойся, работали как звери. Только давление масла левого что-то барахлит. Проверь. А Богачев вернулся?

— Пока нет. Ждем. А к нам прилетели перегонщики.

— Что ж ты молчишь? — поднялся Михаил, — Надо повидаться!

Подошел командир эскадрильи. Борисов доложил ему:

— Были за Мемелем, в Данцигской бухте, потом в Померанской, дошли до острова Рюген и назад. Кораблей противника не нашли. В море их нет, товарищ капитан. Сегодня видимость отличная, пропустить не могли. Значит, где-то прячутся.

— Возможно, возможно! — задумался Мещерин. — Я тоже слетал впустую. То же радировал и Богачев... Противодействие было?

— У Рюгена пыталась атаковать пара «фокке-вульфов». Гнались почти до Борнхольма, еле оторвался. Под Свинемюнде меня обстрелял сторожевик. Вот и все.

— Как все? А истребители у косы Хель? Там у них оказался аэродром, товарищ капитан, — добавил Рачков.

— Надо оповестить всех летчиков об этом... Странно! — продолжал комэск, в задумчивости потирая кончик носа. — Декаду летаем и никого не встречаем. Раньше суда и конвои ходили из Либавы в Мемель и дальше в Данциг, в Гдыню и на запад. А теперь где они прячутся? Конечно, ночи стали длиннее и конвои могут успевать проскакивать от порта до порта. Но так можно переходить только малыми группами, а как же те, что следуют из Германии? Загадка...

— Товарищ капитан, а почему нас привязали к южному направлению? Может, они крадутся в нейтральных водах Швеции? — постучал по планшету Иван Ильич. — Разрешите там посмотреть?

— Над нейтральными водами летать нельзя. Вот если рядом? Буду просить разрешение. Сдайте документацию в штаб и на обед! — Комэск проследил за взглядом Борисова. — Кстати, прилетела эскадрилья капитана Михайлова Андрея Лукича к нам на пополнение. Помните, в июне она прибыла в перегоночный полк с Дальнего Востока? Мы переучивали их на А-20Ж. С Михайловым прилетел его заместитель Комлев, командиры звеньев Стафиевский, братья Ивановы, в общем, в полном своем составе. Их распределили в первую и во вторую эскадрильи... Отдыхайте! Завтра опять пойдем на радиус. Штаб ВВС теребит. Да! Чуть не забыл. Нам с вами, Михаил Владимирович, приказано обкатать пополнение, показать им войну...

3

Утром 30 октября авиаполк подняли по тревоге. Пока самолеты готовились к вылету, срочно собрали командование пяти авиаполков вплоть до командиров эскадрилий. Лейтенант Борисов, заменивший улетевшего на задание Мещерина, впервые оказался на таком представительном совещании. Он с интересом и почтением вглядывался в присутствующих, узнавал среди них многих прославленных балтийских асов, глаза летчика буквально разбегались при виде сияющих Золотых Звезд и многочисленных орденов на их кителях. Первым привлек внимание высокий, средних лет, с рано поседевшей чубатой головой гвардии полковник с двумя Золотыми Звездами и целым рядом орденов на широкой груди — Василий Иванович Раков, командир 12-го гвардейского пикировочно-бомбардировочного авиационного Таллинского полка. С ним о чем-то оживленно говорил такой же стройный, моложавый Герой Советского Союза гвардии майор Александр Алексеевич Мироненко, командовавший 14-м гвардейским истребительным авиационным Краснознаменным полком; невдалеке от них в окружении офицеров стоял командир 47-го штурмового авиационного Феодосийского Краснознаменного полка Герой Советского Союза подполковник Нельсон Георгиевич Степанян, которого Борисов узнал по тонкой каемке усов, как на фотографии, что он видел в кабинете командира авиадивизии; там же находились еще два командира авиаполков: 21-го истребительного Краснознаменного — подполковник Павел Иванович Павлов и 15-го отдельного разведывательного авиационного Таллинского Краснознаменного — строгий с виду майор Филипп Александрович Усачев. Командиров окружала большая группа знакомых и незнакомых офицеров. Среди них Михаил неожиданно увидел широкоплечего летчика с обожженным лицом и, обрадовавшись, шагнул к нему:

— Здравия желаю, товарищ гвардии капитан Усенко!

— Борисов? — удивился тот и подал руку. — Вот так встреча! Рад повидать тебя и поздравить, так сказать, лично с двумя боевыми орденами. Так держать, перегонщик! Ну, расскажи, как воюют наши бывшие однополчане?

— Пока, вроде, неплохо. Стараемся, берем пример с гвардии! А к нам на пополнение прибыли Макарихин и Лясин. Помните?

— Федора Николаевича? Как же! Куда же его определили?

— Во вторую к майору Ковалеву заместителем. А два дня назад прибыла эскадрилья Михайлова. Ах да! Они прибыли на перегонку уже без вас... Зачем нас сюда собрали, Константин Степанович, не знаете?

— Отчасти. Василий Иванович Раков говорил, что якобы будем переходить к новой форме боевой деятельности. Обещают усилить прикрытие. За нашим полком закрепляют четырнадцатый, за вашим двадцать первый. Кстати, ты знаком с замкомандира этого полка майором Кудымовым? Вот это, скажу тебе, Миша, летчик! Вон он сидит справа. Роста небольшого, но гигант в воздухе! Живая легенда!

Борисов с минуту разглядывал аккуратно скроенного подвижного майора, встретился с ним взглядом и даже уловил лукавинку в его взоре.

— Ого! Пять орденов! — не сдержал восхищения торпедоносец. — А с виду такой простой, добродушный.

— Этот добродушный летчик в Японии объявлен личным врагом микадо. Дмитрий Александрович Кудымов, будучи в Китае добровольцем, сбил в единоборстве знаменитого японского «короля неба» Ямомото. За эту победу лейтенанта Кудымова наградили первым орденом Красного Знамени. Великую Отечественную он начал под Одессой, прикрывал Николаев. Между прочим, первым там применил истребители для штурмовки немецких танков, за что был награжден вторым орденом Красного Знамени. Потом дрался в небе Севастополя, Новороссийска... Человек редчайшей биографии! К слову, тоже был перегонщиком, потом вырвался в блокадный Ленинград. Воюет здесь, на Балтике, с сорок второго. Я с Дмитрием Александровичем летал на уничтожение дальнобойных и морских стационарных батарей, вместе топили крейсер ПВО «Ниобе» в Котке, Скажу тебе, Михаил, более надежного и самоотверженного телохранителя я не встречал за всю войну. Между прочим, он летает на «яке» с надписью: «Олег Кошевой!» Стоп! Начальство появилось.

На совещании присутствовал генерал-лейтенант авиации Самохин, но открыл его командир 8-й минно-торпедной авиационной Гатчинской Краснознаменной дивизии полковник Михаил Алексеевич Курочкин, моложавый, приятной внешности офицер с многими орденами на Груди. Несколько резковатым голосом он сказал:

— На рассвете наш воздушный разведчик обнаружил в военно-морской базе Либава скопление транспортов и кораблей противника, всего более двадцати единиц крупных судов и до полусотни мелких. Видимо, ночью туда проскочил большой конвой. Командующий авиацией флота, — комдив оглянулся на генерала Самохина, — приказал нам нанести удар по этим судам.

— В военно-морской базе? — удивился кто-то.

— Да, Топить врага в его базе! И не далее, чем сегодня, иначе за следующую ночь конвой удерет. Сейчас начальник штаба дивизии подполковник Попов доведет до вас обстановку на театре и замысел удара. Прошу, товарищ подполковник!

Тот энергично встал, подошел к карте, висевшей на стене, и, открыв папку, начал объяснять:

— Отрезанная от основных баз снабжения группа немецких армий «Север», отныне именуемая Верховным Главнокомандованием как курляндская группировка, получает пополнение живой силой, оружие, горючее и прочее довольствие из Германии. Разведкой установлено усиление морских перевозок между северогерманскими портами Кольберг, Свинемюнде, Штеттин, Росток и портами Либава, Мемель и Виндава. Установлено также, что немецкий флот вывозит через прибалтийские порты награбленное добро, оборудование заводов и фабрик, другие ценности, принадлежащие советскому народу. Военный совет Краснознаменного Балтийского флота приказал нам во взаимодействии с подводными лодками и торпедными катерами блокировать с моря вражеские порты на латвийском побережье. Выполняя эту задачу, наши авиаполки потопили только в октябре около полусотни крупных транспортов, боевых кораблей и вспомогательных судов. Однако добиться полной блокады не удалось. Причины: гитлеровское командование широко использует плохую осеннюю погоду и длинные ночи для скрытых перевозок. Днем суда отстаиваются в военно-морских базах под усиленной охраной противовоздушной обороны, а переходы совершают ночью. Выявлено также изменение маршрутов вражеских перевозок. Если до недавнего времени конвои ходили из Прибалтики в Восточную Пруссию и в Данцигскую бухту в меридианальном направлении с севера на юг, вдоль восточного побережья, то теперь они движутся на запад, вторгаются в территориальные воды нейтральной Швеции и следуют у островов Гогланд, Эланд до Борнхольма, где сворачивают на юг в северогерманские порты.

Борисов в изумлении следил за указкой начальника штаба. Стало горько и обидно: в октябре он вылетал одиннадцать раз, часами боролся с непогодой, рисковал, облетывал огромные пространства, но судов противника, за исключением одного у Виндавы, не встречал. А они, оказывается, ходили намного севернее! Недаром Рачков настаивал на полетах у шведских вод, но командир полка не разрешил; «Не было указаний. Могут быть международные осложнения». А немцы, выходит, чихали на международные соглашения...

Попов откашлялся, сделал паузу и перешел к главному:

— Исходя из вышеизложенного, нам приказано топить плавсредства противника в его военно-морских базах методом комбинированных ударов так, как это мы делали в Котке и в Нарвском заливе в этом году. Не скрою, задача здесь намного труднее, чем прежде. За последнее время гитлеровцы на своих базах значительно увеличили количество средств противовоздушной обороны. Так, в Либаве сейчас, по нашим данным, установлено семнадцать батарей зениток среднего калибра от восьмидесяти до ста и более миллиметров, двенадцать батарей пятидесятимиллиметровых. Все батареи шести — и четырехорудийного состава, штатами укомплектованы полностью. В указанное число батарей не входят те, что находятся на дальних подступах к базе. Таким образом, только в Либаве наши самолеты встретят огонь ста шестидесяти зенитных стволов. К ним следует прибавить огонь зениток, установленных на боевых кораблях, транспортах и вспомогательных судах. А это еще около трех сотен стволов! Истребительное прикрытие базы составляет почти двести самолетов самых новейших модификаций... Как видите, противовоздушная оборона Либавы намного сильнее, чем мы встречали в Котке, под Нарвой, в Таллине, а достаточных сил для ее подавления у нас пока нет. Значит, придется прогрызать! Вот почему я повторяю, что поставленная перед нами задача очень трудная. Но, сами видите, иного выхода для уничтожения плавсредств противника нет.

Начальник штаба опять сделал паузу и оглядел посуровевшие лица собравшихся.

— Объявляю приказ командира восьмой минно-торпедной Гатчинской Краснознаменной авиадивизии. — И он начал излагать вкратце содержание приказа о нанесении удара по скопившемуся в Либаве флоту противника. Для этого были задействованы пикировщики и топмачтовики.

Вместе с другими командирами Михаил Борисов рассматривал и запоминал схемы, фотоснимки, изучал таблицы взаимодействия, расчетов сил и средств и поражался: насколько трудным и сложным был процесс организации боя. До сих пор ему приказывали: лететь туда-то, в такое-то время нанести удар и все. Он летел, атаковал, возвращался, докладывал. На совещании же перед ним открылся не видимый прежде сложнейший механизм подготовки боевой операции. Как же важно, оказалось, чтобы каждый участник боя точно и в срок выполнял то, что поручалось ему. Достаточно было из общей цепи выпасть одному звену, как могла сорваться вся операция, увеличиться жертвы...

