Конвой

1

Обнаружить конвой никому не удавалось, и в воздух с разными по времени интервалами уходили все новые пары Пе-3.

Экипажи Усенко и Костюка в точности выполнили задание, но и они в море никого и ничего не обнаружили. Уже десять пар «Петляковых» бороздили воздух над океаном от островов Шпицбергена до Новой Земли, и все безрезультатно. А штаб ОМАГ требовал: «Искать!» Летчики снова улетали.

С семнадцатым конвоем происходило что-то непонятное. По всем расчетным данным, он должен был подходить к нашей операционной зоне, а его не было.. Молчал эфир. Молчали союзники. Потом вдруг прорвало: сразу заговорило множество радиостанций, посылающих в эфир отчаянные призывы о помощи. Ожидаемые транспортные суда находились где-то северо-западнее нашей зоны и подвергались ударам фашистских сил.

В тот район немедленно устремились авиация и боевые корабли нашего Северного флота. Вскоре экипажи Пе-3 вместо конвоя стали обнаруживать отдельные, следовавшие без охраны транспорты. Это было странным: в районе, контролируемом гитлеровцами, одинокие суда были обречены на гибель. По соглашению между [54] странами англичане обязаны были конвоировать транспорты в составе караванов до портов назначения, то есть до Архангельска и Мурманска. Почему же суда следовали поодиночке?

Увы! Летчики еще не догадывались, что они встречали суда, уцелевшие после разгрома немцами «семнадцатого».

2

Получив боевую задачу, лейтенант Усенко в паре с Макаровым полетел в море. Через час полета Усенко увидел в стороне подозрительное облако, которое своей густой чернотой отличалось от других. Он повернул туда и несколько минут спустя оторопел, увидев впечатляющую картину: двумя колоннами друг за другом по морю плыли семь больших пароходов, их трубы нещадно дымили, и потому над районом густой пеленой висело огромное дымное облако. По обе стороны от транспортов на параллельных с ними курсах шли небольшие военные корабли.

— Конвой, Шурик!

Да, то был тот самый семнадцатый конвой. Вернее, его остатки. Но Усенко именно таким его себе и представлял по рассказам. На душе стало весело и легко. Напряженные полеты наконец увенчались успехом. Вот и они с Гилимом, сухопутные летчики, научились точно выходить в заданный квадрат моря! Разыскать конвой в хмуром безбрежье Севера — вещь нелегкая. Стоило летчику всего на несколько сот метров пролететь правее, и за дымкой он не заметил бы то черное облако.

Радость обнаружения транспортов почти сразу сменилась тревогой, когда Усенко приметил, что с кораблей и с судов стреляли зенитки, а рядом с концевыми пароходами из воды вставали белые столбики — точно такие он видел, когда сам бомбил переправы: так в воде взрывались авиабомбы. Значит, фашисты атакуют конвой?!

Истребители бросились искать врага. Но он прекратил атаки, не показывался. Может, спрятался в облаках, выжидал?

— Костя! Вон слева! Вижу! — Гилим от возбуждения даже вскочил на ноги. — Готовится зайти на боевой курс, гад. [55]

Над головным транспортом правой колонны из облаков вынырнул двухмоторный бомбардировщик. Летчик двинул секторы газа, ринулся ему наперехват.

— Ха-а! Старый знакомый, Саша! Это ж Ю-88!

Экипаж немецкого пикировщика обнаружил советских истребителей, отказался от своего намерения и поспешил нырнуть в облако. Расстояние до него было слишком велико, чтобы вести прицельный огонь, но Усенко не сдержался, выпустил вдогонку пушечную очередь. Конечно, расстроился: промазал.

А внизу, окутанный дымами, мирно двигался конвой. Собственно, его движение не было заметно. Двигались самолеты, а пароходы и корабли под ними, казалось, стояли на месте.

Противник больше не показывался. Напряжение боя спало, и летчики внимательнее рассматривали это чудо в море: конвой.

Около часа летала пара Усенко — Макаров в зоне барража, пока с юга не показалась смена: в район конвоя подлетали два Пе-3 из 95-го. Поприветствовав друг друга покачиванием крыльев, истребители разлетелись в разные стороны; прибывшие заступили на вахту — полетели вдоль строя кораблей, а Усенко с ведомым взял курс на берег.

Конвой медленно приближался к мысу Канин Нос, к Белому морю. Истребители непрерывно висели над ним, пресекая попытки фашистских самолетов атаковать. При входе в горло Белого моря планировалось в патрулирование включить «чайки» морского авиаполка. Но погода продолжала ухудшаться, и генерал Петрухин приказал выпускать на барраж наиболее подготовленные экипажи. Таких было немного. Суда проходили в непосредственной близости от Энска, время нахождения над ними увеличилось до трех часов, и эти «немногие» обеспечили прикрытие за два авиаполка, вылетая два и три раза за сутки.

Тяжелые условия погоды, однообразие патрулирования сильно изматывали летчиков, но они продолжали летать с большим желанием, уверенно: море их уже не смущало.

Перед очередным вылетом майор Богомолов, инструктируя группу, обратил внимание на покрасневшие глаза Усенко.

— Устал? — спросил он его участливо.

— Никак нет! К полету готов! [56]

— Это я знаю! Все же? По-честному? У тебя ж третий вылет!

— Разрешите лететь, товарищ майор? — упрямо мотнул головой летчик.

— Хорошо! Лети! Но сегодня это твой последний вылет! — Богомолов взглянул на часы и поперхнулся: сутки кончились.

— Вернешься — до обеда не подходи! Не пущу. Отдыхать!

— А сами?

— Разговорчики!..

3

Небо над аэродромом затянуло сплошной пеленой рыхлых слоистых облаков. Они так низко жались к земле, что отдельные космы задевали вершину ближней сопки. Иногда из облаков вниз срывался мелкий, как процеженный через густое сито, моросящий дождь. Было холодно, слякотно, мерзко. А летать надо: конвой проходил самую опасную зону.

