Край советской земли
1
Погода заметно улучшилась, облака расползлись, засверкало солнце, и мир преобразился: прежде нелюдимый, теперь приветливо ласкал взор чистыми тонами зелени, вод, небес.
К самолетам привезли и раздали какие-то безрукавки из прорезиненной ткани серого цвета, назвали их капками. Оказались спасательными жилетами. Каждый летчик обязан был надеть такой жилет под парашют. При вынужденном прыжке, спускаясь на парашюте, следовало через специальный шланг надуть его воздухом и заткнуть пробкой.
Армейские летчики скептически встретили капки. Поблескивая голубыми глазами, рослый Устименко, распахнув реглан ровно настолько, чтобы под ним на груди был виден новенький орден Ленина, спросил:
— Неужели вы, моряки, не могли придумать что-нибудь надежнее для спасения своих драгоценных жизней?
Ответ инструктора был категоричен:
— Нет, браток. Мы летаем только с капками.
— Ясно, как божий день: спасение утопающих — дело рук самих утопающих! Эх, мать моя женщина...
Около одиннадцати часов дня готовая к перелету [33] первая эскадрилья была построена. Подошли Богомолов, Михайлов и несколько незнакомых летчиков. Все они оказались из 95-го истребительного авиаполка. Один из них, щеголевато одетый майор, обратился к строю:
— Моя фамилия Жатьков. Командую девяносто пятым. Я назначен старшим в операционной зоне севернее горла Белого моря. Вы поступаете ко мне в оперативное подчинение. Базироваться будете на Энском аэродроме. Не думайте, что вас ждет шикарный московский аэродром. Энск можно назвать аэродромом только при бойкой фантазии. Просто на берегу Кольского полуострова нашли подходящую площадку, слегка очистили ее от камней, вырыли землянки, капониры, и все.
В строю зашумели. Кто-то выкрикнул:
— Не привыкать! Садились на дорогах и лесных полянах!
— Знаю! — Жатьков резким голосом прервал шум. — Вы народ стреляный, потому именно вас и прислали сюда. Но я обязан предупредить: Энский аэродром на другие непохож, сложный. Ручаюсь, такого вы не встречали. Находится он на плоскогорье, продувается всеми ветрами, посадочная полоса узкая и не соответствует розе ветров. Поэтому преобладают сильные боковики: чуть зазеваешься — снесут в сторону, выкатишься из полосы, загремишь в камни или в овраги. Учтите! Конечно, для обозначения направления ветра мы зажигаем дымшашки, увидите. При посадке прикрывайтесь креном. Вообще жить и летать там можно. Вот только в самоволки, как здесь, бегать некуда, — пошутил майор. — До ближайшего оленьего стойбища — добрая сотня километров!
— Товарищ майор! — прервал шутку нетерпеливым взмахом руки молодой летчик из строя и представился: — Лейтенант Устименко, командир звена. Разрешите вопрос? Вы не можете сказать нам, какие задачи придется выполнять?
— Конкретно? Каждый экипаж будет получать перед вылетом. А общая? Вас прислали сюда для выполнения особо важного правительственного задания. Будем охранять морские перевозки союзников. Непонятно? Значит, так! Там, на западе, — махнул рукой Жатьков, — в караван собирается несколько десятков пароходов, им придают боевые корабли для эскорта, и в составе [34] такого конвоя они идут, как говорят моряки, через океан к нам. Против этих конвоев немцы бросают подводные лодки и авиацию. Какую? Пикировщиков и торпедоносцев.
— Товарищ майор, какие грузы везут эти конвои?
— Военные. Пушки, танки, боеприпасы к ним, грузовики.
— Много везут! Стоит ли... игра свеч?
— Как сказать? На безрыбье... Посчитайте сами: в майском конвое было доставлено около четверти миллиона тонн, а нам на каждый день войны нужны миллионы! Но... все-таки помощь. Фронту нужна каждая такая тонна. Вот почему надо сберечь и доставить туда все, что поступает морем.
— На этом — все! — решительно прервал вопросы Богомолов. — Об остальном договорим в Энске. До вылета осталось двадцать минут. Знакомьтесь с лидерами, и по самолетам!
— Одну минутку! — задержал Жатьков. — Чуть не забыл! Напоминаю, товарищи, здесь фронт! Не расхолаживайтесь! Пушки и пулеметы должны быть готовы к немедленному бою. Мы в свой первый прилет сюда чуть не влипли: встретились с «мессерами — сто десять». Хорошо, те струхнули и удрали, а то устроили бы нам мясорубку: оружие у нас не было готово.
2
Через четверть часа три истребителя Пе-3 первого звена, приподняв к небу острые прозрачные носы, мягко гудя мощными моторами, направились к взлетно-посадочной полосе. Еще через минуту их зеленые, окрашенные снизу в голубой цвет фюзеляжи растаяли в той стороне, где стеной вставало Белое море.
Ровно через десять минут там же скрылось второе звено.
— Пора и нам! — Константин Усенко оглянулся на стоянку остающейся второй эскадрильи с толпой провожающих, на ведомых, выстроившихся за хвостом командирской машины, на сидевшего в проходе кабины Александрова и энергично двинул секторы газа вперед. Моторы взревели на полной мощности, «Петляков» качнулся, срываясь с тормозов, приподнял хвост и устремился [35] на взлет. Под крылом мелькнули домики деревни, кустарник на берегу, гладь реки. Потом все это провалилось вниз, дали раздвинулись — самолет перешел в набор высоты.