На стоянке минно-торпедного авиаполка царило оживление: заканчивались приготовления к боевому вылету. Восемь тяжело груженных А-20Ж уже стояли на рулежных дорожках вдоль леса. Борисов и Рачков поглядывали на них с плохо скрытой завистью. Совершенно неожиданно вылет их экипажа сорвался; при пробе отказал один из моторов, и теперь Завьялов, Беликов с помощниками копались в нем, искали неисправность. Потому-то ведущим четверки топмачтовиков от третьей эскадрильи вместо Борисова был назначен Александр Богачев.

Командовать всей группой топмачтовиков приказали командиру второй эскадрильи майору Ковалеву, Их должны были прикрывать «яки».

Через полтора часа первыми вернулись Пе-2 гвардейских пикировщиков с «яками». Прежней завидной компактности в их строях не было, К аэродрому подходили звенья, пары и даже одиночные машины — уже по этому можно было догадаться, что немцы защищали Либаву отчаянно.

Потом в небе показались топмачтовики. Их строй был еще хуже. Сначала прилетел один топмачтовик, потом два.

— Не вернулись три... — сжал локоть Борисова Рачков. Последняя пара топмачтовиков на посадку сразу не пошла, а пронеслась над летным полем на бреющем, взмыла вверх, и в окрестных далях прогремела длинная пулеметная очередь.

— Да это ж Двадцать третий! Сашка салютует о победе!

Четверть часа спустя друзья обнимали мокрого от пота Богачева и его экипаж.

Борисову не терпелось узнать подробности боя, и он, оттеснив друга, потребовал:

— Рассказывай!

— Да что рассказывать? Все получилось так, как ты говорил, — в глазах Александра еще чувствовался неугасший азарт. — В точно назначенное время по сигналу Василия Ивановича Ракова в небо Либавы устремились наши «ястребки» и вымели оттуда «фоккеров». Тут же штурмовики атаковали зенитные батареи и сразу «петляковы» ударили по транспортам и кораблям. За ними на малой высоте помчались и мы двумя четверками. Штурмовики хоть и пощипали зенитки, но огонь их оставался все же сильным! Особенно досталось нам, топмачтовикам. Понимаешь? Либава от моря отгорожена молами, а на них немцы установили много «эрликонов». Вот они-то и били. У Ковалева сразу сбили ведомого — он взорвался в воздухе прямо у входных ворот. Потом подбили еще двоих, но они хоть сбросили бомбы по целям и отвернули — один в море, второй пошел вдоль берега на юг. Я больше ничего не видел, не до того. В базе от кораблей и судов было тесно. Несколько штук тонуло. Себе выбрал «восьмитысячника» и шарахнул! А потом не стал поворачивать назад в море, а рванул через город. Как видишь, проскочил!

Позже подсчитали: в порту Либавы было потоплено пять транспортов и сторожевой корабль, повреждены два транспорта.

Младший лейтенант Богачев действительно потопил транспорт водоизмещением восемь тысяч тонн и по общему количеству уничтоженных судов обогнал Борисова, вышел на первое место в авиаполку. Командование представило отважного летчика к третьему ордену Красного Знамени.

Но победа омрачилась гибелью экипажа младшего лейтенанта Кузьмина. Был подбит и самолет майора Ковалева, но летчик сумел выйти из боя, дотянуть до нашего берега и сесть на воду. Самолет затонул, но экипаж был спасен.

Командование отдало должное мужеству и храбрости топмачтовиков, но пришло к выводу, что обеспечение их удара было организовано недостаточно: не были подавлены малокалиберные батареи на полудужьях молов, огонь которых в основном и нанес такое тяжелое поражение топмачтовикам. Богачев спас себя и ведомых тем, что применил неожиданный для врага маневр; сначала расстрелял «эрликоны» и тем обеспечил дорогу, а после атаки не стал ложиться на обратный курс отхода, то есть опять-таки подвергаться огню зениток на моле, а смело ринулся в сторону берега и там искусным маневром прорвался в море.

4

Наладившаяся было погода вновь испортилась; не сильные, но частые дожди заливали землянки, склады бомб и торпед, подсобные «кандейки» — немудреные сооружения на самолетных стоянках, сделанные предприимчивыми техниками для хранения запчастей, ремонтного материала и всякой всячины, не предусмотренной табелями, но крайне нужной в повседневной эксплуатации. Люди мокли, не успевали просушивать обмундирование, ходили усталыми, но настроение у всех было приподнятым: наступал всенародный праздник — 27-я годовщина Великого Октября, и каждому по установившейся традиции хотелось порадовать Родину боевыми успехами. В авиаэскадрипьях и в полку проходили партийные и комсомольские собрания. На них летчики и техники, штабные работники и авиамеханики, мотористы по-деловому обсуждали главный для всех вопрос; как и чем усилить удары по фашистам, чтобы быстрее разгромить их. Партийно-политический аппарат и комсомольские организации пикировщиков, истребителей и торпедоносцев выпустили серию рукописных плакатов и листовок с описанием успешных боев и подвигов, с фотографиями летчиков. Плакаты и листовки были вывешены на самых видных местах в летных столовых и в штабах, в клубе авиабазы и в кубриках. Возле них толпились люди, читали, гордились, обсуждали, брали пример...

В предпраздничные дни в полк снова прибыло пополнение — выпускники авиаучилища имени С. А. Леваневского. В третью эскадрилью направили четыре экипажа. Борисов привел их а свой коттедж с вещами и, когда построил, удивился: до чего же все летчики были одинаковы — одного роста, молоденькие, худенькие и какие-то настороженные. «Как из детского сада!» — хмыкнул про себя замкомэск и, достав из планшета список, вызвал:

— Полюшкин Валентин Павлович!

— Есть! — выпрямился младший лейтенант и, краснея, поправил командира: — Только, товарищ лейтенант, моя фамилия произносится с ударением на первом слоге; Полюшкин.

— Добро! Будем бить по первому слогу! — под общий смех пообещал Борисов. — Штурман Чернышев Георгий Иванович! Вашему экипажу занимать угловые кровати в этой комнате.

— Есть, в этой комнате!

— Репин Иван Петрович и штурман Лонский! Вы — рядом. Экипажи Ермышкина и Бровченко в следующей комнате. Располагайтесь сразу поудобнее. Отдыхать до утра. А после завтрака явитесь на КП эскадрильи, начнем занятия. Ясно? На этом все!

Встречать прибывших вышли Рачков, Богачев, Конько, Башаев. У всех старичков на груди краснели ордена, а Иван Ильич Рачков был в новеньких погонах лейтенанта, Молодежь поглядывала на старичков с таким уважением и обожанием, что те смутились и первыми предложили знакомиться.

Обучение вновь прибывших было поручено Борисову и Рачкову, при этом командир установил очень жесткие сроки ввода пополнения в боевой состав — всего две недели. Поэтому уже со следующего утра новички сдали зачеты на знание материальной части самолета и его вооружения. Сразу же приступили и к изучению района боевой деятельности, основ тактики торпедоносцев. Молодежь училась напористо, с желанием и показала хорошие результаты. Можно было приступать к практическим полетам, о чем замкомэск Борисов и доложил командованию.

А вечером в кубрике Михаил делился с друзьями новостями: Дмитрий Кузьмич Башаев назначался командиром звена, Федор Николаевич Макарихин — командиром второй эскадрильи.

— Между прочим, Саша, тебя просил к себе в заместители командир второй. Пошел бы?

— К Федору Николаевичу? С удовольствием! — покраснел Богачев. — Он в Ейском училище дал мне путевку в небо.

— И последнее объявление! — Михаил достал из кармана кителя маленькую потрепанную книжечку. — Вот! Достал, наконец!

Богачев схватил ее, прочитал вслух:

— Устав Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков)! Ай-да, Миха, молодец! В самый раз. Я давно собираюсь. О рекомендующих тоже подумал. Как фронтовикам, нам еще рано: только два месяца на фронте. Но мы больше года служим с Мещериным и Макарихиным. Обратимся? Думаю, не откажут. Ну а третью даст комсомол.

— Ох и скрытный ты черт, Сашка! А я-то собирался беседовать с тобой!.. Руку, брат! — шагнул Рачков к летчику.

Только на минутку в маленькой комнатке воцарилась тишина. Но как много она значила для троих летчиков! В головах у каждого вихрем пронеслись воспоминания о трудном и полуголодном детстве, украденной войной юности, горе родной земли и радужные надежды на будущее, готовность драться за это будущее.

— Пять месяцев, как освободили мой Очаков, а писем оттуда все нет! — взгрустнул Рачков. — Уж не знаю, что и думать? Неужели там никого не осталось в живых?..

— Не отчаивайся, браток! Моя Татьяна Алексеевна нашлась же! В Ленинграде! Сама перебралась туда из Старой Руссы. Маленькая она у меня, но боевая!..

— От моих из Мозыря тоже ничего. Но я жду и надеюсь! Эх, Ваня! Саша! Слетать бы туда хоть на часок!..

— Ой! Забыл! Ребята, вчера пятого ноября, Косте Усенко присвоили звание Героя Советского Союза!

— Ура-а! Пошли поздравим нашего гвардейца!..

5

7 ноября, в день 27-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, экипаж капитана Мещерина вылетел в одиночный крейсерский полет с торпедой. Моросил дождь. Над морем держалась густая туманная дымка, но летчики не теряли надежды встретить вражеский караван. Они облетели всю Балтику, На обратном пути Константин Александрович решил заглянуть в крупнейшую на Балтике военно-морскую базу гитлеровцев — Пиллау, что с запада сторожила проход к столице Восточной Пруссии городу и крепости Кенигсбергу, Погода здесь несколько улучшилась, и он повел машину в непосредственной близости от базы. Штурман Шарапов производил перспективную съемку, когда на одинокий самолет набросилась четверка «фокке-вульфов». Они зашли на торпедоносец с противоположной от базы стороны, и экипаж, занятый разведкой порта, гавани и сооружений Пиллау, не заметил врагов.

Говорят, у опытных летчиков, как у птиц, развито предчувствие приближающейся беды. Так ли это, но именно в ту самую минуту Константин Александрович случайно оглянулся и не поверил глазам: не далее чем на два километра над ним нависли «фокке-вульфы». Спасаться от них в облаках было поздно; истребители должны вот-вот ударить из своих пушек. И тогда Мещерин мгновенно принял дерзкое решение; встретить противника в лоб. Он резко заложил крутой вираж, тут же выровнял машину и, не целясь, ударил по «фоккерам» из пулеметов.

Гитлеровские летчики, как видно, предвкушая легкую победу, не ожидали маневра жертвы и, когда увидели мчавшийся навстречу стреляющий торпедоносец, бросились врассыпную. Драгоценные секунды были выиграны. Мещерин бросил самолет к самой воде и направился в открытое море туда, где у горизонта плыли спасительные дождевые облака. Экипаж уже опомнился и приготовился к бою.

Гитлеровцы не заставили себя ждать. Их первая пара набросилась на самолет сзади, но напоролась на трассы башенных пулеметов и отвернула в сторону, даже не открыв огня.

Мещерин вел машину у самой воды, слушал команды штурмана и радиста, бросался то влево, то вправо, выходя из-под вражеских ударов.

Расстояние до облаков быстро сокращалось. Но намерение разведчика разгадали и фашисты. Они заходили с разных сторон с такой стремительностью, что стрелок-радист едва успевал разворачивать пулеметы. Перед глазами летчика сверкали трассы, близкую воду вспарывали снарядные очереди.

— Маневр вправо! — кричал Шарапов. Он наблюдал за поведением врагов через маленький астролючок наверху фюзеляжа. — Еще правее!

Летчик мгновенно толкал педаль, уходил вправо и видел, как рядом с крылом в воду ушла очередная трасса.

А штурман подавал уже новую команду»

— Маневр влево! Еще!