Экипажи находились в самолетах и ждали сигнала. А его не было: оперативный дежурный точно выдерживал график времени.

Но вот долгожданная ракета взвилась над капе, на секунду пропала где-то в облаках, потом ее огненный шарик вновь вывалился и искрами посыпался к земле. Запуская моторы, Константин в уме подсчитал: высота нижней кромки облаков над аэродромом — видно по ракете — около тридцати метров, плоскогорье возвышалось над морем на сто восемьдесят, итого двести десять метров. Для скоростной машины Пе-3 такая высота мала. Но над морем, хоть и трудно, лететь можно. Только как потом найти аэродром? А как садиться?

Все сомнения летчика разом разрешил командир полка. Его истребитель двинулся со стоянки, вырулил на старт, и пошел на взлет. Усенко помчался вслед. «Семерка» рванулась вперед, и вот под крылом уже пронеслись последние груды камней, Пе-3 повис в воздухе и сразу оказался в плену облаков. Снижаться в таких условиях рискованнее, можно врезаться в землю, и Константин повел машину вверх, за облака.

Уже после второго разворота в глаза летчика ударил свет — «Петляков» вырвался, из рыхлой пелены. Высотомер [57] бесстрастно фиксировал 400 метров. Внизу было сплошное море облаков. Где-то под ним находился аэродром, земля, люди. Но где? Не найти! Выше первого слоя облачности на небольшом удалении клубился второй, более светлый, но тоже сплошной. Не исключалось, что впереди оба слоя сливались! Полет предстоял весьма сложный.

— Слева самолет! — вскрикнул Гилим. — Вроде Пе-3?

Усенко узнал машину Богомолова, обрадовался и спустя минуту пристроился к нему.

В воздухе экипажи между собой не переговаривались, обязаны были соблюдать радиомолчание. Через полчаса полета Богомолов качнул крыльями, и Усенко приблизился. Ведущий показал: снижаться! Константин отвернул в сторону и вслед за командиром окунул свою машину в пенную массу.

Высоту самолет терял осторожно. Время будто замерло, Гилим прикипел к стрелке высотомера, лишь иногда бросая взгляды на козырек кабины, на остекленный пол, в стороны — искал признаки границы облаков. Если между облаками и водой есть зазор, надо не пропустить его, чтобы вовремя выровнять самолет. Ну а если нет?! Если облака слились с туманом, а тот с водой?! Так, не видя просвета, можно врезаться в воду... Хочешь не хочешь, а такие мысли буравят голову, терзают сердце, нервы... Александр неотрывно смотрит на высотомер. Вот его стрелка замерла на цифре О — высота аэродрома, помешкала там и двинулась дальше влево. Теперь «Петляков» летел ниже уровня берега и продолжал снижаться. Осмысливать такое положение нелегко.

Нелегко и Константину. Вдруг штурман полка капитан Серебряк просчитался и под самолетами не море, а суша?! Летчик отогнал, отбросил сомнение: пролетели полчаса, значит, берег остался позади не меньше чем в ста километрах!

Потеряно еще двадцать метров. А воды не видно... Еще десять! Нервы напряжены. Летчики даже прекратили переговариваться между собой. Все — вниманию! А в голове пилота мелькает спасительная мысль: не вернее ли снова уйти за облака? Рука непроизвольно потащила штурвал на себя, Пе-3 прекратил снижение. Но только на несколько секунд! Тотчас Константин пересилил себя, приказал: вниз! Только вниз! [58]

Стрелка скользнула влево еще на десяток метров... Еще. В кабине стало темнее, потом сразу посветлело, и у летчиков одновременно вырвался вздох облегчения: облака кончились, близко под самолетом простиралась серая с коричневым отливом волнистая гладь.

Усенко рукавом смахнул с лица капельки пота и осмотрелся: машины командира полка не было видно. Зазор до облаков был не больше ста метров. Видимость — до трех километров.

— Слева сзади самолет! — крикнул Гилим, бросаясь к пулемету. — Чей?

Усенко сдвинул предохранительный колпачок с кнопки огня и начал разворот в сторону неизвестного. Но еще издали рассмотрел «двухвостку» Богомолова.

«Петляковы» собрались вместе, и ведущий начал поисковую «змейку». Вскоре они были возле конвоя, пролетели вдоль его строя, зашли по курсу — посмотреть, нет ли вражеских подводных лодок, снова вернулись к середине и начали выписывать «восьмерки» барража. Время опять будто замедлило свой стремительный бег.

Оперативная обстановка в квадрате конвоя была относительно спокойной. Экипажи истребителей дважды обнаруживали одиночные самолеты противника, но они держались на удалении и попыток атаковать корабли не предпринимали. Однако «Петляковы» были все время начеку.

Между тем конвой втянулся в горло Белого моря, и противник исчез. Время было возвращаться домой. Богомолов подал сигнал, и самолеты перешли в набор высоты, пробили слой облаков и так за облаками прилетели в Энск.

С аэродрома передали: «У нас туман. Следуйте на базу.

Через час с небольшим оба Пе-3 благополучно сели на острове. Погода здесь была сносная.

А в Энске истребители попали в плен к туману. Вот когда пригодилась вторая эскадрилья 13-го авиаполка, предусмотрительно оставленная в резерве командующим ОМАГ. Лучшие ее летчики немедленно были включены в патрулирование над приближающимся конвоем. Экипажи, сменяя друг друга, закружились в охране судов. К ним присоединились прилетевшие из Энска Богомолов и Усенко.

Между тем конвой прошел Белое море, и его суда [59] бросили якоря напротив острова Мудьюг. Головной транспорт сразу направился под разгрузку.