— Сзади пристраивается Новиков! — докладывал Гилим. — Вижу, Макаров догоняет!
— Хорошо! Лидер взлетел? Следи за ним.
Командир звена начал плавно разворачивать машину, давая возможность ведомым занять свои места в строю. И вот уже все в сборе. Тройка «Петляковых» летела по большому кругу над аэродромом. Чем выше она поднималась, тем ниже опускалась четкая линия далекого горизонта, увеличивался обзор местности, разворачивалась ее красочная панорама; верхушки деревьев сливались, образуя сплошную зеленую равнину, резче обозначились берега Северной Двины, ее притоков и озер; на западе забелели городские кварталы, а за ними и за островами дельты блеснула ширь Двинской губы.
Ведомые подошли к самолету командира звена так близко, что сквозь плексиглас кабин хорошо различались лица.
— Шурик! Не вижу лидера. Где он?
— Зачем-то ушел в сторону.
Усенко взял направление на базу.
— Беркут, Беркут! — донесся тревожный голос в эфире. — Я — «тройка»! Барахлит мотор. Прошу разрешения произвести посадку. Я — «тройка»! Прием!
«Тройка» — позывной лидера Рудакова. Константин забеспокоился: чего доброго, посадят и его!
— «Тройке» посадку разрешаю! Я — Беркут! Прием!
Усенко включил рацию:
— Беркут! А что мне делать? Я — Сокол семь! Прием!
«Земля» долго молчала. Звено «Петляковых» успело сделать над островом два круга, когда Богомолов приказал:
— «Семерка»! Вам следовать самостоятельно! Прием!
Самостоятельно? Такой вариант полета при подготовке не предусматривался, и экипаж к нему не был готов. Вообще-то подобная ситуация в авиации случается, и она не вызвала бы у летчиков недоумения, если б... Константин тревожно посмотрел на бомбардира. Тот сидел с невозмутимым видом, будто всю жизнь [36] только и делал, что летал над морем, но где-то в его зрачках мелькнули беспокойные искорки. Эти искорки Усенко воспринял как проявление неуверенности и грубо спросил:
— Слышал приказ?
Гилим утвердительно кивнул головой.
— Я тебя спрашиваю, — распаляясь, повторил пилот. — Уверен в себе? Дойдем? Что молчишь?
— Обязаны! Щербаков же и Устименко улетели?
— Да! Но они с лидерами! Может, подождем Богомолова?
Бомбардир твердо взглянул в глаза командира.
— О чем речь? Нужно — значит, дойдем. Самим даже лучше: не на кого надеяться. Пригодится на будущее. Держи курс.
Усенко недоуменно двинул плечом, несколько секунд размышлял. Потом решительно включил радиопередатчик:
— Беркут! Вас понял: выполнять самостоятельно! Прием!
— Понял правильно, «семерка». Счастливого пути!
Под самолетом потянулся совершенно пустой берег.
Напротив него залив бороздили, распуская белые усы, катера, дальше в открытом море маячили приземистые, окрашенные в серый цвет корабли. В их носовой части Константин разглядел пушки. Вспомнил, как в далекой Сибири, где 13-й авиаполк дожидался очереди получать самолет, с ними были морские летчики, и они рассказали, что по внешнему виду могут точно определить не только классы кораблей, то есть назначение, но и типы, даже названия, а значит, узнать размеры, скорость хода, вооружение, что важно при расчетах на бомбометание. Сейчас же летчик глядел на серую посудину и не ведал, к чему она относится: к катерам, тральщикам или к крейсерам?
«Чтобы летать и воевать над морем, — вздохнул он, — все это следует изучить! Где? Когда? У кого?»
— По времени подходим к Зимнегорскому маяку, — предупредил Гилим. — Как увидишь его, скажи.
Морские маяки Константин не раз видел на фотографиях. В окружении добротных каменных зданий обычно высилась круглая башня, в куполообразном верху которой размещался светильник с линзами. Башню-то он и высматривал. А ее не было. Ничего похожего. Правда, в лесу промелькнул одинокий, огороженный [37] забором домик с треногой на крыше, но летчик на него не обратил внимания и не догадался, что это и был разыскиваемый маяк.
Между тем берег окончательно исчез под крылом. Впереди и с боков насколько хватал глаз блестела только беловатая морская равнина. Пе-3 летел над ней плавно, ровно, без привычного подергивания. Впрочем, летел ли? Органы чувств не воспринимали движения. Казалось, самолет висел на одном месте. И висел он как-то странно: вроде все время норовил завалиться влево. Константину приходилось быть начеку. Моторы ревели дружно, напористо, но в их гуле, казалось, появились какие-то новые, незнакомые и потому тревожные ноты. Все это настораживало, порождало нервозность. В сознании летчика незаметно началась схватка между разумом и ощущениями. Разум утверждал: все приборы одновременно отказать не могли, их показания правильные, им надо верить, спокойно продолжать полет. Но в сердце все глубже вползал тревожный холодок близкой опасности, а с ним оглушающий, парализующий волю крик инстинкта самосохранения.