Такое изматывающее душу маневрирование продолжалось уже несколько минут. Торпедоносцу пока удавалось увернуться. Все же одна из очередей зацепила самолет: снаряды разбили горгрот, сорвали дюралевую обшивку носовой части фюзеляжа, осколок рассек летчику правую бровь и кровь залила глаз. Мещерин, несмотря на это, продолжал вести машину, а когда над головой замелькали желанные облака, с такой силой рванул на себя штурвал, что торпедоносец, мчавшийся на максимальной скорости, буквально вонзился в темную рыхлую массу.

Набрав пятьсот метров, Константин Александрович перевел самолет в горизонтальный полет и развернул его на север в сторону своих берегов. Только после этого, зажав штурвал коленями, он достал из кармана брюк индивидуальный перевязочный пакет и прижал его очками к ране.

Кровь продолжала сочиться. Бинтовая подушечка постепенно набухала. Вместе с уходящей кровью летчик чувствовал, как таяли его силы, на тело наваливалась страшная тяжесть безумной усталости. Руки и ноги быстро затекли. Во рту пересохло. Язык стал непослушным. Через разбитый горгрот и поврежденный нос машины в кабину врывались холод и влага, Летчика затошнило и стало знобить. Перед глазами все чаще появлялся багровый туман. Изнемогая, Константин Александрович упрямо держал курс.

Через полчаса такого нечеловеческого напряжения Мещерин позвал Шарапова:

— Место? — выдавил он хриплым голосом. — Где мы?

— Примерно на траверзе Мемеля, — тотчас доложил тот. — Надо выходить из облаков, командир!

— Добро! Следи за водой. Предупреди, как появится.

— Что с вами, Константин Александрович? — забеспокоился Шарапов. Он и раньше по поведению машины заметил, что с летчиком что-то творится, но не беспокоил. — Вы не ранены?

— Нормально. Кабина повреждена. Следите! Снижаюсь!

Медленно-медленно, метр за метром машина теряла высоту. Стрелка высотомера уже сползла с цифры «200», потом со «100», а воды все не было видно и облака не кончались.

Снизились еще на десять метров. Наконец под самолетом потемнело — верный признак того, что облачность кончалась. Еще десять метров — и самолет вырвался из тумана. Под ним внизу медленно переваливались тяжелые волны, вспухали белой пеной крутые гребни.

— Курс девяносто! Надо выйти на берег, определиться.

Перед глазами летчика море и небо сливались в однообразную серую массу. Бинт набух кровью и слабо сдерживал ее. Перчаткой Мещерин вытер глаз, разглядел приборы, начал медленный разворот вправо.

— Достаточно! Курс уже сто градусов! — предупредил Шарапов, все больше подозревая о неполадке с летчиком. — Выравнивай!

Десять минут летит торпедоносец новым курсом. Еще десять. Берега все не видно. А Мещерин уже напрягал силы, с превеликим трудом отгонял наваливающуюся сонливость.

— Берег вижу! Это коса Курише-Нерунг. Значит, вышли южнее Мемеля, — уточнил местонахождение штурман. — Пошли вдоль косы!

Но летчик курс не менял. Самолет качало, как лодку в шторм.

— Константин Александрович! Разворот влево! Удержите курс восемь градусов! — повторял Шарапов. — Что у вас происходит? Почему машину раскачивает? Как себя чувствуете?

Но командир щадил экипаж, не сообщал о ранении.

— Плохо вижу воду. Посматривайте за ней. Помогайте!..

На аэродром Мещерин прилетел на пределе сил. Самолет посадил удачно, только в конце пробега не выдержал направления, уклонился и выкатился за посадочную полосу.

Подъехавший санитарный автобус увез обессилевшего летчика в медсанчасть. Врач Лымарь, осмотрев рану, наложил повязку. Рана оказалась неглубокой: была рассечена кожа и слегка задет череп, но Мещерин потерял много крови. От госпитализации он категорически отказался, и ему назначили лечение в медсанчасти авиабазы.

Борисов отрулил машину командира на стоянку и принял командование эскадрильей.

6

Приближающаяся зима все чаще заявляла о себе. Резко похолодало. Из облаков на землю вместе с каплями дождя стал срываться снег. Приступить к полетам на боевых машинах с молодежью все не удавалось, и тогда Борисов решил заняться обучением летчиков эскадрильи полетам в облаках. Он выпросил у командира полка связной учебно-тренировочный самолет УТ-2. Этот легкомоторный фанерный самолетик имел две кабины и двойное управление и потому часто использовался для тренировок в пилотировании «под колпаком»; одна из кабин в полете могла закрываться сшитым из темной фланели чехлом — колпаком так, что пилот не видел ничего, кроме внутреннего оборудования и приборов. Михаил составил плановую таблицу и, получив разрешение, прибыл с летчиками на стоянку.

Авиамеханик доложил замкомэску о готовности машины, и тот скомандовал:

— Полюшкин! В кабину!

— Есть! — молодой пилот занял место, пристегнул привязные ремни, подключил к шлему переговорный шланг и доложил; — Младший лейтенант Полюшкин к полету готов!

Делал он все неторопливо, уверенно, без лишних движений, и это понравилось Борисову. Он приказал выруливать и взлетать.

В воздухе Полюшкин также держался уверенно, легко парировал рулями порывы ветра, подбрасывавшие легкий самолет, точно выдерживал режим полета.

Под облаками замкомэск приказал:

— Закройтесь колпаком, сделайте два правых виража и один левый. Крен тридцать градусов. Выполняйте!

Едва молодой летчик закрылся и начал пилотаж по приборам, как сразу выявилась его неподготовленность: УТ-2 то взмывал вверх, то снижался, заваливаясь в крен. Михаил в управление не вмешивался и не подсказывал, давая парню возможность самому разобраться в допущенных ошибках. Постепенно Полюшкин освоился, нашел, как говорят, себя, и замкомэск разрешил открыть колпак.

— А теперь полетаем в облаках. Следите за приборами!

Борисов взял ручку управления, перевел самолет в набор высоты, и вскоре УТ-2 окунулся в серую рыхлую массу. Облака были устойчивыми, машину не бросало, Летчик делал развороты, набирал высоту и снижался, называл все свои действия, давал возможность молодому летчику осмыслить новые ощущения, привыкнуть к необычному полету.

Полюшкину полет в облаках настолько понравился, что, когда самолет вышел из рыхлой массы, попросил:

— Товарищ лейтенант! Разрешите мне попробовать?

— Обязательно полетаете. Но сначала научитесь летать под колпаком. Таков порядок. Берите управление. На посадку!

На земле младший лейтенант доложил:

— Задание выполнил. Разрешите получить замечания?

— Для первого раза неплохо. В дальнейшем обратите внимание на координацию движений. На виражах вы не выдерживаете скорость, допускаете передачу ноги, в результате возникает скольжение. Продумайте все это. Об остальном поговорим на разборе. Репин! В кабину!..

Днями не вылезал Борисов из «утенка» и добился, что молодые летчики стали летать вслепую уверенно. Замкомэск был доволен; теперь, если кого-то из них зажмет непогода, не растеряются.

Вскоре пополнению повезло: установилась сносная погода, и экипажи приступили к полетам на торпедоносцах. Они выполнили стрельбы, бомбометания, потренировались по маршрутам — так была выполнена программа ввода молодежи в боевой состав, и лейтенант Борисов начал готовить ее к боям.

Размахивая картодержателями и штурманскими сумками, толкаясь и шаля, летчики, штурманы и воздушные стрелки-радисты входили в помещение эскадрильского КП и занимали места.

Адъютант эскадрильи старший лейтенант Драпов проверил явку и доложил Борисову.

— Вольно! Садитесь! — скомандовал замкомэск. — Приступим к занятиям по предполетной подготовке, Перед нашей эскадрильей поставлена задача: завтра с утра двумя парами провести разведку северо-западной части Балтийского моря, поиск и уничтожение кораблей противника. Вылетают экипажи Репина, Полюшкина, Ермышкина и Бровченко. Прошу приступить к подготовке полетной документации. Командирам звеньев и штурманам проверить!

Разбившись по группам, молодые летчики и штурманы развернули листы полетных карт, вооружились штурманскими инструментами и занялись прокладкой маршрутов, расчетами. Хотя каждый понимал, что эти расчеты учебные, тренировочные, но старались также, как и при боевых.

Когда командиры звеньев доложили об окончании подготовки, Борисов решительно прекратил шум:

— Приступим к розыгрышу полетов! — он придвинул к себе плановую таблицу. — Слушайте первую вводную. Взлет! Температура головок левого мотора растет, стрелка термометра — на красной черте. Прошу объяснить причину перегрева мотора и свои действия. Товарищ Башаев!

Лейтенант встал, крутнул рыжий ус, хмыкнул!

— Проще пареной репы...

— Прошу без присказок! — осадил его Борисов.

— Есть!.. Мал обдув цилиндров. Увеличиваю открытие «юбок».

— Правильно. Жалюзи охлаждения были открыты недостаточно. Садитесь! Следующая. Ложитесь на курс следования. Слева выше увидели вот этот самолет! — Михаил взял со стола снимок тупоносого истребителя, показал всем. — Сержант Иванов! Назовите тип самолета и свои действия.

Игорь Иванов настолько высок, что головой почти достает потолок. Согнувшись, он посмотрел на снимок, быстро ответил:

— Истребитель «Фокке-Вульф-190». Докладываю командиру экипажа, одновременно разворачиваю башню, готовлюсь к стрельбе.

Радист победно смотрит вокруг, ожидая похвалу.

— Все так думают?

— Нет! — вскакивает Демин. — Ты что? — обращается он к Иванову. — Не умеешь отличить «лавочкина» от «фоккера»?

— Он же похож! — краснеет тот.

Молодые летчики, штурманы, радисты удивленно смотрят на старичков, но улавливают свою ответственность за знание противника, понимают, что так ошибаться в бою нельзя.

— Мой доклад, — продолжает Демин. — «Командир! Слева выше — «лавочкин». Дистанция две тысячи метров!»

— Молодец, сержант! Садитесь! Товарищ Богачев! Проверьте у своего радиста знание силуэтов самолетов... Летим над открытым морем. Через час и восемь минут увидели эту посудину! — показывает очередной снимок руководитель. — Сообщите свое место, назовите корабль и его тактико-технические данные. Младший лейтенант Чернышев!

Штурман Чернышев берет инструменты, считает, прокладывает на карте. Спустя минуту, докладывает:

— Мое место; широта... долгота... Корабль — эскадренный миноносец типа «цершторер». Его водоизмещение...

Вводные следуют одна за другой:

— Вы решили атаковать эсминец. Под каким углом, наиболее выгодным ракурсом следует вести атаку? У вас на борту торпеда!..

— Снарядом разбило правый мотор. Вспыхнул пожар. Ваши действия, Ермышкин?..

— Вышел из строя магнитный компас. Арбузов?..

— Трасса снарядов тянется к самолету справа. Огоньки у снарядов длинные. Где пройдет трасса, Полюшкин?..

Летчики, штурманы и радисты, думают, считают, спорят, а Михаил Борисов с Рачковым наблюдают за ними, радуются точным ответам, хмурятся ошибочным, поправляют; обучать молодых, передавать им свои знания, опыт каждому доставляет удовольствие.

— Окончить занятия!

Летчики дружно вскочили, сразу стало шумно. Но никто не спешит уйти, спорят по вводным, и Борисов чувствует, что занятия захватили каждого, что все остались довольными и занятиями и теми знаниями, которые здесь почерпнули.

К командирскому столу подходят Полюшкин и Ермышкин.

— Товарищ лейтенант! В прошлый раз вы обещали рассказать, как потопили свой первый транспорт под Таллином? — напомнил Полюшкин.

— Вам же Рачков уже рассказывал! Что конкретно интересует?

— Как вы оценивали обстановку? Как выбирали маршрут?