Однако немцы не оставили попыток добить спасенные суда семнадцатого конвоя. Посты СНИС и ВНОС{3}, расположенные на побережье морей и на островах, дозорные корабли и экипажи патрулирующих истребителей в разных местах и в разное время обнаруживали крадущихся вражеских разведчиков, настырно пытавшихся проникнуть в районы стоянки и разгрузки судов. Поэтому вся система противовоздушной обороны Архангельска работала с полной нагрузкой, отгоняя и уничтожая врагов.

Понятия день и ночь окончательно спутались не только оттого, что над северными широтами господствовал длинный полярный день, но и потому, что полеты не прекращались круглосуточно. Летчики 13-го уже вжились в непривычную обстановку и время суток отмечали больше по привычке, чем по надобности, продолжая летать и летать.

4

Полярное лето не баловало хорошей погодой и район Архангельска. Вот и сегодня с утра край слоисто-дождевых облаков не превышал высоту полутора тысяч метров. Сплошной завесой они почти неподвижно висели над аэродромом, островом, всем районом. Поеживаясь от сырости и прохлады, Усенко с Гилимом быстро шагали по мокрой тропе к стоянке своего самолета. Лужи от недавно прошедшего дождя еще не высохли, и под сапогами чавкала жидкая грязь. Настроение у Константина было прескверным. Сырая погода донимала его: опять саднили рубцы заживших ран, а в кости поврежденных рук и ног прочно вселилась ноющая боль, от которой не было покоя даже во время короткого отдыха.

Плохое настроение командира звена заметил бомбардир. Он шагал рядом, не зная, чем помочь боевому другу. Потом решился начать разговор:

— Отчего ты такой хмурый, Костик? Не заболел ли? Может, что случилось? Поделись, авось помогу.

— Отстань! Ничего не случилось! — грубо ответил [60] тот и, чтобы смягчить неоправданную резкость, спросил более миролюбиво: — С чего ты взял? Вес в норме!

— Не слепой. Знаю тебя два года, присмотрелся. У тебя ж все на лице написано... Дурные вести от родных?

— Откуда? Они ж в Донбассе, а там немцы, сам знаешь. — Летчик безнадежно махнул рукой и тяжко вздохнул. Потом сбавил шаг, заговорил спокойнее: — Впрочем, ты, Шурик, прав. Настроение у меня ниже среднего. Понимаешь? Бесит: летаем-летаем, а все без толку. С фрицами фактически встретились всего раз, да и то на расстоянии! Попробуй попади в него за пять километров! А для меня сейчас главное — уничтожать их.

— Ты не прав, командир. Для нас с тобой главное — не гоняться за каждым фрицем, а охранять транспорты, обеспечивать их разгрузку. Слышал, как комиссар на партсобрании говорил, что после неудач под Харьковом и в Крыму на фронтах не хватает тяжелого вооружения, танков, орудий...

— Слышал! Не глухой! — опять сорвался Усенко и раздраженно заговорил: — Понимаю, что наши эвакуированные заводы не могут в такой короткий срок восстановить все потерянное, что нужно выиграть время, что позарез надо сохранить все то, что удается заполучить у союзников. Согласен! Но почему этим должен заниматься я, фронтовой летчик? Почему? Мне не нравится такая война, какую мы здесь ведем. Я хочу в бой, понимаешь? Мое место как коммуниста там, где всего труднее. Значит, на юге! Ты это можешь понять?

— Дошло! Я ж не лапоть, тоже кое-что соображаю, хоть и бомбардир...

— Шур, да ты не обижайся! Я ж хотел...

— При чем тут моя обида? Ты думаешь, у меня желание другое? Думаешь, я не хочу на настоящий фронт, в пекло? Или другие ребята не рвутся туда же, как твои дружок Саша Устименко? Вспомни, Костя, меня ранило намного раньше, чем тебя. Нога не дает покоя, да и не расквитался я еще за нее. Жду этого часа! А пока... зажал свои чувства, терплю. Приказ.

— Знаю! — опять, махнул рукой летчик и зашагал так быстро, будто убегал от беспокойных мыслей. [61]

Я тоже за дисциплину. Готов, раз надо! Но я не согласен в другом: почему мы утюжим воздух, ждем, когда фриц изволит пожаловать, а не упреждаем их налеты? Разве нельзя собрать нас всех да врубить по их аэродромам, чтобы на корню? Сразу!

— Наверняка такую задачу решают другие полки ОМАГ. Как думаешь, куда летает бомбардировочная дивизия из АДД?

— Вот и я хочу туда же! С ними! А меня — облака утюжить! Тьфу! Ты разве забыл, как мы с тобой на Пе-2 с пикирования долбали точечные цели в Ельне, Ярцеве, Смоленске?

— Не горюй! Чует мое сердце, а оно вещее, сегодня будет работенка и в нашем качестве. Видишь, какая погода? Фрицы ее любят! Можно незаметно подойти в облаках, вынырнуть, ударить и удрать — самая излюбленная их тактика исподтишка. Так что придется нам держать ушки на макушке! Вертеться!

Усенко с сомнением оглядел хмурый небосвод, покачал головой:

— Едва ли! Они привыкли воевать интеллигентно, чтобы за ворот не капало да с перерывом на обед. Рисковать не любят.

— Хочешь пари, что будет по-моему? Ну?

Константин обернулся, пытливо поглядел в глаза друга.

— Все обогащаешься? Сначала шлемофон, а теперь что?

— Шлемофон я, между прочим, уже вернул Устименко. То ж была шутка. А с тобой всерьез: на... хорошее настроение? Идет? Ставлю кобуру, она у меня везучая! Ну-у?

Пилот с минуту думал. Потом резко протянул руку:

— Давай! — Глаза его горели азартом борьбы.

Гилим усмехнулся, неторопливо, будто выигрывая время, пожал руку и сказал безапелляционно:

— Что и требовалось доказать! Я выиграл! Посмотри в свои глаза, если не веришь! — Он вытащил из кармана небольшое зеркальце. — Повеселели! Вот такого я люблю.