Константин оглянулся. Ведомые прижались к его машине вплотную так, будто искали у него, своего командира, защиты.
— Гилим! Сколько мы летим над водой?
— Три минуты.
— Сколько?! — Константин недоверчиво посмотрел на бортовые часы, на наручные: они показывали одинаково.
— Точнее: три минуты семнадцать секунд!
«Всего три минуты, а показалось... вечность! Как же морские летчики летают часами? Что они при этом испытывают? Так же можно сойти с ума! — размышлял летчик над своими ощущениями. — Да! Чтобы летать над морем, как они, надо иметь не нервы, а стальные канаты... А как ведут себя молодые?!» Он посмотрел влево-вправо. Те жались. И тогда лейтенант снял левую руку с секторов газа и, подняв вверх палец, показал его одному и второму. В ответ Новиков и Макаров так радостно закивали головами, будто командир наградил их. В этой торопливости Усенко увидел душевное состояние парней, понял и не осудил. Что делать? Случись сейчас авария, садиться или прыгать придется... в воду! Спасет ли капка, если в округе не [38] видно ни одного суденышка?.. Вода не земля! Там, куда ни ткнулся, всегда доберешься до людей...
Да, нелегко давался первый полет над морем.
За носом самолета появилось чуть заметное туманное облако. Точнее, темная полоска. Усенко вгляделся. Полоска понемногу уплотнялась, увеличивалась, простиралась вширь.
— Ну-у! — с шумом выдохнул Гилим. — Наконец-то берег! Никогда не думал, что он такой желанный! — В голосе бомбардира откровенно звучала радость.
— Шурик! Шо цэ ты стал таким говоруном? Не узнаю.
— А ты?
Летчики облегченно рассмеялись.
Туманная полоска точно была берегом. Но берегом каким-то странным: на нем отсутствовала привычная глазу зелень лесов, кустарников, холмов. Вместо них «а совершенно ровной, голой и серой местности до самого горизонта частыми лишаями блестели лишь бесформенные пятна водоемов. Приглядевшись, Константин с трудом узнал в этих пятнах болота и озера. У их берегов голубели полоски воды, а всю середину занимали... льдины. В разгар лета в воде плавал настоящий лед?!
«Это же... тундра!» — догадался летчик. Так вот какая она! Унылая, однообразная, пугающая не только пустотой, безжизненностью, но и холодом!
На карте Константин отыскал черную точку с надписью: «Изба». Захотелось посмотреть, как она выглядит с воздуха, а заодно уточнить место нахождения группы. Но сколько он ни вглядывался, ни напрягал зрение, никакого подобия избы не нашел. Ошиблись картографы? Или с воздуха ее не отыскать? Как же тогда ориентироваться в такой местности?!
— Радиосвязь с «Розой» установлена! — сообщил Гилим.
«Роза» — позывной Энска. Значит, скоро аэродром!
В серой бесконечности тундры появилась петляющая речушка, намного полноводнее тех, которые попадались прежде. Речушка нырнула под самолет, чуть раздвинула крутые берега и уперлась в синь моря. На северном берегу ее между тундрой и морем небольшой складкой вспухло плоскогорье, за которым вдали горбилась невысокая сопка. [39]
— Где-то здесь и должен быть Энск, — говорил, разглядывая местность, Александр. — Вот заливчик, ребята зовут его Каньоном, река... Стоп! Вижу!
— Где? Покажи!
— Да вон, за устьем реки на том берегу между грудами камней лысины видишь? Это ж выбоины от посадок самолетов! Посадочная полоса! А вон и самолеты! Наши!.. Вышли, Костик, точно, всем чертям назло!
Теперь и Константин разглядел таинственный аэродром: вытянутая в северо-восточном направлении узкая площадка, одинокий бревенчатый домик с небольшой мачтой радиостанции, склад — штабель бочек, подальше — в сторону моря — смутно угадываемые очертания посадочной полосы, настолько ограниченной, сжатой оврагами и грудами камней, что, если б не белые полотнища Т, признать ее за аэродром было бы невозможно. Летчик невольно вздохнул, вспомнив деревянную ВПП на запасном аэродроме. Увы!
И все же то был аэродром. По краям серо-зеленой площадки виднелись редкие капониры с самолетами, в склонах оврагов темнели входы в землянки, подле них тройками стояли зелено-голубые Пе-3 и жиденькая толпа людей, приветливо махавшая руками.
У посадочного знака появился белый мазок дыма: финишер зажег дымовую шашку. Ветер был настолько сильный, что прижал дым к земле и прикрыл им часть посадочной полосы. Что было особенно приятно, ветер дул строго в бок! В Энске все было так, как обещал Жатьков.
Командир звена качнул с крыла на крыло, распуская строй, и начал строить «коробочку» — маршрут на посадку.
3
Усенко преодолел напор ветра и с трудом удержал направление при посадке. Машину сумел остановить только у границы аэродрома. Он немедленно включил рацию, приказал подчиненным:
— Посадку запрещаю! Пройдите на малой высоте, хорошо просмотрите полосу. Будьте предельно внимательны: очень сильный ветер, прикрывайтесь креном! Тормозите аккуратно! [40]
С высоты кабины аэродром был виден как на ладони. Летчик насчитал на нем несколько десятков самолетов. Преобладали двухмоторные Пе-3 и 95-го авиаполка. Отдельной группкой стояли устаревшие «Чайки» И-153. Возле них толпились моряки.