— Маршрут атаки я выбрал заранее, — ответил Михаил. — Но в ходе боя увидел, что напорюсь на «эрликоны», и сообразил, что нужно прижаться к воде. Расчет прост! стрелять вниз из зениток неудобно. А когда поравнялся, они не могли вести огонь из боязни попасть в свои соседние корабли. Я и проскочил!

— Ага! Значит, решение у вас возникло в зависимости от сложившейся обстановки? И когда только вы успели сориентироваться? Здорово! — Летчик повернулся к своему другу; — Сможем ли мы также, Ермышка? Ох, сколько нам еще тянуться, чтоб догнать вас, стариков!

— Догоните и перегоните! Не сомневаюсь. Главное — стараться!

7

Войска Ленинградского фронта во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом готовились к решающим боям за освобождение последних островов Моонзундского архипелага. Огромный остров Саарема был очищен от противника, за исключением его южной оконечности — узкого, длиной в тридцать километров, полуострова Сырве. Немцы установили на Сырве дальнобойные батареи, которые держали под обстрелом Ирбенский пролив и окружающие воды на десятки километров, прикрывали тем самым ближние подступы к Курляндскому полуострову в западной Латвии, где находились прижатые к морю две немецкие армии группы «Север». Вот почему гитлеровское командование приняло все меры, чтобы удержать за собой Сырве, превратить его в неприступную крепость.

Полуостров Сырве соединялся с островом Саарема холмистым перешейком, шириной всего в три километра. Гитлеровцы соорудили здесь несколько полос укреплений с десятками железобетонных дотов, с надолбами, минными полями, частыми рядами колючей проволоки и другими противопехотными и противотанковыми препятствиями, расставили 423 артиллерийских орудия от малого до мощного калибров, 116 минометов и усилили островной гарнизон дополнительно переброшенной туда пехотной дивизией с частями усиления. С воздуха укрепления на Сырве были прикрыты большими нарядами истребителей, базировавшихся за Ирбенским проливом в Курляндии. Кроме того, у берегов полуострова постоянно находились или курсировали отряды боевых кораблей: миноносцев, сторожевиков, быстроходных десантных барж, плавучих батарей, торпедных катеров и тральщиков. Что и говорить, на Сырве немцы скопили огромные силы и назвали его неприступным Ирбенским щитом.

Развивая наступление на остров Саарема, наши войска с ходу атаковали укрепления Сырве. Но без танков и тяжелой артиллерии прорвать их не смогли. В последней декаде октября нашим командованием была предпринята еще одна попытка овладеть полуостровом Сырве. Четырехдневный штурм также окончился неудачей. Орешек оказался крепче, чем о нем думали. К операции решили привлечь и флотскую авиацию.

По обобщенным данным, на 15 ноября в районе Ирбенского пролива находилось до семидесяти кораблей противника, в том числе семь эскадренных миноносцев, одиннадцать сторожевых кораблей, около двух десятков БДБ, две плавбатареи, десять больших тральщиков, пятнадцать торпедных катеров, четыре канонерские лодки, много разных катеров, вспомогательных судов и транспортов.

На ближайшие к Сырве аэродромы были переброшены авиаполки 9-й штурмовой авиационной Ропшинской Краснознаменной дивизии, командование которой в начале ноября принял Герой Советского Союза подполковник Яков Захарович Слепенков. Туда же перебазировали эскадрилью пикирующих бомбардировщиков из 12-го гвардейского Таллинского авиаполка во главе с Героем Советского Союза гвардии капитаном Константином Усенко и часть торпедоносцев.

Для ведения воздушной разведки и свободной охоты в Пярну перелетел и экипаж лейтенанта Борисова. В тот же день он отправился в дальний попет, пробыл в воздухе более трех часов и доставил командованию ценные сведения об обстановке в северной части Балтийского моря.

Бои за Сырве начались на рассвете 18 ноября. Первыми на укрепления врага обрушились морская артиллерия и флотские штурмовики. Затем в воздух поднялись гвардейские пикировщики. Хотя погода не очень благоприятствовала операции — мешали низкие кучевые облака, гвардейцы точными снайперскими ударами поражали артиллерийские батареи врага, громили плавсредства. В это же время штурмовики утюжили укрепления Сырве, пробивали дорогу атакующим батальонам. В воздухе завязались ожесточенные схватки.

Около полудня в бой были введены канонерские лодки и бронекатера Краснознаменного Балтийского флота, и на укрепления врага с новой яростью бросились красноармейцы и моряки из отрядов морской пехоты. Немцы не отступали, но наши войска, выбивая их с позиций, постепенно, шаг за шагом продвигались вперед, вгрызаясь во вражескую оборону.

В результате сосредоточенного натиска с суши, с моря и с воздуха к исходу дня главная полоса укреплений на Сырве была прорвана. Но бой не затих. Он продолжался и ночью, и весь следующий день.

Победа была близка, но внезапно испортилась погода. Повалил густой мокрый снег, и авиация вынуждена была прекратить полеты. Сухопутные войска при поддержке канонерских лодок и бронекатеров продолжали драться. Однако темп их продвижения замедлился.

Ненастьем немедленно воспользовалось гитлеровское командование — Оно направило в район Моонзундского архипелага ударную группу флота, и на рассвете 20 ноября так называемые «карманные» линкоры «Лютцов» и «Адмирал Шеер» в сопровождении шести эсминцев с тральщиками и сторожевиками появились у западного берега полуострова Сырве и обрушили град тяжелых снарядов на правый фланг наших наступающих войск, заставили их залечь, а потом начать отход.

Чтобы исправить положение, Михаил Иванович Самохин, которому недавно присвоили звание генерал-полковника авиации, приказал бросить против немецких кораблей наиболее опытные экипажи пикировщиков и торпедоносцев. Но взлетные полосы аэродромов обледенели, и все попытки летчиков подняться в небо оказались тщетными. Пришлось ждать.

В последующие дни мокрый снег шел почти без перерыва. Немецкая эскадра вновь обстреляла наши войска. Летчики нервничали, теребили метеорологов — те разводили руками. А снег шел и шел.

Снегопад прекратился только через два дня. Но погода оставалась нелетной.

Когда Михаил Борисов узнал, что в обстреле Сырве участвовали «карманные» линкоры, то потерял покой: вспомнилась давнишняя мечта, разговор при выпуске из училища с командующим авиацией ВМФ генералом Жаворонковым, и летчик буквально засыпал начальство просьбами разрешить вылететь в море. Его поддержал верный друг Иван Ильич Рачков.

После некоторого колебания вылет был разрешен. За приготовлениями Борисова наблюдал заместитель командира первой эскадрильи Владимир Петрович Фоменко. Опытный летчик посмотрел на взлетную полосу, на закрытое небо, с сомнением покачал головой:

— Надо бы подождать, Михаил. Может, после обеда погода разгуляется. А сейчас, смотри, полоса покрыта льдом. Развернет на взлете — сыграешь в ящик. Потерпи!

— Не развернет! Торпедоносец взлетает устойчиво. Да и я не собираюсь мух ловить!

— Риск — благородное дело. Но к чему? Что ты выиграешь? Два, три часа, не больше. А после обеда полетим вместе.

— Так можно и опоздать. Дни теперь короткие. Лечу, Володя!

Рядом с Фоменко стоял его штурман Геннадий Чернышев. Посмеиваясь в приподнятый ворот куртки, он сказал своему командиру:

— Что ты, Борисова не знаешь? Сказал, — значит, полетит. Как же ему усидеть? Вчера Богачев потопил еще один транспорт!

— Когда потопил? — удивился Михаил. — Ты серьезно?

— Вчера, Повел Макарихина «показывать» войну. В море натолкнулись на два транспорта по семь тысяч тонн и пустили их на дно! Ты что, Миша, разве сводки не слушаешь?

— Вот видишь, — развел руками Борисов. — Как же мне усидеть?

Фоменко был прав: взлет оказался чрезмерно тяжелым. Самолет скользил резиновыми колесами по наледи, как конькобежец на неотточенных коньках, поворачивался к направлению взлета то одним крылом, то другим, потом едва не встал на нос, но все же, подчинившись воле летчика, оторвался от земли и почти сразу попал в рыхлую массу снежных облаков. Снежинки роем устремились в лобовое стекло машины, прилипали к нему, и через несколько секунд оно оказалось покрыто плотным, быстро растущим слоем льда; началось самое опасное — обледенение. Оно сковало не только лобовое стекло, но и передние кромки крыльев, капоты моторов винты, антенну, киль. Моторы гудели непривычно напряженно, скорость самолета заметно падала.

Летчик включил антиобледенительное устройство. Самолет снизился и вышел из облаков. Температура воздуха под облаками была плюсовая, и лед начал постепенно оттаивать. Его куски, срываясь с винтов, гулко ударяли по кабине.

— «Изумруд»! Я — Двадцать седьмой! Высота полета пятьдесят метров. Видимость два километра. В облаках интенсивное обледенение. Ложусь на курс! Как поняли? Прием!

— Двадцать седьмой! — тотчас ответила земля, — Вас понял! Посадку здесь ввиду обледенения запрещаю. Пойдете на запасной аэродром. Разрешаю прекратить полет. Как поняли? Я — «Изумруд». Прием!

— Вас понял. Задание буду выполнять! Прием! Густая дымка, низкие облака, мокрый снег окутали торпедоносец со всех сторон. Внизу мелькали поля и леса, хуторки и дороги западной Эстонии, проплыла береговая черта материка, усеянный островками и камнями пролив Сур-Вяйн, вновь появился берег — самолет полетел над островом Хиума.

Моря не было видно, его закрывала стена дождя и облаков. Погода была не из приятных. Продолжить полет или послушать добрый совет друзей и вернуться? Михаил осмотрел приборы — все они работали нормально. Потянувшись, крутнул флажок бензомера: баки с горючим были полны. К чему сомнения? Только вперед! Может, повезет и линкор попадет в прицел?

— Подходим к точке поворота. Курс триста! — голос у Рачкова обыденный, деловой, спокойный, — Демин! Запиши радиограмму; «Нахожусь: Тахкуна. Погода: облачность — десять баллов, высота — семьдесят метров. Видимость — один километр. Местами осадки в виде снега и дождя. Густая дымка...»

Летчик старательно выдерживал заданный режим полета: курс, скорость, высоту — от этих элементов зависит точность самолетовождения. Самолет летел ровно, без покачиваний. Три пары глаз щупали поверхность моря, рябь волн. Но внизу не было даже чаек. Видно, непогода загнала к берегам и этих неприхотливых птиц.

— Внимание! Кончаем первый галс. Разворот влево. Курс двести десять! — подал очередную команду штурман. — Что будем делать, Миша? Летаем полтора часа, а линкоров нет. Неужели гитлеровцы изменили себе и не воспользуются такой погодой?

— Кончай разговор! Смотри внимательнее!

Снежные заряды не прекращались. Они обступали самолет со всех сторон, проносились рядом, иногда задевали крылья, обрушивались на кабину. Но через минуту-другую машина вновь вырывалась из снежных объятий, и круг видимости расширялся до километра.

Монотонный гул моторов, однообразный лик пустующего моря притупляли восприятие, нагоняли скуку, клонили в сон. Послушать бы музыку, как на перегонке, да нельзя: отвлекает.

Впереди за носом машины в дымке показался неясный темный предмет. Он стоял в воде совершенно вертикально, был довольно высок и кругл, как башня. Что такое?

— Ваня! Ты куда меня ведешь? Впереди какой-то маяк!

— Какой там еще маяк? Мы ж на середине моря! — Рачков бросился к полетной карте и своим расчетам проверить.

— Я не слепой. Вижу башню маяка высотой метров двадцать! — Борисов толкнул педаль и отвернул в сторону.

Штурман выглянул в люк и закричал:

— Эсминцы под нами! Эсминцы! Уходи в облака!