Воздух по-прежнему был промозглым, с облаков срывались холодные капли начинающегося дождя. Со старта взлетели остроносые МиГи. [62]

5

Летчики заканчивали осмотр и приемку у техников самолетов, когда дежурный по стоянке передал приказ:

— Летному составу собраться к машине командира полка!

Дождь прекратился. С плоскостей крыльев, с фюзеляжей и с моторов еще стекали струйки воды, когда Усенко с Гилимом подошли к командирской машине. Возле нее стоял исполняющий обязанности командира второй эскадрильи капитан Кузин, его штурман Родин и сержант Киселев с бомбардиром звена лейтенантом Ананьевым. Константин хорошо знал этих летчиков: с ними он начинал службу в Белоруссии, воевал в Подмосковье, а с Киселевым познакомился в марте этого года в Балашовском авиаучилище, когда тот был курсантом. Сейчас он летал у Кузина ведомым.

Летчики тепло поприветствовали друг друга, пошли расспросы. Вокруг шумела небольшая толпа — как всегда перед вылетом, у самолетов собрались авиатехники, механики, штабные работники. Все ждали флагманский экипаж: майор Богомолов и капитан Серебрян были вызваны в штаб ОМАГ.

Усенко увидел Владимира Цеху, поздоровался.

— Опять в море? — поинтересовался техник и потянулся за «летным». — Надолго? «Маленькие», — показал он в сторону одномоторных истребителей, — летают восьмерками. А раньше только двумя парами. Что-то серьезное ожидается?

— Придет комполка, узнаем.

В соседней группе раздался дружный хохот.

— Родин травит! — прислушался Цеха и предложил: — Пойдем послушаем! Вася мастак поднимать настроение.

Усенко прислушался.

— Что вы, Петя? — громко говорил Родин. — Когда речь заходит о вашем училище, я — хенде хох! Обучают там на высшем уровне! Специалисты к нам приходят превосходные, всегда, вот как ты, все знают! Но все же, не посчитайте за проверочку, так, на засыпку один вопросик, разрешите?

Румяный Киселев согласно кивнул, но, увидев, что все заулыбались, спохватился, предупредил:

— Можно любой, но только по программе училища. [63]

— Факт! По программе. Скажите, что такое «эрликон»?

Сержант сморщил лоб, поправил на голове шлемофон.

— Да вы не огорчайтесь. Мы ведь до войны тоже не знали, пришлось знакомиться в бою. Запомните на будущее: «эрликон» — это такая проклятая немецкая зенитная пушечка. Калибр ее невелик, всего двадцать миллиметров, но ужасно говорлива! Каждую секунду плюет по пять снарядов. Снаряды тоже невелики — вот как большой палец у нашего инженера. Но такой снарядик, если ненароком попадет в вашу машину, развернет в ней дыру диаметром до полуметра.

— Подумаешь, размеры! — попытался взять реванш Киселев. — Наша ШВАК посильнее! Снаряд ее делает метровую дырищу.

— Не перечу! Только в прошлом году на наших «пешках» стояли не ШВАКи, а ШКАСы — пулеметы замечательные! Скорострельность — самая высокая в мире: триста выстрелов в секунду! Я не ошибся, Сергей Митрофанович? — Штурман обернулся к стоящему рядом с ним небольшого роста старшему политруку, одетому в шинель. Усенко знает политработника: это комиссар второй эскадрильи Хоменок.

— Точно! — подтвердил тот. — Тысяча восемьсот выстрелов в минуту — сплошная струя пуль, можно резать!

— Можно! — согласился Родин. — Жаль, калибр маловат, не то что броню, блоки цилиндров не пробивают. Эх, если б у нас тогда были ШВАКи, мы б при знакомстве с «эрликонами» в Смоленске наворочали б!

— В прошлом году в Смоленске? — живо переспросил Киселев. — А в Смоленске в июле прошлого года уже были немцы! Ага? — Сержант победно смотрит вокруг. — Как вы там оказались?

— Оказался, Петя. Да не один, а на пару с твоим любимым командиром товарищем Кузиным. Я не ошибаюсь, товарищ старший политрук? Когда начались налеты на Москву?

— Двадцать второго июля. Я запомнил, в тот день был в политуправлении. Бомбардировала Москву не фронтовая авиация, а специальная эскадра, которую Гитлер перебросил из Германии на Восточный фронт. Только к Москве прорвалось их немного.

— Вот-вот! Нам тогда приказали найти, откуда летают [64] эти стервятники. Полетели экипажи Щербакова, Григорьева, Челышева, Устименко и наш, то есть Кузина. Кузин тогда был старшим лейтенантом, командовал звеном, и все называли его не Георгием Ивановичем, как сейчас, когда стал комэском, а... товарищ капитан, пожалуйста, отвернитесь! — просит Родин Кузина. Тот стоит тут же, слушает, хохочет со всеми. — Поймите мое положение: смущаюсь, и вдохновение пропадает. Я ж должен вас называть как тогда! А комиссар может это посчитать за панибратство — пятно на эскадрилью!

— Давай, давай! — посмеивается Георгий Иванович. — Заливай, а то в моряки не возьмут. Не слышал разве? Новый приказ вышел: отбирать в моряки только тех, кто умеет не меньше восьми часов кряду, как они говорят, балаган разводить!

— Разводят всякую живность, Георгий Иванович, а моряки баланду травят.

— Во-во! Оно самое! Так ты, Василий Григорьевич, того, потренируйся! Авось проскочишь, клеш носить будешь!