Усенко поставил свою «семерку» на указанное дежурным место — в стороне от прежде севших Пе-3 — и стал следить за посадкой Макарова и Новикова. Первый сел нормально, а Новиков уклонился и чуть не врезался в груду камней. Перед препятствием молодой пилот так резко затормозил, что «Петляков» оторвал хвост от земли и едва не стал на нос.
Встречный ветер забивал дыхание, и Константин остановился перевести дух. Перед ним с плоскогорья открывалась все та же неприглядность тундры, что и с воздуха. Только теперь она детализировалась. На замшелой каменистой почве привычного растительного покрова не было. Везде царил серо-зеленый мох. Лишь кое-где в ложбинках и в тени больших камней к свету несмело тянулись тоненькие слабенькие стебельки незнакомых трав с узенькими лепестками. Северо-западный ветер, словно радуясь буйной своей силе, без труда прижимал травы к земле, заодно шевелил низкорослые пучки мха, будто пробовал его крепость, тщетно пытаясь отодрать от камней. Но мох с удивительной легкостью выдерживал не только напор ветра, но и ногу человека: под ее тяжестью не ломался, только гнулся. Летчик поднимал ногу и поражался: мох выпрямлялся, на нем не оставалось никаких следов!
Подивившись необычайной упругости неприхотливого растения, Усенко пошагал дальше, посматривая в сторону юга, откуда должна была появиться группа майора Богомолова. С ее посадкой прилетевшие экипажи 13-го соберутся для разбора перелета. Но самолетов комполка еще не было.
С соседней стоянки, где разместилось второе звено, донесся взрыв хохота: там подвижный Устименко в окружении летчиков что-то говорил, показывал при этом на землю и притопывал ногами.
Заинтересовавшись, Константин направился к ним.
— Стой! — закричал ему Устименко. — Остановись!
— Стою! — Константин беспомощно смотрел под ноги. Под ним была только чуть заметная тропка, протоптанная среди мха и лишайников. — Тут же пусто! В чем дело? [41]
Летчики второго звена дружно захохотали. Но как только Усенко шагнул, его опять остановили крики.
— Объясните наконец, в чем дело? — потребовал Константин.
— А ты слепой? — Устименко показал под ноги друга. — Не видишь, на чем стоишь?
— Разыгрываешь? Ничего себе, выбрал времечко!
— Да что ты? Я на полном серьезе! Протри очки, медведь! Ты ж стоишь на... Полярном круге!
— Какой такой еще круг? Ах да! Полярный! — Константин наконец понял шутку друзей: в этом районе проходил Полярный круг, начиналось собственно Заполярье. Поддаваясь общему настроению, летчик, в свою очередь, закричал: — Держись! Сейчас перепрыгну!
— Подожди, командир! Это мелкопробная провокация! Полярный круг мы давно перелетели, он южнее в пятидесяти километрах.
— Нет, здесьь — задиристо топнул ногой Устименко.
— Пари? На шлемофон!
— Невыгодно: у тебя старый, а мой прямо со склада.
— Хорошо! Против твоего шлемофона со склада ставлю новейшую кобуру, кожаную, не кирзовую, как у тебя! Идет?
— По рукам! — загорелся тот.
Спорщиков разняли. Принесли карту, сверились. Прав оказался бомбардир звена. Пришлось Устименко, отдать шлемофон. Все смеялись, а Гилим поучал незадачливого друга:
— Со штурманами, брат, не спорь: народ грамотный, еще Петр Первый говорил об этом, любят точность! А то оставят тебя в чем мама родила... Хо-рощий шлемофончик! Со склада!
Александр Устименко набросился на бомбардира Банцева:
— Это ты меня подвел! Отдавай свой шлемофон!
— Я тебя предупреждал! Так тебя ж занесло, не удержать!
Веселую возню прервал рокот моторов с поднебесья: прилетела группа командира полка. Раздалась команда:
— Первой эскадрилье! Строиться!
Итак, служба за Полярным кругом началась с розыгрыша, весело. Арктика не испугала молодых соколов! [42]
4
Прилетевшие «основательно», как приказал Богомолов, устроились в отведенных землянках, пообедали и собрались на капе.
— Товарищи! Поспешность переброски нашего авиаполка сюда вызвана тем, что союзники направили в нашу зону конвой под номером семнадцать. О его составе и месте нахождения мы сведений не имеем. Чтобы не раскрываться перед противником, соблюдается радиомолчание. Но по расчету времени конвой находится либо где-то вблизи нашей зоны, либо уже вошел в нее. Поэтому генерал Петрухин приказал дать нам небольшой отдых и потом сразу включиться в боевую работу. Начнем с поиска кораблей. Летчики девяносто пятого разведку уже ведут. С ночи начнем работу и мы. Первыми на задание пойдут командиры звеньев и эскадрильи в роли ведомых у летчиков девяносто пятого. Летать будем парами. Времени на ознакомление с районом боевой деятельности у нас нет. Поэтому будем совмещать в одном полете провозной{2} и поиск. Следующие вылеты поведем самостоятельно. Прошу сейчас познакомиться с ведущими и подготовиться к заданию. Потом всем на отдых! Пары будут вызываться прямо на капе. Экипажам, свободным от боевой работы, строить капониры! Все!