— Командир! Разрывы справа тридцать! Стреляют! Летчик еще раз оглянулся на «маяк», дернул штурвал, и торпедоносец окутался ватными хлопьями облаков.

— Хорош «маяк»! — потешался Рачков. — Я своими глазами видел три эсминца! А ты — «маяк»!

Михаил старался осмыслить свои наблюдения. И вдруг его мозг пронзила ясная мысль: «маяк» — это же линкор! Он предстал перед летчиком с носового ракурса и потому выглядел как башня маяка. Тот самый линкор, с которым мечтал встретиться с курсантской скамьи, теперь сама судьба давала в руки! Точно: он сейчас видел «Лютцов», бывший «Дойчланд»!

Поняв это, Борисов толкнул штурвал, вывел самолет из облаков и торопливо огляделся. Кругом рябили только волны.

— Ваня! Это ж был «Лютцов»! Понимаешь? «Лютцов»! — с надрывом прокричал летчик, — Это ж четырнадцать тысяч тонн водоизмещения, шесть орудий по двести восемьдесят миллиметров, да еще восемь в сто пятьдесят, двадцать шесть зениток и экипаж в тысячу отборных фашистов!

Борисов бросал торпедоносец вправо, влево, разворачивался назад, снова уходил в сторону. Тщетно! Немецкие корабли пропали, скрылись в круговерти снега, дождя и туманной дымки.

— Миша! Миша! — звал друга Рачков, — Да успокойся ты! Давай по порядку! Никуда он от нас не денется! Найдем! Пошли искать коробочкой! Курс девяносто!

Но ни коробочкой, ни змейкой, ни галсами, ни другими способами поиска сколько ни рыскали над морем летчики, выйти повторно на немецкую эскадру не смогли; непогода надежно спрятала ее.

— Эх, какую «акулу» упустил! — сокрушался Борисов. — Демин! Передайте «Розе» и «Изумруду»: «В районе квадратов... обнаружил линкор «Лютцов» и три эсминца. Полный состав эскадры выявить не удалось. Следуют предположительным курсом девяносто градусов. Скорость пятнадцать узлов...» Ваня! Давай курс домой, а то горючее кончается...

Перед рассветом ударная группа немецкого флота, о которой Борисов предупредил командование, подошла к Сырве и вновь обрушила на боевые порядки наших войск трехсоткилограммовые снаряды. Вся флотская авиация пярнуской группы еще затемно находилась в боевой готовности и, едва позволила погода, вылетела на перехват врагу. Далеко в море немецкая эскадра была настигнута. На нее сразу бросились гвардейцы пикировщики Героя Советского Союза Константина Усенко, штурмовики и торпедоносцы, В течение короткого осеннего дня фашистские корабли подверглись сосредоточенным ударам с воздуха и понесли тяжелый урон; были повреждены оба «карманных» линкора, два эскадренных миноносца, четыре сторожевых корабля и тральщик; потоплены эскадренный миноносец, два больших тральщика и сторожевик. Только наступившая ночь да плохая погода спасли вражескую эскадру от полного разгрома.

24 ноября остатки гитлеровцев были выброшены с последнего пятачка эстонской земли и над полуостровом Сырве поднялся красный флаг победы. В тот же вечер Москва от имени Родины салютовала героям освобождения Моонзундского архипелага. Верховный Главнокомандующий Сталин объявил благодарность всем участникам боев.

8

Зима уже сковала льдом озера и реки, укрыла землю снегом. На Балтике участились шторма. Но враг не прекращал морские перевозки, и торпедоносцы использовали каждый просвет в погоде для полетов на свободную охоту.

...Густой и мокрый снег залепил лобовое стекло, полоской льда налип на передней кромке крыльев, на капотах, киле и даже на винтах, одел в нарядную гирлянду антенну над кабиной: самолет побелел, будто подкрасился. Только крылья и фюзеляж, обдуваемые сильной струёй воздуха, еще сохраняли серо-зеленую окраску. Но и она светлела, постепенно одеваясь в мягкую шубку изморози.

Моторы ревели на повышенных оборотах, но скорость держалась небольшой; обледенение было настолько сильным, что антиобледенительное устройство боролось с ним на пределе возможностей, самолет плохо слушался рулей, отяжелел. Нужно было немедленно садиться. Этого требовало и радио земли. Почти каждую минуту в головных телефонах звучал басовитый голос, в котором летчики без труда узнавали командира эскадрильи: когда в воздухе складывалась сложная обстановка, капитан Мещерин сам садился за микрофон.

— «Сокол» Двадцать седьмой! «Сокол» Двадцать седьмой! — гудели телефоны. — Возвращайтесь! Где находитесь? Дайте свое место! Как поняли? Я — «Весна»! Прием!

Борисов включал радиопередатчик, отвечал:

— «Весна»! Я — Двадцать седьмой! Нахожусь западнее вас в тридцати километрах. Иду на привод. Все в порядке. Прием!

«Иду на привод» означало, что самолеты летели на приводную аэродромную радиостанцию по ее лучу. Этот метод тогда только внедрялся в самолетовождение, но перегонщики владели им, и потому штурман Рачков уверенно прокладывал путь машинам домой.

Группа лейтенанта Борисова возвращалась с боевого задания. Час назад воздушный разведчик обнаружил в районе Либавы небольшой конвой противника. На его перехват и были подняты дежурные торпедоносцы. Взлетели парами; Борисов с младшим лейтенантом Ермышкиным и замкомэск первой эскадрильи Комлев со Стафиевским. На маршруте самолеты попали в сильный снегопад, началось интенсивное обледенение, и полет пришлось прекратить. Борисов повел своих в Паневежис.

Снегопад все усиливался. Видимость сократилась до полукилометра. Местность впереди самолета просматривалась всего на несколько сот метров, в стороны чуть больше. Торпедоносцы летели у самой земли. Макушки деревьев, крыши хуторков, холмы и впадинки, перелески, поля и болота, укутанные снегом, мелькали с непостижимой быстротой. Михаил часто отрывался от пилотирования — поглядывал на темнеющий справа силуэт ведомого и, чтобы поддержать у молодого летчика уверенность, переговаривался с ним, предупреждал о каждом своем маневре. Где-то позади шла вторая пара с Комлевым, Борисов ее не видел, но Демин постоянно докладывал о ней.

За Ермышкина Михаил беспокоился не случайно: он впервые взял с собой на боевое задание этого молодого и скромного летчика, чтобы «обкатать», И вдруг попали в такой переплет! В облаках на учебном самолете младший лейтенант летал довольно уверенно. Он и сейчас оправдывал надежды своего командира, в строю держался хорошо, на разворотах не отрывался. И все же Борисов волновался за него: предстояла нелегкая задача в такой круговерти вывести ведомого на аэродром, завести на посадочную полосу и посадить. В то время не существовало, как сейчас, специальной техники и электронной аппаратуры для обеспечения слепой посадки. Жизнь экипажа и сохранность самолета зависела только от мастерства летчика и его пилотажного искусства, от интуиции. Но о каком мастерстве могла идти речь, если Ермышкин еще полтора месяца назад был рядовым курсантом? Помочь сейчас ему мог только он, ведущий. Потому Борисов и поглядывал на ведомого, ободрял его.

За Комлева и Стафиевского Михаил не волновался — летчики были опытными, четыре месяца летали на перегонке.

— Миша! Подходим к границе аэродрома! — предупредил Рачков.

Летчик взглянул через форточку вниз. Граница аэродрома — где она? За белой завесой снега покачивались темные верхушки разлапистых елей и сосен — лес и лес! Но вот промелькнула знакомая просека с дорогой, началось заснеженное ровное поле — аэродром!

— Одиннадцатый! Я — Двадцать седьмой! Аэродром под нами. Выходите вперед и садитесь! — приказал Борисов Комлеву. — Прием!

— Двадцать седьмой! — Я — Одиннадцатый! Вас понял. Выполняю! Завожу ведомого на посадку. Прием!

Чтобы не мешать маневрам ведомой пары, Михаил пролетел подальше за поле аэродрома и там, отыскав знакомый хуторок, встал над ним в круг, прислушиваясь к радиопереговорам Комлева с землей и со Стафиевским.

Произвести посадку в таких сложных условиях даже опытным летчикам оказалось непросто. Прошло еще треть часа, прежде чем Стафиевский доложил о произведенной посадке.

Борисов с Ермышкиным продолжали кружиться в зоне, пока не получили приказа приземляться. Снегопад не прекращался. Рачков помог командиру экипажа разыскать аэродром и, когда внизу показалась чуть видимая в снегу серая лента бетонной полосы, дал посадочный курс.

Нелегкое это дело заводить ведомого на посадку, когда впереди, кроме миллиардов летающих снежинок, ровным счетом ничего не видно.

— Держись за мной, Двадцать девятый! — приказал ведущий Ермышкину, — Внимательно следи за моими командами и действиями. Не отрывайся! Посадочную полосу перед собой видишь?.. Запомни курс! А сейчас сделаем первый разворот. Приготовились! Разворот!

Самолеты отвернули влево. Под ними проплыла и скрылась ровная опушка леса, опять замелькали верхушки деревьев.

— Второй разворот!.. Вот так, хорошо!

Хорошо... Рачков по плечи высунулся из люка, пытаясь увидеть летное поле. Но его не видно за стеной снегопада. Штурман вполз назад в кабину, торопливо потер шерстяной перчаткой задубевшее от мороза лицо, сверился с показаниями магнитного компаса, проследил за секундной стрелкой часов. Пора!

— Делаем третий разворот! — звучит в эфире спокойный голос Борисова. — Выпускайте шасси!

— Шасси вышло. Лампочки горят!

— Добро!.. Делаем четвертый разворот. Переводите машину на снижение. Держитесь за мной. Меня видите?

— Вас вижу! Планирую! Выпускаю щитки! Снова Рачков до рези в глазах всматривается в снежную муть — ничего не видно! А самолеты подходят к земле все ниже и ниже. Наконец впереди засерела посадочная.

— Миша! Идем к полосе под углом! Доверни вправо двадцать!

Борисов дает команду ведомому. Самолеты подворачивают, но слишком быстро надвинулась на них полоса — уже на нее не попасть! Пришлось уходить на второй круг. Опять повторяются маневры и опять неудача. В кабинах холодно, через открытые форточки продувает насквозь. Но Михаил не чувствует холода. От нервного перенапряжения пот льется ручьем, застилает глаза, тяжелеют ноги. Летчик вытирает пот, поправляет очки и говорит прежним ровным голосом:

— Делаем четвертый разворот! Убирайте газ! Дайте посадочные щитки!

Серая полоса наползает на самолет. Через минуту Ермышкин доложил:

— Посадку произвел! Все в порядке! Заруливаю на стоянку!

Будто гора с плеч свалилась — так легко стало у Михаила на душе. Но трудности на том не кончились; снегопад продолжал усиливаться. Снова по памяти строит посадочный маршрут летчик. Помогает только Рачков:

— Доверни вправо на пятнадцать!.. Еще чуть-чуть!.. Так держать! Выпускай щитки!.. Эх, черт! Опять под углом. Уходи!

Только с четвертой попытки Борисову удалось точно зайти на посадочную полосу и сесть.

Когда на стоянке он вылез из кабины, ноги от слабости не держали тело. Пришлось сесть на груду чехлов.

Подошел Беликов, подал козью ножку. Но от усталости даже курить не хотелось.

9

В начале второй декады воздушная разведка заметила в Либаве скопление до трех десятков транспортов и боевых кораблей. Командование решило начать разработанную штабом военно-воздушных сил флота операцию «Арктур». При этом были учтены уроки комбинированного удара по Либаве 30 октября. Поэтому количество сил и средств было увеличено. Помимо восьмой минно-торпедной Гатчинской Краснознаменной авиадивизии привлекались по два авиаполка штурмовиков и истребителей из других авиасоединений флотской авиации, всего более двухсот самолетов. Прогноз погоды обещался хороший, следовательно, ожидалось сильнейшее противодействие гитлеровцев. Зато и балтийская авиация могла обрушиться на врага всей мощью.