— Есть, товарищ капитан, проскочить в клеш, — шутливо выпрямился штурман. — Но разрешите продолжать? Одним словом, товарищ Киселев, полетели мы с Жорой на разведку. Посмотрели в одном подозрительном месте, во втором, облетели почти весь западный район. Нашли, конечно, кое-что, но не то, что нужно. А время на исходе, пора возвращаться. Перед нами Смоленск. ПВО у фрицев там, знали, злющая, до шести тысяч метров по высоте лупят зенитки. Как подойти? Предлагаю командиру: «Жора! Давай заберемся повыше, сфотографируем — документ будет». А он в ответ: «Зачем время терять на набор высоты? Нас обед ждет. И потом, — говорит командир, — что ты с восьми тысяч разглядишь? Реку? Город? Так нам не география нужна, а самолеты считать». Говорю: «Они ж на снимках будут, посчитаем на земле». — «Нет, — возразил Жора. — Такой вариант не годится. А если снимки не получатся? С чем прилетим? Кто поверит? Еще под трибунал... Придумай что-нибудь стоящее!»

Штурман так образно передавал разговор в экипаже, что окружающие смеялись не сдерживаясь. А тот, не меняя голос, с увлечением продолжал:

— «Давай, — говорю, — проползем по крышам. У них пулеметы паршивые, не попадут, проскочим и не [65] только самолеты, мы погоны у фрицев разглядим». — «Можно! — соглашается Жора. — Но мне не цвет петлиц, а самолеты нужны, понимаешь? Как считать на большой скорости?» — «Резонно! — отвечаю. — Тогда потопали на трех тысячах метров, все разглядим, сфотографируем. Немцы разрешат, им не до нас: обедают! Едва ли бросят обед из-за одного советского самолета!» — «А что? — оживился Жора. — Идея!» И пошли мы, брат Петя, в Смоленск на... четырехстах метрах! Высота — с винтовки не промажешь, но летим. Выходим на аэродром, смотрю: кругом «юнкерсы», а за ними «хейнкели» по два мотора, по четыре. Одни замаскированы, другие стоят открыто, только прилетели, возле них фигурки копошатся, кверху головы поднимают, нас, стало быть, разглядывают, ручками машут. Они! Я включил аэрофотоаппарат. Летим прямо над серединой летного поля. Жду: сейчас увидят красные звезды и тюкнут, начнется варфоломеевская ночь среди бела дня! Не стреляют! У ВПП с флажком в руках немчонок стоит, приглашает садиться. А у меня от страха колени трясутся, зуб на зуб от вибрации не попадает. Думаю: «Уже прицелились, вот сейчас... сейчас врежут! Поминай, родная, меня, как звали твоего любимого сыночка, Василия Григорьевича!» И молюсь этому, как его... во-во! Аллаху, прошу: «Пронеси! Жив буду, свечку поставлю самую дорогую!»

— О! Врет! — хохочет Кузин. — Ты ж орал благим матом, чуть телефоны не сгорели: «Смотри, что у них справа! Слева!»

— То я с перепугу, чтобы не так страшно было! В общем, пролетели бы, Петя, благополучно, ни одного выстрела! Думаю: «Видно, и впрямь у фрицев обед вкусный, жрут, сволочи, не могут оторваться. Что удивляться? Добра было много, награбили...» Успокоился я и даю курс домой. А Жора вдруг закладывает вираж а обратную сторону. «Куда ты?» — кричу. А он: «Не рассмотрел, что у них на обед подали: курей или гусей?»

Хохочут летчики, хохочут техники, младшие авиаспециалисты — все, кто собрался вокруг рассказчика.

— Я кричу: «Пропади пропадом те куры-гуси! Уноси ноги! Собьют, не доставим и того, что обнаружили!» Но Жора не слушает, заходит на аэродром, как на посадку, даже шасси выпустил. Немчонок, что у ВПП, сразу руку под козырек...

— Шасси ты же сам предложил! А потом бомбы шарахнул [66] по самолетным стоянкам! Они и начали из этих «эрликонов»! Трассы со всех сторон, будто сеть накинули. Ну, мы из пулеметов.

— Расскажи лучше, на чем домой вернулись. От тех «эрликонов» в крыльях дыры были такие, что человек пролезал головой. «Пешка» стала как решето!

— Что «пешка»? Долетела. Только Алексей Иванович отказался ее ремонтировать, списал на запчасти.

Алексей Иванович — это Лысенко, инженер эскадрильи, самый пожилой из присутствующих, многим годится в отцы — посмеивается. Всегда невозмутимый, услышав неточность, запротестовал:

— Нет, нет! На какие запчасти, когда на вашем самолете, товарищ командир, живого места не было? Мы все поражались: как только долетели? Как живы остались? Радиста лишь царапнуло.

Смех пропал: юмор рассказчика не мог скрыть трагизма отчаянного положения, в котором оказались храбрые разведчики. Окружающие с уважением поглядывали на Кузина и Родина.

— Так вы разведданные привезли? — спросил Киселев.

— В том и дело, что привезли.. Сам командующий ВВС Западного фронта генерал Мичугин прислал благодарность!

— А потом? — не унимался сержант. — Потом вы ударили?

— Это уже следующая серия. Пусть адъютант расскажет.

Адъютант эскадрильи старший лейтенант Лопатин отмахнулся. На его лице, как и у Усенко, рубцы ожогов — они летали тогда в одном экипаже и вместе горели в тот августовский день прошлого года. С тех пор кожа лица у Лопатина осталась ноздреватой и багрово-красной, при смехе темнела от прилива крови. В авиаполку к этому привыкли, не замечали, чему Макар Давыдович немало способствовал своим общительным характером и острословием. Знали также, что о своих подвигах адъютант рассказывать не любил.

— Мы ж должны учиться у вас, фронтовиков, — уговаривал Лопатина Киселев, — изучать боевой опыт, как того требует товарищ комиссар Михайлов.

— Вот придет командир полка, — напомнил тот, — спросит, как вы, товарищ сержант, настраиваетесь на боевой вылет! [67]

— Настроены по-боевому, товарищ старший лейтенант! Готовы гнилой фашистской нечисти загнать пулю в лоб.