Лейтенанту Усенко ведущим достался старший лейтенант Стрельцов. Оба экипажа расстелили карты и начали подготовку. Летчикам предстояло пролететь по замкнутому маршруту над водной поверхностью более полутора тысяч километров, пробыть в воздухе почти четыре часа. Они будут искать суда конвоя и позиции вражеских подводных лодок. В штабе 95-го нашлись фотоснимки немецких кораблей, действующих на Севере. Летчики 13-го рассматривали их, старались запомнить.
Константин подумал: сегодня четырнадцать минут полета над морем показались ему вечностью, а предстояло пролететь в шестнадцать раз больше. Выдержит ли?.. [43]
5
Сон был крепким, без сновидений. В положенное время, когда за экипажем с капе прибежал рассыльный, Гилим с превеликим трудом разбудил своего командира.
Стряхнув остатки сна, Константин по привычке посмотрел на наручные часы. Они показывали четыре часа. Было светло. В окошко землянки заглядывало солнце. Летчик сначала удивился, увидев его, а потом испугался: уже день! Сразу пришла досада: как же он посмел проспать свой первый вылет в Арктике? Понятно недовольное ворчание Гилима! Опростоволосился!
Усенко торопливо оделся и пулей выскочил наверх.
На ближних самолетных стоянках работал технический состав, и это окончательно убедило парня, что он попал впросак. А тут еще погода, как назло, начинала портиться: с северо-запада низко над землей потянулись хлопья слоистой облачности, выше надвигались мощные черно-белые облака: жди осадков!
Точно! Одно облако накрыло аэродром, солнце исчезло, свет померк, повсюду закружились, затанцевали вперемешку с каплями дождя белые снежинки; их падало все больше и больше — разыгралась настоящая пурга. Все время дул ровный сильный ветер. Стало холодно, промозгло. Закрываясь от непогоды, Константин поглубже натянул на голову шлемофон, поднял ворот реглана и быстрее зашагал к столовой.
Но не сделал он и полсотни шагов, как снегопад прекратился, ветер стих, снова засияло солнце. Летное поле, стоянки самолетов, бугры землянок — все было белым-бело.
— Ну и лето! — сокрушенно проговорил Усенко, останавливаясь перевести дух.
— Сейчас растает! — Гилим снял шлемофон и стряхнул с него снег, мокрой рукой пригладил белобрысые волосы.
Действительно, снег таял буквально на глазах. Сначала потемнели верхушки камней в грудах, потом капониры, самолеты. Повсюду образовались мелкие ручейки, лужицы.
— Пошли быстрее! Видишь, приближается еще один заряд?
Над западной частью летного поля уже бушевала пурга.
В столовой Константин встретил других летчиков, [44] запланированных в полет, и подумал, что вылет из-за непогоды перенесли — такое в авиации бывает. Но потом развеселился, узнав, что еще раннее утро и что он совсем не проспал. Просто Заполярье преподнесло ему, новичку, один из своих сюрпризов. Настроение парня заметно улучшилось.
Над неустроенным заполярным аэродромом гудели и гудели моторы: пара за парой истребители дальнего действия поднимались в воздух и улетали в море. Вслед за ведущими там давно находились экипажи Богомолова, Щербакова, Устименко, замкомэска Шакуры. Наступала очередь вылетать Стрельцову и Усенко.
За хвостом своего самолета Константин докуривал папиросу и слушал торопливый, как у всех южан, говорок бомбардира из звена Кронида Обойщикова. Они подружились еще с довоенной норы, когда выпускник Краснодарского авиаучилища летчиков-наблюдателей младший лейтенант Обойщиков был непосредственным штурманским начальником младшего летчика Усенко. При переформировании в Балашове, где авиаполк перешел с трех — на штаты двухэскадрильного состава, Кронид остался без должности, но переходить в другую часть отказался и рядовым вошел в экипаж сержанта Макарова из авиазвена лейтенанта Усенко. Так друзья остались вместе.
К вылетающему в такую рань экипажу Усенко Кронида привела не только дружба, но и боязнь потерять друга в незнакомом и опасном полете. Поэтому он решил, сам проверить состояние техники, особенно навигационных приборов, от исправности которых во многом зависела жизнь летчиков там, в просторах Северного Ледовитого океана.
— А я, Костик, сегодня не спал, — неожиданно сказал Обойщиков и, видя недоумение на лице друга, пояснил: — Писал стихи... так сказать, на тему. Прочитать? — И, не дожидаясь согласия, задумчиво начал:
О, этот дальний уголок земли,Кронид замолчал и исподлобья посмотрел на Костю. Тот, задумчиво глядя вдаль, тихо повторил:
— Здесь юность наша в кожаном реглане... — Усенко резко обернулся к другу, схватил его в свои ручищи, восхищенно сказал: — Здорово, Кроня! Это, как говорит наш комэск, в самую десятку! Обязательно напиши в газету.
— Займусь, не беспокойся. Сегодня же...
— Командир! Ракета! — закричал от самолета Александров.
Усенко швырнул окурок и протянул руку:
— Пора, брат!