Замысел операции сводился к тому, чтобы ударами штурмовиков сковать зенитные средства противника, а в это время пикирующие бомбардировщики и топмачтовики должны были мощными ударами нанести максимальный ущерб транспортам, кораблям и портовым сооружениям.

Группу топмачтовиков от своего полка возглавлял Михаил Борисов, Он снова был приглашен на совещание. Там он опять встретился с Героями Советского Союза Константином Усенко и Нельсоном Степаняном. Они поздоровались с молодым летчиком, как со старым знакомым.

Нельсона Георгиевича Степаняна звали неустрашимым штурмовиком. Его имя было широко известно не только на Балтике, но и на других флотах. Усенко рассказал Михаилу, что в балтийскую авиацию Степанян пришел рядовым летчиком младшим лейтенантом в самом начале Великой Отечественной войны из Гражданского воздушного флота как запасник и сразу принял участие в боях с фашистами в составе 57-го бомбардировочного авиаполка сначала в обороне Таллина, потом Ленинграда. В октября 1942 года он был удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Позже его назначили командиром авиаэскадрильи, воевал на Черном море, там вырос до командира авиаполка и в июне 1944 года вернулся на Балтику в составе 11-й штурмовой авиационной Новороссийской Краснознаменной дивизии. На боевом счету прославленного штурмовика числилось около 240 успешных боевых вылетов, во время которых он потопил пятнадцать немецких кораблей и транспортов, уничтожил большое количество танков, автомашин, дотов, складов, железнодорожных эшелонов и портовых сооружений, сбил в воздухе и сжег на аэродромах девятнадцать гитлеровских самолетов.

По плану операции топмачтовикам предстояло взаимодействовать с авиаполком Степаняна. Воевать рядом с таким асом было не только почетно, но и ответственно.

Начальник штаба, заканчивая ознакомление руководящего состава с планом предстоящей операции «Арктур», сказал в заключение:

— Таким образом, за девять минут над Либавой должно пройти одиннадцать групп самолетов. Первой над базой появляется истребительная ударная группа. Она должна вымести из воздушного пространства базы «фокке-вульфов» и обеспечить подавление штурмовиками зенитной артиллерии в порту, В это время пикирующие бомбардировщики наносят главный удар по транспортам и кораблям. Через минуту штурмовики Степаняна приводят к молчанию зенитки на молу и на плавсредствах и тем обеспечивают завершающий удар томпачтовиков. Повторяю, товарищи, успех операции, как никогда, зависит от четкости взаимодействия, от того, насколько вам, командирам групп, удастся точно выдержать график времени. Вопросы ко мне?..

Большое и ответственное боевое задание поручалось Михаилу Борисову — не только участвовать в сложной воздушной операции, но и руководить ее составной частью — атакой топмачтовиков. Задание осложнялось тем, что в нем участвовали молодые летчики, которые, за исключением командиров звеньев Башаева и Давыдова да старшего летчика Мифтахутдинова, еще не были как следует обстреляны. Да и у командиров звеньев опыт был невелик. А у него самого?.. Верно, он уже побывал а десятках жарких схваток, управлял атакой пары, двух пар, а однажды шестерки торпедоносцев, когда «показывал войну» в районе Мемеля прибывшему пополнению. Но разве те бои можно было сравнить с его новой ролью, с тем, что ожидало сейчас? Своего опыта и знаний не хватало, и Михаил пошел за советом к командиру эскадрильи.

Мещерин с полуслова понял, что волнует Борисова, и, взяв лист бумаги, карандаш, еще раз объяснил все элементы и фазы предстоящего полета и боя.

— А помнишь, Михаил, я когда-то сказал, чтобы ты был готов заменить меня? Такое время настало, и я рад за тебя. Вырос ты! Быстро вырос, всего за три месяца стал боевым командиром-летчиком. Приняли в партию. Все это очень хорошо! Но позволю кое-что посоветовать из собственного опыта. Помни, Миша, в бою командиру дается необычайно большая власть — распоряжаться жизнью людей. Обрати внимание: не чем-нибудь, а жизнью! Ответственность за эти жизни перед людьми, перед их родными на твои плечи ложится преогромная! Поэтому мой совет тебе: пользуйся этой властью разумно. Твоя главная задача в бою — побольше уничтожить фашистов и сохранить своих летчиков. Чтобы достичь этого завтра, ты должен совершенно точно определить время начала атаки. Оно зависит от штурмовиков, от их удара. Если бросишься в атаку раньше Степаняна, зенитки расстреляют тебя и твоих ребят. Если запоздаешь, они оправятся после удара штурмовиков и опять-таки расстреляют тебя. Следовательно, все твое внимание — на штурмовиков! Следи за их маневрами! — Мещерин поморщился от боли, потом потрогал забинтованную голову. — Как жаль, что меня не будет с вами! — сказал он с тоской. — А ты выход из боя продумал?.. Как не совсем? Выход из боя — тоже его фаза и не менее ответственная, чем атака. Не забывай Ковалева! Его сбили на отходе. Значит, должен заранее продумать несколько вариантов. Конечно, поступать будешь в зависимости от обстановки. Не горячись. Береги летчиков. Жду с победой!..

10

То декабрьское утро выдалось на редкость морозным и ясным, К обеду туманная дымка рассеялась, и серия ракет с командного пункта возвестила о начале операции. Огромный аэродром загудел, как пчелиный улей. В небо устремились первые самолеты-разведчики.

Чтобы обеспечить скрытность полета и внезапность атаки, ударные и обеспечивающие группы следовали к Либаве разными маршрутами, поэтому взлетали не в одно время. Самый дальний путь был у топмачтовиков: через Ригу в обход, с севера Курземского полуострова. Они и вылетали первыми.

Михаил Борисов привычно осмотрел полосу и уверенно двинул секторы газа — моторы взревели на полной мощности, самолет качнулся и, наращивая скорость, тронулся с места, пошел на взлет. Скорость набиралась очень медленно — сказывалась перегрузка; полная заправка горючим и полторы тонны авиабомб — «тоннка» и «полутоннка». Взлетная полоса уже кончалась, когда переднее колесо перестало стучать кольцами амортизационной стойки, приподнялось, шасси оторвались от бетонки и торпедоносец повис в воздухе. Заученным движением летчик убрал шасси и проследил, как колеса спрятались в мотогондолы, потянул штурвал, переводя машину в набор высоты; потом, не торопясь, установил моторам нужный режим работы, проверил показания приборов — все делал он почти механически, как сотни раз при каждом взлете. От такого постоянства где-то в глубинах его сознания выработалось настолько устойчивое восприятие положения стрелок на многочисленных приборах, что он на них фактически не обращал внимания, если, конечно, не было отклонений от нормы. Наоборот, именно отклонения сразу заявляли о себе, бросались в глаза. Поэтому Михаил тотчас увидел, что стрелка термометра, измеряющего температуру головок цилиндров, стоит на нуле, но прибор барахлил не впервые, и Борисов не испугался. Но в памяти отметил. Настроение его было отличным. Он с видимым удовольствием оглядывал открывающиеся с высоты дали местности, дымку у горизонта, серо-голубые небеса.

Справа качнулась консоль пристроившегося самолета Мифтахутдинова. Борисов посмотрел на него одобрительно и приветливо кивнул головой; порядок!

Щелкнуло в головных телефонах, Демин возбужденно кричал:

— Командир! У меня турель не работает!

— Как так не работает? — забеспокоился летчик (турель — это кормовая башня с двумя крупнокалиберными пулеметами, охранявшими заднюю полусферу). — А на земле проверял?

— Проверял! Работала как зверь! А сейчас не двигается.

— Осмотри. Может, что попало под шестерни?

— Смотрел! Вручную работает, а от электричества нет!

— Вот и крути, курья голова!

Конечно, всякая неисправность, даже такая мелкая, как у Демина, в полете нежелательна, но не прекращать же из-за нее боевое задание! Борисов похмыкал, оглянулся — ведомые пристроились, группа подходила к середине лётного поля, и из чувства озорства он покачал крыльями над стартом. Ведомые восприняли покачивание за сигнал «Ко мне1». Пристроились к ведущему плотным клином и вслед за ним взяли курс на север к Риге.

— Командир! Истребители свои места заняли! В строю — двадцать пять самолетов! — в голосе радиста звучали нотки гордости. Она была понятной: экипажу Борисова еще не приходилось летать во главе такого большого количества самолетов.

Ближе к торпедоносцам повисла шестерка «яков» непосредственного прикрытия. Командовал ими капитан Чистяков, По должности Чистяков, как и Борисов, был заместителем командира эскадрильи, уже много раз летал с Михаилом, и между летчиками установились добрые уважительные отношения.

— Демин! — весело позвал Михаил радиста. — Ну, как твоя турель? Крутится?

— Я ж докладывал, крутится вручную.

— Вот и крути до мозолей, чтоб впредь перед вылетом все проверял как следует!

— Так, товарищ командир...

— Разговоры! Смотреть за воздухом! Подходим к фронту!

Внизу за заснеженным лесным массивом блеснула льдом широкая лента замерзшей Даугавы. Правый ее берег встопорщился многоэтажными зданиями и развалинами, взметнулся острыми пиками кирх, затемнел городскими кварталами — Рига! Слева за городом виднелись серые воды Рижского залива.

Так близко пролетать над Ригой Михаилу не приходилось, и ему захотелось получше разглядеть этот древний город. Летчик не ведал, что с этим городом в недалеком будущем будет связана его жизнь: после Победы он станет здесь слушателем Высших офицерских курсов, найдет свое единственное на земле счастье. А пока, не зная судьбы, он летел драться за будущее счастье свое и всех советских людей...

— Двадцать седьмой! Двадцать седьмой! — надрывался кто-то в эфире, вызывая ведущего. — У меня отказал правый мотор.

«Этого еще не хватало!» — подумал Михаил и включил рацию:

— Я — Двадцать седьмой! Кто меня вызывает? Что с мотором?

— Обрезает и белые хлопки. Держаться в строю не могу. Разрешите прекратить полет? Я — Двадцать четвертый! Прием!

«Двадцать четвертый — это ж Валентин Полюшкин! Вот уже действительно не повезло ему! Белые хлопки, — значит, прогар поршня. Лететь дальше нельзя. Экая досада, в бою еще не были, а один выпал. Осталось семь... Семеро смелых!»

— Двадцать четвертому! Сбросить бомбы на «невзрыв» и возвращаться. Как поняли? Прием!

— Вас понял, Двадцать седьмой! Выполняю! Удачи вам, ребята!

— Спасибо! Будь повнимательнее, Двадцать четвертый! После посадки доложите! Прием!

Рига осталась сзади. Группа развернулась на северо-запад и вышла на просторы Рижского залива.

Внимание Михаила захватило море. Оно сегодня было совершенно спокойным и ласкало глаз необычным для северных широт серо-синим цветом, однообразный колорит которого нарушался лишь блестками солнечных зайчиков.

— Двадцать седьмой! — приглушенно заговорили в эфире, — Посадку произвел нормально. Я — Двад... — остальные слова потонули в треске разрядов. Но Борисов понял; радировал Полюшкин, И успокоился: у него все в порядке.

В левой стороне линии горизонта появилась едва различимая полоска Курземского полуострова. Там, в Курляндии, сидел враг. Оттуда можно было ждать появления немецких истребителей. Борисов хотел напомнить об этом летчикам группы, но вспомнил, что переговариваться без острой надобности было запрещено в интересах все той же скрытности.

Полоска берега пропала. Впереди появилась другая — остров Саарема. Противника ни на воде, ни в воздухе не было. Только у чуть видимого с высоты полета южного берега Ирбенского пролива темнели какие-то суда, очевидно дозорные катера. Группа, не меняя курса, пересекла остров и полетела дальше в море, а когда берега вновь спрятались за линию горизонта, развернулись на юг. Солнце теперь светило справа и не мешало наблюдать за стороной, где скрывался вражеский берег.