От слов молодого летчика повеяло бравадой, и адъютант нахмурился, как видно, хотел одернуть его, но пощадил и только пристально посмотрел.

— Я могу дать вам справку, товарищ Киселев, — вмешался в разговор начальник штаба полка майор Тихонов. — В боевой истории полка есть запись, что 26 июля 1941 года 13-й авиаполк прорвал усиленную ПВО Смоленска и тремя эскадрильями нанес удар по его аэродрому, в результате которого было уничтожено и повреждено до двух десятков бомбардировщиков и ангар. Между прочим, тот ангар уничтожил экипаж Усенко — Лопатин. Вот так-то, молодой человек! Понятно?

— Так точно, товарищ майор! Значит, наш командир рисковал недаром — вот что для меня главное! — И посмотрел на Кузина так, что всем стало ясно: попади Киселев в аналогичную ситуацию, не задумываясь, поступит так же.

— Каков у меня командир? — не скрывая восхищения, тихо спросил Цеха у Константина.

Тот ответил тоже тихо:

— Любит во всем ясность. Значит, мыслит! Это неплохо, Владимир Самойлович. Летчик должен всегда думать!..

6

К самолетам скорым шагом подходили поджарый Богомолов, коренастый Серебряк и возвышающийся над ними Михайлов.

— Летный состав, поэкипажно ста-а-новись! — запоздало подал команду Тихонов. — Р-р-равня-а-йсь!

Командир полка выслушал рапорт и подошел к строю вплотную, цепким взглядом осмотрел каждого летчика.

— Как настроение? Больные есть? — задал он обычные вопросы. — Нет? Порядок. Слушайте боевую задачу! Карту!

Капитан Серебряк вышел вперед и развернул планшет, под целлулоидом которого голубела полетная карта.

— Смотрите! — Богомолов показал карту. — Вот здесь, под Архангельском, у острова Мудьюг, и южнее на [68] рейде Двинской губы, стоят в ожидании разгрузки восемь крупных транспортов. В их трюмах пушки, боеприпасы, прицелы. Все это позарез нужно фронту. Об этих грузах знают и немцы. Генерал Петрухин предупредил, что ожидается их воздушное нападение на транспорты: воздушная разведка настойчиво пытается проникнуть в наш район. Нам приказано установить на дальних подступах в море на возможных направлениях появления противника непрерывное патрулирование на все время разгрузки. Решаю: создать две патрульные зоны. Первая — северо-западнее острова Мудьюг на удалении видимости. Вторая — юго-западнее. Патрулирование осуществлять парами Пе-3. Время нахождения в зоне — три часа. Первыми в зону номер один вылетают Богомолов и Усенко, в зону два — Кузин и Киселев. Сменяют: пары Михайлова и Костюка. В резерве на случай необходимости наращивания сил остаются Соловьев и Иштокин. Потом все повторим. Прошу на карта» отметить границы зон.

Серебряк продиктовал квадраты моря. Летчики записали. После уточнения деталей полета командир полка предупредил:

— Имейте в виду, товарищи! Одновременно с нами в восточных секторах барражируют истребители соседей. Не спутайте! В готовность приведены все наличные силы. Вопросы есть?

— Разрешите? — поднял руку Ананьев. — Нас на другие задания будут привлекать или только на патруль?

— Нет, товарищ Ананьев, не будут. Здесь нагрузка ожидается такая, что на отдых будет очень мало времени. Штаб! Продумайте обеспечение полетов до мелочей. У летчиков отдых будет кратковременным, но он должен стать отдыхом! Инженер Белан, подготовьте встречу прилетающих машин так, чтобы осмотр и дозаправка выполнялись в самые сжатые сроки. Сейчас на месте остаться вылетающим, остальные свободны! Начальник связи Лободюк! Сообщите коды, позывные: «Я — свой».

...Ревут и ревут моторы. Отворот влево — прямая, разворот вправо — прямая, отворот вправо — прямая, разворот влево — прямая — друг за другом галсируют и галсируют в заданных квадратах двухмоторные истребители. От однообразных движений притупилась острота восприятия. Пилотируя самолет, Усенко поглядывает [69] в сторону острова Мудьюг. Там на темном фоне воды сереют неподвижные громады транспортов. Это из-за них приходится ему выкручивать барражные восьмерки. Надо! Как говорится, тут ничего не попишешь!

Почти бессознательно Константин следил за мелькавшим перед глазами светло-зеленым хвостом машины командира авиаполка, автоматически двигал нужной ногой — нажимал педаль, крутил рог штурвала, в точности повторяя движения ведущего, в то же время настороженно разглядывал воздушное пространство перед собой.

Враг уже показывался дважды. Это были хорошо знакомые Константину двухмоторные разведчики «хейнкели». Поодиночке они пытались проникнуть в район Архангельска, но, завидев «Петляковых», немедленно поворачивали обратно. Усенко погнался было за одним из них и уже увеличил обороты моторам, поравнялся с командирской машиной, но вовремя оглянулся и... увидел рассерженное лицо и увесистый кулак: уходить из зоны и гоняться за одиночными самолетами противника было категорически запрещено. Враг был хитер, возможность провокаций с его стороны не исключалась. Летчик опомнился, вернулся на свое место и теперь смирно «плелся» сзади.

Позади пилота на своем месте трудился Гилим. Он прослушивал эфир, чтобы не пропустить команд ведущего или с капе ОМАГ, тоже внимательно наблюдал за тем, что происходило в воздухе и на воде, искал врага, отвлекаясь от этих занятий всего на несколько секунд, чтобы после разворота записать в бортжурнале время выхода на очередной курс — галс — предусмотрительность в море крайне нужная, чтобы знать, где находится экипаж.

Именно бомбардир после очередного разворота первым увидел темную черточку под кромкой облаков, быстро приближавшуюся с запада в зону патрулирования пары Богомолова.