— Костя! — Кронид рванулся к летчику. — Ни пуха!
— К черту! — Константин расправил могучие плечи, улыбнулся и, шлепнув бомбардира по спине, широко зашагал к самолету.
6
Два «Петляковых» Стрельцова и Усенко дружно вырулили на старт и поднялись в пестрое от низких облаков небо. Оба истребителя на своих хвостах несли одну и ту же цифру 7, только у Стрельцова она была желтой, а у Усенко голубой.
Самолеты летели по большому кругу — так требовалось, чтобы перед уходом в море успеть набрать высоту и проверить работу материальной части. Поднимались вверх под облака, пока стрелка высотомера не остановилась на 1000. Усенко переключил флажок СПУ на внешнюю связь и собирался доложить ведущему о готовности к полету в море. Но тот опередил:
— Весна! Весна! — вызывал Стрельцов аэродром. — Я — Орел семь! Все в порядке! Разрешите работать? Прием!
— Вас понял, Орел семь! Работать разрешаю! Желаю удачи!
...Полоска берега исчезла за шайбами килей. Под «Петляковыми» во все стороны простиралась желтовато-серая равнина моря, испещренная белыми мазками пены. Она была однообразной, безлюдной, пугающей. Константин старался не смотреть на нее. Чуть оттянувшись [46] от ведущей «семерки», чтобы легче было следить за ее эволюциями, он с неподдельным любопытством рассматривал интереснейшее явление арктической погоды — «заряды». На одной, будто выровненной по шнурку высоте в светло-голубом небе отдельными серо-белыми островами навстречу самолетам величественно плыли огромные кучево-дождевые облака, настолько мощные в своем вертикальном развитии, что ослепительно белые кромки их верхушек различались плохо, зато пониже, окаймленные густой чернотой, были так хорошо видны и настолько ровны между собой, что казалось, кто-то специально подрезал их по одной линии и положил на гигантский стол с прозрачной крышкой. Каждое облако обрушивало на свинцовую гладь моря плотные потоки снега, издали очень походившие на широкие, чуть скошенные ветром столбы. Столбов и облаков было много. С высоты полета они казались ногами неведомых великанов, которые, закатав штаны-облака, быстро шагали по водной пустыне, и она от этих шагов лохматилась.
Ведущий Стрельцов ловко обходил ноги-столбы, придерживаясь заданного курса. Константин внимательно следил за его филигранно точными движениями, учился: назавтра ему самому предстояло давать такой же провозной другому экипажу.
Странно, но постоянное лавирование между снежными зарядами оказалось не столь сложным, сколь занятным и даже пробуждало спортивный интерес: «Петляковы» стремительно сближались с несущимся навстречу мощным облаком. Казалось, вот-вот произойдет неизбежное и страшное столкновение. Но следовало точное и плавное движение рулями, самолет отклонялся чуть в сторону, и бушующий заряд проносился рядом; а навстречу спешил уже другой. Снова двигались рули, и снова заряд оставался в стороне.
На фоне зарядов и облаков Константин ощущал стремительность движения своего самолета и потому чувствовал себя привычно, мысленно сравнивал этот полет со вчерашним и находил его не сложнее, а проще.
А иногда самолеты не успевали уклоняться от зарядов, попадали в них. Тогда в кабине мгновенно темнело. В передний козырек тысячами устремлялись схожие с огненными трассами пулеметов светлячки мокрых белых снежинок. Снежинки, разбившись о плексиглас, [47] сразу примерзали к нему звездочками, на них падали новые, да так быстро и так плотно, что стекло оказывалось залепленным растущим слоем льда. Такой же лед нарастал на ребрах атаки крыльев, килей, винтов — безобидные и красивые звездочки-снежинки превращались в очень опасное для самолета обледенение: он быстро тяжелел, хуже слушался рулей, скорость падала, а в плавный гул моторов вплетались напряженные нотки, вызывавшие нервозность у летчиков; в конечном счете обледенение грозило катастрофой. Константин с тревогой следил за нарастающим ледяным покровом.
Но в следующую минуту Пе-3 выскакивал из заряда в тепло солнечных лучей. Козырек, крылья, кили, винты быстро оттаивали, кусочки льда расползались, срывались встречным потоком воздуха и отбрасывались в пространство; стальные птицы освобождались от ледяного панциря, продолжали свой стремительный лет над морем. На душе тревога сменялась интересом: навстречу несся новый заряд.
Увлеченный редкостным наблюдением в борьбе с зарядами и гонкой за хвостом ведущей «семерки», Усенко не сразу заметил, как самолеты оказались над узким скалистым мысом. На самой оконечности мыса он увидел башню маяка и невдалеке от нее домики рыбацкого поселка. Направо от поселка тянулся невысокий безлесный кряж, у подножия которого блестели блюдечки озер и топи болот.
— Канин Нос! — показал на мыс Гилим. — Первый этап полета пройден. Здесь кончается Белое море и начинается Баренцево, собственно Северный Ледовитый океан. Смотри, Костя, на него, такое не каждому выпадает!
Константин достал картодержатель и карандашом сделал аккуратную запись: 06.08 — время пролета мыса.