Борисов взглянул на часы: до времени нанесения удара оставалось чуть больше получаса. Он забеспокоился:

— Ваня! Мы не опоздаем? Может, прибавить скорость?

— Идем строго по графику! Через пятнадцать минут пройдем траверз Виндавы. А еще через пятнадцать будет Либава. Ясно?

Времени оставалось не так много, и Михаил еще раз продумал схему атаки. Представить ее было не трудно, а вот как она пройдет на самом деле? Конечно, если не полностью, как было задумано при подготовке, то, во всяком случае, больших отклонений от плана не должно быть. С атакой — все ясно! А после нее? Куда подаваться после сброса бомб — назад или вперед? Мещерин не случайно предупредил о гибели экипажей при отходе в том октябрьском налете на базу! «Выход из боя так же важен, как атака!» — звучали слова комэска в памяти Борисова. В прошлый раз Богачеву удалось уйти берегом. Маневр, конечно, проверенный, но при повторении может не получиться: немцы тоже наверняка анализировали тот бой! Могли приготовить что-нибудь новое в своей тактике. А что?.. Михаил уже усвоил истину, что в бою побеждает только тот, кто сумеет внезапно применить неожиданный для врага прием. Вспомнился первый бой с конвоем, когда ему, Михаилу, удалось проскочить между кораблями охранения. Немцы тогда прекратили стрельбу, так как боялись попасть друг в друга. А когда опомнились, торпедоносец уже выходил из зоны досягаемости зенитного огня. Другой раз он проскочил через тральщик. Затем прикрылся сторожевиком. Получалось, что в каждом бою он изобретал, преподносил врагу что-то новое. Может быть, именно поэтому, а не из-за слепого везения, ему удавалось пока сохранять жизнь экипажу? Точно! Но тогда... В данном случае, что бы он делал, находясь на месте противника?.. Думает командир группы, прикидывает различные варианты, примеряет их — не даром же готовил еще на земле! И поглядывает на ведомых. Те жмутся поближе к командиру, — значит, надеятся на него, доверяют! Надо не подвести...

Решает; пожалуй, безопаснее всего выходить из боя обратным курсом. Обратным! Но только в том случае, если штурмовики уничтожат «эрликоны» на молу. Значит, не только атака, но и выход из боя зависят от работы Степаняна... А если у Степаняна сорвется?.. Не должно...

— Виндава на траверзе, Миша! — голос у Рачкова будничный, и эта обыденность легко погасила начавшееся было, как всегда перед боем, нервное возбуждение.

Слева уже появилась, будто вынырнула из воды, береговая черта. Летчик вглядывается в нее, стараясь отыскать знакомый изгиб. Есть! Изгибов несколько. У одного из них стояла батарея береговой обороны. Не раз она осыпала снарядами пролетающие мимо торпедоносцы. Вот и сейчас не заставила себя ждать — осветилась вспышками, и через несколько долгих секунд недалеко от самолетов из воды встали столбы.

— Далеко стреляет, сволочь! — заметил штурман. — До берега отсюда тридцать километров. Меня так и подмывает шугануть по ней бомбы!

— Дождется своего часа. Потерпи!

Берег все ближе. Он чаще и чаще освещается вспышками. По этим вспышкам можно проследить и сосчитать количество батарей, установленных на берегу. Их много. Они обстреливают самолеты, передавая их по цепочке друг другу. По частоте стрельбы нетрудно определить, что военно-морская база уже близко.

А вот и она показалась из-за поворота. Теперь до начала атаки остаются считанные минуты. Эфир уже заполнился хаосом разных по силе звуков, треском, голосами. Михаил вслушивается в эти звуки, стараясь не пропустить нужную команду. Ее пока нет. Потому тревога незаметно вползает в сердце: может, он со своей группой опоздал? А может, что-нибудь не получилось у пикировщиков, у штурмовиков?..

И вдруг, погашая все сомнения разом, в эфире совершенно четко, будто говоривший был рядом, прозвучал знакомый сильный голос ведущего пикировщиков — он руководит боем:

— Внимание! Внимание! Я — Ноль один! «Буря»! «Буря»!

«Буря» — это и есть ожидаемый сигнал всеобщей атаки.

— Впереди «фоккеры»! «Маленькие»! Займитесь! И, словно плотину прорвало в половодье, пошло:

— Витька! За мной! Да ты бей вон того гада! Бей!..

— Смотри за хвостом! За хвостом смотри! Эх, ты...

— Горишь, крестоносец? Это тебе за Донбасс!

Шумливый народ истребители!

Воздушный бой уже закипел. Во всех направлениях над базой синь неба раздирают трассы, дымные полосы.

Борисов глядит на свои «яки» сопровождения — они по-прежнему летят впереди и выше, а вот знакомых горбатых Ил-2 пока не видно. Рано еще. Очевидно, где-то на подходе.

А на большой высоте уже появились колонны гвардейских «петляковых». В эфире гремит все тот же голос:

— Атака звеньями! Цели выбирать самостоятельно!

«Петляковы» расходятся в стороны и поворачивают к базе.

Небо над Либавой уже затянуто хлопьями разрывов зенитных снарядов, их так много, что в считанные секунды огромный воздушный бассейн как бы накрывается гигантским дымным облаком, — картина, в общем, знакомая! Солнце в этом дыму тускнеет настолько, что теряет свою ослепительную яркость, превращается в почти обыкновенный светильник — багровый шар, на который можно свободно смотреть без светофильтра. Снизу от базы облако полыхает красками; оранжевыми, красными, зелеными, расцвечивается быстрыми, как молнии, трассами — это заработали многочисленные установки малокалиберных автоматических пушек. Трасс так много, что от их цепочек начинает рябить в глазах, фонтанами. разноцветных огней взвиваются они в потемневшее небо. Но огонь зениток сегодня какой-то неровный, нервный: то яростно вспыхнет в одном углу базы и тотчас погаснет, то в другом. Ясно: в работу включились «ильюшины»!

А пикировщики уже заходят на боевые курсы и опрокидываются в стремительном пике — звено за звеном с разных высот и направлений они бросаются на невидимые пока с топмачтовиков цели. Навстречу им из-за горизонта поднимаются густые черные столбы пожаров.

Порт все ближе, и Михаилу уже видны основания этих столбов, видны клубы взметающихся к небу мощных взрывов. Он радуется; метко бьют гвардейцы! Такие клубы бывают только при прямых попаданиях!

Небо уже все в копоти. Справа и слева все чаще его прочерчивают черные полосы горящих самолетов.

— Миша! Расчетные данные для бомбометания готовы! — неожиданно раздается спокойный голос Рачкова. — Установи!

— Есть! Установил! — отрывисто бросает летчик, Топмачтовики сблизились с базой настолько, что стали видны знакомые дуги молов, за ними — лес мачт, труб, кранов, надстроек транспортов и кораблей — много этого добра здесь! Еще дальше — город Либава. Ясный день совсем померк в дыму сражения. В его мгле сказочными призраками мелькают стайки горбатых штурмовиков — смело летают они — над самыми коньками крыш, над мачтами, огнями клокочут их пушки. Снизу от земли вверх взлетают фонтаны взрывов. Но над акваторией военно-морской базы знакомых силуэтов нет. «В чем дело?» — нервничает ведущий топмачтовиков. Больше ждать уже нельзя, и он говорит себе; «Пора!» В эфир врывается его чуть повышенный голос:

— Внимание, соколы! Я — Двадцать седьмой! Перестроиться для атаки! Занять исходное положение!

Ведомые летчики тоже напряжены. Тоже ждут не дождутся команды, нервничают, А как услышали — в несколько секунд выполнили нужный маневр; догнали ведущего, разошлись в стороны и выровнялись в линию фронта. Истребители теперь взмывают вверх; в атаке они не участвуют, но находятся вблизи, чтобы отразить вражеские «фокке-вульфы», если те вздумают помешать топмачтовикам. К атаке все готово! Но Борисов ждет, помнит совет Константина Александровича: «Ни раньше, ни позже! Смотри за Степаняном!..»

Последние звенья пикировщиков уже выходят из пике. Время начала атаки топмачтовиков. Но где же Степанян? Где его крылатые богатыри, почему не громят «эрликоны» на молах?

И вдруг из-за южной дуги мола прямо над аванпортом в дыму появились «ильюшины». Это они! Как вовремя! Михаил обрадовался настолько бурно, что вместо подачи команды закричал:

— Соколы! Разворот в атаку! Атака! Бей фашистов! Топмачтовики, развивая скорость до максимальной, повернули и ринулись на базу.

Выдерживая направление, Борисов поглядывал на штурмовиков. Их шестерки летели выше на двести — триста метров. Впереди на острие клина — ведущий. Он первым пронизывал клубы зенитных разрывов, бесстрашно разрывал сети пушечных трасс, направляясь к дугам молов, где особенно свирепствовали «эрликоны», явно. намереваясь ударить по ним. За ведущим, будто связанные невидимой веревкой, на врага мчались ведомые первой шестерки. За ней в клубах дыма появилась вторая, потом третья, еще и еще! Красиво атакуют штурмовики! Грозно! Всесокрушимо! Их клинообразный строй подобен гигантской стреле. Стрела мчится все дальше! Вот она уже над первой дугой мола. Вот-вот вспыхнут ее широкие крылья огнями пуска ракетных снарядов, озарятся выстрелами пушек. Ведущий уже опускает нос своего «ильюшина» — цель перед ним. Сейчас ударит!

Но готовый сорваться крик восторга и радости замирает на устах Михаила: от воды вверх черной молнией взмыл «фокке-вульф», его тупой нос сверкнул искрами длинной пушечной очереди, и в ту же секунду у атакованного им ведущего штурмовиков отлетел отрубленный снарядами хвост; Ил-2, качнувшись с крыла на крыло клюнул на нос и врезался в воду аванпорта рядом с южным молом. Все произошло так быстро, что на помощь ведущему не успели броситься ни его ведомые, ни летевшие выше истребители прикрытия.

Борисов увидел, с какой яростью остальные «ильюшины», мстя за смерть командира, ударили по немецким батареям. Ракетные и пушечные снаряды буквально сметали с молов вражеские пушки и их прислугу, выводили их из строя одну за другой. Но не все. Слишком много было этих проклятых пушек. Уцелевшие продолжали бешеную стрельбу.

И все же штурмовики выполнили свою задачу — это понял командир топмачтовиков и потому скомандовал группе:

— Внимание, соколы! После атаки отход в море! ...Позже на аэродроме Михаил Борисов по времени и рассказам других летчиков, видевших трагедию, установит, что видел гибель Героя Советского Союза подполковника Нельсона Георгиевича Степаняна, и долго будет горевать от своей беспомощности в ту страшную минуту, вспоминать короткие встречи...

Боль и горечь утраты с особой силой вспыхнет через три месяца, когда ему, Борисову, будут вручать Золотую Звезду и одновременно он услышит слова Указа Президиума Верховного Совета СССР о посмертном присвоении отважному сыну армянского народа звания дважды Героя: всего три месяца не дожил Нельсон до зенита своей боевой славы...