— Костя! Справа По борту, курсовой шестьдесят вижу одиночный самолет. Летит курсом на восток.

— Где? — откликнулся летчик.

— Метров триста повыше нас под облаками. Нашел?

— Есть! — обрадовался Усенко. — Так это ж... опять «Хейнкель-111»! Точно! Дай очередь, сообщи «земле»!

Александр повернулся к пулемету и направил в сторону [70] противника короткую очередь: зеленоватые и малиновые искорки трассирующих пуль прочертили в хмуром небе цветастую строчку и пропали — то был условный знак. Ведущий тотчас ответил, качнув с крыла на крыло: «Понял! Вижу!» Но продолжал полет прежним курсом.

Немец вел себя странно. Он не мог не видеть советских истребителей и трассы, однако не удирал, как предыдущие собраты, а продолжал сближаться под острым углом. На белом фоне облаков хорошо различались контуры врага: его удлиненный фюзеляж, прижавшиеся к нему с боков крутолобые моторы, высокий киль. Расстояние до «хейнкеля» было не более пяти километров — самое время занять выгодную позицию для атаки, но ведущий почему-то мешкал. Константин не выдержал:

— Сокол первый! — нажал он кнопку рации. — Не пора?

Ответ был неожиданным и коротким:

— Не болтать!

До вражеского самолета оставалось три километра, когда Богомолов плавно завалил машину в крен и начал неторопливый разворот. Усенко повторил его маневр и удивился: немец тоже лег в разворот, стал отворачивать на запад. И опять скорость полета он не увеличивал, будто приглашал гнаться за собой.

— Сокол двадцать один! — раздался в эфире спокойный голос Богомолова. — Как меня слышите? Я — первый! Прием!

«Сокол-21» — это позывной Кузина. Ом ответил сразу, командир полка приказал ему подойти ближе к первой зоне. Одновременно он передал на капе «Беркуту», чтобы тот поднял в воздух четверку Михайлова.

Константин слушал радиокоманды и недоумевал: что все это значило? Что задумал и готовит командир?

Истребители летели на север, заканчивали очередной галс, когда пулемет Серебряка прочертил в воздухе огненную строчку в... юго-западном направлении. Усенко не поверил своим глазам: там курсом на Мудьюг под облаками крались две тройки двухмоторных пикирующих бомбардировщиков Ю-88!

Богомолов сразу бросил свой «Петляков» в такой крутой вираж, что Константин на какое-то время потерял [71] его из виду и, спохватившись, с трудом удержался в строю. Теперь оба истребителя мчались на сближение с врагами.

— Там не шесть, а восемь «юнкерсов»! — скороговоркой уточнил бомбардир. — Сзади, правее вижу еще пару «крестов»!

По возбужденному тону летчик понял, что Гилима уже охватило нервное напряжение в ожидании схватки. Впрочем, себя он чувствовал не лучшим образом: нетерпеливо снимал колпачок с кнопки огня и снова водружал, ощущая привычный легкий озноб.

— Спокойнее, Шурик! Будем считать, что встреча состоялась. Ну-у, гады! Держись! — Звук собственного голоса успокоил Константина. Он освободил боевую кнопку и летел за Богомоловым, держась несколько в стороне, чтобы не сковывать его маневр. Теперь ему стали понятны действия командира: он раскусил хитрость немецкого разведчика, пытавшегося увести за собой из зоны советских истребителей и тем расчистить дорогу ударной группе. Не вышло! И от этого уже осознанного факта у летчика на душе вдруг стало легко, мысль заработала четко — к нему вернулось знакомое ощущение своей силы, своих возможностей в бою, которое исподволь долго вырабатывалось у него в тяжелейших боях прошлогоднего лета в небе Подмосковья: в нем. проснулся боец!

Расстояние между противниками быстро сокращалось. Скоротечный воздушный бой вступал в решающую фазу.

Немецкие летчики были опытными. При виде «Петляковых», устремившихся им наперерез, они не шарахнулись врассыпную в облака, а уплотнили строй и заходили на боевой курс, явно нацеливаясь на самый крупный транспорт у острова.

Богомолов бросил свою машину вниз, будто намеревался проскочить под строем немецких бомбардировщиков. И опять Усенко понял замысел командира: сверху атаковать противника мешали облака, поэтому он разгонял Пе-3, увеличивая скорость за счет снижения, чтобы потом ударить снизу сзади.

До «юнкерсов» оставалось чуть больше двух километров. Отчетливо были видны их темно-серые фюзеляжи, черные свастики на овальных килях, ромбовидные крылья с округлыми, выкрашенными в желтую краску [72] консолями и на них — зловещие кресты в белой окантовке, продолговатые толстые моторы, выступавшие вровень со штурманскими кабинами; возле хвостов в стеклянных полушариях торчали головы стрелков, они уже развернули пулеметы в сторону краснозвездных самолетов, но огня не открывали, ждали — и в этом чувствовался опыт врага.

Схватка обещала быть тяжелой.

Все дальнейшее произошло в считанные секунды. Поравнявшись с крайним «юнкерсом», Богомолов резко поднял нос Пе-3 вверх и стал ловить в прицел ведущего немца. Тотчас со всех вражеских машин стрелки открыли стрельбу. В сумраке полярного дня огоньки их пулеметов сверкали особенно ярко: от всех пулеметов к самолету Богомолова протянулись белые, желтые, красные пунктиры — цепочки трасс. Трассы обволакивали «Петляков», пронизывали его, но советский летчик с курса не сворачивал и не стрелял, продолжал сближаться.

Стрельба фашистских пулеметов стала еще яростнее, трассирующие пунктиры превратились в сплошные цепочки. Часть из них замельтешила и перед глазами Усенко, но он старался не глядеть в их сторону, удерживая свою машину рядом с командирской, и с преувеличенной старательностью подводил нити перекрестия прицела под желтое брюхо правого фашиста, изготовился ударить по нему из пушки, ждал сигнала ведущего.