Баренцево море встретило летчиков накатом темно-серых со свинцовым отливом волн. Волны всхолмили всю водную пустыню, одели в пенные кружева скалистый берег полуострова. Ветер крепчал, рябил воду, пенил волны. Снежных зарядов стало больше. В просветах между ними было видно, как небо затягивалось тонкой пленкой высокоперистых облаков с продолговатыми когтистыми отростками. Константин с беспокойством посмотрел на эти «когти»: они свидетельствовали [48] о приближении атмосферного фронта, значит, жди ухудшения погоды.
Самолеты легли на новый курс, и скалистый мыс скрылся за зарядами.
Усенко постепенно освоился с новыми ощущениями, и у него появилось достаточно «свободного» времени, чтобы следить за обстановкой в воздухе и на море.
От Канина Носа летели больше часа. Никаких кораблей и самолетов не попадалось. Стороной проплыли крутые берега острова Колгуев, и истребители повернули на север.
Внимание Константина привлекла картушка компаса: она произвольно вращалась вправо и влево от установленного курса. Что за черт? Летчик забеспокоился, а потом припомнил: в Арктике магнитные компасы подвергаются влиянию магнитных бурь, и потому их стрелки рыскают, затрудняют самолетовождение.
Гилим чутко уловил беспокойство пилота.
— Да не обращай ты внимания на магнитный. Веди по гиро. На гирокомпас эти бури не влияют.
Погода, верно, начала ухудшаться: увеличилось количество зарядов, видимость сократилась до четырех километров, но Пе-3 продолжали улетать все дальше на север. Наконец летчики достигли расчетной точки и начали поиск: через равные промежутки времени самолеты делали отвороты от курса вправо и влево — это называлось «змейкой», таким образом увеличивалось обозреваемое пространство моря.
Время шло. Истребители, лавируя между зарядами, глотали новые и новые десятки километров водной пустыни, но ни отдельных судов, ни тем более каравана они не встретили.
— Где находимся, Шурик?
— По моим расчетам, подходим к семьдесят первой широте. Сколько до берега? Километров шестьсот!
— Ого! Ты, часом, не ошибся? Что-то далековато.
— Ошибка не исключена, но не больше чем на полсотни кэмэ. Не удивляйся, у меня ж нет данных о направлении и скорости ветра. А ты за горючим следишь?
— Конечно... Слушай! Как тебе нравится такой полет?
Александр долго не отвечал, и Усенко оглянулся. Тот сидел с задумчивым видом. Ответил уклончиво:
— Сложный. Нудный и... нервный. Понимаешь? Нет у меня уверенности, а от этого берет какая-то оторопь. [49]
Страх, что ли? Как только моряки здесь работают? А ты как?
Константин не успел ответить. В волнах что-то блеснуло. Потом еще и еще. Длинные желтые палочки виднелись на значительном пространстве. Сверху казалось, что кто-то беспорядочно рассыпал коробок со спичками, и они теперь поодиночке и группками плавали в воде.
Ведущий Стрельцов качнул самолет с крыла на крыло. Усенко подошел к нему ближе, и тот начал разворот в сторону этих непонятных палочек, затем снижение. Серая поверхность воды быстро приближалась. Яснее стали видны желтые палочки. Снизившись до бреющего полета, экипажи рассматривали их.
— Это ж лесоматериалы! — удивился Гилим. — Наши, экспортные. Везли на каком-то транспорте и потеряли, что ли?
— Может, штормом... А если... если... если фашистская подлодка потопила лесовоз! Где же люди? Что ж здесь произошло? Какая разыгралась трагедия, кто узнает?..
Стрельцов уже покачивал крыльями, набирая высоту. Усенко последовал за ним, в тревоге оглядываясь на бревна.
Александр завертел ручки настройки радиоприемника, защелкал клавишами диапазонов волн, будто радио могло ответить на встревожившие людей вопросы. Из телефонов неслись бесконечный треск, завывания; ни музыки, ни голосов людей за этим хаосом звуков не было слышно. И вдруг ворвался знакомый бас радиодиктора:
— ...воронежском направлении наши войска, отбивая ожесточенные атаки танков... — голос пропал.
Усенко резко обернулся:
— Что он сказал? Воронежское направление? Танки под Воронежем? Шурик! Я не ослышался? Под Воронежем?
— Да! Не ошибся! — нервно крикнул в ответ тот, продолжая энергично крутить настройку. — Впрочем, может, ослышались. Прилетим, уточним у ребят.
Год назад полк из города вылетал на фронт под Ельню. Воронеж был в глубоком тылу. Неужели?..
— Подходим ко второй поворотной точке, — предупредил бомбардир. — Сейчас повернем к берегу.
Вот и поворот. Поиск не давал желаемого результата. [50] Обидно было возвращаться домой ни с чем. А как у других?
Самолеты находились над морем уже более двух часов. От однообразия полета, воды и облаков Константин почувствовал, что его начало мутить. Остро захотелось курить. Все настойчивее вкрадывалось сомнение, а за ним и незаметно подползал страх: правильно ли они летели? А что, если и гирокомпас врет? Тогда «Петляковы» следовали не к берегу, а может, еще дальше в океан? Что, если моторы не вынесут такую нагрузку, откажут?.. Кто тогда найдет их на капках в таком безбрежье?