Тогда же в пылу атаки, увидев гибель ведущего штурмовиков, Михаил Борисов, обуреваемый гневом, местью, ударил по уцелевшей установке «эрликонов» всей мощью пулеметной батареи, уничтожил ее, перелетел через мол и сразу нацелился на огромную глыбу транспорта, стоявшего на «бочке». Транспорт имел водоизмещение восемь тысяч тонн и был загружен до предела: его борта возвышались над водой всего на считанные метры, на палубе, на закрытых грузовых люках — везде громоздились штабеля, прикрытые брезентом. Еще Михаил увидел фигурки солдат у зенитных точек на баке, на крыльях мостиков, вдоль бортов, на корме и стал, не спеша, холодно, расчетливо накладывать на них кольца прицела, собираясь точной очередью смести их. Но тут он заметил, что между самолетом и транспортом находится сторожевой корабль. Корабль был вдоль и поперек расписан черными и серыми бесформенными пятнами камуфляжа, потерял свои строгие очертания, и летчик сперва на него не обратил внимания. Но сторожевик сам напомнил о себе: на его палубах появились серые дымки и яркие вспышки. Тотчас у носа топмачтовика промчались веера и снопы снарядных трасс, да так близко, что летчик едва успел двинуть рули — уклониться. Впрочем, не совсем успел: в кабине вдруг раздался оглушительный треск и снизу, холодя ноги, ворвалась мощная струя забортного воздуха. Борисов, не раздумывая, изменил решение, опустил нос машины, ударил по сторожевику и только потом перенес ливень пуль на палубы транспорта, с удовлетворением увидел на них срезаемые огнем фигурки и, осознав, что находился от цели на выгодной дистанции залпа, утопил кнопку электробомбосбрасывателя; с замков сорвались тяжелые «тоннка» и «полутоннка». Тут же свалил машину на крыло и с крутым виражом направил ее назад, к молам. В гул моторов ворвались звуки близкой стрельбы — то Демин из башни и Рачков из люкового пулеметов расстреливали расчеты зенитчиков, не давая им вести прицельный огонь по самолету.

Уже находясь в развороте, Борисов увидел, как возле причалов порта у одного атакующего топмачтовика отлетел хвост и он рухнул рядом с бортом крупного транспорта, подняв столб воды. Несколько мгновений Михаил смотрел на то место, где только что был самолет, мучительно пытаясь сообразить, кого же сбили, как машину вдруг резко тряхнуло. С трудом удерживая штурвал, Михаил удивленно отметил, что не падает, а продолжает лететь.

— Миша! Миша! — радостно закричал Рачков, возвращая летчика к действительности. — Обе наши бомбы попали в транспорт! Он тонет! Ура-а! Победа!

— Сфотографировал? — очнулся Михаил.

— А как же! А то не засчитают!

Оглянуться бы, чтобы удостовериться своими глазами, да нельзя: вражеские трассы так и хлещут по самолету, обгоняют его, пузырчатыми дорожками пенят воду перед его носом. Бросая машину из стороны в сторону, летчик маневрировал ею, вырываясь из смертельных щупальцев.

Но вот наконец все осталось позади. Михаил обернулся, Порт полыхал пожарищами; горели и тонули вражеские суда, горела сама вода — кто-то из летчиков разбил танкер, и из его цистерн горючее разлилось и воспламенилось, к небу вытягивался багрово-черный широченный столб дыма. Михаил с торжествующей улыбкой не отрывал взгляд от впечатляющей картины.

Удар балтийских летчиков был сокрушительным: за восемь минут было уничтожено военных грузов на сотни миллионов марок.

Только теперь можно было стряхнуть напряжение боя, от души порадоваться победе. Но сердце командира всегда в тревоге не за себя, а за подчиненных. Где же они? Кто вырвался живым из этой страшной мясорубки? Глаза торопливо оглядывают небо, с надеждой ищут боевых друзей. Самолетов в воздухе много, особенно истребителей. Они на верхних ярусах еще продолжают бои, но очагов становится все меньше. Вот и они распались. Четверки остроносых «яков» бросились догонять топмачтовиков.

Рачков, все еще возбужденный, во весь голос делится впечатлениями, счастливо смеется:

— Вот это врезали! Надолго запомнят фашисты сегодняшнее число! Надолго! По моим подсчетам, только наша группа завалила три транспорта и сторожевик... А ты, Михаил, здорово шарахнул этого «восьмитысячника»! Только клочья от него полетели! Он сразу повалился на борт и забулькал!..

— Ильич! Не вижу ведомых! — прервал штурмана командир экипажа. — Демин! Почему не докладываешь, где наши?

— Подожди, Миша, не ругайся! Стой! Да ты куда держишь курс? На запад! А нужно на юг, к Паланге. Лево на борт!

В пылу боя, вырываясь из-под обстрела, летчик не следил за показаниями компаса, а потом увлекся разглядыванием панорамы горящего порта и ушел в море дальше необходимого. Может, поэтому ведомые и потеряли его, не пристроились? Но нет, вот кто-то подходит!

Рядом появился топмачтовик. В телефонах раздалось:

— Свое место в строю занял. Я — Двадцать пятый! — как всегда лаконично доложил Мифтахутдинов.

Либава давно скрылась за горизонтом. Борисов развернулся к берегу. На внешней связи кто-то тревожно вызывал:

— Двадцать седьмой! Где находитесь? Дайте место, Двадцать седьмой! Вас не вижу! Прием!

Михаил узнал этот голос. Он бы узнал его из тысячи других: вызывал капитан Чистяков. Увлекшись воздушным боем и «фокке-вульфами», телохранитель пропустил резкий маневр командира группы — своего подопечного — и теперь разыскивал. Борисов обрадовался, нажал кнопку рации:

— «Ястреб» Восемнадцатый! Я — Двадцать седьмой! Иду в сторону Паланги. Нахожусь мористее пять километров. Прием!

— Командир! — ворвался голос Демина, — У нас из правого мотора идет дым!

О том же сообщил и Мифтахутдинов.

Борисов и раньше видел, что капот мотора иссечен осколками, но причин для беспокойства не было; тяга Двигателя не уменьшалась. Откуда же дым?

Рачков высунулся в люк и увидел потеки масла на мотогондоле. Стало ясно; пробит маслорадиатор. Мотор еще работал, но его могло в любое время заклинить. Еще хуже будет, если он загорится. Мешкать нельзя было, и летчик потянулся к флажкам зажигания, выключил поврежденный мотор, установил его винт во флюгер и продолжил полет на одном левом.

Высота полета была всего двести метров. Под самолетом шевелились волны, но они уже не радовали, не ласкали глаз; далекий берег приближался слишком медленно. Только бы дотянуть поближе к нему, вдруг откажет и второй, придется приводняться!

С синевы небес спустились «яки» Чистякова, Телохранитель в мгновение ока схватил аварийную ситуацию у ведущего и не стал отвлекать его разговорами, пристроился молча.

Отрегулировав режим полета, Борисов вновь забеспокоился: рядом, кроме Мифтахутдинова, из топмачтовиков по-прежнему никого не было. Обогнали своего командира или...

Надо было разобраться в обстановке, и он приказал:

— Демин! Рачков! Доложите о самолетах! Что, где видели?

— Миша! Не хотел тебе говорить. Давыдова сбили в порту. Я видел, как он упал в воду, — тихо передал штурман.

Давыдов?! В порту? Значит, это у его самолета отрубили хвост и он упал у причала?.. Сердце сжалось от осознания невосполнимости утраты...

Не только третья эскадрилья, все летчики авиаполка уважали лейтенанта Давыдова, смелого боевого командира, скромного и прекрасного человека. Его отличную технику пилотирования командование часто ставило в пример всем. Он уверенно летал в сложных погодных условиях, умело сочетал тактическую грамотность с природной смекалкой, поэтому ему чаще, чем другим, доверяли полеты на разведку...

Но где же остальные четверо?..

Появилась еще одна группа «яков», и с ними занял место возле ведущего лейтенант Башаев. Теперь уже три торпедоносца в окружении полутора десятков истребителей продолжали полет в направлении к берегу.

— Двадцать седьмой!.. — чуть слышно вызывали ведущего в эфире. — Двадцать седьмой...

— Командир! Слушайте! — включился Демин. — Кто-то зовет!

— ...цать девятый! Ранен штурман, разрушен мотор... рван.. винт. Продолжать... не могу. Разрешите... Папес...

— Двадцать девятый, Миша! Ермышка! Точно! Ермышкин, Значит, и его подбили. Еле тянет.

Хочет садиться у озера Папес. Но на его северном берегу немцы! Куда же он?!

— Двадцать девятому! Посадку Папес запрещаю! Тяни до Паланги! Тяни до Паланги, Двадцать девятый! Тяни!..

Молчит Ермышкин, не отвечает, видимо, трудно ему, борется из последних сил. Притих эфир. И вдруг хрипло:

— Не могу... Нет высоты... Все! Прощайте... Как бритвой, режет по сердцу едва слышный голос храброго летчика. Давно ли вместе садились в снегопад?.. Неужели еще один?!

Вот и берег. Аэродром Паланга. По нему рулят приземлившиеся после боя «илы», «яки». Здесь к топмачтовикам пристраивается еще четверка истребителей. Это они сопровождали Ермышкина. Вернулся, лаконично доложил:

— Двадцать седьмой! Двадцать девятый сел у озера. Там красноармейцы. Помогают.

Хорошо: выходит, он ошибся, что там были немцы... И Борисов приказал Башаеву и Мифтахутдинову лететь с истребителями в Паневежис.

Ну, наконец они дома. Встречают капитан Мещерин, с ним Шарапов и Завьялов. Комэск первым бросился к Борисову и без слов обнял его. Но больше всех обрадовался Беликов. Он преподнес заготовленную козью ножку, потом, растерянно уставившись на ноги летчика, проговорил:

— Командир! У вас же... У вас брюки в дырах! И унты!

Желтый собачий мех унтов висел клочьями. Левая штанина летных брюк была изрешечена осколками. Из дыр торчала обгоревшая вата.

Михаил наклонился:

— Так вот почему все время мерзла нога!

— Товарищ лейтенант! — закричал из кабины вооруженец Шашмин. — Поглядите на свой парашют. На нем нет живого места! Одни лохмотья!

Инженер Завьялов с Беликовым осмотрели самолет и насчитали тридцать прямых попаданий малокалиберных снарядов, С восхищением они смотрели на молодого летчика, проявившего необычайное мужество в бою.

А тот, почерневший от усталости и еще больше от душевной боли за невернувшихся товарищей, сгорбившись, присел на чехлы и задумчиво раскуривал козью ножку.

— Поехали, Борисов! — положил руку ему на плечо Мещерин. — Экипаж! В машину!

Фыркнув мотором, автостартер уехал в сторону КП.

Солнце клонилось к лесу, когда с неба раздался гул и на посадку зашел еще один топмачтовик — прилетел экипаж Ивана Репина. После боя он тоже улетел в море. Связь в экипаже была разрушена, часть навигационных приборов разбита, и летчик долго не мог разобраться, куда лететь. Только потом сообразил, стал ориентироваться по солнцу, вышел на берег и добрался до Паневежиса.

По уточненным данным, группа Борисова в тот день в Либаве потопила три крупных транспорта общим водоизмещением пятнадцать тысяч тонн. Из них «восьмитысячника» на дно гавани отправил Михаил, Всего в том бою балтийской авиацией было уничтожено шесть транспортов с боевой техникой и оружием, танкер с горючим, взорван склад боеприпасов, разрушены причальные сооружения, создано шесть очагов пожаров, потоплено до двух десятков вспомогательных судов и катеров. Одновременно было повреждено восемь транспортов, эскадренный миноносец и две подводные лодки. В воздушных боях сбили двадцать два немецких истребителя. Ущерб врагу был нанесен серьезный.

На следующий день Совинформбюро оповестило мир об этой блестящей победе балтийцев.

Победное сообщение слушали с сознанием исполненного долга Михаил Борисов и его боевой друг Иван Рачков, Дмитрий Башаев и Алексей Арбузов, Иван Репин и Гусман Мифтахутдинов рядом с другими летчиками и техниками. Слушали, радовались и... вместе делили горе! победа была добыта жизнями четырнадцати экипажей бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей, в том числе выдающегося советского аса Нельсона Георгиевича Степаняна и его боевого соратника воздушного стрелка Алексея Румянцева...

Балтийская авиация совершенствовала свою тактику, оперативное искусство, от боя к бою, от сражения к сражению увеличивала мощь своих ударов, ценой огромных усилий решала стратегическую задачу Краснознаменного Балтийского флота по освобождению моря.