В этот момент случилось непредвиденное. Гилим повернулся и увидел, как из облаков вынырнула еще стара «юнкерсов» и сверху бросилась на «Петляков» Богомолова. Ни командир полка, ни Серебряк, ни Усенко, увлеченные атакой, не видели смертельной опасности. Александр развернул свой пулемет в сторону врагов и с ужасом увидел, что ему их не достать: они находились в непростреливаемой, «мертвой» зоне. Казалось, беду уже ничем не отвести: с секунды на секунду фашисты откроют губительный огонь. И тогда Гилим закричал:

— Ко-о-остя-а-а!

Летчик оторвался от прицела, увидел «юнкерсов» и мгновенно все понял. Ни секунды не раздумывая, он ввел самолет в боевой разворот наперерез фашистским трассам, закрыл собой, своей машиной Пе-3 командира. А Гилим нажал на гашетку, и его крупнокалиберный «березин» затрясся от бешеной стрельбы. Нет, бомбардир [73] не целился, не мог прицелиться — немецкие самолеты по-прежнему находились в «мертвой» зоне, но он бил и бил, отпугивая врагов. Заработал и пулемет Серебряна, гитлеровцы не выдержали, взмыли вверх под облака. И в эти короткие мгновенья Богомолов ударил из пушки! Короткая очередь ее снарядов буквально впилась в фюзеляж немца, и секунду спустя ведущий «юнкерс» взорвался. Взрыв фашиста был страшен: от того места, где только что находился самолет, во все стороны разлетелись его дымящиеся обломки и, медленно переворачиваясь в воздухе, попадали в свинцовую гладь моря. Остальные «юнкерсы» метнулись в разные стороны и, освобождаясь от бомб, бросились врассыпную.

Усенко еле отвернул свою машину от столкновения с хвостом взорванного гитлеровца и устремился на ближайшего к нему фашиста. Но тот с такой прытью нырнул в облако, что летчик не успел сблизиться на дистанцию огня. Раздосадованный, охваченный лихорадкой боя, Константин бросился вслед, но опомнился: в облаках врага не найдешь, а покидать ведущего не положено.

Второе звено «юнкерсов» не пожелало разделить судьбу головного и стало разворачиваться обратно. Б это время к месту схватки подоспела кузинская пара. Она с ходу напала на подвернувшихся гитлеровцев, и еще один немецкий бомбардировщик окутался дымом и скрылся в морских волнах.

Налет фашистской авиации был отбит задолго до ее подхода к зоне зенитного огня ПВО Архангельска.

После сутолоки воздушного боя Усенко разыскал ведущего, пристроился к нему и удивился: тот летел с большим креном, направляясь к устью Северной Двины. Навстречу показались знакомые силуэты четырех Пе-3. Это летел Михайлов со своими ведомыми.

Командир полка приказал комиссару:

— Сокол три! Я — первый! Займите мое место в зоне. Я имею повреждение. Возвращаюсь.

7

На островном аэродроме вернувшихся из боя летчиков высыпали встречать не только вторая эскадрилья и штаб авиаполка, но и многочисленные соседи. Радость [74] была всеобщей: 13-й открыл боевой счет в небе Архангельска сразу двумя победами! Победа эта была значительна прежде всего потому, что полковые летчики впервые дрались в качестве истребителей. Особенно ликовала вторая эскадрилья: второго «юнкерса» сбил капитан Кузин.

Когда радостное возбуждение несколько улеглось, Усенко помрачнел. Смену его настроения уловил наблюдательный Цеха.

— Что, землячок, невесел? Что головушку повесил? — в шутливой форме спросил он летчика. — Устал, Константин Степанович, или что стряслось?

— Да-а... Невезучий я, Владимир Самойлович. Понимаешь? На Западном мой экипаж сбил три «мессера». Я ж ни одного. Сегодня был уверен: собью! Ведь держал его, гада, в прицеле! Долго держал, ждал командира. Так на мою голову та проклятая пара вывалилась! Откуда ее черти взяли?!

— Раз так, то, конечно, жаль! — подтвердил Цеха. — Только ты, друг, сегодня сделал больше, чем сбил фашиста. Ты спас командира! А это подвиг! Горжусь тобой, земляк!

— Какой там подвиг! — отмахнулся Костя. — Просто, когда увидел ту пару, испугался, что не успею развернуться, чтобы отогнать ее. Ну и бросился наперерез... Сволочи! Девять дырок в моей «семерочке» пробили, а я им ни одной...

— Усенко-о! Усе-е-енко! — Через толпу к летчику пробирался капитан Серебряк. Подошел, схватил за плечи, потряс. — Спасибо, брат! Я все видел и оценил ТРОЮ самоотверженность. Мы с Богомоловым обязаны тебе жизнью... А того, что завалили, Василий Павлович сказал, чтоб записали на двоих...

Молодой летчик еще хмурился, еще старался удержать брови насупленными, но губы уже расползались в радостную улыбку: слова старшего командира звучали в его юной душе сладкой музыкой.

— Ну-у, чего там? — великодушно ответил он. — Сбили ж вы! Рад! Поздравляю!

В тот день немцы предприняли еще несколько попыток атаковать транспорты на рейде. Группами в пять, шесть и десять самолетов они внезапно вываливались из облаков и устремлялись к судам. Но всякий раз путь [75] им преграждали пушечные трассы «Петляковых», других истребителей и мощный заградительный огонь ПВО Архангельска. Бесприцельно сбрасывая бомбы, «юнкерсы» спешили убраться восвояси. За неделю было сбито одиннадцать вражеских машин. У нас потерь не было.

Через несколько дней, приняв советские грузы, конвой под номером QР-13 двинулся в обратный путь. До предельного радиуса его прикрывали истребители дальнего действия ОМАГ. Конвой благополучно ушел из советской операционной зоны. [76]