В кабине было холодно. Термометр наружного воздуха показывал минус семь градусов, но летчик не чувствовал мороза; от нервного напряжения и усталости, от сознания растущей опасности и тревожных мыслей; его бросило в жар, ладони рук вспотели, по спине поползли, неприятно холодя кожу, капельки пота — неприятное липкое чувство все настойчивее заполняло его.
Но опасная летная профессия, а еще больше опыт, вынесенный из боев, приучили летчика к жестокому самоконтролю над чувствами, и он заставил себя проанализировать ощущения, признать, что над ним довлеет боязнь воды. Константин укорил себя: «Моряки ж летают! Вон рядом Стрельцов, наверняка даже не замечает ее. Он что? Из другого теста?..»
— Слушай, Шурик! Ты там не уснул? Где находимся?
— До берега триста километров.
— Фу, черт! До чего ж медленно тянется...
А ведущий по-прежнему аккуратно выписывал «змейку».
— До берега двести кэмэ... На, Костя, погрызи! — Александр подал... кусок замусоренного сухаря. Обыкновенного, черного, из ржаной муки.
Пилот нехотя взял, с трудом отгрыз кусочек и поразился: до чего ж он оказался вкусным!
— Он у меня в сумке еще с Казани завалялся.
— Так поищи еще! Может, кусок сала найдешь? Ты мужик запасливый! А?
Не дождавшись ответа, Усенко замурлыкал: «Молодые капитаны поведут наш караван!..» Настроение у него поднялось.
До берега — тридцать кэмэ!
— Ну? Так быстро? Вот где вся сила! В сухаре! [51]
Берег возник неожиданно. Впереди из воды вдруг вылезла его темно-коричневая скалистая полоска с неровным, будто небрежно оторванным верхним краем, исчезавшим в серой накипи низких облаков. Он оказался от самолетов так близко, что летчики еле успели отвернуть в сторону.
— Так и вмазать недолго! — ругнулся пилот, с беспокойством оглядывая пространство перед носом «Петлякова».
В каком месте вышли на берег, определиться оказалось невозможно, так как Пе-3 летели почти на одной высоте с ним. Если б высота позволила приподняться повыше, чтобы увидеть конфигурацию береговой линии, тогда б можно было установить точное местонахождение. Но облака прижимали к воде.
Берег уходил то вправо, то приближался к «Петляковым» так близко, что приходилось отворачивать; потом вдруг круто повернул на юг и там исчез в серой мгле.
Некоторое время истребители летели над водой. Потом низкая облачность внезапно кончилась, на небе в разрывах высоких облаков сияло солнце. В волнах прыгали его зайчики.
От яркого света Усенко невольно зажмурился.
Экипажи набрали высоту и с правой стороны увидели знакомый каньон. Прилетели!
7
Экипаж командира звена встречали все летчики и техники. Они заботливо помогали летчикам освободиться от парашютов и капок, откатили «семерку» в укрытие. Кто-то догадливый притащил чайник с питьевой водой. Константин вцепился в него и с трудом оторвался — оказывается, больше всего ему хотелось пить! Одновременно на него сыпался град вопросов: как оно там, в океане? Трудно ли? Страшно?
Обойщикова тоже интересовали детали необычного полета, и это было не праздное любопытство, а чисто профессиональное: он готовился летать над морем и потому с нетерпением ждал возможности «подбросить» вопросики. Неожиданно он заметил, что командир звена отвечал не с той живостью, как сначала, когда только вылез из «Петлякова». Внезапная догадка осенила бомбардира. Он загородил собой друга: [52]
— Стой! Стой, ребята! Командир чуть жив, устал. Дайте отдохнуть!
Константин попытался было возразить, но вместо этого сполз с валуна, откинулся назад и мгновенно уснул: полет был настолько изнурительным, что усталость свалила даже его, могучего парня.
Александров принес из. кабины самолета парашют и осторожно подложил его под голову спящего. Другие притащили самолетные чехлы. Ими заботливо укутали летчика.
Гилим пристроился рядом. Было Сыро, неуютно. Дул холодный ветер, но переутомленные парни ничего не чувствовали, спали как убитые.
— Александров! — вдруг вскинул голову Гилим. — Через полчаса разбудишь! Но к этому времени, кровь из носа, добудь «ликер-шасси». На фронте был, знаешь зачем! — И уснул.
«Ликер-шасси» — так авиаторы называли спиртоглицериновую смесь, заливаемую в стойки шасси.
— Спи! Спи. Клюшников даст чистейшего! — Техник знал, чем снимается нервная нагрузка у людей.
После обеда кубрик летного состава загудел от разговоров: те, кто уже слетал в море, продолжали делиться впечатлениями, остальные дотошно выспрашивали элементы полета, детали пилотирования и самолетовождения: как отличить серое небо от серой воды, нужно ли летать на повышенных оборотах и как быть, если невозможно измерить направление и силу ветра...
— Ты своим ведущим доволен? — спросил Устименко Константина.
Тот ответил утвердительно.
— А я просто в восторге! Иван Васильевич Гаркушенко — настоящий морской волк! У него на счету уже три сбитых «юнкерса». А в прошлом году над морем с ним случилось такое, что не поверишь! С левого мотора в полете сорвался винт! Больше ста километров топал над водичкой на одном моторе! Давай это дело перекурим как-нибудь... [53]